Блуждающие огни

Блуждающие огни.


1.

Я проснулся будто от толчка.
Сон, если он мне даже и снился, мгновенно оборвался, уступив место кромешной темноте. Мои глаза открылись, но не увидели ничего, кроме черноты. Чернота не была плотной, так как откуда-то справа просачивался слабый свет. «Должно быть неплотно задёрнул шторы», - решил я и снова закрыл глаза, постаравшись вернуться в оборвавшийся и уже забытый сон. Веки сомкнулись и свечение справа исчезло. Темнота стала бархатной с возникавшими то и дело радужными вспышками. Я сжал веки ещё плотнее, чтобы поскорее провалиться в блаженный мир Морфея, но это мне не удалось. Радужные круги продолжали вспыхивать под опущенными веками, затейливо переплетаясь и меняя цвета...Какое-то время я наблюдал это световое шоу, после чего снова открыл глаза. Сон безвозвратно улетучился, и несмотря на глухую ночь на окном, я почувствовал, что выспался. Я протянул руку к тумбочке и нашарил свой телефон, чтобы посмотреть который час. После нажатия на кнопку дисплей загорелся, показав четыре зеленоватые цифры 03:14. Да, рановато. Или наоборот поздновато. Зависит от исходной точки. А моей исходной точкой была двуспальная кровать, на которой я планировал проспать до утра. Не получилось.
Справа сквозь задёрнутые шторы по-прежнему просачивался слабый свет. Надо сказать, что я всегда относился к тому типу людей, которые не могут спать даже при минимальном источнике света, поэтому  всегда покупал самые плотные шторы и тщательно задёргивал их, прежде чем лечь в постель. Видимо, вчера из-за какой-то усталости или рассеянности я неплотно задёрнул шторы, и это свечение вполне могло стать причиной моего столь раннего и внезапного пробуждения... По здравому рассуждению версия была довольно бездарна, но я всё таки решил встать, задёрнуть шторы поплотнее и вернуться в постель.
Я откинул одеяло и почувствовал непривычный холод. Не то что бы по комнате гулял ветер, но было ощущение, что холодный воздух заползает отовсюду: через окно, щели в рамах, дверные проёмы, даже просачивается сквозь стены. Ощущение было странное и неприятное, поэтому я поскорее всунул ноги в тапочки, набросил на плечи халат и подошел к окну. Против ожиданий, шторы были задёрнуты плотно, но свет продолжал сочиться сквозь плотную ткань, как холодный воздух сквозь стены. «Да что они там десяток фонарей поставили?». Я резко отдёрнул тяжелую портьеру ожидая увидеть как минимум несколько мощнейших «юпитеров», забытых какой-нибудь сумасшедшей съемочной группой, или хотя бы дюжину машин, у которых не выключили фары... Но ничего такого не увидел. Более того, за окном простиралась всё та же бархатистая холодная темнота.  Не было ни улицы, ни привычного вида на торговый центр, ни автобусной остановки...Не было вообще НИЧЕГО. Только темнота, по которой, словно планеты или звёзды в космическом пространстве, кружились огоньки. Они плавали медленно, словно в толще воды, и испускали тот самый холодный голубой свет, который меня разбудил. Огоньки вращались в абсолютной тишине, от чего становилось особенно жутко...
Какое-то время я смотрел на этот медленный танец света, пока не почувствовал, что меня бьёт дрожь. То ли от страха, то ли от холода, а вероятнее всего и от того, и от другого. Босые ноги в тапочках начинали коченеть, словно я стоял на снегу, а под плотный махровый халат пробирался всё тот же, сочившийся сквозь стены холодный воздух...
Что за чёрт!!!
Усилием воли я сбросил с себя оцепенение и ударил пару раз по щекам. Первая мысль — я всё ещё сплю и надо проснуться. Но пощечины, как и щипки, размахивания руками — не помогали. За окном медленно плавали огоньки, а в комнате был уже настоящий холодильник. Я бросился к телефону, нужно было срочно позвонить. Неважно куда: друзьям, в полицию, в службу спасения. Главное услышать чей-то голос. Голос реального, живого человека.
Дрожащим пальцем я разблокировал экран, но то, что увидел на нем заставило меня выронить телефон из рук. Мобильник с глухим стуком упал на ковёр, на экране по-прежнему горели цифры 03:14.
В своё время, ещё в школе я много читал фантастических рассказов, и то и дело проводил вечер за просмотром какого-нибудь ужастика. Пощекотать нервы и разбудить фантазию — были главными моими удовольствиями. Тогда я даже мечтал стать писателем или сценаристом, чтобы по моим рассказам снимали фильмы, а моё лицо было на обложках книг, выставленных в витринах самых дорогих книжных магазинов... Пустые детские фантазии! Хотя и такие приятные. Но кто из нас в детстве не представлял как полетит в космос, будет главнокомандующим армии, великим гонщиком, киноактёром, призёром Олимпийских игр... Вряд ли кто-то всерьёз мог мечтать о карьере дворника или грузчика на складе. Все мы были чертовски молоды, и каждый лелеял внутри себя свою маленькую большую мечту! Моя мечта была писать: сценарии, рассказы, романы, эссе, повести и пьесы. Словом всё, что только могла представить моя юношеская голова!...
Почему я сейчас об этом вспомнил, стоя на холодном полу, кутаясь в махровый халат и глядя на остановившиеся электронные часы? Да потому что всё это напоминало грёбаный фантастический рассказ, по типу тех, что я сочинял десятками для своей младшей сестры вместо того, чтобы решать задачи по математике, учить физику и химию, и вообще разбираться в прочих наискучнейших дисциплинах. Как сейчас помню, я получил «кол» за контрольную по физике лишь потому, что в ночь перед уроком дописывал рассказ о человеке, который встретился со своим двойником, а в итоге оказалось, что это он сам. Часы главного героя тогда тоже остановились, и лишь после того, как я измарал десяток страниц пустейшими диалогами с доморощенными истинами, и двойник наконец-то свалил, часы снова пошли. Довольно избитый приём, не спорю. Но мне тогда казалось, что это лишь начало, а впереди блистательная писательская карьера...
Теперь всё было иначе. Школа осталась в глубоком прошлом, как и мои литературные эксперименты. Я был преуспевающим юристом, с офисом (пусть и небольшим) в центре города, а так же неплохой двухкомнатной квартирой и счётом в банке, позволяющим мне по выходным водить девочек в бары, а пару раз в год ездить к голубому морю. Ровная, нормальная, не выдающаяся, но хорошая жизнь. Иногда я впадал в непродолжительные депрессии, когда в голове (или где-то поглубже, в месте, именуемом, душой, а может быть подсознанием) поселялась мысль о том, что чего-то не хватает. Что жизнь моя идёт мимо, и я упустил что-то очень ценное. Но опыт показывал, что такие состояния быстро проходят, если не давать им возможности пустить корни в мозгу. А для этого у меня были проверенные средства: Хорошая компания, дорогой алкоголь и увлекательный фильм. Действовали они безотказно, и как правило, после подобных вечеринок на утро оставалось лишь лёгкое похмелье и смутное воспоминание о чувстве неудовлетворённости, замолкавшем на определённое время. Жизнь возвращалась в привычную колею, один день сменялся другим, и мне казалось, что уже ничто не способно нарушить этого размеренного существования.

3:14. Цифры телефона по-прежнему горели спокойным зеленоватым светом. Нет, это должно быть какая-то ошибка, решил я. Очевидно телефон «завис» и показывает одни и те же цифры. Надо просто перезагрузить. Я ухватился за эту мысль, как за спасательный круг, и всё ещё дрожащим пальцем надавил на кнопку выключения. Экран весело подмигнул заставкой и погас. Без этих четырёх зелёных цифр, в комнате вдруг стало совсем темно, как будто телефон был последней  нитью, связывающей меня с реальным миром. Я обернулся к окну: блуждающие огни беззвучно парили в чёрном пространстве без единого звука. Да что, чёрт возьми, происходит? Внезапно страх вернулся и обрушился на меня с новой силой. Нет, это не сон. Это точно не сон. Я судорожно несколько раз надавил на кнопку включения, но телефон остался глух, и большой экран по-прежнему чернел ровным глянцем. На кухне висели настенные часы, невероятно красивые, купленные в антикварном магазине, под влиянием какой-то радостной, но уже забытой эмоции. Я не мог засыпать под тиканье, поэтому перевесил их туда. Я бросился на кухню. Это был последний шанс, если часы показывают нормальное время или хотя бы идут...
По дороге на кухню, я сшиб стул и налетел на тумбочку. Свет в комнате не включался,  а свечение, идущее от окна было слишком слабым. Однако в кармане халата я всегда держал зажигалку, так как любил выйти на балкон и выкурить перед сном сигарету, глядя в ночное небо, над вечно не спящим городом. Сунул руку в карман — зажигался была на месте. Я крепко сжал её в кулаке, будто она могла в любую секунду исчезнуть и оказавшись в кухне чиркнул колёсиком. Маленький тёплый огонёк дрогнул и осветил часть моей руки, которую я поднял и поднёс к старинному циферблату. Стрелки показывали 3:14, а маятник стоял.

Я почувствовал, что мне не хватает воздуха. Наверное, именно так выглядят панические атаки, которых у меня никогда в жизни не было. Я рухнул на стул, зажигалка выпала из моей руки и погасла. Несколько секунд я ничего не видел и лишь слушал всё нарастающий пульсирующий шум в ушах. Дикий холод, дрожь во всём теле... Нет, нет, этого не может быть, не может быть...Я жив, и должен прожить ещё много лет! Невероятным усилием воли, превозмогая дрожь я подошел к кухонному окну и повернул жалюзи... Большие, мерцающие голубые сферы медленно плыли сквозь толщу чёрной пустоты, оставляя за собой едва заметные светящиеся следы. Ни внутреннего дворика, ни автостоянки не было. Только тишина и блуждающие огни...

2.

Не знаю сколько прошло времени, и как я снова оказался в комнате. Сильный страх имеет обыкновение стирать какие-то вещи из памяти. Но очнулся я, или вернее сказать — снова начал отдавать себе отчёт  - лишь какое-то время спустя. А поскольку часы стояли, а телефон так и не включался, я не зал который час. Впрочем нет, как раз это я знал. Единственное и последнее знание, которое мне было дано, так это то, что все мои часы остановились в четверть четвёртого утра. Позвонить я никому не могу, городского телефона в моей квартире не было. Свет не включался, а потому и ноутбук, стоявший на столе, был мёртв. Мёртв...это слово не хотелось произносить даже мысленно, однако именно оно тупым гвоздём сидело в моём мозгу. Я много читал о том, что после смерти мозг ещё какое-то время сохраняет активность, и в эти последние секунды люди могут переживать целые истории. Достаточно было вспомнить «Лестницу Якоба», фильм, который произвел на меня в юношестве такое сильное впечатление. Раненый солдат проживает ещё несколько дней, возвращается в родной город, встречается с девушкой, но постоянно сталкивается с необъяснимыми вещами: внезапно появляющаяся стена, перекрывает выход из метро, танцовщица на дискотеке, превращается в монстра... Это всё были подсказки по которым зритель должен был понять, что главный герой находится уже за пределами живого мира. Но это был фильм. Кино, чёрт возьми! Художественный, мать его, вымысел, над которым трудилась целая орава актёров, декораторов, художников, гримёров, специалистов по компьютерным эффектам и прочих представителей кинопроизводства. Но у меня доказательство медленно кружило за окном. Что это за светящиеся сферы, откуда они взялись в моём сознании, и почему в самом конце мой мозг выдал такой странный, непонятный образ? Я не мог ответить ни на один из этих вопросов.
  Через какое-то время мне удалось унять сильную дрожь и я подошел к входной двери. Без особой надежды я открыл замок и потянул ручку на себя. Почему-то я был уверен, что дверь не откроется, но ручка легко поддалась, и дверь тихо распахнулась. Я ожидал увидеть уже привычную черноту с блуждающими огнями, но за дверью оказалась лестница. И хотя на площадке было действительно темно, можно было разглядеть, что лестница уходит глубоко вниз. Вверх пути не было, потому что заканчивалась лестница моей квартирой. Глядя на покатые ступени, круто спускавшиеся вниз и теряющиеся в темноте, я понял, что это конец. Вот такой банальный, ничем не украшенный конец. Просто лестница. Не даром я вспоминал про фильм. Хотя в Библии «лестницей Якоба» называется дорога, соединяющая Землю и Небо, в моём случае о небе речь явно не шла. Я сделал шаг и оказался на площадке. Вокруг не было ничего: ни стен, ни перил, только маленький пятачок бетонного пола за которым начинались ступени. Я стоял спиной к открытой двери и думал, что не хочу идти вниз. Не так, не теперь, может быть ещё есть шанс? Может быть я попал в аварию, и теперь врачи борются за мою жизнь, а я вот так просто собираюсь уходить? Нет! Я вернусь в комнату и буду ждать. Если моя догадка верна, то ждать долго не придётся.
Я ещё раз взглянул на устремившуюся вниз лестницу, потом резко развернулся, и вошёл в комнату. Дверь за моей спиной тихо щелкнула замком и вновь воцарилась тишина.
Какое-то время я просто стоял, пытаясь собраться с мыслями. Точнее с тем, что от них осталось: обрывки, отрывки, догадки и целый вихрь страхов, то и дело поднимавшийся внутри. Усилием воли я постарался откинуть всё ненужное, как делал это на работе, когда приступал к новому делу. Юриспруденция не терпит паники и суеты. Её с лихвой приносят с собой клиенты, попавшие в ту или иную передрягу. А задача юриста — спокойно и грамотно во всём разобраться и найти выходы. Разумеется, если таковые имеются. За время своей практики, через мои руки прошли сотни дел, и несмотря на довольно молодой возраст (на прошлой неделе я как раз отметил своё сорокалетие), я уже мог считаться опытным специалистом со стажем. Да что уж лукавить, так оно и было! Я умудрялся решать самые каверзные вопросы и вытаскивал своих клиентов из казалось бы безвыходных ситуаций! Но теперь, стоя у себя в квартире, посреди тёмной комнаты, я совершенно не представлял, как могу помочь себе. Как решить задачу, в которой столько неизвестных?..
В голову ничего не приходило. Я прислушался: вокруг была звенящая тишина, и на одно мгновение даже мелькнула мысль: хорошо бы включить музыку, жаль нет электричества. Я сам поразился такой своей наглости и внутренне улыбнулся, представив, как какой-нибудь преступник, приговорённый к казни, в качестве своего последнего желания называет — послушать , например, «Blue in green» Майлза Дэвиса. Неплохая музыка для перехода в мир иной, хотя сам Дэвис вряд ли предполагал такое использование своей композиции. И хорошо, если «Blue in green». Большинство моих клиентов, наворотивших дел на миллионы, всегда предпочитали попсу или шансон. За всё время своей карьеры, я так и не смог объяснить закономерности, в которой количество денег обратно пропорционально качеству слушаемой музыки.
Размышления о музыке немного успокоили меня, и я сделал ещё одно приятное наблюдение: исчез тот дикий, пронизывающий холод, который был в самом начале. Теперь в комнате была нормальная, комфортная температура, и мне даже захотелось сбросить халат. Нашарив в потёмках шкаф, я вытащил оттуда домашнюю майку, лёгкие шорты и переоделся. Привычная одежда ещё больше успокоила меня, или хотя бы создала видимость нормальности, хотя я прекрасно понимал, что до «нормальной» моя ситуация никак не дотягивала. Однако то, что в комнате потеплело, я счёл хорошим знаком, и решил, что действую в правильном направлении. Чёрная лестница, уходящая куда-то вглубь земли, подождёт. И возможно, у меня действительно есть шанс, просто надо что-то сделать, нужно помочь врачам, или кто сейчас там рядом со мой в реальном мире. Как помочь? Этого я не знал.
Несколько раз щелкнув выключателем, я убедился, что электричества по-прежнему нет. Правда мои глаза уже вполне привыкли к темноте, и я уже не просто различал очертания предметов, а неплохо видел их. Удивительно, как же быстро человек ко всему привыкает! То, что кажется невыносимым, чудовищным, отвратительным, спустя очень недолгое время незаметно переходит в ранг «нормальных вещей», и мы продолжаем жить уже в иной системе ценностей, с другими принципами и идеалами. Просто потому что в какой-то момент мы перестаём бороться, опускаем лапки и плывём по течению. И течение уносит нас всё дальше и дальше, как какую-нибудь щепочку, в страну компромиссов и рационализаций... Я присел на подоконник и постарался вспомнить, часто ли я шёл в жизни на подобные компромиссы? Часто ли рационализировал для себя какие-то вещи, чтобы они приобретали нормальный или хотя бы приемлемый для меня вид?
Ответ прошел незамедлительно, словно блуждающие за моим окном голубые сферы подсказали мне его. В моём мозгу, который очевидно продолжал тихо угасать, появилось одно единственное слово, но написанное чётко, как будто кто-то выгравировал его на ровной поверхности. И слово это было — юрфак. Мой самый первый и самый главный компромисс, на который я пошёл....

3.

Как известно, выбор профессии — личное дело каждого. Но это только на первый взгляд. Казалось бы, что может быть проще: ребёнок с детства начинает проявлять интерес к определенным вещам. Сначала появляются любимые игры, потом, в школе, одни предметы его увлекают больше других. Постепенно формируется представление о том, в каком направлении продолжать движение. С математическим складом ума идут в одну сторону, гуманитарии — в другую. Если бы всё действительно было так просто! Но мой случай явно не подходил под эту схему.
Так получилось, что мне посчастливилось родиться в семье потомственных юристов. Как гласило семейное предание, пой прапрадед был адвокатом еще во времена царской России, прадед был также связал с разного рода документами и являлся делопроизводителем, Мой отец, который воспитывался своим дедом, а соответственно моим прадедом, так же стал юристом. И лишь мой дед, которого я никогда не видел, остался в этом идеальном списке успешных мужей — тёмной лошадкой, или скорее — паршивой овцой. Дед мой был не то артистом, не то певцом, словом принадлежал к богеме. Встретив мою бабушку в самом расцвете её юности, легко охмурил девицу, читая стихи и рассказывая удивительные истории о своих путешествиях и приключениях. Бабушка, не привыкшая к столь цветистой речи, обходительности и галантности, быстро «сложила оружие» и отдалась во власть прекрасного незнакомца, из которого слова лились, как из рога изобилия. Это напоминало «1001 ночь» только наоборот: прекрасный молодой кавалер рассказывал байки юной деве, дабы усыпить её бдительность. Цель была достигнута, бдительность спала непробудным сном, и роман шёл полным ходом до тех самых пор, пока мой отец, зародившийся тогда во чреве бабушки и неотвратимо менявший её фигуру, не внёс коррективы в эти отношения. Почуяв неладное, галантный кавалер быстро свернул свой «цирк шапито» и исчез, оставив бабушку с ещё не рожденным сыном и дивными воспоминаниями о «речистом и обходительном мерзавце». Будучи сиротой, бабушка сумела разыскать отца «мерзавца» и заявилась к уже престарелому делопроизводителю с орущим кулёчком на руках, не оставляя тем самым никакого выбора, как толь принять в семью незаконнорождённого внука. Как я уже сказал, законы в нашей семье знали хорошо, поэтому проблемы с документами быстро решили, и мой отец получил фамилию, которую носил его дед, и таким образом так же был обречён стать на стезю юриспруденции.
Когда я вырос, то иногда пытался заговаривать с отцом о своём деде, так сильно выбивавшемся из общего идеального семейного строя. Но  отец всегда уходил от ответа, давая понять, что в нашей семье это нежелательная тема, и обсуждать от её не собирается. Однако загадочная фигура деда, которого я никогда не видел, часто манила меня. Я пытался себе представить юношу, который странствует с бродячими артистами, и в каждом городе встречает новую девушку... Думаю, мои представления были очень далеки от правды, но тем не менее не теряли своей привлекательности.

С самых ранних лет я уже наблюдал стеллажи в отцовском кабинете, набитые книгами по юриспруденции, государственному праву и сводами законов. Почти на каждой книге красовался герб страны, и до того, как мне не объяснили что это такое, я пребывал в полнейшей уверенности, что это знак нашей семьи! Иначе, зачем им помечать почти все книги в доме? Мама тоже была юристом, по крайней мере начала работать в этой сфере в качестве секретарши, или как она всегда говорили - «помощницы», моего (будущего на тот момент) отца. Видимо, помогала мама неплохо, потому что вскоре после начала трудовой деятельности забеременела, ушла в декрет, а незадолго до моего рождения сменила свою фамилию на фамилию отца. И как это бывает со многими женщинами, не успевшими втянуться в работу, прежде, чем домашний быт их засосёт, моя мать не вернулась к должности помощницы адвоката, а стала простой домохозяйкой. Отец неплохо справлялся с ролью добытчика, поскольку я не припомню, чтобы наша семья когда-нибудь нуждалась в деньгах. Всегда находились «наступившие в дерьмо», как любил называть своих клиентов мой отец, которых требовалось из этого дерьма вытаскивать. За услуги отца люди охотно платили большие деньги, поскольку он спасал их капиталы, квартиры, машины, и даже избавлял от тюрьмы. Благодаря этому наша семья благополучно пережила самые тяжелые кризисы, обрушивавшиеся на нашу страну. Когда цены росли каждый день, а люди теряли работы и оставались без гроша в кармане, наш маленький семейный мирок всегда оставался под защитой двуглавого орла, красовавшегося на всех книгах в домашней библиотеке. Часто сидя за столом во время ужина, отец любил рассказывать о самых интересных делах, которые ему удавалось решить, при этом всегда повторяя оду фразу: «Сынок, если что-то и есть надёжное в этом мире, то это закон. Будешь знать его хорошо, и никакие беды тебе не страшны». Именно поэтому никто не сомневался, что после окончания школы я пойду именно по правовой сфере. Так оно и вышло. Но было одно но...

4.

Как я уже сказал, моя мама так и не вернулась к официальной работе, а вместо этого, родив меня, не выходя из одного декрета ушла в следующий. Так у меня появилась младшая сестра, а потом ещё и младший брат. Мы переехали в более просторную квартиру, так как отцу был необходим кабинет для работы, а в комнате с тремя орущими детьми «мыслить конструктивно» было весьма проблематично. Как и у всех детей, у нас периодически случались ссоры, но в целом, мы мирно и даже дружно существовали друг рядом с другом. Особенно тёплые отношения у меня были с сестрой. Младший брат всегда был для меня слишком маленьким. Зато сестра совсем ненамного младше, на полном серьезе считала меня супергероем. Мы часто играли вместе, я учил её разным мальчишеским играм, и она, несмотря на то, что внешне была настоящей принцессой, обожала играть в войну, в разведчиков, организовывать секретные лаборатории, отправляться в космические миссии на другие планеты... Я уже не помню, сколько игр я выдумал для своей сестры, но наверное, это были сотни. Каждый раз она приходила ко мне в комнату, делала просящее личико, чуть выставив вперёд нижнюю губу и тихо спрашивала: «Может...мы во что-нибудь...поиграем?». И если брат-супергерой отвечал «да», адвокатская квартира оглашалась победным воплем, и принцесса в одну секунду превращалась в маленькую разбойницу из сказки Андерсена. С волосами, заплетённым в жиденькую косичку и горящими глазами, она была готова к любым подвигам, на которое только ни придется пойти в новом приключении, выдуманном старшим братом. А старший брат, то бишь я, не жалел сил и фантазии, чтобы ублажить маленькую разбойницу! Но делал я это не только для сестры. Мне и самому ужасно нравилось отложив в сторону скучные учебники, погружаться в мир придуманных историй, где каждый, самый обыкновенный предмет, будь то карандаш или карманный фонарик, приобретали особый смысл. Ими можно было колдовать, вызывать духов, сражаться с дикими животными, отправляться в прошлое и будущее, перевоплощаться в других людей, переноситься на другие континенты... Это были волшебные часы, проведенные в компании с сестрой. И частенько мы так заигрывались, что открывавшаяся дверь, и показывающаяся в проёме  голова мамы, зовущей ужинать, бывала для нас чистейшей неожиданностью. Мы были в прекрасных, порой страшных, удивительных, неизведанных мирах! И слова  «на ужин сегодня пюре и котлеты» звучали чуть ли не как грязное ругательство.

Однажды, во время одной из наших игр, сестра вдруг остановилась и,  внимательно посмотрев мне в глаза, почти по-взрослому спросила:
           - Слушай, а почему бы тебе не писать рассказы?
Я даже сначала даже не понял о чём она.
           -  Ты придумал уже столько разных историй! Вот если бы ты их записывал, то у тебя была бы целая книжка! А когда я вырасту, то я бы могла перечитывать эти истории. Всё равно ведь рано или поздно ты поступишь в институт и уже не будешь со мной играть.
            - Глупышка! - засмеялся я, - Ты младше всего на два года, и к тому времени, когда я буду в институте, тебе самой будет не до игр!
            -  Нет... - нижняя губа сестры выдвинулась вперёд, но в глазах осталась решимость. Ну настоящая маленькая разбойница, в который раз подумал я! На личике сестры выразилась напряженная работа мысли, она явно обдумывала, как бы лучше сказать брату, что он не прав. Наконец она сообразила:
            - Ты прав, мы вырастем, и больше не будем играть. И мне тоже будет не до игр, наверно... Но мне правда, так жалко, что я не смогу опять побывать на наших выдуманных планетах, находить сокровища, сражаться со злодеями. Понимаешь, детские книжки, которые покупает мама, такие скучные, а твои рассказы я бы до дыр зачитала. Правда! И детям бы своим стала читать! И внукам!
            - Эка, ты далеко махнула! Аж до внуков!
            Сестра решительно сжала кулачки, и в детских глазах я увидел одновременно мольбу и решительность, словно она собиралась меня умолять, но если понадобится применит пытки. Именно тогда в моей голове поселилась мысль стать писателем.

5.

А почему бы и нет, подумал я, и в тот же вечер начал писать свой первый рассказ. Я сразу же решил, что это будет целый сборник рассказов и посвящен он будет моей сестре. Поэтому на первой странице школьной тетради в клеточку я аккуратным почерком вывел «Посвящается моей сестре, маленькой разбойнице», потом долго сидел над названием, но так ничего и не придумал. Решив, что название придёт позже, я перевернул страницу и начал писать....
Разумеется мой первый рассказ был наивен до беспредела. Всё, что было в моей детской голове, я выливал на бумагу, не заботясь ни о стиле, ни о развитии сюжета (не уверен, что я вообще знал о таких понятиях), лишь изредка проверял грамотность. Я перескакивал с пятого на десятое, сталкивая одних героев, и совершенно забывая про других, перемещал их во времени и пространстве...Это было грандиозно! Дописав последнюю страницу, я открыл первую и вывел название «Путешествия за пределами космоса». Я сам толком не понимал, что означает это название, и почему за пределами, так как действие у меня развивалось как раз в самом что ни на есть космосе. Но мне нравилось сочетание этих слов. И в конце концов, это ведь только первый рассказ из большого цикла, который я подарю своей сестре на следующий день рождения!
В тот вечер засыпал я совершенно счастливым. Перед поим внутренним взором плыли витрины книжных магазинов, люди, выстраивающиеся в очереди, чтобы я подписал им экземпляр своей новой книги; газетные статьи о новой звезде, вспыхнувшей на литературном небосклоне; а еще радостное лицо моей сестры, которая читает мои рассказы свои детям...
Разумеется, я не дождался ни до какого дня рождения сестры, а показал ей рассказ буквально на следующий день. Она прочла, пришла в восторг и сказала — давай ещё! Я сел писать следующий. Так за месяц с небольшим я написал восемь рассказов, которые уже тянули на сборник, под интригующим названием «Путешествия за пределами космоса». Маленькая разбойница хлопала в ладоши, и продолжала говорить — давай ещё, но я понимал, что мне нужна уже более серьёзная критика, и после некоторых колебаний, показал все исписанные мной тетради маме. Я решил, что она всё таки женщина, и даже если ей что-то не понравится, то не будет судить меня слишком строго. Хоть я и жаждал критики, но побаивался её, подспудно понимая, что мои рассказы пока ещё далеки от настоящей литературы.
Мама рассказы долго не могла прочесть. У неё постоянно не хватало на это времени. При том, что она в отличие от отца не работала и сидела дома дома, у неё всегда находилась куча неотложных дел, «которые надо сделать прежде, чем она сможет спокойно лечь на диван и почитать». Это были бесконечные стирки-уборки-готовки, а в промежутках были ток-шоу и сериалы по телевизору. Мама всегда подшучивала над этой своей слабостью, говоря, что кто-то пьёт, кто-то курит, а кто-то смотрит ток-шоу. Нет идеальных людей. Но так или иначе, времени на мои литературные опусы всё не находилось, и я решился показать рассказы отцу.
Зайдя однажды вечером к нему в кабинет (он сидел полностью погруженный в какие-то документы), я осторожно положил на край стола свои тетради, и когда отец поднял на мена глаза, сказал:
                - Пап...я тут, в общем...кое-что написал. Ты...если у тебя будет время...ну, это...свободное время, ты прочти, пожалуйста.
                Отец с удивлением посмотрел на меня, снял очки и взял в руки тетради. Взвесил их, словно таким образом старался оценить качество содержимого, после чего вернул тетради на край стола и сказал:
                - Хорошо. Когда будет время, прочту, - и снова углубился в изучение документов. Я тихо вышел из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь. Ну что ж, я сделал всё возможное, теперь оставалось только ждать.
                Ждать пришлось до завтра. Отцовская дисциплинированность сработала безотказно, и дав обещание прочесть в свободной время, он действительно в перерывах между работой, ознакомился с моими первыми опусами. Он так и сказал...
                - Ознакомился. Для первого раза многое просительно. Но если говорить прямо...
                И далее последовал детальный разбор всех моих ошибок, стилистических несуразностей, сюжетных неточностей, слабых мест и т. д... Я знал, что мои рассказы далеки от совершенства, но не настолько! Отец, со свойственной ему методичностью, проходился подробно по каждому рассказу, доступно объясняя, почему он никуда не годиться. Зачитывал отрывки, приводя примеры того, как не надо писать. В его устах, его голосом, все слова, написанные мной может быть неумело, но с любовью, приобретали какой-то комический (а никак не космический) оттенок. Я с ужасом заметил, что отец подчеркивал неудавшиеся места в моих рассказах красным карандашом, и пометок этих были тысячи. Все страницы пестрели красным, и отец каждый раз переворачивая лист, тыкал пальцем в очередное обведенное место, говоря при этом:
                - Ну или вот ещё...

               Экзекуция длилась час. За этот час я успел пожалеть и о том, что дал почитать рассказы отцу, и о том, что вообще начал писать, и даже под конец о том, что родился, потому что такой бездарной личности, какой я являлся по словам отца, не место на земле. Таких лучше отправлять за пределы космоса, подальше от людских глаз. Поэтому, когда отец ушел, я отправил за пределы космоса свои тетради: пошел в туалет и сжег их в унитазе. Я специально не включал свет, бросая зажжённые листы бумаги вниз, и глядя как они не сразу намокнув продолжают гореть. Это было завораживающее зрелище: пламя вспыхивающее в руке, пролетающее несколько мгновений, и продолжавшее гореть, пока вода не поглощала огонь. Извечная борьба воды и огня... Мне захотелось об этом написать, но я тут же вспомнил зачем я пришёл в туалет, а именно — чтобы покончить с писательской карьерой раз и навсегда. У меня оставалось еще несколько не сожжённых листов, когда в дверь туалета раздался громкий стук, и раздраженный голос отца поинтересовался, что у меня там происходит, после чего прозвучало требование прекратить и немедленно открыть дверь. Я сжал оставшиеся листы к кулаке и открыв дверь вышел в клубах дыма, готовой принять на себя гнев отца. Как какой-нибудь древнегреческий герой или гладиатор, я склонил бренную голову, ожидая кары... Но отец лишь красноречиво посмотрел на зажатые мной в кулаке остатки рассказов и произнёс: «Ага, понятно». После чего развернулся и пошел назад в кабинет, бросив на ходу:
                - Слова — это пыль. Самое надёжное в этом мире - закон. Даже если сожжешь бумагу, то закон не уничтожить.

                В тот вечер я долго утешал сестру, которая плакала, говоря, что я не имел права сжигать рассказы, написанные для неё. В конце концов, я пообещал, что напишу ей другие, ещё лучше прежних. Обязательно, честное космическое слово старшего брата-супергероя. С опухшими глазами, успокоившаяся маленькая разбойница ушла спать. Я же долго лежал без сна, а когда уснул, мне снились последние, скомканные в шар, страницы моих рассказов. Они кружились в космосе, как одинокая звезда, а потом вспыхнули и загорелись... Стоит ли говорить, что обещание, данное сестре я так и не сдержал.

6.

Из подростковых воспоминаний я вернулся в реальность.
Я сидел на подоконнике, обхватив колени руками, как любил делать это в детстве, и смотрел на блуждающие голубые огни за окном. Теперь понятно, почему на грани жизни и смерти моё подсознание подсунуло мне такой странный образ: огни, как и скомканные страницы из моего сна продолжали беззвучно кружить в непроглядной ночи за окном. Иногда они вспыхивали и разгорались на одно мгновение, озаряя своим холодным светом мою комнату, но потом так же внезапно и быстро гасли, возвращаясь к своему тихому, им одним понятному блужданию...
Должно быть это подсказка, решил я. Тогда я не дал моему творчеству «разгореться», и теперь, возможно, я должен исправить эту ошибку... Но как? Я снова окинул взглядом тёмную комнату, за дверью которой начиналась лестница в настоящую пустоту. А пока... Пока надо вспомнить, что было дальше. Почему-то мне казалось, что  если я вспомню что-то очень важное, что давно забыл, то непременно спасусь. Моё сознание ухватилось за эту соломинку. И я, ещё крепче обхватив колени, скрючившись на подоконнике, вновь погрузился в воспоминания...

7.

После знаменательного сожжения своего наследия в унитазе, я ещё несколько раз брался за перо. Тяга моя оказалась сильнее страха быть снова уличенным в бездарности. Тихонько, в часы, предназначенные для подготовки домашних заданий, я продолжал строчить истории про космические приключения. Правда теперь они носили скорее философский характер и пестрели всевозможными подростковыми размышлениями на разные темы. Но мне было всё равно, поскольку я уже никому не собирался их показывать. Не собирался... Но, как говорится, благими намерениями выстлала дорога известно куда.
Однажды в десятом классе, учитель по русскому и литературе похвалил моё сочинение. Мне казалось, что я не написал ровным счётом ничего особенного, просто поразмышлял на заданную тему, в то время как учитель буквально рассыпался в дифирамбах, и приводил мою работу в пример всему классу. Я, конечно, растаял, как шоколад под лучами солнца. На следующий день после своего триумфа я остановил учителя в коридоре и вручил ему две новых тетради с последними сочинениями, попросив прочесть и высказать своё мнение. Учитель обрадовался такому ученическому рвению и пообещал прочитать за выходные. Была как раз пятница. Весна ещё только начиналась, но снег уже сошел, и воздух был терпко-влажный и невыносимо свежий! Как-будто новые силы вливались в наш городок после продолжительной и суровой зимы. Я шёл домой, на ходу перепрыгивая лужи и чувствовал как за спиной снова начинают робко резаться крылья. «Он прочтёт, обязательно прочтёт и непременно похвалит,» - думал я. Иначе и быть не могло, ведь мои рассказы были гораздо лучше заурядного школьного сочинения, над которым я даже особенно и не старался. Правда я до сих пор помнил разгром, который учинил отец над моим детским творчеством, но потом решил, что отец в данном случае не авторитет, так как ничего кроме уголовного кодекса не читает. А вот учитель литературы — совсем другое дело. Он всё понимает гораздо лучше!
Учитель действительно понимал. Гораздо лучше, чем мой отец, а так же гораздо лучше чем я, какой должна быть хорошая литература. В понедельник он попросил меня задержаться после уроков. Я с радостью согласился и не мог дождаться, когда же пройдут эти муторные часы. Наконец отзвенел звонок, ученическая масса схлынула в едином потоке, и в считанные минуты школа опустела. До второй смены оставалось ещё время, поэтому мы сели с учителем рядом за одну парту словно были не учителем и учеником, а друзьями-писателями, и он открыл мою первую тетрадь...
В глазах у меня тогда потемнело, а к горлу подкатил комок...Уже на самой первой странице рассказа под названием «Человек и его тень» я увидел пометки, сделанные красной ручкой. Потом, много лет спустя вспоминая этот случай, я думал о том, что для учителя не могло быть ничего более привычного и естественного, как отмечать ошибки красными чернилами. Так было заведено в школе испокон веков. Но в тот момент для меня красный цвет превратился в цвет крови. Моей горячей и живой крови, которая сочилась из каждой страницы. Волнистые линии были рваными ранами, «галочки» - удары копьём. Были и взятые в скобки целые абзацы, словно попавшие в плен... Я глядел на свои истерзанные, умирающие (если уже не мёртвые) рассказы и на глаза у меня навернулись слёзы. Я не мог позволить себе плакать при учителе. Что бы он обо мне подумал! Но слёзы рвались наружу и никакими усилиями я не мог загнать их обратно. Я постарался дышать глубже. Вдох...выдох...Вдох... Откуда-то издалека до меня доносился учительский голос, но смысл слов до меня не доходил. В попытках справиться с душившими меня рыданиями, вперемежку со жгучим стыдом за них же, я схватил свои тетради и под изумлённым взглядом преподавателя выбежал из класса.
Не помню как  миновал длинный пролёт школьного коридора, потом фойе, схватил в гардеробе куртку и выскочил на улицу. Небо было затянуто тучами и занимался мелкий дождь. Такая погода как нельзя лучше соответствовала моему душевному состоянию, и я даже злорадно подумал, что природа позаботилась о том, чтобы моих постыдных слёз не было видно. Я подставил пылавшее лицо ветру и водяным брызгам и стоял так желая только одного, чтобы небеса разверзлись и в меня ударила молния. По крайней мере это был бы красивый и эффектный конец. Но вместо этого за моей спиной открылась дверь, и школьный вахтёр, выходивший покурить, толкнул меня в плечо:
            - Хватит ворон считать, или не стой на дороге, а то дверью зашибут!
            Прихрамывая, дядя Володя спустился со ступенек и завернул за угол школы. Через несколько секунд по воздуху поплыл терпкий запах его папирос. А я побрёл домой.
            С учителем литературы, мы случившийся эпизод не обсуждали, но он больше не хвалил меня так, как в тот злополучный день, а когда я смотрел на него, он всегда старался отвести взгляд. В общем, отношения наши если не испортились, то охладели, вследствие чего мой интерес к литературе и языку слегка угас. Я уже не старался в написании сочинений, а делал всё спустя рукава. Домашние задания готовил тяп-ляп, а иногда и вовсе забывал про них. Поэтому неудивительно, что совсем скоро с твердых пятерок я перешел на четверки, а потом скатился до троек. А это было лучшим доказательством того, что литературное творчество не для меня. Я снова сжег свои тетради, правда теперь уже не в унитазе, а в небольшом лесочке, начинавшемся сразу за городом. Почему-то мне и в голову не приходило, что листы можно просто порвать и выкинуть. Я полагал, что литературу следует именно сжигать. Что я и делал. Правда запасшись при этом бутылкой воды, на случай, если придётся тушить пожар.

8.


Дальнейшая моя жизнь развивалась по изначально предопределённой схеме: в старших классах дополнительные уроки с репетитором, окончание школы с золотой медалью, и как блестящий финал — поступление в институт на юридический факультет. Родители радовались и поздравляли меня. Отец, в день моего зачисления в институт, завёл меня в свой кабинет, достал из ящика стола древнюю книгу и протянул мне: медленно и с достоинством, как можно передавать только великие ценности.
               - Эту книгу я получил от своего деда, - начал отец взволнованно. - Это свод законов царской России. Представляешь! Эту книгу наша семья передает из поколения в поколение, когда кто-то вступает на путь юриспруденции. И я счастлив, сынок, что наконец-то могу с чистой совестью передать тебе эту реликвию. - глаза отца горели, а в голосе звучало несвойственное ему возбуждение - Пусть она хранит тебя, как талисман, от неверных и поспешных решений, вселяет силы, упорство и мудрость. Ты молодец, я горжусь тобой, сынок!...
Возможно, мне показалось, но во время этой пафосной речи в глазах отца заблестели слёзы. В глазах человека, который был твёрд, как кремень и никогда не давал волю эмоциям, свято веря, что они затуманивают разум. И вот мой отец, этот Человек-Дисциплина, Человек-Сила Воли, Человек-Ответственность, он чуть не плакал передавая мне какое-то старьё, не имевшее в наше время никакой практической пользы, кроме как сдать букинисту. Всё таки редкое издание времён царской России... Я как мог изобразил на своём лице гамму эмоций, включавших радость, благодарность, умиление, после чего припал щекой к плечу отца, раскрывшего свои объятия. Наконец эта сцена, будто взятая из плохого спектакля закончилась, я ушел в комнату,  засунул семейную реликвию в дальний ящик стола и уже не доставал её.
В тот вечер родители устроили праздничный ужин в честь моего поступления в институт, пригласили каких-то папиных коллег по работе, которые жали мне руку и так же пафосно говорили о том, что я сделал единственно правильный выбор. И что закон — это наш Бог, а Богиня — Юстиция...
Я не слушал их. Улыбался приклеенной улыбкой, старался вести себя по законам культурного общества, но внутри у меня всё бушевало. Я и сам не знал, как это получилось. Весь год до поступления я прожил словно в каком-то бреду. С того момента, когда отец сказал, что нашёл репетиторов, которые меня подготовят на юрфак, и до того момента, как я сдал последний экзамен, мне казалось, что я действительно сделал правильный выбор. Каким-то образом родителям удалось мне внушить, что я должен стать юристом и продолжить семейную традицию. Наверное, не случайно мой отец слыл первоклассным адвокатом — зубы заговаривать он умел. С определенной регулярностью он заходил ко мне в комнату и вёл грамотно выстроенные монологи, целью которых было обратить меня в правильную веру, поклонявшуюся двуглавому орлу и чтившему святое законодательство. Отчасти потому что отец был очень убедителен, отчасти потому, что кроме как к писательству других склонностей я в себе не чувствовал, а по словам того же отца, писатель из меня был никудышный, я сделал выбор в пользу юриспруденции. Казалось внутренний голос замолчал, и целый год я даже не вспоминал о том, что когда-то мечтал поступить но филологический, и всё таки стать писателем. Эти мечты стали казаться мне детскими, наивными и не имеющими ничего общего со взрослой жизнью. Поэтому я сделал ответственный и правильный выбор. И лишь когда в мои ладони опустилась эта старая книга свода законов, которую с такой любовью передавали в моей семье из поколения в поколение, мне захотелось выть. Какой я дурак, идиот, предатель собственных интересов!
Я был себе настолько противен, что в тот вечер впервые сильно напился. Начал с шампанского на семейном торжестве, а после пошел прогуляться и залил всё бутылкой водки, лёжа в парке на газоне и глядя в чистое звёздное небо. Пока я лежал на мягкой траве, в голову пришли две мысли, которые мне показались забавными. Первая — изречение Канта  о том, что ему нужно лишь моральный закон внутри и звёздное небо над головой. Со звёздным небом было всё в порядке. Оно простиралось надо мной невероятно красивым куполом, окружившим нашу маленькую Землю, которая вращалась вместе со мной и ещё восемью миллиардами людей в этом дивном звёздном пространстве. С моральным законом внутри меня было гораздо хуже. И об этом думать не хотелось. Но для того, чтобы не думать у меня была с собой бутылка водки, и я продолжал смотреть на звёзды, делая глоток за глотком.
Вторая же мысль состояла в том, что место для заливания своего горя спиртосодержащей продукцией, я выбрал как нельзя более общественное. Газон, на котором я возлежал, как молодой фавн, был частью городского парка. И хотя я выбрал довольно укромное место, на склоне, спускавшемся к реке, и прикрытом кустами, я прекрасно понимал, что парковые дежурные милиционеры спокойно могли меня здесь обнаружить, и забрать для дальнейших рассуждений о моральных законах в обезьянник. Хорошее начало для карьеры будущего юриста! Мне даже захотелось, чтобы меня обнаружили. И со свойственном себе фатализмом, я загадал, что если сегодня попаду в милицию, то я заберу документы из института. Это будет для меня знаком свыше. Я ещё раз поднял голову и посмотрел на россыпь маленьких звёзд надо мной. Одна голубая звезда мне подмигнула, я понял что принял правильно решение, и подкрепил его хорошим глотком водки.
Помню, как с трудом поднялся с газона и пошел через парк по направлению к дому. Вид после валяния в траве у меня был помятый, кое-где к куртке и брюкам пристали травинки, а на локте висел зацепившийся за ткань дубовый листочек. Походка моя тоже не отличалась уверенностью, учитывая количество выпитого. Но всё это было ничто по сравнению с тем, что бутылку водки, в которой оставалось ещё пара глотков, я просто нёс в руке, ни от кого не пряча...
Когда я позже вспоминал, точнее пытался представить, как выглядел со стороны в тот момент, когда шел по парку, я ужаснулся. В любой другой день меня бы немедленно остановили бы и забрали в милицию. Но тогда происходило что-то удивительное, я назвал это Днём всемирной слепоты. Никто даже не обратил на меня внимания! Люди не замечали ни мятую одежду с приставшей травой, ни кривую походку, ни бутылку водки в руке. Кажется, я даже стал что-то напевать... На всём пути до дома я не поймал на себе ни одного косого взгляда, не встретил ни одного постового... Мой организм, тогда ещё не привычный к такому количеству крепкого алкоголя хотел только одного — поскорее лечь и уснуть. Но прежде, чем провалиться во временное, но спасительное небытие, я хотел поговорить с сестрой. Излить душу.
Мой приход домой, как я ни старался вести себя тихо, не остался незамеченным. На пути в свою комнату, я был застигнут отцом, идущим из туалета, который по моему виду, а возможно и по запаху, быстро определил кондицию, в которой я нахожусь, и лишь бросил короткое: «Иди спать. Завтра поговорим». Я хотел было сказать «Слушаюсь, мой генерал!» и отдать честь, но руки у меня отяжелели, и язык не слушался, поэтому дабы не усугублять своё и без того неблестящее положение, я решил оставить комментарий отца без ответа, а лишь ограничился достойным коротким кивком. Когда дверь за отцом закрылась, я пошел в комнату сестры.
Маленькая разбойница спала. Как всегда уткнувшись лицом в стенку, словно на краю по сей день существовала опасность прихода серого волчка. Тихо, чтобы не разбудить сестру я прикрыл дверь и сел на стул, завешанный одеждой. Мне очень хотелось с ней поговорить, но при этом было безумно жаль будить. К тому же в силу своего состояния, я боялся произвести совсем уж плохое впечатление. И хотя сестра всегда понимала меня лучше родителей, теперь она была в полном праве выставить меня за дверь, ибо я действительно был мерзок...
                - Эй, ты спишь? - позвал я тихонько и не узнал собственного голоса. Да, водка продолжала набирать обороты в моём организме. Последние пару глотков я выпил, выходя из парка и аккуратно положил бутылку в урну, чуть не упав в неё сам. Никогда не понимал людей, которые бьют бутылки, или швыряют на газоны. Даже в чрезвычайно пьяном состоянии мысль о загрязнении природы мне претила...
                - Эй... - я снова позвал сестру, и в ответ услышал совершенно не сонный и заплаканный голос.
                - Ты идиот... Знаешь, как я волновалась!
                Она повернулась ко мне лицом, и в свете фонаря, который лился с улицы (в отличие от меня, сестра никогда не задёргивала на ночь шторы), я увидел на её щеках следы слёз. Внезапно она вскочила с кровати и обняла меня. Я тоже обнял её, качнувшись на стуле, и с трудом произнёс:
                - Моя глупышка... моя маленькая разбойница.

Тогда мы просидели с ней до утра, встретив рассвет, который спокойно и ясно зашел в нашу комнату через открытое окно. Сестра рассказала мне, что весь вечер наблюдала за мной, пока мы сидели за столом, и что на мне лица не было. А когда я на ночь глядя ушел, она подумала, что я решил покончить с собой. Она даже хотела пойти меня искать, но побоялась уйти... Помню, как мы сидели у окна, я потихоньку трезвел от свежего воздуха и говорил. Говорил о том, как ошибся, и как бы хотел, чтобы всё было иначе. Но теперь уже ничего не исправить...
                - А почему, собственно, не исправить? - просила сестра. Глаза её просохли и в них, даже при тусклом рассветном свете плясали чёртики.
               - Ты о том, чтобы забрать документы из института? Прости, но тут моя бунтарская натура пасует. Честно, я просто не могу себе представить, каким будет гнев отца, если я это реально сделаю. К тому же, чем я буду заниматься? На филологический я уже не поступлю, придётся ждать год до следующих экзаменов. А просто болтаться как сама знаешь что в проруби...
               - Да нет же, - перебила меня сестра, - Не надо ни как что болтаться. Ты же можешь продолжать писать рассказы и учась на юридическом, разве нет? Ты же писал их учась в школе! Так почему бы теперь не сделать то же самое? Как раз за год попрактикуешься, набьёшь руку...
              На словах «набьёшь руку» я хмыкнул, и тут же получил лёгкий но вполне ощутимый подзатыльник.
              - Я про литературу, а ты о чём подумал, пошляк?
              Мы тихонько засмеялись. И сидя на подоконнике, как маленькие дети, хотя на тот момент мне было уже восемнадцать, а моей сестре шестнадцать, я впервые за столько лет рассказал ей новую фантастическую историю. Не помню о чём она была. Но помню счастливые глаза сестры, и её юное лицо, освещаемое летним солнцем, встающим над горизонтом. И тогда я подумал: ещё не всё потеряно.

7.

Ещё не всё потеряно... Как же я был наивен в ту пору! В силу ли возраста, или моей натуры, склонной к чрезмерным фантазиям, но я действительно некоторое время жил с мыслью, что могу стать писателем, не бросая юридический. Тогда это казалось вполне реальным, но всё оказалось иначе.
В то лето мы всей семьёй впервые поехали к морю. Повод для этого был. Во-первых поступление сына в институт, во-вторых дочка закончила девятый класс и выразила похвальное желание готовиться к поступлению на медицинский. Поэтому строгий и частенько прижимистый глава семьи как-то вечером изрёк, что «пора бы и отдохнуть хорошенько». Получив одобрение от нас всех, отец сделал несколько звонков «нужным людям», после чего сообщил, что нас ждут в пансионате таком-то на Чёрном море не далее, как через неделю. И мы начали собираться. Помню, я очень волновался перед поездкой, ведь я никогда до этого не видел моря! Все наши путешествия ограничивались ближайшим вонючим озерцом, на берегу которого отец неизменно жарил шашлык, рассказывая при этом одну и ту же историю о том, как один старый грузин научил его искусству обжарки мяса. Пару раз мы выбирались к тётушке Варе на Волгу... Но всё это было не то, по сравнению с представлявшимся мне огромным, прекрасным... морем! Море, море, море...всю неделю до отъезда я перекатывал на языке это слово, и оно казалось мне сладко-солёной карамелькой с запахом бриза и песка. МОРЕ.
В поезд взял с собой красивый блокнот, купленный специально в дорогом канцелярском магазине. В нем я собирался записывать все свои наблюдения, вести путевые заметки. Но это должно было быть не простым перечислением фактов, а художественными зарисовками, которые в будущем (а я не сомневался, что оно настанет, причем весьма скоро) я использую для своих новых рассказов.
Утром в воскресенье мы погрузились в поезд и поехали. Душный вагон, шумные соседи, в одном из купе плачущий ребёнок... Помню, я открыл блокнот и постарался писать, но не смог. Голова, прежде до отказа забитая идеями и самыми невероятными сюжетами, теперь казалось была пуста, как банка кильки в томате, которую доел мой отец и поставил на столик. Где-то по стенкам банки ещё оставалось немного размазанной томатной пасты, но ни одной рыбки уже не было. Так и в моей голове, хоть и были какие-то мысли, но все стоящие уплыли в неизвестном направлении... Тогда я решил, что это просто атмосфера поезда меня не вдохновляет, и на море всё будет иначе. Ночью, когда все уже спали, я долго смотрел в окно, за которым были едва различимы электрические столбы, с натянутыми проводами. Эти провода бежали вместе с поездом, и казались бесконечными. И я подумал о том, сколько же времени их вешали какие-то люди, если мы уже много часов мчимся на поезде, а провода всё не кончаются?...
Но всему на свете приходит конец. И бегущие за поездом провода затерялись среди небольшого приморского города, опутав фонарные столбы, телевизионные антенны, протянувшись к лоткам с мороженым и холодной газировкой. Погода стояла чудесная, и до полудня мы купались, потом обедали и отдыхали в нашем пансионате, а ближе к вечеру снова возвращались на пляж. Всё было как я и представлял: горячий песок, высокое небо, кружащие над водой чайки и конечно море — бирюзовое с невероятными, ослепительными бликами на кончиках волн. По краям пляжа были небольшие, но очень живописные утёсы, поросшие соснами и можжевельником, а воздух, особенно по вечерам, наполнялся пением цикад. Всё было изумительно  прекрасно! Вот только писать я не мог. Я не понимал, что произошло, но слова больше не выходили из меня. А если я что-то и писал, то бумага, должно быть, стонала от моих плоских сравнений, избитых метафор и слащавых описаний. Это было бездарнейшее графоманство, и к своему ужасу я это понимал. В послеобеденные часы, когда мама, отец и сестра отдыхали в комнате, я шел в можжевеловую рощу, смотрел на блеск моря; вечерами, когда все собирались у телевизора за просмотром фильма или какой-нибудь передачи, я отправлялся на пляж и смотрел на медленно тонущее в воде красное солнце. Порой я задерживался до самой ночи, и тогда над моей головой загорались звёзды. Но ни одна мне больше не подмигнула своим голубым глазком, как тогда в парке, когда я лежал на траве и думал о Канте и моральном законе.
Две недели нашего пребывания на море закончились и пришло время возвращаться. Мы сложили свои чемоданы, снова погрузились в поезд и отправились в город. Сестра накупила разных сувениров, мама несколько платьев и шляпок! Отец ничего не вёз, так как со свойственной ему прагматичностью сказал, что увозит с моря самое ценное: поправленное здоровье. Я же возвращался к привычной своей действительности с тремя вещами. Первой была ракушка, которую мне протянула маленькая девочка на пляже. Ей было от силы года три. Она подбежала ко мне в своём жёлтом купальничке и протянула влажную, испачканную в песке ракушку, со словами: «Дядя, это тебе!» Дядя — так меня ещё никогда не называли... Вторая вещь — это мой сильно поредевший блокнот. Прежде чем сесть в поезд, я вырвал из него все бездарно исписанные страницы и положил в урну на перроне. На этот раз пришлось обойтись без акта сожжения, во избежании штрафа. А третье, что я вёз с моря, было моим самым горьким приобретением — а именно понимание того, что «искра божия», которая позволяла мне  писать раньше, угасла. И разгорится ли она когда-нибудь ещё, я не знал...

8.

Я почувствовал, что у меня затекли ноги и встал. Походил немного по комнате, как всегда делал, когда обдумывал то или иное дело, над которым работал. Частенько верные решения приходили именно во время таких вот пауз. Странно, что теперь в самом конце жизни, я абсолютно не вспоминаю того, на что её положил — юриспруденцию. Я закончил институт, когда мне было двадцать три, и за семнадцать лет практики через мои руки прошла тонна самых разных дел. Сотни людей звонили мне, приходили в кабинет, просили помочь, решить проблему. И как врач, помогающий своим пациентам, я старался вытащить своих клиентов из трудных жизненных ситуация. Миссия, в общем-то , благородная, но отчего-то теперь мне было тошно об этому думать...
В конце всегда принято подводить итоги. А к какому итогу пришёл я, оказавшись запертым в своей же собственной комнате? Хотя... Все мы в некотором смысле заперты в своих комнатах под названием — Я. У кого-то это шикарные апартаменты, а кому-то достается маленькая лачужка. Я же как обычно избежав крайностей оказался по середине. Ни слишком богатый, ни слишком бедный; ни богатырь, не доходяга; ни счастливый, ни несчастный. Ничем не отличающийся от остальных людей... Могло ли всё быть иначе, если бы я не стал юристом? Возможно. А возможно я бы стал бездарным писакой, который бы в итоге спился от сознания собственной никчёмности. И такое ведь не исключено....
И всё таки я лукавил перед самим собой. Если бы я продолжал свои попытки писать! Но нет, я спасовал при первых же трудностях: сначала после критики отца, потом разобидевшись на красные пометками учителя литературы, и наконец после своих неудачных опытов на море. Так ли поступали, придуманные мною в детстве герои, в которых мы с сестрой с упоением играли?
Справедливости ради стоит заметить, что всё таки несколько попыток что-то написать я всё же сделал. Однажды (я уже упоминал этот случай) я действительно не пошел на урок по праву, так как в тот момент мне показалось, что «искра божия» вернулась, и я, боясь остановиться, в каком-то полубреду дописывал рассказ о человеке, путешествовавшем по земле с одной лишь собакой. Произошла какая-то катастрофа и в мире не осталось никого, только человек и его пёс. Они шли куда глаза глядят, и человек говорил с псом, чтобы не забыть свой голос и все слова. Он рассказывал ему о своём детстве, о первой любви, и от том, о чём мечтал. Вечерами они разводили костёр, и человек говорил, а пёс тихо слушал, свернувшись у ног хозяина. В конце они улетали на оставленном космическом корабле, и Земля, наконец-то освободившаяся от людей, продолжила свой долгий жизненный путь, подставляя солнцу то одну, то другу свою сторону. А человек с собакой растворились в звёздах, а возможно и стали в итоге одной из них.
Я долго ходил с этим рассказом, не зная кому его показать, и в итоге пришел к сестре. Она тогда уже училась на медицинском, и я подошел к институту как раз когда она выходила с занятий. Мы немного прошлись, а когда пересекали парк, я протянул ей тетрадь.
           - Что это? - удивилась она.
           - Новый рассказ, - ответил я. - Прочти, пожалуйста.
          Глаза сестры радостно округлились, и она сообщила, что прочтёт немедленно, потому что новые рассказы как горячие пирожки — надо есть пока не остыли! Она по-прежнему оставалась маленькой разбойницей, и я её очень любил за это. Усевшись на лавочку, она погрузилась в чтение, а я сидел рядом с ней и размышлял о том, чтобы я сам стал делать, окажись на месте своего героя? Ведь собака всё равно ни слова не понимала из его длинных историй, так какая разница: молчать или говорить. И стал ли бы этот человек говорить, не будь у него собаки, или может быть он стал бы писать, чтобы самому не забыть своей жизни?...Из моих размышлений меня вырвал голос сестры:
             - Слушай, это слишком грустно. Раньше твои рассказы были увлекательными и таинственными, а теперь...
             - А теперь я вырос и стал умудрён опытом, - не дал я закончить сестре, - а ты пока малявка, поэтому тебе не понять столь глубоких и сложных...
             Я не успел закончить фразу, потому что получил свёрнутой тетрадью по голове.
             - Премудрый пескарь — вот ты кто! - засмеялась сестра и снова легко ударила меня тетрадью по макушке.
             Тогда я так и не понял, понравился ли ей мой рассказ. Мой самый первый читатель и критик на этот раз уклонился от ответа, и я решил не настаивать. Вдруг бы я услышал что-то нелестное, а я по-прежнему боялся этого. К тому же через год мне предстояло заканчивать юрфак, и жизнь моя уже шла по намеченной родителями колее. Если я и мог съехать с неё раньше, то теперь это было уже невозможно. Да и зачем?...
             Больше я уже не писал. Бывали дни, когда мне казалось, что вдохновение вернулось и я брался за тетрадь (из чистого суеверия я продолжал писать ручкой в линованных школьных тетрадях), но всё это оставалось не более, чем набросками, отдельными абзацами. Порой, перечитывая написанное я вырывал листки и выбрасывал в корзину для бумаг, а иногда и просто совал в ящик стола и надолго забывал о написанном, погружаясь в свои юридические дела. И так продолжалось много лет, до тех пор, пока я не проснулся ночью и не увидел у себя за окном блуждающие огни.

9.

В комнате заметно похолодало. Я вдруг почувствовал, что уже несколько минут дрожу, скрючившись на подоконнике, поэтому схватил лежавший на кровати халат и закутался в него. Халат был толстый, махровый, но тепла не добавил. Согреться я по-прежнему не мог. Я счёл это плохим знаком. Видимо врачи, которые боролись за мою жизнь всё таки сложили знамёна, и теперь остается только одно — чёрная лестница за дверью. Внезапно мне стало страшно. Я настолько погрузился в свои воспоминания, что на какое-то время забыл о том где нахожусь. Я лежал на парковом газоне, купался в море, болтал с сестрой, писал рассказы...Жил! А теперь я снова вернулся к холодному окну, за которым продолжали вращаться огни. Что они мне хотели сказать? Что я должен был напоследок понять? Я по-прежнему не знал...
Больше в голову не приходило никаких воспоминаний, как будто всё самое яркое и интересное произошло со мной до двадцати трёх лет. Остальные дни и годы теперь сливались в какую-то серую рутинную массу. Думать о ней не хотелось, поэтому я решил просто ждать. Ждать того, что должно было произойти, что неминуемо случится...так к чему теперь волноваться.
Холод усиливался. Я стащил с кровати одеяло, завернулся в него, как в кокон, после чего вернулся на подоконник и стал смотреть на огоньки. Это был бесконечный медленный танец света. Холодный, но такой завораживающий. Словно чья-то колыбельная, которую ты не можешь услышать, но знаешь, что она звучит где-то далеко. Наверное, это не самый плохой конец, когда ты можешь наблюдать из окна своей спальни блуждающие огни. Лучше чем атомный взрыв, или пожар, или ещё что-то такое. Летите, летите дальше, унесите меня с собой в эту бархатную ночь...
Вскоре я стал замечать, что огоньков становится меньше. Они стали рассеиваться, терять свой свет, распадаться на атомы. Я решил, что когда огоньков не останется, я открою дверь и спущусь по лестнице. Через несколько минут за окном кружил только один огонёк. Он дольше остальных сопротивлялся темноте, но в конце концов и он сдался, подмигнув мне на прощание своим голубым глазом.

Ну вот и всё. За окном была непроглядная ночь, холод лишь усиливался, и ждать уже не имело смысла. Я скинул с себя одеяло, подошел к двери и открыл её. За ней всё так же чернела, уходящая вниз лестница. Я сделал шаг на площадку, дверь бесшумно закрылась за моей спиной.
Вот и всё.
Я стоял, глядя на сбегающие вниз ступени и думал, как бы я прожил свою жизнь если бы мне дали ещё один шанс? На ум пришел мой прощелыга дед, который, смог всё таки соскочить с проторенной семейной юридической колеи. Смог последовать за внутренним голосом. Не знаю, счастлив ли он был, возможно, что и нет. Но почему-то мне представлялось, что он не стал бы жалеть о прожитой жизни. И если бы он оказался на земле один со своей собакой, псу было бы что послушать, это точно!
Я стал спускаться по ступеням. Медленно, шаг ша шагом, оставляя позади себя крошечную площадку с дверью. Я не знаю, что ждёт меня там. Может быть и ничего. Но если в самом конце будут звёзды, в которых можно раствориться, то я не против...



                *               *              *

                - Ну как?
                В трубке послышалось сопение.
                - Эй, может скажешь что-нибудь? Как тебе рассказ?
                Я слышал как на другом конце провода собираются с мыслями. До меня донеслись звуки льющейся воды, работающего телевизора и смех детей. Наконец в трубке раздался голос сестры:
                - Ты ждёшь хвалебных од или конструктивной критики?
                - И того, и другого, - честно признался я, - Без хвалебных од я зачахну, как цветок без солнца, а без критики превращусь в престарелого словоблуда, заваливающего всех своими рукописями. Ты же не хочешь такого брата, верно?
                В трубке раздался звонкий смех маленькой разбойницы, который я так обожал:
               - Если ты станешь престарелым словоблудом, я лично сделаю тебе инъекцию мышьяка. Не забывай, что твоя сестра медик, а потому вооружена и очень опасна.
                Теперь уже смеюсь я, представляя её с огромным шприцем наперевес, наподобие Арнольда Шварценеггера из «Хищника».
               - Так всё таки, что скажешь, сестрёнка?
               - Мне понравилось. Но может быть хватит уже рефлексировать на тему неправильно выбранной профессии? Ты бросил юриспруденцию пять лет назад и всё никак не уймёшься.
               - Никак не уймусь, - широко улыбаюсь я.  - Просто я черпаю идеи для своих рассказов из жизни.
               - А твои племянники, между прочим, уже третий год ждут обещанные фантастические истории от их любимого дядюшки!
               Слова сестры заставляют меня покраснеть:
               - Я помню, сестрёнка. Завтра начну писать, честное супергеройское!
               - Ну-ну, свежо предание!

Мы ещё какое-то время болтаем, потом сестра говорит, что ей пора кормить детей ужином,  я прощаюсь и нажимаю на отбой. Какое-то время сижу на кровати, потом подхожу к ноутбуку и открываю новый документ. На этот раз название уже есть. «Путешествия за пределами космоса».


                19.06.2021.