Дочь настройщика

   На лестничной клетке рядом со мной жил настройщик. Его квартира была прямо напротив моей, и я часто слышал, как по утрам он долго возился с многочисленными замками, закрывая их. Судя по звукам, замков было, по меньшей мере, десять. По крайней мере, мне так казалось, пока однажды, разбираемый любопытством, я не подсмотрел в глазок за этим процессом. Настройщик выходил за дверь, потом долго рылся в кармане, как будто уже успел забыть, куда сунул связку ключей. Наконец находил её, медленно выбирал из позвякивающей металлической грозди нужный ему ключ, и начинал запирать верхний замок внутренней двери (всего дверей было две). Долго крутил, прислушиваясь, будто вскрывал сейф. И, наконец, видимо, дождавшись определенного звука (какого-нибудь тихого щелчка, неразличимого для моего уха) вытаскивал ключ из замочной скважины. Потом действия повторялись с нижним замком. После того, как и второй замок издавал нужный щелчок, настройщик несколько раз с усилием дёргал ручку, проверяя, действительно ли дверь заперта. Далее следовали те же манипуляции, но уже с внешней, тяжелой железной дверью. Сперва верхний замок, потом нижний, и как финальный аккорд – подёргивание ручки. После чего настройщик издавал удовлетворенный вздох, поправлял шляпу, которую бессменно носил в любую погоду, и начинал спускаться по лестнице.

   Так повторялось каждый день и я, отдавая полный отчёт в идиотизме своих действий, едва слышал начинающееся копошение у противоположной квартиры, мчался к двери и припадал к глазку, чтобы раз за разом наблюдать одну и ту же картину. Что меня привлекало в этом человеке, я не знал. И если бы кто-нибудь спросил меня об этом, я бы с трудом смог объяснить свою непонятную тягу к наблюдению за соседом. Хотя, надо сказать, наблюдения мои на том и заканчивались, и больше о своём соседе я не знал ровным счётом ничего: ни имени, ни фамилии, ни даже возраста. Это раньше все соседи знали друг друга поимённо, ходили друг к другу в гости, водили детей в одну школу, делились сплетнями и воевали с коммунальщиками. Теперь же, в век интернета, можно десять лет прожить на одной лестничной клетке с людьми и так и не познакомиться… Печально.

   Впрочем, я не горел желанием знакомиться со своими соседями. На последнем моём месте пребывания, я имел неосторожность помочь соседке с электропроводкой. Испуганная немолодая женщина постучала ко мне однажды поздно вечером и долго сбивчиво объясняла, что случилось. И общего словесного потока удалось выделить одно ключевое слово - «пахнет». Я пошел посмотреть. Точнее – понюхать. Оказалось, что в одном из выключателей произошло замыкание и проводка (а вместе с ней и сам пластиковый выключатель) начали плавиться и издавать характерный запах, который так и напугал хозяйку квартиры. Проводку я тогда починил, и благодарная женщина предложила угостить меня пирожками. Я честно отказывался. Но есть такая порода людей, которым отказать практически невозможно. Все ваши доводы разбиваются вдребезги об их заискивающую улыбку и невинный взгляд, но главное - любые слова бессильны против «бульдожьей хватки» этих любителей «отблагодарить во что бы то ни стало». В конце концов я сдался. Мы прошли в кухню, где уже стояли обещанные пирожки, и женщина, почувствовав, что первый бой она выиграла, пошла в дальнейшее наступление. Откуда ни возьмись, словно по мановению факира, на столе появилась бутылка водки и (уже порезанные!) огурцы. А хозяйка, плавно покачивая своими полными бёдрами под дешевым цветастым халатом, полезла в шкафчик за рюмками. Я понял, что запахло жареным. И проводка была тут уже не при чем. Впрочем, как и жареные пирожки, потесненные поллитровой бутылкой «Пшеничной» и сдвинутые на край стола за ненадобностью… Долго и скучно рассказывать чем закончилась эта история. Соседка моя оказалась торговкой с рынка, которая довольно часто устраивала вот такие посиделки с разными лицами мужского пола. Меня она домогалась довольно долго, периодически звоня и прося то проверить унитаз («Что-то вода плохо смывается!»), то с антресоли что-то достать («Вот стремянки у меня нет, а то бы и не подумала беспокоить вас…») и прочее, и прочее. Поэтому когда наконец-то у меня возникла необходимость переехать, я нисколько не сожалел о своём прежнем жилище. Однако твёрдо решил с соседями больше не знакомиться. И не знакомился… До одного странного случая.

   Так вот я отвлёкся. Каждое утро, почти две недели после своего переезда я наблюдал в глазок за странным господином в шляпе.  Кто он, я, разумеется, не знал. Наверное, и не узнал бы, при моём отшельническом образе жизни. Тут надо бы объяснить, чем я занимаюсь, и что послужило причиной столь замкнутого моего жития-бытия. Я, как бы это сказали ещё лет двадцать назад - свободный художник. Теперь же это принято называть модным словом – фрилансер. Этакая богема двадцать первого века: ложусь когда хочу, встаю тоже когда хочу, работаю (или не работаю!) – тоже когда захочу. В целом удобно, но денег хороших, увы, не приносит, и на всякие богемные тусовки мне уже не хватает. Впрочем, я и не любитель. Мне для работы всегда нужны были тишина и покой, чтобы сосредоточиться, настроиться на творчество… Хотя какое теперь в моей работе творчество? Клепать макеты рекламы и отсылать их заказчикам в разные уголки нашей великой и могучей родины? Но не будем жаловаться на судьбу. Бывали моменты, когда и такой работы не было, и я, выпускник художественной академии, с красным дипломом в кармане, и не менее красными ушами и носом, стоял под пронизывающим ветром на улице, пытаясь продать свои картины… Теперь хотя бы в тепле сижу, а не бегаю каждый час греться в соседний подъезд, оставляя свои полотна под присмотром такого же несчастного Пети Краульского, закончившего на год раньше меня и так же безуспешно торгующего своими шедеврами… Но всё это в прошлом. Теперь я дизайнер, работаю на просторах интернета, получаю свои гроши и в целом доволен такой жизнью. Только мне всё время кажется, что жизнь это не моя, а моя – другая: красивая, яркая, как краски на непроданных моих картинах…

   Впрочем, опять я отвлёкся! Я же хотел рассказать совсем не об этом!
   Так вот. Как я узнал, что мой странный сосед, гремящий ключами, именно настройщик. Однажды судьбе было угодно, чтобы в наш дом пришла перепись населения. Двое молодых людей, парень и девушка, очень весёлые, как –будто и впрямь радовавшиеся своему делу, позвонили одновременно в наши квартиры. И пока парень расспрашивал меня, я краем уха успел расслышать, что отвечал девушке мой сосед. Говорил он очень тихо, как будто у него ручка громкости была повёрнута на минимум. Кстати, совершенно не выношу тихие голоса, считаю это признаком слабой натуры. Сам я всегда был громогласным, за что частенько был награждаем свирепым шиканьем окружающих. А я не могу говорить тихо! Если тебе есть что сказать, то уж говори, а не шепчи себе под нос…Впрочем, это к делу не относится. Итак, у соседа моего был тихий, я бы даже сказал, какой-то шипящий тембр голоса. Удивительно, как девушка его понимала и что-то записывала в свой бланк. Так он шептал с полминуты, пока длился опрос, но в конце его голос, видимо, выдал максимальное количество децибел, на которые был способен, и я чётко услышал всё такое же шипящее, но уже вполне четкое слово «настройщ-щ-щик». «И что настраиваете?» - поинтересовалась девушка. «Пианино» - ответил сосед. Молодые люди записали всё, что было нужно и пошли дальше. А мы переглянулись с соседом, наверное, впервые за всё время, что жили рядом, после чего вернулись в свои квартиры.

   После того, как я захлопнул свою дверь и через секунду услышал тихий ответный хлопок напротив, я ещё долго не мог выбросить из головы этот эпизод. Я уже вернулся к компьютеру, открыл незаконченный проект, а перед глазами у меня всё стояло и стояло лицо настройщика: слегка обросшее щетиной, несколько угрюмое, но всё равно какое-то светлое. Хотя мы пересеклись глазами всего на несколько секунд, я очень хорошо запомнил его взгляд: очень спокойный, немного печальный, обращенный внутрь себя, как-будто он вслушивался в какую-то струну где-то в глубине своей души. Или я это только придумал? Но, так или иначе, настройщик не выходил у меня из головы много дней, и я невольно размышлял о том, как он живёт, как ходит по домам, настраивает пианино у разных людей. Интересно, сам он играет, и есть ли у него самого дома пианино? Этого, конечно, я не мог узнать. Нельзя же было просто позвонить в его квартиру и задать эти вопросы! Он бы тогда счёл меня сумасшедшим, и правильно бы сделал. Поэтому я продолжал жить, работать и каждое утро слушать таинственное в своей тщательности закрывание соседских дверей.

   Наверное, я бы так никогда и не решился позвонить в эту квартиру, если бы не случай. Моя хозяйка, женщина бодрая, крепкая и совершенно некрасивая, однажды позвонила мне и сообщила «радостную» новость: её сестра переезжает в Сыктывкар. Я попросил передать сестре мои искренние поздравления в связи с переездом в столь чудесный город, и поинтересовался каким- образом сие событие касается меня. Августина Ильинична (да-да, именно так звали мою квартирную хозяйку!) своим извечно радостным, на грани придурковатости тоном сообщила, что квартиру сестра продаёт, а своё пианино отдает ей, Августине Ильиничне задаром! («Вы представляете? Задаром!»). Я повторно выразил свою радость, теперь уже по поводу столь невообразимой удачи хозяйки.
   - Но вот беда, - продолжала Августина Ильинична уже с нотками театрального драматизма в голосе, - мне-то пианино некуда ставить. Вы же помните мою квартирку, голубчик! («голубчиками» для неё был я и ещё несколько жильцов, котором она сдавала свои хрущевские апартаменты, разбросанные по разным концам нашего городка).
   - У меня же и развернуться негде! Куда же мне эту пианину-то ставить? В кухню что ли?
   Я живо представил картину: Августина Ильинична в пышном платье а-ля 19 век, утром музицирует на пианино, а на верхней крышке, стоит чашка кофе. И всё это непременно в обстановке хрущевской кухни с жутким пластиковым гарнитуром… Неплохая картина из этого бы вышла! Не Сальвадор Дали конечно, но смысл ясен: о неуместности искусства в наш век… Пока я размышлял на тему своего будущего полотна и представлял, как его повесят в музее, и критики напишут свои развернутые рецензии, я как-то совсем выпал из разговора с хозяйкой. Очнулся я только когда понял, что в трубке, наподобие заезженной пластинки, с совершенно одинаковой интонацией повторяется одна фраза:
   - Алё! Алё! Алё!
   - Да-да, Августина Ильинична! – моментально отозвался я, - Что-то со связью плохо.
   Августина пробормотала что-то уничтожающее в адрес телефонной компании, после чего чётко и ясно произнесла:
   - Ну так я привожу?
   - Что привозите? – опешил я.
   - Как что? Да пианину эту! Я же вам уже минут десять объясняю, что…
   И Августина Ильинична не поленилась потратить ещё десять минут, чтобы объяснить, что немецкое, раритетное пианино, какого-то там фантастически древнего года, необходимо срочно везти ко мне, во избежание утраты столь ценного предмета.

   Мне, в общем, было всё равно. Свих вещей у меня было мало, все они помещались в старенький шкаф, стоящий в единственной комнате в моей квартире. А кроме шкафа был только компьютерный стол и стул. На этом мебель в комнате заканчивалась. Дивана в квартире не было, и спал я на раскладушке, которую на день складывал и засовывал за шкаф. Поэтому одна стена в моей комнате была девственно чиста. И этого конечно не могла не помнить моя хозяйка.
   - Везите, я дома!- решительно сказал я и через секунду услышал в трубке короткие гудки.
   Вот так несколько часов спустя у меня появилось пианино. Двое бравых ребят лихо втащили инструмент на пятый этаж нашей хрущевки. Совершенно непостижимым для меня образом не задев ни одного угла в этой крохотной квартирке, где даже я сам периодически не вписывался в повороты, пронесли драгоценный инструмент в комнату и поставили к стене. Хозяйка осмотрела пианино и, кажется, осталась довольна новоприобретением.
   - А вы не играете, голубчик? – поинтересовалась она, уже уходя.
   - Я? Бог с вами, Августина Ильинична! Мне медведь на ухо наступил. Совершенно нет музыкальных способностей.
   - Вот и отлично! – обрадовалась хозяйка. – А то ещё стали бы играть, соседям мешать. И так будет тихо.
   И бросив последний взгляд на так удачно пристроенное пианино, захлопнула за собой дверь.
   То, что я сохранял невозмутимое спокойствие всё это время- следствие моей многолетней игры в самодеятельном театре при художественной академии. Я умею владеть своими эмоциями. Но, тем не менее, как только я услышал в телефонной трубке слово «пианино», у меня внутри что-то затрепыхалось, словно пойманная бабочка. Пианино, пианино, пианино… Почему я так разволновался? Почему так внимательно следил за тем, чтобы эти здоровенные бугаи не повредили ненароком старое полированное дерево? Почему, как только надоедливая Августина наконец-то ушла, я бросился в комнату и целый час стоял, рассматривая тонкую резьбу, медные канделябры (в которые тут же захотел поставить свечи), заглядывал под верхнюю крышку, где таинственно поблескивали, натянутые ряды струн… Наконец я решился открыть пианино. Клавиши: черные и белые в немом ожидании смотрели на меня. Они ждали. Жали рук, которые коснутся их и извлекут наконец-то звук. И инструмент запоёт, истосковавшийся по музыке. Я сам в тот момент чувствовал себя музыкальным инструментом, к которому так давно никто не прикасался, и который так жаждал ответить на лёгкое прикосновение тонких пальцев…
Я осторожно нажал одну клавишу. Но звука не было. Наверное, надо посильнее… Я нажал второй раз и по моей комнате поплыл тихий, нестройный, совершенно одинокий звук. Я долго слушал этот звук, прежде, чем он затих. Потом нажал ещё раз, и снова слушал это колебание струн… Не знаю, сколько я так просидел на корточках перед пианино, нажимая клавишу и вслушиваясь в угасающую ноту, но очнулся я только когда понял, что комнату затопили сумерки и за окном зажглись первые фонари.
   Я включил верхний свет и принялся нажимать оставшиеся клавиши одну за другой. Да, бедный раритетный немецкий инструмент был в ужасном состоянии. Некоторые клавиши западали, некоторые наоборот – не продавливались совсем, а те, что еще оставались в рабочем состоянии издавали совершенно нестройные звуки. Две педали скрипели безбожно, как и канделябры, которые не поворачивались, наверное, лет сто, если не больше… Да, пианино было в плачевном состоянии. И, тем не менее, оно было прекрасно. Теплое дерево мерцало в электрическом свете и создавало какой-то невероятный уют в моей пустой холостятской квартире. Было какое-то странное ощущение, что в доме появилась женщина.

   Я с самого начала знал, что пианино – это прекрасный повод наконец-то наведаться к моему странному соседу, и при этом не вызвать ни малейших подозрений. Я посмотрел в интернете, сколько может стоить настройка пианино, и пришел к выводу, что вполне могу потянуть такую сумму, чтобы удовлетворить свой интерес. Всего объявлений было пять, и я даже подумал, что вполне возможно, одно из них принадлежит моему настройщику. Но вспомнив его сутуловатую фигуру и чудовищную манеру бесконечно долго запирать двери, я решил, что мой сосед вряд ли пользуется интернетом, а скорее всего по-старинке даёт объявления в газеты. А то и просто расклеивает листочки на столбах и остановках: «Настройка и ремонт пианино. Недорого». Да, я твёрдо решил настроить немецкий раритет сестры Августины, и, тем не менее, ещё несколько дней не решался позвонить в квартиру напротив. Однажды я даже столкнулся со своим соседом на лестничной площадке. Мне как раз срочно надо было встретиться с одним заказчиком. Я натянул куртку и, выскочив за дверь, чуть не столкнулся с настройщиком, методично запиравшим замок.
   - Здравствуйте! – сказал я машинально.
   Настройщик поднял на меня свои бледные глаза и ответил:
   - Добрый день.
   Ещё секунду я колебался, не спросить ли его о настройке моего пианино, но почему-то счел момент неподходящим и побежал вниз по лестнице. А за спиной у меня возобновилось звяканье ключей…

   Заказ в тот день мне выпал очень серьёзный, дорогостоящий и требующий сдачи в короткие сроки. Поэтому на целых две недели я почти забыл о пианино. Уткнувшись в экран компьютера, я дни напролёт просиживал за своим столом и лишь изредка поглядывал на резное дерево и медные канделябры… Наконец заказ был готов, и в тот же вечер я позвонил в дверь настройщика. Звонок в его квартире оказался старым, дребезжащим, с какими-то заеданиями, будто он тоже нуждался в настройке. Я позвонил трижды, но мне никто не открыл. Наверное, нет дома, решил я, и вернулся к себе в квартиру. На следующее утро я снова подошел в противоположной двери и несколько раз нажал на звонок. Но и на этот раз мне не открыли. Я прислушался. В квартире стояла мёртвая тишина. Мне показалось это несколько странным, но я решил не придавать этому значения и вернулся к своей работе. Однако целый день, рисуя глупые рекламные листовки, я не преставал прислушиваться и ждать, что за дверью раздастся наконец знакомое копошение, и мой сосед начнет свой извечный запирательный ритуал. Но сколько бы я ни ждал, сколько бы ни прислушивался, на лестничной клетке было по-прежнему тихо. А к вечеру, когда листовки были нарисованы, а за окном стемнело, я вдруг понял, что уже давно не слышал знакомых дверных звуков. На две недели, пока я усиленно работал, я бросил свои ежедневные наблюдения, и не заметил в какой момент мой сосед перестал выходить из дома. Или может быть он ушел и не вернулся?
Я, наверное, сумасшедший. И любой другой на моём месте пожал бы плечами и забыл об этом. Но я не мог. В моей комнате стояло чудесное немецкое пианино, и надо же было мне втемяшить в голову, что настроить его должен был именно этот мой странный сосед с бледными глазами и тихим голосом.

   Так прошло еще два дня. Я чутко, как какой-нибудь гепард, следил за малейшим шорохом на лестничной клетке, но ничего не слышал. Третья квартира, что была на нашем этаже пустовала с самого начала, а потому я даже не имел возможности расспросить соседей… И я пребывал в полном неведении. До вчерашнего вечера.
Неужели это было только вчера. Нет, не может быть! Мне кажется, что прошла целая жизнь с того момента, как я услышал долгожданные звуки бряцающих ключей. Я, кажется, доставал из-за шкафа свою раскладушку, как в тишине явственно услышал звук отпираемой двери. Не было никакого сомнения, что вернулся мой сосед, и я бросился к глазку посмотреть, в надежде увидеть моего старого-доброго чудака, воюющего со своими замками. Но я не успел.  Припав к глазку, я лишь увидел захлопнувшуюся тяжелую железную дверь квартиры напротив. И это было странно. Так быстро мой сосед никогда не заходил домой. Так быстро, а главное – почти бесшумно! Нет, это не мог быть мой настройщик, и в тот момент я мог дать голову на отсечение и поклясться всеми святыми (в которых, по правде говоря, не верю), что в квартиру напротив зашел совершенно посторонний человек.

   Первой мыслью было, конечно – воры. Кто ещё мог тихо, бесшумно пробраться в чужую квартиру. Наверняка, моего настройщика подкараулили в тёмном переулке, когда он возвращался с работы. Ударили по голове чем-то тяжелым, обокрали, а теперь пришли за оставшейся добычей. На какую «добычу» рассчитывали горе-взломщики, я понятия не имел. Но кто знает, моет быть как раз у таких странных тихонь как мой сосед и спрятаны где-нибудь в комоде золотые слитки, или толстенные пачки облигаций на миллионы долларов… А если так, то надо бы звонить в милицию. Да, просто необходимо! Вот сейчас ты оторвешься наконец от глазка, отойдешь от двери, возьмешь в руки телефон и наберёшь 02 (или как там вызывают стражей порядка с мобильных?), объяснишь ситуацию и будешь ждать приезда дежурного.
   Так я думал, но вместе с тем не двигался с места, продолжая смотреть в глазок на пустую лестничную клетку. Вот ещё подожду пять минут и позвоню. Ещё пару минут. Ещё одну минуту. Сейчас, сейчас…

   Я помню, что действительно имел твердое намерение позвонить в милицию. И, тем не менее, вопреки логике, и кажется, даже вопреки собственной воле, я аккуратно открыл дверь и вышел на площадку. Кругом стояла какая-то оглушительная тишина, и серая металлическая дверь соседа жутковато поблескивала в свете электрической лампочки. Несколько секунд я прислушивался, затаив дыхание и стараясь уловить хоть малейшие звуки в квартире соседа. Но по-прежнему было тихо. Казалось, исчезли абсолютно все звуки: ни шагов на лестнице, ни хлопанья подъездной двери, ни уличных шумов…Ничего! Только звук секундной стрелки на моих наручных часах стал вдруг невероятно громким. «Ну что ты забыл здесь, перед чужой дверью, идиот? Возвращайся к себе и ложись спать!» - подумал я, после чего выдохнул и нажал на кнопку звонка.

   Мерзкое дребезжание разорвало тишину. То ли нервы мои были натянуты до предела, то ли звонок и правда был очень громким, но мне показалось, что это дребезжание раздалось прямо в моей голове. Однако ответа не последовало. Я подождал и нажал ещё раз. И снова тишина. Не знаю, что на меня нашло в тот момент, но я решил, что кто бы ни был на этой мрачной металлической дверью, он обязан открыть мне. Зачем? Это было уже неважно. Просто обязан! И я принялся, как безумный давить на кнопку звонка: один раз, второй, третий… Я нажал на звонок, наверное, раз десять, прежде чем за дверью раздались чьи-то шаги. Быстрые, лёгкие шаги, которые никак не могли принадлежать настройщику.
Я застыл в ожидании. «Вот сейчас дверь откроется и тебе выпустят пулю в лоб из автоматического пистолета с глушителем. И поделом! Нечего соваться не в своё дело. Пианино он, видишь ли, захотел настроить! Эстет хренов!»...
Когда в следующую секунду дверь распахнулась, то я едва успел сделать шаг назад, чтобы не получить удар по лбу этой самой тяжелой железной дверью. Подняв глаза, я увидел на пороге молодую девушку. Она стояла босая, в длинном не по размеру банном халате и с полотенцем на голове, завернутым наподобие восточной чалмы. Пару секунд мы смотрели друг на друга и тут она засмеялась:
   - У вас такой вид, будто вы увидели совсем не то, что ожидали!
   - Так и есть…- пробормотал я.
   Девушка, казалось, нисколько не смущалась своего банного вида и даже облокотилась на дверной косяк, будто готовясь к долгому разговору.
   - И кого же вы рассчитывали увидеть, подняв такой трезвон? – девушка постаралась добавить серьёзности в свой голос, но смех так и рвался из каждого произнесенного ею слова, плясал в каждой чёрточке её лица. И я не нашел ничего лучшего, чем ответить правду:
   - Воров.
   - Кого?!
   - Ну, грабителей, взломщиков… террористов, может быть.
   Тут уж девушка не выдержала и прыснула со смеху:
   - Ничего себе! Теперь понятно, почему у вас такое лицо! Это же надо, такое разочарование!
   Девушка продолжала стоять в дверном проёме, переминаясь своими босыми ногами, а я чувствовал себя уже полнейшим идиотом. Надо было срочно что-то сказать. Но как обычно бывает в такие моменты, моя голова внезапно опустела: ни одной мысли, ни шутки, ни мало-мальски адекватной фразы… ничего. Космическая пустота. Вакуум. Заметив моё мгновенное оглупление, девушка пришла мне на помощь:
   - Вы, наверное, к моему папе пришли?
   - Навер… ну, да, - выдавил я.
   - По настройке пианино, верно?
   - Верно!
   Я услышал родное слово «пианино» и решил зацепиться за него, как за спасательный круг.
   - Именно! У меня в квартире стоит дорогое, раритетное немецкое пианино, и я бы хотел его настроить. То есть не сам настроить, а чтобы ваш папа…
   - Может вы зайдёте? А то неудобно же на лестнице разговаривать! – и она распахнула дверь пошире.
   «Забавно, - подумал я, перешагивая порог, - вот уж не думал, что окажусь в этой квартире при таких странных обстоятельствах».

   Я сделал несколько шагов в полутёмном коридоре и оказался в небольшой, очень бедно обставленной гостиной. Старая мебель, древняя люстра с выцветшим матерчатым абажуром под потолком, какой-то нескладный диван и посередине круглый стол, покрытый белой скатертью. Всё было таким древним, что создавалось впечатление, что я оказался в каком-нибудь старом фильме. Сейчас ещё где-нибудь в углу заиграет граммофон и будет полная иллюзия. Я невольно оглянулся в поисках граммофона, но его не обнаружил.

   Тем временем девушка захлопнула за мной дверь, прошла в комнату и забралась с ногами на диван. Казалось, что её совершенно не смущало то, в каком виде она была перед незнакомым человеком. Она успела стянуть с головы полотенце и теперь сушила им свои короткие тёмные волосы.
   - Да вы садитесь, - сказала она, продолжая активно работать полотенцем. И я послушно сел на один из стульев у стола, попутно бросив взгляд на старинный сервант у окна. За стеклом ряды фарфоровой посуды, бокалы и чья-то фотокарточка, ещё черно-белая… Наконец девушка сочла, что волосы достаточно просохли, отбросила полотенце в сторону и уставилась на меня своими большими тёмными, под цвет волос, глазами:
   - Ну, рассказывайте!
   - Что рассказывать? – не понял я.
   - Что хотите! Вы довольно долго звонили в мою дверь, и мне трудно поверить, что вы хотели узнать только лишь о настройке пианино.
   - Но это правда…
   - Не верю! Вот прямо как Станиславский. Вы знаете Станиславского? – неожиданно серьёзно спросила она.
   - Ну, разумеется...
   - Слава богу!  - обрадовалась девушка, - А то ведь сейчас столько безграмотных. Так вот Станиславский всегда говорил, когда актёр неубедительно играл свою роль: «Не верю!». Последние слова она произнесла раскатистым басом, изображая великого режиссёра, после чего сама засмеялась от собственного голоса.
   - А вы сейчас - просто верх неубедительности! – продолжала она, просмеявшись.
   - Так зачем вы пришли?

   Под настойчивым взглядом тёмных глаз мне стало совсем неудобно. А может быть виной тому был деревянный стул дореволюционных времён, который впивался в меня какой-то торчащей щепочкой. Так или иначе, я всё таки собрал свои разбегающиеся в разные стороны мысли и произнёс:
   - На самом деле всё, что я вам сказал – правда. Я действительно хотел обратиться к вашему отцу за настройкой пианино. Но заметил, что уже несколько дней он не появлялся дома. Я начал беспокоиться, и когда услышал, что в квартиру кто-то вошел, решил что это воры.
   - А почему вы не подумали, что это вернулся сам хозяин? – удивилась девушка.
   «Объяснять ей про мои ежедневные наблюдения за тем, как сосед запирал двери, немыслимо. Ещё чего доброго сочтёт меня психом. Впрочем, может я и есть псих? Разве нормальный человек стал бы заниматься подобными вещами, а потом ещё на ночь глядя звонить в чужую квартиру без видимых причин?» Прокрутив в голове все возможные варианты развития событий после моего чистосердечного признания, я всё же решил прибегнуть ко лжи во спасение и ответил уклончиво:
   - Просто мне так показалось.

   Как ни странно, но девушка, похоже, удовлетворилась моим ответом. Она потянулась за брошенным полотенцем и снова принялась сушить волосы, что-то тихо напевая. Мелодия была незнакомая. Скорее всего, какая-то классическая тема. Она ведь дочь настройщика и вполне возможно училась музыке.
   - А вы случайно не играете на пианино? – спросил я.
   - А почему вы спрашиваете? – раздался её голос откуда-то из под полотенца.
   - Ну… просто мелодия, которую вы поёте… Это же классика?
   Движения полотенца внезапно прекратились, и тёмные глаза внимательно впились в меня.
   - Верно, классическая. А как вы догадались?
   - Просто… Просто, так показалось, - ответил я и понял, что недавно уже говорил эту фразу.
   - Что-то вам уж больно много кажется, молодой человек. Сначала воры, теперь вот классическая музыка. Впрочем, тут вы правы, это Рахманинов, - и тут же без всякого перехода добавила, - А отец мой уехал на пару дней в другой город, хоронить одну дальнюю родственницу. Она наполовину цыганка. Так что и во мне течёт немного цыганской крови.
   Глядя в её тёмные глаза под чёрными, красиво очерченными бровями, я подумал, что возможно так оно и есть.
   - Поэтому пока папа в отъезде, я должна поливать цветы и кормить кота.
   Тут же, откуда ни возьмись, появился здоровенный чётный котяра. Он вышел из под стола переваливающейся походкой и разлёгся у ног хозяйки. Кот был невероятно толстый, и я невольно подумал, что даже если бы настройщик уехал хоронить целый табор родственников, то и в таком случае кот бы выжил за счёт своих жировых запасов.
   Девушка замолчала. Разговор моментально иссяк. Я узнал то, что хотел: настройщик в отъезде, вернётся через пару дней. Теперь нужно было подняться с этого скрипучего деревянного стула, поблагодарить за приём и откланяться. Но я продолжал сидеть. Что-то не пускало меня, не давало покинуть эту странную, мрачную квартиру. Может быть, девушка и вправду цыганка, навела на меня какую-то порчу, и этот чёрный кот… Что за бред я несу?

   Да, всё происходящее отдавало бредом, и, тем не менее, я не двигался с места, продолжая молча давить своим весом на поскрипывающий дореволюционный стул. Девушка тоже молчала, а кот у её ног начал тихонько урчать…
Из оцепенения нас вывели настенные часы, гулко и глухо пробившие один раз. Половина. Половина чего? Я потерял счёт времени.
   Девушка тоже как будто очнулась, быстро встала с дивана и босыми ногами прошлепала к серванту, откуда выудила небольшой хрустальный графинчик.
   - Раз уж вы у меня в гостях, то надо вас чем-то угостить. Еды папа не оставил, а кошачий корм предлагать вам не буду. Впрочем, может, хотите?
   - Н-нет, нет! - замотал я отрицательно головой, - А вот от рюмочки коньяка не откажусь. Или что у вас там?
   - О, это вовсе не коньяк!- ответила девушка, ставя на стол графинчик, в котором тихо мерцала какая-то тёмная жидкость. – Это наша фамильная настойка. Мы готовим её по старинному рецепту, который передается устно из поколения в поколение. Эту настойку готовил мой отец, а до этого делала его мать – моя бабушка. Вот она, кстати.

   Девушка указала на потускневшее от времени фото, прислоненное к одному из хрустальных бокалов. С моего места было трудно разобрать, поэтому она отодвинула стеклянную створку буфета и, достав фотографию, протянула её мне.
С чёрно-белого глянцевого листка на меня смотрело улыбающееся лицо пожилой женщины. Короткие волосы, смеющиеся тёмные глаза…
   - Мы похожи, правда? – спросила девушка, поворачиваясь, как женщина на фотографии. Сходство было потрясающее. Наверное, она прочитала в моих глазах изумление, а потому торжественно сказала:
   - Вот! Теперь я знаю, как буду выглядеть через сорок лет. Вполне неплохо, да?
   - Потрясающе! – подтвердил я, продолжая рассматривать фото. Лицо женщины нельзя было назвать красивым, и, тем не менее, в нем чувствовалась невероятная сила, уверенность и вместе с тем женственность, доброта, ум…и наверное, много чего ещё. Интересно, чем же она занималась? И тут, словно прочитав мои мысли, девушка сказала:
   - Моя бабушка была пианисткой! Ездила по всей стране с концертами, выступала в филармониях, домах культуры, клубах. Играла с оркестрами. Самые лучшие дирижеры хотели с ней работать, представляете!  Моя бабушка была действительно великолепной пианисткой, не то что я.
   - А вы тоже играете на пианино? – спросил я.
   - Играю. Но нас даже рядом нельзя ставить. Знаете, я когда выхожу на сцену, меня всю начинает трясти, я не чувствую ни рук ни ног, в голове туман…Словом, сцена – это не для меня. А бабушка, она была просто влюблена в сцену. Она всегда говорила, что когда выходила к роялю, и смотрела в полутемный зал, где сидят сотни людей, она чувствовала себя чуть ли не богом. Но вы не подумайте, в этом не было ничего религиозного. Просто на сцене для неё начиналась настоящая жизнь, когда она из ничего, и воздуха, из звуков творила красоту… Ой, что это я заболталась! Даже не налила вам настойки.
   - А себе разве не нальёте? – поинтересовался я.
   - И себе обязательно! – улыбнулась она, доставая из буфета две пузатые хрустальные рюмки, видимо, из того же сервиза.

   Пока она разливала «бабушкину настойку», как я про себя уже окрестил этот напиток, я наблюдал за моей новой знакомой. Волосы её уже почти высохли и теперь слегка топорщились в разные стороны, от чего вид у неё был презабавный. Босая, всё в том же огромном банном халате, она двигалась удивительно грациозно. Казалось, даже если она наденет на себя мешок, то и в нем она останется такой же женственной и…хрупкой. Да, я впервые заметил её хрупкость. Будто фарфоровая статуэтка, она стояла передо мной в мягком свете абажура и с чрезвычайно серьёзным видом разливала настойку по рюмкам. Всё в ней было соткано из противоположностей: мягкость и твердость, серьёзность и весёлость, простота и непостижимость… И я в очередной раз подумал, что цыганские корни в ней определенно присутствуют. Но не тех цыган, что поют надрывно «Очи чёрные», молотя по струнам гитар, и не тех оборванных женщин, что мигом вас обворуют где-нибудь на улице, стоит вам только зазеваться. Нет, в ней если и была цыганская кровь, то именно та, что делает женщину немого колдуньей, капельку ведьмой, подобно булгаковской Маргарите…
   Моя колдунья тем временем уже успела налить обе рюмки чуть ли не всклинь и теперь плотно закупоривала графин .
   - Вы понюхайте, какой аромат!
   Я наклонился и глубоко вдохнул целый букет запахов, исходящих от рюмки. Настойка и правда была какая-то волшебная, неудивительно, что её рецепт так бережно хранили всё это время.
   - Потрясающе! – сказал я, подняв глаза на девушку.
   - Ну а теперь пробуйте!
   - А вы? – я указал на её рюмку.
   - И я, и я! Не беспокойтесь, я себя не обижу.
   Мы вместе, совершенно синхронно подняли рюмки.
   - За нас? – я специально придал голосу вопросительную интонацию, чтобы мой тост не прозвучал слишком самонадеянно. Но девушка ничего не ответила, а лишь кивнула и сделала глоток. Я последовал её примеру…

   Жидкость была крепкая, ароматная, приятно согревающая. Терпкая и одновременно мягкая. И я невольно подумал, что как и сама девушка, этот напиток тоже соткан из противоположностей. Волшебное, пьянящее сочетание не сочетаемого, и в то же время, создающее какую-то новую, неизвестную ранее гармонию… Отпив полрюмки, я решил выпить и вторую половину сразу.
   - Понравилось? – спросила девушка, улыбаясь.
   - Ещё как! – ответил я с искренним восхищением. – Ваша бабушка была не только отличной пианисткой, она ещё знала толк в напитках.
   - Она – да. Чего нельзя сказать о моём дедушке. Исключительно заурядный человек был. Мне до сих пор непонятно, как бабушка могла выйти замуж за такого лабуха!

   Настойка медленно протекала вниз, заполняя каждую клеточку моего тела и неся с собой какое-то небывалое умиротворение. Девушка рассказывала о своих предках, а я сидел и тихо любовался её профилем, покрытым сеточкой теней от бахромы старой люстры над нами… Так ты говоришь твой дедушка был лабухом? И почему же, душа моя? Я тебя слушаю.
   - …они познакомились в Москве на какой-то конференции. Бабушка должна была играть для членов правительства, а дедушка был там, не то, как представитель, не то ещё кто-то…это настолько неинтересно, что я никогда не могла запомнить его должность. И вот бабушка в своём красивом блестящем платье выходит и начинает играть Шопена – Первое Скерцо. А дед только и знал, что Бетховена, и что тот был глухим. Поэтому, когда бабушка закончила играть, он первым зааплодировал, после чего встал, повернувшись к залу, и сказал: «Вот ведь Бетховен! Хоть глухой, а всё таки нормально сочинял!» Бабушка всегда очень смеялась, когда рассказывала этот случай!

   И моя колдунья тоже смеялась, словно её бабушка, спустя годы. И в каждой чёрточке её лица плясали солнечные зайчики…
   - А ведь на тот момент моя бабушка уже год, как получала письма от N.
   - От кого письма? – не понял я.
   - Ну, мы его так между собой называли – N. На самом деле никто не знал, как его зовут, даже сама бабушка. Более того, она так и ни разу с ним не встретилась… Постойте, я вам ещё налью! – и перехватив мой короткий взгляд, - И себе, и себе.

   И снова хрустальный графинчик с пробкой, обмотанной какой-то тканью, видимо для плотности, чтобы не испарялся спирт. И снова её тонкая ручка, разливающая тёмную вязкую жидкость по рюмкам. За нас? Нет, в этот раз никаких тостов. Только взгляд, чуть дольше, чем обычно задержавшийся на моём лице, улыбка…Глоток, обжигающий горло, и сразу за ним тёплая, нежная волна, накрывающая тебя с головой. И хорошо бы не выныривать на поверхность, хорошо бы остаться под этой волной навсегда, утонуть в ней… Так о чём ты говорила, душа моя? О каком-то N? Продолжай, я готов слушать тебя, моя Шахерезада…

   - Впервые моя бабушка получила букет с запиской от N, когда была на гастролях в Сыктывкаре…
   В Сыктывкаре? Надо же, уже второй раз я слышу об этом городе в связи с пианино. Что за странное совпадение! Надо бы хоть на карте посмотреть, где находится этот таинственный город…
   Где-то на задворках мозга слабо забрезжила мысль, что настойка, видимо, не только на спирту и травах, а ещё и с добавлением чего-то вроде мака или конопли… Впрочем, не всё ли равно. Сегодня такой странный вечер, так пусть он будет странным во всём.
   - … после концерта ей в гримерку принесли букет от одного из слушателей, пожелавшего остаться неизвестным. Букет был из 13 роз. По тем временам немыслимая роскошь! Всё в блестящей бумаге, перевязано лентой, а в цветах записка: «Благодарю вас за сегодняшний концерт. Вы были прекрасны!» И всё, ни имени, ни подписи. Только число – дата концерта. Бабушка, конечно, приятно удивилась и записку не выкинула. Мало ли, объявится когда-нибудь этот тайный поклонник. Потом она отправилась в другой город с концертом, и там повторилась та же история: букет из тринадцати роз и записка. В тот год она дала порядка тридцати концертов в разных городах, и везде её ждали цветы и записка с благодарностью.
   - И что, ваша бабушка не попыталась узнать, кем был её тайный воздыхатель?
   - Ну что вы! Уже на третий раз она послала администратора проследить, кто передаёт цветы.
   - И выяснила?
   - Да! Цветы принесла какая-то пожилая дама, которую в свою очередь попросил передать цветы мужчина. На вопрос как тот выглядел, женщина замялась и сказала, что она не разглядела.
   - Вот это история! И чем же всё закончилось?
   - Когда гастрольное турне подошло к концу, бабушка вернулась в родную филармонию, чтобы готовить новую программу. Она всегда была человеком очень деятельным и увлекающимся, занималась по многу часов в сутки! Поэтому очень скоро она стала забывать эту историю с розами, хотя все записки продолжала хранить, и периодически хвастала ими перед знакомыми. Потом она познакомилась с дедом и вышла замуж, а буквально через месяц после свадьбы ей пришлось снова отправиться в гастрольное турне. И что вы думаете?
   - Поклонник был тут как тут?
   - Угадали!
   - Это было не сложно.
   - Это сейчас кажется очевидным, а представьте изумление моей бабушки, когда после первого же концерта она снова получает тринадцать роз и записку. И снова все два месяца, пока продолжаются гастроли, этот человек ездит за ней из города в город и дарит цветы.
   Она внезапно замолчала, и по лицу промелькнула тень грусти.
   - А не выпить ли на ещё вашей чудесной настойки, прежде чем вы расскажете окончание этой истории, - предложил я.
   Она кивнула, и теперь уже я совершил все манипуляции с графином и рюмками. На наших лицах по-прежнему играли тени от бахромы абажура. Вдруг начали бить часы. Гулко и отдалённо, как будто не из нашей реальности. Я же пребывал в мире пятидесятилетней давности, с людьми, которых никогда не знал, да и не узнаю. Время перестало существовать…

   - Так продолжалось пятнадцать лет. Был небольшой перерыв, когда бабушка родила мою маму и год не выступала, но она очень скоро вернулась в работу. Всегда говорила, что как только перестает играть, чувствует, что стареет. Поэтому, чтобы не стареть нужно больше играть. А если играть постоянно, никогда не прерываясь, то можно жить вечно!
   - И что же все пятнадцать лет… - я аккуратно вернул разговор к истории, - этот N так ни разу и не показал своего лица? Не раскрыл инкогнито?
   - Нет.
   - Но почему?
   - Никто не узнает ответа на этот вопрос. Но мне кажется, он не хотел, становиться реальным, и не хотел реальных отношений. Бабушка для него была неким идеалом, на который он каждый раз смотрел из темноты зала. Нельзя делать бога человеком, ведь тогда он перестанет быть богом.
   Я хотел было сострить на тему Иисуса Христа, который успешно совмещал и то и другое, будучи одновременно и богом и человеком, но решил, что сейчас демонстрация своего чувства юмора будет неуместна.
   Тем временем девушка поднялась и открыла боковой отсек буфета, откуда извлекла толстую стопку бумаги, перевязанную ленточкой. И ещё до того, как она протянула стопку мне, я понял, что это были те самые записки, которые бабушка хранила до самой смерти. Я взял пачку в руки и развязал ленту. Листки рассыпались ярким дождем по белой скатерти. Тайный поклонник был исключительно постоянен в выборе цветов, даря только розы. Зато записки он писал на чём придется: на почтовой бумаге, на листках их школьных тетрадей, на страницах, вырванных из блокнотов. Были здесь и открытки, и цветные картонки для детского творчества…Словом всё, что попадалось ему под руку в тот момент, служило полем для излияния благодарности. Каждая записка начиналась словами «благодарю» и «спасибо», а потом он писал о музыке, о своих чувствах, о счастье, о любви…и ни одной подписи. Только даты.

   - А потом он пропал, - продолжила девушка, - Отправившись в очередные гастроли, бабушка вернулась с них ужасно расстроенная. Сначала подумали, может быть, неудачно играла, или денег не заплатили. А оказалось, что пропал N. За все эти годы она так привыкла к нему, что уже не представляла себе концерта без его цветов и записок. Узнать что произошло, разумеется, не было никакой возможности, ведь она не знала ни как он выглядит, ни имени… ничего. Вот так и закончилась эта история. Ничем.

   Я сидел и молча перебирал листки бумаги. «Благодарю», «спасибо», «вы прекрасны», «это счастье»… а когда я сам произносил такие слова в последний раз? А когда слышал их? И слышал ли вообще? И каково это произносить слова, не ожидая ответа. Благодарить, без расчета на ответную благодарность. Любить, не желая взаимности…

   Моя маленькая хозяйка молчала. Кто она? За какие-то полчаса  я узнал историю её бабушки, и даже кое-то об отце, а о ней так и не узнал ничего, даже имени. Казалось бы, такой простой вопрос – как вас зовут? И почему же мне так не хотелось его задавать. Не хотелось раскрывать тайну, делать мою странную знакомую более реальной, земной…Нет, сегодня никаких имен. Не хочу знать! Не говори мне своего имени, моя колдунья. Ведь может так случиться, что ты окажешься Машей или Катей, или чего доброго будешь зваться каким-нибудь вычурным именем вроде Ангелины или Марьяны. А может быть ты Земфира, учитывая твои цыганские корни?... Когда-нибудь ты скажешь мне это, но не сегодня. Не сегодня.

   Безымянность как будто защищала нас ней, не давала выпасть из этого волшебного мира и погрузиться в обыденную, каждодневную реальность, где каждый предмет имеет чёткое, раз и навсегда закрепленное за ним название. И сам я в тот момент, как N желал остаться неизвестным. Только бы она не спросила моего имени…
Но она не спросила. Она молча перебирала бабушкины записки, которые, вероятно, читала много раз. Но благодаря тому, что показывала их новому человеку, то и сама теперь будто бы читала их впервые. Бывает так, когда ведёшь гостя по своему городу, то невольно начинаешь смотреть на исхоженные вдоль и поперёк, до боли знакомые улицы его глазами. И порой удивляешься, как же много ты не видел! Вот какой красивый дом стоит, а тут на углу замечательное дерево, такое живописно кривое. И неважно, что ты миллион раз видел и дерево, и дом! Теперь ты смотришь на них глазами другого человека…

   Мысли мои стали вязкими, как жидкость в наших рюмках. В какой момент рюмки снова успели наполниться, я не успел заметить. Всё было словно во сне. Знакомые предметы и слова приобретали новые очертания. Я как-будто узнавал и не узнавал их. Люстра, стулья, диван, буфет в углу – все они стали другими, давно знакомыми мне, словно я уже был в этой комнате много лет назад, и вот теперь вернулся…
Определённо настойка была наркотическая. Я подумал об этом как-то нехотя, вяло, и мысль эта меня совершенно не тронула. Мы снова одновременно протянули руки к нашим рюмкам и отпили горячей тёмной жидкости. Хорошо, господи, как хорошо мне было в тот момент просто сидеть и смотреть на эту маленькую, забавную и совершенно непостижимую девушку. Как хорошо было перебирать цветные листки на столе и слушать тихое урчании кота… 
   Полумрак комнаты обволакивал нас. Обстановка перестала казаться мне старой и убогой. Люстра своей бахромой  раскрашивала наши лица полосатыми тенями. Кот, лежавший всё это время под столом, проснулся и пошел переваливающейся походкой в другую комнату.
   - А что там? – указал я на открытую дверь, куда только что прошествовал и скрылся в темноте кот.
   - Там спальня, - просто ответила она. – А ещё там пианино. Хочешь я тебе поиграю?

   Она так просто перешла на ты. Обычно люди испытывают неловкость в первый раз говоря «ты» человеку, с которым раньше были в официальном тоне. Но я не почувствовал ни малейшего дискомфорта. В душе я уже давно начал ей говорить «ты»… Ты моя маленькая колдунья! Что за зелье налила ты в наши рюмки? Уж не приворотное ли? Нет, я не был в неё влюблён. Более того, я полностью отдавал себе отчёт, что она совсем не в моём вкусе: худая, с мальчишеской фигуркой и короткой стрижкой. Мне никогда не нравились такие девушки. Тогда почему же я так разволновался, услышав слово «спальня»? Почему сердце моё заходило ходуном от мысли, что сейчас я войду с ней в маленькую тёмную комнату, где стоит только кровать и пианино?...
   Она поднялась и протянула мне руку.
   - Идём.

   И мы пошли. Несколько шагов, отделявших нас от спальни, показались мне длинной дорогой, которую мы прошли вместе взявшись за руки. Со временем что-то случилось. Оно стало странно растягиваться, и секунды превращались в минуты, а минуты в часы… Сколько времени прошло с того момента, как я перешагнул порог этой квартиры? Год? Два? Целая жизнь? Нет, ты не цыганка, ты – Цирцея, греческая богиня. Отсюда твой халат, как тога, скрывающая твоё нагое тело, отсюда твои босые ноги, ступающие так тихо по истёртому дощатому полу…
Мы вошли в комнату, и девушка включила свет. Я был очень благодарен ей за то, что она зажгла маленький светильник на стене, а не верхнюю люстру. Всё окутал мягкий свет, и я вновь увидел таинственную и завораживающую игру теней на её тихом лице.

   Комната оказалась не просто маленькой, а крошечной. Длинная, как вагон, она заканчивалась единственным окном, а на противоположной стене висело большое зеркало в массивной деревянной раме. Окно отражалось в зеркале, от чего создавалось ощущение, что в комнате два окна. Мы стояли между этим окнами, за которыми была тревожная весенняя ночь. Было видно, как в свете фонаря летела водяная пыль, предвещавшая скорый дождь…

   Она села за пианино и подняла крышку, обнажившую ряд черных и белых клавиш, в точности как и у моего немецкого раритета. Пианино настройщика было странным, как и всё в этой квартире. Чёрное, тяжелое, ни резьбы на крышке, ни канделябров, ни изогнутых ножек. Полировка, если и была, то стёрлась от времени. Инструмент стоял глухой и немой, будто гроб, содержавший внутри покойника. Жутковатое впечатление усиливало чучело совы прямо над пианино. Сова с раскрытыми крыльями, была прибита к стене, точно фигура распятого Христа. Желтые глаза-бусины смотрели холодно и внимательно, будто спрашивая меня: кто ты? Зачем ты явился в этот дом?... Внезапно рядом появились ещё два желтых глаза – это кот запрыгнул на верхнюю крышку пианино и уселся, в ожидании музыки.

   Девушка поправила распахнувшийся халат, на несколько секунд открывший моему взору её колени. Потом положила руки на клавиши и заиграла…
   Я тотчас узнал эту музыку. Это была та самая мелодия, что она напевала, сидя на диване и теребя полотенцем волосы. Тихая, печальная, просто невыносимо одинокая мелодия лилась из недр этого глухого чёрного ящика, заполняя собой всю комнату. Звуки медленно текли, струились по всем окружающим предметам, будто дождь за обоими окнами. Я посмотрел в зеркало и увидел свою фигуру напротив окна, девушку за пианино, кота… И вдруг, повинуясь какому-то непонятному импульсу, я протянул руку и погасил свет. Всё прогрузилось в темноту.

   Девушка не остановилась, а всё так же продолжала играть, лишь на короткий миг повернув ко мне слегка удивленное лицо. А может быть, мне просто показалось, что она удивилась? Может быть, она знала, что я выключу свет, и её улыбка была одобрением? Конечно, она всё знала. Знала заранее, когда впускала меня в свою квартиру, когда наливала настойку, когда рассказывала о своей бабушке… И я это знал. Знал, когда переступал порог квартиры, и ещё раньше – когда наблюдал в дверной глазок за её отцом. Мы всё знали, и просто шли к этому моменту…
Мой затуманенный мозг работал всё с большим трудом. Последнее, что я чётко помню, это наши чёрные силуэты на фоне окна, отражающиеся в зеркале на стене. Словно вырезанные из бумаги, две тени – мы не были реальны тогда. И ничто уже не было реально…

   Я проснулся на следующий день у себя дома на своей старенькой раскладушке. Поначалу я долго не мог понять где нахожусь, который сейчас час. С трудом разлепив глаза, я пошарил на полу под раскладушкой, куда обычно клал телефон. Но аппарат был мёртв, наглухо разрядившийся за ночь. В комнату проникал холодный серый свет весеннего утра. Или дня? Надо бы всё таки узнать сколько времени…
   Я поднялся и с удивлением обнаружил, что спал я в одежде. Во сколько же я вчера вернулся домой? Где я был? И почему голова такая тяжелая, будто с похмелья?... События вчерашнего вечера начали постепенно всплывать в моей памяти. Вот я звоню в соседскую дверь, мне открывает девушка в халате, я захожу…Она сушит волосы, у её ног лежит большой черный кот… так дальше, дальше… графин с тёмной настойкой, бабушка пианистка, записки таинственного поклонника… Нет, это ещё не то, не главное!

   Мысли мои текли с невероятным трудом, казалось я пробирался сквозь толщу воды, отделявшую меня от самого главного. Что же было дальше? Дальше…

   Утренний свет, тусклый и серый, резал глаза. Я закрыл их. И тут передо мной возникла маленькая длинная комнатка, два окна, дождь…

   Когда она доиграла свою мелодию, некоторое время мы не двигались с места. Она, сидя за пианино, я – стоя за её спиной. Мы будто замерли в ожидании чего-то, словно ждали какого-то сигнала. Кот медленно потянулся и спрыгнул на пол. В тот же миг она встала и обвила руками мою шею. Я обнял её, прижав к себе так сильно, будто она была главным сокровищем в моей жизни и больше всего на свете я боялся её потерять. Мы долго стояли обнявшись. По-прежнему не было никаких звуков извне, Удивительная тишина.

   - Гляди, - сказала она, показав на зеркало.
   Я повернул голову и увидел нас с ней, отразившихся внутри деревянной рамы. Тёмная, будто почерневшая от времени картина неизвестного художника, изображала мужчину и женщину на фоне окна. Они стояли обнявшись. Странная пара: она в широком халате, едва достает ему до плеча, он – в домашней одежде, с такой нежностью склонившийся к ней… Если бы можно было спросить стороннего наблюдателя: давно ли знакомы эти люди на картине, то несомненно он ответил бы: да, много лет. Так и было. Мы знали друг друга много лет, всегда, всю жизнь, просто наконец-то нашли друг друга.
   - Запомни нас такими, - сказала она тихо и повернула ко мне своё лицо.
   - Запомню, - прошептал я, и склонился к её губам…

   Неужели это было только вчера? Неужели всего несколько часов назад мы лежали рядом на скрипучей железной кровати, и мир вокруг нас переставал существовать? Неужели всего несколько часов назад я чувствовал её горячее дыхание, и сам задыхался от восторга? Неужели всего несколько часов назад… Господи, который же сейчас час?

   Я вставил мобильник в сеть и спустя несколько секунд мертвый экран ожил. Четверть первого. Ого! Давно я так не спал! У меня есть сегодня какая-то работа? Да, кажется какая-то встреча в час дня… Но не всё ли равно? Сейчас главное не это. Сейчас главное – ты! Нет, МЫ! К чёрту работу! К чёрту всё!

   Я быстро принял душ, переоделся в свежую одежду и выбежал на лестничную площадку. Тяжелая металлическая дверь холодно на меня посмотрела. Ещё до того как я позвонил, какое-то неприятное предчувствие сжало мне сердце. Я нажал на звонок, отозвавшийся уже знакомым мерзким дребезжанием. В ответ была тишина. Я принялся как безумный названивать в дверь, но никто так и не открыл мне. В бессильной ярости и отчаянии я начал колотить по металлической поверхности. Открой же, открой мне! Прошу тебя! Умоляю! Открой!!!

   Наконец на шум вышла соседка с этажа ниже и грубым прокуренным голосом сказала, что если я немедленно не прекращу это безобразие, она вызовет милицию. Я ответил ей какой-то грубостью, и вернулся в свою квартиру, хлопнув дверью. Боже, что происходит? Где она? Почему она не открывает мне? Не могла же она так быстро уехать? Она же должна кормить кота, поливать цветы… Нет, надо успокоиться и подумать. Скорее всего, она просто вышла в магазин. Вспомни, она же вчера сказала, что в доме нет никакой еды. Вот она и пошла чего-нибудь купить. А ты так разволновался, идиот! Я засмеялся, но почему-то от собственного смеха мне стало жутко. Нет, она не за покупками вышла, она уехала. Уехала!

   Я не находил себе места. На встречу с клиентом, я, конечно, не пошел, а вместо этого до вечера караулил у двери, бросаясь к глазку при любом шорохе на лестничной клетке. Наконец, когда за окном стемнело, и в комнату мою привычно заглянул своим желтым глазом фонарь, я понял, что она не вернётся.

   В ту ночь я почти не спал. Я силился понять, почему она исчезла, ничего не сказав мне, не оставив записки, не подав никакого знака? Почему? Почему? Этот вопрос сверлил мой мозг, не давая покоя. Почему ты сказала мне: «Запомни нас такими»? Ты уже тогда знала, что покинешь меня? Но почему? Почему? И снова как дикий зверь в клетке я начинал метаться по своей крошечной квартире. В какой-то момент я почувствовал, что задыхаюсь. Нужно было срочно куда-то уйти. Я набросил куртку и вышел.

   Вокруг была прохладная весенняя ночь. От реки тянуло сыростью, пробиравшей до костей, и я направился прямо туда. Минут двадцать я шел по спящему городу, глядя на темные окна домов. И только вывески некоторых магазинов продолжали светиться всю ночь, приглашая зайти и купить что-нибудь. Одна улица, вторая, третья… я шел быстро, но всё равно почувствовал, что замерзаю. Свернув в какой-то небольшой переулок, я увидел вывеску ночного бара и зашел туда. Внутри было мало посетителей, но в тот момент близость с людьми казалась мне просто невыносимой. Мне не нужно было ни человеческое общение, ни сочувствие. Мне не хотелось выговориться или поделиться с кем-то своей историей. Нет, никогда! Никогда никто не узнает о том, что было прошлой ночью!

   Я купил бутылку водки и вышел. Бармен, кажется, крикнул мне вдогонку что-то про сдачу, но мне хотелось поскорее покинуть это место. Я вышел на улицу, сделал несколько больших глотков из бутылки, после чего сунул её в карман и отправился дальше. И снова тёмные улицы, тёмные окна, вывески… Наконец за поворотом мелькнула река, и я вышел на широкую набережную. Ветер здесь был особенно сильный, и ни одного человека, кроме меня, в такой час здесь не могло оказаться. Я подошел к перилам и стал смотреть на воду. Мысли мои немного успокоились. Буря в душе тоже улеглась. И я просто стоял и смотрел на мелкую рябь воды, пока не допил водку и окончательно не продрог…

   Вернувшись домой я решил первым делом расспросить соседей о настройщике и его дочери. К сожалению, я так и не узнал имя девушки, но быть может ещё есть в нашем подъезде всякие любопытные, сующие нос в чужие дела?
   Первая дверь, куда я позвонил, принадлежала той самой толстухе с прокуренным голосом. Она была в жутком домашнем халате, стоптанных шлепанцах и с дымящейся сигаретой в одной руке.
   - Настройщик? Да знаю его немного. Тот ещё шиз. Почему? Да как почему? Я ему как-то раз предлагала отличную осетрину, у меня сын на севере работает, вот и привозит по совершенно бросовой цене. Ну я по-соседски всем и предлагала. Так он не то что, не купил, так ещё и назвал меня спекулянткой! Что? Дочь? Не слышала. Он всегда был один, никто к нему не приезжал. А может вам осетринки? Прекрасная рыба! Цена ниже магазинной, не пожалеете!

   Следующим соседом оказался зубной врач с милой женой и тремя детьми. Чудесная семья. Пригласили меня войти, напоили чаем, спросили, чем я занимаюсь. Отец семейства сказал, что если у меня будут проблемы с зубами, чтобы я к нему обращался и так далее и так далее… Приятный, ни к чему не обязывающий соседский трёп. Про настройщика они почти ничего не знали. Хотя жена сказала, что тоже обратила внимание, что тот уже давно не появлялся. Она часто встречала его на лестнице, и он всегда очень вежливо здоровался. Да, правда, уж не случилось ли чего-нибудь с ним? Может быть, позвонить в милицию? Да, вы правы, давайте подождём ещё пару дней…

   Этажом ниже жили студенты, которые не слышали ни о каком настройщике, да и вообще не интересовались ничем, кроме соцсетей, и дешевого пива. На этом я прекратил свои расспросы. Вернувшись к себе, я упал на раскладушку и пролежал так до вечера.

   Спустя двое суток вся история начала казаться мне какой-то фантасмагорией. Может быть, ничего на самом деле не было? Может быть, всё это мне приснилось? Бывают же, наверное, такие вот исключительно реальные сновидения? А на самом деле у настройщика и нет никакой дочери, а я просто переработал накануне и… Я решил больше никого не расспрашивать, а то ещё чего доброго сочтут меня сумасшедшим. Я постарался вернуться к работе, войти в свой привычный ритм, но мне это давалось с трудом. Я поминутно отвлекался, то начиная размышлять, строя одну за другой гипотезы, что могло произойти с девушкой. Или же просто подолгу сидел, глядя в одну точку и вспоминая тот вечер. Я боялся, что он сотрётся из памяти и даже попытался его записать, но быстро оставил свои жалкие писательские попытки. Это нельзя было передать словами. Я выпадал всё больше и больше из реального мира, погружаясь в мир собственных воспоминаний…

   Закончилась эта история неожиданно несколько дней спустя. Жена зубного врача всё таки позвонила в милицию, и настройщика объявили пропавшим. Часто в ту неделю я натыкался на столбах и заборах города на листовки, с которых на меня смотрело знакомое лицо. Правда на фото настройщик был без шляпы, и честно говоря, встреть я его на улице без головного убора, я бы вряд ли его узнал. А ещё пару недель спустя он был найден мёртвым. Утонул в реке. Как это произошло никто так и не узнал. Вскоре его квартиру вскрыли, приехали какие-то дальние родственники, видимо претендовавшие на имущество покойного. Пока шло следствие меня тоже один раз допросили. Помню, довольно молодой человек в форме позвонил в мою дверь и задал несколько вопросов о жизни моего соседа. Я ответил, что не был знаком с ним, и ничего о нём не знаю.
   - А ведь совсем рядом жили, - огорченно сказал молодой человек, пряча протокол в портфель.
   Пока мы стояли на лестнице, я увидел в открытую дверь часть квартиры настройщика. Маленький, тёмный коридор и кусочек гостиной. Обычная обстановка: стеклянная трёхрожковая люстра, полированный шкаф с антресолями, рядом коричневое пианино…

   Я никому никогда не рассказывал об этой истории. Со временем всё стало покрываться дымкой забвения, и девушка с короткими тёмными волосами навсегда осталась для меня лишь воспоминанием.

   Пианино настраивать я не стал. Иногда, вечерами, я подхожу к немецкому раритету Августины Ильиничны, открываю клавиатуру и нажимаю какую-нибудь клавишу. А потом долго слушаю, как одинокий нестройный звук постепенно гаснет , исчезая где-то в темных уголках моей квартиры…
   Иногда я очень хочу снова услышать ту мелодию, что пела, а потом играла дочь настройщика. Я безуспешно пытался найти её в интернете, переслушав должно быть всего Рахманинова. Но этой мелодии так и не нашел. Так же как и девушка, эта музыка осталась лишь в моей памяти – безымянная, нежная, прекрасная…

                1.04.2019.