Бочкарёв Анатолий. «Наплыв». Повесть
Аннотация:
Канун Перестройки. Журналист Виктор Богданов пришёл работать в районную газету "Авангард" где-то на юге России. Вместо унылых будней сельского корреспондента его захватили приключения и знакомства с потрясающими персонажами: от колоритных Героев Соцтруда до членов разветвлённой мошеннической организации. Виктор включился не только в эпопею развенчания дутых героев соцсоревнования, но и в самое настоящее уголовное расследование мошеннических хитросплетений. Распутывание интриги в регионе, уже охваченном массовым лихорадочным предощущением скорого невиданного обогащения, заканчивается ничем. Хотя многие и получают по заслугам, но в итоге всё же нагрянувший слом общества в результате гигантского наплыва стяжательства любой ценой, всё меняет с точностью до наоборот. Вчерашние жулики становятся подлинными хозяевами жизни, а герои-следователи оказываются перед выбором идти к ним в услужение или искать смысл происходящего в неких неотступных мистических символах.
Содержание: Глава 1. Боевая ничья Глава 2. Малость для счастья Глава 3. Исполнение желаний Глава 4. Подвиг механизатора Глава 5. Спасение колхоза «Правда» Глава 6. Начало операции «Сливки» Глава 7. Покаяние правофлангового Глава 8. Мафия наносит ответный удар Глава 9. Сливки удирали по грозе Глава 10. Конец подпольного синдиката Глава 11. Себестоимость намолота тщеславий Глава 12. Гроза капитализма над кучугурами Глава 13. Крокодильи слёзы Генералова Глава 14. Прибавочный центнер чистого социализма Глава 15. Схватка в камышах Глава 16. Конец исполнителя желаний
Глава 1. Боевая ничья
Всяких начальников успел я повидать, а такого, как заведующий сельскохозяйственным отделом районной газеты «Авангард» Леонид Куделин, ещё не приходилось. Сразу от редактора, который, спрятав мои документы в ящик стола, согласился считать меня своим литературным сотрудником с месячным испытательным сроком, прикрепил к отделу сельского хозяйства и тотчас же сдал на руки его заведующему - тот с непроницаемым лицом повёл меня в свою комнату. Причём, шёл сзади и как я ни пытался, замедляя шаг, вежливо пропустить его вперёд - не получалось.
Мой новый непосредственный начальник Куделин предупредительно поддерживал меня сзади под локоть и церемонно направлял дальше. Роль конвоируемого изрядно успела мне надоесть, так как мы поначалу передвигались по длинному коридору первого этажа, к выходу, затем по не слишком но всё-таки скрипучей лестнице - на второй этаж и ещё метров тридцать, может двадцать - назад, поскольку сельхозотдел располагался под крышей двухэтажного небоскрёба районки аккурат над кабинетом редактора.
Ах, подумал я про нового своего начальника, в дверь-то у меня ты первый пройдёшь. В самом деле - конвоирование с дистанцией, не хватало ещё руки за спину заложить - для полноты. Ну и нравы в этой редакции! Перед дверью с соответствующей табличкой я остановился, сделал шаг в сторону и напряг мышцы - врёшь, не столкнёшь, сам проходи. Всё-таки обошёл он меня, без секунды промедления открыл дверь и прошёл мимо. Только ветер дунул, как за демоном.
- Захади, дарагой, гостем будэшь! - пригласил Куделин изнутри голосом легендарного наркома госбезопасности.
Я расслабил мышцы и вошёл, делать нечего.
- Располагайся, - кивнул гостеприимный начальник на древние стол и стул, пережившие видно не одного, такого как я. И сел напротив, за свой стол, поновее. Цепко охватил меня нахальными рыжими глазами в венчике белых ресниц.
- Сколько, говорят, тебе - двадцать девять? Слабо. Мне вот тридцать грохнуло. Позавчера. Понимаешь, сижу и вдруг слышу - грохнуло. Ну, думаю, всё - это тридцать. Так и оказалось впоследствии. Ничего, не дрейфь, под моим чутким руководством быстро возмужаешь. Пока слушаешь меня и читаешь подшивку. Завтра проба - как буквы рисуешь.
- А вы давно в газете работаете?
- Кто это - «вы»?! Запомни, старче, выкают у нас только на шефа и его зама, выдающегося поэта современности Илью Иванова-Бусиловского. Понял? Кури и помни! - И он бросил мне через столы мятую пачку сигарет.
До вечера, когда в редакции никого, кроме нас, не осталось, он много чего порассказал мне о своей жизни. Я листал полосы технических номеров подшивки и рассеянно внимал захватывающему рассказу о босоногом детстве Куделина, узко-специфических школьных интересах его, последующей романтике флотской службы. Ещё занимательнее он повествовал о своей работе в уголовном розыске (не иначе оттуда у него милые конвоирские замашки), о том, как и почему попал в цирковые акробаты и с какой именно стати переметнулся затем учительствовать трудовиком в школу и, наконец, очутился в газете. Порой смеяться хотелось, иногда с трудом давил приступ отчаянной зевоты. Иногда от пошлости не знал, чтобы ещё добавить до полного отстоя. Начальство солирует, кому не ясно. Мрак. Все бывали в такой ситуации.
- Так-то, братишечка, - глянул Куделин в темнеющее окно. - А в газете три года. Подзадержался что-то. На истинного художника-передвижника вроде меня это мало похоже. «Здесь мо-ой прича-ал и здесь мои-и друзья-а». Здорово я пою? Уметь надо слезу давить, не одному тебе понравилось. К тому ж учусь, заочно, на факультете журналистики. Вот где пригодилась моя бурная авто-мото-биография.
Куделин встал из-за стола, потянулся с хрустом и тут же после мгновенного кульбита фигурной свечой простёр под потолок кривоватые ноги, сделав стойку на спинке стула. Штанины его клёша обвисли, как крылья спящей летучей мыши. Глаз конечно не оторвать.
- Здорово? - Заметил моё непритворное восхищение начальник. - То-то! А теперь, старик, я тебе другую штуку покажу, поинтереснее.
Интересно, что может быть теперь ещё поинтереснее?! Он рывком отодвинул стол к стенке и скомандовал, выпячивая грудь:
- Нападай! Не стесняйся! Ну?! Бей в скулу своего любимого начальника!
Подход конечно интересный. Бить-то в принципе можно и начальника. Иногда даже нужно. Но с чего он взял, что именно любимого? И почему только в скулу велит?! Я демонстративно размахнулся, целясь именно в скулу, и тут же рявкнул от боли в руке, ноги соответственно подломились и я оказался на полу.
- Это называется карате, друг мой, - внезапно проведя свой подлый приём, улыбался и шумно дышал Лёнька. - И потом, если бьёшь - бей изо всей силы, иначе тебе самому врежут.
Хорошо, на следующий случай с тобой - учту. Попомнишь ещё этот приёмчик. Отдышавшись, каратист-культурист повёл меня якобы «передохнуть» во двор редакции, причём, теперь шёл рядом, в знак расположения дружески полуобняв меня за плечи, а я - просто пунцовый оказался от такого счастья. Во дворе - садик, а в дальнем закутке его, под деревом, валялась старая ось от телеги. К концам оси привязаны явно пудовых размеров и веса каменья неопределённых геометрических очертаний.
- Разомнёмся? - С невинной вежливостью предложил Лёнька. И, не дожидаясь, ответа, втянув живот и помахав над головой расслабленными кистями рук, целеустремлённо взялся за ось и, натужась, медленно поднял её над головой. С явным трудом продержав десяток секунд, бросил её и отпрыгнул на всякий случай.
- Как? Сила?! Теперь давай ты!
Примитив, однако, этот Куделин. Потому наверно и в начальствах. Как детёныш переходного возраста - пробу мускул устроил. Ладно. Руководству надобно потакать. Пока, хотя бы. Кошмар, как оно всё же дышит, это моё руководство! Как там предупреждает Минздрав повсюду? «Пока курю, надеюсь…» - кажется. Штангой вообще-то мне не приходилось заниматься, но зато я был заводским грузчиком во время студенческих подработок и совсем недавно, этой весной, оказавшись на мели личных обстоятельств, запросто таскал на спине стокилограммовые пропарафиненные, скользкие мешки с борной кислотой. Заранее уверенный в успехе, я само собой застенчиво поломался - какой, мол, из меня штангист…
- Давай-давай! - Ободряюще прикрикнул Лёнька и облизнулся, предвкушая новый повод вразумить новичка, увеличить счёт в свою пользу. - Холку-то вон какую наел! Поднимешь, не бойся!
Эту тележную палку с двумя кривыми голышами, привязанными на концах, я поднял небрежно, да ещё попрыгал на месте - «Вас так устроит? Или ещё подержать?!».
- Хватит, кидавай, - помрачнел, даже осунулся Лёнька и принялся с видом профессионала щупать мои бицепсы - словно римский патриций на невольничьем рынке. Я даже на всякий случай открыл рот, авось и зубы заодно проверит, сэкономлю на стоматологе.
- Мда-а. Я тебя недооценил. Прости, если что. И закрой амбразуру, сказал, больше не буду. Да, кстати, ты случайно мотоцикл не водишь?
- Вожу. Совершенно случайно.
Знал бы он, что я уже одну «Вятку» и два «Ижа» запорол. Не новых, конечно, а подержанных. А вообще такая техника - моя страсть, к сожалению, не всегда взаимная.
- О-о! Голос мужчины. Поедем, проверю.
В том же рваном темпе он вывел за рога из редакционного гаража тяжёлый мотоцикл - потрёпанный, обтёрханный, похоже когда-то ярко-жёлтого, милицейского цвета. И полез в коляску. - Проявляйся. Только сильно не гони, я нервный. С подчёркнуто деловитым, профессиональным видом оглядев мотоцикл и подкачав в карбюраторы бензина, я с небрежностью чемпиона мира по спидвею протянул руку:
- Ключ!
- На старт? Нетути, - ухмыльнулся Лёнька, шеф не доверяет. А ты спички воткни, всё тебя учить надо. Сообразил? - Он снова обрёл назидательность и нахальство.
Сообразительность всегда была моим отличительным признаком. В замок зажигания влезло три спички. Мотоцикл завёлся. Правый цилиндр зачастил, левый чихнул несколько раз и стал мерно и гулко стучать, как авиационный крупнокалиберный пулемёт при виде удирающего «Юнкерса».
- Ничего, привыкнет. Он такой, - подбодрил меня Лёнька. - Нагреется и пойдёт как часы. Фирмы «Слава».
По селу мы ехали со скоростью пешехода. На разбитой тракторами дороге мотоцикл качало, бросало, как торпедный катер в декабрьский шторм - то из стороны в сторону, то вверх, то, наоборот, вниз. Только за околицей он наконец выровнял дифферент и мягко покатил по накатанному грейдеру.
- Поддай гари! Плетёшься, как таракан беременный. Так мы и до полночи не вернёмся, - категорически потребовал уже не нервный Лёнька, задирая к подбородку дерматиновый фартук.
- Есть, товарищ старшина!
Я и поддал. Правой рукой. И левый цилиндр на самом деле выправился, разошёлся и мотор заурчал, как ему и положено, ровно и мощно. Стремительней помчались навстречу телеграфные столбы, замелькали по сторонам деревья, стоя навытяжку при виде завсельхозотделом. Лёнька толкнул меня в бок и показал большой палец, смеясь и перекрикивая ветер:
- Орёл, старик! Могёшь! Теперь будем считать, что этот конь наш, сельхозный!
На радостях водила слегка зазевался на правом крутом повороте - в момент коляска с шефом поднялась на переворот и Ленька тут же испуганно рявкнул. Я мгновенно довернул левее, коляска упала на место и, подрагивая, покатилась рядом, никуда не делась. А могла. И полетел бы тогда завсельхозотделом над разбитой сельской дорогой, аки журавль в дальнюю сторонку. Именно поэтому Лёнька вгорячах оказался довольно неоригинален: банальное «…Твою мать», да ещё и грязно ругнулся при этом. Однако потом, что-то смекнув, захохотал и прокричал, протягивая на ходу руку из коляски и восторженно стуча меня по правому колену:
- Сдаюсь! Подловил! Счёт боевой: два-два! Пришлось сделать вид, что так оно всё и задумывалось.
- Ты, главное, не переживай слишком сильно! - С плохо скрываемым достоинством ответил я, глядя как дорога настойчиво лезет под колёса. Ничья меня всегда устраивала.
Глава 2. Малость для счастья
Назавтра в редакцию мы с Лёнькой пришли первыми. Как-то так получилось - порознь шли, вместе пришли. Что значит - хорошо и сходу налаженный производственный контакт! И боевая ничья! Установилась она по-видимому надолго.
На ступеньках я естественно опять вежливо попридержал шаг. Ваш ход, дорогой товарищ. Лёнька дёрнул дверь, заперто. Странно. Должна была автоматически раскрыться перед таким начальством. Где ключ?!
- Люсь-ка-а! - Во всё горло заорал он, повернувшись в сторону типографии, размещённой в соседнем деревянном доме.
Оттуда тотчас же доверчивым колобком выкатилась плотная милашка с мокрой тряпкой в руках. Увидев нас, она с улыбкой одёрнула юбку, как будто раньше трудно было сообразить сделать это, выбегая на требовательный мужской зов. Нет, надо обязательно на глазах - вот, мол, какая я аккуратистка, смотрите. Симпатичная и в этих местах и в тех, но вообще-то реально и повсюду бдительная, а никто не ценит. Короче, одёрнула и правильно сделала. Первое правило блондинки, а также брюнетки с шатенкой. Поправить тесёмку на сокровищах и улыбнуться. Ладно, проехали.
Так вот, побежала она вся такая из себя да по выложенной кирпичом дорожке! Словно девочка из страны чудес. По идее бы догнать, если конечно чисто формально. Но она же к нам бежала, можно сказать, мчалась! Так что сказки побоку. В такой ситуации главное ни в коем случае не спешить. Тут никогда не знаешь, чем всё кончится и когда. Это как в том анекдоте - хотел сказать, что люблю, но вовремя подавился. Будем считать, что ком в горле застрял. От восхищения.
- Несу! Несу! - Это она всё-таки о ключе наверно.
Забрав его, Лёнька ловко хлопнул красотку пониже спины и тут же получил от не менее расторопной и чутко ожидавшей этого Люси ответную плюху примерно в такое же место. Как вот такую было бы догонять?!
- Ого-го! Зачем же так больно?! Этак ты всех женихов от себя отпугнёшь! - Лёнька явно поглупел, причём, на глазах.
- А мне всех не надо! - И Люська стрельнула в меня косящими глазами. Класс! Хотя и мимо.
- Ладно, этот вопрос мы ещё уточним. Давай, спеши на свой производственный участок!
- Даю. - И опять побежала. Это называется «дала»! Лично я отвернулся.
Около восьми к нам заглянул Матвей Иванович, заведующий отделом писем. Сразу и не поймёшь, какой он. Некто обыденный, стёртой формы, деловой. Чиновник, настоящий. Из таких редакторы и вообще начальники иногда получаются. Или не получаются. И вот тогда-то они ходят по отделам и мотают людям душу. Самореализуются хоть так.
- Привет, строкогоны! - Это он обозвал.
- Наше вашим. - Бодро откликнулся Лёнька. - Ох, Матюша, влип ты, старче, по самые уши.
- Чего это? - Насторожился Матвей Иванович.
- Того это. Звонили вчера из «Зари», какой это псих, спрашивают, получил у вас в среднем от несушки по шестнадцать поросят? Шеф уже приказ заготовил на втык.
- Врёшь! - Матвей Иванович, побледнев, ринулся в свой кабинет, к подшивке, а Лёнька, ухмыляясь до ушей, подмигнул мне:
- Потеха!
Теперь ясно, почему Матюша не стал и никогда не станет редактором. Разве можно верить людям?!
Ровно в восемь, с началом шестого сигнала, под окнами редакции прошагал, напевая марш коммунистических бригад, заместитель редактора Иванов-Бусиловский - крупный, с пузом тяжеловеса на пенсии и большими добрейшими глазами человечище. Причём, напевала эта громадина нежным-нежным тенором, искренне, да ещё нисколько не фальшивила. При таких-то словах в таком-то марше! Ни нотки в сторону. Вот что и поразило прежде всего. И это было только начало.
- Здравствуйте, мальчики! - Крикнул он с порога. - Вечером все ко мне! Сегодня ставлю пузырёк!
Лёнька округлил глаза и моментально бросил самописку.
- Вы что-то сказали, Илья Михайлович?!
Иванов-Бусиловский, отдуваясь и вытирая толстую шею огромным, мокрым и измятым платком, вошёл в сельхозотдел и осторожно опустился на робко и подобострастно пискнувший под его тяжестью стул.
- Матюша! - Стукнул он кулаком в стенку. - Иди же сюда! У меня такая радость!
- Не тревожьте вы его, - сделал скорбную мину Лёнька. - Он занят, высиживает семнадцатого поросёнка.
- Брось, Лёша, - отдышавшись, засмеялся зам. - Ты всё шутишь, а тут, брат, такие дела! Вот, в альманахе мои стихи. В аль-ма-на-хе, понимаешь? Это тебе не шуточки.
Тут он не поленился, встал со стула, вышел на середину комнаты и, вытянув перед собой руку с журналом и запрокинув голову, начал с вполне литературным подвывом, всё тем же, музыкальным, сильно искренним и точным тенором:
- За рекой игривою Под густою веткою С девушкой красивою Целовался крепко я…
Лёнька фыркнул, закашлялся и, показывая настороженно умолкнувшему поэту на своё горло, мол, захлебнулся от восторга, схватился за стакан с водой, а потом за сигареты. Иванов же Бусиловский, ещё выше подняв голову, продолжал в сладкой, глухариной истоме:
- Думалось, что нежная Встретилась мне надолго, Что любовь безбрежная Свяжет дружбой натуго.
Стихи для Иванова-Бусиловского – оказывается, половина жизни, если не бОльшая, то лучшая - точно. Впоследствии мне приходилось не раз убеждаться в непреложности сего прискорбного для редакции факта. Бусиловский заводился ещё на пороге, приходил со стихами, с ними же уходил. С ними или в них наверно спал. Даже сидя за статьёй, он то и дело отвлекался и начинал комбинировать рифмы и ритмы. Как рассказал Лёнька, из-за недостатка комнат в маленьком, хоть и двухэтажном здании редакции к нашему заму одно время подселили отдел писем в лице Матюши Кравченко, с которым в молодости самому как-то так случилось написать документальный роман о прогрессивной колхозной жизни.
Такое соседство сугубо камерной поэзии и передовой публицистической прозы сразу же выбило из колеи весь творческий коллектив газеты, привлекло внимание типографского взвода обеспечения и соседнего, в этом же здании располагавшегося, райфинотдела, по роду деятельности всегда подозрительного и склонного к дотошному анализу любого обнаруженного факта.
Бой начинался прямо с утра. Иванов-Бусиловский, а тенорище у него по децибелам бывает, дай боже! - с классическим, тончайшим взвоем читал сначала свои новые, ещё тёплые, только выпеченные стихи. Тут же переключался на Пушкина и Есенина, бесстрашно сравнивая их произведения и образы со своими и убеждая публициста Матюшу в том, что современная поэзия более проникновенна, демократична и, в то же время, если хотите, куда более лирична. Не имея такой прекрасной дикции, как у Бусиловского, публицист начинал орать. Притом, басом. Это на тенора-то! Вроде как рявкать. Вообще Матюша был истинно народным интеллигентом, то есть, не только понимал тонкие намёки, но и вполне мог дать за них в глаз. Поэтому Илья Михайлович его всё же остерегался, хотя и сам был точно таким же.
Матюша не оставлял камня на камне от современных поэтов, называя их жалкими попугаями, не способными самостоятельно мыслить, а тем более по-человечески, не извращённо, чувствовать прекрасное. Илья Михайлович тонко намекал на номер древнейшей профессии, которой в совершенстве владел соперник, впрочем, как и он сам. Обе воюющие стороны не замечали, что и в дверях их кабинета и под окнами собирались слушатели, изредка раздавались аплодисменты, делали встревоженные перебежки милиционеры и фининспекторы. С короткими перерывами для срочной работы и на обед жаркий диспут продолжался до позднего вечера. И так бывало - чуть ли не каждый день.
Редактор, которому надоели эти встречные затяжные бои на подведомственной ему территории, вынужден был через неделю отсадить своего зама из отдела писем. Так мэтры и не успели дать в глаз друг другу. Каждому не позволил сделать это равномощный потенциал соперника. Паритет способностей дать в глаз или во рту покарябать вообще великая вещь. Даже на уровне держав, не говоря уже о народных интеллигентах. Конфликт перешёл в стадию затяжной холодной войны, теперь на автономных, можно сказать суверенных территориях.
Публицистика осталась на своей новой, отвоёванной территории. Поэзия же перешла в отдельный, освободившийся у финансистов, кабинет по соседству с секретариатом, представленным очень тощим, высоким и тоскливым Григорием Евдокимовичем Красниковым, в довершение ко всему, пугающе, то есть, как бы по-городскому интеллигентным - этот умел слушать. Да ещё и молчать! При этом не предпринимать ни малейшей попытки дать в глаз! Такие в среде пишущей провинциальной братии - действительно, крайне редки, буквально, как кометы. Но и столь же, в случае чего, опасны. Таким людям не верят по определению. Поскольку чуть что - сносят эти гады любого прямо на корню. Что им какой-то глаз, когда можно сразу зарубить строк двести, а то и триста! И что интересно – почти всегда словно бы за дело. Как потом выясняется. И при этом пожаловаться на него некому! Даже милиция молчит себе и всё тут!
Сегодня ответственный секретарь немного запоздал, но как только он появился в дверях редакции, Иванов-Бусиловский немедленно потребовал его к себе, тоненько закричал, едва тот обнаружился на ближней дистанции:
- Гриша! Я же говорил тебе, что напечатают! Вот, смотри!
- Что это? - Красников не спеша взял журнальчик. - Ага. А что, недурно, совсем недурно. И я говорил, что это у тебя неплохая вещь. Даже заголовок оставили. Что ж, я рад. От всей души поздравляю.
Иванов-Бусиловский благодарно обнял деликатного Красникова и, вожделенно попискивая, буквально унёс его к своему кабинету. И оттуда тотчас же поплыли по всему зданию на редкость дивные рифмованные строки. То была очередная «неплохая вещь», пока ожидающая выхода в свет.
Летучка прошла судя по всему достаточно быстро и гладко, если не считать прозвучавшей в самом начале возмущённой речи заведующего отделом писем.
- Этому пора положить конец! - Матюша, брызжа слюной, не глядел в сторону могучего каратиста Лёньки. - Всему есть какой-то предел. И я не намерен больше терпеть издевательства, этот предел настал. Как хотите. - Но в глаз не дал. Постеснялся.
- В чём дело? - Сухо прервал редактор. – Конкретнее.
- Или я или он! - Матюша уткнул дрожащий перст в Лёньку, тот невинно сморгнул белыми ресницами.
Узнав, в чём суть конфликта, редактор размеренно откашлялся, строго глянул поверх Ленькиной головы на портрет потупившегося товарища генсека.
- Нехорошо, Леонид Васильевич. Должен вам сказать, шутить никому не возбраняется, но надо и меру знать. А этими своими поросятами вы с самого утра по-свински испортили человеку настроение.
- А время? - Заёрзал на стуле Матюша. - Вы знаете, сколько я его потерял, пока копался в подшивке? Пол-репортажа можно написать. Вон в Японии за полчаса простоя не по вине производства выгоняют с работы, а я почти час потерял.
Взгляд редактора говорил - я б вас, япона мать, обоих выгнал, да некем заменить.
Лёнька встал и, раскаянно жмурясь, принёс свои глубочайшие извинения за дружеский розыгрыш. Матюша наконец отдышался. А потом вдруг заалел, может быть стыдно стало за свой про-японский выпад. Не до конца обоснованный и идеологически не совсем выдержанный. Но - делать нечего - всё сказано. Проехали. Может и не посадят.
Обзор газеты за неделю делал Иванов-Бусиловский. Он мягко прошёлся по всем отделам, похвалил коллег за своевременное освещение подготовки к уборке урожая, отметил фельетон Матюши «Мокрое дело» о торговле подмоченным сахаром в районном гастрономе и, пожелав чаще печатать произведения членов литературной группы, осел на скрипучий стул, словно пригвоздив его к полу. Редактор, Владимир Николаевич Белошапка - высокий крепыш, солидную лысину которого ветхим венцом обрамляли редкие, выцветшие волосы, - слушал своего зама, понимающе кивая головой, и посматривал в окно, в окружающую действительность - там ходили суровые люди и весёлые гуси. Как-то вот так. В таком раскладе.
Счастливый Иванов-Бусиловский сегодня не мог никого критиковать. Когда он сел, редактор вопросительно оглядел всех и убедился в окончательном молчании каждого. Значит, пора говорить самому. Редактор вздохнул и насуровил брови.
- Илья Михайлович нынче не в настроении. Вернее, должен вам сказать, слишком в настроении.
- Почему же?! - Улыбаясь и широко, по-былинному разводя руками, возразил соловьиным голосом Бусиловский.
- И не спорьте, Илья Михайлович. У нас, должен вам сказать, далеко не всё так благополучно, как это выглядит с ваших слов. Сельхозотдел, действительно, вовремя начал предуборочную кампанию, но материалы на эту тему представлены пока что лишь информациями. Вчера на бюро райкома, должен вам сообщить, был обобщён опыт колхоза «Колос», где собираются применить на жатве много нового. А мы дали об этом всего десятистрочную информацию. В «Заре» и «Большереченском» прошли взаимопроверки, о которых мы вообще ничего не сказали.
- Сказали! - Вскинулся Лёнька.
Белошапка нетерпеливо поднял руку, очень вежливо предлагая сидеть и не выскакивать, когда не просят. Вообще порядки тут действительно вольные, и это ещё если мягко выразиться. Никто никого особо не строит. Глазками только зыркают друг на друга, стульями скрипят, да ручки поднимают вверх. Чисто номинально, конечно. Сплошная ламбада.
- Дали информацию с сообщением о взаимопроверках, но не о фактах, которые при этом были вскрыты. Это совсем другое дело, и не такой информации ждёт от нас райком. Не будем терять времени. Сегодня выезжайте в «Колос» и давайте оттуда глубокий материал. Ясно-понятно?!
- Так точно! – По-сержантски откозырял бесшабашный Лёнька. - А на чём?! - И ресницами своими белыми-невинными - морг-морг.
- На полуторке. А завтра двигаетесь так: один в «Зарю», другой в «Большереченский». Оттуда организуете выступления участников рейдов взаимопроверки. Ясно-понятно?!
- Но завтра-то как с транспортом? - деловито осведомлялся настырный Куделин.
- И завтра машина развезёт, и послезавтра, - принципиально отрезал редактор и приласкал моего непосредственного шефа Лёню холодными серыми глазами. - Мотоцикл, Лёня, как я сказал, ты больше не получишь. О твоём сальто говорят по всему району, должен я тебе сказать.
Лёнька нахохлился и пожал плечами:
- Это дело случая. И с вами могло быть такое.
- Не могло и не может. Я вперегонки с «волгами» не езжу, знаю дистанцию.
- Да-да, у вас работа такая. А мне не даёте, пускай Виктор ездит, - не сдавался Лёнька. - У него права есть.
- Как?! Права?! - Поразилась летучка. - Журналист - и с правами?! Кто дал?!
Воцарилась неловкая тишина. Я даже не знал, куда глаза девать от скромности.
- Кхм, - деликатно кашлянул Иванов-Бусиловский и потупился, ему больше всех за меня неудобно стало. И вправду добрейший человек.
- Права? - Повернулся ко мне редактор. - Правда?! Хм… Как же это вас? Ладно, это другой разговор. Однако… Ладно, проверим и документально и визуально. М-м. Хотя, должен вам сказать, что это одно и то же. - И совершенно сбитый с толку редактор самокритично улыбнулся. - Тогда мотоцикл будет ваш, согласен. Потом. Закрепляю.
- Ага, который раз! - пробурчал вольнолюбивый Куделин.
- Все свободны. А вас, Бусиловский, я попрошу остаться!
Остался позади заливаемый соловьиными трелями редакторский кабинет. В нашем отделе, разыскивая затерявшийся в ворохе бумаг на столе блокнот, Лёнька, раздражённо щурясь, сделал краткое сообщение, о каком сальто говорил редактор. Погнавшись как-то за «волгой», лихой завсельхозотделом, несмотря на завесу поднятой ею пыли, вслепую пошёл на обгон и чуть не врезался во встречную машину. Только чудом ему удалось уйти от крепкого поцелуя с нею влево и на полной скорости подобно каскадёру перелететь через залитый водой кюветище, целый противотанковый ров.
- Полёт вышел поистине мастерский, как на планере. И обошлось бы всё нормально, да в «волге» секретарь райкома сидел, а он в спорте совсем не понимает. Вот и раздули теперь кадило - факел на всю округу, как от попутных газов, ты понял, конечно, каких. Но не лишать же человека руля из-за такой ерунды!
Отыскав, наконец, блокнот, Лёнька, по-прежнему злясь, сорвал с вешалки потрёпанную кожаную куртку и мы пошли к гаражу. Там пчёлкой хлопотал, жужжал Сашка Волков - шоферюга из шоферюг, изгнанный из автобазы, как он сам говорил, за нарушение спортивного режима. Фрукт ещё тот, как выяснилось впоследствии. Это вообще, а в частности, водила он, конечно, от бога. И немножко от чёрта. Короче, когда как - поэтому наш человек.
- Саня, заводи свой кадиллак, - скомандовал Лёнька и полез в кабину, начальник всё ж, хоть и лишённый руля.
- Рад стараться, вашбродь, - хрипло откликнулся Саня, продолжая ковыряться в моторе. - Только он, сука нехорошая, не заводится!
- Ты брось эти шуточки! - Продолжал мелочиться задетый за живое Куделин.
- Может в бензин что попало? - Предположил я.
- Не исключаю такой возможности. - И Саня ехидно добавил: - Должен вам сказать. Но всё дело в искре, я-то уж знаю, хотя и беспартийный.
- Дай-ка заводилку! - Лёнька вылез. - Я тебе покажу, как искры добываются. Потеть надо, дорогуша, потеть. Витёк, жми педаль!
Полуторка - древняя. Наверно, ещё на фронт снаряды возила. Старый, проржавевший до дыр, капот, сколоченная из досок и фанеры кабина, крылья фордовского фасона образца тридцатых годов, готовые отвалиться над каждой колдобиной, но всё же не отваливающиеся, и, наконец, грохочущий и подпрыгивающий на малейшей кочке деревянный кузов - таков внешний вид нашего кадиллака, а в чём-то может и роллс-ройса. Но! Но внешность его обманчива. Неприглядная надстройка прочно стояла на новой раме, под проржавленным капотом билось, правда, иногда и с перебоями, мощное сердце современного «газона», не менее могучий карданный вал приводил в действие местами сверкающий ещё заводской краской задний мост.
Слишком длинная для полуторки рама вынудила Александра Волкова, главного конструктора этого автометиса, для правильного распределения центра тяжести отнести кузов несколько назад, благодаря чему между ним и кабиной образовался почти метровый просвет. Сверхоригинальная, допотопная конструкция, ярко-зелёный цвет чудо-грузовика, на борту которого Санька большими белыми буквами вывел любимые лозунги-девизы автоинспекторов: бодрый, предостерегающий «Не уверен - не обгоняй!» и сентиментальный «Тебя ждут дома!» - приводили в восторженное умиление всех шоферов в районе - за его пределы выезд кадиллаку был категорически запрещён. Они давали его водителю блестящие возможности часто воспроизводить в действии знаменитый эпизод из ремарковских «Трёх товарищей».
Выглядывая из кабины для лучшей ориентировки, Сашка корчил уморительно-скорбные рожи, всем своим видом наглядно демонстрируя унизительные переживания молодого шофёра, только что получившего права 3-го класса и волею закономерного поэтому случая попавшего на ископаемую рухлядь. Этим он ещё больше прибавлял веселья на дороге и окончательно усыплял бдительность дорожных асов, наконец получивших шанс самоутвердиться. Кто же у нас упустит возможность над кем-нибудь безнаказанно поизмываться?!
Сегодня сразу за околицей к нам в хвост пристроился новенький небесно-голубой «Зил». Наверняка тоже издеваться будет. Что ж, чему быть - того не миновать! Чубатый шофёр «Зила», сразу по достоинству оценив начертанный на заднем борту сентиментальный призыв подумать о родных, о доме, прежде чем решаться на обгон, чуть ли не по пояс высунулся из своей комфортабельной кабины и выкрикивал что-то совершенно смущённому, робко оглядывающемуся назад Саньке. Поравнявшись с нами, чубатый заорал уже совершенно отчётливо:
- Эй, на гробе! Придержи маленько!
Санька выставил из кабины голову, застенчиво улыбнулся, чем породил у обгонщика взрыв торжествующего хохота, и помахал рукой вперёд, скромно уступая дорогу.
Тут и началась хохма. «Зилок» лихо рванулся на обгон. Но чубастик, собираясь последний раз поржать над допотопной полуторкой, вдруг с изумлением обнаружил, что она по-прежнему, подпрыгивая и громыхая всеми костями, как ни в чём не бывало, бежит рядом. Не веря глазам своим, он постучал по спидометру - всё правильно. «Зил» увеличил скорость по меньшей мере на 20 километров, но это совершенно не отразилось на местоположении гробовидного транспорта.
Мне через заднее стекло было видно, как ликующе подпрыгивал в кабине Лёнька. Представляю, как изысканно проявлял он свои чувства. «Зил» меж тем взвыл дурным голосом и буквально полетел вперёд, ясно, что сейчас уж изо всех сил. Теперь тот, с чубчиком, наверное, не сомневался, что заколдованная полуторка наконец осталась позади и её двуличный негодяй-водитель наконец вволю и поделом наглотается пыли. Бедного хватил столбняк, когда, скосив глаза вправо, он всё на том же месте и расстоянии опять увидел ядовито-зелёную уродливую кабину, из которой скалились две торжествующие рожи. В кузове вполне прилично хохотал и я сам.
- Утри носик, крошка! Чао, бамбино! Не кашляй, урод! - Долетало, как орал чубастику Лёнька, наконец-то у него поправилось настроение.
- Сделай дяде ручкой! - Вопил Санька.
- До свиданья, друг мой, до свиданья! - Кричал даже я, поддавшись всеобщему накалу страстей.
На глазах у впавшего в транс водителя «Зила» полуторка превратилась в ревущего зверя, рванулась вперёд и закрыла всю дорогу густой завесой пыли. Всё было кончено. Один чубчик мы уже напудрили. Закучерявили. Не измывайтесь - и над вами тогда не будут, может быть! По-моему что-то такое всё же где-то есть в моральном нашем кодексе. Или было. Пока не сплыло.
Чистый ветер бил в лицо. И почему-то так хорошо стало на душе. Вот странно, почему-то всегда, когда кого-то обставишь, именно так и становится. Даже когда совсем чуть-чуть обойдёшь. А уже словно бабочки внутри взлетают. Как же мало для счастья надо!
Глава 3. Исполнение желаний
Теперь о делах. Нам предстояла встреча с председателем колхоза «Колос» Дмитрием Лукичом Генераловым. Наверно, с этим заданием - взять у него интервью о подготовке к уборке урожая - я мог бы справиться и один. Однако, как выяснилось, меня редактор решил послать в колхоз лишь на пробу, на стажировку - смогу ли сам или на пару с Лёнькой взять тему, живой желательно. И только затем посмотреть, как я «рисую буквы» и весь ли алфавит помню. Таким образом, Лёньке в обоих случаях отводилась роль ротного старшины при воспитании ушастого новобранца древним и безотказным способом. В армии, как известно, он содержится в команде: «Дела-ай, как я!». А не сделаешь, тогда прости, дорогой - и научим и заставим.
- Приглядитесь к Генералову повнимательней, - отечески напутствовал меня Белошапка. - Человек он, должен вам сказать, несколько капризный и, если кого невзлюбит, с тем и разговаривать даже не станет. Но Леонид Васильевич, как никто, с ним ладит и, думаю, поможет и вам установить контакты. Старайтесь поменьше говорить, побольше слушать, таких Лукич особенно уважает. Ясно-понятно?! И не робейте, слабых он давит сразу.
После столь заботливого напутствия я конечно же и заробел. Мне, естественно, ещё не приходилось брать интервью у таких прославленных людей, как Генералов - много раз награждённый руководитель одного из самых лучших в районе хозяйств, член бюро райкома, депутат краевого Совета, Герой Соцтруда. А тут ещё такая личная характеристика. Да и фамилия сильно говорящая. Отовсюду бог пометил.
- Не кисни, старик, - всё же заметив мой скрытый трепет, подбадривающее сказал сразу после летучки Лёнька. - Во-первых, это просто хитрый и самовлюблённый старикан, который без нашего брата не может жить, а, во-вторых, не забывай, что я с тобой. В обиду не дам. Я за тебя перед начальством нашим и редколлегией теперь в ответе. Цени! Ну?!
- Ценю. А за что ему Героя дали?
- А-а… Это давно было, ещё на конзаводе. За племенных жеребцов, кажется. Да не обращай внимания на звёздочку, а то она тебя совсем загипнотизирует! Ты едешь писать не о Герое, а о колхозе, о механизаторах, которые придумали что-то новое!
Так Лёнька ещё в редакции реализовал плановый вдохновляющий инструктаж новобранца перед первым делом.
Всё правильно. И я бы наверно точно также сделал.
Несколько минут назад мы проскочили под монументальной аркой с бетонными опорами, увитыми огромными металлическими колосьями пшеницы и такими же гроздьями винограда, над которыми цугом грудились вскрытые золотом тяжёлые массивные буквы - КОЛОС. По обе стороны той арки промелькнули два столь же монументальных дискобола, целящих своими снарядами куда-то в сторону райцентра. Уж не по нашей ли редакции?! И хотя на арке под названием хозяйства было высечено помельче и конкретнее: «Наша цель - коммунизм!», в любом случае, такая визитная карточка, если сильно не задумываться, естественно, сразу же вселяла уважение и придавала особую солидность и значимость земле, которую теперь нахально попирал наш двуличный кадиллак.
Справа и слева от дороги, ставшей ещё ровней и глаже, с короткими просветами-интервалами тянулись густые и словно бы подстриженные под бобрик лесополосы. В тех ритмичных просветах между ними вплотную к дороге подступали буреющие массивы озимых, тёмно-зелёные заросли кукурузных плантаций или уже весёлые, жёлтые поля подсолнечника. Недалеко от грейдера то и дело танкерами проплывали серо-белые приземистые здания коровников, овчарен, потемневшие и осевшие под дождями необъятные скирды прошлогодней соломы. Слева, километрах в четырёх, а может и пяти, за широкой полосой камыша, далеко-далеко, засверкала под солнцем светло-голубая, вдали неуловимо сливающаяся с небом, гладь водохранилища.
- Рыбалку-то как? - Высунувшись из кабины, прокричал Лёнька.
- В принципе-е! - Ветер заставлял просто орать. - А что?!
- Держись тогда за Саню-у! Местный пират! Браконье-ер! – Конечно, это была наивысшая рекомендация.
Впереди в зелёном разливе садов густой россыпью забелели дома. В центре села розовой громадой поднималось большое здание с высоким фронтоном, даже некими колоннами и полуодетыми изваяниями якобы женского пола в палисаде. У некоторых скульптур вполне в античном духе были поколупаны глаза и выломаны руки. Для достоверности. Так что - вне всякого сомнения, то был Дом культуры. А может даже и Дворец коммунистического труда и досуга, поскольку с цельными руками никто долго не выстоял бы в том парадном палисаде.
Наша фешенебельная полуторка, не снижая скорости, промчалась мимо длинного кирпичного забора, высоких электрических столбов, за которыми шеренгами, по ранжиру построились красные комбайны с белыми парусиновыми тентами над штурвальными площадками и такими же белыми обводами на колёсах. Там же выставились шеренгами грузовики, прицепы, бензовозы и панелевозы, косилки, сеялки, кормораздатки, дождевалки. Не слабо. Совсем не слабо!
Затем полуторка круто свернула влево на широкую асфальтированную улицу и с выключенным двигателем, почти беззвучно, несмотря на своё хищное устройство, подкатила к серому, казённого вида, двухэтажному зданию с высоким парадным входом, над которым по чёрной остеклённой доске уже со средней дистанции можно было прочитать: «Правление колхоза «Колос»». Простенько, но со вкусом.
С Лёнькой произошла метаморфоза. Всегда буйный, стремительный, он не спеша выбрался из кабины, одёрнул куцую кожанку и, кивнув мне, приглашая следовать в его свите, двинулся к подъезду неторопливой, с ленцой походкой отягощённого делами крупного журналиста-международника. Спит и видит себя этот жук наверняка именно таким монстром. За высокими стеклянными дверями было прохладно и сумрачно -стёкла оказались цветными и тёмными. В просторном холле с обеих сторон вдоль стен в тяжёлых кадках стояли густо разросшиеся, до отвращения гладкие и блестящие фикусы, а также худосочные пальмы. По ковровой дорожке, расстеленной посреди тоже гладкого и блестящего пола, совсем недавно отлакированного, мы прошли широким коридором вправо, поднялись по отполированным до зеркального цвета мраморным ступеням на второй этаж и, свернув опять вправо, вошли наконец в приёмную.
Солидность этого здания, высота потолков, строгая отражательность пола и буйство тропической растительности покоев колхозного властелина наверно должны были внушать посетителям одну, но трепетную мысль - сюда с пустяками не ходят. За каждой дверью из всех, мимо которых мы прошли, прочно сидела очень серьёзная тишина, изредка нарушаемая стрекотом каких-то таинственных приборов и приглушенными, а может и придушенными голосами. По всему было ясно - здесь и в самом деле творятся только солидные, только большие дела.
Ещё большее уважение вызывала приёмная председателя. И стены, и потолок её, отделанные под светлый дуб, сверкали всё тем же зеркальным лаком. Прямо напротив входа за широким, да и опять же полированным столом сидела как будто изящная, но всё-таки не античного профиля, и довольно строгая молодая особа. В проёме стола, внизу, затаились довольно симпатичные, мохнатенькие ножки. Рядом сброшенные туфельки. Жарко. Или давят. Впрочем, может, то и другое. Глаза зелёные, обведённые синим, а губы карминно-красные. Короче, и светофор в приёмной оказался в полном порядке. По-другому конечно быть не могло.
Рядом с хозяйкой лаковых приёмных покоев, на отдельном столе, почтительно сгрудились телефоны - белый и чёрный, тёмно-красный и зелёный. Секретарь разговаривала с кем-то по чёрному аппарату, явно открытого доступа, для всех обычных человеков предназначенному. И голос её поэтому казался прям и совсем не светел. – Нда. Нда. Нет! - Сухо чеканила она. - Дмитрий Лукич в поле. Нет, я вам говорю! Звоните… А вам кого? Я вам, я ва-ам говорю! Товарищи-и!
Конечно, это уже нам. Кого ж нам ещё искать в приёмной председателя, как не его самого?!
Она ещё открывала свой рот, включала на полную громкость красный, карминный свет своего запрещающего сигнала, не успевая без туфелек выскочить из-за стола и загородить дорогу, как Лёнька спокойно кивнул ей в ответ. Словно бы с чем-то соглашаясь, он бросил на ходу солидным баском «Добрый день!» (вообще-то у него баритон) и, не слыша нарастающих воплей светофора, открыл массивную дверь под чёрной кожей с медно-золотыми шляпками обивочных гвоздей. Миновав просторный тамбур, в котором, как только мы наступили на площадку, где-то наверху услужливо вспыхнул семафорный зеленоватый свет, мол, колея свободна, валяйте дальше, смельчаки, коли уже здесь - мы вошли таки в кабинет, самое-самое сердце лабиринта.
От входа вдоль стен в два ряда стояли мягкие, обитые алым бархатом полукресла. Весь пол в кабинете был покрыт толстым волосатым ковром, заглушающим звук любых шагов, а также конечно внезапных падений. Посреди, торцом к двери стоял длинный стол под синим сукном, а на дальнем конце его, в глубине кабинета, возвышался стол другой. Был он громадный, как футбольное поле, с полированной двухэтажной крышкой, в которой симпатичной бухтой виднелся глубокий овальный вырез. Последнее время такой мебельный выкрутас даже в городе считался очень модным.
Вот в этом-то вырезе, не за столом, а, можно сказать, в столе, в самой его середине сидел тучный человек. Как будто стоял на якорях в той бухте великолепный океанский лайнер. И не страшны ему были ни ветры, ни шторма, разве что какой-нибудь подленький айсберг прошмыгнёт в виде журналиста. Сбычив огромную с редкими седыми волосами голову, на которую с двух сторон подобострастно гнали прохладный воздух старательные чернокрылые вентиляторы, тот человек-лайнер исподлобья смотрел на нас. Где-то пробили склянки. Это начали отмечать здешнее драгоценное время тоже большие и полированные напольные часы с маятником, стоявшие в углу кабинета.
- А-гм… Писаря явились, - снисходительно, с нехотя появившейся полуусмешкой прогудел председатель, и в самом деле человек-пароход. Точно - Генералов!
- А нам сказали, что вы в поле! - Громко, чтобы услышала и секретарь, воскликнул Лёнька. - Здравствуйте, Дмитрий Лукич!
- Поспею ещё и в поле. - Генералов выпрямился, по всему видно, что перед нашим приходом писал что-то, либо вид такой по-быстрому изобразил, завидев нашу антилопу у своего подъезда и зная, что Лёнька наверняка прорвётся к нему и через батальон отлакированных светофоров. Вложил в чёрную подставку длинную как веретено ручку.
- С чем пожаловали, корреспонденты, признавайтесь?!
- Не с чем, а зачем, - заложив руки за спину, Лёнька с глубокомысленным видом прошёлся вдоль синего стола. - Вчера в райкоме партии шёл разговор о подготовке к уборке урожая…
- То мы знаем, - усмехнулся Дмитрий Лукич, - сами там разговаривали.
- Тем лучше. Тогда вы, наверное, знаете и о том, что Тимофей Кузьмич, - Лёнька многозначительно поднял вверх замурзанный палец, - лично распорядился обобщить ваш опыт на страницах «Авангарда».
- И то мы знаем. - Генералов, кряхтя, развернулся в кресле и бесцеремонно уставился на меня запавшими в морщины колючими глазами. - А это хто?!
Лёнька кашлянул и, ухмыляясь, представил: - Простите, не догадался сразу познакомить. Виктор Шангин, наш сотрудник. А это, - Лёнька склонил как фазан голову в сторону председательского стола и торжественно провозгласил: - А это, Витёк, конечно, если ты всё ещё не догадался, это - сам легендарный председатель знаменитого фирменного колхоза «Колос» Герой Соцтруда Дмитрий Лукич Генера-алов!
- Што это ты так, Лёнь? - Не торопясь, почесал Лукич правое ухо. - Я на самом деле не знаю этого человека.
- Эх, Лукич, Лукич, - вполне натурально посерьёзнел Ленька, он сел рядом со мной и голос его заметно потеплел, - говорил я вам неоднократно, как легко иной раз вы можете обидеть человека. И подавить. В этот-то кабинет колхозники, небось, на полусогнутых входят?! Или вползают, как крепостные?! И немудрено - в такие-то хоромы!
- Ты, Леонид, мне этим в глаза не тычь! - Опять сбычился председатель, теперь очень напоминая какого-то киношного героя. - Хватит, пожили в развалюхах. Сам, поди, всё время пишешь о научно-техническом прогрессе, о совершенствовании руководства. И мы, колхозники, хотим жить по-современному. И живём, начинаем жить! – Колхозник Лукич как бы принципиально хлопнул толстой ручищей по столу. - По сменам работаем, по восемь часов. Графики у нас есть и поточные линии, и диспетчерскую службу не хуже городской организовали. Так чего это я, руководитель такого предприятия, в завалюшке буду посетителей принимать? Ни хрена! И я хочу, как директор завода, чтобы и ковры, и приёмная, и селектор, и своё, служебное телевидение, и всё такое прочее.
- Прочее-то у вас есть, а вот главного нет. Не уважаете вы человека. - Стоял на своём Лёнька и не сдавался. Интересно, зачем он драконит этого Титаника?
- Ты это брось, - тут же среагировал на хорошо ему знакомый наезд председатель. - Эти штучки я слышал-переслышал. У нас народ простой и нечего перед ним выпендриваться. «Ах, пожалуйста, ах, простите!». Да какой же это из меня председатель был, если бы я так хвостом вилял перед людьми?! - Лукич достал из стола пачку сигарет и, чиркнув замысловатой зажигалкой, выпустил пёрышко голубого огня, закурил. - Это мы не будем перенимать у городских. Пусть они у нас перенимают, как без лишних слов дело делать. Что сказано - закон! Коротко и ясно. А рассусоливать, - Генералов повертел возле своего виска двумя растопыренными пальцами, - нам этот театор вовсе ни к чему.
- Опять заехали не туда, - продолжал подначивать Лёнька, продолжая явно принятую у них словесную игру-перебранку. - Кто этого от вас требует - рассусоливать, выпендриваться?! Вы что, навредите себе, своему авторитету, если не с фырканьем и не с рычаньем подойдёте к человеку, а со вниманием и уважением?!
Интересно, а зачем самому-то Генералову эта детская игра в поддавки?! А нравится, нравится же этому седому пацану весь этот спектакль, когда заезжий корреспондентишка, да ещё из районки, как бы осаживает и поучает самого его, великого и ужасного. Наверняка просёк этот старый мудрый кабан и педагогическую направляющую развернувшейся так называемой пикировки. Понял обучающий элемент пылкой речи, для меня, единственного зрителя-слушателя предназначенной - мол, учись, Витёк, правде жизни, пока мы живые. Как мы на таких динозаврах ездим, как укрощаем.
Само собой, подыграл, жалко, что ли. Небрежно и спокойно. Как Леонардо своему подмастерье. Так что стало совершенно ясно, корешки они стародавние и довольно крепко уважают друг друга. Может быть даже под дичь. Отсюда и это дружеское фехтование, притом с дешёвыми театральными эффектами. Поистине филигранная игра в холостой пас звёздных нападающих - буквально в одно касание! Небрежно. Наверное, подобным образом они репетируют постановочные интервью «за жизнь» на случай приезда какой-нибудь действительно важной журналистской шишки.
-Ладно тебе, заталдонил своё, - снова добродушным пароходом прогудел человек Генералов. - Не выйдет, брат, не привык я со слюнявочкой ходить. В колхозе меня уважают. Где ещё так люди живут, как у нас, то есть, как у меня?! И в районе, и в крае крепко ценят. Значит, есть за что. Значит, неплохой я председатель, мягко говоря. Неплохой! Понял?! - Лукич многозначительно-убедительно покосился на меня и помолчал, явно наслаждаясь своей неотразимой логикой. Потом, натужно крякнув, полез из своего стола. - И вообще, парень, приехал за делом, им и занимайся смело. Давай-ка лучше на поля съездим, в бригады заскочим и пиши себе потом на здоровье, выписывайся. Так, Виктором, говоришь, тебя кличут? – Тут Генералов хлопнул меня по плечу, будто в «жучка» играл. - Не слухай ты Лёньку. Мы с ним по-свойски, пошуткуем малость и заново други. А тебя я не хотел обидеть, не думай об этом, ладно?
- Ладно. Не буду.
Лёнька кисло посмеялся, потёр виски, тоже издал некое кряканье и встал. И ему, видать, надоел разминочный спарринг. Потолкались - и впрямь - пора за дело браться. Тем более, что на меня этот их разогревающий перепих не произвёл ровно никакого впечатления.
- Ничем тебя не проймёшь, старый. Ладно, не в последний раз встречаемся. Идём!
И первым зашагал к двери. Как же можно отдать инициативу?! Получилось, как будто опять приходится делать - лишь как он. И неважно, что это и так подразумевалось. Для того и приходили, чтобы уйти. Но главное изобразить, прежде всего - дать непосредственную команду. Оставить последнее слово за собой. Где вид, там зачастую и суть. Расчёт, конечно, только на такую жизненную пружинку. Как можно дольше корчи из себя лидера, а там глядь-поглядь - и станешь им.
Секретарь предупредительно встала из-за стола. Конечно, уже обулась, милая. Ножки прямо паркет роют, как у паучихи. Теперь от таких мохнатеньких и не убежишь.
- Уезжаете, Дмитрий Лукич? А машину?
Ох, и штучка, в самом деле. Голосок-то какой теперь сладенька-ай! Генералов покосился на Лёньку и отмахнулся от неё:
- Ладно тебе, не егози. Тут пока рядом. Пёхом можно. Минут через двадцать позвони. Пусть к Трифону подъезжает.
Да-а, сразу заметно, что на ходу речь у человека-парохода не такая плавная стала. А что вы хотите - возраст, вес, одышка. Да и гребные лопасти, увы, не те, конечно.
Санька, задрав ноги и выставив их наружу в дверцу, сладко спал в кабине полуторки, отрочески посапывая. Интересно, что ж он тогда ночью делает, коли днём так сходу выключается?!
- Пусть спит, дитя невинное, - увидев, что я навострился к нашей машине, дал новую команду Лёнька. - Мы с Лукичом поедем. Бензин экономить надо, не забывай, родной, на рыбалку копить.
Генералов хмыкнул - «вот, жуки на мою голову!» - и, тяжело переваливаясь, зашагал по тротуару, бескомпромиссно давя асфальт огромными плицами своих башмаков.
- Видал, Лёнь, какой мы себе дворец отгрохали? - Наверняка уж в сотый раз спросил он, показывая на полуодетых гипсовых женщин и розовые мраморные колонны Дома культуры, высоко и гордо, как Акрополь, взметнувшиеся над тополями. - Без малого миллион ухлопали. Выходим, брат, из завалюх, вот в каких хоромах жить начинаем. К подлинной культуре приобщаемся. И село, считай, всё заново отстроили. Посмотри, какие домики колхозники себе поставили! Дедам такое и не снилось. И газ у нас, и водопровод. Как видишь, не одни только конторы беломраморные строим.
- Потрясающе! Грандиозно! Но всё равно чинушами не становитесь, оставайтесь людьми, ладно?! - Снисходительно похвалил-попросил Лёнька, бывающий здесь по меньшей мере два раза в месяц.
- Вот, язва, никакого уважения! Дались тебе эти кабинеты! Что зависть с людями-то делает? Ужас! Зайдём-ка лучше вот сюда!
А Ленька и так туда сворачивал. Стёжка, видать, давно намётана у этих ребятишек, будь здоров! Не один раз полуторка и его мотоцикл тут глохли как подкошенные!
Сразу у входа в хозяйственный двор - длинное приземистое здание с несколькими широкими, хоть машиной въезжай, дверями. Около одной из них настежь распахнутой и в которой действительно виднелся кузов грузовика, показался высокий старик в белом халате, прямо как волшебник образовался из пустоты. Увидев председателя, местный хоттабыч широко улыбнулся, дёрнул головкой, кивая, и мгновенно скрылся внутрь помещения, как языком его слизнули. Ни «Чего изволите?!», ни «Здрасьте-пожалуйста!». Этому джинну своих пожеланий скорее всего можно и не высказывать, он и так их все просекает. Главное самому бы не забыть про них. И всё тебе будет.
- Знает, бес, дело, зна-ает, - одобрительно засмеялся Лукич, подтверждая мою догадку. - Глянет вот только на человека и сразу понимает, что ему хочется. Сильно умный попался, вроде Вольфа Мессинга, на расстоянии мысли ловит. Давай-давай, заходи, не стесняйся. Вот сюда.
Это он мне. Ленька-то нисколько не стеснялся. Здесь, по всей видимости, располагался какой-то склад. В сумрачной глубине его штабелями громоздились ящики, похожие на снарядные, для гаубиц, скажем, очень большого калибра. На длинных стеллажах вдоль стен тускло поблёскивали металлические части каких-то конструкций, как бы не гвардейских миномётов. Всё правильно. У кого в арсенале-то мы?! У Генералова. Какие тут ещё могут быть вопросы?!
По крутой лестнице мы спустились в подвал, уставленный попроще, двумя рядами тёмных деревянных бочек. В нос ударил славный и совсем не милитаристский дух! Сдайся враг - замри и ляг! Настоящий райский подвал.
- Хоть стой, хоть сразу падай! - Оригинально отметил и Лёнька. Игогокнул и уверенно, конечно же далеко не впервой, прошёл в глубину подвала к большому, сколоченному из горбылей столу. На нём у самой стенки один на другом стояли два картонных ящика известной виноторговой фирмы. Не мешкая, Куделин уселся на табуретку. - Двигай сюда, Витёк, порыбачим между делом.
Лукич, восседая на бочке, как король на именинах, рвал руками янтарную от жира вяленую рыбину.
- Синец! - Урчал он довольно. - Насквозь светится, собака. Под такую, братцы-кролики, закусь, если хотите, можно и царскую водку пить. И подите же, лет десять назад мы об этом синце и знать ничего не знали. Где ты там копаешься, Трифон? Уморить хочешь?!
- Несу, Лукич, несу! - Показался на лестнице давешний смышлёный дедушка-волшебник. - Армянского, шустовского или нашего сначала?
- Армянского и в ресторане можно выпить, а вот нашенского нигде не найдёшь, разве что за валюту. А я сегодня добрый.
- Мы это заметили. Но по маленькой! - Затребовал Лёнька, видать и впрямь большой знаток ещё и огненной воды.
Лукич между тем совсем расхвастался. Впрочем, это вполне шло к его габаритам.
- А вообще у меня тут есть всё, что человеческой душе угодно. Только скажи - и мой пресвятой угодник тебе мигом всё организует.
Он буквально тянул меня за рукав, показывая глазами на этого угодника, на Трифона, властелина заветного подвала желаний.
- Посмотри на него внимательнее. И запомни. Этот, - он особо подчеркнул, - Этот исполнит любое желание. Не у каждого хозяина такой есть. Головой ручаюсь. Любое! Лю-бо-е!
- Но чаще одно, - подхватил, смеясь, Лёнька, - да десять раз подряд!
- Только не мне! - Я отказался сразу. С такими желаниями только начать.
Дедушка-исполнитель-желаний кинул в мою сторону очень и очень строгий взгляд. Я бы сказал тяжёлый. А вот Лёнька глянул хитренько - мол, неужели наконец-то пробил я тебя?! И даже хмыкнул под нос, мол, попался-таки стажёр. Небось, зашитый. Надо же, в первой же командировке отказаться выпить с председателем. Это ж кому рассказать?! Даже в райкоме не поймут.
Лукич же изрядно нахмурился, - как же, кто-то и вдруг поперёк ему встал. Моя реакция ему точно не понравилась. Как и Трифону.
- Так не хочешь или не будешь? Ты это брось, парень! Умничать и строить из себя эту самую дома будешь, а тут я хозяин, понял? Бери, за знакомство, а то огорчусь! И вся карьера твоя накроется. Вот увидишь! Между прочим, у Трифона глаз на это дело строгий. Не так глянет на тебя, словно пошепчет - и всё, не заладилось у человека. На всю жизнь. Так-то вот. Гарантирую. Давай, бери! Не то авторучку в руках не удержишь!
- Всё равно не возьму. Мне есть за что ещё подержаться. - Повторил я с холодной насмешкой.
- Это правда, Лукич, - печально подтвердил Лёнька, - У вас такого точно нет, что ему надо! Вот всё есть, а этого – нет! Правда. Редактор в курсе.
Лукич медленно закрыл рот.
- Так что, надеюсь, не обидишь его, Лукич, когда сам приезжать будет?! Наливать только кефир! Ничего возбуждающего. В крайнем случае, безалкогольный самогон. А то ж горя потом с ним не оберётесь! Всё вам тут разнесёт!
- С добрым делом всегда рады. - Генералов недоверчиво посмотрел почему-то на мой живот, а потом всё же вернулся к теме. - Ладно. Кефир мы не наливаем. У нас и вправду как-то всё больше традиционное. Хоть рыбу-то пожуй, бедолага.
Хоть рыбу-то я пожевал, конечно. Трифон смотрел и смотрел на меня с немым укором, словно брошенная женщина. Ясное дело - всё равно не один раз ещё попытается мне что-то нашептать, головную боль какую-нибудь. Просто самой кожей почувствовалось присутствие нечистой силы. Неспроста же этот Хоттабыч под личиной Трифона появился на моём пути. Вон и Лукич вскоре с ухмылкой пообещал именно это. Словно мысли прочитал.
- …Этот тебя всё равно ублаготворит. Вот увидишь. Ещё никто от него не уходил. Не сейчас, так позже. Когда-нибудь обязательно достанет. Человек же ты в конце концов?! Значит поймаешься! Рано или поздно.
У дьявольски чуткого, но столь всё же однопрофильного исполнителя желаний Трифона, притащившего напоследок ещё и несколько бутылок холодного чешского пива, на дорожку, мы всё-таки долго не задержались. Выбрались из подвала желаний на свежий воздух, к живой и куда более многопрофильной природе. У склада стояла, терпеливо поджидая нас, белая председательская «волга». Лукич уселся, естественно, впереди, писарчуки, сзади. Поехали не спеша.
День выдался знойный, безветренный. Линия горизонта разбухла, расслоилась на бело-зелёные волны, по которым, призрачно колеблясь, словно плыли далёкие курганы с тёмными шапками терновника, а также и в самом деле похожие на морские танкеры - фермы с красными черепичными крышами. Все как один неуловимо смахивающие на своего хозяина, человека-парохода, Генералова. Чудились приветственные гудки и лязги поднимаемых якорей.
Широкий просёлок, покрытый ровным слоем податливой и вязкой, хлопающей под колёсами пыли, под прямым углом свернул от тенистой лесополосы и пошёл затем землемерным циркулем отбивать новые и новые поля. В открытое окошко, как из компрессора, хлестал воздух - горячий и плотный, настоянный на полевой ромашке, чабреце, полыни и ещё много на чём. Справа и слева под самое небо разлилось море хлебов. Пшеница и ячмень в самом деле только начинали буреть, а вот рожь, вымахав чуть ли не в рост человека и выбросив прямые, как свечи, колосья, совсем поблекла, подёрнулась тусклой серостью. На западе пенной громадой поднималась белая, с редкими тёмными провалами туча. Увидев её, Лукич тяжело засопел.
- Во! Опять на Глушкова целится, мать её за ногу. Будто магнит там у него какой установили. Притяжитель гроз какой-то, а не человек. Откуда бы ни появилась хмарь, с востока ли, с запада - прямым ходом на его поля чешет. Как тянет её туда! Над нами проскочит, капли не уронит, а над Солёной Балкой, как, скажи, конь у яслей, с разбегу остановится и полощет, пока вся не изойдёт. Не знаешь ещё Василия Глушкова? - Лукич по-кабаньи, всем корпусом, повернулся ко мне с переднего сиденья. - От змий! Таким простачком-мужичком прикинется, хоть картину с него пиши, маслом - «Всегда с народом». Даром, что ещё молодой. Но на «волжанке» на своей только в край ездиет. А так, по колхозу или даже в район - ни боже упаси! Всё на задрипанном газике мотается, демократ чёртов. А попробуй что выпросить у него - удавится скорей.
- Зато фермы какие у Глушкова?! - Добавил Лёнька, подмигнув мне и невинно щурясь. - Полная механизация, не то, что у некоторых. А консервный завод?! Он один чего стоит! Молодой-молодой, а вас обставил!
Тут Генералов опять запал на мякину. Его лицо заново вспыхнуло, да просто пунцовым сделалось, а затем ещё и пятнами пошло, как наверное у какой-нибудь тропической сколопендры.
- Липа это всё! Что толку с той механизации, если доярок у него не меньше, чем у меня?! А консервный - где он со всем своим экспериментальным оборудованием? Хитрил парень, хитрил и дохитрился: влип, как воробей в дерьмо. Удивить мир решил, ха! Предлагал же ему, по-хорошему - давай вместе строить, без всяких там выкрутасов, на равных паях. Куда там!
- Так ты бы у него через годик оттягал бы этот заводик со всеми экспериментальными потрохами. Тебе пальчика в рот не суй. - Флегматично зевнул Лёнька, ему видно не очень хотелось и дальше подзуживать Лукича, делал это лишь по несносной своей природе.
Лукич рассмеялся - уверенно и снисходительно, в то же время чем-то польщённо:
- Аргументирую. Чего бы это я оттягивал?! Не оттягивал бы я. Просто для пользы дела было бы лучше его на нашей земле построить - садов-то у меня раза в два больше.
- Вот тут бы его денежки и плакали, на твоей земле. Глушков, товарищ стреляный, знает, чем пахнет такое содружество, каково в твоих объятиях!
- А бис с ним, с этим Глушковым! - Генералов немножко рассердился. - Попомни, он ещё не раз придёт ко мне на поклон. Так, говоришь, комбайны тебя интересуют? Я тебе покажу одну штуковину, пальчики оближешь. Вовку Калинкина знаешь?
- Это рыжий, здоровый такой? - Во-во. Натуральная громила. Но чугунок у него всё равно, что надо. Вот увидишь, что он сочинил.
Машина нырнула в балку, попетляла вдоль узкого, заросшего чаканом ручья с высокими кочками по болотистым берегам, на полном газу проскочила широкий, наверно недавно отремонтированный мосток. Лихо. Генераловский водитель уж очень крепко крутил баранку. Уверенность, конечно, повсюду великое дело. Даже на внезапном просёлочном мостике. По такому мосту, тут же гордо объяснил председатель, без труда могут пройти и широкозахватные агрегаты, значит, нам и сам бог велел. Поэтому мы в прежнем, резвом темпе поднялись на противоположный скат балки и помчались вдоль старой, сильно изреженной лесополосы к двум белым домикам у подножия невысокого кургана, полевому стану, вероятнее всего.
Да. Так и есть. Рядом с этими домиками, между которыми на долговязой мачте с растяжками лениво взмахивал скошенным крылом вылинявший флаг, двумя ровными рядами выстроилась техника. Внушительное подразделение, слов нет. С десяток разнокалиберных тракторов, среди которых выделялись и маленькие, похожие по сравнению с мощными «кировцами» на муравьёв - ДТ-20, немного грузовиков, несколько комбайнов с навешенными жатками.
- Держать к комбайнам! - Приказал Лукич своему молчаливому, исполнительному водителю. - Вон они, косари, в тенёчке прохлаждаются, мерзавцы!
Мерзавцев было четверо. Разостлав под акацией широкие новые полотнища от жаток, трое из них возились с какими-то железками, покрытыми заводской краской. Среди них особенно был заметен парень, голый по пояс, устрашающе могучий в плечах и с круглой, по-солдатски стриженой головой. На руках его, а особенно на груди под широко распластавшим крылья татуированным синим орлом с подписью «Вова» небрежно перекатывались крутые связки мышц. Да… такому можно раздеваться, спору нет. Но чтобы что-то там ещё изобретать, наверно всё-таки нужны другие доказательства.
- Здорово, ребята! - Приветствовал отец-командир механизаторов. - А это кто там дрыхнет? - Кивнул он в сторону, под дерево.
Там на замасленной стёганке дремал сном льва в знойной саванне четвёртый мерзавец.
- Никак Иван? Неужто опять, чёртов сын, набрался?! Сегодня-то в честь чего?
Комбайнеры засмеялись. Здоровый парень с татуировкой - это и был Владимир Калинкин, во всяком случае, что Владимир - точно. Он с интересом, будто впервые посмотрел на спящего товарища и с открытой, честной улыбкой ответствовал:
- Сегодня, похоже, в вашу честь, Дмитрий Лукич. Трёшку за вчерашний день сшиб.
- Где это?
- А на культивации. Полторы нормы дал за пол-литра.
- Ты брось это, за пол-литра! - Насупился председатель. - За пол-литра… За пол-литра… - У него наверно после Трифона какая-то фаза закоротила. – Ишь, за пол-литра. А не на водку мы эти премии даём!
- Ясное дело, - вполне согласился с этим, почёсывая у орла подмышками, покладистый Калинкин, - на водку кто же даст. Но и жинке эту сверхплановую трёшку ни один дурак не понесёт.
Вот это мысль! Наконец-то пошла, сермяжная! Я безотчётно, впервые, по-настоящему потянулся к блокноту. Вот с чего начинается настоящая журналистика!
- Опять, Калинкин, ты эту муть заводишь! - Окончательно рассердился председатель. - А ну, поднимите его! Ива-ан!
Когда его растолкали, Иван ошалело уставился красными, смятыми жарким сном глазами на стоящую рядом начальственную «волгу», приснится же такое, осторожно потряс головой, потом медленно-медленно, со стоном тяжелораненого бойца развернулся. Узнав наконец Генералова, расплылся в шальной улыбке.
- Кого я ви-жу! Дмитрий Луки-ич! - И тут же схватился за голову. - Ох, туды-растуды и так далее, больно-то как! На солнце, что ли, напекло? Хлопцы, дайте попить что-нибудь!
- Я тебе дам попить! - Затопотал на него Лукич. - Тебе как человеку премию дают за хороший труд, - он свирепо покосился на нас с Лёнькой (но мы-то при чём?!), - а ты, мерзавец, куда её ухлопал? И что, скажи на милость, за утроба у тебя такая ненасытная?!
- Ой, хреново мне, ой, хреново, - заметался головой по стёганке Ваня. - И что вы все на меня взъелись? Дома жена-кобра проходу не даёт, в поле другой змий, бригадир, бросается, нехорошие слова произносит. А теперь сам председатель налетел, кощеюшка, вихрем чёрным. Да что я, за ваши, что ли, пью? Или работаю плохо? Или рожа у меня кривая? Да дайте же воды, гады! Чо уставились?! - Рявкнул Иван. - Не могу же я так разговаривать!
- Гляди, я тебе покажу теперь премии! - Зло пообещал председатель.
- А если я - две нормы? - Приподнялся на локоть Иван, принимая банку с колышущимся диском воды.
- И за две ни хрена не дам. Жинка пусть приходит и получает твои премии, а тебе - шиш. С маком.
Иван напился, вытер губы, задумчиво похлопал глазами, вздохнул и повалился опять на свою стёганку. – Вот и вам тогда шиш с маком, горынычи. Вместе с жинкой - шиш! На кой я буду пуп задарма рвать?
- Логично, - сказал кто-то и тоже вздохнул от безысходности.
- Поживём, увидим! - Грозно пообещал председатель и позвал нас. - Пошли комбайны смотреть. Сил нет с ним разговаривать! Калинкин! Показывай!
Третьим от края стоял в общем ряду довольно потрёпанный, с облезлой краской, но с яркими, значит недавно обновлёнными звёздами на бункере - СК-4. Сунув руки в карманы и подтягивая таким образом почему-то сильно разношенные спереди штаны к когтистым лапам орла, Калинкин повёл нас ближе к этой удивительной машине.
- Вот, сами смотрите. - Кивнул он куда-то под комбайново брюхо, под хедер (оказывается, это не ругательство!), и присел на корточки.
Лёнька же сноровисто полез под сам комбайн. Прости господи, под хедер. Минуты две молча рассматривал там что-то, может как раз его, а потом позвал меня.
- Лезь сюда. Не бойся. Гля! Ишь, ловкачи.
Довольно внятно и быстро он мне растолковал и даже пальцами показал, как сразу за подборщиком изобретательный Калинкин установил собранные на отдельной раме тракторные грабли с уплотнёнными зубьями. Умудрился таки.
- Поняли? Один момент. Мы покажем их в действии. Димка-а! - Позвал Калинкин. - Давай, заводи агрегат!
Димка - тощий белобрысый парень лет под тридцать в зелёном, какого-то странного покроя комбинезоне с широкими на больших блестящих пряжках помочами и множеством карманов и карманчиков, - шагнул к комбайну и ловко, сразу через несколько ступенек взметнулся на штурвальную площадку. Там он потянул за какой-то рычаг, комбайн вздохнул и грабли приподнялись, как бы оскалились. Вздохнула уборочная машина ещё разок своим, блин, хедером - и они опустились, плотным частоколом вонзили в землю острые зубы.
- Всем хороша! Осталось только назвать милым женским именем. И тогда будет полный комплект.
- Всего и делов-то, начать и кончить! - Скромно потупился Калинкин и вдруг его лицо озарилось застенчиво-горделивой улыбкой. - Можно передавать привет конструкторам.
Вот так! Наверно из-за одного только желания вставить кому-то фитиль русский человек всё такое, что и на голову не натянешь, и придумывает по ходу всей своей жизни. Да, в принципе, и живёт также!
Лёнька тем временем что-то быстро записывал в блокноте под набросанным там чертёжиком. Громовержец Лукич, заложив руки за спину, всё так же внушительно сбычившись, тяжело вышагивал вдоль ряда комбайнов и распекал по делу вызванного из полевой конторки механика бригады.
- Всем хороша машина, а брак допускает, как и всё в России - доступно объяснял нам Калинкин. - По техническим данным он даже предусмотрен, допуски там всякие, плюсы-минусы. А в целом возможны два процента потерь. Для конструктора совсем пустяк эти два процента, а в натуре - 50-60 килограммов на каждом гектаре. Прикиньте теперь, сколько получится по району, краю, стране даже? Сумасшедшая цифра, верно?! А мы вот грабли самодельные поставили и один процент ликвидировали. Герметизацию провели - и второй прикрываем. Так что доделывать нужно машину. Так и напишите. И не забудьте всё-таки при этом ещё и наш горячий привет передать!
Фирменный костюмчик-Димка, свесившись со штурвальной площадки, отрицательно покачал головой, как-то странно, несколько протяжно выговаривая слова:
- Это вы совсем напрасно, Володя. Комбайн - почти экстра класс. Можно сказать, хорошая машина.
- Много ты понимаешь, - отмахнулся Калинкин, - для вас там может быть и экстра, а нам лучше надо. Он, Димка-то, из Уругвая недавно приехал. - Пояснил комбайнер и покрутил у виска чёрным от масла пальцем, синий Вова на груди повёл крылом и презрительно сморщился: - У него тут ещё шарики не в ту, не в нашу сторону крутятся. Ещё загнивает помаленьку. Только и знает, что - экстра, что фирма, что очень даже хорошо. Не пойму вот только - всерьёз ли?! Особенно, когда про нас говорит. Вроде и с уважением, да что-то не совсем. Может, подкалывает так?!
Я, конечно, замер, думая, что и Лёнька сделает охотничью стойку на бывшего уругвайца, вдребезги очарованного уникальной советской техникой, основанной на браке и браком погоняющей. Но тот и глазом не моргнул. Потом, в редакции, Куделин мне рассказал, что давно разработал эту тему (впрочем, по подшивке этого не слишком видно): о том, как и почему, какими именно конкретными ностальгическими чувствами обуреваемая в наш район несколько лет назад вернулась большая группа русских переселенцев. Их предки ещё до революции перебрались в Южную Америку. И теперь нам тут их перемётное потомство нет-нет да и шпильки вставляет. Того и гляди назад начнёт посматривать.
Однако то было потом, в редакции, а теперь я только-только заинтересовался феноменом уругвайского русака, как проявить инициативу опять не дал Лукич. Властным жестом, да рыком всё того же укушенного Зевса председатель уж влёк корреспондентов к своей колеснице - «Газ-24». Правда, её Димка-уругваец экстра-классом почему-то не называл. Наверное, на этот раз столь превосходной степени ему на язык просто не приходило. Терялся, бедолага, в эпитетах. Понятно. Столько лет вдали от Родины! Поиздержался словарный запас без родимой корневой подпитки, поиздержался!
Вечерело, когда мы, побывав в нескольких бригадах, выехали на грейдер, и Лукич приказал вознице поворачивать оглобли «до дому, до хаты».
- Только на Кутулук заедем, пыль смоем. Ты как, Лёня?
Меня он и не спрашивал. Трифоноскопия всё показала - с гнильцой парень оказался. С гнильцой. Хуже уругвайца.
- Давайте, заедем, - согласился чего-то смурной Лёня, наверно подустал маленько, а потом добавил проницательно: - К вечеру вода хорошая.
Километров этак через пять, когда впереди на далёкой, подёрнутой сизой вечерней дымкой возвышенности показалась центральная усадьба генераловского колхоза, наша запыленная двадцатьчетвёрка свернула вправо на узкий, едва заметный в густой траве просёлок. Мягко покатила по нему к плотной стене камыша. За нею в размах, от горизонта на севере до горизонта на юге, протянулась залитая багровым соком заката полоса водохранилища. На противоположной стороне его казался довольно отчётливым обрывистый берег. Навстречу потянуло влажной, пахнущей прелью и тиной, но всё же прохладой.
- А комары нас не съедят? - подумал я вслух.
- Рано им ещё. - Отозвался Лукич. - Осенью, верно, он здесь пощады не даёт. Летом же этот зверь смирный. Да и ветерок вон поднялся, если что, так разгонит супостата. Правда, и нам дрогаля задаст. Ты давай, к головному держись, там, на бетонке, выход к воде хороший.
Это он водителю, не мне, конечно. И понеслась тема рыбацких мест. Естественно, чрезвычайно занятная.
Головное сооружение - это устье канала, начинающегося в одной из старых балок, по дну которой стекали в реку талые воды. Когда Кутулук перегородили плотиной, вода затопила пойму, подобралась к косогорам и превратила бывшие балки в глубокие омуты, чистые от камыша и чакана. Из глухих зарослей выходят сюда на свободную охоту сазаны, ватажками гуляет тарань, краснопёрка и новосёл - гибрид, помесь сазана с карасём или толстолобиком, так и не запомнил, как его зовут. Великое и даже огромное множество его расплодилось за последние годы, взахлёб рассказывал Лёнька под одобрительное угуканье хозяина здешних мест, восседавшего на переднем сиденье. На удочку тот гибрид совсем не ловится, якобы жрёт лишь траву. Хитрый, не дурак. Лоб-то большой. В камышах и прибрежных зарослях для него тучнейшие пастбища и рыбаки берут зажравшегося гибрида только сетями.
- Кстати, может, поставим?! - Услышав о сетях, предложил всё ещё не вышедший из состояния азартно-гостеприимного радушия Генералов. - На ушицу, а? В багажнике 50 метров всегда есть, на всякий пожарный.
Действительно, чего только у него нет, а всё ещё подавай! Мало ему своего подвала, полного рыбой и пива. Да юркого исполнителя желаний рокового дедули Трифона. Да-а, наш человек никогда не наестся!
- Не соблазняй! - Вздохнул Лёнька. - Времени-то вон сколько. Окунёмся и поедем.
- Твоя правда, и мне дел ещё по горло. Но вообще, зря. - Согласился, остывая, Лукич. - Тут этого гибрида, да и сазана с толстолобиком, миллионы, правда, не всегда возьмёшь, видит око. Но много, очень много. Прошлый раз Петро Козлов со второй бригады перегородил сетью вон ту балочку и пугнул сверху. Думал, десятка два-три их там паслось, а они табуном рванули. Наш олух-то и обрадовался улову. А когда взялся за подборы тянуть - пусто. Совсем пусто, ни рыбы, ни сетки, всю в клочья разнесли, одно только подборы и остались. И штрафовать не надо было за браконьерство, сеть отбирать - рыбка сама это сделала.
Место для купанья Лукич выбрал действительно отменное - в самой голове канала, может даже на его лбу, облицованном бетонными плитами, не слишком круто уходящими в воду. Генералов, сбросив с себя просторные одежды, сразу полез в воду, и тут же закряхтел, застонал, надо полагать, от удовольствия, иначе конечно не лез бы. Лёнька сначала размялся, походил на руках, демонстрируя отличную физподготовку, вполне приличную для таких щуплых мозгляков.
- Утонешь, смотри! - своевременно и на всякий случай предупредил его я, - отвечай потом за тебя!
Лёнька тем не менее разогнался и прыгнул сразу на середину канала. Я спокойно нырнул вслед за ним и на всякий случай в то же самое место, поплавал немного и вылез на берег обсыхать. Хорошо! Комаров и впрямь почти не было. Не пыльно. Не жарко. Почти все компоненты комфорта, если не считать знобящего ветерка и соответственно появившейся гусиной кожи. Пришлось побыстрее одеться и тогда только согреться.
Лукич и Лёнька шарили под кручей у противоположного берега, изредка радостно матерясь. Раки в норах крупные попадались. Водитель поднял капот своей экстра-волжанки и стал зачем-то протирать двигатель, явно демонстрируя неиссякаемое трудолюбие. Именно за это ему Лукич в основном и платит. По дороге, улёгшейся вдоль канала километрах в двух, всё реже и реже проносились машины, В стороне, ближе к селу, вспыхнули красные и зелёные вензеля рекламы автозаправочной станции. Такие же вензеля, только в десятки раз длинней, цепочкой протянулись вдоль по водохранилищу - не знаю, для чего уж они там, пароходы вроде не ходят, интуристов нет, шпионы в камышах не шуршат, толстолобиков не пытают. Может, просто для красоты. Мы ж для одной только красоты готовы полмира бесплатно и обогреть и осветить. А вот там, на заправке, через громкую связь кто-то кого-то выругал по-женски нетерпеливым голосом. И тут же, будто откликаясь королеве бензоколонки, по всем берегам водохранилища нетерпеливо и раздражённо завопили лягушки. Дурной пример, как известно, повсюду заразителен.
- По местам! - Заорал рядом Лёнька. Я и не заметил, когда выбрался из воды собственной персоной сам заведующий сельскохозяйственным отделом районного «Авангарда». Не успел подать руку начальству. Куделин подпрыгивал рядом, бодрый и синий от холода, вываливал из закрученных в поясе трусов крупных, с растопыренными клешнями раков.
- С-соб-би-рай! В-в м-майку что ли зав-вяжи!
Вылез из воды и Лукич и тоже с раками в трусах. Мне снова стало зябко, на этот раз от страха и уважения к безумной отваге этих людей. Чем только не пожертвуешь ради охотничьего инстинкта! Интересно, что раки были какие-то в общем смирные, словно заторможённые. Наверно чем-то там впечатлённые. Ещё бы! Где побывать у Героя социалистического труда!
- Видал, Витёк, какие у нас зверюги водятся?! - И председатель с хохотом неуязвимого олимпийца стал извлекать свой улов чуть ли не из самого причинного места. - Лапти! Одного такого на пару кружек хватит!
- Один такой же и не на такое способен. - С благоговейным ужасом прошептал я, наблюдая с какой неохотой грозные членистоногие животные расставались с синими председателевыми трусами, уж до того им и вправду понравилось там. Затем я собрал-таки, отважившись, в майку своего непосредственного шефа десятка три этих кусачих, изворачивающихся лаптей. Мда-а, вместительные однако трусики носит начальство. И отнёс в машину, стараясь, чтобы никто из них меня при этом не цапнул. Впрочем, те, что подержались за Генералова в его трусах, действительно вели себя намного подавленнее. Можно сказать, корректнее. Наверное, он их и вправду впечатлил. Точнее, подавил. Авторитетом.
- Давай, пакуй гадов! - Радовался добыче завсельхозотделом, вытряхивая последних зацепившихся раков из трусов, и тут же объяснил причину такой радости. - За этих раков шеф нас два дня пивом поить будет, пока не кончатся. Может даже на брудершафт. - И запел, всовывая в рукава рубашки мокрые руки: - «Моя милка переплыла через реку Енисей, У неё в трусы набилось окуней и карасей»! Ох! Сдохну, до чего холодно, в воде-то тепло, не надо было вылезать!
Вот и не вылезал бы, в самом деле. Люди бы только вздохнули облегчённо. И перевели дух.
В редакцию мы вернулись, когда совсем стемнело. Наш кадиллак, он же антилопа, лихо вкатился во двор, скользнул лучами фар по штакетнику вдоль стены типографии с ярко освещёнными окнами и, сделав по обыкновению крутой вираж, остановился у самого порога редакции.
- Прошвырнусь часок? - Вопросительно глянул на Лёньку Волков. - Тут недалеко. Бензин есть, отчитаюсь.
- Шеф, наверное, ещё в конторе. - Ответил Лёнька. - Он тебе прошвырнётся! А потом отчитается.
Это предположение, похоже, не лишено было основания, так как окна в редакции светились бодрым пламенем. Но вот из коридора, выходящего на крылечко родного двухэтажного небоскрёба, сквозь настежь распахнутый дверной проём послышались голоса. Говорило сразу несколько человек, явно что-то сильно умное, потому что разобрать ничего нельзя было. И вдруг в общем гаме мощно вознеслось есенинское: «…Но только ты ни капли не поймёшь, Чем я живу и чем я в мире занят!»
- Ага! Чего тут не понять?! Всё ясненько! - Просветлев, констатировал Лёнька. - Керосинят, голуби. Вот они чем в мире заняты! Пока другие горбатятся на него. Я и забыл совсем, что наш мэтр обещал сегодня пузырёк и, как настоящий пионер, сдержал своё обещание. Ладно, Санёк, езжай, ты и в самом деле никому не нужен. Но особо и не гарцуй! Витёк, где наш раковый закусь?! Варить будем. Э! Э! Э! Санька!!! Стоп, машина! Отдавай раков! Ишь, жук, разогнался!
Глава 4. Подвиг механизатора
Дней десять до начала уборки мы мотались по всему району, организовывая рейды активистов печати, участвуя в деятельности бригад взаимопроверки. Порой мне казалось - целая жизнь прошла за эти десять дней. Столько всего всякого было, иной и за год не испытает. Честное слово, я бы журналистам, как на фронте, один день за три считал. Тем более что и отдача этого дня бывала довольно-таки весомой, не рядовой, во всяком случае. Наш «Авангард» громил, разносил в пух и прах нерадивых, восславлял тех, кто до выговоров успевал вывести всю уборочную технику на линейку готовности. Но основной уклон публикаций был всё же критический, подстёгивающий. Громкие, на всю страницу аншлаги объединяли серии материалов с такими заголовками, как «Бьём тревогу!» (причём, били мы её чаще всего довольно сильно, порой, даже наотмашь). И остальные - «Иван кивает на Петра», «А время не ждёт», «А ты подготовился к жатве?!» и прочие необычайно оригинальные авторские зацепки и запевки.
Редактор в эти дни приходил из райкома весёлый, заботливо смахивал с наших натруженных плеч горячую пыль дальних дорог.
- Кузьмич доволен, ребята, должен вам сказать. Сегодня обсуждали на бюро вчерашний рейд. Ивану и Петру по строгачу вкатили. Больше никто не кивает. Нечем.
- Будет теперь мне с них магарыч! - Сокрушался Лёнька. Он буквально только что рассказывал мне о ночном банкете в степи, который устроили для его рейдовой бригады в колхозе «Заря» эти самые Иван да Пётр. - Следующий раз ты туда поедешь.
- Надеешься, и меня угостят? - Сообразил я.
- Ещё бы! Спрашиваешь! Особенно после такого финала. На руках будут носить, пока в какую-нибудь балку не выбросят. Хорошо, если ногами вниз.
В канун жатвы, когда завершились все подготовительные работы и район замер, переводя дух перед главным, итоговым испытанием года, в нашем отделе как-то к вечеру поближе зазвонил телефон, и надо сказать довольно требовательно зазвонил. Сердце ёкнуло - вот оно! Судьба! Начинается! Как всегда, буднично так.
- Ал-лё-о! - Мелодично, игриво пропело в трубке. - Это вы, товарищ Куделин?
- Он в бегах. Что передать в вечерней радиограмме?!
- А-а… вы кто?!
- А вы?
После небольшой паузы тот же голосок, слегка задеревенев, предупредил:
- Будете говорить…
- Здорово, Виктор! Генералов на проводе. Да-да, «-ов» на конце, «-ов». Не придуряйся, знаю - ты, раз Лёньки нет. Значит так - пиши! Как ему обещал, звоню. Телефонограмма? А хоть и так. Завтра начинаем. Что? Замучил ты меня, корреспондент! Конечно, завтра, с утра. Ты что, глухой? Ах, да, связь. Так вот, пиши дальше: кое-кто у нас сразу на рекорд замахнулся. Хотя бы шалапут этот, которого ты видел - Ванька Курилов. Помнишь, на полевом стане растолкать не могли?! Вот-вот. Божится 120 гектаров за сутки свалить. И без трёшки. Хе-хе. Можете об этом сразу печатать. Успех гарантирую!
Только положил бережно трубку - как Лёнька заявился. И сразу спрашивает встревоженно:
- Генералов звонил?
- Догадайся!
- Ага! Начинает! Всё-таки он! Опять всех обошёл. Райком он ещё в полдень известил, вот фон-барон! Шеф - он у Кузьмича ещё - дал команду запрягать. Моё мнение - туфта. Твоё дело - проверить. Едешь немедленно. Завтра к вечеру 120 строк по числу скошенных гектаров на первую полосу со снимком. Ясно? Шуруй, мила-ай!
Начинало темнеть, когда я выехал на кутулукский грейдер. Мотоцикл, отдохнувший за последние два дня предуборочного затишка, тянул ровно, послушно, без всякого напряжения. По обеим сторонам на приличном отдалении незаметно линяли в густеющие сумерки лесополосы. Впереди по всей видимой линии горизонта таяла светлая полоска. Закат прошёл опять чистый, безоблачный - а потому и завтра быть хорошей погоде. Просто наверняка. Тут даже я плюну - и точно в центр круга попаду. Безо всякой ворожбы предскажу.
Всё-таки забавная, однако, ситуация получается. Герой Соцтруда, председатель знаменитого колхоза самолично звонит в райком партии, затем в редакцию, вызывает писарей, дабы прославить человека, которого сам считает в лучшем случае беззубым шалапутом. Уж очень смахивает на запланированный подвиг. 120 гектаров на жатку, да за сутки - это по всем нашим статьям - подвиг. Стаханову и не снилось! За такое, в принципе, также можно звание Героя давать со всеми причитающимися! Будет тогда Генералову напарник-герой. Так что Лёнька не без причины убеждён, что мы имеем дело с очевидной туфтой, с явно конструируемым рекордом. Ещё никому в наше время на подобной технике не удавалось добиться хотя бы похожей выработки. При любом стечении обстоятельств! Даже с прости господи усовершенствованным хедером. Да одна лишь конструкция жатки, которую нужно просто заново создать, этого не позволит! Тот же Генералов, что, разве об этом не знает?
А секретарь райкома, а редактор многомудрый наш? Да все всё знают, ясное дело. Прекрасно понимают, творцы народного подвига. И в то же время вполне серьёзно рассчитывают на шальную Ванькину удачу, да может быть, плюс к ней - на «генераловский пресс». Наверняка Лукич всех в бригаде заставит пахать на Ваньку! Но рекорд своему шалапуту обеспечит! Как хочется всё-таки всем и всегда быть первыми! И почему так?!
Так что, в принципе, конечно, всё это понятно. И благие намерения, которыми, как известно, кое-что выстлано, - тоже. С первых же часов жатвы району и в самом деле необходим максимально высокий ориентир. Но не просто максимальный, однако и реальный же? А то что-то уж слишком и в самом деле всё смахивает именно на «туфту», на дутый, организованный рекорд. Вот недавно Лёнька рассказывал о скандальном случае в колхозе «Маяк». Примерно так же, как сегодня, позвонил в редакцию и в райком его председатель Тимофеев: радуйтесь, мол, - начали возить навоз, мобилизовали всю технику, организовали механизированную погрузку и выгрузку, работы кипят круглые сутки, в три смены. Все конечно обрадовались. А райком тут же обязал редакцию: этот подвиг срочно в номер. Народ должен знать своих героев. И соответственно походить на них. Хотя бы в навозном деле. Однако ехать в колхоз было поздно - вечер, номер свёрстан, скоро засылать в печатный цех. И Лёнька взял грех на душу - записал телефонный разговор с председателем и выдал за его подписью сто строк.
Шум был на весь район, поскольку с утра газета само собой разбежалась по хозяйствам, организациям и всяким прочим учреждениям. Инициативу «Маяка» одобрил райком партии, повсюду начали внедрять технологию круглосуточной вывозки удобрений. А Лёнька на следующий день всё-таки поехал в «Маяк» - и чтобы своими глазами посмотреть, как здесь работают, очистить совесть и чтобы дать более фундаментальный материал о великом навозном почине и таким образом до конца исчерпать выигрышную тему. Каков же был ужас его, когда Тимофеев вместо ферм, где должен был на полную мощь работать ставший почти легендарным навозный отряд плодородия, слишком уж поспешно повёз корреспондента исполнять желания, в колхозный сад, к винцеху. Но слишком хорошо тоже нехорошо. Однако тамошний председатель этого категорически не понимал.
«А к навозу ещё поспеем, - отводя плутовато бегающие глазки, успокаивал он Лёньку. - Сегодня вечером развернёмся в полную силу, сам увидишь, как здорово получается!».
На полдороге Лёнька катапультировался без парашюта из председательской машины и помчался в редакцию класть повинную буйну головушку на плаху. Его, не сразу, правда, но помиловали. Было смягчающее обстоятельство: другие хозяйства всё-таки внедрили по газетному почину «Маяка» круглосуточную вывозку благоухающей органики на поля. Добрая идея не пропала, осталась доброй, но, как и положено, – с запашком. С ним, родненьким, с ним. В результате район первым в зоне или даже чуть ли не в крае выполнил план по вывозу "отходов животноводческого производства" на поля Родины. Отчего она вся и заблагоухала.
Нет худа без добра. А навоза - без передовика. Точнее так, был бы навоз - а передовик найдётся. И наоборот. Так что вполне может быть, что и этот сигнал из «Колоса» такая же дальнобойно красивая липа, Может статься, в райкоме отлично понимали это, но всё же решились придать самой широкой гласности пусть даже не совсем реальный ориентир. Почин-то дело святое, изначальное, и цель и роль его не только в конечном производственном результате, но и в высоком духовном подъёме, способном охватить тысячи других людей… Главное - взять Берлин. И он всё равно будет взят. Неважно, какой ценой. Тут главное - показать, как правильно закрывать грудью амбразуру. И потом каждый год гордиться количеством ударно легшим на неё.
К конторе колхоза я подъехал при свете фары. Генералова на месте не оказалось. Версия вредной Любки-секретаря, направлявшейся после изнурительного трудового дня домой, аж пошатывало сердешную от перенапряжения, - мол, выехал по бригадам. Во все времена суток про начальство везде один ответ, у нас по-другому не бывает. На ночь глядя выехал? Врёт, конечно. Где-нибудь у Трифона, своего исполнителя желаний, рыбу доедает в его сказочной пещере. В полудрёме. Или дома, у жены под боком - всё-таки поздно уже.
Тогда я решил выйти в свободный поиск Ивана Курилова. Первым делом куда? Ясно же. У диспетчера в конторе узнал адрес. Повезло. Он оказался дома.
- А-а! Корреспондент. Милости просим! - Нисколько не удивившись, чуть не с объятиями встретил он меня на крыльце, отпихивая ногой кобеля, молча пытавшегося вцепиться в мою штанину. - Проходь, проходь в хату. Полкан, в будку, подлец! Вот тут, гляди, не долбанись о сундук! - Это когда я уже долбанулся. - Понаставили старики своё приданое, шагу не ступишь без спотыкачки. Что, Генерал, небось, вызвал? Он это любит, славу-то!
- А то ты не любишь? - Растирал я занывшее колено.
- Эт тоже верно. - Почесал Ваня затылок. - Тут ты прав, ясен пень.
Вошли в большую и просторную, залитую ярким светом, комнату. В красном углу работал цветной телевизор, шёл футбольный репортаж - наши выясняли отношения с какой-то зарубежной командой.
- А вот новая атака советской сборной… К воротам гостей рвётся по краю Реваз Шенгелия. Обвёл Риля, второго защитника, пас в центр на Блохина. Ну-у! Это не по правилам, а судья не видит - Блохину-то бить не дают! О! Какой пас! Пяткой - Гаврилову! Удар-р-р! Штан-нга-а! Мяч откатился набежавшему Буряку… Гоооол. Какой удар! Какая сила! Какая кр-расота-а! Короче, наши вышли вперёд.
- Люблю Озерова. - Застенчиво признался Ваня. - Здорово комментирует, собака. Но завтра и мы выйдем вперёд. Увидишь! И чтоб так же написал про меня - Гооол! И я в красной маечке рву на себя штурвал, словно лётчик.
- За мной не заржавеет! Ты главное забей!
Посидели, поели, поговорили. Досмотрели до конца футбол. Дошло и до производственных секретов предстоящего подвига.
- В ней всё и дело, конечно, всё-таки в жатке. - Сознавался, смиренно допивая домашнее молочко завтрашний передовик социалистического производства. - У нас вот поговорили об опыте украинцев, всюду доложили, что поснимали с жаток мотовила, да на том и успокоились. А я действительно снял и теперь могу гнать на самых больших скоростях. И двойные косы для крепости поставил. Попробовал вот сегодня на обкосах - птицей летит моя жатка, аж дух захватывает! Да ладно, завтра сам увидишь. А пока давай постилать. Жинки моей нет, в райцентре у сестре гостит. У сестре, говорю. Завтра приедет.
Ночью на диване передовика социалистического соревнования мне снились всякие глупости, вроде Генералова за штурвалом жатки, при ближайшем рассмотрении оказавшегося сестрой Ваниной жены, которую я никогда не видел. Но в принципе, конечно, ни от чего никогда зарекаться не стоит. Может она тоже какой-нибудь подвиг нам заделает. И тогда я стану летописцем их семейного подряда на подвиги. Приснится же такая духоподъёмная красота!
Ещё до восхода солнца, наскоро позавтракав, мы выехали со двора. С облачного востока тянул прохладный, сырой ветер. Вот тебе и закатные приметы! Кто их только придумывал!
- Роса выпала, слышишь? - Перекрывая гул мотора, крикнул Иван. - Погодка-а!
Росы я не слышал и не видел. А вот что ветер сырой и холодный - это чувствовал, да ещё как. Всей кожей. Поэтому что «погодка-а» - это верно подмечено. То есть, пока что - ни к чёрту.
Выскочили на тракт, до блеска накатанный после недавнего дождя, и я поддал газку. Со свистом понеслись навстречу стоящие у дороги деревья, по сабельному размахивая ветками. Встречный ветер при очередном развороте за лесополосу плотным кулаком ударил в грудь, выхватил из-за пояса и раздул за спиной рубашку - точно парашют за тормозящим при посадке лайнером. Эх, красота! Если бы не такой холод!
Через несколько минут галопом влетели на полевой стан четвёртой бригады, подвернули к выстроившимся в ряд тракторам с навесными жатками.
- Стоп! - Скомандовал Иван. - Вот он, мой мустанг!
Я заглушил мотор и тут же от ближнего дома полевого стана кто-то крикнул хриплым со сна голосом:
- Иван! Ты, что ли?!
- Ни, дядь Миш, то тёть Груня к тебе на зорьку прикатила! - Засмеялся Иван. - Начальничка не было?
- Тута он, с вечера ещё. Будить, что ль?!
- Пусть отдохнёт! - Великодушно отсоветовал герой разгорающегося дня великого подвига. - Ещё намается, сердешный! Со мною-то.
Сбоку Иванушкин мустанг действительно чем-то напоминал норовистого скакуна - такой же поджарый и длинноногий. Впечатления не портила и навешенная спереди низкая жатка. Матовым синим светом поблёскивали капот, высокие подкрылки, чуть отклонённая назад кабина, в стёклах которой всё пуще пламенела утренняя зорька. Мотор, у которого Иван хлопотал, готовясь к подвигу, даже весь в свежей краске - ни пыли на нём, ни потёков горючки или смазки. Подготовились и впрямь, что надо. Даже избыточно, если иметь в виду краску на двигателе.
А вот и он - первый солнечный луч сквозь облака, запрудившие восход. Этот долгожданный товарищ всё-таки прорвался, упал косо на синие деревья и побежал к горизонту, вперёд, на запад. Вот он спрятался ненадолго в терновом буераке, потом бодро перескочил через ещё одну лесополосу, стеной вставшую на пути, и помчал себе дальше по спеющему полю - теплый, конечно, и светлый. В далёком селе - а слышно чётко - встрепенулась и грянула разноголосая увертюра начавшегося дня, в исполнении хора петухов без оркестра. И только после этого хлынула лавина солнечного огня. Она размыла тесные берега облаков и гигантским приливом света и тепла наконец захватила мир, только что казавшийся абсолютно необъятным и безнадёжно холодным.
- Новый, что ли, у тебя трактор? - Это я произнёс. Потому что требовалось что-то по-настоящему возвышенное сказать в эти волнующие минуты.
Да и не давала покоя свежая краска на двигателе. Зачем же нужно было красить его, в пыльную-то страду? Прямо как траву в армии перед приездом какого-нибудь генерала из штаба. Кого впечатляли? Под корреспондентов чистились-блистились?! Может и вправду для Генералова, но только своего? Или на самом деле настолько развитым оказалось внутреннее чувство красоты у наших механизаторов?! В таком случае, действительно поистине безбрежен и богат оказался внутренний мир советского человека! Оттого Запад так и злится на него. Ой, не напрасно он так делает! Чувствует, собака, как отстаёт.
- Да где там новый! Третий сезон ходит. А что - хорош? Считай, весь в хозяина. - Скромно заметил Курилов, слегка бронзовеющий в лучах встающего дня. - Мы с ним друг дружку не подводим… Ну-ка, поберегись! - Иван с богатырским уханьем дёрнул за шнур. Короткой пулемётной очередью простучал пускач и, словно проснувшись, глухо и невнятно, но потом всё чаще и ровней, по-танковому зарокотал дизель.
- Физкультпривет ранним пташкам! – Это рядом с трактором остановилась председательская «двадцатьчетвёрка».
Вылезли Лукич и с ним ещё кто-то в туристическом комбинезоне и тёмном берете, похожем на пробковый колониальный шлем. Естественно, корреспондент, но только теперь, наверное, из самой «Правды». Могу поспорить, с утра пораньше обработанный угодником Трифоном, уж больно сиял тот важный белый человек из самой всевышней метрополии. За «волгой» командующего махновской атакующей россыпью подкатывали к тракторам и комбайнам мотоциклы с механизаторами - сплошь чубатыми и воинственными. Как там поётся в советской народной песне? «Нам хлеба не надо – работу давай!» Так вот, работа или как там тебя, держись теперь!
- Что, герой, готов? - С приличествующей случаю торжественностью пожимая Ивану руку и оглядываясь на пробковый шлем за спиной, спросил председатель. - Ничего не забыл?
- Кажись, нет, всё в порядке. Разве что вот закусь… - Не мог Иван с любимым председателем без подначки разговаривать.
- Я тебе закушу, гляди мне! - Вздрогнул Генералов, косясь на важного «правдиста» в пробковом шлеме, равнодушно поджидающего рекорд сразу и прямо тут, оприходовать побыстрее, не сходя с места. Да ещё погрозил пальцем. - И завтрак, и обед в поле подвезут.
- Косы вот ещё надо с собой прихватить запасные. Нашёл, Павел Григорьевич? - Все обернулись к подошедшему механику бригады.
- А чего их искать - здесь они, на складе.
- Так давай их сюда!
- Чего с ними таскаться по полям? Сказал, подвезу, когда надо будет, значит, подвезу. Не сомневайся, глаз с тебя не спустим. Минуты не простоишь, как заменим тебе, что хочешь. Даже самое дорогое.
- Гляди. Задержишь - мы с председателем на пару тебе голову свернём набок. Понял?! - Вот как, оказывается, без шуток, говорят с инженерами настоящие передовики производства. - Так и станешь ходить! Ладно, поехал я. Как в загонку войду - засекайте время.
Застучали, захрапели первыми, холодными, оборотами, взрычали потом на всякие-разные басы и баритоны двигатели соседних машин. Тучей взвились над полевым станом, круто пошли в почти безоблачное, поголубевшее небо две эскадрильи местных сизарей в воробьином исполнении. День и в самом деле выдавался отменный. Генералов похлопал Ивана по боевому плечу. Мустанг рекордсмена, задрав над землёй пустую, без привычного мотовила жатку, взревел мотором. Уборочный агрегат, слегка покачиваясь на ходу, в крутом вираже вывернул на полевую дорогу, а затем покатил напрямик через скошенный луг. Явно куда-то наособицу. Высунувшись из кабины, Иван издалека махнул мне рукой. Ветер принёс сакраментальное:
- Догоня-ай, пресса! - И канул, как в легенду. То есть, подальше.
Поле же, на которое один за другим в заранее подготовленные загонки входили остальные тракторы и комбайны с жатками, было рядом с бригадным станом. Всё выше всплывающее солнце наискось заливало его потоками света и, серое, подёрнутое предутренней дымкой, когда мы часом назад проезжали здесь, оно теперь буквально на глазах превратилось в золотой начищенный слиток.
«Правдист», сдвинув на ухо тот самый похожий на берет пробковый шлем, с любопытством выглядывал из окошка председателевой машины (свою-то этот жмот поберёг, оставил у правления), а потом трудолюбиво наклонялся, то ли над блокнотом, то ли диктофоном. Надиктовывал. Творил уже. Сразу видно - мастер есть мастер! Ещё ничего нигде нет, а у него допекается почти. Небось, и правки потом не потребуется! Как у Пушкина. С пылу-жару да на первую полосу к царю!
Ко мне подошёл Генералов, косясь на оставленного маршала прессы - тем уж точно не покомандуешь.
- Ивана шукать хочешь? - Наблюдательно подметил хозяин здешних полей, тяжело отдуваясь. - Он на соседний массив двинул. Здесь ему тесно будет, не развернуться. Один будет воевать на всё поле… Во-он он, смотри!
Всё-таки выделил - специально выделил председатель своему любимчику отдельный лакомый кусок. Его подвиг поэтому и должен был выйти, как задумывался.
Вот эта картина во всей реальной красе! Точнее, в действии. Справа от массива ячменного поля, около которого мы остановились, вверх по длинному пологому склону по-хозяйски уверенно двигался проворный механический мустанг. «Эх, всё вокруг колхозное, Всё вокруг моё!». Так и чудилось это всепокоряющее стальное ржанье.
- Сидай со мной. - Позвал Генералов. - Чего мы будем издаля на него любоваться? Хоть и не терпит Иван, чтобы кто-то глазел на его работу, это редкий мужчина позволит, пока она не сделана, но нас, надеюсь, всё же не прогонит - как никак руководство колхоза и пресса. Да ещё такая…
Он опять покосился за спину, то ли уважительно, то ли всё-таки с неприязнью - иное ж дело, свои ребята-борзописцы, с ними и раков полные трусы наловишь и чертей навтыкаешь за милую душу, без всяких последствий. А вот генералу с маршалом не сильно дружится, ясный пень! Впрочем, маршал от прессы, «правдист» благоразумно остался на бригадном стане. Основное этот корифей наверняка ухватил и наговорил в диктофон. Всё было ему, конечно, ясно-понятно и теперь только оставалось добрать какие-нибудь штрихи. Впрочем, можно и опытной машинистке в секретариате велеть это сделать. Нанести стандартные завершающие мазки. Оживотворяющие. А у меня в блокноте ещё и конь не валялся. Так что недостаток мастерства и должности восполняю ногами. Что поделаешь, так устроена жизнь!
Через несколько минут мы оказались у места подвига. Ваня рассекал его пополам прямым, будто по линейке отчерченным прокосом. Словно пирог к празднику резал.
- Во, глазомер! - Лукич восхищённо почмокал. - Силён, однако! Хоть и поругиваю иногда Ивана, но лучше его я механизатора ещё пока не встречал. Не работает, а песню поёт, артист, да и только! Глянь - натуральный пробор заделал! Почище столичного парикмахера!
- А помните, как вы его тогда, у комбайнов, шерстили?
- И что? - Снисходительно улыбнулся Генералов. - Я ж тебе и растолковываю, заслужил он тогда, вот я его и шерстил, родимого. А теперь на весь район подниму. И тоже - за дело. Я - такой. В почёте и славе будет у меня ходить. То дело наше, семейное, когда мы ругаемся, а на людях нам это ни к чему. Только тебе говорю, как своему, - и никому больше. Вот так-то вот! Запомнил? Хорошенько запомни! А тогда и поймёшь, что писать и как.
Такова она и есть на самом деле - родимая школа мастерства! Всё, конечно, до боли знакомо, а тем не менее как-то совсем по-новому прошибает! Душевно, с надрывом всего и вся. Как от пули со смещённым центром тяжести. На должности дежурной бабочки внутри.
Снизу по золотому склону прямо на нас ходко выплывал синий как бес Ванькин трактор. Даже пыль отскакивала от его пугающе свежей краски. Точно - дьявол. Где-то под ним и над самой землёй скользили его невидимые стальные косы. Попадись только мышка или суслик. За высокой стеной ячменя не было видно и самой жатки. И только сбоку от трактора крутым буруном вздымались и сразу же спадали, сваливались в круглый валок решительно скошенные жёлтые стебли. Эти вот попались.
- Видал, что делает, гад, а? - Восторженно толкал меня в бок Генералов, «правдиста», небось, не толкнул бы. - Пиши, Виктор, пиши, как оно и есть -вот он, настоящий герой настоящей жатвы. Вот какие у нас механизаторы есть! Да им не жалко и всю страну доверить! А что?! Вот это мысль! Ты чего не пишешь?! Запиши её! Только механизатор спасёт Россию! Записал? Наш, с юга! Попомнишь ещё мои слова! Он ещё возглавит страну!
Что ж, конечно, запишу на всякий случай. Мне не жалко, может и попомню. Для того в конце концов и прислан. Пусть себе спасает страну. От сусликов. Она, наверное, того и заслуживает - чтобы её спасал именно механизатор. Впрочем, про такие дела пусть тот, в пробковом шлеме, пишет. Это по его епархии. В ней кого угодно раскрутят.
Близко, совсем близко мустанг грядущего победителя, вступающего в своё ослепительное, суверенное бессмертие. Почти рядом вскипает выхлопной бурун из шелестящего, почти настоящего золота. Стебель к стеблю, колос к колосу лёг поперёк поля второй хлебный валок. Иван величественно махнул нам рукой, как римский триумфатор, что-то подобающее крикнул почти как «Аве, Генерал! Идущий на рекорд приветствует тебя!» и, круто развернув уборочный агрегат, снова вошёл, буквально вплавился в янтарную стену ячменя.
- Вот и в путь добрый! - И растроганный генерал Лукич помахал ему носовым платочком вслед, - Не поверишь, так теперь, безостановочно, и будет махать до завтрашнего утра. Но ты пиши смело, ручаюсь - Иван сделает всё-всё, что запланировано. По-другому у нас просто не бывает. Ты куда теперь - в редакцию? Согласен, жми, так и быть. Лёньке привет! А я к тому - в берете. Ты понимаешь, надо. Да и Трифон заждался.
А-а, тогда да. Тогда, конечно.
Глава 5. Спасение колхоза «Правда»
Лёнька встретил меня на парадном крыльце редакции. Показался он мне каким-то странным: сидел на перилах и курил, взъерошенный. Так что скорее я его встретил, а не он меня. Я ему на самом деле просто попался.
- Садись, покурим. - Подвинулся, освобождая место на перильце.
- Ты чего такой?!
- Хо-хо, парниша, не всё сразу! Как съездил?!
- Пока ничего. Только начали. Но снимок сделал. Надо отнести в проявку и печать. Завтра сдам положенные сто строк, сразу как результат куриловский узнаю.
- Сто двадцать! По числу гектаров же!
- Хорошо-хорошо, сто двадцать!
- Давай, строчи. - Лёнька несколько раз жадно затянулся и, не глядя, щёлкнул окурок за спину, как за борт. - Теперь пошли. Только сразу не падай.
На пороге завотделом одёрнул рубашку, проверил штаны (оказывается, вновь пришла мода на застёгнутые ширинки), несколько раз провёл пятернёй по лохматой голове. Заинтересованно внимая и столь необычному Ленькиному настроению и его ещё более непонятному, стильному охорашиванию, я вошёл вслед за ним в чертоги районки и тут же в привычной табачной атмосфере второго этажа верхним чутьём взял тонкий аромат духов. Всё ясно! Полундра!
В дверях нашего отдела, перекрыв массивной тушей весь проём, подпирая притолоку, в состоянии изумительно большого вдохновения высился сам великий и неподражаемый Иванов-Бусиловский. Ни обойти, ни вскарабкаться. Настоящий тромб.
- Конечно, вам у нас понравится, де-воч-чки! - Ворковал он своим ещё более необыкновенно нежным, просто особеннейшим тенором, самым неотразимым из всего его поэтического арсенала. - Мр-р-р… А какая здесь рыбалка! А ра-аки!
- Да что вы говорите?! Надо же! Обожаю… раков! - Откликнулось из глубины отдела чьё-то лирическое меццо-сопрано. - А они кусаются?!
- Что вы, что вы?! Может, какой невежа разок и ущипнёт, хо-хо. - Аккуратно, в нос, как в тряпочку, посмеялся Бусиловский, не выходя из охотничьей стойки. А вид у него… будь хвост, наверняка бы охотничью дробь выстукивал. - Но это пустяки. Зато какие экземпляры попадаются! Не поверите - до килограмма весом. Клянусь честью! У меня, кстати, есть отличные стихи на эту тему…
Мы переминались за спиной поэта, ожидая паузу в его рачьем экспромте. Не дождались. Лёнька не выдержал и согнутым пальцем вежливо постучал в мягкую поясницу заместителя редактора.
- Разрешите войти, милостивый государь?!
- Кто там? - Не оборачиваясь, вдруг пискляво раздражилась поэтическая спина.
- А там кто?!
- Ах, Лёня. - Неохотно посторонился поэт. - Покурил?
- Категорически извиняюсь, дела! - Сурово произнёс Лёнька, направляясь к своему столу, и тут же принялся там демонстративно рыться в бумагах. - О раковых шейках давайте продолжим немного позже. Может быть, во внерабочее время. Как вы на это смотрите, Илья Михайлович?!
- Конечно. - Вынужден был признать не свою правоту Иванов-Бусиловский.
А Лёнька по-деловому звал меня. Надо было расширять плацдарм.
- Заходи, не бойся. Знакомься с новыми сотрудниками. Точнее, сотрудницами нашего отдела. Лена! Можно без реверансов. А это - Шурочка или Санечка! Как же всё-таки лучше?
- Не всё ли равно-о?! - Спокойно протянула Шурочка-Санечка.
Это у неё звучало меццо-сопрано. Пусть, конечно. Лишь бы не колоратурно-астматическое. Значит, это она раков любит. Хорошо бы, если только их.
- Нет - Шурочка! - Твёрдо, прежним баритоном произнёс Иванов-Бусиловский, пропустив меня и вновь укрепив в дверях свой поэтический волнорез. И застенчиво добавил нежным своим голосом: - Мне так больше нравится!
- Это для вас. - Даже не глянул в его сторону Лёнька. - А мне всё больше ладится Санечка. Как тебе, Вить?! Стесняешься?! Он у нас, девочки, вообще очень скромный, тихий и доверчивый, как птаха. Правда, иногда задолбывает на раз. Сильно правильный потому что.
Бусиловский наконец понял конкурентный расклад и всё-таки ушёл. Не стал соревноваться с молодняком. Временно. И тогда Лёньку наконец сорвало и понесло, как разбойничий бриг тайфуном – то есть, далеко-далече. Сначала немного, потом всё дальше и дальше. Выкладывал этот тетерев как на зорьке - всё, что знал. Хотя его никто особенно не просил. Находка для шпионов.
Поэта унесло - Саньку Волкова принесло, редакционного водителя. Он заскорузлой провинциальной прозой, изысканно и тонко пахнущей машинным маслом, встрял в наш дверной проём, на освободившееся после Бусиловского место - и принялся молча не сводить глаз с новых сотрудниц. Так, конечно, и дурак сможет. Я прошёл к стенке, под карту района, уселся на новенький стул, специально для посетителей предназначенный. И в полном кадре увидел вторую нашу новую сотрудницу, Лену. Слегка некрашеную, слегка одутловатую - всё-таки постарше и поскромнее Санечки. Да и размерами во многом попроще. В смысле потолще. Как раз чтобы карьеру делать, не заморачиваясь на пустяки.
- А вы помощник Леонида Васильевича, да? - Спросила она глуховатым грудным голосом.
- Он мой первый зам. - Поморщившись, что прервали его живописания уборочных страстей в районе, ответил за меня Лёнька. - Друг, товарищ и брат. А также специалист по крупным и рогатым скотам.
- Как интересно-о! - Тянет и Леночка, прикрывая губами слегка дефектную улыбку.
– Но вообще пишет он хорошо, почти как я, будете у него учиться. Всему же остальному - только у меня! Тут ему ещё пилять и пилять! - И позырил на меня нахальным взглядом.
- О-ля-ля! - Тут по-французски говорит на это эффектная брюнетка Шурочка-Санечка, всё чаще поглядывая на Лёньку. Так что и без переводчика стало ясно, что в душе она тоже блондинка.
Да и по всему видать, что ей тоже очень интересно. Ещё бы! Судя по всему, такая чайка на лету всё схватит! Но явно не у меня, как Лёнька подметил, слишком скромной птахи. Так и слава же богу!
Тем не менее, за моим столом эта чернявая птичка, похоже, вполне и возмутительно освоилась. Все бумаги, перед тем продуманно разбросанные мною в удобном для меня беспорядке, теперь собраны в одну пухлую стопку моих трудов за последние две недели. И на стопке той, особый шик, раскрытой ракушкой лежит пудреница. Припечатала заранее все мои мысли. И ещё какие-то тряпочки-косыночки. Сразу видать, настоящая женщина, как считает моя жена. Какая ж это женщина, коли сразу не накладывает лапу на всё, что ей подвернулось под коготки да колготки?! Не обвешивает тряпочками, метки не ставит?! Территорию не метит?! Поскольку действительно забавное существо. Вдобавок конечно питается исключительно деньгами. Пишущая машинка, которую, помнится, оставил с наполовину отпечатанной страницей, одета в чехол и выставлена на подоконник. Неизвестно куда делись пачки сигарет, да большая, «семейная», коробка спичек… Вообще-то, натуральное хамство и невоспитанность. Эта бесцеремонная и забавная далеко пойдёт, одним словом.
- А вы нам покажете, чем рожь от пшеницы и ячменя отличается?
- Ух ты! - Невольно восхитился Санька в дверях, прервав своё уважительное молчание. - И такие бывают! А чем трактор от комбайна хотите?! Или жатка от мотоцикла, а дизель от карбюратора?! Могу на пальцах!
- Покажем-покажем! Всё покажем! И как захотите! - Весело обещал, продолжая своё сольное выступление завсельхозотделом, рисуясь уж совершенно мужественным барбосом. - Главное, чтоб вы усвоили все мои показы! А также уроки. Вот, например… Всем слушать сюда! Например, говорю! Вся наша жизнь, действительно, очень интересна, как исключительно тонко подметила Леночка. Сегодня, в частности, мы всем отделом должны провести операцию под кодовым названием «Сливки». Вас вовсе не случайно к нам на усиление кинули, уверяю. Так что, девочки, вы сегодня с корабля на бал. Первый день своей преддипломной практики вы запомните на всю оставшуюся жизнь! Правда, Витёк?!
- Уж он постарается! - Мне, деваться некуда, пришлось подтвердить. - Уж он покажет вам как следует! Особенно на пальцах.
Своему кипучему шефу я по-прежнему внемлю благосклонно. Никогда не знаешь, какой фортель выкинет. Ни за что не соскучишься. А что ещё ему от жизни надо, как не возможности по любому поводу повыдрючиваться?! Девочки же, как видно, подвигают его и вовсе на что-то необычное. Как никогда проявилось его фирменное, свирепо-нежное обращение с женщинами. Почему он такой, неизвестно. Матюша, закадычный враг, утверждает, что в детстве Лёнька всё-таки был женат, но его супруга погибла смертью храбрых прямо на кухне - мужа неудачно покормила. Бусиловский же высказывал убеждение, что Лёнька никогда не был и не может быть женат, ибо он слишком влюблён в женщин, почти как поэт, чтобы любить одну. Искренне убеждён, что мужики гуляют не потому что кобели и сволочи. Точнее, не только поэтому. А потому что все женщины прекрасны.
Так что он и в самом деле сукин сын. Да теперь ещё и в ударе, видите ли. А когда сукин сын пребывает в ударе - это тоска, я вам доложу! Вот он резко отклоняется на спинку стула и, уперев сжатые кулаки в крышку стола, - так очевидно невольно воспроизводит оперативную стойку бывшего своего начальника по уголовному розыску, - довольно членораздельно произносит речь перед вдвое численно выросшим составом своего отдела:
- На-ша за-да-ча сос-то-ит в следующем: определить, насколько районный молокозавод объё… в смысле, обжуливает колхоз «Правда» на систематическом занижении жирности молока. Специально для вас придерживал тему, под прилавком, можно сказать. Будем спасать «Правду». Во всех смыслах.
Суть дела и в самом деле казалась достаточно неординарной, именно под-прилавочной. Неделю назад в редакцию пришло анонимное письмо из этого колхоза, в котором неизвестный доброжелатель под большим секретом, прямо на ушко сообщал нам о преступном бездействии колхозных центрифуг, с помощью которых определяется жирность молока, о том, какие благодаря этому создаются великолепные возможности для хищений на молокозаводе. На летучке Белошапка долго вертел это письмо в руках и мы всем миром гадали - стоит ли возиться с анонимным секретом. Центрифуги действительно не работают, это мы сразу установили, а вот хищения как обнаружить, здесь за что ухватиться?! Тут лишь уголовный розыск, а точнее ОБХСС и может справиться. На молокозаводе такие спецы-жуки сидят, что любого газетчика, каким бы знатоком он ни был, в два счёта обведут вокруг пальца. И плакала тогда народная вера в газету, как последнее прибежище справедливости.
- И куды тогда бечь?! - шутливо возоплял Лёнька.
- Так берёшься, Лёня? - В который раз спрашивал редактор.
- Дохлый номер! - Мотал Лёня головой и уточнял: - Потому как милиция рыла там и ничего не раскрыла. Всё гладко. Всё сходится.
По сути Лёньке просто не хотелось связываться с этим обременительным, хлопотливым, да ещё чрезвычайно сомнительной отдачи делом. Тогда не хотелось. А может и вправду боялся потери читательской веры в себя, любимого.
- Ладно, пусть пока полежит, - вздыхал редактор и, сунув анонимку в стол, переходил к следующему вопросу.
И вот теперь Лёньке вдруг захотелось. Может, перестал бояться. Или понял куда бежать, в случае чего. Конечно, теперь, в компании с девчонками он это запросто, хоть на край света. То ли материал отлежался, то ли элементарное вдохновение сыщичье наконец сошло на белёсу буйну головушку. Во всяком случае, малопредсказуемый завсельхозотделом внезапно встряхнулся и поднял в присутствии в сущности посторонних для редакции особ такое дохлое, как сам считал, дело. Глянув на меня и сообразив о чём я думаю, он слегка запнулся и всё же невозмутимо продолжил:
- План разработан скрупулёзно, в деталях. Твоя задача, Витёк, раздобыть несколько бутылок с плотно притирающимися пробками. Можно из-под шампанского. И можно пустых. Моя же задача - обеспечить рейдовую сыскную бригаду двумя видами транспорта. Может быть, наши юные коллегини остерегаются принимать участие в расследовании, которое обещает стать поистине блистательным и соответственно незабываемым? И жаждут всё-таки сохранить молодые жизни для грядущих поколений? - Это его несло на предмет проверки того, насколько практикантки клюнули на его тупую удочку. - Погонь, стрельбы, трупов и прочих очаровательных мелочей в этом деле, к сожалению, не гарантирую. Хотя всякое может случиться. Это если честно.
- Что вы, что вы?! - Клюя восторженным дуэтом, тараторят Леночка и Сашенька. - Это ж так интересно! Так замечательно! Перестрелки, погони там всякие!
Вот и приплыли. Теперь всем нашим делам-заботам каюк. Да ещё в разгар уборочной страды! Нашёл же время! Можно было и осенью, после завершения уборки взяться. Чёртовы бабы, как всегда выбрали безукоризненный момент поломать все планы мужикам! Сидели бы там у себя где-нибудь и не рыпались!
- А что нам надеть? - Доверчиво звучит главный от сотворения мира женский вопрос. - Брюки можно?
- На ваше усмотрение! - С изысканным благородством истинного денди отвечает Лёнька. - Но можно и без них обойтись. Ещё вопросы есть? Тогда без шуму и пыли по вновь утверждённому плану - аллюр три креста! Вперёд!
- Выйдем, курнём? - Дождавшись паузы, предложил я.
- Пока отдыхайте, девочки. - Соглашается, нехотя поднимаясь из-за стола. Лёнька. - Мы быстро. Вернее, это он быстро. А мне ещё кое-куда надо. Ариведерчи!
- Ах, какие вежливые, хорошие ребята! Если б они ещё и получше одевались! - Слышим в коридоре Сашенькино меццо. Но это, конечно, была просто констатация совершенно очевидного факта - но куда деваться, с нашими-то зарплатами?! А всё равно обидно.
- Откуда эти сраные богиньки?! - Сердито спрашиваю Лёньку на крыльце.
- Практикантки? - Уточнил заведующий сельхозотделом. - С журфака, вестимо. Наш университет. Месяц или два, там будет видно, попрактикуются, мягко говоря. Приготовятся, пташки, к суровой журналистской жизни. Но очень уж серьёзные. Карьеру пришли учиться делать. Это у нас-то! Смех и грех. Попросили шефа закрепить их за самым трудным отделом. Так что, наверно, ещё и комсомолки. Поэтому, естественно, прямым ходом к нам и попали. Так что именно суровые будни мы им теперь и должны обеспечить. Иначе не вырастут бедные. Думаю, ты сразу догадался, что, прежде всего, в профессиональном смысле. Впрочем, вижу, ты полностью готов к педагогическому подвигу.
- Нашли же время, чёрт возьми! И без них запарка. Без твоей внезапно образовавшейся сливочной операции! Вот только её не хватало на нашу голову!
- Не моей, а нашей операции. - Ещё раз уточнил Куделин. - Есть идея, шеф одобрил. Всё просто, на самом деле. Суть: берём пробы молока прямо из молоковоза на доильных площадках. Актируем и быстренько везём на завод с просьбой продегустировать в смысле жира содержимое наших бутылочек. Легенда такова - мы, мол, из соседнего, Кировского района, хотим проверить, правильно ли в наших хозяйствах определяют жирность молока.
- А если спросят, почему у себя, в Кировском, на молокозаводе не проверяете?
- Видите ли, от нас до вас ближе, чем до них от нас. Усёк?!
- Допустим. Что потом?
- А потом - шёпотом-шёпотом. Всё тебе расскажи. Сваливаем за угол, ждём, пока подойдут наши заактированные молоковозы. Потом сверяем результаты и момент истины у нас в кармане. Упакован. Ну?! Талантливо же?!
- Ладно. Всё ещё ничья. Зря ты из уголовного розыска ушёл, товарищ Куделин! Для них твой уход - поистине невосполнимая потеря.
- То-то! В случае удачи ловим сразу двух зайцев: и жуликов за руку схватим и ментам фитиль вставим, у них-то ничего не получилось!
- …И практиканткам себя покажем, во всей красе. - Невозмутимо продолжил я. - Третий заяц. Даже пара. Зайчих.
- Спокойно, старик, спокойно. Это совершенно побочный фактор нашей магистральной производственной активности.
- А как же с Куриловым быть, с намечающимся правофланговым социалистического соревнования?! На него ж теперь весь район должен будет равняться, а там и край должен подтянуться. - Не успокаивался я. – Про жатву совсем забыл?! Сельхозотдел называется! Вот дела-а! Всё-таки милиционер всегда побеждает человека в человеке!
- Ты мне это - не вкручивай антисоветчину! Не милиция побеждает во мне, а элементарная охотничья стойка! А к Ваньке твоему всё равно только завтра утром ехать. Над заготовкой же его подвига вечерком посидишь, ничего с тобой не сделается! - Так и отрезал начальник.
- Допустим. А на чём мы такой оравой поедем?!
- Санька развезёт, шеф распорядился. - Лёнька резво сбежал с крыльца и приостановился. - Пойду в гараж, потороплю его, да и ещё по кое-каким делам двинусь, тебе знать не положено. Ты же пока в бурьяне под окнами пошарь, там тара должна быть. Мобилизуй богинек, пусть хорошенько сполоснут, чайник подогреют и ошпарят кипятком. Надеюсь, это-то они сумеют.
- Раньше не мог сам приготовить? Ошивался полдня в конторе, как петух в курятнике. Раз ты так всё продумал?! Или это нам знать тоже не положено?!
- Мне нельзя настолько опускаться, я-то теперь бугор настоящий. Ты ещё не понял?! Меня даже комары не кусают. Так что, пока, старик, не кашляй! - Самоуверенно засмеялся Лёнька и пошёл к гаражу, из распахнутых ворот которого на него преданно поблёскивали глазки редакционного кадиллака.
Вот так. Когда наш человек выходит на взлёт почему-то так и хочется ему врезать. Врождённая реакция. Исторически закреплённая в генах. Потому что сто процентов - теперь и на пьяной козе к нему не подъехать. Что же дальше-то будет, если сейчас расклад ни к чёрту?!
Глава 6. Начало операции «Сливки»
С первой частью намеченной специальной операции мы справились блестяще. Поехали на двух транспортных единицах - Лёнька с неотразимой, жгучей Сашенькой-Шурочкой на нашей, тоже знойной полуторке. Мы же с Леночкой, как бедные родственники, - на заезженном бедолаге-мотоцикле. И по разным маршрутам. Вот так – и тут каждому своё. За час, пока шла полуденная дойка, мы взяли пробы на четырёх фермах. Составили акты, которые были подписаны заведующими фермами и доярками. Строго-настрого предупредили водителей молоковозов, чтобы на заводе о наших пробах ни гу-гу. На всякий случай, для крепости уговора, им были обещаны пол-литры, - так, не помешает. Во всяком случае, надёжнее, чем угрожать лишением премии, почему-то, разумеется, глуповато, подумалось нам.
Затем спецоперация вступила во вторую, более интересную фазу. Здесь всё-таки не обошлось без разного рода шероховатостей. Пока ещё не началось массовое поступление молока, а лаборатория молокозавода, естественно, изготовилась к анализам, я с Леночкой и Сашенькой храбро двинул через проходную. Лёнька не без оснований опасался, что его могут опознать, притом, мгновенно (ещё бы, такая известная личность!). Поэтому он прятался за углом соседнего здания в полуторке, по-шпионски нацепив чёрные очки и надёжно прикрывшись газетой «Правда».
Мы же довольно быстро разыскали директора завода. Им оказалась Татьяна Васильевна Иванова. Именно так, простенько и со вкусом. С самого начала не зацепишься. Расчёт верный.
Выслушав просьбу, директриса удивлённо вздела вострые ятаганы бровей.
- Почему у себя, в Кировском, не проверяете?
- До вас, - строго следую заготовленной легенде, - от нас ближе, чем до нашего завода от нас.
Глаза Ивановой на мгновение подёрнулись поволокой. Но легко справилась с первым тестом.
- А сами вы откуда, из какой организации? - Стряхнула она наши чары. Глаза стали ещё холоднее, а губы ещё змеинее, пре-тонкими показались, как лезвия. Любой, кто поцеловал бы эту царицу молочного царства – так наверняка зарезался! Насмерть!
- Мы из группы народного контроля. - Не промах был и я со своей легендой. И предъявил, как и на проходной, соответствующее удостоверение, выправленное не без старых боевых связей бывшего мента Куделина.
- Ах, как ин… - Леночка опять, теперь уж явно невпопад затянула старую песенку и тут же осеклась. Всё-таки она действительно какая-то дефектная. Хотя и богинькой казалась.
Пришлось вовремя подхватывать и развивать, куда вывезет, предложенную тему, изображая простофилю-общественника из самого что ни на есть сермяжного, народного контроля:
- Да и интересно, конечно. Нам очень, прямо безумно интересно вообще посмотреть, как это делается. Анализ молока, я имею в виду.
- А-а-а. - Сразу успокоилась Татьяна Васильевна, слегка потеплела взглядом и почти равнодушно поинтересовалась: - Но как же вы так быстро сумели сюда добраться, дойка-то совсем недавно закончилась?!
- А мы, - глуповато хихикаю, - на сверхзвуковом. - И показываю на огнепышущий жабрами цилиндров мотоцикл; он стоял за окном, скромно потупив фару, сзади и внизу что-то подозрительно капало – картер потёк, добегался скотина, теперь масла не напасёшься. - Да и девчата ещё подгоняли, как извозчика. Они у нас в народном контроле любят, чтоб побыстрей! Контроль - дело быстрое, как известно.
Татьяна Васильевна тоже посмеялась столь неотразимой шуточке. Сразу видать, с юмором она в ещё больших ладах, чем бывший мент Куделин. Во всяком случае, теперь-то у неё уж точно отпали бы все подозрения, если они и были. А их как будто не было. Поскольку всё вроде у нас сходилось. И пока что не рухнуло. Тьфу-тьфу! Как и во всякой спецоперации всё ещё слишком неопределённо.
- У нас тоже такой «Урал». Он действительно быстро бегает. Когда есть от кого. Ха-ха-ха! - И продолжала ещё минуты две заразительно смеяться. При нашем полном, почти благоговейном молчании. Потом млечная царица разом оборвала смех, стёрла бритвенную улыбочку и с суровой важностью изрекла:
- Что ж, в порядке исключения можем помочь. Пройдёмте сюда.
И вот нехорошим голосом взвыла, а потом мерно загудела центрифуга и вскоре в наших руках оказался документ исторической важности: портвейн № 1 - жирность 3,8 процента, вермут № 2 - 3,9 процента, столичная № 3 - 3,79 процента и, наконец, жигулёвское № 4 - с жирностью 3,83 процента.
- А эта центрифуга у вас правильно работает? - Озабоченно, прикинувшись окончательным простофилей, смотрю я на проценты.
- Эта? - Снисходительно усмехается Татьяна Васильевна. - У нас все правильно работают. Не только эта.
Я решил немедленно воспользоваться ситуацией и перестраховаться:
- А вдруг нам не поверят? Знаете что, давайте по этим номерам записи соответствующие и на бутылках сделаем, мы тут всё подготовили вчерне, - протягиваю я Татьяне Васильевне отпечатанные на машинке акты. - И на этих актах. Только проценты жирности проставим и подмахнём.
- Как скажете. - Поджала Иванова губы, это которые как лезвия опять показались, того и гляди, вправду зарежет. - Мы за свои анализы отвечаем.
- И заведующая лабораторией пусть распишется, будьте добры, для крепости. Благодарим вас! Вы очень-очень нас выручили, честное слово! Всего вам доброго. По местам, народный контроль!
Всё! Вроде не переборщил. Или мне так показалось.
Вне себя от гордости за с блеском провёрнутую комбинацию, я совсем забыл о великом начальнике Лёньке, которого даже комары отныне не кусают, о капающем из картера масле и так газанул по асфальту, что бедная Сашенька, прыгнув было на сиденье за моей спиной и ещё не успев слиться с ним в единое целое, чуть не упала.
Только проскочив пару сотен метров и завернув на другую улицу, я заметил в зеркале заднего вида висящую на багажнике с перекошенным лицом практикантку и выскочивший как из засады кадиллак. Естественно, пришлось вспомнить о девушке, о шефе и о предстоящей финальной стадии операции «Сливки». Санечка-Шурочка, конечно, осталась жива, её наряды тоже, но на мотоцикл журфаковская богинька больше не садилась. Благоразумно перебежала опять в полуторку, приостановившуюся рядом.
Потом мы всей нашей механизированной сыщицкой колонной отъехали ещё и ещё, вроде как от греха подальше.
- Послушай-те-е, ребята-а. - Выбираясь из мотоцикловой коляски, когда мы остановились на порядочном отдалении от завода, заговорила принципиальная богинька по имени Лена; ей стало совсем неинтересно, даже дефектность её куда-то пропала. - По-моему, мы поступили всё-таки нечестно, не по-журналистски.
- Что ты имеешь в виду, журфак несчастный? - сняв шпионские очки, выпрыгнул из кабины Лёнька.
- Зачем нам было нужно выдавать себя за народных контролёров из Кировского района? Взяли бы и сказали честно - мол, из редакции, просим проверить жирность молока с таких-то ферм. Разве нам отказали бы?!
Эх, молодо-зелено. Естественно, Лёнька это в момент подсёк, но, будучи галантным и неженатым, а точнее неженатым и потому исключительно галантным, по собственному выражению, «непокобелимым» (все женщины прекрасны), принялся мягко, чуть ли не даже педагогично втолковывать практиканткам.
- Они, на заводе, ещё спасибо сказали бы за то, что предупредили о проверке. Это минутное дело - посмотреть, какая у них была зафиксирована жирность молока с этих ферм вчера, позавчера, за всю неделю. На том же, среднем уровне обязательно оказалась бы жирность молока и в наших пузырьках. Так что о журналистской этике, которую вы сдавали у себя в университете, пока помолчим.
- И требовательно протянул ко мне руку. - Гони сюда акты!
Затем быстро перелистал их и прояснел ликом.
- Орёл! Не напрасно я на тебя надеялся. Вот, молодёжь, учитесь! Пока окончательно не утверждаю, но мой внутренний голос произнёс: «Лёня, твоя группа вышла на правильный след». А ему можно верить, гарантирую! Вот, сравните эти проценты со средним показателем по колхозу за последнюю декаду - 3,75 - и вам станет ясно - горячо! Искомые мышки, шебуршащие в государственном кармане, где-то рядом. И мне хочется сделать стойку на эту крупную дичь, прикинувшуюся мелкой. А вам, правдолюбки?! Или вернёмся и скажем уважаемой Татьяне Васильевне, что мы нечаянно или по моему злому наущению нарушили журналистскую этику. Давайте, мол, просто по-человечески поговорим в открытую, а? Признайтесь честно, что вы ворюга. Вот вы подходите и говорите, застенчиво потупив глазки: тётя Таня, а ты ворюга? Видите ли, девочки, благодарно ответит вам тётя Таня, работа у меня такая. И быстро-быстро спрячет все концы в воду. А потом ещё и ручки вам пожмёт, пока не оторванные. Может даже на мороженое даст. Догонит и опять даст. Ну, готовы вот так? То-то же. Поэтому пусть всё это будет для вас, коллегини мои прекрасные, первым уроком на практике: способы взятия материала могут быть самыми различными, без нарушения, конечно, основ нашего замечательного законодательства и горячо любимого уголовного кодекса. Вывод из собранных фактов - может быть только один и абсолютно честный - статья в газете. Запомните это на всю оставшуюся жизнь. Да продлит аллах её на веки вечные! - И сложил ладони лодочкой перед собой.
- Всё-таки способы бывают разные, честные и не совсем. - Комсомолка Ленка всё ещё с сомнением качала и качала головкой.
Конечно, говорила она сущую правду, прямо как селёдку резала, короче, запросто. Однако именно это-то нам вдруг и не понравилось. Может потому что явно конкурентка обрисовалась, в области правдолюбия. Что наверняка далеко пойдёт и нас наверняка обскачет. А нам это надо?!
- Вечно ты, Ленка, сомневаешься! - Вдруг возмутилась даже Сашенька-Шурочка. - Во-первых, что нечестное мы совершили? Какая, собственно, разница, откуда мы и зачем нам эти анализы? Мы молоко не разбавляли и жира в него не добавляли, не убавляли. Это всё фиксируют акты. Так? А, во-вторых, я бы, например, на всё согласилась, всё сделала, лишь бы установить истину, правду.
Во как! Бывает же такое!
- Так истину или правду? - Попытался было я установить.
- Правду! - Гордо уточнила Сашенька.
- А, тогда другое дело. - Как-то сразу все успокоились. Вот это по-нашенски! В гробу мы теперь видали эту истину!
- Учтём ваше согласие на всё и установим! Истину. Как правду. Тьфу! Или наоборот. – Пообещал зачумленный Лёнька. - Но на будущее, в общении с нами, настоящими мужчинами, любящими именно правду и ничего, окромя её, советую никогда не сомневаться. В нас, прежде всего. Мы, то есть я, правы всегда.
- В смысле, истинны?! – Ввернул я.
- Да пошёл ты! Грамотей! Задолбал!
Я поощрительно похлопал в ладоши заболтавшемуся начальнику. Дорогой, да ты и есть сама правда. А он продолжил, нетерпеливо подняв руку:
- Теперь вы на этом кадиллаке домой, а я на вашем россинанте к заводу.
- Нельзя. - Перестал я ему аплодировать. – Мой новый друг Татьяна Васильевна хорошо запомнила не только породу россинанта, но и его масть. У них на заводе есть такой же. Так что директриса сразу всё поймёт. К сожалению, эта тётя Таня слишком смышлёная и необыкновенно злая. По губам видно. Не забывай, к тому же, что шеф запретил тебе верховую езду.
- Это-то ничего, ради дела простил бы последний раз. А вот насчёт породы и масти тут ты, наверно, прав. Ладно, Саня, давай разворачивайся, поедем снова в засаду!
- Опять одни остаёмся?! - Возмутился Санька по пояс высунувшийся из кабинки и внимательно, аж уши двигались, слушавший нас. – А девчонки?! Этому перехватчику оставлять? Ты вообще соображаешь, шеф?!
- Н-никуда они не денутся. - Заколебался было Лёнька и потом всё же решивший. – А Витьку я доверил бы и свою жену, если бы не дай бог она у меня была. Всё! Поехали! Нечего глазки выпучивать, конъюнктивит заработаешь. Полны-ый назад! Бывайте, старичок и старухи - не кашляйте!
Через час, когда к счастью не сбылись Сашкины опасения в отношении моей персоны, а наши практикантки успели привести себя в порядок после рейда по степным дорогам, во двор редакции на хорошем гоночном газу ввалилась полуторка и завизжала добротными своими тормозами. Но шефа в ней не оказалось.
- Куда ты его дел? – Вежливо поинтересовался я, прижимая Саньку к кабине. - Признавайся!
- В землю закопал, надпись написал!
- Считаю до трёх. Раз! Два!
- Десантировал около правления «Правды», скоро обещался быть на месте. Вроде, как на председателе приедет. – Дружелюбно сдался Волков и тут же потребовал комиссионные: - А как тут девушки? Слышь, позови Сашеньку?! Скажи, что дело у меня к ней есть магазинное. Будь другом, шеф, будешь?
- Не буду. Иди сам, без посредника обойдёшься. Как раз и покажешь, как обещал, на пальцах, чем трактор от комбайна отличается… Стоп. Лёнька чего в колхоз-то ткнулся?!
- Не доложил. Но и без того ясно - к зоотехнику и председателю. Всю дорогу от завода грязно ругался. Шляпы, говорил.
- Понятно. Значит, всё в порядке. - Успокоился я. – Подумал было, что к Трифону в лапы попал. А тебе бы всё девочки!
- Писатели-писатели, бумаго вы маратели! Нельзя ли вас, писатели, послать к едреней матери?!
Обиженный Санька Волков задумчиво смотрел на меня и я как-то сразу понял, даже до всей глубины осознал – он абсолютно прав. Народ всегда прав! Другое дело, что мы никогда от этой матери и не отлучались. Мы завсегда при ней.
Лёнька пришлёпал на базу озабоченно-вдохновенным, в известном мне нахальном боевом взводе, который неизменно предшествовал выдаче на гора очередного разгромного материала. В принципе, на первый взгляд, он как будто бы не такой уж и критикан, как, не имея других средств обороны, обзывались, отбиваясь от него, жертвы созданных сельхозотделом фельетонов, критических статей и прочих легальных провокаций.
Во всяком случае, так считал сам коллектив редакции. Да и остальной народ в районе вроде бы тоже не принимал Лёньку за очень уж сильно обиженного на жизнь правдоруба. Во всяком случае, подобные отзывы о нём в редакционной почте практически не появлялись, скорее наоборот. Читатели благополучно потребляли ударные, но по-криминальному яркие Лёнькины очерки о передовых доярках и ласковых ударницах-птичницах, мудрых чабанах и самоотверженных героях-скотниках. Его выступления об эффективности сельскохозяйственного производства, об опыте работы безнарядных звеньев, даже работы по единому наряду, говорят, высоко котировались у высокопоставленных читателей нашего «Авангарда». Но благожелательные отзывы от них в основном шли по телефону. И там вот, в телефонных проводах и ячейках, они по преимуществу и оставались. Может, зависали. А может и просто растворялись без следа, что скорее всего.
Такая вот получалась неуловимо положительная натура, этот наш Леонид Куделин.
Конечно, не столь уж и плоха сия репутация для обычного газетчика, но только не для такого, как Лёнька. Его она решительно не устраивала. Ему всё время казалось, что уж больно-то как-то нехорошо, несправедливо всё вокруг получается. Столь ценная, то есть, ярко положительная информация о нём незаслуженно часто остаётся известной лишь начальству, пусть даже и самому важному. А как же тогда простые люди, любимые обыкновенные читатели?! Почто их-то обижать?! Почему они не знают своего подлинного героя?! Им-то подпись под материалом всегда должна говорить очень много, если не всё?! Они же, читатели те, перемрут все до единого, если не будут знать, какой гений пера действительно трудится на них, не покладая оного!..
Таким образом, приходилось по жизни работать бедолаге Куделину и над этим весьма немаловажным обстоятельством. Самореклама всегда остаётся лучшим способом продвижения по любой работе. Народ-то должен знать своих героев?! И хорошо знать. Так что элемент полезного новаторства в таком самовыпячивании конечно был. Потому что не гонораром единым должен быть жив человек! Даже в эпоху надвигающегося отовсюду зубастого и прожорливого хозрасчёта, помноженного на прущую отовсюду частную собственность. Именно поэтому наш человек по имени Лёнька вполне дальновидно создавал себе репутацию народного заступника. При этом совсем не стеснялся означенный товарищ некоторого дефицита в самом себе каких-то основополагающих нравственных предпосылок к этому. Работал, что называется, на публику в самом прямом, беззастенчивом смысле. Проявлял себя на всю катушку. Без ложной скромности прямо-таки в сапогах залезал в кумиры районного масштаба. И по фиг ему было всё остальное!
Особенно яркой звездой вспыхивала его едкая милиционерская натура и приносила весомые результаты, когда он выходил на остропахнущий, мускусный след казнокрадов, разнокалиберных жуликов, нарушителей финансовой дисциплины и двоюродных своих родичей - блистательных комбинаторов-очковтирателей. Когда громил их изобретательно и оглушительно. Но так впечатляюще, новаторски это казалось только на первый взгляд. И со стороны. По факту публикации. Всем-то этого в принципе достаточно. Однако профессионалу, то есть, тому, у кого бывает гонорар, а не только вот такой гонор, и кто видит истинную подноготную того, как всё это реально делается - конечно же, нет.
- Понимаешь, - как-то без бутылки признался великий газетчик Куделин, изображая из себя этакого романтичного и чуть ли не бескорыстного искателя правды (да и в самом деле - что там того гонорара!), - после каждого фельетона мне легче дышится, такое ощущение появляется, будто физиопроцедуру принял, лечебной грязью помазался. Вот отсюда и досюда. - И не очень застенчиво показывал докуда.
Ладно об этом, а то можно будет подумать, что я ему завидую. Да и девчонки наверно засекли прибытие шефа.
- Ой, Леонид Васильевич? - Лена и Сашенька-Шурочка, даже подскочили, внезапно увидев сверх-активную физиономию начальства на пороге. - Подтвердилось?!
- Не торопитесь, девоч-ч-чки! - Лёнька деловито уселся за стол, засучил рукава и, выбросив перед собой истёртый, свёрнутый пополам блокнот без обложки, зычно объявил:
- Чичас займёмся, детки, орихметикой! Задачки на вычитание. Итак: первый пузырёк по первому молоковозу даёт нам 3,81 процента жирности молока, а фактически, на самом деле, завод принял из этого автомобиля молоко якобы с жирностью 3,7 процента. Занизили. Вот - следующий акт о следующем факте: второй пузырёк - 3,8 процента. Это у нас. А они приняли 3,62. По третьему молоковозу соответственно имеем 3,79 и 3,65. И, наконец, по четвёртому - 3,83 и 3,7. Всё заактировано! Честь по чести!
- И из-за этого мы столько тряслись по пыли?! - Разочарованным голоском протянула Сашенька, у неё видно внутри правдоискатель перегорел, из прелестных ушек дымок потянулся, впрочем, это они без нас здесь наверно курили - топор можно вешать. Девицы, что надо. Городские-с.
- Одна десятая процента разницы, это же совсем пустяк! А уж мы-то землю рыли!
Во-во, это она-то рыла! Землеройка ты наша!
- Подожди, Шура. - Остановила её подружка. - Количество масла в молоке соответствует проценту его жирности?! И если подсчитать…
- Вот-вот, Лена-Алёна, умничка! Сразу видать, знаешь жизнь. Почти как я. - Подхватил ещё более энергично Лёнька. - Бери, лапонька, линеечку, раз калькулятора пока нет, и начинай вычитать. Но сначала такая задачка: молоковозы доставили на завод пять тыщ двести килограммов молока с фактической его жирностью 3,8 процента. Сколько килограммов, спрашивается, от общего веса будет составлять одна десятая процента? Ну, Алёнушка? Пять и…
- Пять и две десятых… Это что, килограмма?!
- Алёна, голубка, ты - Лобачевский и Келдыш вместе взятые! - Восхищённо всплеснул волосатыми ручками заведующий сельскохозяйственным отделом. - Продолжаем урок. За последнюю декаду пять колхозов и совхозов зоны нашего молокозавода сдали сюда 820 тонн молока…
- Можно не продолжать. Понятно. - Леночка передвинула каретку на нашей общественной логарифмической линейке и ахнула. - Полу… Боже мой! Этого не может быть!
- Ах-ах! Позвольте спросить, сударыня, чего ж такого не может быть в условиях развитого социализма? - Лёнька прищурил свои торжествующие нахальные глаза. - Ну?!
- Восемьсот двадцать килограммов… - Упавшим голосом отозвалась практикантка.
- Ну-с, Сашенька?! - Теперь развернувшись во всей красе, Лёнька медленно смерил оппонентку откровенно платоническим пылающим взглядом. - Оказывается, всё-всё может быть у нас! Всё что угодно! Это тебе не над тряпочками ахать! А суровую нашу реальность протоколировать! И каким тебе кажется такой, в одну десятую процента, кусочек маслица?! Пустячок, да?! За десять дней - такой ма-аленький навар, правда? Масла! Не сыворотки, не обрата! А самого натурального, периодически пропадающего и оттого ещё более душистого масла! Почти тонна! Мур-мяу! И всё тут! Если не сказать ещё точнее.
Лёнька даже облизнулся, на секунду показав руководящий язык. Сашенька-Шурочка поглядела и почему-то зарделась. Всё-таки воображение у неё… Далеко пойдёт.
- Ф-фу, душно… Это что же, - расстегнув одну из верхних пуговичек на кофточке, заикнувшись, спросила она, - выходит, они его украли?! Без малого тонну?!
- Украли?! Фи, как грубо, и даже можно сказать - неэтично! - Одобрительно посмотрел на пуговичку Лёнька. - Можно проще сказать - свистнули. Или спёрли, это если совсем уж мягко выразиться.
Он снова, чтобы усилить впечатление момента, перекидал на столе свои бумаги.
- И учтите, что мы их всё-таки насторожили и они свистели сегодня по-божески, с опаской. А то, вполне возможно, недоставало бы и трёх, а то и четырёх десятых процента! Не забывайте данные по жирности хотя бы за ту же последнюю декаду.
- Какой ужас! – Пришла, наконец, в себя Сашенька-Шурочка и застегнула пуговичку. - Вот же негодяи! Поэтому и коммунизм никак не приближается. А только маячит.
- Всё кругами ходит, собака. – Уныло добавил я. – Боится приблизиться. Чует, чьё мясо съел.
- Ладно, эмоции в сторону. Короче, у операции «Сливки» блестящее будущее. Теперь, я думаю, это понятно даже пессимистам. Так, а теперь переключаемся на добрые старые дела. Старик! Валяй за свой стол, выписывай болванку текста на завтра. Доводи до ума. Утром, к девяти, материал, перевязанный алым бантиком, ответсеку на стол. Девочки, бросайте свои тряпочки, берите подшивку, ознакомьтесь с нашим «Авангардом» за три последних месяца, с упором на наши материалы, как на наиболее достойные. Перед вечером разрешаю сходить искупаться, только далеко не заплывайте. Всё! Бывайте! А я иду к шефу. Без меня не скучать, не ныть, стены не царапать, правду самостоятельно больше не искать, иначе сгинете ни за понюх. Не забывайте, мысленно я всегда с вами!
Поздно вечером я, проявив фирменно отделовскую прыть, положил таки законченный материал на стол ответственного секретаря редакции, а на рассвете был в «Колосе». Это там, где обитает сам Трифон. Главный механик колеса фортуны. И какой-то Генералов, толстый-претолстый хряк. Почему-то со звездой Героя на пиджаке. Пока же по утру доберусь туда, опять появится просвет в этой кромешной гонке, когда можно будет задуматься о чём-нибудь другом?! Как раз это-то и хорошо! Вдруг чего-нибудь всё же пойму?! Почему всё так, а не иначе. Пока не поздно.
Тот самый рассвет вообще-то выдался неважнецким. Поначалу так вообще никаким. Но почему-то это нисколько не огорчало и даже не настораживало.
Из широкой лощины, где накануне началась косовица ячменя, теперь, естественно, уложенного в валки, волнами поднимался сырой ознобный туман и от этого стоявшая вокруг тишина становилась ещё более глухой и сумрачной. От тумана, а может и от выпавшей ночной росы с крыши полевого стана потихоньку, тоскливо и вразнобой капало. Июльская капель, на манер осени. Привкус ощущений на одном вдохе чудился на редкость своеобразным. Уборочная страда внезапно обернулась с потусторонним, мартовско-ноябрьским отливом. В центре лета. А может это и впрямь всего лишь только казалось. На отсыревшей за ночь земле был виден свежий след протектора какой-то машины, ведущий вдоль косогора к тому полю, на котором упирался вчера в одиночку великий русский богатырь Иван Курилов. Наверно паломник какой-нибудь приблудный. С диктофоном.
На полевом стане всё та же вязко-утренняя, непонятно какая тишина - ни одного механизатора, ни одного трактора. Всех спозаранку похитили инопланетяне.
- У поли, у поли вси! - Крикнул от заправки сторож. - И Генерал тильки што туда подався. Поняй слидом! Поняй слидом!
Вот так. А я-то думал - побудку им сделаю. Или по крайности вырву из лап пришельцев, пока далеко не утащили. Штук десять наших родненьких земных тракторов сгрудились на краю ячменного поля вокруг фургона технического обслуживания и автозаправщика. Механизаторы возились около агрегатов, позвякивали ключами, изредка вяло поругивались.
Все были на месте. И не капало, в смысле с неба. От сердца совсем отлегло. Здесь же стояла и председательская двадцатьчетвёрка. Это она тут паломничала. Сам Генералов восседал в машине, как костыль выставив одну ногу в открытую дверцу, и крестил почём зря бригадира.
- Проспал рекорд… товарищ… бригадир… и так далее. - Слегка приглушив свой бас, чтобы не очень ронять авторитет бригадира перед механизаторами, в сдержанных выражениях высказывался громовержец Лукич.
- «Всё в порядке, всё в ажуре!» Кто так говорил?! Клялся, божился, а сделали что?! - …А теперь ещё и писарь на мою голову. - Увидев меня, нехотя, ещё более снизил тон Генералов. - Раненько ты, по-нашенски, по-крестьянски… У Ивана не был ещё? Вот и правильно, пусть поработает. Завтракал, нет?! Давай, сбегаем к Трифону, подзакусим. И Иван к тому времени как раз управится.
«Э-э, дурна курятина» - как-то невольно подумалось даже писарю. Подвиг-то наш захромал, коли в дело поперёд фанфар вступает столь мощный фактор, как Трифон. Этот-то волшебник, конечно, никогда не подкачает. Исполнит что угодно, но всё больше одно, да много-много раз. Но как всегда проведёт мимо главного. Поле-то он скосить не сможет. И не поможет. Спохватишься, да поздно будет. Но так на то и весь расчёт председательский. Я прямо одним местом почувствовал его.
- Так что же со временем, Дмитрий Лукич? - Спросил я спокойно, никак не поддаваясь генераловскому нажиму. - Выходит, нет у Курилова его победных ста двадцати гектаров?! Не спас любимую Родину?! Не заслужила матушка?! Или враги поганые помешали?
- Да то пустяки. Не дёргайся! Час назад замерили - сто двенадцать свалил. Так что смело можешь писать теперь и сто двадцать. Злорадствовать нечего, болтун!
- Что-то хитрите, Лукич. Всё-таки я подожду Курилова, когда окончит. Вы уж извинитесь за меня перед Трифоном. Он такой милый… Ладно? Но потом.
- Не веришь мне, что ли?! Зануда! - Насупился председатель.
- Да мне и вообще с Куриловым надо поговорить, а то как же без этого писать? - Уточнил я примирительно. - Правило у нас такое. Простите ещё раз великодушно.
- Ладно, поедем тогда вместе, а оттуда, как Ивана заберём, и на завтрак. Трогай, мы следом.
Туман быстро осаждался. Потом всё же выглянуло ещё мутноватое солнце. Март с ноябрём тут же сгинули, как и не шкодили тут никогда. На косогоре, где начинал вчера сотворение богатырского рекорда Иванушка, в данный момент совсем пусто было. Не сильно величественно почему-то. И пока ещё зябко. Поле сверху вниз, как тетрадный лист по русскому языку, было расчерчено частыми линиями валков.
Уже вошедший во все победные реляции прогрессивного человечества, да и в саму летопись новой уборочной страды (как написала «Правда»), герой урожая нового года обнаружился наверху того исторического поля, около прошлогоднего, почерневшего и осевшего по краям скирда соломы. Рядом, скосоротившись жаткой в сторону искошенного плацдарма бессмертия, стоял трактор, наворотивший всё это славное дело. Из-под капота со снятыми боковинами несло прокаленным жаром, перегревшимся маслом, соляркой. Запыленный, с клочьями соломы на дисках колёс, на подкрылках, с грязными потёками росы на ветровом стекле Иванушкин иноходец стоял, слегка припав на правый бок, остывая. От свежей, парадной краски мало что пооставалось. Даром, конечно, ничего никому не достаётся. Даже победителям социалистического соревнования. Но круглые, сверкающие на разгорающемся солнце тараканьи фары победителя тем не менее самоуверенно пускали нахальных зайчиков на побеждённое поле. Так-то. «Кто к нам за зерном придёт!..»
Иван устроился на солнечной, быстро теплеющей стороне скирда, полулёжа на ворохе надёрганной соломы, вольготно разбросав босые ноги со сморщенными от пота ступнями. В стороне избочились мокрые сапоги, как обезглавленные тулова, паря разверстыми горлами. Перед хозяином на белом полотенце, расстеленном на грязной, промасленной телогрейке, стояла алюминиевая кастрюля с мясом, полбулки поджаристого, домашней выпечки, хлеба, помидоры и вязанка зелёного лука (ай, хорошо, изысканно готовят на полевом стане, автоматически записал я себе в блокнотик). Увидев нас, легендарный рекордсмен развязно, через плечо, бросил недоеденную гусиную ногу назад, прямо в кастрюлю попал. Не спеша, герой уборочной страды вытер руки и достал откуда-то из-за спины наполовину пустую бутылку.
- Наше вашим с кисточкой! Садись, председатель Лукич, садись и ты, корреспондент Витя. Тяпнем-ка с устатку! - Радушно пригласил к своему царскому столу Иванушка. - Всегда рад дорогим гостям, честное слово, не обманываю. Смотрите, чего бог мне сегодня послал?! И вам хватит!
- Поздравляю, Ваня, с победой! - Дружелюбно заявил председатель Лукич. - Молодец, парень, на весь район отличился! Можно сказать, герой района!
Корреспондент Витя, то есть, это я, вновь рефлекторно схватился за блокнот. Неужто и впрямь состоялось спасение многострадальной Родины?! Пополнился-таки и без того необозримый каравай текущего урожая!
- О том погодим. - Величественно махнул рукой народный герой района. - Я ещё своё скажу, Лукич. Держи-ка вот лучше.
- Ох, чёртушка. - Кряхтя, опустился Генералов рядом с Иваном. - Нет на тебя угомону. Где ты её раздобыл спозаранку?
- Поздняя пташка ещё глазки трёт, а ранняя пташка уже водку пьёт! Хе. Эт я шутю. - Пояснил герой. - А вообще она, дорогуша, со вчерашнего утра со мной ездила, крым и рым прошла, всё на подвиги меня вдохновляла. Перегрелась, правдочка, маненько под сиденьем. Так я её на ночь вот здесь на холодок поставил, созревать. В самый раз теперь. Как, ничего отравка?! Печень пищит от восторга. Давай, закусывай. Вот, гусачёк! Помидорчики опять же! Лучок!
Генералов потряс львиной головой, рыкнул, отметив первую колом. Передав стакан Ивану, выхватил из кастрюли крыло.
- Твой черёд, корреспондент Витя. - Забулькал Иванушка в стакан. - А? Напрасно. Лечиться надо. Ладно, выручу. Ум-м-м… Ф-фу! Здорово! Видал, как вкалываем?! Вот это здоровье, завидуй. Да ещё председатель пятёрочку поднесёт. Или больше, а, Лукич?!
- Конечно, Вань. Четвертную на лапу, как минимум. А то и полста. В обиде не будешь… Ты теперь уж законный правофланговый. И не чего-нибудь, а социалистического соревнования. Во! А называется оно: «Жатву - в самые короткие сроки!». Это тебе и вправду не абы что! Так-то. Потому тебе теперь в нашем колхозе, да и в районе, конечно, и слава, и премии, и всеобщий почёт с уважением! - Лукич явно диктовал мне в блокнот. Едва успевал записывать.
- Ого! - Вдруг посумрачневший Иван снова вытянул недожёванную ногу гуся. - Да… Слава, почёт, уважение. Да ещё по району. Знаешь, Дмитрий Лукич, а вот лично мне что-то расхотелось нынче в передовиках ходить. Даже такого важного соцсоревнования!
- Это с чего так? Выкобениваешься?! - Недоверчиво усмехнулся Генералов, с треском разгрызая косточку. Пока гусиную.
- А с того, что один я в поле. Как разведчик. А он, промежду прочим, когда один - не воин. Слыхал, небось? Есть вот камерная музыка, тоже знаете, грамотные же?! Не уверен точно, что это такое, но в душе догадываюсь. Это когда музыкант, наверное, не в оркестре, а в какой-нибудь одиночной камере сидит и играет. И может музыка эта для особых каких-то людей, камерных, может даже супер-блатных каких-нибудь. Я же, например, хоть и мастак допустим кое в чём, но ни хрена в ней на самом деле не смыслю. Пустой звук для меня такая музыка. И вот меня, такого в душе некамерного человека, вы посадили на сутки в такую камеру, как канарейку. Стахановской породы. Играй-свисти, мол, пташка-Иван. Вкалывай. Ты герой, тебе ставить рекорды. Другим, серым зябликам, что в оркестре, это не под силу. А, Дмитрий Лукич?! Скажешь, сбрехал опять?!
- Конечно, сбрехал. – Чуть нервно посмеялся Генералов и ласково предложил: - Надо бы тебе поспать, Вань, сначала. И лишь потом обмывать свои сто двадцать гектаров.
- Нету этих ста двадцати гектаров! - Хамски отмахнулся Иванушка, не замечая моего блокнота. - Нету! Сто двенадцать скосил, а эти восемь, что утречком добил, сверхурочные.
- Ты это брось. - Нахмурился председатель. - Сутки как раз прошли, обязательство выполнено. Так, пресса?! «Правда» об этом напечатала сегодня. Значит, всё сбылось! Поздно давать задний ход. Поздно! Факт произошёл и его не затолкаешь обратно. Правда?
Лукич явно искал у меня поддержки, подтверждения правды в «Правде». Но я взял да и промолчал, закрыв блокнот и словно бы нейтрально пожав плечами. Во-во, теперь я ему не писарь, а пресса. Зауважал чего-то. Хотя какая ему нужна правда после «Правды»? Казалось бы. Однако в райкоме всё же хорошо понимают разницу в газетах. Какое слово в настоящей цене и ближе к телу. Им, наверно, всё-таки виднее. Где на самом деле и какая бывает правда. В «Правде», которая газета, грохнут победную реляцию - на весь мир волны пойдут. Но тут же и улягутся. Ни холодно никому не станет, ни жарко. Мы же напечатаем в своём районном «Авангарде» - как бы не тот же факт получится, конечно, зато веры к нему куда больше у людей будет. Наверняка. Если районка хотя бы раз соврёт по-крупному - народ её тут же на части порвёт. Да кое-что ею вытрет. А вот до «Правды» с её «правдой», попробуй, доберись! Вот эта «Правда» и несёт, что кому-то другому надо, а вовсе не людям. Во всяком случае, конечно, не правду.
- Вот-вот, сами вы и доказываете, что прав я, а не вы. Ваш «факт» на самом деле «липа»! - Иван сдавил бутылке горло. - Вам во что бы то ни стало нужен рекорд, любой ценой. Всем же всё ясно. Но зачем? А затем, чтобы с меня другие пример брали и потому план всё успешней и успешней выполняли? Отставили меня от них в сторонку - и вот он я, герой - куриные перья! Смотрите, люди, и учитесь! Мне же теперь неделю бухать на радостях, не просыпаться, да? А наш брат, механизатор, тот что в оркестре, что бригадами по загонкам ходит, тот иначе говорит. Вот, мол, смотрите, как человек за славой гонится, какие премии сшибает! Ему и поле лучшее, отдельное, и трактор, и жатку, и сам председатель его чуть ли не на руках носит. Корреспондентов вот разных нагнал. Это в каком же положении я теперь оказался, дорогие товарищи, а? Сегодня за всю ночь ни один мой приятель ко мне просто так и не подъехал. Плевали они на мой рекорд. А теперь и на меня. Не им, а вам он нужен, этот рекорд. Нет-нет, не хочу больше передовым ходить. Не хочу! Не буду! Хоть режьте! Мне стыдно! Я плакать хочу!
Иван, оказывается, был пьян как собака. Нормальный и трезвый советский человек таких слов ни в коем разе произносить не должен! Даже на детекторе лжи. И такому-то «универсальному водиле» Генералов давеча собирался доверить управление всей страной?! Это куда бы он нас всех завёл тогда с такими мыслями?! Такому механизатору только доверь страну. Враз угробит. Плакать он видите ли хочет. А раньше ты о чём думал, залезая на покрашенный трактор?!
- Хватить трепаться! - Окончательно насупился председатель. - В передовиках ему, видите ли, стыдно. Во - напился до чего! Выпил на копейку вроде, а городишь, чёрт знает что - на всю зарплату, с премией. Запомни, башка твоя стоеросовая, не было бы рекордов, не было бы вас. То есть, не имей мы правофланговых - все топтались бы на месте. Все до единого. Вы же овцы. Некому было бы первым новую, счастливую дорогу открыть и главное - другим показывать как это делается, куда идти… Вместо того, чтобы водяру глушить сутками, или даже в свободное время, лучше бы живность какую ни то дома завёл. Кормами тебя завалю, на твои же премии. Через два года Жигуля купишь.
- Это я понимаю. Жигуль, конечно, хорошо. Можно даже сказать, что отлично. – Иван вылил в стакан остатки водки, вопросительно глянул на нас - будете, мол, или, конечно же, нет?!
Вздохнув горестно, выпил сам, пожевал гусю другую ногу, опять же помидору пососал головку-красну да и вновь повторил:
- Это я понимаю… Жигуль, это, конечно, отлично… А вот если я всё-таки не хочу? Несмотря ни на что. А просто так! Тогда что? Не хочу я всё время деньги, да деньги качать, и у тебя, Лукич, на полях, и в своих катухах. Я не такой как все. И не потому что благородный и не потому что овца, как ты говоришь, а просто так. Я - не хо-чу! И точка! Не нравятся они мне, эти деньги, некрасивые они, особенно в большом количестве. И потом, может я через два этих года загнусь, на кой ляд они мне тогда или твой Жигуль?! Разве что на кладбище, в последний путь. А я жить хочу! Просто жить! На солнышко щуриться! А труд - это не жизнь, не солнышко, и не радость никакая, не надо брехать! Радость - это какая-то другая работа. А труд - не. Брехня. Люди всегда от него бежали, норовили как бы сделать поменьше, а получить побольше. Да ближнего обскакать в этом деле… И вот что у меня до центра моего овечьего никак не доходит, так это та загородка, которую вы ставите между мной и другими ребятами. Отделили наособицу и стал я белой вороной. А чем, спрашивается, хуже меня Селезнёв, Загорулько, Кононов?! По двадцать лет стажу. Выдвиньте любого из них вместо меня передовым - пойдёт ничуть не хуже. Ещё и как! Но вам-то один нужен! Только один! За ним и всю отару загнать куда надо можно. Всех-то сразу вперёд не вывести, да и вообще никогда это невозможно, потому что для вас это страшный сон, чтоб все на самом деле сразу пошли вперёд и стали жить хорошо, как председатели! А меня ты просто любишь в этом сезоне. Как в прошлом Петьку Козлова, да только не оправдал он тогда твоих надежд. А теперь я не оправдал. Поэтому меня ты скоро прогонишь, раз не уложился в нужное время с вашим рекордом. Да ещё и гавкаю невпопад. Но я ж не железный!
- Ванька-а! Замолчи, наконец! - Рявкнул Генералов, поднимаясь на ноги, как медведь из берлоги. - Душу выньму за такие словеса!
- А я всё сказал. Сдаюсь! Бог всё услышал и чего надо записал себе. Вместе с Витькой. (Я даже подбоченился.) Так что теперь сдаюсь спокойно. - Поднимая руки, засмеялся розовощёкий да удалой Иванушка и подмигнул. - А рекорд я всё-таки дал, хоть и не совсем столько, сколько обещал, сколько ты просил, сколько ты пел на всех углах. Я вот после всего домой спать поеду. И мой трактор весь день отдыхать будет, поди, тоже устал. А ребята за это время ещё по 60-80 гектаров свалят. Мне ваша слава и четвертной на пропой, а они и без этого за двое-то суток каждый больше меня выдаст. И больше заработает, чем я с твоей хвалёной премией. Зато в козлах, в вожатых у овец походил. Какое счастье-то было! Я и не заметил. Лукич! Честно скажи: зачем же было меня на смех-то выставлять, а?! Только ли для этого? Ладно, я-то дурак, действительно, баран, согласился! Но ты-то всё-таки сам Генералов! Тебе нас вообще не жалко, начальник?! Ты же человек?!
Я опять раскрыл блокнот. Вообще-то всё правильно. Но чем Ванька раньше-то думал, хотя бы в ночь перед подвигом, выхваляясь?! Неужто и впрямь рассчитывал вволю порисоваться, четвертную свою дурацкую сшибить поверх зарплаты, да и выскочить дуриком в князи. А как не получилось, как неудача, так и расплакался, теперь вся и всех винит. Круто, однако, Иванушка из роли выходит своей олимпийской. Зато, помнится, вчера на заре входил в неё отлично, да ещё с каким прибабахом, с блеском, с помпой!..
Сам Дмитрий Лукич Генералов меж тем багровел. Было видно, каких героических усилий стоило ему сдержаться в общении со слишком отвязавшимся Ванюшкой, ухарски режущим правду-матку. Но потом председатель всё-таки взял себя в руки. Всё-таки старая кадровая школа, что и говорить! Я на его месте врезал бы, охладил человека. Для его же пользы. А то и до тюрьмы договорится, дурачок! Сам же и донесёт на себя.
- Председатель, а, председатель?! Ты заготовил мемор-риальную табличку для моего поля, такую красивенькую, с тиснёными золотыми буковками? Мол, в такое-то время всемирно известный Иван Курилов однажды дал здесь сто двадцать гектаров за сутки?! Вот так, взял и дал. Всем дал!
- Ладно, Ваня. Ты немного не в себе. Понимаю, обидно, что не совсем так получилось, как намечали. Мы ещё с тобой на эту тему поговорим. Золотой ты парень, да многого не понимаешь. Грузись-ка в машину, домой тебя завезу.
- Не забудь, Лукич, провезти мимо ребят, показать, как ты уважаешь передовиков, - на своей персональной машине по домам развозишь после тяжких трудовых суток. Может, проблеют в ответ что-нибудь приятное.
- Вот, язва. И чёрт с тобой! - Генералов повернулся ко мне. - Подвези ты его, а то здесь и заснёт. Ещё кто наедет - и хана, нет героя. Вся жатва насмарку пойдёт, как уверяет сам же Ванька. Хе-хе… - По всему видно было, что долго переживать по этому поводу председатель уж явно не будет.
- Когда будет статейка?
- Завтра. Только не статейка, а статья. - Хмуро ответил я.
- Статья так статья. А его трёп ты не слушай. - Кивнул председатель в сторону блаженно улыбающегося передовика социалистического производства. - Устал он, да выпил ещё, вот и заносит. Так и пиши - сто двадцать за сутки. Так же оно и есть. Или что, мне ещё тебе доказывать?!
- Оп…опровержение напишу. - Захохотал передовик. - В райком сообщу. Кузьмич тебя ох как взгреет. Всыпет по первое число за твои липовые рекорды. - Понял?
Генералов не обращал на Ивана внимания.
- Ладно, давай пять. Да заглядывай почаще. Писать у нас есть о чём. Да и отдохнуть можно в полное удовольствие, не забывай… Вот ещё что. Не забудь отметить, что за первый день жатвы в целом по колхозу скошена треть хлебов, что все механизаторы перевыполнили сменные нормы. Все, понял?! Все до единого! Выдели это особо! Так что пока, до встречи!
Глава 7. Покаяние правофлангового
Потом произошло следующее: я успешно, без приключений довёз Ивана домой. Он в коляске уснул. Взлохмаченная голова правофлангового развитого социализма помпончиком моталась из стороны в сторону, счищала пыль с багажника, словно дворник. Хоть какая-то польза. Заехав во двор, с рук на руки сдал багаж Куриловой - высокой, смуглой казачке с довольно приятными чертами лица и крепкими, красивой линии жизни, загорелыми ногами.
- Когда же это он успел? - Радостно, что ещё живой, ахнула она, засучивая рукава.
- Победу на поле брани обмывал. - Отрапортовал я и, дабы облегчить Ивану дальнейшую судьбу-кручинушку, добавил. - Вы, главное, не переживайте, не сам он, председатель, змей, угощал. Да ещё издевался. Говорил, такова уж, мол, доля передовика, пей, пока не зальёшься! Но деньги за подвиг вам дадут.
Так она даже отмахнулась на это. Во, как это всё достало её! Она так и сказала:
- Да ну вас всех!
В редакцию поспел как раз к летучке.
- Прибыл? - Встретил в коридоре Лёнька.
- Нет. Ещё еду.
- Как там - есть?!
- Фактически есть, юридически - нет. И вообще, товарищ начальник, не лежит у меня душа бить в барабан. Дырявый.
- Догадываюсь, в чём дело, ибо я всё предвидел и заранее говорил, что ждёт нас полная туфта. Так оно и вышло. Теперь пошли. Только больше молчи. Начальник я, а не ты. Пока что.
В кабинете редактора - маленькой, на два окна, комнате - расселся личный состав всех отделов. Кроме нас. Но и с нами сильно тесно не стало. Что там с той районки-то!..
- А вот и братишки-сельхозники! - Благодушно заулыбался нам навстречу Иванов-Бусиловский, не замечая нашего опоздания. Отличный, в принципе, мужик. Не поэт-газетчик, а газетчик и поэт! Две взаимоуничтожающие субстанции в одном сосуде, нейтрализуя друг друга, часто гарантировали полную безопасность Ильи Михайловича для окружающей среды, то есть, прежде всего, для подчинённых. Но горе было, когда одна из них выпирать начинала, побеждала.
Сегодня улыбка никак не слетает с его лица. Впрочем, может и не сползает. В любом случае это означает, что нейтрализация первоначал оказалась на данный момент полная. Рукой перед глазами взмахнёшь - и не моргнёт даже. Вещь-в-себе. Это, конечно, понятно - рядом, по обе великокняжеские руки его, присели две тропические бабочки - практиканточки. Они же богиньки по совместительству. Да ещё и вели себя достаточно правильно - смирно-смирно, словно наложницы. Просто делай с ними, что хочешь. По скованным фигуркам и напряжённым личикам чудилось, что залётные богиньки впервые присутствуют на столь представительной летучке и как будто сильно робеют. Во всяком случае, очень-очень казались такими робкими. Поэтому великодушие изливалось на них буквально со всех сторон. А со стороны Бусиловского, так прямо и заливало. Мы с Лёнькой естественно воспользовались столь благоприятной дымовой завесой и на полном ходу проскочили к своим стульям и тут же оборотились во слух, а также во зрение.
После обзора трёх последних номеров, сделанного Матюшей Кравченко и который мы фактически пропустили, а также традиционно мудрых дополнений ответственного секретаря Красникова, сделанных в самом конце обзора, редактор газеты Владимир Николаевич Белошапка вдруг на редкость содержательно заговорил о предстоящих задачах.
- Итак. Жатва, должен вам сказать, началась.
Лёнька удивлённо поднял брови и кашлянул. Вообще необычайная информированность нашего шефа иногда и вправду просто с ног сбивала!
- Да-да. Именно так. Началась. Не удивляйся, Лёня! Кое-в-каких хозяйствах хлеба ещё на подходе, только начинают буреть, потому как там, например, у Глушкова, ливневые дожди задержали созревание зерна. Но в других хозяйствах района жатва стартовала и достигает высокого напряжения. Здесь необычайно важна вот такая мысль… должен вам сказать… такая мысль. Известно, что добрый почин силён своей массовостью, участием в новаторском движении большого числа людей. В районе, должен вам сказать, в соревнование за образцовое проведение жатвы и хлебозаготовок включились сотни механизаторов. Комбайнеры многих наших хозяйств всегда отличались и отличаются высокой трудовой дисциплиной, слаженностью, быстрыми темпами уборочных работ. Свои присущие им бойцовские качества механизаторы нашего района вне всякого сомнения проявят и нынче, поскольку речь идёт о хлебе. А он, как известно, всему голова. М-м-м… Заботой об этом должны… быть проникнуты все - и те, кто впервые, ещё юным, всходит нынче на капитанский мостик комбайна и берётся твёрдой юношеской, но мозолистой рукой за его штурвал… и те, кто… м-м-м…
Похоже, шеф без зазрения совести прогонял, репетировал перед нами свою ещё ненаписанную передовицу в завтрашний номер, боевичок. Апробировал. Прямо на наших глазах рождался публицистический шедевр на сельскохозяйственную тему. Вот как было не пособить начальству в столь святом деле и не промолчать уважительно?! Пусть ещё поупирается, жалко, что ли. Меньше нас гонять будет.
К слову сказать, наш Белошапка - типичный редактор. Причём, даже в мировом, прости господи, контексте. У нас в сельхозотделе в папке с газетными вырезками есть одна именно на этот счёт. Как раз недавно мне попадалась на глаза. Про «Их нравы», на самом деле царящие повсюду. В ней про то, как президент Соединённых Штатов Уоррен Гардинг тоже раньше был типичным редактором какой-то провинциальной газетки одного захолустного сельскохозяйственного штата. И это наложило совершенно неизгладимый отпечаток на всю его дальнейшую жизнь и карьеру. Официальные выступления бывшего сельхозного газетчика Гардинга в Белом Доме оставляли, по воспоминанию видного американского сенатора Мак Аду, «впечатление армии помпезных фраз, продвигающейся по необъятной территории в поисках мысли».
Всё точно. Невзирая на всю разность экономических и культурных потенциалов. Так что поиск мысли в районке это я вам доложу – вещь!
- Запарил!..
Не уверен, но, кажется, Лёнька прошевелил губами именно это. Впрочем, возможно это я сам так громко подумал.
Мысль редакторская, между тем, попала в окончательное окружение. Но не сдалась и мужественно пошла на прорыв.
-…Так вот, мы должны быть твёрдо убеждены: ориентация на передовых хлеборобов, на ведущие хозяйства, действенная помощь отстающим - это именно тот курс, который ведёт нас к светлой цели. И у нас, должен вам сказать, есть, да - есть! - широчайшие возможности для поиска и внедрения новых и новых резервов, для наиболее полного проявления своих творческих возможностей!
Иванов-Бусиловский подозрительно хрюкнул, вспугнутый сигнальной интонацией конца текста передовицы. Тут же, очнувшись, согнал застывшую улыбочку полнейшего внимания и принялся сердито, вопрошающе всех оглядывать, мол, кто это допустил такую бестактность. Тропические бабочки рядом никли по-прежнему. Значит, не они пукнули.
Белошапка обиженно поморщился и ещё ближе подошёл к делу, обнаружив, наконец, и его светлую цель. Вот тогда и у нас наладились «широчайшие возможности для поиска и внедрения новых и новых резервов». Притом сходу. Ибо после передовицы пошла прикладная, практическая часть речи. Тут уж все приготовились по меньшей мере не всхрюкивать.
- В сложившейся ситуации, как собственно и раньше, главную, должен вам сказать, партию в нашем газетном оркестре должен исполнять отдел сельского хозяйства. Ясно-понятно?! - Редактор посмотрел на нас радостно, почуяв конец своего самоистязания. - Тем более, что жатва началась… Правильно? Так что вы можете предложить на следующую неделю? Только, прошу, конкретно. Всё остальное я сказал.
В принципе весь редакторский текст можно было свести к восьми последним словам. Краткость сестра даже редакционных планёрок, уж такая она племенная девушка. Точнее, пламенно-племенная.
- У Виктора есть новость по сегодняшнему номеру, как раз по починам. - Неожиданно сказал встрепенувшийся Лёнька и подтолкнул меня. - Давай, старик, дерзай - вопрос важный. Можно и без графина.
Увлекательный, но краткий рассказ о том, как работал, самоистязался великомученик передового сельскохозяйственного производства Иван Курилов, как он всё же не сумел в намеченный срок скосить забитые им 120 гектаров и как к этому отнёсся прославленный и очень заслуженный Генералов и что из всего этого в конце концов вышло, - к моему великому разочарованию не вызвал особого интереса. Даже девчонки носиками не посопели на манер зачумленных ёжиков, не то чтобы ещё что посерьёзнее.
- Но всё-таки Курилов скосил, сколько обещал?
- Нет. Ровно на конец суток восьми гектаров не хватило. Их потом докосил.
- Не такая уж и беда! - Пробасил Красников, сидящий как и положено ответственному секретарю рядом с редактором. - Суть-то та же - выработка рекордная. У тебя нет поправок к тому тексту, который ты передал?
- Поправка только одна, - братски взглянув на Лёньку, ответил я. - В тексте нужно поставить сто двенадцать гектаров. На этом настаивает и сам Курилов.
- Курилов? - Подвигал бровями Белошапка. - Это что, демонстрация честности или… - И опять задумался, что там может быть "или".
Пока не началась новая передовица, с ответом пришлось поспешить.
- Скорее «или». Он не только возражает против такой приписки, но и вообще против организованных начальством рекордов. Да и вообще подобных общественных мероприятий. Вот такой нехороший товарищ оказался… - И, помедлив, добавил: - А в детстве наверняка пионером был.
Потом я рассказал всей редакции и о стычке Курилова с Генераловым на поле боя, где ещё дымились сражённые колосья ячменя. Ничегошеньки не утаил от товарищей. Потому что сам-то в детстве как раз был пионером.
- Вижу, - проницательно глянул на меня редактор, - что вы тем не менее разделяете куриловскую точку зрения?
- Я тоже её разделяю, Владимир Николаевич, - грудью встал за моей спиной собрат мой и шикарный правдолюб Лёнька.
Мне сразу же показалось, что ему не столько защитить меня вздумалось, сколько чем-то увесистым дополнить только что отзвучавшую передовицу Белошапки. Да заодно как всегда высунуться.
- Такие искусственно спланированные и задействованные рекорды, - вскачь погнал свою антиномию Лёнька, - такие рекорды любой ценой противоречат самому духу нашего замечательного социалистического соревнования. В поле, в коллективном труде, одиночка, поставленный в особые, льготные условия, пользующийся персональным вниманием руководителей и техслужбы, в конечном итоге противопоставляется своим товарищам, своему коллективу. Это только здесь, в районе, сидя в кабинетах, можно поверить при желании в реальность такой ситуации: впереди прославленный герой, а за ним дружно, затылок в затылок, как человеческие предки, шагают все остальные. Они, мол, тоже тянутся быть человеками, во всяком случае, к таким же выработкам и заработкам, заодно успешно поднимающими всеобщую производительность труда. На самом деле остальные механизаторы, да и сам герой, прекрасно понимают, что всё это липа, игры начальства и только его одного. Туфта, мягко выражаясь, грубо говоря.
Слышали, что сказал Курилов?! Он поедет спать, а за это время его же товарищи сумеют сделать больше, чем он за время своего геройства, сами совершенно на наш взгляд его не проявляя. К чему же тогда, спрашивается, этот куриловский рекорд?! И его сверхнапряжёние в течение полных суток?! Никто ж так не работал и работать никогда не будет! Зачем же изображать то, чего никогда не будет?!
- Что ты, Лёня, предлагаешь? - Подал совсем не воркующий голос Иванов-Бусиловский; и тогда невооружённым глазом стало видно, как стремительно и суматошно отступает в нём поэт, уступая свирепому натиску газетчика. Благостная нейтрализация закончилась. Очнулся наш милейший Илья Михайлович и от возмущения даже про девушек забыл. Это ж как его заело!
- Отказаться от правофланговых?! Ориентировать людей на серенький средний показатель?! – Газетный поэт аж задохнулся, багровея. - Да как же такое возможно-то?!
Бедное человеческое сердце! Что только ни приходится ему переносить! Да ещё далеко не в первый и не в последний раз!
- Успокойтесь! Мы предлагаем, - как всегда виртуозно парировал Лёнька, - прежде всего прислушаться к мнению самих правофланговых и их товарищей, а не идти на поводу у председателей-очковтирателей.
- Это вы загнули совсем не в ту степь. - Поморщился и редактор. - Это что же, Генералов очковтиратель?! Вспомни-ка сам, Лёня, сколько его колхоз дал не только нашему району, но и краю передовиков соревнования! Да каких!
- Вот именно - «каких»! Разные передовики бывают, Владимир Николаевич! - Нахально перебил его Лёнька. - Курилов - тот понял, наконец, пусть ценой неудачи, в каком положении он оказался и как может протестует. А Чащина вспомните, свекловода?! Действительно, на весь край прогремел - как же, основоположник школы передового опыта, орденоносец, создатель новой технологии возделывания свеклы! Мало ли что мы ещё ему приписывали «по велению времени», как его раздували, как раскручивали!
Курилов, не знаю, правда, точно из каких соображений, но он всё-таки не хочет быть героем-одиночкой, от которого односельчане шарахаются и которому одновременно завидуют, а Чащин хочет. И очень хочет. Причём таких много. Чащину по душе пришлась личная слава, повсюду раздуваемая обожающим рекламу Генераловым. И пользуется он этой славой не только в платонических, но и в откровенно корыстных целях и интересах. У него две машины, - Москвич и Волга. Это было две. А теперь он третью приобрёл, да не какую-нибудь, а лучшую жигулёвскую модель, на базе Фиата которая. Вы знаете эту историю, Владимир Николаевич?! Всех обманул - и колхоз, и райком, но третью машину всё-таки умудрился загнать в собственный гараж. Неужели не ясно, что произошло с этим передовиком?!
Свеклу-то теперь выращивает и впрямь бешено работающая бригада, а Чащин чаще в президиумах сидит. Весь поток славы и материальных благ самоотверженно на себя принимает. Бедолага. От коллектива давным-давно оторвался, на интересы колхоза ему наплевать, зато где и что только можно тянет в свою берлогу, в дом, в своё хозяйство. И никто, ник-то не одёрнет эту обожравшуюся социалистическую акулу - нельзя, передовик, священная корова, вернее, священная акула с рогами, ему по рангу положены всяческие льготы и превосходство над простыми людьми. И как вы думаете - в этом суть великого социалистического соревнования?! И что произойдёт, когда число таких акул наконец перейдёт некое критическое значение?! Кто нас всех тогда будет соскребать со стенки?! Вместе с державой, не дай бог конечно.
Вопрос получился, конечно, провокационным. С информацией для размышления. Да то и хорошо. Потому что народ в редакции наконец заинтересованно побледнел, но как всегда промолчал, тупо глядя на начальство. Ну?! Чё теперь-то?! Разбегаемся?!
- …Чащин - крайность. - Подумав, сердито проговорил Белошапка. – Кстати, должен вам сказать, в райкоме его раскусили и рекомендуют нам поменьше о нём писать.
- После того как в результате райкомовских же рекомендаций его расписали на века вперёд? - Ухмыльнулся Лёнька, продолжая подначивать. – А где гарантия, что и Курилов не завяжет с пьянкой и не станет таким же ненасытным?! И когда взлетит на недосягаемую высоту - мы опять не получим из райкома такую же рекомендацию «поменьше о нём писать»?! Мол, ещё одна сволочь зажралась, хотя и была в детстве застенчивым пионером. Получается, мы просто выдёргиваем из народа нормальных людей и целенаправленно их развращаем. Иногда даже и лучших. Думаете, скажут нам спасибо за это наша партия и правительство?! Вы сами знаете, что не скажут.
Никто ничего не изрёк на это. Даже заместитель редактора. Наконец, сам редактор. Поскольку против лома нет приёма. Да и просто потому, что партия и правительство ещё никому и ни за что спасибо не говорили, один только тост за здоровье русского народа, и то бог знает когда. Но вышло красиво, спору нет.
- Курилов не такой! - Поспешно сказал я, пытаясь сгладить непривычную остроту. - Он хороший. Уж во всяком случае пить не бросит, не такая уж он и сволочь, на самом деле.
- Даже пусть Курилов и не свихнётся, останется человеком, - подхватил дальше Лёнька. - Допустим. А другие-то - те как?! На этой почве, материальных благ и почестей, обязательно свихнутся практически все. Свихиваются повально, как в эпидемию, как в чуму. Иммунитета нет ни у кого. Вы все не хуже меня это знаете. Такие, как Чащин, для многих действительно служат заразительным примером, но конечно не в труде, а прежде всего в устройстве своего благополучия, в непомерном раздувании своего личного имущества. Поупирайся для начала, только поубедительнее, подружись с кем надо, а потом годы пенку снимать будешь, пальцем не шевеля.
Наш великий Генералов слишком увлёкся материальным стимулированием и любой мало-мальский успех, даже едва в проекте заложенный, немедленно поощряет премиями, дополнительной оплатой, всяческими льготами на приобретение дефицитных товаров. Попробуй теперь, вывернись. Этот как кредит под передовика соцсоревнования. Взял? Будь добр отработать. Марш на правый фланг! Но и не каждому выпадает ещё честь получить его. Так что многие в колхозе давно привыкли к этому, почти все откровенно завидуют Чащину, раскрутившемуся на таком «кредите доверия». Вот, мол, настоящий хозяин, коли сумел так по жизни устроиться. Если в результате столько нахапал! Если устроил себе неподступный дзот на правом фланге. И по мере своих возможностей и способностей давно тянутся за ним. Мне кажется, стимулы Генералова, сознаёт он это или нет, способствуют массовому возрождению частнособственнических пережитков в сознании людей. Причём до такой степени, что они тех захлёстывают, да так, что и совесть и душу напрочь отшибают. Скоро целые армии шакалов по всей стране растащат всё, что только можно. Работать, как раньше, вообще никто не захочет! Да и вообще работать! «Не буди лихо, пока оно тихо!». Слышали?! Так вот, эти начальники наши, организаторы и вдохновители материальных стимулирований и прочих великих гонок, наверняка разбудят наше лихо, ой - разбудят! Ещё немного и от этой чумы всей стране амбец придёт! Вот увидите!
Лёнька вдоволь нашаманил, напоследок гадко и отважно накаркал, теперь вон нахально ухмылялся. Ну-ка, попробуйте сейчас – угонитесь за мной! Кишка тонка!
Никто не погнался, конечно. Дураков нет. Я так просто сразу подавил в себе это желание. По всему видать было, что на самом деле с наших ушей свисала излюбленная Лёнькина макаронина, потому что его не повязали, в милицию не сдали, а просто вразнобой поухмылялись. Мол, вот ты, старик, того - даешь опять дрозда! И охота космос греть?! Главное - для кого?! Кто сам не знает, что должен сказать!
- Так можно чёрт знает до чего договориться! - Лишь вновь возмутился не признающий никаких игр в демократию, даже социалистическую, заместитель редактора Иванов-Бусиловский.
Илью Михайловича совсем-совсем не терзала его двойственная натура. На передний план предельно рельефно выступило сокровенное - только его высокая социальная и политическая ответственность. Теперь-то мне понятно стало, почему и как поэта его повсюду охотно печатают. Потому что этот никогда не подведёт. Абсолютно предсказуем. Всегда можно положиться на столь надёжный тыл. Что угодно как надо зарифмует и отправит в массы любую идейную консерву! Его богатый внутренний мир всегда имеет очень точный, выверенный пеленг на мир внешний, фактически пытаясь сделать его своей проекцией. Конечно, очень многие испокон пытали себя на этом поприще и ничем хорошим ни для кого это не кончалось. Особенно для их внутреннего мира. Так что на самом деле для Ильи Михайловича в этом смысле ещё всё было впереди.
- Ты хоть понимаешь, против чего выступаешь? - Патетически вскричал Бусиловский, сам себя привычно подкачивая. - Даже когда вот так нахально утрируешь?! Твои гиперболы и преувеличения никого не пугают. Имей в виду. Я не говорю об их полнейшей бессодержательности и отрыве от генеральной линии нашего общества. Ты когда-нибудь слышал об этом великом принципе - от каждого по способностям, каждому по труду?! Ты что, против повышения материальной заинтересованности колхозников?! Ты против курса партии?! - И снова побагровел, хотя, казалось, дальше уж багроветь было некуда. Но обличительный пафос требовал соответствующей формы, иначе бы он потерял свою убедительность.
- Бог с вами, Илья Михайлович! - Смеясь, поднял руки Лёнька. - Сдаюсь! Партию я люблю. Как её можно не…
И закашлялся. Наверно, хотел повторить это слово, но всё же подавился. Заколдованное и всё тут.
Так на один лом во время нашей планёрки пришёлся лом другой. Потому в битве железных аргументов за и против светлого будущего наступил полный цугцванг. Склещились они таким образом не в первый раз. Но всё равно, если мы хотели спокойно дожить до вечера, надо было срочно прекращать столь безнадёжное дело, всю эту муть. Что очень тонко, как и положено настоящему руководству, почувствовало наше начальство. Сходу подхватило последние слова Ильи Михайловича.
- …Не только материальной! Но и моральной, должен вам сказать, заинтересованности. - Глянув на часы, добавил как вколотил наш редактор.
Тут все сразу облегчённо и благодарно вздохнули. Потому что надо же уметь выходить из всех споров! Особенно таких, изматывающе-тупых.
- Так, дорогие товарищи, - всё! На этом нашу дискуссию прекращаем. В отношении Курилова я отчасти согласен с отделом сельского хозяйства. В репортаже поставим всё же его фактическую выработку, а не ту, которую заслали в районный комитет и по району распространяли. Но с другой стороны - и сто двенадцать гектаров всё равно блестящее достижение и мы обязательно развернём вокруг него кампанию. Без таких ориентиров, должен вам сказать, Леонид Васильевич, мы не можем обойтись, пусть они даже и организованные, подготовленные, спланированные - как угодно. И никто никого не развратит. А страна только крепче станет. Такова генеральная установка! Наверху поумнее вас люди сидят! С этим-то вы согласны?! Вот и слава богу!
Кто бы спорил в самом деле!
- Всё! Разговоры окончены! Теперь замечания по другим отделам.
После летучки, в отделе, я поинтересовался у Лёньки состоянием вышестоящего мнения по поводу наших розыскных материалов и выводов по хищениям масла на молокозаводе. Каковы же тут - на самом-то деле - установки?! Вдруг мы и здесь загибаем?!
- Нормальное мнение. С горчицей пойдёт. - Хмуро ответил он. - Шеф не слишком охотно, но должен был всё-таки сказать, что согласен. Но сразу, правда, заявил, чтобы на многое мы не рассчитывали. От силы получим обычную отписку: мол, меры приняты, за качеством анализов усилен контроль, ну и так далее. Но пусть даже и так, или как-то иначе, а выступать всё равно будем. Зря, что ли, работали?! Текст я набросал, посмотри вот. Я пока с практикантками займусь, они вот-вот подойдут после инструктажа от Ильи Михайловича. Думаю вот это письмо им дать из колхоза Калинина. Помнишь?
- Не осилят. Там копаться и копаться.
- Девочек мы продублируем, я имею в виду по работе в колхозе. Пусть едут пока, начинают. Мы без них хоть поработаем в полную силу, по-человечески. А дня через два я или ты к ним подскочим, поможем.
- Чем сможем.
- А то.
В корреспонденции по молокозаводу - Лёнька, оказывается, сдал её в набор – в манере детективов Агаты Кристи, беззастенчиво-увлекательно описывалась вся наша замечательная операция «Сливки». В кульминации - жуткая, немая сцена с участием директора завода и лаборантов, когда после подписания актов по жирности продукта из молоковозов мы внезапно раскрываем перед сообществом уважаемых молочных дельцов, заражённых чумной палочкой материальной заинтересованности, свои карты. То есть, не карты - но акты подлинной жирности молока. Тем самым, мы как бы спрашивали всенародно, а чем, мол, объяснить разницу в среднем на одну десятую процента и куда деваются завидно солидные излишки масла. В то время как народ недоедает, где-то и что-то! Именно поэтому дьявольски конъюнктурным Лёнькой и был вынесен в заголовок вполне интригующий и даже провокационный вопрос - «Где же масло?». Любой чего-либо недоедающий рвать эту газету из рук будет, а прочитав, похолодеет. И сразу доест.
Пока я читал эту белиберду про масло, Лёнька в ускоренном темпе переговорил с практикантками, выписал им командировки, позвонил в колхоз имени Калинина Михаила Ивановича и договорился о гостинице. Обе наши сотрудницы, Саша и Лена, по всему видать, прижились, освоились немного - и в редакции и так вообще. Получив командировочные, девчонки отлучились, переоделись во всё джинсовое, на двоих взяли три чемодана. Причём, все в коричневую клеточку, как положено девочкам.
- Готовы? – С прежним, плохо скрываемым платоническим удовольствием оглядел их Лёнька, когда они перед самым отъездом вновь посетили нас в отделе, посидеть на дорожку.
- Что ж, долгие проводы - лишние слёзы. Целуйте, Витьку, можно и меня, так и быть, но только крепко, и в путь-дороженьку. Не забывайте нас, пишите, звоните. На танцы без нас не ходите, уведут сразу. Там орлы такие. Купаться тоже не делайте, буль-буль будет. А потом и оглы привалит. Причём сходу.
- Опять Леонид Васильевич на своём коньке. - Засмеялась Леночка, кося девичьим глазиком в пустой угол. - Вы мне там, на планёрке, больше понравились. Такой солидный, настоящий публицист! А тут не поймёшь, когда вы серьёзно говорите, когда шутите.
- Это он перед нами разряжается. - Предположила Сашенька-Шурочка, подкрашивая перед зеркальцем вытянутые губки. - Мне кажется, они оба нас всерьёз вообще не хотят принимать.
- Да ладно вам. - Примирительно сказал Лёнька. – Все всех уважают. Даже когда дерут на планёрке в хвост и гриву. Причём, тогда особенно. При этом, чем сильнее дерут, тем больше уважают! Хотя я и тут бы поспорил. Но вполне вероятно, что и нет…
Великий публицист как всегда затрепался.
В колхоз девчонки поехали к удовольствию Саньки Волкова на его бешеной полуторке, взгромоздились на неё со своими огромными чемоданами-баулами, отчего грузовичок даже немного просел. Однако прыти своей не поубавил. Летели прочь от писателей-бумагомарателей – только пыль столбом вилась. Когда мы выпроводили в путь-дороженьку беззаботно смеющихся практиканток, Лёнька признался, что пойдёт в милицию. С повинной.
- Надо, во-первых, сознаться в самовольном расследовании их дела чести. Успокоить, что куска не отнимаем. Менты очень не любят этого, когда чего-нибудь у них отнимают. - Откровенно, как всегда, пояснил он, судя по себе. - А во-вторых, надо скоординировать дальнейшие совместные с ними действия. Короче, подготовить «заинтересованные органы» к приёму нашего маслица. Как-никак, они тоже занимались этим вопросом. А вдруг мы им теперь подлинный ключ в руки дадим, а? Не может быть, чтобы они не ухватились! Спасибо ещё скажут. Если по их линии раскрутить операцию «Сливки», большой шум, а, значит, большая польза обществу получится. Может быть, народ вздохнёт облегчённо! На какой-то момент.
Этот фрукт и в самом деле так считал. Чем больше шуму - тем больше пользы. А о том, что оглушённый подобной информацией народ не ворюг побежит вязать, а последнее масло тащить из магазина, пока оно есть, блистательный публицист-расследователь не хотел и догадываться. Хотя видел такое каждый день.
- Не торопимся ли мы с публикацией?! - Тем не менее осторожно высказал я наводящее сомнение. - Может быть, так же тщательно следовало проверить и все другие молоковозы и фермы? Нам могут сказать и наверняка скажут - мол, случайность, частность.
- Ты прям как Илья Михайлович! А мы и не обобщаем! - Парировал Лёнька. - Не имеем такой возможности - подменять милицию и прокуратуру. Речь как бы всего лишь о частности. На большее нам никогда и не дадут размахнуться. К сожалению, конечно. Наше дело всего лишь сказать «а» - мол, «А-а где же ма-асло?!». Их же дело - ответить на этот бескомпромиссный и нелицеприятный вопрос так: «А подать сюда масло для народа! И быстренько!»
- Ты думаешь - подадут?!
- Это и неважно по большому счёту. Мы же профессионалы, не так ли?! Нам лишь бы гавкнуть! А прорычать будет кому, не беспокойся…
Ты всё понял, а я пошёл. Не забудь, сегодня дежуришь по номеру, помнишь, конечно. Так смотри, чтоб не зарезали чего из нашего. Особенно цыфири сверь по молокозаводу - ни одного шанса для оправдания гадам нельзя дать! Ни одной щелки-щёлочки! Не дай бог хоть в самом малюсеньком соврать, оказаться неточными - такой вопёж поднимут, что всё наше дело под сомнение поставят. Учти! Так что, бывай, старик. Не кашляй! Ни пуха мне, конечно, ни пера! Отваливаю. Якоря выбрал. Давай «Славянку»! - Пам- парам-пам-пара-пампарам пара!..
Ушёл всё же. Тихо-то как стало! Слышно лишь как сверчок своей подружке аналогично лапшу на уши вешает. Но куда ему до нашего болтуна! Публициста!
Глава 8. Мафия наносит ответный удар
Спустя время последовательность событий произошла такая. Сначала я прочитал, а точнее вычитал гранки ещё вчера набранной передовой статьи редактора «Ни минуты простоя!» - о долгожданном и блистательном начале уборочной и истосковавшимся по ней мозолистым рукам трудового люда. Большей частью слово в слово из выступления редактора на летучке. Затем обработал статью инструктора отдела агитации и пропаганды райкома Всеволода Тушина «Место каждого агитатора в поле» (а не там, где можно было бы предположить сгоряча). Она была подготовлена нашим блистательным отделом партийной жизни. Вот только не зарифмована. И только после всего этого направился в типографию поторопить производственников с разворотом. Вторую и третью полосы мы всегда готовим заблаговременно. Они первыми выдаются на гора наборным цехом - горяченькие, с пылу.
Заведующая типографией Мария Григорьевна Толкунцова - шахиня, как её называют в редакции, в первом от входа печатном цехе снимала стружку с тихого, блаженно и постоянно улыбающегося Коли Швеца. Если бы не его формально мужеский по паспорту пол, я бы подумал, что он беременный - из-за отчётливо полуденной, струящейся улыбочки, хоть живот у него конечно и нормальный был, местами даже впалый.
Самая старшая и по возрасту и по должности, за многие годы работы среди молоденьких наборщиц и линотиписток Марья Григорьевна привыкла к безоговорочному подчинению своей воле всех, кто работает или даже заходит в типографию. Коле - единственному и ненаглядному мужчине в её коллективе - почему-то достаётся больше всех. Если он всё ещё и продолжал работать здесь, так только благодаря своему лёгкому и необидчивому характеру, а может и благодаря наличию исключительно благоприятного, из-за обилия разнообразного женского тепла, производственного климата.
Впрочем, на Григорьевну редко кто обижается. Она справедлива, в гневе отходчива, зла никогда не таит, что конечно довольно большая редкость. Пошумит, покричит, на том и успокоится, на том всё и кончится. Коля давно это понял и поэтому, слушая свою свирепую шахиню, яростно размахивающую кулаками перед самым его носом, безобидно лыбится, как щенок.
- А чево-о? И ничего я не опоздал, Григорьевна. - Копаясь в типографской машине, мямлит он. - Вчера до двенадцати печатал бланки ведомостей, сегодня мне с обеда выходить. - Но я-то тебя просила! - Кричит Мария Григорьевна. - Ещё ухмыляешься, пентюх!
- Я и пришёл пораньше. К восьми только не успел. Проспал.
- То-то, что проспал! - Начинает милостиво сбавлять обороты шахиня. - Премию все любят получать, а если надо поднатужиться, так их нет. Спят-мурлыкают. Ишь!
Я церемонно кланяюсь владычице сложного типографского мира.
- Марья Григорьевна, здравствуйте ещё раз. Это я. Вы очень рады?!
- Дальше некуда. - Бурчит, невольно улыбаясь, шахиня, не в силах скрыть радость от встречи со мной.
- Пожалейте парня! Вы его здесь, в женском своём царстве-государстве, скоро совсем съедите. Глядите, на кого он стал похож?
- Ладно тебе, защитничек, не вноси смуту. - Дружелюбно прорычала Марья Григорьевна. - За полосами пришёл? Нету ещё. Нету.
- Гранки тогда гоните. - Вежливо произнёс я второе пожелание.
- Поспеешь. Ты вон к Люське пройди. Она тебе чево-то сказать хочет. Давай-давай, иди, не мозоль глаза!
- Вот вы всегда так напускаетесь, а потом прогоняете, даже о здоровье спросить вас не успеваю.
- Потому и прогоняю, чтоб не спрашивал, не травил душу.
- Тогда ладно! - И я помчался искать Люську.
Эта весёлая и бойкая толстушка лет тридцати - наш с Лёнькой первый и самый верный друг в типографии, да, наверно, и во всём районе. Предполагаю в качестве гипотезы: между ней и моим хронически холостым шефом когда-то, где-то, что-то и как-то было. Иначе почему так загораются, вспыхивают её слегка косящие, как у нашей практикантки, глаза, когда неукротимый Куделин появляется в зоне её видимости, в типографии или ещё где?! Почему в разговоре с ним обычно прозрачный и звонкий Люськин голосок вдруг звучит на регистр пониже, да ещё с грудной интонацией, как у квочки?! Да и с Лёнькой происходит определённая метаморфоза в присутствии Люськи. Он становится ещё более развесёленьким, даже развязным. Бойким, наглым паровозом несётся к ней со своими полушутливыми объятиями и поцелуйчиками.
А уж пользуемся её содействием в типографии мы конечно и вовсе беспардонно. Когда необходимо срочно набрать очередной сверхоперативный материал, мы, обходя противотанковые заслоны, рвы и надолбы Григорьевны-шахини, с флангов прорываемся к Люське и она безоговорочно, тут же, выполняет практически все наши производственные заказы.
Наша боевая подружка как всегда стояла на своём героическом посту у линотипа. Над станком лила ей прямо под руку жёлтый свет рабочая лампа. Люська, увидев меня, щёлкнула какими-то тумблерами, нажала кнопки. И повернулась.
- Наконец-то. Привет-привет. Лёшка, старшина твой, где?!
- В милиции он… - Я сокрушённо потупил взор и стал ковырять туфельным носком бетонный пол сельской типографии.
- Ой, что он ещё натворил? - Самым замечательным и точным в её притворном испуге было слово «ещё».
- А что, он уже вытворял что-то?!
- Да говори же ты, что там такое?!
- Люся, ты поняла, какой именно материал набираешь? Шедевр криминалистики! И, думаешь, он так просто сойдёт автору и его рейдовой бригаде?! Вот по этой-то как раз статье он и пошёл в отделение. Хочет ещё и ментов привлечь к этому делу. Нам теперь без них ни шагу!
- Да понятно-понятно! - Нетерпеливо прервала меня Люська. - Но ничего у него там не выйдет, один вред получится. Так что - пустой номер или голый Вася, как тот же Лёшка выражается.
- С чего ты взяла?! - Мне даже показалось, что умница-Люська просчитала всё до конца с этим маслом, но всё оказалось гораздо проще и прозаичнее.
- Да с того, что ваша Иванова Татьяна Васильевна, директор маслозавода, моя соседка. Это первое. Второе - незамужем. Третье - начальник милиции Соколов, к вашему сведению, каждую неделю гостит у неё. По субботам там от них иногда такой рататуй шпарит. От той музыки у нас в доме стёкла дрожат. Так что замнёт Соколов всё это дело, вот увидите. Замнёт! И ещё… Неудобно, правда, вроде шпионки какой, да уж ладно, побуду ею, раз вы записались в детективы. Вы когда у них были на заводе?
- Позавчера. - А сам думаю: «Вот и всё! Ленька теперь у Соколова на грани провала!»
- Всё точно! Вчера поздно вечером во двор к Ивановой заехал «газик». Из него выгрузили и перетащили в подвал несколько картонных ящиков. Штук пятнадцать, наверное, не меньше. Этого ты не хотел, Шерлок Холмс?!
- Люська! Золотце! - Вскричал я, в который раз переполняясь благодарностью к нашей удивительной помощнице. - Что же ты раньше-то молчала? Лёнька-то ничего этого не знает, да ещё в самый критический момент нашей операции! Он же в самом логове зверя!
Я, промычав ещё раз неизбывную свою благодарность, по Лёнькиному благородному обычаю чмокнул Люську в плотную щёчку и кинулся в редакцию. Номера райотдела - в распечатке телефонных координат всего местного начальства. Вот они. Прямо над столом, на стене. Так, на букву «с». Соколов. Есть. Я схватил телефон. Он конечно звякнул, когда я у него отнял трубку. Но исправно закряхтел тугим диском.
- …Алло? Товарищ Соколов? З-здравствуйте. Это «Авангард». Куделин у вас?
- У меня. - Густым и честным баритоном откликнулся начальник райотдела милиции и ласково предложил: - Передать трубочку?
- Да уж, будьте любезны.
- Я слушаю. - В трубке на редкость респектабельный голос заведующего сельскохозяйственным отделом самого интересного органа районного комитета партии и районного совета народных депутатов, а также ведущего районного публициста.
- Лёнька! - Трагически шепнул я, чтобы не слышал главный гестаповец. - Завал!
- Не слышу.
- Идём ко дну, начальник! - Крикнул я. - Теперь слышишь?!
- Вот теперь слышу! Но нельзя ли поподробнее, дорогой коллега?!
- Слышно было, как он прикрывает трубку ладонью, потому что фон изменился, стал немного приглушённее.
- Ты, коллега, под колпаком у Соколова. Дошло? Вали сюда, я тебе такую фактуру поднесу по заводу и милиции, что тебя туда силком больше не загонишь. Стыдно станет, что сам когда-то носил такие же погоны.
- В самом деле? - Поинтересовался Лёнька, равнодушно зевнув в трубку, не так-то и респектабельно, конечно, да что уж теперь. - А чего это я ему так срочно понадобился? По уборке, говоришь? На новый рекорд?! Да что вы говорите?! С ума сойти! Скоро вся страна покроется этими рекордами как грибами!
Заявился в редакцию он быстро, минут через десять, быстрей никак нельзя. Сел за свой стол. Молча глянул своим рыжим оком в белом венчике ресниц. Мол, выкладывай, коллега, да без лишних слов. Я кратко но в красках передал ему свой разговор с Люсей. Лёнька медленно заалел, откинулся на спинку стула и наконец присвистнул. Это могло означать только одно – наконец дошло и до этого мозгового центра.
- Вот оно что! Вот почему они «не могли» раскопать это дело! Эх, беда-то! Я уже раскололся, Витёк, как самый последний фраер раскололся. В том-то и дело. Мда-а… То-то, смотрю, глава нашего Скотленд-Ярда так заюлил: «Что вы, что вы?! Всё проверили! Всё сходится, дорогой товарищ! А случайности - с кем не бывают!» Так-с, старичок. Ты как мыслишь - должны ли мы сказать нашему уважаемому полицмейстеру о том подвальчике его возлюбленной с картонными коробками нагло уворованного социалистического добра?! Нашего общего с тобой добра, заметь. Тебя не заедает?!
- Проверяешь, начальник, да?! Он же моментально Ивановой сообщит, не понимаешь, что ли?!
- Эт-то я понимаю. Но кроме него никто не имеет права провести обыск, даже имея прокурорский ордер. Прокурор его никому, кроме милиции, и не даст. Вот в чём вся петрушка! А что если мы сами проконтролируем дачу прокурором санкции на обыск, сами, первые его предупредим, что в результате ожидается, а? Соколов, поди, не поспеет, будучи сам под таким присмотром, при таком двойном надзоре спасать Иванову. Своя-то шкура, надеюсь, ему дороже?!
- Надейся… А если всё-таки посмеет, тогда что?! Что если его ментовская шкурка неразрывно срослась с её норковой?! Тогда что?! Как он в таком случае поступит, ты знаешь?! Да он и на прокурора тогда не посмотрит. Под носом у него выхватит подельницу. Иначе сам загремит под фанфары.
Лёнька помолчал, заинтересованно уставившись в окно. Хмыкнул. Я посмотрел вслед за ним - пусто. Чего хмыкать? Впрочем, ясно. Действительно - что знает и на что в самом деле способен Соколов? Хм.
- Да… Если он с ней слишком крепко повязан, тогда мы будем иметь, грубо говоря, большой прокол, бледный вид и макаронную походку. Тогда всё может и окончиться для нас - дешёвенькой, уж естественно, отпиской: мол, случайность, сбой в цифрах, меры приняты, виновные наказаны, впредь безобразиёв не допустим. В таком случае нас поднимают на смех все до единой районные куры. Потом присоединятся гуси и свиньи, притом все до единой. Останется только рыдать или биться головой об стену. А что ещё делать? Иного выхода у нас, Витька, не будет. Сами-то мы обыск, к сожалению, не проведём. Придётся поэтому покедова довериться Соколову на время обыска, а там видно будет… Люська на работе?
- Была. А вообще она, должен тебе сказать, наблюдательна, как настоящий сыщик. Даже ящики посчитала. Невероятно!
- В селе все такие. Все всё знают друг о дружке. О себе самих, правда, гораздо меньше. Ладно. Пойду, дам Люське команду, чтоб нигде не задерживалась и сразу домой чапала. Да с подвала чтоб глаз своих не сводила. Я думаю, что ты всё-таки смог вникнуть в глубину моего замысла, хоть и не нравится он тебе, вижу. Ладно. Потом - к шефу. Если выйдет у него - тогда к прокурору. Сиди пока, читай свои полосы.
- Да… уж. Кажется, влипли мы в историю. Непонятно, сумеем ли довести наше благородное дело до конца, вытянуть тайных маслоедов на всеобщее обозрение. Теперь вне сомнений, что мы вышли на их горячий, совсем горячий след, который преступники начали заметать… А Соколов-то, милицейский сокол наш ясноглазый, ласковый да разговорчивый! Неужто и вправду такой большой начальник оказался в столь нехорошей компании?! Трудно, конечно, поверить в это, хотя наверно всё-таки придётся. В лучшем случае, может быть непосредственно сам доблестный страж порядка и социалистической законности с натуральными хищениями дела не имеет. Но это-то и не обязательно. В какое занимательное время мы живём?! Существуют и другие, куда более скрытые формы приобщения к незаконной кормушке. Подарки по случаю и без таковых, бессрочный денежный заём, приглашение в гости, в ресторацию, наконец - да мало ли их, способов возмещения непомерных трудовых затрат расторопного жулья?! Начальник же нашего зеркала Советской власти в данной ситуации может отвечать на пылкие страсти в свой адрес только одним, беспроигрышным и безболезненным - закрыть, когда понадобится, глазки, заткнуть ушки, спрятать зубки. И Красная Шапочка может преспокойненько тащить всё, что ей вздумается. Её покровитель оправдается потом в случае чего как-нибудь, вплоть до ссылки на стихийные бедствия, глупость или халатность подчинённых. Зато спасёт хороших людей. В смысле, нужных. Конечно, они не останутся неблагодарными и впредь.
Спустя часа два - звонок по телефону.
- Эта хто-о? - Протянула Люська, выпендриваясь по-нашенскому.
- А там хто? - Переспросил я в тон. - Есть что новенькое, Мата Хари?
- Есть, товарищ командир. - Посерьёзнела Люська. - Говорил Лёшка в милиции о том, что я вам рассказывала?
- Иначе было нельзя. Вот Лёнька и решил, мол, где наша не пропадала. Рискнул.
- Я так и знала! - Слышно было как сокрушённо она вздохнула. - Ваша опять пропала! Полчаса назад Иванова примчалась домой на машине. Все ящики - их было теперь шестнадцать штук, один, наверное, давнишний - вытащили из подвала и куда-то увезли. Так что с носом вас, Шерлок Холмсы!
И Люська дала отбой. Та-ак… Значит - Соколов. Вот тебе и начальник милиции. Опозорил, мерзавец, зеркало любимой Советской власти. Что же это делается, братцы? Не просто закрыл глазки, заткнул ушки и спрятал зубки. Теперь это прямое соучастие в преступлении, непосредственное потворство беззастенчивой ворюге Красной Шапочке. Налицо сознательное противодействие в преследовании маслогангстеров, устранившее главную улику, без которой теперь все доводы, все подозрения в незаконном уводе масла повисли в воздухе, как летающие тарелки - бездоказательные, хоть и волнующие, захватывающие воображение.
Снова призывно закричал телефон.
- Люська звонила? - Раздался в трубке энергичный Лёнькин голос.
- Звонила, только что. Товар вывезен час назад. Шестнадцать ящиков теперь, не пятнадцать. Подчистили все следы. Мафия подкупила полицию.
- Значит, всё-таки начальничек, бугор. Его работа. Не случайно я его плохо уважал. Шеф на месте?
- Уходил в райком.
- Иду за ним. Операцию временно придётся отменить. Иначе такой вой поднимут, что не оберёшься. Как с номером?
- Повезло сегодня. Часов в шесть начнут печатать.
- Добре. Подпишешь «в свет» и можешь отваливать.
Однако через час я ещё прилежно сидел, повторно вычитывал разворот, который в нескольких местах явно запороли. А печатать начали поздно - не повезло. Не надо было каркать. Вот в который раз убеждаюсь. Нельзя в нашей стране во что-нибудь верить, а тем более много болтать о нём. Обязательно всё это навернётся. У нас если что, когда и где получалось, так только тихой-тихой сапой. Под сурдиночку. Пока начальник не видит.
Солнце за окном на излёте. Закат таки принимался себе. Хоть мягкий и тёплый, но гас он как-то быстро и нетерпеливо, буквально комкая сумерки, словно технический брак или тоже масло воровать двинулся. Будто торопил тем самым подельников. Да так и наталкивал на всякие-разные предвкушения да желания. Да чтоб без долгих вводных. Да чтоб сходу, да чтоб раз-два - и в дамках.
Звонок опять. Тьфу! Лёнька. Разогнал все предвкушения.
- Дело наше, старик, выражаясь строго по-японски, посему-то херовато. Обдурил, скажем так, нас с тобой милицейский соколик. Как кутят обдурил. Кузьмич, да и шеф наш с прокурором, сильно сомневаются насчёт Люськи, не клевета ли это по-соседски.
По Лёнькиным меркам это верх святотатства - сомневаться в такой девушке. Это-то в его тоне и чувствовалось.
- Выяснилось, что между ней и Ивановой не раз бывали стычки. Да и Соколов держится что надо. На Уголовном Кодексе клянётся в своей чести. Обещает перевернуть вверх дном весь дом Ивановой, если мы настаиваем и прокурор даст ордер, а если что найдёт, сразу замести её. Уверен, гадёныш, что ничего не найдёт.
Причём выгода для него тут двойная проистекает и по вполне понятным причинам: и подружку свою спасает, и нас имеет возможность поднять курам на смех и на место поставить. Точнее, в будку загнать. Не лезьте, мол, куда не просят. Пришлось отступить. Вот они, братишка, какие пироги с котятами у нас с тобой на самом деле получаются! И всё-таки мне удалось убедить Кузьмича продолжить нашу операцию «Сливки». Придётся, правда, привлечь краевые органы, самим-то нам всё-таки не управиться. Хотя Кузьмич и не очень за то, чтоб выходить на край, слава-то дурная получается, да что поделаешь, лучше самим своих жуликов изловить, чем потом кому-то со стороны это делать. Завтра… нет - послезавтра, в понедельник, смотаюсь на денёк в центр. Там у меня по старой службе приятели остались. Посоветуемся. Договоримся, я думаю, наверняка.
- Дай-то бог. А чем они-то оттуда могут помочь?! - Скептически спросил я, по-прежнему не веря в успех отчаянно спасаемой операции.
- Ещё и как помогут! - В Лёнькином голосе, несмотря ни на что, всё ещё звенел металл никогда не сдающегося сыскаря. - Масло-то Иванова куда везёт на сдачу? Умница, соображаешь правильно. В краевой центр. У нас всегда и всё в центр сходится. Туда всё везут. Оттуда-то потом вся гниль большей частью и валит. Вот там ключик и надо искать. Золотой. А может платиновый.
- Это ты просто надеешься! - Безнадёжно махнул я рукой. - Из последних сил.
- Почему «просто надеюсь»?! Вовсе не «просто»! Я на самом деле очень крепко надеюсь. Потому что именно там, гадом буду, но мы её всё-таки прищучим, нашу царицку Таню! Вот увидишь!
Весь в расстроенных чувствах, да ещё и совсем уставший, с основательно подорванным личным здоровьем заявился я всё же домой, в комнату, которую снимал. Вот пришёл. Вот сел. И что теперь?! Даже есть не захотел. Вот так. Не то чтоб отлавливать всякие-разные другие пожелания. Да чтоб без долгих вводных которые. Да чтоб сходу, да чтоб раз-два - и в дамках. Но для этого нужен личный Трифон, а я пока что не дорос.
Поэтому принялся просто смотреть в окно - на кружащий подпаленные южным июлем листья и к сумеркам вполне осязаемый и потому видимый ветер. Потом стемнело - окончательно и бесповоротно. По краю неба вновь забродяжили фиолетовые сполохи, отголоски дальних гроз, загодя, к ночи, широким фронтом слетающихся на добычу и теперь как прикормленные хищники привычно окружающих наш передовой район. А нечего было высовываться! И прохладненько как-то так стало. И в комнате. Можно сказать зябко.
Неспроста и вправду эти грозы зачастили к нам. Что-то будет… Так прозорливо я подумал, засыпая. А может и не будет. Что ещё хуже. И наверняка же будет как всегда - что-то одно из двух! Между прочим, такая вот подлость по жизни у каждого. Мамой клянусь!
Конечно, в такой яме ничего не приснится! Не то что путное. Даже просто как бы проснуться - и на том спасибо.
Глава 9. Сливки удирали по грозе
К утру понедельника, с оттяжкой на более чем сутки, но всё-таки на нас упал очередной ливень. Вот так – шёл-шёл себе где-то и вдруг упал. Прямо на нас. Буквально плашмя, ничком. А может и навзничь. Хотя и короткий, но зато по-настоящему обильный. Как сказали бы на нашей планёрке, достаточно содержательный, поставивший нужный акцент в непродолжительной, но всё-таки измотавшей всех нас истории с засухой.
Причём практически весь ушёл в трещины. Просто провалился. Как все наши заботы и труды. Даже луж почти не оставил. Земля лишь слегка отмякла, но и самой маленькой грязи не замесилось. Зато, естественно, тут же грянуло соответствующее этому событию буйство жизни. Она-то сходу отметила вновь напоивший её ливень. Мимо неё такое уж точно не проскочит. Кто только не радовался живительной влаге - застенчивые воробышки и важные вороны, наглые петухи и дебелые курочки, самозабвенные собаки и себе на уме кошки, а также прочий природный персонал - коровы, поросята, овечки, козочки, стрижи-ласточки. Никого не забыл? Про колхозников, надёжно охваченных созидательным пафосом нового трудового дня я и не говорю. К тем просто страшно подходить стало. До того им оказалось хорошо, по самые ноздри – новой работы только начать да кончить!
Вроде бы и славным выдался денёк. Больше всего - для журналистов, для газетчиков. Тоже ж люди. Хотя иной раз - это как посмотреть. Может быть, именно поэтому для них, как ни для кого, тяжёлый для всех понедельник - глупейшим образом вдруг сделали самым лёгким днём недели. При любой погоде, всегда и как бы во всех смыслах лёгким - отдыхай и празднуй, дорогой корреспондент. Вот все пашут, а ты лодырничай у всех на виду. Поднимай доверие к собственной персоне и к тому, что ты пишешь.
Вот и будут теперь говорить, что трындишь ты в газетке своей что тебе велят, сказки всякие пишешь, по цепи бегаешь, потом гуляешь, да ещё и деньги ни за что получаешь. И докажи потом, что ты не продажен, а если и есть что, то совсем чуть-чуть… Так что значение этого факта на самом деле является попросту неоценимым. Вряд ли здесь проявляется какая-нибудь замысловатая провокация или тем более - пошлая подрывная акция. Дело, как всегда у нас, оказывается куда примитивнее. И заключается оно в том, что в целях поддержания работоспособности или даже для повышения, не побоюсь этих слов, публицистического мастерства и действенности материалов газеты - с нами так и поступили. Ни о чём не думая, ничего не просчитывая, великолепно при этом понимая, что корреспонденты в селе, как и все, на виду у всех. И даже больше всех. Но нам, наперекор всему, просто и незатейливо велели: а отдыхай-ка газетная братва, не как люди, а именно в понедельник, во всенародно тяжёлый день. Всем назло.
Так что второй выходной наша редакция и вправду проводит именно в понедельник. В тяжкий для нормальных граждан денёк множество хитрых и продажных газетчиков действительно полёживает дома на кушетках и разных диванах, курит сигареты, пьёт себе кофий или даже иную гадость, почитывает детективы и большую, с орденами на первой полосе, прессу, откармливает собачек и кошечек. И всё думают при этом, чем бы ещё угодить генеральной линии, как бы ещё подобострастнее грюкнуть цепью. Причём, воскресничают в понедельник почти все строкогоны. Разве что за исключением выпускающей группы и - на период полевых работ, а значит почти круглый год - сельскохозяйственного отдела. Вот для кого - ни выходных, ни проходных! И все дни подряд - тяжелейшие понедельники. Так что, кто хитрый, кто продажный - а кто и не очень. Даже молока сельхозникам не дают за переработку. Одни втыки, нагоняи и прочие особо деликатные деликатесы. Одно успокоение - не так уж и далеки мы от народа оказались, иногда так просто совсем не далеки. А прямо в нём. И декабристами нам не бывать по определению. Может быть, даже к счастью.
Хоть оно было по-обычному субтропически ярким и тёплым, но поскольку по календарю считался всё-таки понедельник - то утро для нас и началось, словно у людей, то есть, как положено, а именно - с неприятностей. Пришла краевая газета и на первой её полосе, посвящённой началу уборочных работ, сразу вслед за боевиком красовалось набранное броским жирным шрифтом интервью с председателем колхоза «Колос» Дмитрием Лукичом Генераловым.
Так и есть: в леденящих душу выспренних выражениях Лукич (а точнее - набежавший собкор газеты) воспевал героический почин механизаторов колхоза, а особенно правофлангового социалистического соревнования, легендарного (теперь уже) тракториста Ивана Курилова, скосившего за двадцать часов непрерывной работы сто двадцать гектаров отборного ячменя. Всё-таки и именно сто двадцать! Да не за сутки, а за двадцать часов! Четыре часа вроде как дали ему ещё и поспать! Конечно, легендарный! Гвозди бы делать из этих людей!
В девять часов редактору (я был при нём - он вызвал) позвонил Ященко, заведующий отделом агитации и пропаганды райкома. Мембрана у редакторского телефона могучая, так что била метров на пять. - Как понимать? Кому верить?
Я запыхтел, демонстрируя искреннее негодование.
- Нам. - Скосившись на меня, твёрдо заявил редактор. - Наш корреспондент сам был в поле, беседовал с Куриловым.
- Выходит, краевая газета врёт?!
- Не газета. - Ещё твёрже уточнил наш несгибаемый руководитель. - Врёт Генералов.
- Он на вас теперь выспится. - Пообещал Ященко. - На первом же бюро, если не раньше. Да и просто так. Подвернитесь только.
- Не он первый желающий. - Радостно засмеялся тёртый-перетёртый Белошапка, он очень любил, когда на нём спят, да ещё и в очередь. - Тимофеев, помнится, тоже грозился.
- То другой случай… Готовьтесь.
- Так-то, Виктор. - Положил трубку редактор. - Готовимся. Будет звонить Генералов, сам с ним не разговаривай, переключай на меня.
Он почему-то не хотел, чтобы на мне выспались. Наверно, всё-таки жалел молодого. Однако не тут-то было. Не так вышло. Закон подлости. Лукич вылетел на связь именно тогда, когда редактор отлучился в типографию. Специально выжидал. Или колдун Трифон подсказал, нагадав по расположению звёзд. На этикетках в своём подвале. Генералов позвонил и сходу, не давая мне и рта раскрыть хотя бы для приветствия, напролом ринулся в атаку, трубя, наподобие боевого слона Митридата. Это у них, оказывается, и называлось, выспаться. Тьфу!
- Буквоеды! Я до крайкома дойду! Зарубите на носу! Вы что там, не понимаете ситуации? Вам эти несчастные восемь гектаров дороже патриотического почина, который послужит примером для механизаторов всего края! А может быть окажется ещё более нужен и всей нашей стране! Вы что, не знаете обстановки?! Это политическая близорукость! Ишь, какие они честные, да праведные! Ангелы! Чернилки, твою мать!
- Товарищ Генерал…ов. Позвони…те редак…тору. - Успел я вставить в генеральский рык.
- Не буду я звонить твоему редактору! - Прогрохотал Генералов, заканчивая отсыпаться. - Пусть он мне звонит! И извиняется перед своими читателями за то, что ввёл их в заблуждение. Чернильный сюртук!
Каков, а? Это мы-то ввели в заблуждение?! Вот это финт! Я окончательно лишился дара речи. Всё! Не видать нам теперь живительного Трифона, как своих ушей. И сопутствующего исполнения укромных желаний. Но тут, к счастью, в отдел вошёл Белошапка. Глянул на меня вопросительно, я кивнул головой - «он, родимый, спит вовсю!». Отобрав у меня рычащую и плюющуюся околоцензурной лексикой трубку, редактор послушал её на расстоянии несколько секунд, слегка округлил глаза и тихо проговорил - очень спокойно вбивая в мембрану наш ответ лорду Керзону:
- Ах так?! Это я-то? Должен вам сказать, Дмитрий Лукич, о вашем поведении мы более обстоятельно поговорим на бюро. До встречи! - Придавил рычаг телефона закалённой бестрепетной рукой, затем положил и трубку. - Совсем зарвался генерал Топтыгин… Спокойней, Виктор. Правда восторжествует, есть у неё такое свойство. Правда, нечастое свойство, должен я тебе сказать. Теперь о текущих делах. Подборку готовишь?
- Звоню-названиваю. - Рапортую бодро. - Из трёх хозяйств информации готовы.
- Информашек хватит. Бери мотоцикл, сбегай в «Правобережный». Там они тоже вовсю развернулись с косовицей. Сделаешь репортаж на сто строк. Знаю-знаю, что свежих снимков оттуда нет. Может, остались уборочные, кроме тех, что из «Колоса». Если не найдёшь, тогда найди из старых, портретных. Узнай, может кто из них в это время убирает хорошо. И подтекстовку приготовь. Должен тебе сказать: вертись за двоих. Да-да. Именно опять. Лёня к вечеру только приедет. В следующем номере дадим разворот по уборке.
- Будет сделано. - Ничего другого я, конечно, не мог ответить. По многим причинам. Без слёз не перечислить.
Понеслось опять и снова. Весь день прошёл в сумасшедших гонках по горизонталям и вертикалям. Из-за стола на колёса, с колёс за стол к бумаге, к телефону, в секретариат, в фотолабораторию, опять за стол, снова в секретариат - понедельник же, да в сельхозотделе. К концу дня осталось только промычать и дать побольше навозу, потому что выдоили меня основательно. А перед этим, помнится, ещё и выспались! Во - жизнь. На зависть всем бурёнкам!..
Только совсем уж вечером, сдав последний материал, вспомнил, что остался без обеда. Какой тут к чёрту навоз! Но я не стал слишком грустить по этому поводу. Тут же пообедал в нашей столовке, за последний пятерик. Заодно для экономии и поужинал, оптимистично глядя поверх кислой тарелки в потихоньку разгорающееся посреди непроглядной ночи светлое будущее. Завтра-то - получка! С ума сойти от счастья!
На пути из столовки домой, увидев в окне нашего отдела призывный свет, заглянул в редакцию. Ещё в коридоре заслышал бодрый баритональный басок моего непосредственного начальника, напевающего свою любимую кровожадную песенку на мотив известного детского шлягера «Голубой вагон» - «Атомный грибок висит-качается, Доза радиации растёт!..».
- О! Привет, работяга! Где пропадаешь?! - Перестал скучать Лёнька. - Я и на хату к тебе бегал, бабульку твою пытал. Она что - немая? Так чего, сдал подборку?
- Говорящая, но не с каждым… Ты и ей сказку рассказал?
- В следующий раз расскажу, найду только про что. Так сдал, спрашиваю? Успел?
- И успел и сдал. И не только подборку.
- Ты просто стахановец! Решил весь гонорар себе оттянуть? Ладно. Мотоцикл на ходу? Заправлял?
- Бегал в «Правобережный». Полбака, наверное, осталось. А в чём дело?
- Поедем в засаду!
- Ты даёшь! Опять?! Замотал ты меня своими сыскными вывертами, честное слово! Лёнька вскочил и сердито забегал по кабинету. - Вот что значит «опять»?! Мне лично это всё надо? Я не авантюрами занимаюсь, понял? А глубоко профессионально и ответственно творю чистое, высоконравственное и общественно значимое деяние.
- Без ложной скромности, конечно.
- Да, без ложной. Благодарное районное человечество мне за мой подвиг обязательно воздвигнет памятник, естественно, рукотворный. И тебе может быть тоже, если и впредь будешь помогать. Но тебе покамест из гипса, конечно. А там и до благодарности краевого человечества дойдём, если конечно лютые вороги не остановят. Ты пойми, что это жульё мы всё равно должны вывести на чистую воду. В противном случае моя совесть и весь наш орденоносный район нам не простят неудачи. И край, да и отечество без ложной скромности - тоже. А Соколов без соли слопает. Он товарищ целеустремлённый. Почти как я. Поэтому слопает - не подавится. В этом будь уверен на все сто!
Лёнька выбегал своё негодование и упал за стол.
- Короче, был я в ОБХСС, единственно действенной управе на жуликов и прохиндеев. Последней нашей надежде. Тамошние ребятишки-обэхаэсэсники обещались помочь. Перед этим я экстренно навёл сегодня справки и им сообщил: сегодня ночью наш завод отправляет масло в край, на базу. Ребятишки вышлют наряд на трассу. Встретят машину около Подгорного на посту ГАИ. Будут останавливать все грузовики, проверять путевые листы, а заодно и товарно-транспортные накладные. Предложено и нам прибыть в точку рандеву, а точнее рандре-ву, что между прочим означает «руки вверх!». Запомнил? То-то. Так вот, а оттуда мчимся на главную базу для окончательной проверки.
- Так, погоди! Не понимаю, зачем нам-то ехать? Если уж сами ОБХэСэСовцы занялись этим делом. Уж они-то и без нас отлично справятся.
Я был просто уверен в этом. Как и всякий закоренелый советский гражданин. Уж такова эта контора, ОБХСС, отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности, нечто вроде экономического СМЕРШа эпохи развитого социализма, грозы неправильных желаний и потребностей у отдельных несознательных индивидуумов, а также отдельных их групп, подразделений, соединений. Или, скорее, неправильного их исполнения. Потому что желания конечно у всех и всегда остаются одни и те же. Трифонов вот только, исполнителей, двигателей судеб, на всех явно не хватает. Отсюда и все проблемы у людей. Синдром глобального трифонодефицита! Явно врождённый. Его-то ОБХСС и лечит. Как может. Не успеет прикончить одну метастазу, как вокруг тысячи новых! Галдят и гадят. Никто работать не хочет. Только получать. И жить при этом как можно более хорошо.
- Мы начали, нам и доводить до конца! – Настаивал на своём Лёнька. - Только не называй их больше ОБХэСэСовцами! Ладно?! Они ж мои друзья!
Лёнька с хрустом потянулся, вставая. А потом вновь замотался по кабинету. Я едва успевал следить за ним. Вот энергии у человека! И это после долгого трудового дня. К одному языку можно турбину приставлять. От Братской ГЭС. И та спалит ротор на своей динамке.
- И потом, старик, неужели ж тебе неинтересно? Хотя бы как простому советскому журналюге?! Я уж не говорю - сознательному гражданину. К тому ж, не только проверять поедем. Это действительно и без нас смогут сделать. Мы материал едем брать для газеты. Понял?! Ма-те-ри-ал! Тебе повторить по-китайски? Если все наши подозрения подтвердятся, представляешь, какую штукенцию можно засобачить, какой от неё кипеж будет поднят?! Пальчики оближешь! При этом у них там, в ОБХаэсэсном крайотделе, точно знаю, есть предположение, да и кое-какие косвенные подтверждающие данные, что всё это касается не одного нашего района. Всеобщее явление. Воруют все. Все-все! Без преувеличения! А тогда вообще - гул на весь край! Представляешь - все внезапно себя увидят! Да нас с тобой немедленно повесят. Пока, может быть, на краевую доску Почёта. В качестве промежуточного этапа. И ты хочешь избежать такой чести?! Да ни в жисть не поверю! Ты же тщеславный на всю катушку!
- Чья бы корова мычала!
- Я честолюбивый. А это разные вещи!
- Но как же тогда с номером, честолюбивый ты наш? Шеф должен был сказать, что вновь даёт нам под уборку весь разворот. Так что по хозяйствам порядочно ещё надо помотаться. Тут уж интерес совсем простой. Управиться бы вовремя!
- Знаю. Успеем и с разворотом. Мы утром часиков в восемь, думаю, всё там закончим, а на обратном пути захватим наши хозяйства северо-западной зоны. Может ещё и восточнее проскочим. К девочкам нашим в «Калинина» забежим, проинспектируем их сердечно-сосудистые ритмы. И вообще - проверим, чем они там на самом деле занимаются. Тем ли, чем надо, на что мы их настраивали. Заодно и политморсост - политику их морального состояния - прозондируем. Правильно ли приспособились к идиотизму деревенской жизни. Если нет - поможем. По праву аборигенов. Ты ослеплён, конечно, блеском очередной моей мысли!..
- Стоп машина! Задний ход помалу. Редактора ты уведомил?
- Он в курсе. Дал добро. Чтоб мне и не дать! Ха! Ты разве знаешь кого-то, кто бы мне не дал, хоть чего-нибудь?! Только вот о развороте особенно предупредил, да насчёт девиц, чтоб пособили им, по работе, конечно. Всё-таки зря, наверное, мы их туда послали. Ты был прав. Не по их молочным зубкам тот чёрствый пирожок! О чём это я?! Так что, говоришь, звонил Генералов, икру метал?!
- Ага, кабачковую.
- Небось, рассчитывал на чёрную, крупнозернистую?
- И саблей ещё махал. Пришлось шефу его экстренно успокаивать. Ты знаешь, как он способен иногда - одной, двумя фразами - да промеж рог!
- Ничего. - Засмеялся Лёнька. - Это ему полезно, товарищу Генералову. А то упёрся теми же рогами в своё изобилие, никакой критики не восприемлет и даже самой правды-матушки. Всё б ему по шёрстке, да по шёрстке. Ещё и Кузьмич всыплет по первое число, чтоб меру знал, я уверен. Так что Ванька Курилов верно напророчил своему благодетелю многие хлопоты. Всё! Хватит с этим.
Тут Лёнька глянул на часы, присвистнул и затем кинул на меня жаркий дымящийся взгляд.
- Итак, ты, естественно, согласен, я - тем более. По плану сначала так. Заскочим, съем какого-нибудь цыплёнка-табака в нашем крутом кабаке.
- Я там только что был.
- Ещё раз поешь. Угощаю. Потом зальём бензину, я талоны достал, - и в путь. Логично? Они, жуки с маслозавода, конечно, пойдут по трассе на Грачёвку, а мы напрямую двинем, по просёлкам. Тогда наверняка обгоним. И загодя встретим. Заодно поглядим, может, где ночью косят. А утром ты очерк об этом сдашь в секретариат. Ладно. Это шутка. Потом, конечно, напишешь. Всё-всё, отбываем, старик! Не кашляй!
Всё-таки в любой ситуации пробивает в моём великолепном, блистательном шефе какая-то лёгкая, не побоюсь этого слова – почти элегантная пакостность. Пусть и в самом безобидном, умничающем трёпе. И всё никак не пойму в чём же именно, какая именно. Вроде отличный же парень, как ни возьми. А всё равно… всё-таки что-то не то. Может его враги народа чем-то беспрерывно травят?! Ладно, авось с цыплёнком-табака это всё выйдет. И человек окажется на самом деле простой и хороший. Просто слегка траванутый.
Между прочим, стало совсем темно, когда мы выехали из райцентра. Где-то впереди, беззвучно пока ещё, полыхали молнии, суетились тучи. По всему сразу видать было - плохо дело. Надвигалось атмосферное явление, именуемое в просторечии грозой. Это естественное, но в данный момент очень даже нежелательное, явление природы нисколько не укрылось от проницательного ока заведующего сельскохозяйственным отделом.
- Ка… как бы не влетели мы с тобой! - Икая от съеденного цыплёнка, пока ещё было слышно на тихом ходу, прозорливо крикнул он из коляски. - А то сре… срежем путь! Себе на голову! Видишь, что делается?! Гр… гроза!
Я до того поразился его наблюдательности, что даже не сразу ответил. Всё-таки и вправду мы есть то, что мы едим! Но потом всё же нашёлся.
- Поздно спохватился! Да ладно. Не трусь, цыплячья твоя душа! До гравийки успеем. А там выскочим!
Затем я воткнул вторую, разогнался, потом третью, ещё сильнее ускорился и наконец вставил четвёртую передачу. И вновь выжал ручку газа. Тут уж конечно совсем не поговоришь. Загудели мы тогда во всю мочь, стремясь опередить грозу - километров под девяносто в час помчались. По нашим временам и дорогам, да на наших дребезжащих скакунах - так шею свернуть можно, причём запросто.
Потом, слегка сбавив, свернули на трансрайонную грунтовку и вновь полным намётом понеслись дальше - вскачь, да по колдобинам. Кр-расота-а! А говорят, нет счастья в жизни. Были бы хотя бы подкрылки - изменить угол атаки – да и взлететь к чёртовой матери отсюда! Поближе к молниям. Для полноты этого самого счастья!
По обеим сторонам светового тоннеля, пробитого во мраке нашей единственной фарой, то по одной, то по другой стороне, изредка проплывал дальний и тусклый огонёк-свечечка. Может то чабаны коротали ночь у костра или такие же, как мы, неприкаянные полуночники шастали бог весть зачем по просёлкам. Тоже кого-то ловили. Себе на голову. Ни тракторов с косилками, ни комбайнов пока не было видно. Здесь, в зоне орошения Большого канала, их в это время и не должно быть. Более чем ясно. Уборка на поливных массивах всегда начинается с запозданием. А вот поднимемся на плато (если конечно поднимемся, тьфу-тьфу!), в степные засушливые хозяйства - там должны развернуться в полную силу, и даже ночью по идее должны косить. Хотя… гроза же. С нею мы пока шли на встречных курсах, практически в лобовой атаке. Но вот-вот должны были отвернуть и начать удирать.
- «Вечерний звон, бон-бо-он!» - Всё же еле доносилось, до чего же задушевно пел сытый Лёнька, подпрыгивая от ухабов и нарастающих разрывов грома, песню за песней из своего уникального репертуара. - «Как много ду-ум наводит он. Бон, бон, бо-о-он!». Ох-х! Едрическая сила! Вот лупит, собака!
Пересечение с второстепенной дорогой, правый поворот, выход на главную, подъё-ом - полный газ! Всё! Теперь мы от неё удираем! Да и дорога покомфортнее стала. Потише. Рубиновыми огоньками изредка вспыхивали и проплывали на границах светового тоннеля точечные стрелки-стрелочки и цифры-цифрочки появившихся дорожных указателей. Но всё ближе и ослепительнее вспыхивали настигающие нас высоковольтные клинки молний, бешено, во все стороны, вверх и вниз, рубя и раскалывая мглистое небо. Лёнька с головой залез в коляску, накрылся фартуком. И оттуда в паузах канонады доносилось, кажется, «Дышала ночь восторгом сладострастья!». В принципе, каждому своё, конечно.
Не сбавляя газа, на полной скорости, совсем близко от нас, справа проехало спящее село - кажется, Томузловка, третья бригада колхоза имени Свердлова Якова Михайловича. Был такой правительственный передовик на заре Советской власти, да только помер от чахотки в самый разгар свершений. Окна домов темны, словно все там вымерли, с перепугу повторив судьбу своего титульного правофлангового. На улицах, тускло освещённых редкими лампочками, тоже ни души. Красота! Как и не жил тут никто и никогда. За пустым селом - вообще мрак. Так что и тут не только не косили, не сотворяли всяких-разных свершений, а наоборот, и в самом деле не были или неизвестно куда попрятались. По любому очерк мне теперь не светил. Так и слава богу. Передовик с возу, корреспонденту легче.
Но нет. Вот подальше и повыше села, на бугре, - частая короткая россыпь огней, словно строчка замерших на лету трассирующих пуль короткой очереди. Рядом с ней, озарённый изнутри багровыми сполохами, клубящийся столб дыма или пара. «Атомный грибок висит-качается!..» - на мгновение высунувшись, отметил и это явление районный акын Лёнька Куделин. Но нет, не грибок. Похоже всё-таки кормоцех. Травяную муку гонят, ударно грохочут дорогие передовики, золотые наши правофланговые, невзирая на конкурентное атмосферное явление. Так что здесь - слава генеральной линии! - признаки жизни налицо. И даже набирались на информашку в колонку районной хроники социалистического соревнования: вот оно, идёт, идёт же - родимое и столь желанное - сотворение трудового подвига! Несмотря на то, что сами небеса повели по нему прицельный беспощадный огонь на уничтожение.
Гух-гух, гу-ух! Двойным рикошетом бахнуло передовое эхо от стен последних, стоящих у дороги, домов. Ба-ба-а-ах! Потом ещё и с неба стократ добавило. Точно Яков Михайлович в кожаной тужурке. С того света своих поддерживает. Так что припустили мы от места того славного подвига ещё пуще. И короткой информашки с них хватит.
Вновь дымящийся клинок концентрированного света от нашего мотоциклетного гиперболоида пробивал нам спасительную скважину во мгле, располосованной косыми сабельными взмахами-вспышками молний над головой. Будто вспарывал горючий дым над бездной. Короче, сплошной сюрреализм в краю затяжных свершений! «Во имя и для»!
Затем откуда-то сбоку ударил, хлопнул по ушам резкий порыв ветра. Не сказать, чтоб так уж неожиданно. Завихрилась впереди поднятая им пыль, дробно брызнули по ветровому стеклу кусочки земли, клочья соломы, и, как картечины, взорвались среди них первые дождевые капли. И расплылись грязно и недвусмысленно.
Наконец-то. Мы таки не убежали от неё. Скорость пришлось сбросить просто до неприличия резко.
- Держись, бугор! - Выглядывая из-за мутного стекла на дорогу, закричал я. - Пой отходную! Потоп будет!
Лёнька вынырнул из-под фартука, глянул одним глазом на вновь полыхнувшее небо.
- Ох-х! Мать её за ногу! Как ковчег? Не подведёт?!
- Прёт машинка! Тьфу-тьфу!
Но только-только после очередного сброса скорости на повороте я чуть прибавил газку и снова убавил слышимости, как сверху гулко, сдвоенным взрывом ударил гром, самый потрясающий из всех отгремевших, и прокатился дальше к горизонту - рассыпчато и затихая. Но мы всё равно уцелели. Хотя никоим образом не являлись правофланговыми социалистического соревнования. Так уж вышло. Прости нас, господи!
- Иго-го! - Издалека, по-жеребячьи отозвался на громовой зов неба живучий Лёнька. - Смывайся! Наших бить будут!
Смываться было поздно. Нас и наших били. Точнее, смывали. Сзади и сбоку настигла-таки, на мгновение подняв пыль, а потом и прочно стала наваливаться сплошная стена ливня – а вот, мол, и я! Очень рады! Только тебя нам сейчас и не хватало! Ещё секунда и он полностью обрушился на нас, норовя и вправду смыть со своего пути.
Сбросив наполовину газ, склонившись в сторону, потому что сквозь залитое ливнем ветровое стекло теперь вообще ничего не было видно, я повёл мотоцикл по середине ставшей мгновенно скользкой дороги. Даже ноги перестали потеть. Вот до чего стало во всех отношениях замечательно! В смысле хреново!
Всё-таки высовываться всегда плохо. Но всякий раз почему-то понимаешь это когда поздно становится. А физиономию твою наотмашь иссекают косые и лобовые плети встречной грозы. Едва высунешься, хоть влево, хоть вправо, хоть вверх - она повсюду оказывается встречной! С другой стороны - и не высунешься - навсегда в яме останешься. Там совсем утопит. Вот и выбирай! Так что при любом раскладе остаётся лишь одно. Вперёд!
Гроза, постепенно слабея, мыла нас до самого асфальта, как из пожарного рукава. Она хлестала по кузову коляски, по подкрылкам, она заливала раскалённые цилиндры, она кипела на них как сбежавший чай и бессильно завывала за спиной. Накрывшись с головой фартуком, заведующий сельхозотделом глухо орал ещё одну любимую, на этот раз и в самом деле отходную, чапаевскую. Хоть и не было слышно почти ничего, я всё-таки угадал её. При имеющихся обстоятельствах это могла быть только она. Поэтому ещё и подхватил насколько мог:
- …И непрерыв-но гром греме-е-ел! - Не хватало только белогвардейской лавы, гонящейся по пятам!
Гром, правда, теперь не гремел, тем более, непрерывно. А как-то сразу поутих. Вскоре совсем сдался. Всё! Опять ничья! То-то же! С нами только свяжись! Спасительным маяком вспыхнул впереди в кинжальном свете нашего гиперболоида указатель - ещё одна главная дорога. Да сколько же их на нашу шею! Но на этот раз - всё-таки вроде та самая главная попалась. То есть, главнее которой для нас уже и нет. На данный момент, во всяком случае.
- Асфальт, командир! Приехали! Почти!
- Ага! Наша взяла! - Выскочила из-под фартука Лёнькина голова. - Давай, теперь я поведу!
- Покажи права! И вперёд.
- Нашёлся мне гаишник! - Радостно согласилась голова и опять нырнула вглубь коляски.
Расклад остался верным. Иначе мокрым в коляске я сразу бы замёрз. Кому бы от этого лучше стало?! Даже Генералов вряд ли бы сильно обрадовался. На ком бы ещё пришлось отсыпаться?!
Ещё около десяти километров глиссером свистели и гудели мы по волнам до Подгорного. Бурунами спадали следом вспузыренные под ливнем лужи. Мокрые с головы до пят - Лёньке и фартук не сильно помог - братья-сельхозники наконец подрулили к ярко освещённой стекляшке поста ГАИ. У фасада его стояли прикрытые брезентовыми чехлами мотоциклы, единокровные братья моего непотопляемого «Урала». Чуть в стороне важно желтел прочерченный вдоль широкой полосой кузов милицейского патрульно-постового «газона» с оптимистической надписью «ППМ» (в народе её переводят, как известно, так - Помощь Пьющим Мужчинам).
Из-за угла от фасада навстречу нам вышагнул высокий человек в длинном, до земли дождевике с надвинутым на самые глаза капюшоном. В засаде сидел, не спал, замечательный наш труженик в погонах, тоже, небось, передовик на своём месте. Правофланговый нелёгких милицейских будней трудолюбиво поднял было полосатый жезл свой, но тут увидел, что мы и сами к нему подворачиваем. Так что пришлось опустить.
- Здравия желаем! - Бодро выскочил из коляски мокрый петух Лёнька.
- Здравствуйте. Старший сержант Курицын. - Сухо представился ночной постовой и прибавил необходимый металл в голос: - Куда путь держите?
- Да к вам же, к вам! Газета «Авангард»! - Нетерпеливо ответил Лёнька, клацая зубами от холода. - Лейтенант Титаренко здесь?
- Здесь. К нему, что ли?.. Сколько? Да часа два дежурит. Поднимайтесь в помещение. Вон он, в окне маячит. Выглядывает.
Курицын даже улыбнулся нам, признав наконец за почти своих. Сам товарищ милиционер! И вдруг признал. Это означало только одно - удача будет. Примета такая, знаю. Милиционеры так просто и кому ни попадя никогда не улыбаются! Если не дал в лоб и даже не оштрафовал, а просто улыбнулся как почти своему - считай, свою птицу счастья за хвост человек поймал.
За широким, во всю стену, фасадным окном поста ГАИ милицейский офицер, узнав Лёньку, радушно, как самым близким людям, помахал нам рукой в сторону входа - заходите, мол, в гости, не бойтесь. Сегодня мы добрые. Получается, что нам по-настоящему подфартило. Хотя после такой грозы мы всё равно ничего и никого особо не боялись. Даже если бы и было чего или кого.
- Знакомься, Витёк, твой тёзка! - Лёнька ещё в дверях представил мне ОБХаэсэсовского лейтенанта Титаренко. - Мой старый сослуживец, дружочек, можно сказать. Гроза жуликов, а также казнокрадов. Весь в меня! Поэтому можешь любить его так же.
Лейтенант всё усмехался, по-прежнему как бы сам про себя. Видать, от природы смешливый парнишка. Бывают на свете и такие улыбчивые молчуны. С улыбкой, тихо и спокойно делают своё дело. Ему по фигу казались любые Лёнькины шуточки. Мол, что взять со штатского, да ещё замёрзшего! Однако кое-что и в самом деле у них было общее. Прежде всего, внешне, конечно. ОбХаэсэсовец Титаренко - такой же приземистый, крепко сколоченный, подвижный, как и лучшее перо «Авангарда». И форма на нём сидела как влитая. Правда, лейтенант ещё и казался куда более умным или загадочным, но это просто потому как большей частью молчал, в отличие от Лёньки. Иначе давно бы выперли и в районке работал.
Всё так же молча и усмешливо пожав мне руку - с Лёнькой-то они по всей видимости сегодня виделись – Титаренко-мой-тёзка скользнул вроде как всё соображающим, обыскивающим милицейским взглядом по нашей мокрой одежде и наконец окликнул сидящего за столом лицом к дороге милиционера с тремя лычками на каждом плече:
- Сержант! Калорифер работает?
- Так точно!
- Подсушить орлов нужно. Течёт, как с утопленников.
- Почему «как»?! - Простучал я зубами унылую дробь.
- Вот именно. - Поддержал Лёнька, с кряхтением стаскивая через голову прилипшую к телу когда-то нарядную рубашку.
Калорифер стоял в углу, застенчиво прикрываясь чьим-то дождевиком, наверное, моего умного тёзки в погонах. Сержант снял этот самый дождевик, перевесил на вешалку, а обогревалку подвинул нам. Берите, мол, не пожалеете. Мы взяли, потом включили его воздуходувку и конечно не пожалели. Подставляя под горячие струи воздуха то грудь, то спину, то, наконец, наиболее замёрзшее, отчего довольно быстро согрелись. И даже местами высохли.
- Не было пока что ваших крестников. - В чёткой и немногословной манере сообщал, будто докладывал, в это время ОБХаэсэсовец Титаренко Витя. – Поближе к утру прибудут, чтобы к открытию базы поспеть. Так что посидите пока. Отдохните! Досушитесь!
И умолк, судя по всему надолго, потому что более сказать по этому делу ему было решительно нечего, а ничего другого в наличии не имелось.
Так и вышло.
Ждать пришлось часа полтора. Чтобы разогнать сон, мы с Лёнькой, устало подзуживая друг друга, сгоняли аж две партии в шахматы. Выиграл не завсельхозотделом. Так что по очкам ему теперь меня никак не догнать. Одновременно выслушали с кислыми физиономиями несколько «свежих, столичных» анекдотов от ещё одного сержанта-гаишника, водителя жёлтых мотоциклов. Дошло до того, что я отчаянно, хотя и вполне культурно зевал. Лейтенант Витя Титаренко то и дело выходил на трассу к дежурному старшему сержанту Курицыну, неутомимо останавливающему подряд все грузовики. Это ж насколько трудолюбивым надо быть крысоловом, чтобы вот так терпеливо! За сущие копейки. Я даже невольно проникся уважением к настырному охотнику по фамилии Курицын. Часов после трёх, ближе к четырём, когда на востоке принялось порядком светлеть, поток машин на дороге стал понемногу возрастать.
- Скоро и наши гаврики должны появиться. - Глянул на часы со вспотевшим циферблатом Лёнька. - Пошли, поможем Витьку. Завещание написал? Перестрелка будет. Ха-ха!
С одного самодеятельного сыщика сон уже слетал. Как воробей с кизяка.
Мы самовольно привязали на рукава алые повязки дружинников и вышли к дороге. Авантюристы, что и говорить. Дождь прошёл, чего теперь, мочить некого. Даже ниоткуда не капало. С запада, родины отечественных гроз, тянул ровный и холодный ветер. Последние лужи стекали с асфальта в придорожные канавы.
Местами шоссе даже подсохло. Небо совсем очистилось. Так себе и свисало, словно бельё с верёвки - безоблачной, тёмно-синей простынью с крапинками звёзд, прямо над нами. По нему тускнеющим болидом снижалась к горизонту луна. Наконец снизилась. Но взрыва не последовало. Она лишь спрятала за горизонт свою главную тайну и достопримечательность - нисколько теперь не завораживающий и даже совсем не примечательный, насквозь просвеченный, истаявший рисунок своих морей.
Итак, луна разоблачилась первой. Пример, что и говорить, достойный всяческого подражания. Но вряд ли жулики ему последуют и прямо вот так, у обочины, поведают нам все свои тайны и достопримечательности.
- Чего выскочили? - Встретил нас Титаренко, только что проверивший документы у водителя какого-то чумазого и допотопного Зила (наверно, как и мы, только что из грязи провинциальной грунтовки на асфальт, в свет выползшего). - Если появится ваш объект - крикну.
Он оглядел нас, скептически сощурившись на повязки дружинников: - Между вас должен быть Вицин. Ладно. Поскольку вы при параде и так хочется, то и стойте, мне-то что. Слушай, Лёх, а экспедитор, который везёт продукт, вас никого в лицо не знает?
- По идее не должон. - Заботливо поправил ему портупею Лёнька. - А там, бог его ведает, может когда и заприметил.
- Тогда на всякий случай вы не очень маячьте у него перед глазами. Правда, если там что есть, им теперь всё равно не отвертеться. Но и настораживать прежде времени не будем. Пусть спокойненько едет. Главное - зафиксировать исходные цифры, с которыми они едут.
- Логично! Блеск, Витёк! Соображаешь, должен тебе сказать от лица руководства нашей газеты. - Пожимая ему руку, согласился Лёнька. - Договорились. Вертеться не будем, чтобы и они не отвертелись. Но такие цифры нам нужны, ой, как нужны! Разоблачать так разоблачать. Впрочем, смотря какие цифры получатся. А что если всё сойдётся?! Дашь тогда пестик. Застрелюсь!
Вышли мы в самый раз. Долго мёрзнуть-зоревать не пришлось. Минут через двадцать после лейтенантского инструктажа, у обочины, почти рядом с нами, спокойно затормозил остановленный бдительным дежурным Курицыным голубой автофургон с белой надписью «Молоко». Увидев забрызганные, но ещё довольно неплохо просматриваемые номера, мы вожделенно переглянулись - нашего, нашего района. У меня застучало сердце и тоже слетели остатки сонливости. Чёрт возьми, неужели и вправду придётся стрелять?!
Лёнька же сглотнул и сказал негромко: - Он, земеля… Он! Родимый. Ух-х-х! Как же я по ём скучился!
- Пошли! - Скомандовал Титаренко, зачем-то потрогав застёжку самой надёжной в мире ОБХаэсэсовской кобуры и сделав профессионально жёсткими и белыми глаза, бывшие до того задумчивыми, влажными и несколько голубыми. Вот мы и пошли в синих предрассветных сумерках: держащийся за спасительную кобуру самый обаятельный в мире обэха-эсэсовец и два самых неукротимых журналиста-правдоискателя, стучащих зубами от холода и азарта.
Так районный детектор истины вновь вышел на человеческую тропу. Не проникнуться величием момента казалось попросту невозможно.
Глава 10. Конец подпольного синдиката
В кабине безмятежно сидели двое. Словно мышки-норушки. За рулём - длинноволосый парнишка-хипак в модном батнике и рядом с ним пожилой, солидных объёмов, в основном в ширину, представительный дяденька в пиджаке, соломенной шляпе и всём таком прочем, нисколько не выбивающемся из облика нормального советского экспедитора. Титаренко сначала представился сам, как и положено, в двух словах, особенно не распространяясь.
Потом сразу приступил к делу своей жизни, можно сказать, исполнению миссии на земле:
- Кто, откуда и куда? Попрошу документы. Что везёте?
- Сейчас… куда же они запропастились, кошки съели, что ли? Хе-хе! А едем мы на базу с грузом. - Обстоятельно, с безоблачной улыбочкой ответил тот, в шляпе и пиджаке, да невзначай повеял на нас перегаром. Всё пока в норме. Что ещё прикажете делать простому советскому экспедитору в долгой и скучной дороге?
Достав со второй попытки из внутреннего кармана пиджака увесистый, килограммовый подсвинок-бумажник, он ещё минут несколько покопался в нём, боясь ошибиться и отдать нам чего-нибудь не то, и вот наконец протянул лейтенанту товарно-транспортную накладную. Титаренко внимательно изучил её, между прочим, ненароком повернувшись так, чтобы и нам было видно, что в ней изображено.
- Итак, 840 килограммов… Ладно, тут как будто всё в порядке. Экспедитор вы?
- Как видите. - Пожал плечами удивлённый в шляпе. - Не похож? А в честь чего, кстати, позвольте спросить, проверка проводится? Ловите, что ли, кого?
- Да нет. - С вполне достоверной небрежностью ответил Титаренко. - Обычный дорожный надзор. Ранним утром, говорят, милиция спит, да-да, есть ещё такое заблуждение. И вот порой кое-где кое-кто из шоферов, уверовав в наш сон и отсутствие бдительности, подхватывает левый груз. А то и вообще без путёвки выезжает на трассу. Лишь бы карман набить. Как, товарищ водитель, бывает?
- Не знаю. - Ухмыльнулся за рулём хипак в батнике, модной, приталенной рубашке (как же, в город едет, потому и красивый такой). - Может и бывает, кое-где, да с кое с кем, а может и нет. Я во всяком случае не грешу. Пока.
- Откройте, будьте добры, фургон.
- О! Фургон? - Отвесил красную с прожилками губу симпатяга-экспедитор. - Ничего себе надзор! Ещё может карманы вывернуть? Шучу-шучу, не сердитесь. Это я так, с бессонной ночи. Откроем мы вам фургончик, конечно, откроем. Нисколько не возражаю.
В фургон поднялись Титаренко, Лёнька, твёрдо убедившийся, что всё-таки не был ранее знаком с невинными путниками, и сам экспедитор, шутник в шляпе, масляный наш путешественник, оказавшийся совсем маленького роста. При своей толщине он уж очень смахивал на колобка, вдосталь покатавшегося по дефицитному маслу по сусекам где-нибудь у бабушки с дедушкой. Вполне возможно, что и у самой царицы Тани.
Я стоял в стороне и спокойно контролировал ситуацию на выходе. Сбежать от такого как я ни у кого не было шансов. Но мало ли что. Может быть, именно поэтому проверка наличного масла прошла абсолютно гладко. Именно как по маслу.
- Вот, как видите, только одно наименование. - Донеслась изнутри фургона храбрая констатация колобка. - 84 коробки с маслом, по десять кеге каждая. Именно так в накладной и значится. Хотите, считать будете?
Насчёт масла он был явно спокоен, но что-то его всё равно тревожило.
- Будем считать, а как же! - Ответствовал въедливый Лёнькин голос.
- Ну-ну, считайте, если не лень. - С кряхтеньем слез вниз дяденька коротышка, продолжая аккуратно дышать в сторонку, через красный нос.
Он всё-таки и меня боялся, на всякий случай. Вот, до чего дорожил человек своим местом! Видать, славно его там прикормили. И припоили. Мне почему-то захотелось подбодрить пожилого мальца известным двустишием: «Не стесняйся, пьяница, носа своего, Он же с красным знаменем цвета одного!». Но я, конечно, удержался. Братание в данный момент оказалось бы несколько неуместно.
Через несколько минут сыщики молча спрыгнули на землю.
- Всё верно. - Бесцветно произнёс Титаренко и, привычно вскинув руку к козырьку фуражки с лазоревой каймой, разрешил: - Можете следовать дальше. Счастливого пути!
- А вам счастливо оставаться! - Из кабины пожелал нам невозможного проворный экспедитор, теперь раскрепощённо шевеля на вдохе-выдохе ноздрями своего революционного носа. Наверно его больше ничто не беспокоило. Даже приятно стало за человека! Он даже, широко и радостно улыбаясь, сделал нам ручкой, в смысле, помахал на прощание. Глупенький коротышка не знал при этом, что оставаться в счастливом без него одиночестве нам уж никак не было суждено. Не знал, правда, об этом и я. Даже Лёнька. Никто ничего не знал. И потому основательно расстроились. Кроме, естественно, милиции. А точнее ОБХСС. Тот как всегда всё знал и всё ведал.
- Ишь, обрадовался! Зафитилил, аж дым столбом! - Наконец мрачно заметил Лёнька. - Это и есть твои цифры, ОБХСС?! Всё сошлось?!
Он явно несколько пал духом, поэтому отворачивался от меня даже с некоторым смущением. Ещё бы. Погнал утомлённого подчинённого в ночь, да ещё через такую грозу. И всё для столь ничтожного результата?! Ещё бы не почувствовать себя вконец обделанным! Ещё бы не обидно стало! Вот тебе и момент истины!
- Выходит, всё правильно у них?! Никак их не уешь! Отовсюду подстраховались, негодяи! Слушай, а может ими ЦРУ управляет?! До того чётко! Аж завидно! - Лёнька явно ещё на что-то надеялся.
- Плохой результат - тоже результат! Ради этого стоило всю ночь потрястись по столь замечательной грозе, поплавать в лужах под молниями и в конце вдребедень замёрзнуть! - Оптимистично заявил я, с ненавистью глядя в подлый затылок упорно отворачивающегося завсельхозотделом. - Зато теперь, наконец, мы знаем, что хороших людей на земле гораздо больше, чем мы думали. Впрочем, кажется, нам об этом ещё в школе говорили!
- Не торопитесь, товарищи газетчики, с выводами! - Вот тут-то, на самом пике горького разочарования, и обнадёжил нас бравый лейтенант ОБХСС Витя Титаренко, проницательный и мудрый, как все Вити. А может и как все ОБХэсэсовцы. Вообще, когда молчунов прорывает, к этому всегда стоит прислушаться. Во всяком случае, Титаренко произвёл на свет как раз такой пример.
- То-то и оно, что уж очень обрадовался этот пьянчужка, когда пронесло. Это как раз и говорит о том, что на самом деле нечисто у него с накладной. Здесь, на трассе - полный ажур. Посмотрим теперь, какой абажур на базе получится! Лёха, ты выписку сделал, сколько завод в каждую сдачу отправляет масла? Доставай!
- Сделал. Сегодня расхождение есть - на двести, двести пятьдесят килограммов побольше. А-а-а… теперь начинаю смутно догадываться.
Лёнька тут же вспрял, победно взглянув на меня прежними, нахальными глазами: мол, вот видишь, всё-таки не напрасно мочился на нас ливень, а конкретно по делу. Да и вообще у нас никого зря, не по делу не мочат! Даже если кто и потонет между делом.
- Дай посмотреть… Вот-вот, то-то и оно, что расхождение! Точно, вижу. И в самом деле! - Засмеялся вновь синеглазый и симпатичный Витя Титаренко, что-то и вправду не на шутку разговорившийся. - И учти - в большую сторону. Нюх ты потерял в своей газете, экс-сыщик. Дисквалифицировался! Гляди - по 840 ни разу за последнее время в документах не записано, так же? Да и вообще у них такой цифры, как я погляжу, и быть-то не может. Она живёт только на дороге. Транспортная оболочка. Сбрасывается по прибытии.
- Всё правильно. Но ты учти, что у меня теперь несколько иная квалификация, которая кому хочешь голову забьёт. – Лёньке, видать, довольно неприятно было, что на моих глазах рушится его некогда непререкаемый авторитет всезнайки и всеумейки, поэтому он решил поставить бывшего приятеля на место.
- Эта квалификация всё же поответственней, чем у некоторых, кому не помешало бы об этом всегда помнить и оставаться хотя бы благодарными за то, что я их же функции выполнял.
Титаренко примирительно стукнул его по плечу и они хлопнулись между собой своими растопыренными ладошами. Как олени рогами. Так некоторые ОБХа-эсэсовцы мирятся друг с дружкой (наверняка подметил бы натуралист из «Мира животных»). Лёнька же в результате просветлел окончательно. То есть, опять обнаглел.
- Так что ж - те гаврики в накладных химичат? - Наконец как бы дошло и до меня - всегда полезно включать дурачка, больше узнаешь.
- Конечно же! В накладных, конечно, в накладных! Неужели не понял? В этом направлении все они в основном и хапают. Уж сколько лет мы на этом потоке сидим - и не сосчитать. Но почти никогда не могли схватить шныряющих туда-сюда налимов за их скользкие хвосты. Зато теперь уж не ошибёмся, будь спокоен. Схватим, да ещё как! Так что с чувством хорошо исполненного долга пошли, чайку глотнём да и поедем тихонечко. По свежему следу.
- Постойте, сыщики! Какой «чайку», какой «тихонечко»?! Вы и в самом деле нюх потеряли?! - Я всё ещё не выключался, продолжая подыгрывать гениям сыска. - А если он её порвёт, накладную-то?
- До базы не порвёт! - Хором, почти в унисон, ответили мне Лёнька с лейтенантом и, удовлетворённо глянув друг на друга, расхохотались.
Ох, и весело. Да что тут поделаешь - школа есть школа. Когда она одна, всем известная – то все с одной меткой, то есть, с одной, но главной извилиной оттуда и выходят. Впрочем, может порода изначально такая у обоих.
Вот и в самом деле проблема проблем. Этих бойцов невидимого фронта, да и вообще начальников над людьми, такими делают, производя своеобразную селекцию и обработку пробивающихся наверх человечков - или туда попадают только такие, нечеловечески смышлёные, прирождённые хищники?! Я вот до сих пор никак не могу понять этой величайшей загадки любого общества. И видно никогда не пойму. Как кого поставили над людьми, пусть хотя бы чуть-чуть - над, так вроде инопланетянин какой на самом деле получился. Либо на самом деле был им, но до поры до времени умело скрывался. Вот как распознать такого, пока не поздно?! Или всяк из нас, попадая в начальники, сразу линяет и становится хищным пришельцем?!
- Гавриков наших могут ещё не раз остановить. А там, на базе, их дружки встретят. - Отсмеявшись, снисходительно пояснил непостижимо досужий ОБХа-эсэсовец Титаренко. - Вот там и рвать примутся те накладные. Если успеют.
- Так что успокойся! Будем бить гадов до последнего! - Зло пообещал Лёнька, вновь линяющий в боевую фактуру. - План наш не отменяется. Пока своего не добьёмся! И не порвём их сами!
Конечно, конечно, дорогой. Бывших же инопланетян не бывает!
Что интересно, - по существу всё правильно! Да так, что я был вынужден согласиться с сыщиками на все сто. И в самом деле - никогда не стоит сдаваться. Побеждает только тот, кто идёт до конца. Трифон ещё гордиться будет знакомством с нами. Если, конечно, его самого не заметём на воровстве чего-нибудь этакого, не такого как у всех.. Как-нибудь, невзначай возьмём, да и прихватим. И выпьем потом чайку на его увольнительной… Вот-вот, и я приобщаюсь.
На краевую торгово-закупочную базу мы приехали как раз к её открытию. Чётко подрассчитали. Ещё с улицы увидели около одного из складов тот самый, знакомый автофургон - ага, попался. На проходной пожилой усатый вахтёр, увидев нашего лейтенанта, вскочил и по-военному вытянулся. Ну, думаю, точно - этот тоже наш. Да, впрочем, и немудрено, что наш, на проходных повсюду вневедомственная охрана, традиционно и сплошь заслуженными военными или милицейскими пенсионерами укомплектованная. Естественно, все напрямую сотрудничают с органами.
- Смотрел? - Коротко и властно спросил Титаренко евшего его глазами стража.
- Так точно. Смотрел. 84 ящика, 840 килограммов. Столько и в наличии.
- Экспедитор не буянил при пересчёте?
- Никак нет. Всегда так делаем. Привычные все.
- Всё записал?
- А как же. Номер машины, номер накладной, вес, количество - всё тут. Как положено. И печать, как вы сказали, из отдела кадров - Любку попросил, поставила.
- Добре. Давай эту свою бумагу пока сюда.
В контору базы мы вошли втроём, в ряд, плечом к плечу, не боясь, что нас распознают. Стеной ломили, как васнецовские богатыри на ворогов с Дикого поля. «На вы!» шли. У Титаренко рука опять непроизвольно дёргалась к кобуре. Словно у нервного кота лапа. Как раз вовремя поспели мы. Приёмщик, гладко выбритый, с отвисшими щеками товарищ, похожий на половецкого хана, взглядывая на слегка покачивающегося перед ним дяденьку-экспедитора из нашего завода, держал в руках некую товарно-транспортную накладную и как будто подшивал её к пачке таких же накладных. Эй-эй, а рвать кто будет?! Или уже порвали?!
- Подождите минуточку! - Услышав наш дружный, печатный шаг, крикнул было приёмщик, но, увидев молодцеватого милицейского офицера в сопровождении двух угрюмых типов с авторучками наперевес, замер с округлившимися глазами.
– Се-сейчас осво-освобожусь.
- Прямо-таки и сейчас? А по-моему так и не скоро! - Великолепно парировал славный и торжествующий ОБХСС в лице добрейшего обэхаэсэсовца литюхи Титаренко.
- В-вы ко мне? - Растерянно, сразу почему-то осевшим голосом довыговорил половецкий хан.
- Да к вам, к вам, дорогой Алексей… м-м-м. Да-да, Петрович! - Невинно улыбнулся, как бы профессионально припоминая его отчество, Титаренко, на самом деле положивший в свою папочку досконально изученное досье на этого Петровича. - Не соскучились ещё? Мда-а, давно не виделись, гражданин Нестеренко. Я бы даже сказал - да-авненько… Одну минуточку! - Рука бдительного лейтенанта придавила к столу потные пальцы быстро опомнившегося нашего земляка-экспедитора, судорожно цепляющего с поверхности стола какие-то бумажки, только что выложенные им. - Простите, но это нам тоже пригодится. Бумаги имею в виду. Ой, какие знакомые! И вот эти тоже. Будем сопоставлять!
Он отобрал и у ставшего ватным половецкого хана пачку накладных совсем другого происхождения, и гостеприимным жестом пригласил всех присутствующих, показывая на стоящие у стеночки стулья. - Присаживайтесь, дорогие товарищи! А также – потихонечку садитесь, грядущие наши и не менее дорогие граждане! Смелей-смелей! Раньше сядем, раньше выйдем! Вы же это лучше меня знаете!
- Куда-куда? - Икнул наш давний знакомец пузатый дядечка, суеверно и подобострастно заглядывая нам в лица. Потом смекнул «куда», быстрым зигзагом подбежал к стульчику и сел, почти упал на него. Видимо и вправду не ожидал землячок от нас такой прыти. Запашок от него пёр так теперь просто убойный, а кумачовый нос мог посоперничать и с самим государственным флагом над дворцом Съездов. Да где ж и когда он так успел, бедолага?! Магазины только с одиннадцати?! Наверно и этот всё своё носил с собой. Как Сократ. А ещё говорят об идиотизме деревенской жизни! Такой идиот по части смекалки и борзоты многим городским сто очков вперёд даст.
- Знакомьтесь, Алексей Петрович. - Между тем добродушно откровенничал, почёсывая погон, голубоглазый апостол финансового и прочего материального правопорядка. - Это - журналисты из районной газеты «Авангард». Вам, конечно, Иванова сообщила об их остроумной и блистательной проделке под кодовым наименованием «Сливки»?! Впрочем, о кодовом наименовании вы можете и не знать. Но о чём вы уж наверняка знаете – так это об искусно выведенных из строя колхозных центрифугах, о масляных подпольных копях царицы Татьяны - директора маслозавода. Вы же их совладелец! По моим прикидкам, уж не меньше половины акций - ваши!
Однако. Он всё-таки не такой уж и молчаливый, этот наш насмешливый сыщик! В самом деле, до чего бывает обманчиво первое впечатление! Теперь понятно, отчего они с Лёнькой похожи! Внезапным и неостановимым красноречием.
- Какие сливки, какая проделка?! Какие акции?! - Как лягушка на трёх молодых, сильных и симпатичных удавов, завороженно вытаращился на нас половец, он же приёмщик торгово-закупочной базы. - Какие подпольные копи? С ума сойти! Просто мистика какая-то! Вы обалдели, товарищ лейтенант, извините за выражение?!
- Эй-эй! Поосторожнее на поворотах! Да не такая уж и мистика. Вы же сугубый материалист, опомнитесь! Неужто запамятовали? Вам же Татьяна Васильевна, она же царица Таня, об этом звонила. Не может быть, чтобы она не поставила вас в известность об этих молодых и талантливых газетчиках, пытающихся положить конец вашему подпольному маслосиндикату! Речь идёт о статье, в которой говорилось о преднамеренном занижении жирности молока на их районном заводе. Вспомнили? Ну?! Или теперь вы скажете, что грамоте не разумеете и ту статью прочесть не смогли?! Сразу предупреждаю - не поверю!
НЕТ, КАКОВ Титаренко, а?! Вот вам и лейтенант! Грамотный какой! Да его хоть сразу к нам в сельхозотдел! Моим помощником. Не случайно же у него погон чешется. Поспел, слезть хочет. И вправду, до чего же всё-таки вырос этот милиционер, да притом всего за несколько часов общения с нами! Что значит по-настоящему благотворное влияние!
- Н-ни о какой статье я ничего не знаю! Клянусь мамой, не читал! - Выкрикнул, явно вспомнив всё, наш половец. - Что вы мне шьёте, какую статью?
А вот этот наверняка не наш, а из бывших, потому как почти по фене принялся изъясняться. Насколько я мог судить, речь теперь пошла о какой-то другой статье, явно не газетной, хотя и продолжающей в определённом смысле нашу. А ту, дорожную накладную приёмщик всё-таки не успел порвать. Я только теперь сообразил - именно её Титаренко только что вытащил из-под пальцев экспедитора. Надо ж было так попасть нам - точно в нужное время и в нужное место. Не иначе - везение. А могли и опоздать! Чаи распивали. Я как чувствовал, подгоняя их.
- Отлично! Теперь-то наконец и деловой разговор начинается. Такой язык вам сподручнее - кому, как и чего шить. Не правда ли?! - Удовлетворенно отметил и одновременно вопросил Титаренко, однако, и помрачнев при этом. - Какая конкретно вам статья причитается, выяснится несколько позже. Это я вам гарантирую. А пока давайте-ка ещё ближе к делу. Итак, в наличии у нас, а точнее у вас, две накладных с одним и тем же номером, за одно и то же число.
Одно только малюсенькое расхождение: в накладной, которую мы смотрели в пути и которую зафиксировал ваш вахтёр - вот в этой, - лейтенант издалека показал накладную, только что отобранную у нашего земляка-экспедитора, - и в той, которую вы, Алексей Петрович, только что изволили подшить, разница только на пятнадцать ма-аленьких ящичков масла по десять килограммов в каждом, а всего на сто пятьдесят килограммов. Всего-навсего. Но всё равно - как её объяснить?
- Никакой другой накладной я не знаю! - Половецкий наследный принц зашнырял глазками-пуговками по сторонам.
- Зря нервничаете, Алексей Петрович. Нервные клетки надо беречь, они плохо восстанавливаются. А в вашем возрасте так и вообще того, вырождаются. Это и видно по вашим делам. Потому что использовали вы очень и очень банальную схему личного обогащения. Ею в эпоху глобально побеждающего хозрасчёта и выгоды даже пионеры брезгуют. Пора признать это, да и признаться наконец самому. Вот взяли бы, да всё спокойненько, как на духу, и рассказали, что знаете, как попутал вас бес, а может и бесовка. Может, как раз та, которая в должности директора известного вам предприятия подвизается.
Сокрушённо и без всякой надежды расколоть упёртого прохиндея на добровольное признание ещё немного повздыхал Титаренко, затем помедлил на всякий случай и когда половец всё-таки не взял и не рассказал всё как на духу, жёстко продолжил: - От этих документов и от этих злополучных пятнадцати коробок ни вам, ни царице подпольного масла - Татьяне Васильевне Ивановой - теперь точно не отвертеться.
На столе частыми звонками - междугородняя - залился телефон. Алексей Петрович застенчиво протянул было руку к трубке, но великий и могучий ОБХСС эту трубку конечно перехватил. И не только перехватил, но и повёл себя исключительно правильно, не сказал в неё ничего такого, что уж никак не могло бы совпасть с изменившимися интересами прихваченных на месте преступления комбинаторов. Главное всегда - не мешать естественному приплоду событий. Пускай всё завершается, как ему и положено.
- Алло! Да-да, база слушает. Алексея Петровича? А его нет. Подождите минуту, спрошу.
Вот это экспромт, явно обкатанный давно!
- Да-да, он выехал куда-то по срочному делу. А кто его спрашивает, что передать? Хорошо, хорошо… Здоров, что ему сделается… Пришла, пришла машина. Всё в порядке, выехала с базы. Возвращается. Ну, будьте. Всего хорошего.
Титаренко бережно положил трубку и, победно усмехаясь, отошёл от стола. Вообще плясать на костях поверженных - милое дело. Когда никто сдачи не даст. Наверное, именно ради такого удовольствия столь блестящая комбинация прежде всего и затевалась. Да и сама милиция возникла.
- Легка на помин царица ваша тётя Таня… Так вот. А вы наверно хотели грубо и некрасиво заорать: «Атас! Менты на хвост упали!». Правильно я выразился? Ах, как нехорошо бы получилось! Скажите спасибо мне, от греха удержал… А вот с вашими комбинациями теперь вообще ничего не получается. После звоночка сюда и Татьяна Васильевна спокойно проставит в своих документах те цифры, которые в этой вот, почти подшитой, ложной накладной проставлены. Волновалась, бедняжка, наверное, всё-таки беду предчувствовала. Женщины, они же такие чувствительные! Она каждый раз вам так звонила?.. Молчите. Да, кстати, большой привет вам передавала, о здоровье вашем почему-то справлялась. Даже странно как-то. С чего это вдруг?! Я правильно сказал, что вы здоровы? Явку тем самым не провалил? Молчите опять. Ну-ну. А то подумалось – вдруг ошибаюсь, со здоровьем-то?! А что всё в порядке сказал, тоже правильно? Или ввёл в заблуждение? Чего вы всё молчите, да молчите, дорогой вы наш человек?! Просто во всех отношениях дорогой!
- Ничего я не знаю г-гражданин начальник! - Выкрикнул хан, почувствовавший себя совсем уж простым советским гражданином, и поэтому нехорошая бледность подёрнула его висячие половецкие щёчки.
- Хоронили урку с белыми цветами, - удовлетворённо промычал Лёнька «аллилуйю». - Впереди шагали фраера!
Половец стрельнул в его сторону рыскающим взглядом и тупо повторил: - Ничего я не знаю. И всё тут! Хоть режьте!
- Резать мы вас не будем, к сожалению. И без того ясно, что вы знаете, Алексей Петрович, хорошо всё знаете и понимаете, что влипли по самые, мягко выражаясь, уши… Ладно, с вами мы чуть позже более детально этим делом займёмся. - Продолжающий отлично солировать на благодатной почве мудрый ОБХа-эсэсовец Титаренко повернулся к нам и подмигнул Лёньке. - А вам, товарищи газетчики, всё ясно?
Это в том смысле, что, мол, можете теперь и проваливать. Лавры получать и звёздочки на погоны не нам, конечно. Нет, такой жмот в сельхозотдел всё-таки не сгодится. Не по-товарищески поступает.
- Ясно. Вполне, - поднялся с просветлевшим ликом Лёнька. - Нашлась-таки правда-матка, а я думал и ей рот маслом заткнули. Что ж, Виктор Михайлович, спасибо тебе от имени животноводов, а также всех прочих славных тружеников нашего района. Очень ты нас выручил, спаситель ты наш! А теперь двинем обратно, домой. Ты, ясное дело, не против. Да и дел ещё - только начать да закончить!
- Счастливо, ребята, и вам завершить это славное дело, - крепко пожал нам руки ясноглазый сокол Титаренко, - скоро встретимся там, у вас, когда царицу Таню вязать приедем. Раскрутим это дело до самого до дна, до дондышка! И нечего коситься на них, дорогой вы наш Алексей Петрович! Не их! Меня станете благодарить! Они ни при чём.
- Так-таки тебя лишь! - Возмутился на пороге Лёнька, всегда очень чуткий к проблемам авторства. - А мы по-твоему обсевок, что ль? Чтоб вы без нас делали? Ты мне это брось!
- Ладно-ладно. Не нарывайся на зековскую благодарность!
- Учёл. И то правда. Мы тут действительно ни при чём. Смываемся!
- Ещё бы - «ни при чём»! Да я вас и через три года найду, но должок отдам! Будьте уверены! - Подтвердил предостережения лейтенанта окончательно расколовшийся половец-оборотень, вдобавок ещё и шипя нам вслед, словно обиженная гюрза. Так что дал нам сдачи, да ещё как! Интересно, сколько в его трусы можно завернуть раков?! На пиво всему краю хватит!
Нет-нет! Никогда мне не стать таким мастером своего дела! Наверно в своём ремесле этот хан из маслозавода переплюнул бы любого Героя Соцтруда, если бы конечно за такое давали звёзды героев. Представляете звание анти-Героя анти-социалистического труда?! И в самом деле, как это смог он столь быстро, притом с аптекарской точностью определить за прокурора, потом скостить за народных заседателей, потом усилий адвоката и меру своей грядущей ответственности с учётом чистосердечного своего раскаяния - а заодно и наше безрадостное будущее?! Все-таки профессионал есть профессионал. Даже приятно иметь дело. Хотя и страшновато. Впрочем, я-то через три-то года наверняка смогу скрыться, отрастив бороду, так что в принципе не очень испугался. Впрочем, и Лёнька - тоже. Не потому что такой уж каратист непобедимый, а скорее - что пофигист изрядный. Уж такая-то партия у нас всегда есть! И есть будет. Потому что здесь непрерывно действует только одно железное правило: человек лишь тогда человек, когда его берут за одно место. И не отпускают. Хотя бы три года. Едва отпустили - как ничем не заткнуть стало эту прорву.
- Заткнись, скотина! - Вот, например, как изысканно вежливо попросил изловленного подопечного Титаренко, сузив глаза, теперь не синие и даже нисколько не голубые, а совсем-совсем серые, с отливом чекистского булатного прищура. - Я тебя, падаль, не на три года, а на все десять упеку. Запомни, Нестеренко!
- Посмотрим, мальчишка! - Отчаянно улыбнулся половец, пока ещё Алексей Петрович, но стремительно превращающийся в гражданина Нестеренко. - Посмотрим, кто из нас лучше кодекс знает, я или ты. Я-то его прокатил вдоль и поперёк, когда тебя ещё в проекте не было. Так что, дружок, шалишь. Суд у нас, слава богу, всё ещё гуманный… А Таня всё сходу поняла. Ты думаешь, почему она сразу о здоровье моём спросила? Даже тебе, ушлому менту, это показалось странно. Учти на будущее - приёмщики моего ранга со своих баз «по срочным делам» никогда не выезжают, как ты сообщил ей по телефону, рисуясь перед этими мозгляками. А если и выезжают, то базы тут же закрываются и стоят закрытыми, пока они не вернутся. Без меня же тут никто и не чихнёт! Не привезёт, не вывезет! Посуди, как же я могу выехать?! Без меня тут и солнышко не встаёт. Так что, дорогой, ты сам себя и выдал. С потрохами. И никаких там цифр себе Таня не поставила и не поставит. Что она, дура, что ли?! А эту вторую накладную ты сам себе нарисовал, да мне подкинул, испытывая давние дружеские чувства. И теперь не найти тебе концов никогда! Вот увидишь! Да ладно, не расстраивайся! Это я для информации.
Он так сказал в самом конце потому, что начало происходить не то чтобы непредвиденное, а не очень приличное зрелище. Всегда выдержанный, симпатичный как и все Вити, лейтенант Титаренко побагровел, внезапно сорвался и стал говорить довольно некрасивые, хотя может быть и верные слова. Но каковыми бы они ни были, а всё равно слишком сильно отдавали прежде всего уязвлённым молодым самолюбием. Так что даже просто смотреть на него оказалось не слишком приятно, а уж тем более слушать. Непонятно, как он мог молчуном и тем более тихоней казаться?! Гладко было только на бумаге у командира рейдовой бригады Гончих Псов! Доконал неприступного литюху с грозными звёздами на плечах простой наш человек, гражданин Нестеренко, он же хан половецкий, передовик скромного подпольного производства , всю ночь в поте лица обдумывавшего, где бы ещё чего-нибудь стырить у общества. Того и гляди - настоящие бои начнутся, поскольку ясно стало, что теперь не отступит ни одна из сторон.
Тогда, во всеобщем нарастающем рычании, Лёнька потащил меня к выходу, вполголоса проговаривая: «Великий Каа вышел на охоту. Тебе, сынку, ещё рано смотреть на море дымящейся крови. Мотаем отсюда!». И мы в темпе смотались. Смылись, то есть. И на всякий случай действительно побыстрее.
Всю обратную дорогу, несмотря на финальный, мягко выражаясь, «абзац» и не слишком определённые перспективы окончания операции «Сливки», Лёнька пребывал в отличнейшем расположении духа. Ему почему-то казалось, что всё закончилось. Мне же, напротив, неуютно как-то было, тревожно и при этом, как ни странно, жалко Витьку Титаренко. Он вынужден возиться с таким страшным земляным червяком, да ещё столь подло несдающимся. Вдобавок обязан прессовать ещё и царицу Таню, наверняка куда более хитрую, да увёртливую змеюку. Но Лёнька и в самом деле ликовал. Для него начинался парад Победы. И не на побитом редакционном драндулете он выезжал в эту славную минуту, а на белом жеребце командующего парадом. Роняя пахучие блины на брусчатку. Величаво и медленно.
Мы-то поначалу и в самом деле ехали очень тихо. Приходили в себя после решающего сеанса уголовного расследования.
- Эх, как заделали мы им козью-ностру, а?! - Не ронял, а метал пахучие блины своего счастья заведующий сельхозотделом, от избытка чувств как-то не вполне нормально подпрыгивая в занюханной коляске нашего мотоцикла. - А начали-то с чего? С пузырьков, с бутылок, собранных в бурьяне под нашими окнами, ха-ха-ха! Да ещё пустых, ха-ха! Думали ли мы, как они нам ещё пригодятся, когда их туда бросали? Вот она, судьба! Вот он, кошмар! Стыдуха! А также позор всем отечественным жуликам. Деградировали они совсем! Выродились! Корреспонденты районок ловят их, как котят! Дожились. Мне лично теперь даже перед Западом неудобно - за таких-то наших «гангстеров»! О-ха-ха-ха!..
Тут мой непосредственный начальник окончательно закатился в совсем уж нервном, и вправду почти неприличном хохоте. Так из него окончательно выходили ночной и утренний стрессы. Минуты через две, облегчившись, он слегка успокоился и произвёл на свет главный блин - пророчество.
- Теперь ребятишки это колесо раскрутят на все обороты, словно в турбине. Как бы те гады ни изворачивались и ни пыжились! Абзац им настаёт полный! Зацепочку сыскарям, что ни говори, мы и вправду дали - что надо!
- Товарищ заведующий сельхозотделом! Разреши вставить словечко?! Если конечно не обидишься. - Своё несколько иное настроение и мысли я по-прежнему и не думал скрывать. - Зачем мы всё-таки ездили?! Твои сыскари и без нас всё сделали бы как надо! Это же яснее ясного! Мы просто прошлись рядом с милиционером в качестве статистов. В массовке. Полюбовались на его боевую стойку. А потом как он грызёт холку теневого передовика с человеческим лицом. И всё?! Что изменили сельские корреспонденты, залезая не в своё дело? Кому помогли? Мы же и в самом деле не Трифоны, не раскрутчики чьих-либо судеб?! Не мы подносим чарочки смысла с финальной отравой основным действующим лицам и исполнителям. Не мы решаем, не мы исполняем! Не мы вертим колесо фортуны. Зачем вообще нужна была эта экскурсия на краевую базу?! Нет-нет, что ни говори, это явно лишним вышло. Всё, как водится, началось у тебя с девочек, с практиканток. Решил порисоваться, поросёнок, подвиг совершить. А людям сколько неприятностей принёс?! Причём всем.
- У-ум-м-м… Надоел! Как зачем?! За ма-те-ри-а-лом ездили! - У Лёньки же оставалось по-прежнему слишком хорошее, горделивое настроение и поэтому он даже не сильно разозлился. - Глупый какой попался. Сколько раз говорить?! Лучше один раз увидеть, чем два раза услышать или три раза прочитать. Мы теперь такой детективчик выдадим - газету рвать из рук будут! С возвратом к напечатанному выдадим - весь район ахнет. За головы схватятся все ответственные, а тем более безответственные лица! Тираж возрастёт в тысячу раз, краевую газетёнку обойдём. В Москве откроется подписка на наш «Авангард». Генеральный секретарь, отбросив «Правду», каждое утро будет начинать с чтения наших статей! И только потом идти умываться! Наконец обставим «Комсомолку»! По нашим материалам даже ниггеры из лумумбовского ликбеза зачёты сдавать станут. В результате монумент нам просто обеспечен… Ф-фу! Устал я с тобой! За тем и ездили. Да не за монументом! Писать важнее всего с натуры, запомни. Живое слово, живые разные люди и людишки, даже если они и передовики, как ничто другое стимулируют творчество. Читал братьев Вайнеров? Так что детективчики тоже очень серьёзными бывают. И мы должны рисовать буквы примерно таким же образом. Та-ак врезать по зубам, чтоб многие жулики за них схватились, к дантистам кинулись, но теперь в тюремный медпункт. Добрые люди, а я уверен, что они кое-где ещё есть… иногда в изрядных количествах, уж в тюрьму-то всегда пособят определить нужных человечков. Это вообще дело святое в нашей стране! Засадить кого-нибудь. Да и нам будут аплодировать до упаду. Притом, заметь, до полного упаду. Вот! Так, глядишь, и отсрочим неминуемую гибель светлого будущего! Хотя, конечно, вряд ли надолго!
Тут Лёнька всё же выдохся и затих. Блинов больше не было. Никаких. Кончились даже горяченькие. Поэтому мы основательно дали газу, в смысле мотоциклетного, и намного быстрее покатили дальше. По делам, которых и в самом деле было по-прежнему - только начать да закончить. В ушах засвистел ветер, выдувая все мысли, кроме, может быть, одной главной занозы. Вот что за жизнь?! Чем больше делаешь - тем больше надо делать! На место одного сделанного сто новых приходит. Хоть и не берись совсем ни за что!
Рыжее, косматое солнце степей и разгулявшийся ещё с раннего утра послегрозовой, но всё более горячевший ветер стремительно высушили не только асфальт, но кое-где и просёлочные дороги. В иных местах эти дороги вовсю пылили, может быть потому что гроза над ними лишь грозилась, но не пролилась. Ближе к полудню, откровенно нарушив границу нашего района и попав на родные, подведомственные нам просторы, мы свернули к большому, заросшему по берегам раскидистыми вербами пруду на окраине небольшого хуторка. Предварительно заехали в небольшой здешний магазинчик, нахватали консервов, хлеба, пару бутылок апельсиновой или мандариновой газировки. Потом разыскали чистенькую полянку на берегу, выкупались до пупырышек на ветру, разогнав в теле сонную усталость, и, крепко подзаправившись, махнули напрямую по полевым дорогам в ближайший совхоз, массивы зерновых которого начинались сразу за нашим обеденным прудом. Уборка так уборка. Освещать так освещать. Пусть даже день на дворе. И спать хочется.
Жара стояла совсем уж неприличная. Здесь, похоже, дождя совсем не было. Позади, в кильватере «Урала», дымился пышный шлейф из полновесной, крепко иссушенной пыли. Кружились в разные стороны за обочинами дороги спело шелестящие ячменные поля, белокочанные ряды овощных плантаций, кое-где покрываемые дождевыми крыльями плывущих по ним оросительных «Фрегатов». А в ослепительном небе бежало облачко, волоча за собой по полям невод тени. Пойманный, еле слышный, хихикал в нём жаворонок.
Между прочим, когда идёшь мотоциклом на четвёртой передаче, на очень малом газу, в накат или при спуске на нейтралке, когда и без того небольшой шум двигателя мгновенно увязает, как в трясине, во вспыхивающей под колёсами пыли-пудре - и слабого на горло жаворонка иногда услышишь на ходу. Даже километров под шестьдесят в час. Это вам любой сельский мотоциклист скажет. Для меня же это было ещё одним внезапным открытием. Услышать жаворонка, скатываясь с работающим двигателем со спелого косогора! Вот просто так - поверх всех звуков, взять и услышать! До слёз становилось обидно, что вот считай тридцать лет оттрубил в этом лучшем из миров, а такой пронзительной красоты никогда не видел, не слышал, не догадывался даже о ней. Для чего же тогда жил?! Так и не знаю. Да не жил, наверное. Даже когда писал.
Фактажа в этом совхозе мы набрали немерено. Выписываться не на один, а на два газетных разворота. Поближе к вечеру, побрившись в одной конторе, любезно предоставившей залётным корреспондентам электророзетку, мы наконец вспомнили об одной, ещё более великой, миссии, так же выпавшей нам на этот удивительный день. Поэтому забежали в очередной уютный сельский магазинчик и набрали в нём шоколадок под идиотским названием «Финиш чемпиона». Обёртки изображали умирающего на финишной ленточке марафона измождённого чемпиона. Наверное, тоже был правофланговым социалистического соревнования. Или тяпнул килограмм сто пятьдесят отборного сливочного масла.
По идее шоколад единственный мог облегчить передовику этого бега в никуда последние минуты агонии.
Вот с таким двусмысленным даром, прямо-таки с передовым посланием, рвущимся из самых наших сердец, мы и навострились в калининское хозяйство. К девушкам нашим, то есть, к практиканткам. Вдохновительницам сомнительной аферы последних дней. Будем вместе рвать эту самую финишную ленточку. А как же - шефский контроль, ничего не поделаешь. Зачёт же надо людям по журналистской практике помочь отработать?!
Тут фортуна не выдержала нашего нахальства. Как?! Вам после всего ещё и девочек?! Ничего себе! Одним ложку дёгтя, другим - бочку мёда? Шалите, мальчики, так не бывает. Терпение у той фортуны лопнуло и она, изловчившись, подкинула к нам на дорогу толстенный, изогнутый и великолепно наточенный гвоздь. А может и шкворень. Чтоб лопнули и наши колёса, а не только её терпение. Грозным драконьим жалом торчал гвоздяра на нашем пути к финишной ленточке, к девочкам.
- Гля-а! Ведьмин зуб! - Заорал, стряхнув сонное оцепенение, Лёнька и принялся скакать по коляске, командуя.
– В сторону, Витёк, в сторону! Да не туда, ишак! Задним колесом наедешь. Сюда-сюда. Видишь, он как раз по серёдке, ишь, гад, оскалился! Да не туда-а!
Конечно, последнее испытание мы не выдержали. Пройдя крым и рым, жуликов и ментов, долгий путь и многие хлопоты, страшную грозу и пронизывающий холод, обвальный ливень и сушь африканскую - мы сломались на сущей ерунде. Мы таки его поймали. Гвоздь этот. Именно как Лёнька и накаркал: увернувшись передним, но безукоризненно точно наехав на него задним колесом.
Мотоцикл мгновенно швырнуло влево. Я резко сбросил газ, выжал сцепление и ручник, ногой до отказа вдавил ведущий тормоз. Перевернуться мы не перевернулись, хоть и шли на приличной скорости, но счастье наше, что не было встречного транспорта, а то бы наш редактор понёс свою самую тяжёлую утрату. Представляю, что он должен был бы сказать на нашей братской могиле! Я воткнул нейтралку и выдернул, повернув, ключ зажигания. Двигатель, хрюкнув, умолк. И тишина. Даже птички скорбно умолкли. Вдобавок солнце распалилось до предела. И конечно всё тот же непобедимый ветер. Соболезнующе навевал тоску бессмысленности любых усилий. Последний привет передавал от половецкого хана.
- Во! Приплыли. Гасите свет. Стелите мальчикам постельку. - Обречённо констатировал Лёнька и пропел: - «Ленточка моя, финишная, Всё пройдёт и ты, Примешь меня!..» Тьфу! Так и знал. С таким водителем. - И опять заорал: - Я же тебе показывал на обочину! Не мог там проехать?! Ты что, слепой или идиот?! Или и то и другое вместе?!
- Заткнулся бы, начальник! - Устало огрызнулся я, положив гудящие руки на руль и свесив на них очумелую голову. - С таким пассажиром любой шофёр в аварию влетит. Вдобавок сутки за рулём тяжёлого «Урала» - да сквозь кошмарную полосу препятствий - чего ещё хочешь?! Вдобавок дорога такая узкая, в ложбинке, как объехать? Ладно. Доставай шоколад. Загорать нам долго.
Мы жевали предназначенный девчонкам шоколад с умирающими правофланговыми чемпионами на обёртках и видели в них только самих себя. И он действительно несколько облегчил передовикам отчаянного бега в никуда последние минуты агонии. Мы запивали такой допинг из фляги тёплой и пахнущей металлом водой.
Потом, подкрепившись всей этой ерундой, принялись демонтировать поймавший гвоздь скат. Заднее колесо снимать у старого тяжёлого мотоцикла отечественного производства, да ещё без привычки и без особых приспособлений… - гораздо легче наверно поменять гусеницу у танка. Так что немудрено, что мы прокляли всё на свете. Потом, не слишком сноровисто орудуя единственной монтировкой и подсовывая в щёлочки диска отвёртку, кое-как разбортировали снятое колесо для ремонта камеры. Вот когда пришлось пожалеть, что не возим с собой запаску. Лёнька ещё долго брюзжал, что лучше бы он сам вёл мотоцикл. Но тогда бы мы точно перевернулись. Пришлось ещё раз растолковать очевидное положение дел. Да разве начальство когда понимало человеческий язык, упираясь рогом в свою всегдашнюю непогрешимость?
Запарившись окончательно, сбегали, теперь пешком, на близкий, всего в полукилометре, оросительный канал, искупались, пополнили запасы воды, вернулись и наконец принялись клеить пробитую судьбой нашу дорожную камеру. Как только мы над ней не измывались, а она над нами, что только мы друг с другом ни делали, но заплата всё равно не держалась. И при малейшем накачивании сразу отскакивала. Хоть бы одна машина проехала, хоть бы кто помог, что ли.
Судьба как знала, где нас обломать - ни души кругом. Только сверчки, цикады и кузнечики. Трещали по всем направлениям. Со всех азимутов накрывали. И только. А разве поможет кузнечик заклеить камеру?! Да ни за что! И вот в пыли, как два потерявшихся дервиша посреди необъятной пустынной степи, сидели мы и почти медитировали над пропоротой резиновой камерой. Думали-думали, напрягались-напрягались, но сама по себе дырка так и не затянулась. Однако и то верно! Само по себе ничто, никогда и нигде не затягивается. Только это по жизни конечно правда и есть.
Наконец после долгих попыток дыру в резине всё-таки удалось плотно защемить согнутым пятаком. Опять, в который раз, забортировали камеру в колесо. Накачали. На этот раз как будто держало. Тогда, побыстрее, пока не спустило, установили колесо на место и прикрутив к нему кардан четырьмя наполовину сорванными болтами, вконец измочаленные, мы уже впотьмах тронулись. Домой, конечно, какой там теперь девочки. Хотя бы и практикантки. И без них финиш полнейший. Считай, кончился не просто шоколад, а некий смысл. Поэтому теперь - только и только рвать когти домой.
Опять искрился бенгальским огнём наш гиперболоид, прожигая в сиреневой тьме солнечный тоннель. Снова алая луна, злясь и бледнея, словно с перепою, впадала в зенит. Во весь лоб ейный и круглые половецкие щёки грозилось отчётливое клеймо от главного приёмщика звёздной торгово-закупочной базы. Словно печать или штамп на накладной рвущейся к ней жизни – «Товар принят. Свободны!». Впереди редакторским росчерком через весь разворот Млечного Пути упал большой зелёный метеорит. Будто набранную полосу подписал. Ту, самую главную накладную и подмахнул. Вот и всё! «В свет!».
- Вида-ал?! - Заорал недремлющий Лёнька. - Я загадал, как приеду - спать буду!
Наверняка же так и случится, по-лёнькиному. Одним сбывшимся желанием больше, одним меньше - какая разница. Этому деятелю никакого Трифона не надо. Он сам себе Трифон. Всё видит и всё знает наперёд. Понимает, когда надо притормозить колесо фортуны, а когда и придать ей дополнительное ускорение. Когда-нибудь точно доиграется.
Недолго думая, упал ещё один звёздный камень, ещё и ещё. Столько накладных нам сверху ещё никогда не спускали. Во всяком случае я за свою жизнь что-то не упомню. Всю нашу планету пронизывал метеорный поток каких-нибудь экспедиторских Леонид, в честь Леньки, или Викторид, в честь ясно кого. Они где-то там чего-то там наворовали и теперь по-быстрому проносили мимо нас, чтобы мы ничего не заметили. И не написали разгромную статью про это. «Леонидам от Лёньки».
Ночная атмосфера светилась, словно в брызгах электросварки. Причём бил Млечный Путь по людским печёнкам, выщёлкивал судьбы всё-таки прицельно. Не столько штампы сдачи-приёма ставил, сколько, как и предписано в Священном Писании, забивал камнями конкретных грешников - сосланных в ад кромешный - родиться и жить на этой прекрасной земле. Наверно опять время пришло для этой божьей забавы. Сокращать, регулировать грешное людское поголовье. Выездная сессия Страшного суда. Допускаю, пока что и вправду только районного масштаба. А может быть, страшно подумать, и на весь край размахнувшаяся. Про Москву молчу сразу.
Последний метеорит рухнул буквально за спиной. Притом чуть не срубил подкрылок на заднем колесе да не оторвал согнутый пятак на нашей злосчастной резине. Последнюю нашу земную надежду. Создавалось полное ощущение, что Млечный Путь пытался отомстить нам за млекозавод с млекобазой, что редакционный мотоцикл млечные инопланетяне и в самом деле бомбили прицельно, норовя и нас самих спустить в тираж. Но воздать-таки нам за своего резидента царицку Таню и несчастного своего половецкого рейнджера! Законспирированного агента резидентуры Млечного того Пути. Однако я загадал ещё под первую бомбу, что мы выживем. Так оно и вышло. Всем бы такую чуйку как у меня.
Главное-то желать сильно-сильно - и всё сбудется, пусть даже все звёзды окажутся против и вероломно обрушатся на тебя с небес.
Вообще поток жизни всегда и всюду таков, что исполняет любые желания и загадывания. Подо что угодно, из чего угодно, как и для кого угодно. И безо всяких Трифонов. Важно только всегда самому иметь их, те желания - по-настоящему сильные и честные, хотя бы перед самим собой. И упорно добиваться своего. Может быть, тогда-то и исполнится всё! Буквально - всё что угодно! Под кого и как угодно. Потому что побеждает не сильный, а настырный! Он-то потом всем остальным и делает аминь.
Глава 11. Себестоимость намолота тщеславий
Утром я проспал. Одеваясь, вспомнил, как вчера почти дремал за рулём, это тяжёлого-то советского мотоцикла, и порадовался за очередное чудесное своё спасение. Вот так, содрогаясь от внезапного рецидива хронической жизни и от этого покрываясь всё более радостными мурашками, - туда-сюда бегали, туда-сюда - я и пришёл в редакцию.
Только через полчаса после моего прихода появился и заспанный Лёнька. Не успели поприветствовать друг друга, размяться и физически и словесно, как нас зазвал к себе в кабинет на планёрку Белошапка, зайдите, мол, звёздные вы наши рейнджеры, не пожалеете. Там, кроме редактора, сидел лишь его заместитель, как всегда неотразимо улыбчивый Иванов-Бусиловский.
- А-а-а! - Жизнерадостно, как будто впервые в жизни увидел, и по обычаю весьма остроумно приветствовал нас заместитель редактора. - Навозники явились, не запылились! Привет, мальчики! Так как, разоблачили своих жуликов?
- Да не всех. - Усаживаясь за стол, заявил ещё хмурый Лёнька; а каким же ещё быть не выспавшемуся человеку, пусть он и настолько замечательный паренёк, как мой непосредственный шеф?!
- Кого ты имеешь в виду? - Ожидая очередной его хохмы, благодушно навострил Бусиловский уши.
- Вас. - Твёрдо заявил Лёнька, глядя ему прямо в глаза.
- Меня? - Опешил Илья Михайлович и почему-то покраснел, словно испугавшись. - Я - жулик?! Не может быть!
- Пока ещё в начальной стадии, - подтвердил Лёнька, - кто прошлый раз зажилил у меня пешку?
- Ах, вон ты о чём! - Облегчённо захохотал Бусиловский, всё-таки большой ребёнок. – А ты не зевай, Лёнечка! Скажи ещё спасибо, что я ферзя твоего не скушал.
- Ладно, ладно, Илья Михайлович! Следующий раз сочтёмся.
Владимир Николаевич Белошапка, редактор наш, постучал карандашом по столу.
- Хватит, товарищи, к делам! По вашему отделу, Лёня, Витя. Должен вам сказать, что Генералова больше трогать не будем. Так решено. Но отметьте себе - это временно, пока не будем. Но те материалы, которые у вас есть по этому хозяйству в отношении перегибов в материальном стимулировании колхозников, их развращения потребительским отношением к жизни, - немедленно суммируйте, выписывайтесь и сдавайте в набор. Будем пока держать в запаснике.
- Значит, станем всё-таки выступать?
- Возможно. И даже скорее, чем вы можете предположить. - Редактор тягостно, на нас конечно рассчитывая, помолчал и понимающе усмехнулся: - Кулаки чешутся? Понимаю. И должен сказать, что не только у вас, но и у противной стороны.
Это он напрасно так. У нас пока ничего особо не чесалось. На какое-то время отпало такое желание. Не знаю, правда, как насчёт «противной стороны». Единственно, что верно - она и впрямь теперь противная. Со всеми её подкатами. И ублаготворениями.
- Генералов?! Да кто он такой, если по большому счёту?! - Вдруг возмутился поэт Иванов-Бусиловский, опять продемонстрировав блестящий образец позднего зажигания, а может быть и некоего, нам ещё неведомого чутья. - Он ещё будет на нас кулаки чесать?! Что у него за душой, кроме разве что великого Трифона, да и того из подвала?!
Ф-фу!.. А-а-а, всё понятно. Уважаемый гений глубинной русской поэзии, а также сельской публицистики - и вы, оказывается, побывали у генераловского исполнителя желаний. И видать неоднократно. Даже великим назвали, поскольку Трифон, он же грифон, античный специалист по раскрутке человеческих судеб. Может потому вы и гений, кстати?! Всё просекли!
- Да ладно вам, Илья Михайлович, - приостановил своего зама редактор, - это не всё. Сам Генералов - полдела. И не одним Трифоном богат и славен, конечно, наш Дмитрий Лукич. Напрасно вы так на него. Хозяйство у него всё-таки пока одно из лучших в районе и поэтому строить выступление только на «Колосе» и критике Генералова, каким бы он кому ни казался, было бы неправильно. Есть хозяйства, должен вам сказать, где перегибы в материальном стимулировании куда серьёзнее. И даже исторически значимее, не побоюсь этого слова.
Он даже подбоченился. Даже грудь круче стала, словно у кочета на рассвете. Похлеще нас с Лёнькой. Понёс такое, что наверное и сам не очень отдавал себе отчёт. Но, как говорится, ради красного словца не жалеем и отца. Теперь вот и он не пожалел, редактор.
- Потребительство и в самом деле наступает на нас совершенно невероятным фронтом. Такого ужасающего его наплыва ещё никогда не было за всю историю страны. Просто дичайшего наплыва! Не наплыв, а накрыс прямо-таки какой-то! Скоро ничего человеческого в людях не останется! Того и гляди захлестнёт нас волна этих прожорливых грызунов. Тот же колхоз имени Калинина. Мы сделали, наверно, большую ошибку, направив туда для проверки столь серьёзного письма наших неопытных практиканток… до которых вы, горе-водители, так и не добрались. Так?
Тут он посмотрел на нас испытующим, прямо-таки неподкупным взглядом.
В детстве Белошапка наверняка был не простым учителем истории и обществоведения, как это он повсюду утверждал, явно прихвастываясь простым происхождением, но ещё и каким-нибудь командиром над юными натуралистами, то есть, исповедовал принцип «Хочу всё знать!». Неизменно проявлял себя дотошным, да исключительно принципиальным! Наконец, сильно въедливым. Наверняка в деталях знает и всё то, что произошло с задним колесом нашего мотоцикла. Про переднее же и говорить не стоит. И сколько именно метеоритов упало за нами в кильватере. Так что - настоящий руководитель! Оставалось только с почтением внимать, да конспектировать очередной ход редакторской мысли. В смысле мотать на ус, которого принципиально нет. И не будет.
- Так вот. Если факты подтвердятся, то сложившаяся в этом хозяйстве аварийная обстановка, как мне думается, - окажется самым прямым продолжением ситуации в «Колосе». Это - будущее генераловского хозяйства, притом, самое-самое недалёкое. Поэтому сделаем так: практиканток из Калинина отзовём. Вместе с ними Лёня будет тянуть отдел, а тебе, Витя, я должен вот что сказать… Тебе нужно ехать в этот колхоз и копнуть как можно глубже. И как можно оперативнее сделать на этом материал. Хороший материал, понял? Именно - как велит партия! А гонораром никого не обижу, вот увидите. Задача ясна-понятна?!
- Так точно. - Невесело должен был сказать теперь я, почесав затылок и про себя слегка ругнувшись. Одно дело в тиши кабинета или дома накропать материал, совсем другое - на выселках, в жару, грозу, да ещё и на коленке. Гонорару-то вместе с генеральной линией всё едино. Разве это справедливо?! И куда только партия смотрит!
- Точно так. - Понятно повеселел, окончательно проснулся и Лёнька. - Только как с транспортом будем? Мотоцикл Виктору, ясное дело, ни к чему. Будет неделю стоять на приколе в Калинина - кому это надо?!
- Тебе, Лёня - полуторка, на мотоцикле буду ездить я.
- Вы?! Не смешите меня!.. А что?! Ладно. Уговорили! Тогда мне выделяйте вашу райкомовскую Волгу!
- Может тебе ещё и… - Редактор сделал круговой выразительный жест, означающий, естественно, блюдечко с голубой каёмочкой.
- Но это настоящая дискриминация! Вы попираете права человека! Я обращусь в ООН!
- Даже шутить, Лёня, на эту тему не надо! - Как-то чересчур кротко попросило начальство, оглянувшись на портрет генсека и слегка зардевшись.
Вот как было отказать в такой просьбе самому начальству? Даже тихо и нехорошо сразу стало. Поэтому Лёнька тут же попытался вырулить. Он-то всегда был уверен в дороге, по которой несётся. Иногда зажмурившись.
- Тогда в местком…
Но не тут-то было. Даже местком в данном случае не прокатывал. Опять тишина. Как перед расстрелом. Тогда Куделин включил дурачка совсем уж залихватского. Есть у него такая передача, врубает все мосты. Эта вывозит наверняка.
- Между прочим, я вожу получше вашего.
Ах! Наконец сработало.
- Зато я не создаю аварийных ситуаций. Никаких. И нигде! - Вновь отрубил редактор, как конёк Горбунок по-прежнему раздувая ноздри.
Нет, пора и впрямь заканчивать разговоры разговаривать, а то доразговариваемся. Ко всеобщему облегчению и Белошапка оказался такого же мнения.
- Всё! С вами со всеми решено окончательно! Ни ООН, ни даже местком не облегчат вашей участи! - Редактор покосился на одобрительный взгляд генсека со стены из-за спины. - Теперь ваш вопрос, Илья Михайлович. Должен вам всем сказать, что он имеет самое-самое прямое отношение к тому заданию, которое только что получил отдел сельского хозяйства. Выяснить отрицательные явления в современном стимулировании труда - лишь часть стоящей перед нами задачи. «Критиковать, не имея позитивной программы, - безнравственно!». Слышали о такой директиве партии? А она на века, промежду прочим!
Так вот, мы должны показать и эталон - на кого же теперь равняться, если не на этих рвачей, как именно на деле необходимо сочетать материальные и моральные стимулы. И речь, конечно, должна зайти не об одних лишь премиях и поощрении передовиков. Притом, нормальных, нравственных передовиков. Да-да, бывают и такие, не ухмыляйтесь! Исключительное значение, должен вам сказать, имеет и заинтересованность трудовых коллективов в достижении наивысших результатов и то, какова же должна быть цель этой самой заинтересованности. А не просто в повышении личного материального благосостояния. Не просто!
Так и подмывало переспросить по-девчачьи: «Как интересно-о! А чего же ещё кроме него надо?! Вот только про моральный кодекс опять не надо вкручивать!» Но побоялся немедленного выкручивания.
- Задача ясна-понятна, Илья Михайлович?! Здесь - стратегическая линия партии. Поэтому она и доверяется вам, моему первому заместителю, впрочем, и единственному. Как мы донесём до народа слово партии, так он и жить и поступать станет. Проверено. Думаю, это ни для кого не составляет секрета.
Да уж. Какой там секрет! Сущая правда, и козлам известная. Народ у нас именно такой.
- Задача-то понятна. - Солидно кивнул на привычную стратегическую заумь первый и единственный заместитель редактора своей львиной головой. - Только где я возьму такой материал, чтобы достойно соответствовать важнейшей линии партии?
Прямо ребёнок этот поэт-газетчик. Не знает он, где найти материал под линию партии! Умора! А сермяжная правда жизни, которая вон так и прёт в окна, стёкла выдавливает, это что?! Да тут какую хочешь линию можно загнуть, разогнуть, обосновать или развенчать, да и вообще как угодно посоответствовать ей или напротив - пойти поперёк, наискосок или даже параллельным курсом! Всё равно в самую тютельку попадёшь! И сделаешь её наиважнейшей! Сам же всё время так и делаешь.
- Для начала, я думаю, - назидательно оттопырил нижнюю губу конёк-горбунок Белошапка, - вам надо обязательно побывать в колхозе имени Ленина. Он соревнуется с «Колосом». Там многое делается в плане социального развития. И Глушков очень серьёзный руководитель. Очень. Вот его и надо поднимать. На это - сегодняшний курс районной партийной организации.
Вот так! Как всегда, главная задача газеты - прежде всего, сработать на конкретного чиновника, на которого покажет партия. Или кто-то вместо неё. Но по поручению. Сначала взять его, любезного, какой есть, но потом начать подвёрстывать под него показатели руководимого им хозяйства. Только всё более и более значимые, по-настоящему эпохальные. Для чего нужно точно подвёрстывать, может быть, даже и подгонять. Главное - внутренняя гармония заданного портрета. Всё остальное вторично. Народ пусть думает, что мы передовой опыт обобщили. А на самом деле мы ещё одного чинушу наверх потащили по команде райкома. Дотаскаемся вот так когда-нибудь! Рано или поздно притащим, раскрутим какую-нибудь зверюгу, от которой потом вся страна разбежится!
Итак, новый расклад такой. Я буду выявлять и критиковать мальчишей-плохишей, а уж Илья Михайлович на столь выгодном, контрастном фоне как раз и потянет очередного застоявшегося кибальчиша к вершинам славы и карьеры. Яснее ясного - кому достанутся лавры, а кому при случае и чертей навешают!
- Глушкову ещё далеко до Лукича! В колхозе имени Ленина показатели ниже, чем в «Колосе». - Возразил неустрашимый всезнайка Лёнька. - И по урожайности культур, и по животноводству. Может цифры привести?
- Не надо, верю. Однако вы не забывайте, что и условия там несколько иные. Прежде всего, солонцы! - Не менее эффектно парировал всезнающий редактор. - Но в данном случае, должен вам сказать, не столько это важно и в такую сторону не стоит напирать, а наоборот - надо задвинуть в тень. Нас не только производственные показатели должны интересовать, сколько то, о чём я вам раньше… должен был…
- …Сказать. - Подмогнул Лёнька и безмятежно похлопал белёсыми ресницами.
- Да! Именно! - Отмахнулся Белошапка. - Илья Михайлович, доверие партии - великое дело! Это вы не хуже меня знаете. Во главе угла обязательно должна стоять направленность колхозников на что-то гораздо более значимое, чем банальные заработки. Иначе не жить нашим крестьянам!
«Опять! Вот так! Но что же, что должно стоять, кроме заработков?! Скажи ты, наконец! Что в завершение всего спасёт всех их, да и нас заодно?!» - этот вопрос так и не вырвался ни у кого. Даже в форме векового стона! Или мычания. Правила есть правила. Зачем же рушить дом, в котором ты живёшь?! Найдём - «что»! Не найдём, так придумаем! «Что-то, гораздо более значимое, чем банальные заработки»! А что – и сами забыли. Но нет крепостей, которые не смогли бы взять журналисты районных газет! То есть, выстроить даже такую традиционно дохлую тему. На том, о чём и сами не имеют понятия.
- Получается как всегда. - Ехидно констатировал Лёнька. - Илье Михайловичу вершки, нам корешки. Он восславляет кого надо и соответственно благодарности гребёт лопатой, а мы одну только ненависть получаем, да шипение по углам.
- Такова жизнь! - Польщённо засмеялся Бусиловский. - Каждому, прости господи, своё. Вам пахать, грязь месить, мне в эту грязь сеять - разумное, доброе, вечное. Сею в грязь, вот и князь!
В самом деле, зачем настоящему поэту украшение?! В смысле, скромность?!
- Одно у всех нас дело. Одно! Я же сказал, гонораром никого не обижу! - Мудро остановил редактор Бусиловского, начинающего западать в более привычную поэтическую риторику и самовосхваление.
- А как бы в отношении нас применить «что-то, гораздо более значимое, чем банальные заработки», может быть, сделать их не-банальными?! – Я всё-таки осмелился высказаться. И тут же осекся.
- Ваше звание советского, партийного журналиста и есть это «что-то, гораздо более значимое, чем банальные заработки»! - Резко оборвал меня редактор, как-то нехорошо, по-генсековски глянув при этом.
Да-да, конечно. Как же я мог забыть?!
Опять повисла нехорошая тишина. Но я дурачка не включал. Перебьются. Пусть уж всё само разъезжается, разруливается, как есть! Сплошные мастерюги вокруг! Ишь, подобрались! Вот и давайте!
Белошапка, так и не дождавшись от меня покаянных реверансов, вынужден был продолжить. Не молчать же, в самом деле, вечность. Когда ещё так много должен сказать миру!
- Илья Михайлович, закругляйтесь сегодня с плановыми материалами. Если что не успеете - передайте мне, я постараюсь сам подготовить. Завтра выезжаете. Вы, уважаемый искатель «более значимых заработков», сегодня отпишетесь и завтра также с утра в дорогу. Вдруг всё-таки найдёте их. - Это он, всё передёрнув с ног на голову, так продолжал ставить меня на место.
- Лёня звонит в Калинина, предупреждает практиканток, что высылаем за ними машину. Пусть они отговорятся там, что газета ещё вернётся к затронутым в письме вопросам. И очень скоро… Теперь, как с маслозаводом, принципиальные вы наши, когда сдадите материал?
- Сегодня за нами разворот по уборке, а по маслу сдадим завтра к вечеру. Надо ж дождаться хотя бы первых официальных результатов расследования ОБХСС. - Обстоятельно информировал засельхозотдела. - Так что гонорару намолотим - немерено. С вашего позволения, конечно.
- И в этом нашем выступлении, по маслу имею в виду, вы тоже должны… сделать упор на вопросы материальной заинтересованности, на благосостоянии в его понимании некоторыми отдельными лицами. Даю наводку! Риторический вопрос отработайте, мол, что, этой Ивановой, зарплаты её директорской не хватало? Дом-то вроде полная чаша, детей нет. Откуда же у неё и у всех её соучастников такая нехорошая жадность берётся, не иначе… и так далее. Поняли, в каком створе? Вопросов больше нет? Тогда за работу!.. Да! Кстати! Гонорар и в самом деле можете срубить неплохой. Обещаю. Теперь всё! Закончили вполне приемлемо. В смысле, почти нормально.
Мы распахнули в своём кабинете окно. С утра оно на редкость удачно смотрело в тень. Даже так – слегка засмотрелось. Поэтому целебного, прохладного воздуха оказалось - хоть отбавляй, до головокружения. Поэтому мы его разбавили своим авторским видением. Напились крепкого чаю, закурили, чтобы окончательно прийти в себя - и приготовились к намолоту гонорара. Один передовик задышал в затылок другому. Как раз то, чего в принципе так добивается родная партия.
Здесь без ложной скромности (зачем и впрямь мужикам украшения?!) важно признаться вот в чём. Наши уборочные борзописцы и вправду окажутся куда эффективнее правофланговой косилки Ваньки Курилова. Только он солярой заправляется, а мы сигаретами да чаем. И вместо грубого Лукича со своим лучезарным святым угодником Трифоном и премиями, над нами только деликатный редактор с генсеком за спиной и вечно обещаемым гонораром. Вот и мы идём по золотому косогору навстречу своему немереному счастью. Что тут поделаешь - у каждого своя жатва. И свой Генералов над душой. То, что и свой Трифон, уже само собой понятно.
Для начала мы хладнокровно разделили взятые вчера уборочные материалы поровну. Обменялись вдумчивыми, самоотречёнными взглядами, как фронтовые разведчики, уходящие в смертельный поиск разговорчивого языка, в данном случае, своего собственного. Пора! Взлетела зелёная ракета! Бумага ждёт, ощетинившись пустотой?! Позади только последний червонец. Гонорар или смерть!
- Давай, дави своих клопов здесь, - вдруг раздумал идти со мной в боевой спарке Лёнька, - а я валю к Зиночке в бюро машинописи.
- Какой «писи», не понял?!
- Машинной, юморист. Есть и такие у нас. Так что давай быстрее. Потом, если что, тебе подсоблю. Слушай, ты тоже не печатай, пиши, если тебе удобнее. Зинка потом всё оформит. Да-да, в той самой! Машинной. Гарантирую.
Что ж, хозяин - барин. Мне это даже лучше - писать одному куда сподручнее, чем друг напротив друга. Тем более, с таким другом. Чуть ли не наперегонки. Тут любое вдохновение, которое как известно, не терпит суеты и посторонних взглядов, сразу насмарку пойдёт. Знаем, пробовали. И не один раз. Поэтому пусть отчаливает в свою машинно-пись и чем скорее, тем лучше. Вообще, теперь я очень даже понимаю Лукича, когда он ставил Ваню Курилова на одиночное поле. Это же невозможно – день и ночь добиваться чего-то в окружении завистливых недобрых взглядов! Лучше укрыться ото всех и делать что должен. А там будь что будет.
Ещё раз повторю сам для себя. Именно один-то в поле и воин! Всё-таки прав Генералов на все сто. В самом деле, настоящие, действительно значимые результаты никогда в толпе не делаются. Только наособицу. Так что теперь я полностью в положении своего недавнего героя Курилова - в индивидуальной загонке и с великой целью впереди. Вот только нет под задницей бутылки тёплой водки, которая по идее должна согревать моё бурное продвижение к финишу. Впрочем, под моей задницей она скорее закипит. Такие страсти вокруг пылают! Ваньке и не снились.
А так – совпало почти всё. Просто идеальные шансы добиться хорошего результата. Сказано ж в Евангелии: «Входите узкими вратами!» - вот я и вошёл. Славить врата широкие! Лёнька также закогтил свой блокнот с полевыми записями и отправился в тесную комнатку в конце коридора. В ту самую, машинную… Там в своём - горделивом, презрительном одиночестве, восседала за дряхлой машинкой «Олимпия» другой передовик газетной страды - наша лучшая машинистка и стенографистка Зиночка Чикина. Незамужняя пожилая девушка. Женщина она хотя и слегка увядающая, но по-прежнему недоступная и строгая в обращении с мужчинами и даже корреспондентами. Особенно она не ладит с Лёнькой - то ли из-за его слишком отвязанного языка, то ли из-за плутовских глазок откровенного бабника, коим завсельхозотделом, по мнению очень многих, заслуженно и являлся. А там кто его знает.
Когда Лёнька в обычном темпе мотается по конторе, с делом и без дела заглядывая в машбюро, Зина возмущается, кипит, кричит, что не может работать в такой идиотской обстановке, когда всякие тут ходят, режим машинно-писи нарушают, сквозняки в кабинете устраивают. Грозила даже редактору пожаловаться. Самой Зиночки, её угроз и прочих сквозняков Лёнька естественно ни капельки не боялся - продувную бестию, вроде него, сквозняком не испугаешь. И поэтому иной раз при особо игривом настроении отвязывался вплоть до того, что в машинописи после его очередного бесцеремонного вторжения раздавались глухие или звонкие шлепки, смотря по чему попадали, чувственный визг, после чего Лёнька вылетал в коридор с дыбом вставшим чубом и ушами.
- Во даёт, а?! Стеллерова корова. Её ж давно из Красной книги вычеркнули. А она оказывается, жива-здорова, тут окопалась. Да такого дрозда даёт! Надо будет зоологам в Академию наук сообщить, хоть по этой линии прославимся, да и премия не помешает. - Орал вдохновенно, веселился потом этот неандерталец у себя в отделе, расчёсываясь и чуть не припудривая пунцовые уши. - Потеха! И чего, дура, кочевряжится?!
Впрочем, заметно было также, что Зиночкино негодование при Лёнькином появлении не совсем искренне. Иначе, почему, когда после долгого его отсутствия в конторе вдруг хлопнет входная дверь и шебутной голос ещё с первого этажа завопит: «А вот и я! Вы очень рады?!» - Зиночкина машинопись на несколько секунд замирает. Да и потом строчит совсем в ином, явно прерывистом темпе. Иначе, почему у неё такие глаза - безнадёжно раненой русалки?! Чем этот скользкий тип вовсю и пользуется. Сыпет соль на эту самую машинопись, в смысле, на рану. Хохмы хохмами, ухаживания ухаживаниями, все эти штучки-дрючки для него и в самом деле оставались не более чем потехой. Главное всё же дело, работа. Вот и попёрся он к Зиночке-Зинульке не только охмурять её в рамках спортивного азарта стреляного-перестреляного истребителя-перехватчика, это второстепенно, хотя и важно, конечно. Это лишь аранжировка главного для него - надиктовать, честно глядя в глазки недо-подстреленной русалки свои шедевры репортажного, зарисовочного, боевого и прочего жанров.
На этот раз вряд ли бы дело дошло даже до шлепков. Уж больно много навалилось дел. Кипела невиданная битва за урожай. Газета откровенно тосковала, даже иногда скулила по Лёнькиному перу. Да хоть по какому. И судьбе было угодно, чтобы вот эта многогранная, точнее, многоимпульсная, тоска неисповедимым образом отразилась в соединении великим актом творчества - двух столь разных одиночеств, Лёнькиного и Зиночкиного. Про Люськино не говорю - это боевитое горюшко в данный момент находилось подальше, во дворе редакции, в типографии. Фактически - в параллельной вселенной. Поэтому сейчас не засчитывалось.
Конечно, сельхозотдел здорово выигрывал от такого отношения к нему машбюро. Наши материалы, в отличие от материалов других отделов, всегда печатались в срок и качественно. Однако в последнее время Лёнька обнаглел до такой степени, что из-за наплыва, связанного с уборкой, совсем перестал диктовать Зиночке с заранее написанного черновика. Он тут же, не сходя из машбюро, сходу, лишь заглядывая в блокнот с рабочими набросками, комбинировал, конструировал фразы, тасовал из них сюжетики, жонглировал абзацами, деталями, акцентами и прочими штампами или находками, перемещая их тюда-сюда, туда-сюда. Бывало по нескольку раз упрашивал бедную, гневно возмущающуюся, но всё-таки покорную Зину перепечатывать одно и то же, но в новых версиях.
Вот и теперь, через несколько минут после Лёнькиного ухода в машбюро, из полуоткрытой двери после минуты взвизгиваний и бодрых взрявкиваний, послышался всё учащающийся стук Зиночкиной «Олимпии». Он был сегодня особенно чёткий, звонкий, чистый. Как первый осенний лист. Увядающая одинокая машинистка, поминутно огрызаясь, виртуозно, с каким-то безнадёжно-исступлённым надрывом, вдохновенно исполняла на клавиатуре токкату Лёнькиного ознобного репортажа о ходе уборочной страды в славном колхозе имени Парижской коммуны - рождающегося в режиме реального времени, на месте, притом, с непосредственным Зиночкиным участием. Она же подсказывала необходимые замены слов, синонимы и антонимы, обрезала и правильнее компоновала предложения. Наталкивала на добавочные аналогии, а также какие-нибудь ассоциации. Так что грамотная попалась нам машинистка, ещё какая. Любое блеянье оформит и слепит из него вполне терпимую вещь. Что тут поделаешь?! Без женщин почему-то вообще ничто не рождается. Как бы странно это ни показалось кое-кому. Без них на планете и вправду воцарилась бы пустынь страшенная.
Вздохнув, я тоже принялся за работу. Резво прыгала минутная стрелка на висевших напротив часах. Время-то чёрта с два остановишь. Множились исписанные, отпечатанные листы. Здоровенный редакционный котяра Пушок лежал на тряпке у двери и занимался сразу четырьмя важными делами. Прежде всего спал, вытянув тигроидные лапы, впивался когтями в половичок, пушистым хвостом отбивал медленный такт своим сытым грёзам и, наконец, зелёным левым глазом иногда щурился на меня, измеряя мою готовность кинуть в него сандалий. Впрочем, иногда и правым глазом. Но никогда обоими сразу - так можно и проснуться, чего доброго. А вообще, поскольку Пушок был единственным, кто у нас не писал (в смысле тексты), его на редкость единодушно и очень искренне любили. Как никого. Как даже Илью Михайловича.
За окном потеплело. Вернее, здорово погорячело. В блеклом небе душным, штилевым парусом обвис сухой июль, понемногу лысеющая макушка лета. Тополя медленно вздымали столбы зелёного, с пропылью, дыма. Их листья обвисали в точности как спящие на ветках вниз головой летучие мыши. Пришёл Лёнька. Сказал, что на минуту. Швырнул отпечатанные листы на стол. Подошёл поближе, толкнув в плечо, бесцеремонно схватил готовые мои материалы и принялся беззастенчиво их просматривать. За исключением репортажа, остальные корреспонденции одобрил.
Репортаж посоветовал переписать. Высказался как всегда поучающе:
- Пиши вроде и прямо, как бы оно и есть на твой взгляд. В то же время только так, как тебе велели. Конечно, формально необходимо идти в глубину, всегда раскапывать. В то же время и слишком глубоко не копай. Потому что утонешь сразу. Факты - это всегда трясина. Тем более наши факты. С ними всегда надо очень осторожно. Сбрешет любой! Сорвёшься в эти глубины - и поминай как звали. Вольнее с ними, вольнее! Больше интерпретации! Скользи, скользи и ещё раз скользи. Не напирай. Не гони волну, а только срывай её гребешок! Самую пенку. Слово «репортаж» как переводится?! Правильно, донесение. Вот ты и доносишь. Но не кому-нибудь, а именно любимому начальству. Всегда имей только его в виду, тогда и наш читатель тебя поймёт и полюбит. И преисполнится к тебе в таком случае любовью и благодарностью. Будет хвостом вилять при встрече. Он за тебя всё что надо и додумает и домыслит. Все грехи закроет и простит. Да закидает редакцию и райком благодарственными письмами. Это также немаловажно в нашей работе, не забывай, старичок.
Открыл Америку! Если рассуждать подобным образом, то конечно всё получится именно так. Но только при этом условии. Конечно, я усмехнулся, но согласился с так называемой критикой. Репортаж, каким должен быть по газетным канонам, только что вновь проталдыченным у меня над ухом, у меня и в самом деле сначала не заладился. Я это и сам почувствовал и понимал не хуже Лёньки. Но тут всегда важен взгляд со стороны. Поэтому для меня как-то мгновенно прояснилась причина затруднения. Просто не тот взял тон на самом старте. Всегда же важно как именно начнёшь - от этого сам результат. Я же и вправду вначале слегка закопался в тексте, затянул, что даже для очерка не сильно нужно.
Тон должен быть схвачен очень простой и вроде бы совсем-совсем незатейливый. Стоит просто выключить мысли и элементарно выполнить распоряжение начальника, каким бы оно ни было. Взять быка за рога. Сразу. В расширенном варианте расписать на листе редакционное задание, наполнить его набранным, профильтрованным и подкорректированным фактажом, потом выправить полученный текст и бегом, зажмурясь, не заглядывая в него, отнести в печать. Чем меньше заморочишься, тем лучше получится! Но никогда потом не читать того варева, чтоб хотя бы не сгореть со стыда.
Другие мои материалы Лёнька сложил стопкой, выругал жару, которая его тоже не устраивала, притворил окно, задёрнул шторы, вот спасибо, мне лень вставать было, до того расписался - и ушёл к Зиночке, пропускать сквозь машинопись теперь мои великие произведения. Пусть теперь их произведут на свет. У них это хорошо получается. А я пока добью забуксовавший репортаж.
Пришлось ещё раз вздохнуть, открыть ещё одну пачку сигарет, налить ещё одну чашку чая и взять ещё одну стопку бумаги. Оконные шторы, не колышась, цедили сквозь сито своих пор тысячи иголочек послеполуденного зноя. Дышать и впрямь становилось невмоготу. Да ещё при полуприкрытых окнах и дымящих сигаретах, но больше откроешь, так ещё хуже получится. Нажал кнопку. Зашелестел, по-птичьи захлопал резиновыми крыльями, вот-вот закукарекает, сизобокий вентилятор. Набрав мощь, загудел еле слышно, поводя, как сова бельмастым оком, неуловимым пропеллерным диском по комнате и таская за ним податливую и прохладную воздушную змею, правда, основательно ядовитую от никотина. Но стало терпимее, конечно. Всколыхнулись от спасительного ветерка листы бумаги на столах. Качнулись и вновь застыли набухшие солнцем шторы. Опять шевельнулись и быстро замерли. Ещё раз вздрогнули, задетые родниковой струёй от моего рукокрылого анчара, и вновь обмякли. Дрожал, наведённый без резкости на противоположную стену, размытый, слабый отсвет мирового огня, солнечный рикошет. Но в меня не попал! А вот и не попал!
Невесть откуда и как залетевшая муха, словно зелёный мессершмитт, барражировала повсюду в поисках как бы чего пожрать. Нет, какова?! И эта туда же! На банальные заработки ворвалась, куда не просят. Взлёт вверх, потом - вниз, посидела в мусорной корзине, с явным отвращением полизала скомканный первый вариант репортажа о высоких удоях свердловчанок, затем вновь снизу-вверх, к окну, оттолкнувшись от шторы, как батута, мне на нос, оттуда ещё стремительнее, в панике к потолку. Наконец рухнула прямо на усы спящего кота. Пушок брезгливо повёл розовым носом и вдруг чихнул. Сразу от этого проснулся. И конечно сильно рассердился - в самом деле, какое хамство. Очень недовольный, что, мол, за фокусы в сельхозотделе творятся, Пушок толкнул лапой дверь и скользнул в щель. Ушёл спать в другой отдел, наверно, к Бусиловскому. Зимой наверняка перекочевал бы в типографию. Там теплее и женщины водятся. А это значит, что всегда накормят и обогреют. Может, даже за ушком почешут.
Смотрю в никуда, пишу непонятно что, опять высматриваю хоть намёк на реальный, стоящий людской энтузиазм. Снова пишу, иногда даже авторучку покусываю, аки удила. Всё-таки идёт моя косилка. Ой, худо-бедно, а движется, собака! В строгом соответствии с заданием райкома и единственно верной линией партии. Поэтому всё становится хорошо. Как-то надёжно. Отчасти даже замечательно. Над горизонтом предвкушений прорисовывается золотисто-розовое облако грядущего гонорара. Косогор мой так просто дымится в янтарных лучах накошенного заказного злата.
Меркнут постепенно солнечные рикошеты по стенам, а затем и вовсе гаснут. Лишь тогда я встал из-за своей косилки, оглянул поле битвы богатырским оком, с хрустом потянулся, да и отдёрнул шторы, как бельма с глаз сорвал. Распахнул настежь окно в этот удивительный мир, самую-самую малую каплю которого пытался оттиснуть на вот этих самых бумажных листах, только что изжаренных мыслью, убиваемой долгом перед партией и народом. И когда только вот так успел задолжать, никак не могу припомнить. Оригинал жизни всегда мало походит на чьё-либо произведение, тем более наше. Осознав это, принялся вдогонку быстро и безнадёжно править только что написанное.
Снова пришёл Лёнька. Глянул через моё плечо на исписанные страницы, минуту помолчал, бесцеремонно покашливая мне в затылок и прыгая глазами по строчкам. Наконец хлопнул ободряюще по плечу и велел самому отнести изготовленный текст Зине, а сам уселся за свой стол макетировать готовые материалы на выделенном нам развороте газетного номера. Через полчаса, может чуть поменьше, я принёс три отпечатанные страницы ещё горячего машинописного варианта своего репортажа и присел к Лёньке. Стали вместе прикидывать строкаж, то есть, число строк, и собственно весь наш тематический макет, по объёму и размеру, так и эдак маракуя геометрические конфигурации свежеиспечённых боевых однодневок. Как и раньше, чётко и невозмутимо мерил время большой, широколицый будильник, привезённый когда-то Лёнькой из какого-то своего очередного свирепого рейда.
В совхозной гостиничке стащил вместе с мыльницей. Она, кажется, тоже где-то здесь.
За окном между тем посуровело и даже загрозилось. Да к тому и шло - уж очень парило весь день. Неужели и в самом деле к ночи вновь гроза припожалует?! Да хоть бы и так. Солнце надоело донельзя. Целыми днями повсюду оно. Как святоша-передовик, чёрт бы его побрал! Ты его в дверь, а он в окно. Куда ни плюнь - везде это руководящее пекло! Прямой наводкой бьёт даже от заката. Так что куда бы лучше дождичек. Да мелкий, да холодный, мерзкий и хрен с ним с ветерком, да недельки на две… хотя, чего это я, перегрелся, что ли - уборка же! Везде, где только можно, шелестят срезаемые колосья. Поэтому только сушь в словах да делах и нужна всем. Иначе хана не только правофланговым! Так, чего доброго, и зерно осыплется и гонорары упадут. Даже не знаю, что страшнее.
К закровившему западу слетались дымные тучи, словно стервятники. Вились себе там, как птеродактили над жерлом мезозойского вулкана. Духота, конечно, спала, притом основательно. За окном, рядом, рукой почти подать, среди листьев, столь похожих на спящих летучих мышей, на ветке равнодушно тенькала замызганная синица, кутаясь от понемногу наступающей прохлады в лимонные свои пёрышки. Этой подружке всё по барабану. И генеральный курс, и битва за урожай. И даже правофланговые социалистического соревнования. В том числе и что почти ночь на дворе.
Итак, день, какой бы он ни был, для нас прошёл всё-таки не бесполезно. К вечеру мы выдали в секретариат весь разворот. Прежде всего - шестнадцать информаций, в которых почти везде у нас множились передовики, премии, вымпелы, да красные знамёна. Даже в глазах рябило. Затем следовали репортажи, интервью в поле и Лёнькина трогательная зарисовка о четырёх братьях-механизаторах. Эти орлы взяли да и вырубили за день под корень 400 га пшеничных плантаций. Мало того, что в назидание всем ребята отхватили огромнейшие премии и путёвки в санатории, так ещё и признались, будто главным-то для них стимулом - на самом деле!!! - было, оказывается, повесить на грудь алую ленту передовика социалистического соревнования. С ума сойти, как здорово получилось!
Это была, конечно, бомба! Прочитав свои признания, сами те братья-механизаторы уверуют, что именно за то они и вкалывали на самом деле. Прозреют, наконец. А тож пахали себе, как слепые котята! И не знали для чего. Теперь вот просветим несмышлёных.
Таким вот образом, не без выдумки и таланта, но в строжайшем соответствии с редакционным, глубоко партийным заданием и взяли мы читателя за одно место, в смысле за жабры. Пусть попробует теперь не стать человеком. Не осчастливиться, не закидать редакцию и райком благодарственными письмами в наш адрес. Такой вот у нас прошёл как бы творческий наплыв или заплыв, чёрт его теперь разберёт. Вот так мы обеспечили-таки перевес морального фактора над материальным, притом, буквально в соотношении три к одному, как и положено по всем правилам военного искусства. Вот так наш общий враг, стяжательство и меркантилизм, и был наголову разбит в очередной раз на страницах «Авангарда». А победа опять оказалась за нами. По нашим словам, конечно.
Народ в представленных на суд общественности материалах, как и заповедывалось, закладывалось в замысел, получился предельно человечным - то есть, срисованным из морального кодекса строителя коммунизма. Пахал он как проклятый вроде бы и за рубли, но на самом-то деле за куда более возвышенные цели. Их мы на всякий случай не сильно уточняли. Потому что и сами не знали. Или не до конца выучили. Но всё лучшее, и моральное и материальное, досталось опять, конечно же, передовикам да начальству, которые, как и все святые, при этом получились естественно на одно лицо. Не отличить. В то же время мы категорически и с куда большим упоением и творческим задором осудили более многообразное рвачество и бесконечно разноликий эгоизм. Кое у кого. Кое-где. Так ещё суметь надо. Да ещё как бы честно, да ещё словно на духу искренне! Не у каждого получится. Но мы это сделали!!! Эх, «писари вы писари, всю страну записали!..»
Так о чём это я?! Ах да! О писанине. Когда журналист в свежем выпуске газеты видит свою выстраданную статью, подписанную своим именем и своей фамилией, даже искажённую правкой и цензурой, он стопроцентно испытывает то же самое чувство непередаваемой гордости, что и мать в роддоме, глядя на только что родившегося своего ребёнка, пусть он хоть без ручек и без ножек. И с одним глазиком на затылке. «Без меня тебя бы не было!». Пускай день, но будет жить! Газета и вправду живёт один день. Словно бабочка-однодневка.
Так или иначе, но строк по пятьсот личных шедевров в строгом соответствии с генеральной линией партии мы всё-таки произвели на свет. Так что много, конечно. Отцы-герои. Это мы. Это про нас. Не школьных сочинений про характер Евгения Онегина! Не во всесоюзной «Правде» напечатались, где и ста строк в неделю хватит для заоблачной зарплаты и несусветных гонораров! А в ненасытной районке, которой сколько ни пиши – всё мало. Такие вот, очень даже весомые по нашим масштабам произошли прокосы и намолоты всего чего ни попадя в наших творческих делянках. Рублей по триста гонорара каждому намолотили точно. Не считая зарплаты. А это означает только одно - что жизнь продолжится. Как и наша боевая ничья с Лёнькой! Пора и нам, подобно Ваньке Курилову, начинать на манер трансформаторов - гудеть от счастья. И отгрызать ногу какому-нибудь безответному гусю лапчатому.
Реальная себестоимость намолота наших собственных тщеславий (или честолюбий, по мнению Лёньки), я думаю, тоже нехилая вышла: по две пачки сигарет и шесть чашек крепкого чая на брата. Это если не считать бессонной ночи за рулём тяжёлого мотоцикла по просёлкам в грозовой ливень, схватки с хитрючими жуликами на продовольственной базе и изнуряющего дневного рейда по хозяйствам, ведущим знойную страду. И, наконец, если не учитывать пробитого заднего колеса.
Всего получается… всего получается… на новый костюм, да приёмник ВЭФ наверно хватит. И жить-кушать-спать на месяц. Совсем неплохо. Совсем! Да мы просто элита после всего этого! Часть своих материалов, во втором экземпляре, две информации и репортаж, Лёнька отложил в сторону: завтра по холодку и по телефону передаст в краевую газету, может и напечатают что, не всё уворуют. Ванька-то не сможет второй-третий раз перепродать свой намолот, а вот мы можем. Тут же кто на кого учился!
Но, в принципе, отчего им Лёньку не перепечатать?! Страда идёт вовсю. Любая строка с мест в дело идёт. Да и зря, что ли, он периодически приглашает краевых мэтров газетного пера к себе в район то на рыбалку, то на простой банкет с раками и пивом?! Всем что надо в трусы заворачивает. Да что там - периодически! Довольно-довольно часто приходится это дело проворачивать, признавался наш правдоискатель и борец с жуликами, взятками, карьеристами и прочими проходимцами. Чего только не сделаешь ради настоящего гонорара! Впрочем, его почти весь на гостей из центра он и спускал. Преследуя совсем-совсем иную цель. Поэтому молодец Лёха, бьёт и бьёт в одну точку! Так и до главной «Правды» доберётся наш борец с карьеристами и взяточниками! Не то что некоторые!
Вот на это как раз учиться не надо. С этим надо родиться!
Он конечно никуда не делся - этот момент. Взял себе да и настал. Расчерченный макет и стопку материалов мы торжественно, словно хартию вольности в английский парламент, внесли на натруженных плечах в секретариат, где в это время сидел почему-то один Белошапка.
- Готово? - Приятно удивился редактор нашей бешеной оперативности. - Молодцы, строкогоны, марку держите. Во всяком случае, по скорости, должен вам сказать. В гонораре, как говорил, не обижу. Это в силе. А вот за качество, вы поняли какое, так и прибавлю ещё. Нужно ж и вас как-то заинтересовывать. Материально, прежде всего, конечно. Да куда уж в наше время без этого! Кстати, как вы знаете, и путёвки скоро у нас будут. По нашему представлению райсовпроф выделил. Одну на ваш отдел отдадим обязательно. Гарантирую. Там разыграете – кому.
Вообще-то курьёзный ход. То есть, вроде как сильный. Вот бы как раз на эту тему и написать! Да кто ж напечатает?! Мечтой о крупном гонораре и льготной путёвке подстегнуть мелкого партийного журналиста, да так, чтобы он похлеще, поталантливее заклеймил людское стремление к материальному достатку.
А подействовало, несмотря на весь наш цинизм и проникновение в суть дела. Нас поманили с утра, а мы, хоть понимающе и поухмылялись на все эти посулы, а глянь, как сработали сегодня! Действительно Лукич со своим стахановцем Иваном Куриловым - просто отдыхают на нашем фоне. Да и его пресвятой угодник Трифон тоже. Слепили мы им ихние подвиги по самой полной форме. Сами себя не узнают!
Вот как надо правофланговить, щенки! Попробуйте теперь обогнать, замучаетесь пыль глотать за нашим "кадиллаком", то есть, борзой антилопой! В образе непобедимого «Урала». Сделайте дядям ручкой!
Всё-таки вторая древнейшая она и есть!..
Много опасностей подстерегают на пути к ней. И в ней! Но лишь немногие из них могут доставить истинное удовольствие!
Глава 12. Гроза капитализма над кучугурами
В колхозе имени Калинина я пару раз успел побывать, хотя и мимолётом. Так что в общих чертах всё-таки представлял, куда еду, для чего трясу свои молодые кости. Земли этого хозяйства улеглись в восточной зоне района и поэтому отличаются от всех прочих довольно сильными контрастами. В пойме Кутулука чуть ли не на два десятка километров тянется широкая полоса наносных чернозёмов. Здесь главное богатство колхоза, надёжно подпираемое разветвлённой оросительной системой. Отсюда валит основная масса зерна, овощей, фруктов и сена-соломы. Ещё дальше к востоку начинается сухая, изрезанная неглубокими балками степь, переходящая в песчаные, как там говорят, кучугуры - нечто среднее между барханом и укреплённой огневой точкой противника. В степи находятся основные пастбища для крупного рогатого скота, в кучугурах размещены овцеводческие фермы. Только овцы и могут прокормиться на старых укреплённых камнями барханах, местами поросших кураем и горькой полынью.
Когда проезжал, краешком захватил эти самые кучугуры. В одном месте даже махнул напрямик, срезая путь. Конечно, они и в самом деле ещё не пустыня в её классическом, песчано-барханном виде. Порой мчался как по бетонке. Здесь, однако, побольше травки, особенно во впадинах, где весной скапливаются талые воды. Не такой всё-таки знойный и скрипучий из-за песка ветер. Хотя песок этот всё равно летел неизвестно откуда. На зубах скрипел неизменно. Местами встречались и настоящие оазисы - небольшие озерца и рощицы вокруг них искривлённых верб и лоха серебристого, довольно густые заросли мелкого ивняка. Судя по истоптанным берегам, чабаны имеют обыкновение пригонять сюда отары на водопой.
Вскоре кучугуры сгинули как мираж, будто и не было их вовсе. Потянулась пыльная зелень палисадников центральной усадьбы. Наконец - не слишком респектабельного вида дома, хотя не редки оказались и шикарные, словно купеческие, здания. И тут расслоение, и тут контрасты развитого социализма со всё более искажаемым человеческим лицом. Даже сюда прорвались эти потусторонние твари на спине генеральной линии. Дай бог, конечно, докопаться до истинных причин всего этого погибельного нашествия на наш благодатный край и нашу любимую родину. Это я так репетировал про себя окончание эпической зарисовки про грозу капитализма над кучугурами. Взял на вооружение методику редактора, отрабатывать будущие тексты на конкретике реальных событий.
У входа в контору колхоза имени Калинина кучками стояли колхозники, ждали нарядов на работу. Вся площадь перед правлением была запружена колёсной личной техникой - мотоциклами, автомашинами, мопедами, велосипедами. Буквально весь колхоз сидел на колёсах и казался мобильным, как гвардейская мотострелковая дивизия. Отовсюду чудились напор, натиск, быстрота! Ударно приступают к работе в эпоху развитого социализма, ничего не скажешь. Но так ли и в самом деле работают кучугуровские мотострелки?! Вот в чём вопрос. Должен я вам сказать.
На старом, выкрашенном в ядовито-зелёный цвет вездеходе без тента и пулемётов, почти к самому парадному крыльцу подкатил чёрный, как жук скарабей, цыган с пышной смоляной шапкой волос на голове и лихими мушкетёрскими усами. Не меньше отделения дородных, осанистых цыганок в красных, зелёных, голубых платьях бодро десантировались из боевой машины и с грудными младенцами наперевес гурьбой бросились в атаку на контору колхоза. Цыган-водитель - стопроцентно доминирующий самец - сердито, по-командирски, крикнул им что-то. Мол, кто ж так атакует! Цыганки немедленно послушались и грамотно рассыпались в цепь, полуокружая правление. Командир, этот самый альфа-мужчина, подкрутил мушкетёрский ус и уж для острастки, важно погрозил им кулаком, чтоб блюли себя, не иначе. Мало ли чего в атаке бывает. Потом, круто развернув вездеход, главный цыган запылил в обратном направлении, наверное, к командному пункту - табору, который я видел при въезде в село. Визуально корректировать осаду.
Цыгане всегда ведут себя как некий барометр. Всюду, где только есть возможность поживиться - они всегда там. Как морские звёзды сползаются к донному разлому, так и эти наши уникальные соратники по давно затянувшемуся строительству коммунизма всегда очень плотно обкладывают любые общественные язвы. Где нет этих прекрасных людей, там, считай, мы прорвались к светлому будущему. Здесь же, в хозяйстве имени славного Михаила Ивановича Калинина, они просто кишели. Как лимфоциты вокруг гнойника. А это об очень многом говорило. Возьмём и это на заметку.
У огороженного низким штакетником палисадника, в котором всё давно перевытоптано и только угадывались бугры разбитых здесь когда-то клумб, теперь похожих на скифские захоронения, может быть даже с золотыми шлемами и бронзовыми копьями где-то там в глубине. Именно здесь, в этом сакральном месте, и была вкопана выкрашенная в оптимистический голубой цвет мачта. На её вершине шелестели по ветру… нет, не труселя местного Героя социалистического труда, но флаг с родным козлиным профилем «всесоюзного старосты», давшим своё имя колхозу. Как авторитетно свидетельствовала прибитая к мачте дощечка, был он поднят в честь коллектива первого производственного участка, успешно ведущего косовицу и обмолот хлебов.
Судя по всему, именно в этом акте конкретно адресованного поднятия флага заключался поистине мировой центр притяжения людских порывов и надежд. Исключительно ради подъёма флага в свою честь - и рвали себе жилы сотни механизаторов, полеводов и животноводов, мужчин и женщин. Это и в самом деле завораживало своей космической непостижимостью. Что ими всеми двигало?! Кто исполнял желания всех этих людей, кто побуждал двигаться и свершать трудовые подвиги?! На самом деле?! Ясно, что по меньшей мере в нашей галактике такого уж точно нигде не сыскать! Да и будет ли так ещё когда-нибудь?! Поверит ли кто, что так оно и вправду было?! Надо ж успеть запечатлеть - потому что во всех смыслах вряд ли такое ещё когда-нибудь повторится!
Рядом с мачтой на вкопанных в землю монументальных столбах высилась мраморная Доска почёта, на которой в два ряда разместились большие, не раз видимо подмоченные дождями и выгоревшие на солнце фотографии передовиков, ударников, стахановцев и прочих рядовых сверхчеловеков - счастливые и гордые, но уже в потёках.
Замечательно было и «лиц всеобщих выраженье…». «Выше, выше голову, товарищи! Вы же не абы кто!» - наверняка профессионально покрикивал, задирал им подбородки залётный шабарь-фотограф, отхвативший у деревенских лопухов выгодный заказ. На товарищах передовиках стандартные чёрные пиджаки с широкими лацканами и галстуки в косую полоску с внушительными желваками-узлами под горлом. Товарищи же, которые из передовичек, ударниц, стахановок и прочих спасительниц Отечества - в одинаковых парадных платьях с высоко взбитыми и тоже похожими друг на друга причёсками. Все-все одинаково невидяще глядели в зрачок объектива и неуверенно, но в то же время и самодовольно улыбались. Да, конечно же, конечно мы не такие как все. Выбились, наконец. Слава тебе вовеки веков моральный кодекс строителя коммунизма. Отштамповали и здесь правофланговых социалистического соревнования, граждан светлого коммунистического завтра - что надо. Как святых китайцев - на одно лицо.
Таким образом, в данном хозяйстве, по меньшей мере на этой площадке перед правлением, сразу было видно, как моральный фактор наголову разбивает материальный. Разрывает ему пасть как Самсон. Именно поэтому такое хозяйство с точки зрения райкома партии и являлось образцовым. Тем самым «всеобщим» человеческим лицом в чистом виде. Отчего и решено было в очередной раз осветить этот более чем достойный подражания моральный пример на весь район. А то может и на более значительные административно-территориальные образования нашей необъятной, да пока что могучей.
В приёмной председателя два здоровенных, очевидно хмельных казачка веселились с секретаршей, крупногабаритной, волоокой сеньоритой.
- Вы к председателю? - Повернула пышную, в завитушках главу привратница и тут же, ещё не переставая улыбаться, попыталась остановить меня.
- У него совещание. Нельзя. Подождите!
- Знаю-знаю. Я как раз туда. - Небрежно произнёс я заветный пароль и распахнул дверь в председательский кабинет.
Никакого совещания не было и в помине. Председатель Дмитриенко сидел за своим столом и, измученно поглаживая левой рукой широкую блестящую лысину, что-то горячо втолковывал пожилому кавказцу в плоской, как блин, и широкой, будто вертолётная площадка, фуражке. Напротив него, за другим столом, склонился над бумагами Дмитрий Иванович Снежков. Этого я знаю лично, приезжал он как-то к нам в редакцию, привозил материалы по своему уникальному соцсоревнованию, ссылался на рекомендации райкома по всемерному распространению своего опыта, в котором мало кто разбирался, как бы даже и не он сам. Снежков - секретарь здешнего парткома, относительно молодой, выдвинутый на эту должность из райкома комсомола, где подвизался вторым секретарём, а потом вот взял, вырос, да и попёр в гору. Теперь всё круто меняет в здешнем хозяйстве, или, вернее, пытается изменить, готовит себе очередной трамплин. Но совсем не факт, что приготовил. Однако в восходящем потоке себя чувствует. Вот поэтому-то повсюду и раззванивает о новой жизни калининцев, начавшейся с его приходом. Если всё прокатит как надо, то следующий этап - руководитель хозяйства, затем важное кресло в райисполкоме, либо уж сразу в райкоме партии. Хотя, конечно, возможны и другие вариации.
Поздоровавшись и на всякий случай представившись, я сел рядом с ним.
- Кого я вижу?! Опять пресса пожаловала! - Приветливо, как от оскомины, сморщился Дмитриенко. - Звонил, звонил мне с утра пораньше товарищ Куделин, предупреждал, что будете. Девчатки-то тоже пришли или вы один? Что ж. Оно и к лучшему, что один. Мы, мужики, быстрей найдём общий язык. Им трудненько было в наших делах разобраться. Так, комиссар?
- Н-не помешает. А вот к лучшему ли, это по воде вилами писано. Смотря, как повернёт. - Не совсем радушно отозвался Снежков и, помедлив, да ещё меряя меня взглядом, спросил. - Вопрос тот самый, что по письму?
Он, видите ли, ещё и рыло воротил. Не так давно, в редакции, совсем другим был, просто вьюном вился. Видно на каком-то повороте газета его зацепила, может и походя, с нас-то станется. Поэтому и карьера его не так быстро двигалась вперёд, как бы ему хотелось. Или может быть просто в своих владениях и вёл себя по-хозяйски. Ставил гостя на место. Мол, теперь ты передо мной попрыгай! Тем временем, смотрю, и Дмитриенко к такому тону своего комиссара прислушался. Вот так. Прямо с ходу подстраивается. Ставят кучугуровские бонзы залётного щелкопёра на место.
Да-а. Эти идейные ни к какому Трифону никакие желания исполнять уж точно не поведут! Впрочем, не больно-то и надобно было. Они своё колесо фортуны крутят сами. У них вместо Трифона своя фишка под лукавым названием «всенародный подъём». Прежде всего мачта с флагом в чью-либо честь, да Доска почёта. Ну, ещё алая лента во всю грудь. В принципе, никому не пожелаешь такой фортуны. Если по большому счёту. Разве что ещё в самый лучший гроб поместить. Заранее.
Так что вопрос всё тот же. По письму. Точнее, по письмам. Передовики-то вы передовики, хотя и непонятно в чём, а люди сплошь на вас жалуются. Впрямь настоящее человеческое лицо у вашего хозяйства. То есть, перекошенное. Сплошь в жалобах, гримасах и натужных позывах непонятно к чему. При этом ничто никак и ничем не разрешается.
- Примерно. Куда ж от этого вопроса денешься?! Тем более, как вижу, именно у вас. – Хмуро ответил я, обидевшись на парторга за такую нелицеприятность.
- Подождите немного. Закончим с этим товарищем, - увидев мою реакцию и как бы слегка смягчаясь, с выдавленной словно из тюбика улыбочкой, кивнул он головой на кавказца. - И тогда с вами. Хорошо?
- …Ладно. Я не очень тороплюсь. - Сделав необходимую паузу, как бы улыбнулся и я. - Поприсутствую уж… если так просите.
- Конечно, присутствуйте. - Вновь оживился явно ведомый председатель Дмитриенко. - Разговор-то как раз ведём такой, что и вас, наверное, заинтересует. – И повернулся к кавказцу. - Так как, Гасаниев, согласен на такие условия?
Кавказец смерил меня взглядом и сначала медленно, но потом всё более энергично и решительно, набрав обороты, замотал головой:
- Нет, председатель! Зачем газету звал, для чего пугаешь? Тебе же худо будет. Почему такое говоришь? Мы будем как всегда дело делать, ты будешь, тоже как всегда, платить. Вот и всё. И не пугай корреспондентом. Не пугай!
Этот деятель с кепкой аэродромом на голове, хотя его ничем, судя по всему, и не проймёшь, но меня всё-таки немножко забоялся. Меня, а не председателя с парторгом. Это хорошо. Мне наконец понравилось. Хоть что-то в здешних краях.
- Никто и не пугает. Он сам пришёл, ни председатель, ни я его не звали, не выдумывай! А как всегда - у нас теперь не пойдёт! - Отрезал, демонстрируя державную строгость, Снежков. - Вы так весь наш колхоз в трубу пустите.
- Вот! Слышишь, Султан, что комиссар говорит? Не будет больше по-старому! - Бодро пристукнул ладонью по столу ещё более воспрявший Дмитриенко. - Мы всегда шли вам навстречу, всегда больше, чем было положено, давали. Теперь всё! Конец вашей вольнице! Мы сами будем условия ставить, законные условия, понял? Ты способен это, наконец, понять?! Битый час тебе твержу!
- Понял, председатель, понял. - Сдвинул острые плечики щуплый Гасаниев. - Отчего не понял, я понятливый. Конечно, ваше дело давать, а наше дело брать или не брать. Мы не берём. Мало! Поедем в другой колхоз. Битый час тебе говорю, Аллахом клянусь. Ты способен это понять, учёный человек?!
- У-у-у-у! И в другом колхозе вам то же скажут. - Оглянулся на своего партийного вожака председатель, но тот смолчал, покрываясь сердитыми пятнами.
- Поедем дальше. Найдём. - Гасаниев поднялся из-за стола, интеллигентно улыбнулся нам и поправил на голове аэродром. - Советский Союз большой. А наш адрес - не дом и не улица. Хо!
- Постой, постой, Султан, ты главное не горячись! - Разнервничавшись, остановил его председатель.
Что с таким поделаешь? Чем проймёшь? Даже в подвал к рыбке холодного копчения да к чешскому пивку не сводишь. И никакой Доской почёта гордого джигита тоже не достанешь! Нужна она ему, как пятому месту кочерга! Этот знает себе цену. В отличие от наших пентюхов. Ему подавай, как минимум, персонального Трифона. Настоящего промоутера. Не из подвалов, да и не с Доской почёта, хоть всесоюзной. А лентой алой он и подтираться не станет, побрезгует. Такое добро ему и даром не нужно.
- Зачем - «горячись»? Я совсем не «горячись»! Я спокойно говорю: не хочешь, твоё дело. Мы поедем дальше. Где корреспондентов нет.
- Такого места нет. – Запальчиво возразил я. Да что и вправду за дела тут происходят?! Не успел приехать, как на меня все комиссаровы проблемы валят?! Ещё и почти обвиняют в чём-то. Вот и не будь тут обидчивым!
- Хорошо-хорошо, - засопел Дмитриенко, косясь на по-прежнему молчащего и ставшего угрюмым Снежкова. - Что ты от нас окончательно хочешь?
- Мы же тебе сказал! Какой ты стал непонятливый! - Гасаниев снова сел за стол переговоров и поднял над ним трудовые ладони настоящего чабана. - Семьдесят баранов буду своих держать. И двоим моим братьям по столько же. Раз!
Он загнул на левой руке один палец:
- Смотри сюда - всем по пятьдесят индюк - два! Весной бахча, по десять гектаров. Это три. И пасу весь год тысячу колхозных барашка - четыре.
ВОТ молодец! Я б тоже променял на это любую доску, даже самую почётную, где-нибудь в Кремлёвской стене. Такое желаньице даже лукичовский Трифон не потянул бы, определённо. Разве что старик Хоттабыч?!
- Вот даёт! Вот это хватил! - Вдруг восхитился даже Снежков. Тут и комиссара прорвало. - Кто ж там твоих барашек и так сосчитает? Их и без того побольше колхозных будет. Попробуй, найди их в кучугурах! Хоть бы бога побоялся - так торговаться!
- Ваш бог не боимся. - Обезоруживающе улыбнулся симпатичный Султан. - У нас вместо Исы свой есть, но он далеко. У него свои дела. А у нас - свои.
- Твой бог - карман, кошелёк! - Сердито оборвал его Дмитриенко. - Вот что, последний раз говорю: десять… хорошо, пятнадцать баранов каждому из вас - раз. Пятнадцать, ладно двадцать индюков - два. Полгектара бахчи каждому - три. И на общих основаниях за работу по выпасу. Это очень, очень много. На самом деле. Кого хочешь, спроси. Так ни у кого такого нет. Если согласен - принимай отару, хоть сейчас, а если нет - до свиданья. Я больше не могу уступать. Аукцион закончен.
- Ладно, - снова поднялся невозмутимый Гасаниев. - Говорю: до свидания. – И, поглубже натянув на морщинистый лоб свой фурлапет, пошёл к двери.
- Смотри, Султан, пожалеешь! - Жалобным ягнёнком крикнул ему вслед Дмитриенко.
- И ты смотри, председатель. - Цокнув как на отбившуюся овцу, повернулся у порога Гасаниев. - Сегодня ещё можешь меня найти. Завтра уеду. Думай, председатель, думай. Лучше меня не найдёшь! Вах! Правду говорю! Ладно. Если хочешь, вечером приду, когда корреспондента не будет.
Опять пнул! Вот же нехороший человек!
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ промолчал. Парторг тоже. Всё-таки ихние Хоттабычи явно посильнее супротив наших Трифонов будут. По всему видать. Такие стимулы выдают, такие запросы - никто не устоит, Аллах меня дери. Без меня точно сговорятся! Достаточно будет только Султану без нежелательных свидетелей лично пообещать что-нибудь каждому начальнику, скажем, по две-три овцы ежемесячно, да индюка с центнером арбузов впридачу - и дело в шляпе. Примут все его условия, до единого! Никуда не денутся принципиальные наши руководители. Стопроцентно! Знаем, плавали!
- Вот, видали, товарищ журналист, как с нас шкуру дерут султаны? - Кивнул на захлопнувшуюся дверь Дмитриенко и не покраснел. - Мёртвой хваткой за горло держат братья по разуму. И ничего не сделаешь, приходится идти на уступки.
- А что своих-то, колхозников, слабо заангажировать? - Спросил я. - Станица-то какая большая у вас! Да хуторов столько вокруг! Неужто тридцать-сорок чабанов не наскребёте по таким-то сусекам, а?! Вон каких два амбала зажимают в приёмной вашу секретаршу. Вот их бы первыми и подписали на это дело?! Или с них нечего взять?! Признайтесь же!
- Свои, брат, того… - Поморщился председатель. - Зажирели, мягко выражаясь. Слышали, наверное, какую пословицу у нас придумали? Чабанство, говорят, панство, да только жизнь собачья. В кучугурах не то, что в станице - ни удобств тебе никаких, ни культурного обслуживания, да и вообще никакого. Дичь кругом. Глухомань полная. Вот и не хотят чабановать ни в какую. Нашим господам колхозникам теперь даже станица по сравнению с райцентром и ближними городками дикой кажется. Не всем, конечно, но очень и очень многим.
Похоже, явно поспешил я приписать здешним местам решительную победу морального фактора над материальным. Чем больше на моральный нажимаешь, тем больший перевес получает как раз материальный! Здесь же получился просто идеальный образец именно такого глобального конфуза, в который, похоже, по самые уши вляпались и здешние начальники, может даже поболее других. Всю страну за собой втянули. Притом, конфуза более чем отчаянного, по-настоящему беспросветного.
Тут, прокашлявшись, в разговор вступил сам комиссар. Сдайся враг, замри и ляг. Как ты теперь всё это объяснишь, перспективный ты наш?! Где твоя пыльная будёновка?! Как припечатаешь с позиции своей высшей социальной премудрости, ведомой только вам, небожителям?! Как вы, взявшие на себя роль непогрешимых вожаков, собираетесь штурмовать эту дремучую крепость?! Или давно не собираетесь, ввиду полной безнадёжности обложивших вас обстоятельств, а только изображаете штурм?!
Текст, выданный кучугуровским комиссаром, решительно превзошёл мои ожидания. Оказывается, этот дундук реально собирался на такой штурм, а не только изображал его. Притом, на самом полном серьёзе! Так что ни овцами, ни индюками здесь, оказывается, не берут. По крайней мере - по партийной линии. Но чем тогда?! Ладно, будем вычислять… Эх! И чёрт меня сюда пригнал! Шараду разгадывать, с человеческим лицом которая! От такого «лица» иногда такая оторопь берёт, что хоть сразу медным тазом накрывайся!
- Чем ближе мы к достижению социального идеала, тем сильнее нарастает сопротивление. Всё-таки Сталин, сказав «Всё сводится к уничтожению цели!», получается прав, как ни крути. Просто чем достижимее кажется поставленная партией цель, тем дремучее и непроходимее вдруг все оказываются! Всё мало-мальски новое сразу же, притом всеми подряд, воспринимается в штыки - идеи ли, люди ли, - всё! Это не просто отдельные минусы, которые у нас, как поётся, «кое-где, иногда, порой!» Здесь мы и в самом деле сталкиваемся с очень и очень большими проблемами. Кажется, что даже непроходимыми. Именно о них и говорится в письме старого коммуниста, по которому вы приехали. Не так ли?! Но мы и без него всё ясно видим и давно бьём тревогу. Чем лучше люди начинают жить, тем хуже всё вокруг становится! Вот так. Происходит громадный наплыв частного собственничества. Наш главный враг. Вновь непонятно откуда берущийся и непрерывно прибывающий. Буквально маршевыми колоннами.
Именно наплыв. Это местное словцо. Сначала нас самих с Дмитриенко местные кагаи так обозвали, едва лишь мы пришли в колхоз. Когда, говорят, половодье на Кутулуке, он много всякого мусора несёт в море. Покрутится этот мусор, покрутится в заводях и дальше себе плывёт. А кое-где застревает и нарастает огромный наплыв. Когда ещё его прорвёт, неизвестно. Может даже из-за него и сама река изменит русло! Да запросто!
Приплывший мусор и называют здесь наплывом. Вот и вы, мы, то есть, говорят нам местные господа, окабаневшие колхознички, все пришлые, в точности как наплыв. Повертитесь здесь год, от силы два, наберёте сил и знаков отличия на наших трудах неизбывных да тяжких и дальше куда-нибудь уплывёте. Повыше осядете. Вы ж номенклатура, для людей те же инородцы. А мы, мол, как жили, так и дальше жить будем. Дмитриенко, не будь дурак, им и отвечает: наплыв, говорит, это не то, что уплывает, а то, что оседает во время половодья в тихих омутах. И действительно меняет русла рек. Это те, кто за спиной честных советских тружеников прячется, кто дальше своего двора ничего ни видеть, ни знать не желает… Вы только подумайте, насколько это образно и точно сказано - наплыв! Как раз про то, что с нами и с нашей страной творится. Дарим вам этот образ, используйте!
Это он, конечно, с барского своего плеча скинул. Чуть ли не выкрикнул даже: - Используйте же! Используйте! Пока дают.
- Благодарствуйте. - Ухмыльнулся я, рисуя в блокноте рожицу. – Только что использовал. И ещё использую, как потребуется! По назначению. Не сомневайтесь!
Вот. Даже такая пешка, пусть и проходная, и то - не упустит возможности прочесть нотацию прессе, приструнить, а потом похлопать начальственно и поучающе по плечу, подарить какую-нибудь убогую мыслишку или образ. И обязательно дать направляющую директиву. От собственного лица. Нет-нет. Такие жуки такую крепость не возьмут. Как бы вновь и вновь ни собирались. Прошли те времена.
Наплыв - всё же дурацкое словечко. Просто - ни к селу, ни к городу. Что наплыв, что натёк, что отёк или опухоль. Конечно, не сахар. Но и какое-то оно недоделанное, незаконченное. Во всяком случае, это не нарыв. Лучше уж «понаехали»! Что-то в Наплыве есть безболезненное, стихийное, растительное, неизбежное и даже закономерное. Наплыло на людей, на страну - так сплывёт же! Или смоет его. Или так повернёт наше русло, что, может, хоть быстрее до моря тёплого домчимся!
Снежков, как гуру, знай, журчал себе дальше премудрое, единственно верное и вечное. Как бы выстраданное. Поведал об удручающих финансово-экономических показателях хозяйства, к чему привела по сути ортодоксальная, негибкая борьба за социалистическую производительность труда. И опять вернулся к своей метафоре, находя именно здесь ключ к разгадке удивительной живучести материального фактора, будь он проклят. Наверно, по ночам пишет, бедолага, себе в стол какую-нибудь эпохалку, роман или диссертацию. Какой умный всё-таки попался! Целеустремлённый. Словно бы даже дальновидный! Поэтому-то райком и бросил его сюда в прорыв - остановить наплывающую с Кавказа, да и не только с него, частнособственническую инициативу. Вот такие и выбиваются в люди. Точнее, всплывают. Ещё точнее – лишь таких берут туда. Как в космонавты. Ишь, каким соловьём заливается, избранный ты наш!
- Река - это жизнь, история, образно выражаясь. Где-то в истоках она ещё ручейком из какого-нибудь родничка выбегает, тогда пока что чистейшая, прозрачная, светлая, тихая. А потом, чем шире и полноводнее становится, чем больше в неё всяких притоков впадает, тем больше в ней и мусора накапливается. И вот часть его, вдоволь напитавшись соком реки, её водой, не может больше плыть и оседает в тихих заводях грязной тиной. Вроде очистилась от неё река, но на дне её как заразные очаги, как метастазы, таятся мусорные ямы, которые то и дело мутят наши чистые народные, социалистические струи. Мутят, вносят инфекцию, пока совсем не сгниёт этот мусор. Так, похоже, правда?! Отсюда и крайне бедственное положение хозяйства при всё возрастающем благосостоянии его членов.
Остановившись благополучно на членах, очередной прогрессивный эмиссар партии передохнул и вдруг решился выдать нечто отчаянно крамольное, что видать давно таилось в его душе, причём также могло быть согласовано с родным райкомом.
- Может статься и так, между прочим, что Наплыва этого станет так много, что заплывёт им вся страна. И пойдёт-поплывёт она сама совсем-совсем не в ту сторону.
В этом месте у партийного секретаря от такой перспективы опять перехватило дыхание. Он даже зажмурился, то ли от отчаяния, то ли от предвкушения распахивающихся возможностей. Потом договорил тихо-тихо, как бы обречённо: - И станет наша страна совсем-совсем другая. Будет безвольно сидеть на завалинке, сидеть и ждать, когда же, кто же и - главное! - как же именно ей сделает хорошо да приятно.
- …А сделают ей как всегда! - Не мог радостно не вставить я. - Именно вы, но конечно совсем-совсем в другом обличье. Именно вы весь этот наплыв и возглавите! Скажите - почему нет?! Лучшее средство победить неприятность - возглавить её.
Тут молодой комиссар Снежков посмотрел на меня с мистическим ужасом. Вчерашний ушлый комсомолец внезапно понял, что я его сходу раскусил, можно сказать на раз вычислил, что так оно по-любому и будет. Комиссары, в том числе и он сам, именно так и постараются сделать. Ещё как постараются! Непременно уделают свою страну по полной. А для этого непременно вовремя сменят шкуру. На лету переобуются. И ещё дадут сто очков вперёд всем султанам, вместе взятым. Продадут по сходной цене кому угодно те же самые кучугуры, причём со всеми потрохами.
Доболтался наш голубь в пыльном шлеме! До такой степени грамотный попался, что проговорил буквально всё что знал и о чём сам догадывался! Это про таких предупреждал Мао Цзе Дун: «Сколько ни читай, а умнее не станешь!». Находка для шпионов! Наверное, когда-то его и в самом деле на каких-нибудь семинарах учили на писателя, да слегка перестарались. Да ещё комсомолом добавили по голове. Потом получившегося писателя-вещуна занесло в эти мутные края, притом, с совершенно конкретного бодуна занесло. Поскольку со своей больной, переученной головы решил в окаменевших песках среди местных ящеров карьеру себе сделать. Хотя тут всего лишь работать надо, упорно, просто и обыденно. Ни на что особо не претендуя. Либо как тот же Султан - делая деньги, благосостояние, себе и своим детям.
Или, если уж ты руководитель, то воплощать действительно стоящие, реальные общественные проекты, идущие из самой жизни, но не поперёк её. Не болтать благодушно здесь, в кабинете, про плавающий мусор в речках. Не сваливать всё на тупых, «окабаневших колхозничков», сдающих несчастную родину за понюх табаку. И не фольклором местным нужно заниматься вместо производственного плана. Колхоз и в самом деле, если верить его же словам, миллионы задолжал государству, кормит скудными прибылями лишь одних султанов да шамилей. Свои же банковские счета пусты, на одних ссудах буквально как на волоске висит огромное хозяйство. Вот о чём подумай, учёная твоя, амбициозная головушка! Вот куда кинь свои немереные умственные усилия! Потребуются годы, и многие годы для подъёма такого хозяйства хотя бы до уровня середняков.
И никакие вы не передовики, а самые что ни на есть задовики, хотя и одного с передовиками роду и племени. Так что правы те местные «кагаи», определившие вашу суть с самого начала, - сами вы наплыв на теле страны, отцы-командиры, вместе со своим колхозом! Тьфу на вас!
Однако конкретно этого я им не сказал. И не потому что постеснялся. Моё оружие - на газетной полосе. Если, конечно, доплыву туда с остатком своего мнения. Скоро с ума сойду от всученной мне метафоры. Прилипла, как банный лист! Или как и те же самые и в самом деле запарившие меня туземные начальники.
Потом я договорился с великими кучугуровскими мыслителями, волею случая и райкома партии поставленными руководить передовым от зада колхозом имени Калинина, встретиться ещё разок после полудня, до начала общеколхозного собрания. Оно как раз на это время и оказалось назначенным, неспроста же Белошапка так торопил меня с выездом.
Лишь после этого я отправился к Василию Васильевичу Щетинину, автору письма в нашу газету и заодно во все районные инстанции. Именно его послание и поставило на уши не только саму видавшую виды редакцию «Авангарда», но и всё не менее тёртое районное начальство, всю партийно-советскую знать сией замечательной степной глухомани. Чем же оно их всех задело, в самом деле?! Наверно действительно в самое больное место стукнуло. Или пнуло. Ишь, как у них у всех сразу затрепетали извилины?! И нашлись же, не растерялись! Какие рулады приходится теперь выслушивать, какие трели! Вот Василь Василич всё как раз мне и разъяснит. Как на духу изложит, в смысле на блюдечко положит. Что такое наплыв и как с ним бороться. И стоит ли. Ввиду подавляющего превосходства противника.
Может как раз пора пришла всем возбудившимся расслабиться наконец. Уйти насовсем в подвал. В заплыв, в счастливое забытие - к античному вершителю судеб и генеральному удовлетворителю желаний по имени Трифон. А там будь что будет.
Хотя и полдень наступил, но солнце отчего-то ласково, неназойливо, вполне по-утреннему только лишь грело. Безветрие, а всё равно почти не пекло. Ослепительно, ярко казалось всё вокруг. Даже глазам как-то резко и странно. Словно при галлюцинации. Выпал один из тех июльских деньков, когда задолго предугадываешь осень. Хотя бы по этим первым жёлтым и сухим листьям, слетающим с тополей. По слегка утомлённым глазам девушек и женщин. По ним одним знаешь совершенно точно - она будет. Обязательно. Всенепременно. В этом году.
На мой стук и деликатное поскрёбывание в калитку откуда-то со двора послышался надтреснутый, но твёрдый голос:
- Чего стучать? Открыто же!
Это могло означать только одно - впереди зажёгся зелёный свет. Хотя я ни на что ещё не наступал. Хороший знак. Может хоть здесь меня не сразу глушить примутся или чего-нибудь дарить.
Навстречу гостю, то есть, мне, вышел из сарая высокий старик в вылинявшей гимнастёрке, на левой стороне которой тускло поблёскивал привинченный, без муаровой ленточки, видно ещё довоенный, орден Боевого Красного Знамени. Ясно, что никогда не снимаемый. Довольно густая для преклонных лет шевелюра хозяина, лохматые брови и аккуратно подстриженные ворошиловской щёточкой усы были совершенно белы и резко выделялись на загорелом, с глубокими морщинами лице. Глаза проницательные, завораживающе отсверкивающие неутолимой принципиальностью. Настоящая «честь и совесть» эпохи. Двадцатипятитысячник на покое. Ходячая сокровищница партийного опыта, а также соответствующего умения работать с людьми. Но на плохо сгибающихся старческих ногах. Партийный Анти-Трифон собственной персоной. А это значит, туши свет. Сдайся враг, замри и ляг. Будет тебе только одно исполнение желания. И не твоего. Девять граммов промеж рог.
- Здравствуй. – Сухо ответил на моё приветствие Анти-Трифон, будто прицелился мне в переносицу не по-стариковски живым и колючим взглядом. Сходу же и бабахнул: - Чем могу служить?.. А, из газеты?! Я так и понял. Думаю, кто ж там может ещё так скрестись-деликатничать?! Наши так не делают. А это вы. Всё ещё проверяете, а чего проверять? Ладно. Пройдёмте в сад, там и поговорим. - Чётко повернувшись через левое плечо, он пошагал в глубину двора.
- А я вас узнал, Василий Васильевич. - Поспешая следом, искательно сказал я. Всё-таки умеют эти гуру, которые из настоящих, вызывать к себе уважение. Не то что нынешние. Из понаплывших.
- Меня многие узнают. - Нисколько не удивившись, с достоинством отозвался Василий Васильевич.
- Мы в райкоме встречались. Я бюро освещал.
- Посиди вон там минутку. Чаю принесу.
Щетинин остановился возле грубо сколоченной, крытой чёрным толем беседки и показал на скамью, с трёх сторон окружающую круглый, на одной ножке, самодельный стол. В беседке как будто по-настоящему прохладно. Высоко наверху шумели на ветру верхушки старой, дуплистой груши, густо усеянные янтарными сочными дулями. Крепка, крепка первозаветная смоковница! И всё ещё на редкость плодовитая! Полную чашу попадавших с неё плодов собрал Василий Васильевич, поставил рядом с электрическим самоваром и вазой с малиной в сахаре.
- Угощайся. - Сел он напротив меня. - Что новенького узнал по моему письму? Может, что не так, сделай поправку - не сильно привык я писать в газеты.
Я неосторожно улыбнулся прибедниванию одного из партийных вожаков лихих прошлых времён. Скольких кулацких недобитков он выволок за волосья прочь с нашей генеральной линии! Скольких оступившихся гадов высек на страницах и местной и центральной прессы! А может из маузера или нагана своего положил за родимым плетнём. Но теперь всё-таки «рука бойца пороть устала!..». Слишком уж многих теперь оказалось надо! И за плетнём, да и так вообще.
- Чего смеёшься? - Насторожился старик. Бедолага, вот так всю жизнь на боевом посту среди врагов, с ума сойти.
Пришлось подмазать. А то и мне достанется.
- Неугомонный вы всё же. Энергии на десятерых парней хватит. Как я понял, в основном вы в своём письме правы. Более того, об этом глубоко задумалось, оказывается, и само руководство колхоза. Буквально только что я слышал от него довольно необычные и даже странные вещи. Что в них правда, что нет?! Рассудите, если это поддаётся хоть какому-то рассуждению.
Внимательно выслушав мой краткий пересказ парткомовских инициаций, Василий Васильевич прищурился и сходу пошёл в атаку:
- Снежков всё-таки прав. Причём, абсолютно. Наших колхозников с некоторых пор только длинным рублём заманишь чабанствовать. Да и вообще по-настоящему работать! Вот если бы раньше не заигрывали перед ними, общее, колхозное дело превыше всего ставили, не хуже других - по-настоящему! - наши колхозники и жили бы и работали нормально, как хозяева, а не как трутни. А так трутнями стали все. Все без исключения! И хорошим это для всех нас не кончится! Добренькими хотели быть председатели, когда колхозникам своим сверх меры платили, рублём да посулами ублажали, на повальное воровство сквозь пальцы смотрели. А на деле развращали и разрушали.
Вот и превратились наши крестьяне из производителей, кормящих ранее хлебом пол-Европы, в нынешних иждивенцев и ворюг у государства. Хорошо жить стали. Зато хлеб теперь покупаем в Канаде, а мясо - в Чехословакии, Польше, Венгрии, Австралии. Скоро ничего своего не останется. Всё затянется, всё заплывёт чужим. Сами себя пустим по миру!
Кошмар, вот что за хозяйство опять попалось?! Как дождутся корреспондента, и давай поддавать ему жару со всех сторон. Хоть не приезжай вовсе!
- Вы уж слишком. – Промямлил я, но Щетинин отныне не слышал меня.
- Дожились!!! - Гремел он на полную мощь, причём, как по писаному, зря скромничал. - Зажрались мы, вот что я вам скажу! Закормили людишек материальным стимулом. Собственников, то есть, хапуг, наплодили, словно кроликов. А теперь боимся объявлять об истинной причине исчезновения товаров или повышения цен. И на что повышения - на предметы роскоши преимущественно. Не на хлеб же. И всё равно боимся этого наглого собственника, нашей же близорукостью на погибель всей державы вскормленного. Пособия инвалидам, пенсионерам, фронтовикам, матерям, детям, бесплатные пионерские дворцы, громады школ, больниц, пансионатов, санаториев и всё такое прочее. Он воспринимает всё это, как само собой разумеющееся. И даже не замечает. Зато шипят такие по углам - снова, мол, цены на золото, на «Жигули», на хрусталь, да на ещё там что-то подняли. Опять мясо исчезает с магазинных прилавков, а у частников, на базаре оно втридорога. Откуда оно, как не с наших пастбищ, выращенное вовсе не нами, а залётными чабанами. Мол, водка вздорожала, лакированной мебели недостаёт, обувь плохо шьют, джинсовых портков нет. Клопы!
- Василь Васили-ич! – Умоляюще протянул я и безнадёжно махнул рукой. Пока всех шашкой не порубает эта совесть эпохи - не остановится!
Похоже, заглушили меня и здесь. Явно место какое-то такое не такое, магнитная аномалия, что ли. Геопатогенная зона! Как кто приехал со стороны, так и в самом деле, сразу после приветствия - по голове его, по голове!
- А что они сделали, чтобы преумножить не свои, не личные, а своей страны богатства?! - Не переставала грохотать партийная совесть из кучугуров. - Сами же на земле сидят, не рубли должны из неё выдавливать, а то самое мясо, овощи, хлеб, на недостаток или плохо качество которых шипят. Дядя должен их накормить. Ничего не делают, вообще ни-че-го! Не так надо. Я вот генеральному секретарю напишу. Он умный, недаром его бог пометил, он страну бережёт. И никому не даст её в обиду! И всех предателей - вон вышлет. А напишу я ему, что не так надо!
Надо как пред войной. Честно объявить: мол, давит нас Америка необходимостью перевооружаться. Что нужен военный коммунизм, нужен. Не хотим же мы повторения 41-го года! Разгрома державы?! Думаете, не поймут люди? Единицы только, хапуги, о которых говорю. А уж их-то я и впрямь из огнемётов бы! Шушукаются, гады, по закуточкам, анекдотики гаденькие обсасывают про Советскую власть, про Родину свою. Молодёжь нашу таким «свободомыслием» обгаживают, заражают. А мы с ними в обходительность, в бирюльки играемся. Я не за старые времена, не за 37-й год, конечно, но таких вот вышвырнул бы немедленно. В ту же Америку. Я посмотрел бы на них там. На второй месяц с голоду сдохли бы, они ж работать разучились. Там каждый человек другому - волк, там каждый за себя - знаю, читал. Там нет добренькой власти, которая тебе и пособия, и льготы, и за безделие зарплату исправно выдаёт, бесплатно лечит, учит, которая думает за тебя, наконец.
Эх-х, безработицы у нас нет, голода, как в Америке, живо бы встрепенулись. Ох, жаль. Ох, жаль! Потому что, опять повторяю, зажрались многие. Деды ваши забыли о безработице, войну только страшную помнят. Избаловала вас Советская власть, закормила, занянькала. Включая вас, писателей! Капризными все оказались, эгоистами, хапугами. Самое святое - Родину, Россию стали забывать!
Щетинин чуть не задохнулся и остановился, переводя дыхание. А ну-ка, в его годы да такой форсаж? Да так махать старенькой шашкой?! Действительно, настоящий Анти-Трифон! В собственном соку! Вот бы их столкнуть с Трифоном № 1, то есть, исходной формой. Интересно - произошла бы аннигиляция или нет?! Как вещества с антивеществом?!
- О собрании сегодняшнем знаете? - Я дымил от его бронебойных зажигательств. Башню он мне точно своротил. Необходимо было срочно спасаться! И зачем мне такие «заработки», в самом-то деле?! На чём тут заработаешь? Гонорару пшик, всё больше вот такого долбежа со всех сторон.
С минуту мы всё-таки помолчали. Ход удался. Пусть и с некоторой задержкой. Или натяжкой. Василий Васильевич остывал медленно, долго наверно копилось у него. Так что вышло не сразу. С мурыськами. У стариков бывает. Наконец выдавил последнее и как бы нехотя:
- Знаю, как не знать. Одеваюсь. Иду. Говорят, Кузьмич будет. Толковый мужик.
- Ещё бы! - Поддакнул я бесстрастно. - Секретарь же райкома.
Зря, конечно, я так сказал. Но он меня достал. Анти-Трифон с минуту молча, изучающе смотрел на меня, а потом всё-таки ничего не сказал. Однако портрет нахмурившегося генсека за его спиной увиделся мне явственно. Вот и всё, хана коту Ваське! Пора сматывать удочки! Поэтому я непринуждённо глянул на часы и поспешил откланяться. Будто бы время вышло.
А оно и в самом деле вышло. По-любому нужно было поспешать. Всё-таки сведу его как-нибудь с настоящим Трифоном. Материю с анти-материей сведу накоротке. Думаю, Нобелевскую премию наверняка дадут за долгожданный управляемый термоядерный синтез.
Да-а уж. С этой старой гвардией следует всегда держать ухо востро. А вдруг у него и в самом деле маузер на огороде закопан?! Даже на прощание не сказал мне ни слова неувядаемый ворошиловский стрелок. Значит, отныне и я на прицеле! Вот хватка, вот реакция! Один нюанс - и всё под откос свалит, в овраг. Какой же он тогда молодым был?! Бедная страна, она явно оказалась его недостойна! Даже если бы простой наган у Анти-Трифона появился в руках, чтоб вышло? Скажем, наградной пистолетик, от Блюхера или Рокоссовского?! Как пить дать, исполнил бы он мне своё собственное желаньице. Прямо в лобешник замочил заезжую контру. Вот то бы дождались от меня начальники статеечки! А я - чего-то «гораздо более значимого, чем банальные заработки». Так что опять делаю ноги. Всё-таки замечательный у нас край! Про страну молчу! И люди все сплошь такие замечательные! Сплошь с мурыськами в голове!
Потом закончилось, как и всё на свете, даже собрание калининцев, ради которого весь сыр-бор затевался и на котором я уж естественно поприсутствовал, а как же. Чему быть - того не миновать. А тут быть мне приказали железно. Вот я и был там. Пресса, знаете ли, свободное племя! Мда… Так вот. Закончилось оно, собрание то, вышел себе калининский народ из клуба, покосился на тотемный флаг с родным козлиным профилем, гордо реющий в сумерках на мачте возле правления, глянул по сторонам и прямо-таки ахнул - батюшки, а на западе-то совсем темно стало. Дожились. Точнее догавкались. Не говоря о востоке, там вообще черным-черно показалось. То капитализьма отовсюду наплывала, окаянная.
Плашмя на закатном горизонте рдел остывающий маленький клинок. Он ничего не освещал, а наоборот - как-то даже усугублял, подчёркивал клубящуюся, сверкающую зарницами хмарь вездесущего Наплыва, наступающую на несчастные кучугуры с любого направления. Тускло вспыхнули по проулкам и улицам желтые лампочки. В провалах между ними стайками светлячков поплыли огоньки папирос и сигарет. Это колхозники начали возбуждённо расходиться по домам, к сиротеющим в проказах детям.
С востока короткими орудийными залпами понеслась вспыхивать линия фронта вновь расползающейся по всем азимутам ночной грозы. Отовсюду заново принялась окружать она давно окружённое. Неумолимо надвигаться на замечательное, но такое отсталое калининское хозяйство. В самом деле - словно вермахт в прошлую войну, как давеча накаркал лютый враг туземных недобитков стойкий ворошиловский стрелок Анти-Трифон. Он же последняя «партийная честь и совесть» калининцев, на старости лет заварившая всю эту кашу с письмами, заседаниями и собраниями. Пытающаяся тем самым всеми силами крутануть колесо наших судеб далеко назад, в годы огненной юности ещё существующего строя. Но нет, слава богу, не вермахт и не конница Будённого.
Просто опять привязалась и никак по-настоящему не могла разродиться гроза. Лишь сплошные фантомы непонятно чего пускала вокруг, фатаморганила изо всех сил. Шаманила, вызывала духов прошлого и те с грохотом и молниями бросались под ноги ещё живущим поколениям.
Стою у парадного подъезда клуба, никого не трогаю, здоровкаюсь с незнакомыми приветливыми сельчанами, разбредающимися по домам, и поджидаю, как положено, высокое начальство. Негоже свободной, но партийной прессе сматываться раньше оного. Тем более, если оное знает о твоём присутствии и явно нацеливается на контакт. Начальство, естественно, не запаздывало. Оно задерживалось. Предварительно спровадив местный «ум, честь и совесть нашей эпохи» в лице принципиальных ветеранов на заслуженный отдых - оно что-то где-то там делало. Как-то. Наверняка по обыкновению у штатного местного Трифона на посошок по пять звёздочек усугубляло.
А у меня тут, посередь народа, расходящегося из трескучей болтовни в немую темноту, в чёрном-пречёрном небе ни звёздочки не просматривалось. Лишь изредка в больших промоинах туч штормовой ракетой выскакивала луна, но и та пропадала, так ничего и не доказав. Около клубного широкого крыльца ветер взвихривал пыль, небольшими смерчами поднимал и гонял над землёй какие-то бумажки, окурки, первые слетевшие сухие листья и сорванные ещё зелёные. Вокруг как-то сразу запустение обнажилось, едва-едва все участники собрания разошлись. Ау-у! Поговорите хоть кто-нибудь со мной! Или все в Наплыв подались?!
Не успелось по-настоящему взгрустнуться, как вышел секретарь райкома. В окружении верных сподвижников, из местного руководства, конечно. Откуда-то из клубного зада появился. Довольно благодушно глянул на меня. Да на месте я, на месте. Всё в порядке, отец родной! Вот мой решпект и уважение! Берите! К служебному удостоверению прилагается.
- Похоже, опять дождь будет. - Набрасывая на плечи тёмный дождевик, как всегда безукоризненно точно определил Кузьмич, легко подтверждая всеобщее мнение о единственно «толковом мужике» на весь район. - Не балует нас погодка, никак не хочет приноровиться к нашим производственным нуждам. Когда надо влаги - сушь стоит, а теперь, в уборку - пожалте вам. Каждую ночь как из ведра. Ничего, придёт ещё время, придёт, заставим на нас служить. - У него в голосе зазвучали стальные интонации Василия Васильевича.
Так что и погодка теперь на прицеле, попадись только! Даже статьи подыскивать не будем! Вот мы какие! «Пойдёт вода Кубань-реки Куда велят большевики!»
Брызнув вдоль улицы двумя охапками жёлтого света, с мягким шорохом к крыльцу дома культуры подкатила караулившая неподалеку райкомовская «волга». Сопровождение первого секретаря напряглось, посматривая и в мою сторону. Мол, а этого куда? Может, сразу в багажник и на шашлык?
Э-э, дурна баранина. Со мной теперь и в самом деле так поговорят - мало не покажется. Пора давать дёру. И как можно скорее. А то не дай бог опять к хищным мыслителям из колхозного правления под руку попадусь! Не случайно же они так настороженно замерли поблизости, провожая высокое начальство. Сходу подхватят, если не уеду. А там и ворошиловский стрелок подоспеет. Для контрольного в голову. Приговорят, похоронят в своём Наплыве, закатают в два счёта. Впрочем, и со стороны Кузьмича наверняка тоже что-то такое же зреет, и он имеет какие-то планы на меня. Вот и выбирай. Но Кузьмич-то всё-таки один и под пятью звёздочками, а тут такая орава! Всё. Решено. Выбираю меньшее. Лучше один «толковый», чем множество бестолковых.
- Как дела, «авангард», - спросил Кузьмич, - ты своё дело сделал или ещё что осталось?
- Всё! - Проверяя для надёжности ширинку, отрапортовал я. - Точно, теперь всё! Хоть и рассчитывал дня за два-три управиться, однако благодаря собранию да чрезвычайно содержательным беседам с активом колхоза всё прояснилось довольно быстро.
Я с почти чистосердечной признательностью глянул на сопровождавших секретаря местных руководителей и членов бюро. Но те даже слегка не сморгнули, по-прежнему не сводя преданных взглядов с высокого начальства. Здесь же каждый шаг у них как на минном поле, а тут я под руку со своими газетными благодарностями. Эх, бедолаги. Лучше бы вы вместе с Ванькой Куриловым ячмень косили! Или с Султаном овец пасли! Больше бы проку от вас было.
- Тогда садись, поехали! - Приказал секретарь.
Конечно, я не заставил себя слишком долго упрашивать и мгновенно забрался на заднее сиденье двадцатьчетвёрки Кузьмича. Хорошо, хоть не в багажник пришлось. Ариведерчи, голуби в пыльных шлемах! Я унесу ваш образ в своём сердце! Наплыв с вами! Аминь!
Первый секретарь тем временем попрощался со Снежковым и Дмитриенко, настойчиво, в лучшей отечественной традиции, приглашавшими «единственно толкового мужика» заехать куда-то «отужинать по-настоящему». Единственно толково у них пока только это выходило. Особенно старался, суетился перед партийным боссом парторг, Снежков. Может, он и был по совместительству местным Трифоном?! Туземной трифонографией явно именно он заведовал. Зазывал к себе как на свадьбу. Очень видать надо было ему. Диссертацию дописывал. А должность свою, мол, давно перерос. И чертовски хотелось работать по-настоящему. Несмотря на безнадёжные долги надоевшего отсталого хозяйства, на беспомощное управление экономикой и крайне неэффективную социальную политику, после собрания ставшие очевидными даже для слепоглухонемых. Кузьмич все потуги местных трифонов решительно отмёл и, пожелав калининцам «твёрдо стоять на завоёванных собранием позициях», сел рядом с шофёром. Хлопнул дверцей и вполголоса скомандовал водителю:
- Вперёд, Михал Иваныч! Гони до самого дома. Настохренело всё! Ничего не хочу!
Потом «единственно толковый мужик» вспомнил про меня, полуобернулся и чуть смикшировал сказанное:
- Так что ты выяснил, «авангард»?! Может чем помочь? Разве что в арьегард перебраться? Шучу.
Я почесал затылок. Как бы так высказаться, чтобы остаться на свободе?! Итак, что же выяснил?! Что, чёрт подери, на самом-то деле я выяснил?! Что-то уж и не упомню ничего. Да ладно, была не была. Пургу не только вы, партийные, нести можете. Но лучше конечно зацепить слегка и по этой части.
- А выяснил я то, что писать вроде бы не о чём. Проблемы, которые были затронуты в письме Щетинина и которые мы рассчитывали поднять в газете, теперь обсуждены, приняты меры, виновные наказаны, остальные походным порядком идут в кучугуры. С песней. Прогоняют хищных султанов и трудятся на одну зарплату. Спасают Родину от наплыва частнособственнической инициативы! Лицо социализма очеловечивают, чистят. От бородавок.
Кузьмич аж вздрогнул. Всё! Проник! Схватил блесну! Поехали дальше. Посмотрим, что там у нас на этот раз прорвёт. Надо побыстрее выбираться из этой геопатологической аномалии! Может, не так долго будет тянуться этот разговор. И наручники на меня дома наденут?! Что-то Михал Иваныч всё-таки медленно едет. Может бензобак у него лягушками забился?! С кучугуров понабежали и забили всё на фиг.
- Меры, меры… Плаваете мелко, по поверхности. Ирония ваша тут явно не к месту получается. Здесь необходимо глубже смотреть. Гораздо глубже! Очень важно для всего района предать широкой огласке всё, что произошло у калининцев. Вот прошлый раз в присутствии твоего редактора у нас в райкоме состоялся крупный разговор с Генераловым. Кстати, это ты его допёк своим упрямством, не захотел писать так, как он того требовал? Молодец! Так вот, всё что ты напишешь о колхозе Калинина - а ты должен, ты обязан это сделать и ты конечно сделаешь!
Теперь Кузьмич посмотрел на меня ворошиловскими глазами Василия Васильевича, оставалось только поёжиться. Да сделаю, да напишу. Могу утопиться, если надо.
- А именно: напишешь о стиле руководства и материальном стимулировании. Всё это станет самым серьёзным предупреждением и для Генералова, и для других руководителей хозяйств. Вот тебе стерженёк! Записывай, дарю тебе.
Тут мне пришлось изобразить благодарность по поводу очередного дара нечленораздельным мычанием. Отбиться тут не получится. Хорошо, если на этом дача поручения и закончится! Но не закончится, конечно же, не закончится!
Кузьмич и вправду вскоре набрал нешуточные обороты. Блесну-то проглотил, прямо скажем, хорошую. И чего только теперь ни дарил он мне! До чего же проницательным, да толковым ни проявлял себя! Оказывается, в отношении калининцев он заранее всё решил или по меньшей мере знал как решить, а то и предрешить. Иначе бы не выдавал столь законченные формулировки. Всем такими стать - давно бы в коммунизме затонули! Без кругов и всплесков.
- Мы привыкли к маякам, которые указывают правильный путь. А это не совсем так. Вернее, совсем не так. На самом деле настоящий маяк предупреждает об опасности - мол, впереди мели или подводные скалы, так что меняй курс, капитан. Именно таким маяком и стал для всех колхоз Калинина. Тут такое понаплыло со всех сторон, что пора и курс менять. Я имею в виду - курс хозяйства, конечно. В целом по району, ты знаешь, у нас всё хорошо! Всё в порядке!
- Да, конечно же, конечно! Кто ж этого не знает?! Вон и Султан тоже намедни и о том же! Куда захочет может поехать. Везде примут, всё разрешат. Да ещё денег дадут.
Поток директив нарастал. Это было что-то. Сплошная ночь могущества, прерываемая сполохами гонящихся за нами по пятам слепых молний с загнивающего запада и султанского юга. Я при зыбком свете плафона еле успевал записывать напористо льющиеся откровения в последней районной инстанции. Хотя бы в общих чертах пытался запечатлеть эти незабываемые великие мгновения. На ходу же ещё писал. Потом, правда, три дня расшифровывал свою ночную тайнопись. Конечно, мог бы и не писать, но там тогда сам смотри.
Пресса-то у нас как бы свободная. Никто никому ничего словно бы не диктует. Просто человек говорит, а журналист просто как будто сам по себе записывает за ним. Вроде бы ему захотелось вот так поизгаляться над самим собою. В режиме экспромта. Словно бы для платонического своего удовольствия. А где и как он это сделает, в какой форме - это его проблемы. Так что всё хорошо! Всё в полном порядке! Хотя, на самом деле, лучше бы я косил ячмень. С бутылкой тёплой водки в районе пятой точки. Или овец пас. Один. Но под звёздами. И чтоб надо мной потом одно только солнце было. Согласен ещё и на ветер. Но только не сильный.
Дальше понеслась совершенная конкретика. Можно сказать, обязаловка. Апогей выданной мне помощи, будь она неладна. Практически предписания. А значит конспектировать следовало ещё более тщательно. В таких-то условиях. Жаль, что не было диктофона под рукой. И курсы стенографии до сих пор не одолел.
- Как можно подробней пиши, в деталях, без всяких выкрутасов, чтобы каждому рядовому колхознику было понятно. Так и только так нужно рассказывать об истории падения этого хозяйства. Рассчитывать при этом не только на калининцев, но и на массовых читателей, потому что нынче с интенсивным ростом благосостояния народа, непрерывным увеличением заработной платы тяга к материальным ценностям не уменьшается, а, наоборот, к сожалению, резко возрастает. Да так резко, что нам теперь приходится только за голову хвататься. Не зря говорится, что аппетит приходит во время еды, что рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше. Возможности-то появились вон какие большие! Попробуй теперь - остановись! Каких только соблазнов нет - и машины, и цветные телевизоры новейших марок и красивые сборные дома, гарнитуры, мебельные стенки, классная бытовая техника. Но они и денег немалых требуют, а их сразу на всё не напасёшься. Их вообще человеку всегда не хватает, сколько бы их ни было!
Кузьмич даже дыхания особо не переводил. Профи есть профи. Особенно под коньячок.
- Попробуй, найди хоть одного человека, который сказал бы: всё, хватит, не нужно мне больше денег, надоели они мне?! Пока деньги существуют, пока мы не отказались от них, мы вынуждены с ними мириться и даже больше - сотрудничать с ними. Уровень нашего благосостояния ещё очень долго будет определяться в первую очередь рублём! А если так, то не исключаются всякие загибы и перегибы. Даже Наплывы. И потому нашему брату, партийному работнику, и вашему газетному тоже, ухо надо держать постоянно востро. Ох, востро! Вот так!
Кузьмич показал на пальцах, какие теперь у нас должны быть вострые уши. Хотя у Трифона они всё равно не такие. Но кто сказал, что идеал не достижим?!
- Вот ослабили мы внимание к калининцам, не придали сразу политического значения вопросам экономики в этом колхозе, и получился в результате такой Наплыв. Это очень и очень опасное для всей страны явление. Хорошее Снежков словечко употребляет, хорошее, напрасно кривишься. Даже в темноте вижу, не отпирайся! А вот мне нравится! Этот Наплыв, как грыжу, можно теперь устранить только хирургическим вмешательством, операцией или вправлением.
У меня мороз пробежался по коже, когда я представил, как хирургически вырезают всех погнавшихся за длинным рублём. Вся же страна опустеет. А «наплыв» этот несуразный, словечко, столь полюбившееся колхозным партийцам, сам Кузьмич Снежкову и подкинул. И велел: развивай, может какой-нибудь дебил корреспондентик подхватит, крутанёт. То-то парторг так суетился перед ним, ловя каждый чох, отзеркаливая каждую интонацию. И не пишет кучугуровский комиссар никакой диссертации и никакого романа. Что, впрочем, вовсе не означает, что в люди он теперь не выбьётся. Скорее, наоборот. Ещё как выбьется! Даже провалив вся и всё! Потому что ни ум, ни толковость, ни успехи, тем более экономические, на настоящую карьеру не влияют совсем. А только личная преданность и случай.
Парторг просто тогда выдавал мне вольный пересказ непосредственной инструкции Кузьмича. В крайнем случае, транслировал на доступном языке последнюю инструкцию отдела пропаганды райкома партии. Преданно пере-дал, один к одному. Не мог же он сам по себе, без команды, да ещё и так законченно развивать такую тему. Конечно, не мог, да ещё со смелыми обобщениями. Да ещё перед незнакомым журналистом. У них же сто раз всё согласуется, прежде чем пукнуть разрешат. А тут не просто пукнул, а словно из крупнокалиберного пулемёта простучал по рядам наступающей частной собственности!
Дальнейшие откровения первого хозяина здешних мест, «единственно толкового мужика» только подтвердили эту мою догадку. Потому что наряду с темой «Наплыва» прошла ещё и знакомая (из редакторских передовиц) тема традиционного русла нашей жизни, всё пытающегося донести нас до тёплого моря. А мы что-то всё никак не доплывём. Плывём, блеем, тонем, а всё никак, уже по дну идём. Совпало всё, до запятой. Что ж, по оригиналу сверять даже удобнее.
- Эту заразу можно только вырезать или вправлять обратно. Иначе наша река жизни и вправду изменит своё русло. И может даже не в море потечёт. А куда-нибудь в пустыню. Где и испарится вся к чёртовой матери! Чувствуешь, как всё серьёзно?!
- Чувствую, ох, батюшка, чувствую. - Мотнул я головой, ничего не чувствуя, сам испаряясь к этой самой матери. Как её там, забыл по имени-отчеству. Впрочем, пять коньячных звёздочек на посошок у Кузьмича ещё больше чувствовались. Даже моментами и на семь звёздочек попахивало. Вот бы и писал всё это сам. А то заставил трезвого писать за пьяным. Такой пытке любой палач позавидует.
Однако уж и финал предугадывался, судя по удлиняющимся паузам между предложениями, а иногда даже словами.
- Писать надо. Ещё как надо! Хорошо, конечно, если бы калининцы быстро исправили положение, как о том порешило собрание. Тогда бы ты мог развёрнуто показать, каким образом это делается. Это, конечно, в идеале. Но об этом всё равно придётся писать, в своё время, попозже, конечно. А теперь, как мы и договорились с редактором, вы даёте материалы. И отсюда, из Калинина, и, параллельно, в противовес - социально-экономический очерк из колхоза Ленина. Поехал туда ваш Бусиловский за позитивом? Вот и хорошо. Ему и карты в руки. Он очень опытный, хотя и поэт. Значит, скоро выступаете.
Кузьмич иссяк. Это всё же произошло! Господи, ты сделал это! Даже он. Либо все звёздочки вышли, резко снизив градус толковости, либо миновали-таки мы геомагнитную аномалию кучугур. Умчались и из такой геопатогенной зоны, где одни только вещие говоруны водятся.
Всё же это и моя заслуга в наступившей благостной тишине. Какой же я ему всё-таки пас дал в самом начале?! В любой вещи всегда важнее всего взять правильный тон, выбрать верную интонацию. Что я, усаживаясь на запятки, в кабинку первой «двадцатьчетвёрки» района, и проделал.
Под конец он меня совсем уделал. С устатку перепутал с кем-то из своего бюро. Темно же. Перегнулся через спинку сиденья назад и спросил, выдыхая последние, но самые сокровенные звёздочки своего вдохновения:
- А ты знаешь, пришла новая директива ЦК?! Теперь всем партийным велено креститься. Но только по-партийному. Значит так делать. Сначала руку ко лбу. Мол, «Что забыл?». Потом резко вниз: «Ширинка?». Вверх и влево: «Партбилет?». Вправо: «Документы?»
И гулко захохотал. Можно сказать, заржал. И до того нам всем почему-то глушно в кабинке той стало!
Райцентр без нас, конечно же, ещё не спал. Даже сиял огнями Дворца культуры. Мальчишки на велосипедах гоняли по периметру центральной площади, огороженной железным штакетником, - мокрой, только что политой. На скамейках под чёрными в темноте тополями собирались в стаи не попавшие во Дворец культуры парни с магнитофонами и гитарами. Птичками прошмыгивали девушки, крепко сплочённые в трепетные косяки, бережно пронося самое дорогое. У входа Дворца многие стреляли лишние билетики.
Дело в том, что здесь, буквально вот-вот, начинался концерт каких-то московских звёзд, то есть, шабарей, конечно. Приехали к «окабаневшим колхозникам» повыть под фанеру, деньгу сшибить, не хуже, а то и похлеще того кучугуровского чабана Султана. Однако вот куда спешил Кузьмич, теперь ясно! Без него ж не начнут. Не перекрестятся.
Вполне представляю себе, как москвичи торговались, продавали, всучивали туземцам свои убогие пляски под фонограмму. Только тут всё происходило наоборот - тысяча барашка теперь их была, к столичным чабанам отходила, а семьдесят барашка, так и быть, оставалась аборигенам. И пол-арбуза. Но не порезанная.
Пример подавали провинции что надо. Как жить. Эх, нет на них московского Кузьмича. А лучше Анти-Трифона с наганом! Понаплыли и тут, собаки!
Кузьмич продолжил и дальше приводить в изумление. Точнее, в ступор. Как всякий Зевс, спустившийся в народ и оказавшийся человеком. Потому-то эти громовержцы и дистанцию всегда держат, чтобы раньше срока людей не разочаровывать. И слабину не показывать. Звёздочки из его головы не слишком желали улетучиваться. Захмелевший первый секретарь велел водителю притормозить возле своего дома. И опять обернулся ко мне через спинку своего кресла, притом основательно повернулся. Приготовился душу изливать. Господи, спаси и сохрани! Оказывается и небожителям ничто человеческое не чуждо. Не только плачут, но и плетут под рюмочку всякую дичь. Ладно, выслушаю, отчего ж. Тем более, что от меня ничего не требуется, даже конспектирования. Молчи себе, да на ус мотай.
- Говорят, вы с Лёнькой заядлые рыбаки и раколовы. Я в молодости тоже любил это дело. Так что, глядя на вас, подумал как-то, а не тряхнуть ли мне стариной. Только вот с Лёнькой я бы не хотел тут пересекаться. Трепло и брехун несусветный. У него вода в одном месте не держится. Да и к нам он пришёл из милиции именно за язык свой. Ты – другое дело. Парень надёжный, чётко знающий субординацию и не болтающий по всем углам и летучкам чего ни попадя. Я потому сразу к тебе на «ты». Не обижаешься же?! Если секретарь говорит тебе «Вы» - сразу пиши пропало. А когда «ты», значит ты для него как бы свой, в обойме. Понял?! Между прочим, это основная наша кадровая скрепа.
Давай-ка махнём к Лукичу на рыбалку?! Заодно вас помирю. Я ещё пару ребят из бюро возьму и махнём, а?! Знаешь, у него такой волшебный старичок есть, все желания исполняет, прямо чародей какой-то.
- Трифон, что ли?!
- Н-ну да. Ты ж там бывал, конечно, знаешь. Лукич не мог мимо провести, точно. Так что, корреспондент Витя, согласен?!
- Ещё бы. - Благоговейно прошептал я. – Но всё же Ленька парень нормальный. Зря трепаться не будет. Больше всех любит раков в трусы заворачивать.
- Не переживай, Витя. С ним тоже всё нормально будет. Твоего Лёньку мы куда-нибудь с повышением определим, чтоб не сильно обижался, что обошли по этой части. И чтоб не гадил потом. Как сейчас. Уважаемых людей вон повсюду подставляет, полоскает почём зря… Сделаю-сделаю, не переживай! Но только потом. Будь уверен. Тут я и без Трифона справлюсь. Уж такое-то волшебство мне всегда по силам. Ха-ха! А вот другого Лёньку, Ильич который, я бы с удовольствием позвал с нами. Да он и не отказался бы. Большой любитель мужских пикников на природе. Думаю, ты не прочь был бы завернуть раков в трусы нашему Дорогому Леониду Ильичу. Вижу-вижу – просто мечтаешь об этом. А что, раков пятнадцать ему, думается, за резинку бы влезло. Мне гораздо меньше, сразу скажу. Ты же видишь, какая у меня тщедушная комплекция! Далеко до генерального. Да и до генераловской.
Попрощавшись с щупленьким, но таким после коньячка, оказывается, толковым и даже шутливым первым секретарём и его дородным водителем Михал Иванычем, которого из-за его представительности, в соседних районах, говорят, часто путали с шефом, - я отправился домой, точнее, на квартиру. Ещё точнее - к долгожданной кровати. Представление московских чабанов эстрады мне точно не светило, да и не очень-то хотелось слушать ещё и эту распухающую пошлость, вникать ещё и в этот неотвратимый наплыв. Первый же секретарь райкома, как наш удельный царь, внезапно проявив ко мне свою милость, почему-то показался мне подменным, ненастоящим. Даже крестился якобы по последней партийной моде.
Таким образом, жизнь внезапно приобрела совершенно иные очертания. Можно сказать, сменила конфигурацию. Отчего жить показалось ещё лучше, жить почудилось ещё веселей. Впрочем, в «Горе от ума» точнее сказано: «Минуй нас пуще всех печалей И барский гнев и барская любовь!»
Окна хозяйкиной комнаты как будто темны. Бабушка моя вообще ложится рано, по концертам почему-то не мотается, зато потом всю ночь не спит, кашляет, бродит шелестящей тенью, в печку или в темноту глядит, на спревшие останки домового. И крестится, крестится, крестится…
Но нет. Она ещё на кухоньке, только что закончила кушать и теперь гладила примостившуюся у неё на коленях рыжую кошку Дуньку, тихо-тихо напевая ей в ушко: «Вот и встретились два одиночества!..» И та охотно соглашалась: «Мур-мур!..»
Я медленно-медленно подошёл в своей кровати. И… И ка-ак наплыл на неё всем телом! А вот получай!
Глава 13. Крокодильи слёзы Генералова
Выплыл я всё тем же руслом. Традиционным, изрядно поднадоевшим, если честно. Однако делать нечего. На выходе из фарватера забвения понесло меня к всё тому же, обрыдлому, к студёному морю бытия. Там, на бережку, в прибое дня я чуть не свалился с кровати и поэтому сразу проснулся. Люди часто просыпаются толчком. Словно их кто-то откуда-то силком вырывает. Чтобы не дай бог не заспались, не притонули там, в себе, глубоко. А то ж понравится и возвращаться не захотят. «Если вы утоните И ко дну прилипните, Года два вы пролежите, А потом привыкните!»
Синим-синим стылым-стылым утречком нового трудового дня заботливая моя бабушка-хозяйка, она же по совместительству птичка божия, напоила меня парным коровьим молочком. Наверно, всю ночь доила, на пару с кошкой Дунькой. Одиночества, когда они вместе, многое чего могут. Я, выспанный и даже слегка заспавшийся, с двумя передыхами проглотил большую литровую банку телячьего лакомства, а отдал рубль за него. Зашагал в контору весёло и бодро, по всё ещё молодости лет предпочитая и такую жизнь, даже будни корреспондента сельхозотдела районной газеты. Другое наименование ада.
На полпути нагнал Белошапку. Он не спеша перемещался туда же, шумно вентилируя прокуренные лёгкие, наклоняясь при каждом выдохе по системе йога. И начальство долго жить хочет, оказывается. Несмотря ни на что и ни на кого, оно-то как раз больше всех и хочет. Но вот зачем, спрашивается?! Куришь же напропалую!
- Как поездка? Что-то быстро управились, должен вам сказать.
Я почтительно приветствовал своего непосредственного работодателя и предельно толково объяснил, почему раньше вернулся. Подробно информировал о незабываемых встречах в колхозе, о бурном партийном и общеколхозном собрании, и конечно же - о крайне содержательном разговоре с Кузьмичём, об инструкциях «единственно толкового мужика» района. Рассказал всё-всё что знал, такой уж у меня характер. Кроме предстоящей рыбалки с Зевсом. Редактор доброжелательно улыбнулся, всё сразу понял, одобрил и тем вдохнул в меня тот заряд деловой, творческой активности, который с утра так необходим каждому трудящемуся человеку. Даже корреспонденту.
- Что ж. Того, что ты увидел для выступления по калининцам и в самом деле будет достаточно.
Редактор всегда начинает с «вы», а потом доверительно, обязывающе переходит на более короткую дистанцию и попробуй тогда не оправдать его доверие. Как говорит первый секретарь, это означает, что я всецело в их руководящей обойме. Поэтому и должен быть польщён. И обязан по гроб жизни пахать и пахать. Потом ещё косить, а ещё молотить валки до упора. Или пока жатка не сломается.
- Насчёт темы маяка… особенно надо будет выделить. Кузьмич это очень точно подметил. Вдох… Он же такой. Любит образы. Выдох… Всем раздавать.
Белошапка продолжал правильно дышать, по схеме. Одновременно изрекать правильные директивы. Притом без коньячка!
- Так и сделаем. Колхозы эти… Имени Ленина и имени Калинина… Рядом на одной полосе поставим… Скорее, даже на развороте. Контрастно и, думаю, весьма убедительно, впечатляюще получится!.. Вдох. Выдох... Вдох. Выдох… Ф-фу-у!
Всё! Гимнастика закончилась. Даже не перекрестился согласно последней директиве ЦК, заходя в кабинет. А для меня всё опять началось.
- …Вчера звонил Бусиловский. В высшей степени доволен. Впрочем, как всегда. Но там, действительно, много интересного. Имей в виду - именно позитивного! Чего, собственно, нам и надобно. На последнем пленуме выступал Глушков. Глубоко мыслит мужик, должен сказать, с размахом, хотя и сравнительно молодой, конечно. Боюсь только, как бы Илья Михайлович не оказался односторонним, не ограничился бы только одной социальной темой и вполне заслуженными восхвалениями. Нам же кроме этой прекрасной поэзии ещё бы и экономику подверстать, то есть, жизнь. И методы руководства необходимо показать широким планом. Главное, найти точки соприкосновения с теми проблемами, что возникли у калининцев. В этом ключе, ключе сопоставления - «хорошее – плохое», «чёрное – белое» - всё и строй. Не мне тебя учить аналитической композиции!
Всё-таки я у них становлюсь чем-то вроде пожарной команды. Бросают в любой прорыв! Даже в помощь таким мэтрам, как Илья Михайлович! Ничего себе, как я вырос! Когда успел только?! Кто везёт, того и нагружают! Потому и в обойме пока что.
- Конечно, очень хорошо было бы, если б Лёня поехал туда. Вы как всегда правы, Владимир Николаевич!
Я сразу раскусил нехитрый редакторский ход, и тут же рассудил, а не многовато ли всё-таки для меня одного. Психика-то может и не выдержать, а с нею шутки бывают плохи. Порой сам себя сильно удивить можешь. Толку потом будет с той гордости, что тобою, как неизвестно чем, затыкали все прорывы! Что таскали тебя, как цуцика, по всей обойме. Пока не замусолили.
- Ишь ты, дипломат. Ему и здесь дела хватит, между прочим. Твоему Лёне уборку необходимо освещать и с маслозаводом заканчивать. А практикантки всё же плохая подмога, ещё не вписались. И потом, сам понимаешь, уровень там не про тряпочки всякие, конечно же. Кстати, должен тебе сказать, шум большой получился из-за маслозавода. Нашего начальника милиции Соколова срочно вызвали в край. На его месте теперь другой - Беркутов какой-то. Глазищи - во! С ним только на охоту ходить! Никто не спрячется.
- Держись, жульё! – Обрадовался я. - Район спасён. Очередь за страной.
- Из управления молочной промышленности вчера целая комиссия с портфелями нагрянула. Иванова на нас заявление в суд настрочила за клевету. Такие-то пироги с котятами, как говорит наш Лёня… Езжай всё-таки ты, Витя. Сразу езжай. Не жалей, что вернулся раньше срока. Вижу-вижу! Посуди сам: там всё-таки позитив. Значит, надо брать. Но объёмно. А что придаёт объём позитиву? Правильно, негатив, но в очень умеренной, как бы подкрепляющей на контрасте дозе. Так что надо, дорогой. Надо! Пока есть он, пока существует этот самый позитив. Всё остальное никогда не убудет. Возьми мотоцикл, из окна видно - стоит. Скучает по тебе.
Тут Белошапка решил ещё больше подмаслить, чтоб я и не трепыхался.
- Ты ж видишь, как мы тебе доверяем – не один я, но теперь и Кузьмич. Смотри, не подведи уж нас. Саму партию не подведи. Между прочим, это многого стоит, поверь. А в отдел свой и не заходи даже, не трать времени. Блокнот с собой? То-то же, освоился, всё-таки. Думаю, также за день закончите там всё. Илье Михайловичу я отдельно позвоню о твоём приезде. Пусть сужается на социальных вопросах, а ты тогда всё остальное возьмёшь. Договорились? Ах да, это я говорил.
Он затормозил в начале второго назидательного круга. Впрочем, пока он ещё умерен. Мало повторяется. И взглядом не сверлит. Наверно, тоже хорошо выспался. Или молочка выпил. А может дыхательная хатха-йога так благотворно подействовала. Разве откажешь теперь такому доброму и милому начальству, да ещё когда оно тебя столь приятельски просит, чуть ли не интимно общается? Нет, конечно. А может, тот факт, что Кузьмич намедни так же конструктивно со мной пообщался, необыкновенно мило и доверительно шутил - также повлиял на спонтанное решение редактора сделать главную ставку редакции именно на меня?!
Скорее всего, так оно и есть. Что в нашем деле главное - уловить любое дуновение из райкома. Особенно, когда оно теплеет. А тут первый секретарь дал мне поручение, да ещё и подробно расписал, как именно поднимать столь важную тему. Теперь и редактор добавил свою важную толику. В смысле ложку. Отсюда и вновь возникшее высокое доверие редколлегии, с утра пораньше, чуть ли не поспешно врученное проверенному ослику с пером и блокнотом. Попробуй теперь трепыхнись, не оправдай доверие!
Что теперь делать?! Смириться и снова тянуть. Который раз нагрузили осла по самой полной программе. Вновь прежние планы сломали и ещё требуют, чтобы несчастный этому радовался. Разве у нас можно что-либо загадывать наперёд?! Хоть как-то планировать свою жизнь, когда ты над нею, а значит и над собой фактически не властен?! Эх, ладно. Иду. Шагаю, просто-таки радостно мчусь к этому самому чёртову мотоциклу, недоноску антилопы Гну. А куда же ещё?! Как не опять в путь-дороженьку.
Утро тем временем всё ещё хорошее струилось, практически чистое. Весёлое даже можно сказать. Может быть и чересчур. То есть, как бы и оно пошло слегка вразнос. Одиночные отставшие коровы потерянно взмыкивали у калиток, поджидая любимый производственный коллектив, который ушёл ещё на заре. И не думали же про план по молоку ни капельки, эти бестолковые, беспартийные создания. Просто давали его, сколько могут, и всё тут. Проспали и петухи. Во всю глотку с перепугу орали по дворам. Надо же, и эти зажрались! Сам рассвет прошляпили тунеядцы, окабанели даже эти голодранцы в перьях. Да кто же за вас-то теперь кукарекать будет?! Султана для бодрости не позовёшь. Опять орготделу райкома партии думать или первому секретарю?! И тут наплыв, и здесь эта собака порылась. Кошмар-р!
Да что же это творится-то на свете, люди добрые?! Гибнет страна. Сплывает невесть куда. Прямо с корня сносит сердешную!
Нет, партия всё же права, определённо нужен позитив. Голый, однозначный, не терпящий возражений, не допускающий никаких иных толкований. Ой, как нужен! Позарез. Без него и вправду никуда. Просто невмоготу становится жить без положительного примера. Теперь и я на него зуб поимел. Загарпуним мы его с Ильёй Михайловичем во что бы то ни стало. Притом надо успеть это сделать, пока он не слинял куда-нибудь в кучугуры. Или не протух на месте! Если он всё ещё есть!
Мотоцикл был пока что на ходу, исправный, по крайней мере, не зажравшийся. Может быть, единственный, кто ещё не окабанел в нашем обетованном раю и хоть что-то мог делать сам за себя. Поэтому не совсем погибший для общества. Ладно, коли исправный, значит ни редактор, позабросив свою «волгу», ни какой иной лихой человек никуда на нём не выезжал. Это хорошо. Уже обнадёживает. Хоть это.
Прогрев двигатель, через пару минут я быстро съехал с нашего постоялого общественного двора. Не мешкая, взял курс на зюйд-зюйд-вест, как выразился бы наш почтенный мэтр, он же поэт-газетчик. Между прочим, по странному течению обстоятельств сам находящийся именно в том самом направлении, что и моё. Чую, сладковатой мутью оттуда несёт. Жаворонки в небе дружно рифмы подбирают. Значит, именно в той стороне лирический дух нашей редакционной коллегии как раз и млеет. Видать, слыхать издалека. Последние степные волки идут к нему с руки кормиться. Так что пеленг взят правильный. Когда поэтическая душа имеет вот такую, сверхнадёжную проекцию во внешний мир, он становится надёжнее, да в принципе и получше. Хотя тут, конечно, многие могут возразить. Но не надо.
Когда ещё не минул поворот на центральную усадьбу «Колоса» с помпезной аркой и грозными церберами-дискоболами, меня нагнала серая колесница горьковского автозавода, требовательно гавкнула сдвоенным клаксоном, властно требуя освободить для начальства лыжню, и пошла на обгон. Промелькнуло высунутое из окошка дверцы знакомое рыхлое лицо. Вон, какая петрушка, сам товарищ Генералов куда-то поспешает. Наверно, на рекогносцировку нового подвига.
Тьфу! Узнал меня, срисовал в секунду. Проскочив вперёд, двадцатьчетвёрка, мигнув стоп-сигналами, свалила на обочину и остановилась. Я сходу попал прямо в жаркие лапы передвижной председательской засады. Хуже, чем если бы даже к милиции. Везёт же и вправду мне всё последнее время! Сейчас опять будут чем-нибудь одаривать. Бойтесь данайцев, дары приносящих! Особенно ихнего генерала.
- Здорово, писатель! - Приветствовал меня Лукич, когда пришлось из вежливости остановить мои тридцать шесть лошадок около его стосильной колесницы. - Куда путь держишь? В какие университеты на этот раз?
- Служба, Дмитрий Лукич. - Неопределённо ответил я, с опаской косясь на своего могущественного недруга, - кто его знает, может, после всего ещё бить начнёт, с него станется.
- Какая там у вас служба! - Мирно усмехнулся он. - Пришёл, увидел, написал, как Лёнька говорит. Не вспотеешь. Хотя, должен признать, что Иванову своей писаниной вы, кажется, прихлопнули. Не вывернется теперь, бедолажка. А говорил я ей, говорил - дружи с прессой, дружи! Ей же Трифона себе завести вообще пара пустяков была. Нет. Не послушалась. Чья идея-то была глушануть родимую? Кому маслица недодала?!
- Люди написали, а кто - неизвестно. Доброжелатель.
- Как же! Доброжелатель! Ты сказанёшь! Ха-ха! Держи карман шире. Рукой анонима всегда злость, зависть или обида водит. Наверняка обделила Иванова кого-то из своих, рубля не доплатила. Либо кому повыше в наваре отказала. Сэкономила на рубле - и потеряла всё! Точно тебе говорю!
- Не всё рублём меряется, Дмитрий Лукич! - Отважно возразил я, теперь сам сильно сомневаясь в правоте своих слов.
- К-как это «не всё»?! - Опешил Генералов от моего ляпа, но пока что не разозлился. - Молод ты ещё, честно скажу, зелен. До рубля, брат ты мой, сытых глаз нет и никогда не будет. Каждый к нему тянется. Каждый! Думаешь, тот же Курилов, что распинался, выпендривался прошлый раз перед тобой, уж такой бессребреник? Ты считаешь, что ничего ему, кроме бутылки водки под задницей, не надо?! Ошибаешься! Ой, как ошибаешься! Ему только дай - руку по плечо зубами отхватит! Похлеще любого пришлого башибузука! Никогда не откажется ни от чего! Хоть и дома у него всё есть и в загашнике водится, а только помани деньгой - пуп сорвёт, а выхватит. Конечно, по большому счёту, когда-нибудь потом, добром не кончится это всё, что с людьми стало происходить. Но пусть хоть после нас.
- И всё-таки, мне кажется, не ради денег он так вкалывает. Или не только «ради»! Чего тогда бы он отказывался от лишних, приписываемых ему гектаров? Вот и ухватил бы очередной кусок, раз он такой рвач по вашим словам! Вам так не кажется?!
Генералов чихнул, охнул и отвернулся, роясь по карманам в поисках платка.
- К-когда кажется, креститься надо! - Пробормотал он, вытер ноздри и в полный тембр продолжил. - Я его, Ивана, лучше знаю, чем ты. Нынче вот в звене работает, в одной загонке со всеми. Как и хотел сдуру. Совсем бешеный стал, остальных гоняет, чтобы за ним, за его проходкой тянулись. Его же выработка идёт теперь на всё звено, вот заработки и упали. А как иначе, за других-то не хочется спину гнуть, бригадный подряд это тебе о-очень хитрая штука. О-очень хитрая! Всем прессам пресс! Похлеще стахановского! Из кого хочешь соки выдавит! Не подстегнёшь ближнего, не порвёшь ему жабры - сам без заработка останешься. А это хуже всего, когда свои же для своих - и надсмотрщики и погонялы! Зато нам, председателям, - конечно, самое то!
И чем ему, дураку, не комфортно было прежде?! Я ж ему такие условия создал! Как в Америке! Даже лучше! Нет, не вынес, дуралей, косых взглядов и подковырок. Вот сказано ж было ещё в сказках - Иванушка-дурачок. Так и есть. По имени и судьба выходит, как ни поставь её! Так тогда теперь - и будь как все! И получай как все! Небось, кусает локоть, ещё как кусает!
- Кстати, Лукич, а вы мемориальную доску на том, на старом Иванушкином поле водрузили, как он просил?! В честь его незабываемого подвига?
- Много ты, я посмотрю, ехидничаешь, корреспондент. - Наконец стал злиться председатель. - Так из тебя толку не выйдет. Не приживёшься у нас, честно говорю. Приплыл тут на нашу голову неизвестно откуда! Слишком грамотный, без меры понимаешь, чересчур иронизируешь, судишь не по должности. Критиков и прочих умников, конечно, много развелось. Они даже свои симпозиумы устраивают. Сам строй наш критиковать да пересматривать замахиваются. Однако критиков-то много, а вот работников что-то маловато. Недостатки, чьи-либо оговорки выискивать - это почти каждый сможет. Тут ума много не надо. А ты вот посоветуй, как сделать лучше. Или покажи возможные, но правильные, пути для устранения недостатков. Или, ещё лучше, - сам сделай! Ты, как журналист, должен смотреть вперёд, а не рыться в прошлом, в его неурядицах.
- Лукич, а почему вы все знаете, что должен делать журналист, что писать, а что не писать и обязательно учите его прочему уму-разуму? Причём, все подряд. Начиная с механизаторов. Почему же я не учу вас председательствовать? А Ваньку ячмень косить?! Секретаря секретарствовать, а редактора редакторствовать. Хотя, насчёт Ваньки, конечно, вряд ли получилось бы, а вот вам, без ложной скромности, я кое-что и преподал бы вам самим. Хоть по части общения с людьми!
- Вот, нахал! Преподал бы он мне! Я тебя не учу, писатель-преподаватель, а делюсь жизненным опытом. По праву старшинства, возраста, наконец!
Во-во! Последний аргумент прошёл. Ещё скажи, что на работе устал, что у тебя язва и ты вообще себя плохо чувствуешь с нами!
В дрогнувшем от гнева голосе Генералова намного больше прибавилось металла. Слава богу. Есть такая примета, если начальство гневается, значит, скоро отвяжусь. Их и вправду что-то многовато стало, желающих прочесть мне мораль, да научить правде жизни. То Лёнька, то кучугуровский комиссар с председателем, то сам первый секретарь райкома партии, то редактор, то Илья Михайлович, а теперь ещё один председатель. Вот куда я без вас, родимые вы мои-и! Давай-давай, Лукич, заканчивай поскорее! Обед стынет.
- Критиковать всегда проще, лучше, живописней получается, как там у вас говорится, читабельнее?! А ты попробуй так же выпукло и красиво написать о хорошем, о том же почине, например?! Не сможешь, в дальнейшем пеняй на себя, честно говорю! Ты же знаешь меня!
- Вы совсем не понимаете тех, кто не соглашается с вашим мнением. С вами даже пошутить нельзя. - Я вежливо попугался угрожающей честности Генералова, аккуратно подводя его к заключительному аккорду. - Такого даже в армии не бывает!
- Да? Тогда ладно. Только в следующий раз предупреждай, когда шутить начнёшь, а то нарвёшься, не ровен час, на такую же шутку. Понял, писатель-преподаватель?
- Понял, Лукич, понял. Я понятливый, даром, что не писатель и даже не преподаватель. Но и вы будьте терпимы к чужим высказываниям и мнениям. И не забывайте, что журналист такой же профессионал, как и вы. Иначе как же мы найдём общий язык?! Вот подумайте сами?! Неужели вам дурачок нужен?! Кто же тогда ваши мысли толково изложит в газете?! Тем более, когда вы сами никогда не сможете этого сделать. Хоть с виду и умный такой. И добрый, конечно.
Генералов подумал-подумал, просветлел и отечески грохнул меня по плечу ладонью.
- Уговорил! В этом ты прав, согласен. Эх, писари вы писари! Всю страну зап`исали!
Вот и всё! Мы опять друзья! Ещё пара минут и я на свободе!
- А Ванюшка и при бригадном подряде продолжает так же пить, как в том, американском одиночестве?! Ума не приложу, как можно после этого столь зверски вкалывать. Я б давно сдох!
- Э-э… Тут, я тебе доложу, ситуация другая. Закон жизни. Всё сгорает в пламени страды! Хоть в уборке, хоть на лесоповале. Водка прежде всего улетает, сколько бы её там не было! К чему хочешь приложи этот закон - а повсюду именно так оно было и будет, как есть! Тем более, что в бригадном звене Ванька вроде немного завязал со своим пойлом. Да он и пил-то лишь последний год, как женился, да в передовики вышел. Ты лучше скажи, куда всё-таки едешь? Смотрю - мимо нас норовишь промчаться и не заглянуть. К Трифону вместе со мной в подвал даже не хочешь заглянуть, причаститься не желаешь. Нехорошо это всё как-то, нехорошо. Не по-людски. Так всё же куда двигаешься? Секрет фирмы? Признавайся! Или хочешь, чтобы я опять рассердился?!
- Ой, только не это! Какие там у нас секреты от вас, Лукич! Охотно скажу. В колхоз Ленина, к вашему соседу и другу, притяжителю гроз Глушкову. Там на нём наш зам сидит. Идею любимую высиживает, рифмует. Еду помочь ей сложиться и таки исполниться! В смысле вылупиться! Не одни дожди к Глушкову словно магнитом притягивает, но, как видите, и корреспондентов, и даже поэтов! Летим туда, вот просто как мухи на мёд! Жу-жу-жу! И всё тут!
- Вон как! - Насторожился Лукич. - Мухи не только на мёд летят, между прочим! Но какую-такую вы всё-таки там у него идею могли интересную найти? Может, уборку закончил? Не должно быть, отстаёт он от меня. С чего это вдруг его решили тянуть?! Чья команда? Кузьмича?
- Да так… Строительство в колхозе решено показать. Вы вот бываете у них часто, как, по-вашему - стоит? - Этот пас я выдал совершенно непроизвольно и поэтому никого особенно не сдал. Тут невольно наблатыкаешься! Среди этих завидущих акул развитого социализма! Да ещё с человеческим лицом.
- А-а-а… - Непроизвольно дёрнул головой Лукич. - Строит он и вправду много. Да только, на мой взгляд, не то, что нужно. Слышал же ты об этом споре, о городской застройке села? Даже на Политбюро партии одно время это было признано центральной проблемой. А вот теперь многие убедились, что перегиб это, не желает колхозник жить в многоэтажках и всё тут. Ему простор нужен, свой, собственный домишко, свой клочок земли под боком. Глушков, ваш прогрессивный западник, как раз и загоняет колхозников своих во вчерашний день, в городские квартиры, которые в сельских условиях выглядят как вымя у быка.
Не-е-е, не будет с этих новшеств толку, вот увидишь. Колхоз, да и вообще село, и такая квартира никак и никогда не состыкуются. Село всегда останется селом. И сельчанин никогда не будет горожанином. Это вообще другая нация! А Глушков просто карьеру на всём этом делает. Ты ещё увидишь, как далеко он допрёт. Почва-то какая! Да ещё и поливает его всё время! Так что отметина на нём вовсе не случайная. Ты думаешь, это бог его пометил, чтобы грозы притягивать?! Ни хрена! Пройдоха ещё тот! Так что совсем не случайно райком решил на него ставку делать!
Что ж, правильно. Глушок и сам пройдёт куда надо и всех за собой наверх вытянет! А это главное.
Всё! Время вышло. Хватит. А то он новую тему нащупал.
- Вот поеду и посмотрю, стыкуются они или нет, городские дома и колхозники. - Я приподнялся над сиденьем и стал нетерпеливо нащупывать ногой рычаг кикстартера. - А Глушков допрёт, вам же лучше. Вашей же школы товарищ, механизатор-орденоносец ещё с юности туманной, хотя и помоложе вас наверное. Будете ещё гордиться, что когда-то с ним конкурировали почти на равных.
- Почему это «почти»?! Ты зачем, Виктор, опять меня обижаешь?! Нет, я всё-таки рассержусь! Или тебе Кузьмич подсказал такую тему?! - И председатель, что-то сообразив, опять насторожился, его рыхлое лицо даже закаменело от дурного предчувствия.
- Да ладно вам, Лукич. Это я просто так, к слову. Кузьмич тут ни при чём! Милый, добрый, славный человек. Так ему и передайте при случае. Мол, умный и добрый. Вы как маленький ребёнок, честное слово!
По мере дальнейшего общения с Лукичом, зеркалом русского Наплыва, застенчивой но крокодильей акулой загнивающего развитого социализма, зов действительного позитива становился всё более настоятельным, всё более влекущим. Именно так. Как бы тут высказался наш редактор, вернее, должен был бы сказать?! В ситуации, когда вся страна и в самом деле захлёстывается невиданным наплывом частнособственнической наживы, когда всех мастей, меченые и немеченые начальники поперёд всех жуликов бегут хапать и хапать, когда из колхозников делают откровенных крепостных при всесильных помещиках-председателях - не дать действительной альтернативы всему этому нельзя. Хотя бы на страницах газеты. Иначе поступить означает сразу же сдаться, поднять лапки кверху и пойти на дно. А этого нам Родина никогда не простит и ещё спросит. По всей строгости.
Примерно так и должен был бы сказать Белошапка, приблизительно, конечно. Не будь он сам таким начальником!
- Ну-ну, давай-давай. - Генералов вновь похлопал меня по плечу, но теперь гораздо нежнее. А как же иначе хлопать человека, которого сам первый секретарь, будучи пьяненьким, возил на своём заднем сиденье, а потом ещё и такое задание возложил?! Тем более сердиться на такого?!
- На самом деле, заболтались мы с тобой! Там, наверное, ещё встретимся, договорим. Я тоже хочу к Глушкову заскочить. Пока мы с ним ещё «почти» на равных. Так?! Ну-ну. Помнишь, консервный завод он заложил? Так вот. Какой бы он там ни был, как бы молодой, да уж точно ранний, но всё равно не осилить ему самому. Вот не осилить, честно скажу! Поэтому всё ещё хочу предложить ему скооперироваться. Если есть настоящие мозги и действительно думает о будущем своего хозяйства - то согласится.
- В который раз хотите, не правда ли? И всё с тем же результатом. - Ухмыльнулся я. - Вы что, Лукич, забыли основное правило? Дело ж не в мозгах. А в простом и незыблемом правиле. В одном бизнесе двух боссов не бывает. Один обязательно сожрёт другого. Оно действует и при социализме. И у нас в одном деле тоже двух хозяев быть не может! Это противоестественно! Сами же на месте Глушкова, небось, никогда бы не пошли на кооперацию. При всех ваших мозгах, воле, энергии, при всей, самой очевидной выгоде для колхозников. Но идёте на это, именно потому что надеетесь внедриться на его территорию. А потом понемногу и выдавить.
- Не пошёл бы, не пошёл! Какой ты додельный стал, я погляжу. Нахватался, нахватался, хвалю. - Усмехнулся Генералов. - Так то ж я! Свой рубль я никому не отдам. Даже если он ещё не заработан!
- Вот-вот. И я о том же. Что касается рубля, как движущей силы современности при вашем раскладе. Тут образуется маленькая нестыковочка, Лукич, в вашей диспозиции, в вашей мотивации делания передовиков. Их вы делаете через рубль, через рубль же подстёгиваете и производство. Но вы формально повсюду их выдвигаете вовсе не для этого, а для морального примера?! Не так ли?! Да ещё повсюду кричите о социалистическом соревновании и чистом, незапятнанном моральном облике строителя коммунизма. Выдвигаете хапуг, выставляя их чуть ли не бессребрениками. А это значит - что? Что?!
- Что-что… Не понял. – Запунцовел Генералов, внезапно сам оказавшись в роли допрашиваемого и опасаясь меня, а точнее того, кто мог стоять за моими словами - уж коли так осмелел писарь, значит, кто-то ему дал добро на это, не иначе. А если так, то ясно - кто именно.
- А это значит, уважаемый Дмитрий Лукич, что у вас налицо двойной стандарт, двойная мораль и всё остальное - тоже двойное. Ваши идеальные герои, ударники социалистического труда на самом деле движутся только жаждой наживы. Исключительно ею! Впрочем, как и у Глушкова. Вы ж два сапога пара! У него даже сильнее выражен этот двойной стандарт. Но разве о таких ваших героях напишешь правду? Это что, действительно положительные примеры для наших советских людей?! Разве они настоящие герои, все эти ваши социалистические хапуги «с человеческим лицом»?! Из них потом может быть такие капиталистические монстры выйдут, что всю страну задушат! Вот если сейчас реально показать фигуру победителя социалистического соревнования в вашем хозяйстве, вот так - один к одному, как он у вас с Глушковым на самом деле получается, - то в тридцатых годах это сразу же бы объявили пропагандой кулачества и живо того… лес послали валить или руду копать в районе Магадана. Нет, уважаемый председатель краснознамённого колхоза «Колос». Здесь у вас явный перегиб. Хоть вы и Герой социалистического труда.
Я вполне сознательно сбился на "толковые", но обличающие интонации Кузьмича, а также Иосифа Виссарионовича, заставив пунцовые дряблые щёки Генералова слегка побледнеть.
- Не такими должны быть подлинные герои и в жизни и в газете. Не такими, нет. Не в том состоит главная линия нашей жизни, не в том. Так что мы ещё этот спор продолжим, вы правы. Вплоть до бюро райкома партии. Так что, вопрос, как вы сами изволили заметить, и вправду стоящий. Согласны? До свиданья!
Конечно, охамел я почему-то до предела. Сам себе удивился. Интересно, с чего бы это?! А-а… Зевс снизошёл. Теперь я у него навроде Геракла, сына. Или пасынка, что ли. Буду теперь борзеть не по дням, а по часам. А что?! Приятно. Вот она сила власти, пусть даже небольшой!
Не медля, я воткнул ключ зажигания поглубже, привстав, левой ногой резко толкнул кикстартер вниз и сразу завёлся. Двигатель схватился с одного толчка, не подвёл. Все тридцать шесть лошадей. Но сразу уйти я всё равно не успел. Конечно, не дали.
- Стоп! Остановись! Сбрось газ! Сбрось, сказал! Хорошо ты говоришь, корреспондент, даже слишком. Не по чину берёшь планку.
Лукич был явно озадачен, даже принялся чуть ли не выкрикивать, хватаясь за руль мотоцикла, но потом немного сбавил тон.
- Явно кто-то сильно тебе напевает в оба уха. Не Кузьмич ли?! С чего это он так к тебе подобрел?! Или я не прав?! Потому что не по жизни всё то. У вас всё теория. Сплошное писательство. Время изменилось так, что только вы, обитающие в своих словесах, не замечаете этого. Вот послушай меня! Да выключи ты этот долбаный двигатель! У меня и то потише работает. Ещё успеешь к своему любимому Глушкову.
Уязвлённый председатель чуть ли не насильно заставил заглушить мотоцикл. Не мог он меня отпустить на белом пыхтящем коне. Это писаря-то?! Это осмелевшего лакея?!
- Погоди, это много времени не займёт! Вот тебе совсем небольшой пример. Был-был меня один именно такой герой. Никогда не забуду. Именно настоящий, как ты говоришь. Как раз такой, который по вашему мнению настолько нужен нашей стране. Кажется, работал он в охране при заводе, здесь же, в райцентре. Нет, не так, не при заводе. Вышку он какую-то охранял. Точно. Ты же знаешь, сколько у нас месторождений. Как-то вечером смотрит - несколько кавказцев привезли на машине девчонку. Не знаю уж, как она туда к ним попала. Стали делать с ней всякое в ближней лесополосе. Этот наш герой, охранник, недолго думая - к ним. Руки вверх, мол, стрельну, если девку не бросите. А девка-то, как потом вспоминал, ещё в платье школьном. Наверно котят голубых поехала смотреть. Звери на охранника с ножами, это у них запросто. Он и стрельнул. Да не единожды, у него карабин был. Один насильник скончался на месте, других врачи спасали. Девчонкина мамашка цветы дарила, руки целовала, а прокурор статью вешал, как положено. Превышение пределов самообороны.
Лукич даже сам растрогался, рассказывая целиком выдуманную фигню на постном масле. Смахнул непрошеную генераловскую слезу. По факту отчётливо крокодилью. Вот кто на самом деле писателем родился! Как Суворов. Да только бог рог не дал, потому с горя и подался в председатели да Герои Соцтруда. На все бесплатные соцпакеты, включая главный, полуподвальный, что у Трифона. В фельдмаршалы вот только так и не выбился наш Генералов. Слишком уж любит раков кое-куда заворачивать.
- Отсидел мужик сколько ему выпало, возвратился и опять в свою охрану подался. А там ему от ворот поворот, мол, у нас должны работать только незапятнанные. Куда деваться? Пришёл он ко мне в колхоз. Поставил я его на ремпост, автослесарем. Год работал, старался, даже почти два - а всё у него не так. Вижу, ломает его эта беспросветная пахота. Словно бес внутри какой поселился. Вроде трудящийся мужик был, спокойный такой. Однако ушёл-таки. В охране той начальник сменился - новый, не такой принципиальный, взял обратно.
Видишь, что получается с этим героем? Вот задумайся, писатель! Он согласен жизнь свою отдать, совершить ещё десять таких или других каких-нибудь подвигов, но лишь бы не пахать беспросветно и в мыле! Такого куда хочешь завербуй, хоть на фронт. Бегом побежит. Лишь бы не работать, как лошадь по кругу. Но так стало и со всей страной, согласись?! Мы все готовы на любые подвиги, воевать даже с братьями своими, лишь бы не пахать! А если уж и пахать, то извини - чтоб было за что. И чтоб содрать тогда себе по максимуму. Поэтому все работяги у нас теперь дико переоценивают свой труд, даже самый паршивый, если поглядеть со стороны. Поэтому каждый слесарь не успеет гайку закрутить - а уж цены себе не сложит. И дальше будет только хуже. Попомнишь мои слова! Вот эта всеобщая боязнь перетрудиться убьёт всех нас! Все в охранники уйдут! А девки понятно куда.
Я невольно заслушался. И даже бы дополнил Лукича: мол, а когда всё же и трудимся мы – то всё через одно место получается. Нет ничего, чего бы мы через него не сделали! Так что кучугуровским пассажам далековато станет до лукичовской пламенной речи! Дальнейшее развитие генераловского спича лишь подтвердило эту догадку.
– Дорогой ты мой корреспондент газеты «Авангард», я тебе именно как председатель краснознамённого колхоза «Колос» сообщу следующее: наши унылые трудовые будни, а они всегда у всех унылые и никогда не станут иными, несмотря даже на социалистическое соревнование, поверь мне. Так вот, они должны хотя б рублём скрашиваться. И хорошим рублём, я тебе доложу. И только тогда будут «с человеческим лицом»! И окажутся по-настоящему результативны, прежде всего, экономически. Так всегда было, что бы вы там, писатели, ни писали на эту тему. В наше время это тем более так и есть. Мера оплаты в нашем обществе давно определяется лишь мерой труда и потому только тот, кто много получает, только тот - герой этого самого труда. Включи логику. Одно без другого не бывает! Знаешь, сколько Герой Социалистического Труда получает?! Если реально, совсем как есть, со всеми послужными и премиальными, - то тебе, дорогой, и не снилось. Потому и Герой. И наоборот. Всё понял?! Дарю мысль! Бери, не брезгуй! Я никогда плохого не подарю!
Вероятно, у меня всё-таки морда такая. А не просто потому что журналист. Как увидит кто, так и норовит чего-нибудь подарить. Догнать и ещё раз подарить. Боюсь, у меня эта передача по жизни клинит. Поэтому-то и не выключается никогда. Даже улизнуть вовремя не смог! Всё же перехвалил меня Лукич. Расти мне ещё и расти!
- У тебя, кстати, какая зарплата?! Молчишь?! И как - много желаний с неё исполнишь?! Или ты ограничишься Почётной грамотой от редактора или райисполкома?! И ею будешь своих детей и жену кормить?! Ах да, может ещё путёвку в санаторий дадут, если повезёт, конечно. А, между прочим, жизнь - есть дерево желаний. И только их одних. Всё остальное потом. Но если не на что их исполнять - то нет и жизни. Потому что они и не исполнятся. Не мной сказано! Вот тебе и всё социалистическое соревнование! И капиталистическое тоже! Со всеми их человеческими или бесчеловеческими лицами или мордами, тут уж как тебе угодно! До встречи!
Хлопнула дверца, великолепная председательская двадцатьчетвёрка зверем рванула вперёд, потом резко свернула с грейдера и гордо понеслась то ли социалистическим галопом, то ли откровенно капиталистической иноходью - в сторону от главной дороги, в сторону, вдоль лесополосы, в своё отдельно взятое, непонятно теперь какое хозяйство. Быстренько поднялась пылевая завеса. И всё! И нет Генералова! Антракт. Но последнее слово осталось за ним - сельским правителем, безжалостным философом и хозяйственником, у которого для строительства персонального древа жизни имелся даже свой собственный Трифон. Тот, кто ещё с античных времён без устали крутит колесо человеческой фортуны. Его даже у предшественника, правителя-философа по имени Платон не было! Жаль, что вся наша гибнущая держава такого не заполучила. Где бы мы были сейчас?!
Вновь я завёл мотоцикл, да и поехал не спеша, теперь размышляя, как бы сподручнее извернуться, да использовать финальную арию Лукича для нужд предстоящего социально-экономического очерка, на который нас с Бусиловским твёрдо нацелили редактор «Авангарда» и вся наша партия. Постепенно «созрела» мысль о самостоятельном, без Ильи Михайловича, противопоставлении Глушкова, средоточия предполагаемого нами сверхпозитивного опыта социалистического строительства, но не столько кучугурам, сколько всё-таки именно яркому Генералову. Вот от кого отталкиваясь, мы прежде всего примемся строить наш проблемный позитив! Каркас путеводной звезды, своё колесо фортуны для заждавшихся миллионов. Вот так выйдет гораздо лучше. Так даже жизненнее получится. На контрапунктах удастся, думаю, лучше всего - старосоциалистический и новосоциалистический герой. Отжившее насмерть схватывается с передовым. Как собаки. Красота! Люди принимают валидол, безропотно ожидая решения своей судьбы. В результате все из нищих и больных благополучно становятся здоровыми и богатыми! Народ не только желает, но и получает что заслужил. Кто всё же не получит, того догонят и дадут. Заставят пожелать.
Так что юмореска про наших мальчиков получится довольно убедительная. В смысле, очерк. Или зарисовка. В любом случае гонорар рублей на сто потянет. А то и на все сто пятьдесят! Тема-то какая! Практически вечная. Главное, как подать. С какой горчичкой.
Самого Глушкова мне приходилось разок встречать в райцентре, как почти всегда - прямо в редакции газеты. К нам же по обыкновению все пути сводятся, тут ничего не поделаешь. Ни один деятель, ни один озабоченный карьерой или иным профессиональным ростом стороной газету не обойдёт. Все ж понимают, что через прессу лучше всего засветиться перед кем надо. Внешне, в сравнении с Лукичом Глушков конечно проигрывает - хотя и крепкий, чуть ниже среднего роста, как боровичок, но всё же неброский, без регалий, без звенящих орденов и медалей на груди, хотя они у него наверняка есть. В манерах открытый, доброжелательный, как бы даже демократичный – притом иногда до такой степени, что даже не верится, что перед тобою простой советский руководитель.
На совещаниях и конференциях даже без бумажки выступает, что поначалу вообще кажется умопомрачительным. Надо же, и вправду какой прогрессивный! И голос от него слышится не слишком звонкий, даже без тени верноподданнических эмоций. Такой никогда не накричит, не обругает. Во всяком случае, при посторонних. То есть, как бы сугубо деловой товарищ. Ничего личного. Тем не менее, оказывается, что и этот деловой да прогрессивный товарищ на деле слишком часто любит произносить настолько пространные речи, что порой даже и не поймёшь, к чему это он такую пургу несёт, а с чего, собственно, сам разговор начинался.
Тогда как-то сразу на показном деловом, демократическом фоне вдруг высовывается невероятная помесь Чичикова с Хлестаковым. И первоначальное впечатление сменяется ясным пониманием: кого угодно зарапортует, задолбает этот толстолобик из отечественных камышей, укажите только. Универсальный отбойный молоток. Так что лучше бы уж по бумажке говорил, как все остальные традиционные наши долбостуки. Меньше бы вышло, хоть по объёму.
В тот раз, когда я с ним встречался и знакомился, он сидел у редактора, а я зашёл к тому подписать командировочное удостоверение. Глушков тогда рассказывал Белошапке о строительстве огромного, на пятнадцать тысяч валухов, откормочного комплекса. Тихенько говорил, пришепётывая, бесцветно, коротенькими предложениями, без единой метафоры и даже восклицательного знака хотя бы. От его бесконечного южного «гэканья» воротило сразу. Слова "Азербайджан" несколько раз не смог выговорить. Да и скромность мне также показалась не слишком искренней, скорее навязчивой, демонстративной какой-то. Мол, вот я какой, смотрите.
Доведись до Генералова, уж он бы тот комплекс честно, не таясь, расписал по полной форме! Как матрёшку! Хоть сразу в номер, да без правки. И себя бы конечно не забыл. Впрочем, при вскрытии той матрёшки наверняка обнаружилось бы множество других столь же бесчувственных трупов. И так до бесконечности. Вскрывай в любом направлении.
А вот Глушков утомлённо, задушевно жаловался - того нет, мол, такого не хватает, и вообще это не строительство, а мученье одно. Так на то оно и строительство, чтобы быть мученьем! Теперь же этот комплекс построен и действует, да ещё и целый городок колхозников с квартирами городского типа возведён. Однако фанфары всё равно что-то не сильно и звучат от него! И вряд ли из простой, заурядной скромности. Наверняка эти фанфары приберегаются для чего-то другого, куда более важного. Всё же имеет свой ресурс. А он всегда конечен. Поэтому настоящий, то есть, дальновидный хозяин никогда не будет понапрасну растрачивать нарабатываемый капитал! В свисток уходить. А включит его целиком лишь в ситуации главного прорыва.
Как бы то ни было, явно пока что только одно - и в этом соцкультбыте, и в животноводстве, и в чём-то ещё другом Глушков как будто опередил, превзошёл самого Генералова. Прежде всего, как организатора и руководителя хозяйства, что для болезненно-самолюбивого Лукича, чётко понимающего это, конечно, как нож в сердце.
На роль благородного антипода и Генералову и зажравшимся, то есть окабаневшим и в результате обнищавшим кучугурам Глушков, похоже, в самом деле подойдёт лучше прочих при всей своей чичиковщине и агрессивной скромности. Не случайно и грозы именно его больше всех любят, так что при любой засухе у него редко когда что выгорает.
Во всяком случае, за неимением лучшего и из этого можно сделать конфетку. Может быть, как раз именно из такого, как бы сказать поаккуратнее, надёжнее всего. Простым, скобяным приёмом. Настоящее добро всегда же поначалу неказисто, скоромно, с пятнышком во лбу, словно бы с червоточинкой - не так ли?! Это потом только, с нашей и божьей помощью, благополучно «выясняется» его подлинная суть. Оно, добро то, на глазах преображается, преображается, пятнышко стремительно превращается в нимб. Взмывает. Дальше всё понятно до самого конца, поэтому не так интересно. Для гонорара тем более несущественно.
Двигатель мотоцикла урчал сытно и послушно. Как рыжая кошка Дунька на коленях у моей бабушки-хозяюшки. «М-р-р… М-р-р…» Такой вот в тридцать шесть лошадиных сил мурлыка мне попался! Класс! Он наверно тоже предвкушал совместную будущую райскую жизнь. Наших двух одиночеств. Может даже масло в картере сменят ему или клапана отрегулируют!
Так что, в принципе, пока всё нормально. Можно сыграть на разности потенциалов, на перепаде колорита типажей. Притом искренне конфликтующих. Неспроста же Лукича заедает любое хвалебное упоминание его соседа. Конечно, здесь вырисовывается прекраснейшая возможность контрапунктирования по очень многим направлениям. Именно на ней я с помощью Бусиловского и выстрою всё светлое здание заветного нашего позитива. А кучугуры и в самом деле останутся служить мрачным фоном абсолютного зла. Прежде всего того, к чему приводит нарушение принципов социалистического соревнования. И нужный партии человечек весело и толково всплывёт куда надо. И всплеснёт зазывно и притягательно своими очень умелыми ручками. И пятнышком во лбу моргнёт.
Вот как на самом деле конструируются любые социально-экономические преобразования!!! В головах простых, вусмерть замороченных исполнителей - журналистов, да мелких чиновников, да инструкторов разного рода. А вовсе не в пустых черепных коробках надменных властителей или простых работяг, которым некогда поднять глаза к небу. Под человека, а не под дело замышляется любое преобразование. Будет человечек - будет и дело. Может, вот так оно и правильно! Но всё равно это только одна сторона медали! Потому что для страны необходимость радикального позитивного преобразования давно назрела. Оно быть может состоится из простой, элементарной безысходности. Только потому, что было нужно вообще. В принципе. Тогда в рамках всей этой всеобщей перезревшей социальной нужды находится какой-нибудь человечек-исполнитель и его дело. Может быть, он хоть что-то сделает, лишь бы не стоять на месте.
Такова сторона вторая. Если есть тенденция, или необходимость такой тенденции, то она во что бы то ни стало будет реализована. Всё-всё тогда в её створе найдётся и образуется - и люди и дела их соответствующие. Так уж устроена наша жизнь, хотим мы того или нет.
Бескрайнему и нескончаемому наплыву материального стяжательства, обуявшего великую страну и срывающего её в пропасть, должно же быть что-то противопоставлено? Должно. Хоть что-то?! Нужда есть и ещё какая! И большая и малая! Иначе во что тогда и без того адовая жизнь превратится?! И не контр-Наплыв столь нужен нам теперь, не клин клином, а нечто, вообще снимающее этот вопрос с повестки дня.
Когда этого нет, его в лучших отечественных традициях необходимо выдумать. Потом со всей решимостью противопоставить всем негативным явлениям, которыми давно попросту одержима вся страна. Вот тогда-то, глядишь, за этим нашим как бы искусственным фантомом, за дутым, сделанным, всплывающим человечком-пятнышком и реальная жизнь подтянется. И у всех появится какое-никакое но будущее. Так всегда и бывало в истории страны!
А как же?! Без такого всплывающего, надуваемого человечка-понтона, пузыря-идеала нам просто никуда. Значит, сделаем, как велено. Значит, надуем и эту щукарёву кобылу. Значит, продадим по сходной цене. Султану. Или опять москвичам. Подумаешь - дел-то. За это и платят. Те, которые надменные, которые думают, что давно купили нас с потрохами. И теперь просто перепродают, как когда-то крепостных. Которые учат нас на каждом шагу правде жизни и как правильно буквы рисовать. Так продадим им, в таком невыгодном свете наплыв тот окаянный по их большой и малой нужде разрисуем, а кого надо до отказа надуем и пустим вверх, да так, что сам Кузьмич прослезится. Так отточим генеральную линию и удовлетворим ею кого надо и кого не надо, что всем Трифонам с Хоттабычами тошно получится! Самому генсеку в трусы всех наших раков вправду завернём! Зато очень даже многим жить станет если и не лучше, так хотя бы - веселее!
Может быть лишь потом, мимоходом, в творческом похмелье, как-нибудь, когда-нибудь на излёте своём и отметим, что на самом-то деле, конечно, всё-таки не гонорар вёл нас по всем этим ухабам и колдоебинам, а самый что ни на есть великий дьявольский искус - блестяще сделать именно вполне подозрительное, безнадёжное дело. Именно на сомнительном да опасном и можно развернуться во всю ширь. Чтобы именно оно, никуда не годное, а не куда более достойные, сами собой рвущиеся в жизнь варианты, в твоих руках вдруг взяло бы и выгорело. И стало единственной явью. Наперекор всему миру, вопреки самой жизни.
Вот где невероятное, подлинное наслаждение творца! Самый главный заказ его исполнителю желаний! Сделать неживое живым! И чтоб выглядело живее всех живых! Чтоб само стало колесом фортуны. Чтоб хотело больше всех. И меньше всех могло. Потому что хотеть куда круче, чем мочь. Потому что жизнь есть дерево желаний, а не возможностей! Вот где наиболее отчётлив истинный профессионализм делателя всего этого! Сказано же было давно и не нами - главное не ЧТО, а КАК. Только там и спрятано мастерство. Но может и само оно там спряталось от нас. Поскольку с нами только свяжись! Нам же только дай по-мастериться! Ради красного словца не жалеем и отца!
А что ещё остаётся на долю скромных демиургов в этом мире?! Причём всем-всем, не только лакеям, прикованным к перу, как к веслу. Но им всё же прежде всех остальных, да и поболее. Наёмным писарям на долю всегда выпадает словно бы второстепенное, а на самом деле основное по жизни - раскрашивать, оживотворять, придавать форму даденому алгоритму, вернее, всученному в сущности непонятно кем и для чего. В итоге же получается что единственному, что может сработать вот здесь и сейчас. Именно так - доделать из этой плавучей пустоты конфетку. Но чтобы была как настоящая! Тяжёленькая. Чтоб было для чего и как всем остальным двигаться дальше.
Глава 14. Прибавочный центнер чистого социализма
Весёлое - центральная усадьба колхоза имени Ленина - открылось сразу широким, панорамным кадром. Выскочив по крутому подъёму из балки на косогор, я сразу увидел его в просторной пойме Кутулука, как раз там, где он сливается с Журавкой, в излучине. Сбавив скорость, даже засмотрелся слегка на село. Да, действительно, красотища!
Отсюда, сверху, хорошо просматривались широкие радиальные улицы, чётко спланированные от окраин к овальной площади в центре. Километра за два до въезда в село гравийная дорога, по которой я ехал, срезая путь, влилась в основную трассу. По ней и выкатил к началу всех местных координат. К статуе основоположника с протянутой рукой. Асфальт за месяцы жары тут хорошо подплавился солнцем, поэтому блестел как озёрная гладь. Главные улицы села начинались именно отсюда. Все сплошь застроены небольшими опрятными двухэтажными коттеджами. За ними клиньями разворачивались, манили плодоносной прохладой зелёные джунгли садов и огородов. Повсюду сквозила такая исполненность крестьянских желаний, которую не всякий Трифон или даже старик Хоттабыч потянул бы. Но это я так сгоряча вначале предположил.
Поселение не очень большое. Мне сразу понравились в нём тротуары. Выложены бетонной плиткой. Крепкие. Со стороны дороги, вдоль бордюра, располагалась длинная шеренга фруктовых деревьев, а от коттеджей – ещё и тенистые палисадники. Так что не тротуар получался, а прогулочная санаторная зона. Поближе к площади - цветники, голубые ёлочки. Сюда бы ещё белочек и зайчиков, да чтоб пищу брали прямо с рук. И тут же закусывали. Такая идиллия, что руки сами попросились к блокноту. Причём, согласны были строчить и без моего согласия. Ясно, что сплошные шедевры.
Илью Михайловича я разыскал в колхозном музее. Он сидел на стуле напротив большой революционной картины и молчал, охваченный очередным вдохновением. Пусть его попробуют на вот эту тему не опубликовать! Потому что здесь его угодья. Простых смертных туда обычно не пускают. Точнее, пускают, но они сами тут долго не задерживаются.
- Т-ты откуда? - Заместитель редактора сфокусировал на меня трезвеющие от поэтической отрешённости глаза. - Что случилось? Что-то с редактором?! – Наверное, обрадовался, что кресло ему перейдёт.
- Вам разве не звонили? - Улыбнулся я. - Ладно, докладываю сам. Всё нормально. Вчера вечером вернулся из колхоза Калинина. Сегодня шеф, с которым всё хорошо, срочно послал к вам. Согласовать наши материалы, найти точки касания. А то и выйти на ещё один, теперь совместный социально-экономический супер-очерк. По окончании вас назад отвезти. Если вы, конечно, не побрезгуете прокатиться на нашем редакционном транспорте.
- А-а-а… Фу ты, ну ты, а я было подумал, - разочарованно протянул Бусиловский, – может, кто помер.
Вечно наш поэт чего-то побаивается. Или тщетно надеется. Что, конечно, одно и то же. Сразу видно - воробей отовсюду стреляный, опыта, а точнее подозрительности и опасений, полная пазуха. Нет-нет, тебя пока не трогают, успокойся. И с Белошапкой, тьфу-тьфу, пока что всё хорошо. Бусиловский достал свой огромный, словно чехол от танка, естественно мокрый платок и в который раз вытер покрытый густой росой лоб.
- Ух, и душно здесь, Витя. Единственно, что плохо. Искупаться бы! Ты знаешь, какие тут раки в Журавке и Кутулуке водятся? Ребятишки, говорят, за вечер руками ловят по ведру, причём, каждый. А нам вот некогда – тут другой материал богатейший!
У него здесь всё богатейшее, даже раки. Крупный рогатый, вернее, клешнятый скот, а не раки! Ни в одни трусы не влезут. Прав редактор, есть в Бусиловском что-то от Мюнхгаузена. Даже сейчас, несмотря на жару распалился! Но это хорошо. Именно это-то для очерка и надо. Маховик всему нужен.
- Дом, где мы находимся, музей, ещё в том веке построен. И знаешь, что здесь было? Усадьба помещика, одного из крупнейших в здешних местах - коннозаводчика. Я едва осознал, так сразу и понял - вот оно. Нашёл-таки! Не понял? Так что, это тебе на самом деле ни о чём не говорит? Вот, молодняк!
- И о чём же? - Обречённо спросил молодняк, в душе догадываясь, конечно, об очередном социальном счастье, мимо которого молодняк безответственно ходит, даже не подозревая, до чего же ему хорошо на самом деле.
- Да ты сравни с соседними домами! - Во всю вдохновенную моченьку закричал, возбуждаясь при виде бесплатного слушателя, Илья Михайлович. - Здесь любой колхозник живёт лучше, чем тот богач! Дворянская морда кичилась и чем?! Тьфу! Да он голодранец по сравнению с нашим колхозником! Ха-ха! Я вот ходил по домам, сам видел всё, с людьми разговаривал. Нет, ты понимаешь, что это значит? Какой появился выпуклый пример настоящих положительных сдвигов в нашей жизни?!
Заместитель редактора в радостном возбуждении принялся подталкивать меня локтем.
- Это же действительно позитив! Смотри! Настоящий! А я уж и не чаял найти.
Он чуть не всплакнул от счастья, притом совершенно искренне. Человек со стороны никогда не поверит, что этот матёрый газетчик не реже квартала регулярно пишет отсюда большие, хлебно-хвалебные социально-экономические очерки. Кому надо подмахивающие, кому надо подлизывающие. Всё как и положено в мире второй древнейшей профессии. Получается, что этого музея, бывшей усадьбы помещика-коннозаводчика, единственной на всю округу, он так никогда якобы и не видел! За много лет постоянных наездов сюда и при таком количестве текстов, выданного с этого самого хлебного пятака!
Вот как так можно - всё заново видеть, каждый раз находить какие-то невероятные зацепки и столь сильно и честно от них воспаляться?! Не всякий профессионал сможет, это уж точно! В этом, впрочем, первоисточник и двигатель любого творчества – возбуждаться от всякой фигни, которую сам же себе и вообразил.
Илья Михайлович - яркий, суперклассный пропагандист. Кого хочешь, распропагандирует и тут же запропагандирует обратно. Заставит поверить в исполнение каких угодно желаний. В сию секунду, не сходя с места. Одним фактом своего существования Бусиловский отрицает саму необходимость существования каких-либо Трифонов на этой планете. Когда на ней есть такие как он, зачем вообще дёргаться?! И так всё отлично?! Не успел чего-нибудь возжелать - и вот оно. Оказывается, есть, причём давно. И ничего больше не надо! Нет, всё-таки заслуженно его повсюду печатают. Мастер есть мастер! Из любого дерьма сделает конфетку. Поэтому-то он и здесь! Но так и я же теперь к нему впридачу?! Вот в чём весь ужас положения!
- Нет-нет, ты иди, иди сюда, что я тебе покажу-то?! - Как невесту, загадочно тянул и тянул он меня за руку в соседнюю комнату. Уж там-то конечно же явно находилось нечто ещё более позитивное, чем сама бывшая усадьба.
Так и есть. В центре этой огромной комнаты, настоящего зала, сверкая нестареющей музейной краской, стояла пулемётная тачанка. Рубчатый ствол «максима» сонно, устало и заслуженно смотрел с её задка на занявшее полстены огромное полотно кисти широко известного краевого художника второй половины ХХ века. Картина изображала яростный бой славной красной кавалерии с мамонтовцами. Рядом в углу попирал стальными шпорами старый паркет первый колхозный «Фордзон». К прицепленному к нему двухлемешному плугу прислонилась деревянная, почерневшая от времени соха - конечно, необходимый контраст. А вдоль стен размещалась всякая хозяйственная утварь дореволюционного крестьянского двора - ручные жернова, глиняная самодельная посуда, грубая, похожая на мешковину, ткань домашнего производства, прялка, мотки колючей конопляной пряжи, горшки, чугуны… Ладно, уговорил, пойдёт в текст и такое.
- Вот она, история! Любуйся! - Широким взмахом экскурсовода обвёл весь зал Илья Михайлович. - Вот с чего начинался сегодняшний наш славный позитив! Пулемётными тачанками расстреляли старый мир, тракторами запахали помещичьи земли, выбросили на свалку всё старьё и начали строить новую жизнь. И построили-таки, вот она!
Он шире распахнул, раздёрнул на окне тяжёлый занавес и театральным жестом показал на укатанную асфальтом площадь и ряды бело-серых коттеджей, отчерченных цветниками вдоль основных улиц.
- Проморгали мы с этим колхозом, Илья Михайлович! - Выходя из музея, я, так и быть, дал ещё один пас генератору позитивных идей. Может, всё-таки ещё сильнее раскрутится. Всё меньше мне достанется упираться. Да и не мастер я по части славословий.
- Это в каком смысле?
- Да не писали особо! Действительно, такой позитив! Просто редкостный, я вам прямо скажу. Небывало положительный пример! Мы бы так могли украшать им наши полосы! Это же не фактура - а дар божий! Просто списывай с него и получай гонорар!
- Кто это тебе сказал, что не писали? – Солидный, как прибавочный центнер социализма, Илья Михайлович повернул волнорез живота в сторону огороженного лёгким штакетником старого парка. - Подшивку нашу плохо читал. Писали мы об этом колхозе много, не меньше, чем о других хозяйствах. И очерки большие были о людях отсюда, мои, конечно. И репортажи со всех этих новостроек! Плохо ты о нас думаешь!
- Илья Михайлович, но с таким глобальным видением, как у вас, - я подчеркнул это почти искренне, - я и в самом деле ещё не встречал материалы. Вы просто уникум! И в самом деле - настоящий генератор позитивных идей! Таких на всю страну найдётся немного.
- Да? Ладно. Согласен. Может быть это и правда, чего уж там скромничать. Жизнь-то идёт вперёд, не так ли?! Всё меняется. Теперь я конечно многое вижу по-другому, чем даже несколько месяцев назад. Тогда сам ключ в подходе был какой-то суховатый. Писали как о деталях в контексте общего подъёма района. В том плане, мол, сколько в районе за последние годы было построено во всех хозяйствах, во всех населённых пунктах, сколько проблем решалось в развитии экономики и культуры. О том, каким образом колхоз имени великого Ленина, как ему и положено, первым достиг намеченных для всех рубежей социального преобразования деревни. Другое дело, что он на этих рубежах так и остался в гордом одиночестве. Один захватил плацдарм и один его удерживает. А мы в основном уделяли внимание отстающим, тем кто не нашёл путь к единственно правильной и верной цели. И радовались их свершениям, даже самым малым. А про плацдарм в будущем забыли. Теперь всё изменилось, расслоилось. Всё стало определённее. Центральный позитив со всего района сместился чуть ли не сюда лишь только. К этому плацдарму. Поляризовался он. Скучковался здесь, как флюс. Там минус, а здесь плюс. Да ещё какой! И всё более отходят они друг от друга. Неужели нашей стране нужно такое расслоение?!
О-о! Нет! Только не это!
Всё же стал, понемногу стал признавать мэтр отечественной публицистики районного масштаба и мою правоту. Пришлось ещё добавить. Но только самую малость, чтобы не переборщить. Пусть ещё немного - и сам выведет теорему, бестрепетной рукой повешенную на нас редактором и райкомом. Я-то всё-таки не могу знать всех тонкостей дела, в котором он давно собаку съел. Дьявол - в деталях! А они лишь избранным ведомы!
- Надо было детально, скрупулёзно показывать, как именно надо идти к этой цели! Именно на этом - совершенном - примере. Тогда и другого позитива не пришлось бы разыскивать с миру по нитке. А колхоз Ленина - наилучший для него запасник. Эталон. Кладезь, я бы даже так сказал. Вот только представьте, Илья Михайлович, скольких бы ошибок мы помогли людям избежать, вообще не слезая с этого хозяйства?! Трубя о нём денно и нощно?! Помогая этому плацдарму отбиваться от наседающего частного собственника.
Мне немного стало приятно, что Бусиловский даже вздрогнул от такой блистательной перспективы, поёжился и очень благожелательно посмотрел на меня, явно абсолютно соглашаясь со мной. Всё-таки раскрутил я его. Что ж. Полдела в кармане. Генератор сориентирован и подключен. Теперь осталось вытерпеть самое неприятное - встречу с местным руководством. Представляю, что и сколько нам будет напето всякой хреновины. А сколько надарено светлых образов и нетленных мыслей?! Интересно, блокнота хватит?!
Мы долго шли по и вправду широкой тенистой аллее, по обеим сторонам которой липы роняли вниз спелые серёжки-ягодки и шелестели сухие, лакированные тополя. По асфальту резвыми передовичками соцсоревнования попрыгивали ушлые воробышки, спорые и сановитые, словно московские инструктора, основательно забившие на эти края центральную вахту своей генеральной линии. Здесь всё должно работать только на неё одну. И не только воробьи, но и толстые червяки, вытаскиваемые ими из рыхлой земли газонов. Все были при исполнении. Все преисполнены осознанием великой миссии, все!
Пройдя немного по кольцевой дорожке, мы свернули вправо к другой аллее, ведущей в самый центр уникального поселения. И вправду некоего плацдарма в светлом грядущем раю. Да простит меня моральный кодекс и третья редакция программы партии!
Командование передовым отрядом скорого будущего района, а потом всей страны, разместилось в двухэтажном здании на восточном бережку асфальтового озерка площади. В этом храме власти оказался и сельский совет, узел связи, контора сельпо - все административные организации Веселого. Рядом - колонны и гипсовые скульптуры Дворца культуры. Тут же – столовая с вечерним рестораном, гостиница, торговый центр из нескольких магазинов, дом быта с ателье мод, парикмахерской, радиотелемастерскими. За дворцом культуры виднелось зелёное, явно поливное поле стадиона, в гаревом обводе беговых дорожек и двух рядов скамеек. А ещё дальше, за самим стадионом - длинное трёхэтажное здание средней школы.
Так вот ты какое - самое сердце заветного социально-экономического позитива для всей страны! Вот куда нужно двигаться, минуя всяческие там нехорошие наплывы частного собственничества! Вот ты какое - долгожданное чудо развитого социализма! Теперь начнём искать человеческие лица, свойственные ему по метрикам, уж давненько выданным партией!
- Видал, Витя… как люди… живут! – С пыхтением поднимаясь по широким ступеням административного корпуса, всё ещё планировал, парил в стратегических эмоциях неувядаемый публицист Илья Михайлович. Его тенор плыл здесь как в оперном театре.
- По всем статьям… наш райцентр перещеголяли ленинцы-весёловцы. Ты ещё в гостинице у них не был… Вся в ковровых дорожках, телевизоры в номерах, шёлковые покрывала, лаковая мебель. И тараканов даже нет. С досады все разбежались! Интурист, а не колхозная гостиница. И платить - всего полтинник в сутки, самое дорогое - рубль. С ума сойти!
Тут тенор явно на дискант срывался. Знать и впрямь всё этого стоило!
- Не может быть!
Сражён я был практически наповал. Не только дешевизной, но особенно отсутствием тараканов. Это было выше всякого человеческого понимания. Каким же надо было быть руководителем, так мощно всё здесь устроить, что даже тараканы добровольно раскулачились и ушли на выселки. Вывод: партия знает, на кого ставить, посылая корреспондентов обобщать и пропагандировать именно такой опыт.
- Увидишь. Всё-о увидишь! – Торжественно, почти угрожающе пообещал Бусиловский, взяв самую высокую из мыслимых нот, что означало лишь одно: туши свет, на кону сама правда-матка.
Тараканов и вправду не было. Ещё не видел. Факт. Зато всё остальное вроде бы есть. Тоже факт. Вот так! Чем не светлое будущее?!
Правление со всеми своими отделами, парткомом и комитетом комсомола занимало второй этаж. На дверях под стёклышками - таблички с лаконичными названиями отделов. В приёмной, разделяющей, или наоборот - соединяющей кабинеты председателя колхоза и секретаря парткома, сидела за солидными кипами деловых бумаг высокая пожилая женщина в очках. И работала! Ни себе чего! Я обмер. Неужели секретарь-машинистка?! Не верю. Увидев нас, старушка вдруг приветливо улыбнулась - и в самом деле – привратница, при исполнении. И не секси! Бывает же! Я даже слегка онемел.
- Доброе утро! Проходите, Илья Михайлович. Василий Сергеевич ждёт вас.
С ума сойти, она ещё и ненормальная вдобавок. Наверно из ума выжила. Потому и не секси! Сама приглашает. А где же обычные препоны в виде категорического: «Совещание!», «Он в поле!», «Планёрка!»? Мне даже расхотелось идти дальше. Может всё-таки посидеть пару часиков, подождать, пока вызовут?
Из столбняка меня вывел Бусиловский, дёрнув за руку, увлекая за собой, вперёд. Я на ходу всё оборачивался на секретаршу и никак не мог отогнать всё ту же идиотскую мысль - почему пожилая?! Девчат, что ли мало в этих краях?! Какая же приёмная начальника без неотразимых ножек в ажурных чулочках?! Явный же некомплект! Вот это номер! Перемудрили ленинцы. Наш позитив тут явно дал маху и того – откровенно и до неприличия зашкалил. Теперь даже пропавшие тараканы померкли. Ни классных девушек тебе, ни тараканов – да что ж это такое творится?! Главного-то и нет.
- Да она временная, успокойся! - Шепнул Бусиловский, видно уже решивший эту проблему. - Замещает. Светка на море упросилась отпустить, денька на три, дочку в волнах покупать, в солёных. Позавчера ещё уехала.
- Тогда ладно. Предупреждать надо было. Чуть кондратий не хватил. В таком случае идём дальше.
Честно скажу - сразу отлегло. Существуют же какие-то священные устои, которые никому не дано попирать! Даже самым генеральным линиям! Даже в самом рафинированном отстое!
Кроме Глушкова в его кабинете находился секретарь парткома - Григорий Степанович Захаров. Также невысокого росточка, поджарый, со скуластым лицом и глубокими морщинами у рта. Судя по трём рядам орденских колодок, из фронтовиков, да ещё наверно бывалых, то есть, реально воевавших, что уже редкость.
Оба поднялись навстречу, крепко пожали руки. Что сказать?! Мужики! Хватка вроде мужская. Может быть, вилять по околичностям не сильно будут. Не то рука бойцов писать устанет!
- Как отдыхалось, Илья Михайлович? - Спросил Василий Сергеевич, председатель который.
- Отлично! У вас не гостиница, а чудо! - Воскликнул Бусиловский. - Вы знакомы с нашим новым сотрудником? Замечательный парень! Чудо-журналист!
- И встречались, и по газете успели узнать. - Секретарь парткома Захаров добродушно улыбался, хорошо понимая Илью Михайловича. - Ваши сельхозники здесь в почёте, свои люди. Леонид-то чего не приехал?
- Он в основном уборкой занят. - Деликатно сообщил я, не особенно вдаваясь в подробности.
- А также практикантками! - Ревниво смеясь, добавил Бусиловский. - Как бы не окрутили они нашего холостого шкоду!
Глушков потянулся к бумагам и вежливо усмехнулся, высказав соответствующее пожелание:
- Пора бы ему и в самом деле остепениться. Всех девчат в районе терроризирует, дезориентирует, процент свадеб и без того падает… - И деловито продолжил. - Тут мы вам подготовили, что вы просили, Илья Михайлович. Посмотрите вот. Это справки по экономическим вопросам, а это - доклад к юбилею колхоза. Здесь больше истории, в том числе и как планы по отдельным годам выполнялись. Если ещё что нужно, спрашивайте. Сразу поможем.
Илья Михайлович величественно передал бумаги мне, как мелкому служивому писарю. Всё-таки умеет себя подать наш заместитель редактора, умеет. Соответственно и люди к нему относятся.
- Если не возражаете, мы это возьмём пока с собой, потом возвратим. Витя, ты пока посмотри-посмотри, там и по твоей части.
- Не возражаем, конечно. Берите, пожалуйста.
- Замечательно. Очень бы хотелось, чтобы вы чуть поподробнее рассказали о социальных преобразованиях в вашем колхозе. Мы с вами об этом на сегодня договаривались. Если честно признаться, нам как воздух необходим по-настоящему положительный пример замечательных социально-экономических преобразований в селе.
При этом сам великий мэтр Бусиловский достал блокнот и всем своим видом обозначил готовность прилежно законспектировать повесть о замечательно-положительных преобразованиях. Но только о них, ещё раз честно предупредил. Именно такие и нужны. О других писать не будет.
Стоило ли вот так, в лоб? Не знаю. Мэтрам виднее.
Честь начать захватывающую повесть неповторимого здешнего бытия по праву принадлежала самому председателю, заглавному творцу оного. Может быть, поведает он нам, отчего это все благодатные дожди и грозы, минуя посторонние хозяйства, прямиком шагают именно к нему, а не к кому-нибудь другому. Все остальные хозяйства просто мрут от засухи, а у этого, понимаешь, всё лучше всех. Мрут у него только тараканы. А секретарша, оставив вместо себя бабушку на хозяйстве, вместе с ребёнком спокойно в море купается. Сама природа работает на здешнего председателя. Чем это он её так прикупил?
Любимец гроз и гроза туземных тараканов откашлялся, испил из графина водицы, и начал, как ему и положено, издалека - интимно глухим, почти былинным голосом. Словно слабеньким громом, пока что из-за горизонта. Однако с первых же минут расчётливо прокатываясь почти что до самого сердца неискушённого слушателя. Сразу видно, заранее готовился, опытный партяка, даром что не престарелый, не ворошиловский стрелок, а сходу даст вперёд сто очков любому. Что ж, заехали и мы в твою райскую котловину, задушевный ты наш акын. Попались. Так что погнали, строкогоны! Новую звезду к зениту. Цоб-цобэ-э!
- Начало коренной Перестройки Солёной Балки было положено в прошлой пятилетке. К тому времени в колхозе научились выращивать хорошие урожаи и сумели их стабилизировать. На банковском счёте хозяйства появилось несколько миллионов рублей свободных средств. Колхозники также вскоре имели неплохие заработки. Это позволило им самим довольно быстро накопить вполне реальные личные сбережения.
- По нашим прикидкам, - уточнил парторг Захаров, - на сберкнижках сельчан было скоплено около двух миллионов рублей. Вот здесь-то и встал перед нами вопрос - как жить дальше. Деньги-то появились. Не проедать же впустую на голом месте?!
- Объявили общее собрание и спросили об этом колхозников.
Пошёл длинный, неторопливый рассказ, в сущности самопредставление удачливого притяжителя гроз, по совместительству главы хозяйства великого Ленина. Он нигде не говорил «я», но само собой подразумевалось, что на него-то и завязывалось как стратегическое, так и конкретное решение столь непростой проблемы. Поначалу мне и в самом деле подумалось, что вовсе не так прост этот вопрос оказался, как его мне разрисовывал завидущий Лукич Генералов.
- Для многих сама постановка вопроса как жить, имея такие деньги, прозвучала очень даже странно. Чего, мол, ещё надо? Жить, как до этого жили. Совсем же неплохо было - и нам хорошо да денежно и колхозу. Действительно, средний заработок нашего колхозника к тому времени составлял около 160 рублей. А у механизаторов, чабанов, гуртоправов превышал и две, две с половиной, и три сотни. В месяц. В перерасчёте на весь год. Семьи пока ещё крестьянские, по три-четыре трудоспособных, не меньше. Значит, семья зарабатывала в месяц минимум по пятьсот-шестьсот, а то и до тысячи рублей. Куда эти деньги девать? Питание в основном своё. У каждого и сад, и огород, и живность всякая. Вот и начали покупать всё, что на глаза попадёт. В очередь на легковые машины почти весь колхоз записался, за мотоциклами с колясками не так - малопрестижно. Спальные, столовые и кухонные гарнитуры валом повезли. Многих тогда небывалая и глупая жадность ко всяким приобретениям захватила. Покупали и то, что вовсе и не нужно в крестьянском дворе, вплоть до импортных турникетов и сварочных аппаратов на углекислоте. А уж о телевизорах, холодильниках и говорить не приходится. Транзисторы, велосипеды, мопеды у каждого пацанёнка завелись.
Универсальный отбойный молоток по фамилии Глушков сделал первую паузу, снисходительно дал нам дописать, и посмотрел на своего комиссара - так, мол? Может, теперь ты продолжишь?
- Да-да! Всё так. Тогда-то и начался страшный, частнособственнический сдвиг в сознании людей. Словно бы что-то ужасное затмило его! - Подхватил партком, но теперь с державной, обличительной интонацией. А может это он для нас, убогих, для убедительности громкого дурачка включил, чёрт их теперь разберёт.
- Будто волной какой-то захлестнуло колхозников и бросило в магазины. Честное слово, это походило на эпидемию. На сумасшествие. Пляску Святого Витта. Такое даже в самую жуткую смуту не бывает. Кое-кто из стариков, быть может, былое вспомнил. Извечная, но какая-то извращённая тяга крестьянская к своему добру, к богачеству проснулась. Кто-то и за военные и послевоенные годы навёрстывать упущенное бросился. Всё вспомнили, всё! Нашлись и бессребреники, которые по весёлой линии пошли, что ни день, то пьянки, да похмелье. На Руси всегда, как подметил ещё Некрасов: «На семью пьющую - непьющая семья»! Вот так примерно пополам и наше село раскололось. Одни - в богачи кинулись, другие спускать всё и соответственно на тот свет уходить в ускоренном порядке.
- Тогда начала рушиться трудовая дисциплина, основа жизни всей страны! – Вовремя подхватил эстафету переведший дыхание председатель. - Один гуляет - то именины у него, то поминания безвременно, ещё в прошлом веке, усопших родственников. Другой по магазинам в городе шарит, как гангстер. На работу и тот и другой - или опаздывают или вовсе не приходят. Все подряд внезапно оказались благородными чистоплюями. Даже распоследние их величества алкаши. Стали выбирать работёнку почище, да поденежнее. Интересы общего хозяйства и для тех и для этих, но по разным причинам, отодвинулись на задний план. Заработки при таком безделье, естественно, стали опускаться. Притом довольно ощутимо. А уровень комфорта не хотелось снижать. И тогда взялись сельчане домашнее хозяйство раздувать кто как мог, но для продажи его продукции не колхозу, не государству, а на рынке, в городе.
Птицу на базары поволокли, поросят, шерсть, парники да теплицы с автономными водогрейными котлами понастроили по дворам, чтобы ранние овощи выращивать на продажу. Ещё больше денег привалило самым ненасытным сельчанам. А поскольку никто от избытка добра не лопался, то ещё большее затмение нашло на наше село. Буквально как в старинной песне вышло: «Горе-горькое по свету шлялося И на наше село набрело!..». В самом деле смута какая-то!
Потом пришла новая волна частнособственнического помешательства. Многие ударились в строительство, да не в простое, а чтоб с выгодой. Отцовские и дедовские хаты на слом пошли, вместо них начали воздвигать целые хоромины в полтора-два этажа с мансардами, да верандами с половину футбольного поля. О самане и думать позабыли - цветной кирпич, армянский туф им подавай, дубовый паркет, карельскую берёзу. Тут этим застройщикам и вовсе не до колхоза стало. В правление многие шли не работу спрашивать, а строительные материалы, бульдозеры, грузовики выпрашивать. Всё больше и больше колхозников захлёстывала мода на такое комфортное строительство, на всевозможное удовлетворение всё более множащихся своих потребностей.
- Все бросились исполнять свои желания, даже самые затаённые, даже самые такие, о которых когда-то и помечтать не могли, а то и стыдно признаться было. Каждый сам себе оказался исполнителем своих желаний! Ещё бы не отвязаться! Не глядя ни на кого! Вот что самым ужасным оказалось в той ситуации! Потому что ясно было, что кончится всё это очень и очень плохо! К тому всё шло, к тому! Потому что партия стала терять контроль! Каждый, пойдя на поводу обвалившейся внутри его лавины желаний, рано или поздно стал бы исполнять их за счёт другого. Или искать таких именно исполнителей. На чужом горбу в рай въезжать!
Обычно чего-то существенного и вправду достигают только за счёт кого-то, а не сами по себе. Поэтому лавинообразная исполняемость желаний одного неизбежно окажется всё более безысходной неисполненностью желаний другого. Такого тупика мы ещё не видывали даже в самые отчаянные периоды своей истории! Даже когда Гитлер стоял под Москвой!
Ух ты! Вот это обобщение! Главное, какое оригинальное! Даже фюрера приплёл сюда. Этот парторг-фронтовик, если вдуматься, и в самом деле выдаёт совершенно убойные вещи! Сразу видно – в тылу никогда не отсиживался. Но вот таким ли радикальным оказался здесь рецепт выхода из столь безнадёжной задницы, талантливо обрисованной руководством колхоза?! Впрочем, наверно так оно и получилось, нашли такой рецепт, иначе бы руководители не хвастались достигнутым, не зазывали корреспондентов. Да и второстепенные симптомы похоже также подтверждают факт счастливого выхода из состояния вопиющей бесхозяйственности. Тех же цыган, как потом мимоходом выяснилось, тут давненько не видали. Забыли как выглядят.
Это могло означать только одно - как-то всё-таки прорвались братцы. Поскольку ни тараканам, ни цыганам здесь не удаётся поживиться тем, что плохо лежит. Потому что теперь не лежит. Хотя бы здесь, на отдельно взятом пятачке, в небольшом колхозе, но всё-таки прорвались наши люди в тоннеле к светлому будущему! Ну-ну, продолжайте! Пугайте дальше. Нагоняйте жути! Тем упоительнее окажется спасение. А может ещё и мы за компанию добежим до конца тоннеля и посмотрим на колхозников светлого будущего?! Вот была бы наверно хохма! Перевоспитавшиеся колхозники во главе страны!
- Если бы нам тогда не удалось остановить эту волну, если бы мы не справились с тем страшным затмением, с той смутой, рухнул бы колхоз, без всякого сомнения. Так понеслась на нас частнособственническая инициатива, до того попёрла, сволочь, что просто спасу никакого не стало. Поистине - девятый вал из сплошной гадости. Очень тревожная обстановка складывалась, просто необычайно тревожная. Действительно, куда хуже, чем в сорок первом году. Честно скажу, уж я-то знаю, видел, могу сравнить. Без преувеличения скажу и так - шаталась сама Советская Власть, вот как, шутка ли. Как никогда зашаталась! Вот и решили мы обсудить создавшееся положение на общем собрании. Конечно, сначала созвали коммунистов и сообща нашли всё-таки решение задачи. Увидели, как спасти ситуацию, как вывернуться из-под того, что на нас невзначай набрело, да так навалилось, что мы чуть концы не отдали.
Тут парторг глянул на председателя: ты чего, давай, подхватывай! Твоя очередь!
За тем опять не заржавело.
- Да-да! Мы нашли это решение! Нашли! Тягу к благоустройству, к богатой жизни погасить, конечно, было невозможно, да и нельзя стало. Что ещё будет повсюду - только бог и знает, не все ж смогут так как мы. А мы смогли. Только вот как? - спрашиваете. Чтобы победить, надо возглавить. Не правда ли?! Так и мы решили поступить с этим затмением, с кошмарным, поистине беспрецедентным наплывом гнусного частного собственничества. Мы решили зажечь эту тягу у всех без исключения колхозников и повернуть её на общее дело.
- Короче, пошли на поводу? - Удивлённо резюмировал побледневший Илья Михайлович. - У такого-то зверя?! У смуты, да ещё такой?! Вы что - обалдели?! Решили сами стать коммуно-капиталистами?! Вот тебе и позитив! Да за него нам с Витькой головы сходу пооткручивают! Пишущие машинки сломаются! Всё! Вы мне этого не говорили! Я этого не писал! - И захлопнул блокнот. – Так на следствии и скажу.
Даже лиловые пятна по бедному пешком пошли. Да уж, Илья Михайлович, именно так. Это вам не с красивой девушкой под густою ивой целоваться. Да с косами её тугими баловаться. Тут денежками серьёзными пахнет. Оторвут что не надо как пить дать. И для красивых девушек не оставят. Да и я, честно говоря, также не писал, заворожённый потрясающей картиной падения в ад частного собственничества прекрасного социалистического хозяйства имени Ленина. Правильно, прежде чем показать, как хорошо стало сейчас, надо же рассказать, нагнать побольше жути, до чего же плохо было раньше. Особенно при царизме в 1913-ом году. И чем хуже было тогда, тем лучше покажется наше время! Нарисованная картинка былого и вправду внушает трепет! Если ей поверить, да ещё приделать рожки, о многом можно задуматься, многое заблаговременно расписать и тем самым предвидеть. А потом предъявить неблагодарным потомкам. «Не той дорогой пошли, товаригищи!»
Вот как оно может произойти-то и со всей страной! Вот оно где и как прорвалось! Чёрт его знает, к лучшему или к худшему. Но - вот существует же. Значит, нужно принимать, как есть и думать, что и в самом деле со всем этим делать остаётся.
Так и что же теперь, сладкоголосые вы наши отбивные молоточки? Мы уже обделались от страху. Что делать дальше? Что же вы придумали, чтобы мы все поняли, как правильно действовать? На каком именно поводу пошли ваши продвинутые коммунисты у нехороших местных капиталистов?! Может как раз истинно по-ленински поступили - заняли у колхозных буржуев верёвку, взяли её в кредит, чтобы на этом же поводе их самих и вздёрнуть?!
- Да нет же! Не на поводу мы пошли! - Успокоил нас мудрый председатель ленинского хозяйства. - Наоборот, отобрали и взяли повод в свои руки! Чтобы постепенно удавить и эту гидру. Её же кишкой!
Замечательно. В самом деле, успокоил! Прямо от сердца отлегло. Даже не заняли верёвку-повод у односельчан, а тупо отняли! А потом удавили! Творческое развитие ленинизма. Знай наших!
- Слышали, как наиболее эффективно бороться с пожаром в лесах или на полях? Только встречным пожаром! - Продолжал успокаивать нас, видно давно всё досконально продумавший и рассчитавший Глушков. Ой, не случайно на него партия ставит, ой, не просто так! И в самом деле - кого угодно зарапортует и удавит этот пробивной толстолобик, новоявленный отечественный гибрид Хлестакова, Чичикова и Пришибеева, укажите только.
Впервые его тихенький рокочуще-былинный голос совсем перестал быть бесцветным, да вкрадчивым и внезапно зазвенел беспощадной генеральной линией «встречного пожара». Даже сверкнул непримиримыми эмоциями, аки молния во степи, мгновенно отсыревшей. Профессионал, что и говорить! Такое вот волшебное преобразование неприметного руководителя в настоящего Зевса, повелителя гроз нам предъявил скромный местный председатель. Прямо на наших глазах оземь ударился партийный оборотень. И сотворил чудо. Вот теперь-то стало понятно, наконец - почему именно сюда и тянутся все грозы. Да у них тут, оказывается, заглавный пахан сидит. Заместо матки в тутошнем улье.
- Дальше дело было так. Хотите строить? - спросили мы колхозников. Хотим, говорят, потупившись, ой, хотим. И не только строить! Правильно, отвечаем. Вот и хотите себе на здоровье! Мы даже всячески поддерживаем это ваше стремление и хотение. Потому что сами хотим. Солёная Балка и впрямь требует коренной и всяческой перестройки. Посудите сами. Из конца в конец двадцать два километра было. В распутицу даже ребятишек в школу на тракторных прицепах приходилось возить! Саманные дома и в самом деле обветшали до предела. Без центрального водоснабжения было не обойтись, да и без общей газификации. Эх! Как разговорились тогда наши колхозники, нас же принялись шерстить за то, что раньше не занялись всем этим строительством и переустройством.
Понемногу стали всё же прозревать. Тут мы им и выложили свой план, предварительно разработанный на партийном собрании. Строить по единому генеральному проекту, который закажем краевому институту. Создадим своё механизированное строительно-монтажное управление. Те, кто скопил деньги на строительство нового дома - пусть сразу сдают их в жилищный кооператив и осенью получают новенький, и по своему вкусу, и в соответствии с общим генпланом построенный дом. У кого денег не хватает - колхоз даст долговременную ссуду. А как быть, спрашивают, с асфальтированием улиц, с водопроводом, газом, а будет ли дворец культуры - теперешняя наша гордость, а что с новой школой, садом, яслями?! Когда, мол, их мы будем строить, если все деньги на строительство домов ухлопаем?
Вот тут мы помялись немного для вида, а потом и бухнули кое-кому прямо под сердце. Денег у колхоза на это не скоро хватит. Придётся ещё подождать лет двадцать, пока скопим то, что остаётся от выплаты заработных плат. А они, как вы сами знаете, всё время растут, иногда так просто удержу нет. Так что если в этом роде всё и будет продолжаться - то тогда канитель долгая, очень долгая. Подсказали, одним словом, намекая на фонд заработной платы. Колхозники сразу раскусили нашу хитрость. То есть, поддались сходу. Иван Горбанёв, один из самых многодетных работников, помнится, тогда первым вскочил и буквально набросился на нас: не мудрите вокруг да около, а давайте сразу отчислять с каждого на что надо - и на дороги, и на школу, и на воду с газом и на всякое прочее мирское дело. Не для правления это всё нужно, а для нас самих, для каждой семьи. Раньше, при царе, в земство, мол, так и было.
Тут нам больше вмешиваться не пришлось. Процесс пошёл. Консенсус учинился полный. Пошумели, прикидывая и так и эдак ещё с часок, и проголосовали как надо было: строить на отчисления. Экономист наш, Геннадий Крючков, с которым мы тоже заранее всё обмозговали, тут якобы чудо-способности продемонстрировал – у всех на глазах быстро сосчитал и «чуть-чуть» скорректировал выступавших. Не отчислять, мол, нужно на все эти благие дела, а скостить в среднем на двадцать процентов фонды заработной платы в пользу увеличения фондов общественных. Все дались диву от скорости и точности расчётов, но сразу согласились. Как мы и рассчитывали, проголосовали за пятнадцать процентов отчислений. Предлагали больше, получили сколько надо.
Так вот, с того правильно проведённого собрания и началось великое строительство, после которого Солёная Балка постепенно превратилась в нынешний наш Весёлый. Само название его - от нашей победы над той смутой, тем затмением, тем мороком, который получилось всё-таки удавить. Мы теперь ни в каком виде не «солёные». И даже не копчёные. Так-то!
Всё-таки стопроцентно универсальный отбойный молоток. Уж лучше бы по бумажке говорил. Хоть по объёму меньше бы вышло. И процесс лучше шёл. Веселее. Как всякое удавление.
Я почему-то не слишком впечатлился баталией укрощения частнособственнической смуты в весёлом хозяйстве Ленина. Уж больно просто всё как-то у здешних ленинцев вышло, словно у Дэн Сяо-Пина. Коммуно-капитализм сплошной! Причём капитализм, как раб, добровольно припахался на коммунизм. Он что - дурной?! Этот выкидыш и назвали «человеческим лицом» социализма. В принципе - почти та же иноходь, что и у Генералова, только более отрепетированная, более энергичная, более продуманная и нацеленная пока неизвестно на что. Но дыхание надвигающейся эпохи всеобщего беспредела чувствовалось всё то же.
Тогда я решил вбросить боковой запрос, слегка поработать на частностях, чтобы узнать «а шо потом-то було». Может удачливые предводители вместе с этим, заодно, хотя бы поглубже прояснят, как именно в хозяйстве Ленина всё-таки сработал столь разрекламированный ими генеральный принцип встречного пожара. Где эти пожары сошлись для последнего боя, в какой точке.
- А как насчёт двух этажей? - Спросил я, вспомнив Лукича, намереваясь столкнуть их обоих на встречке, хотя бы заочно. - Кое-кто говорит, что не очень-то охотно поселяются колхозники в таких домах. Всё прячут своё благосостояние по катухам, по привычке. Деньги не любят чужих глаз.
Глушков категорически не согласился:
- Кто говорит?! Покажите мне его, он села не знает!
Конечно, я Лукича не выдал. Этого-то он бы мне точно не простил! Чтобы Генералов, да села не знал?! Да скорее небо упадёт на землю, Кутулук вспять потечёт, а все раки из него во все местные трусы сами позалезают. Так что пусть уж лучше процесс столкновения противоположных председательских мнений всё же останется анонимным, то есть, как бы в абстрактном виде. Быстрее смысл появится.
- Неужели непонятно, что разницы нет?! - Горячился повелитель гроз. - Вы же видели, Илья Михайлович, что хоть многие дома построили в два этажа, но квартиры в них вертикального профиля. У каждой семьи и первый этаж есть и второй. Если бы были только дома, кое-кто быть может и отказался от второго этажа. Однако наши колхозники не испытывают никаких городских неудобств. Квартиры полностью изолированы друг от друга, имеют отдельные подъезды. От города взято лишь то, что каждому нужно - центральное отопление, газ, водопровод, светлые, удобной планировки комнаты с просторным балконом или лоджией на втором этаже и верандой на первом. И от сельской жизни сохранено то, без чего крестьянин не мыслит своё существование - рядом с домом, прямо у порога на семью выделено по десять соток поливного огорода и сада. Есть небольшая кладовая с погребом, гараж, а за пределами посёлка для желающих на специально выделенных участках - помещения для домашнего скота и птицы, водоёмы, луга для них. Приходится, правда, иногда вести разъяснительную работу: кое-кто не желает теперь держать живность, якобы какой смысл, если и мясо, и молоко, и яйца можно по себестоимости купить в колхозном магазине. В другую крайность ударились. Но это дело оказалось куда поправимее. Вот только с кормами как следует наладим производство.
Илья Михайлович облегчённо хлопнул ладошею по столу. Теперь сошлось! Проехало. Долго же его это мучило! Зато вот такой вариант коммуно-капитализма его отныне вполне устраивал. И сдаваться никуда не надо было. Теперь он снова подписывался под «этим делом». И задание партии будет выполнено и совесть останется чиста! Много раз виданный, но ещё раз прочувствованный им процесс превращения Солёной Балки нашего угрюмого прошлого в светлый городок будущего с человеческим именем Весёлый опять, в который раз, чрезвычайно впечатлил его. А может и вправду он чего-то недослышал в прошлые разы? И не так всё страшно на самом деле. Но состоялось-таки?! Наши опять победили?! Неважно, каким путём и с каким счётом! Нашли же «что-то гораздо более значимое, чем банальные заработки»! Ставшее настолько внятным и понятным, что даже поэты прозрели! И никто при этом ни девушек красивых у них не отнимал, ни ивушек густых. Ни даже тараканов в голове. Ура-ура-ура! Гип-гип!
- Клянусь - всё это сущая правда! - Вновь помчалась навстречу светлому будущему расстреноженная поэтическая мысль. - Свидетельствую - сам видел… Братцы, примите меня в ваш колхоз! Тряхну стариной! Недаром он имени самого Ленина! Оправдали вы его, всё-таки оправдали! Имя, имеется в виду.
Ну вот. Другая крайность. Опять сорок пять. Я-то думал, что прозревший опять прослезится или окончательно сорвёт голос, столь сильно пытаясь тряхнуть своей, всё никак не отваливающейся стариной.
- Стихи брошу писать, сколько можно, уж и чавкать ямбом начинаю. Лучше быкам хвосты пойду крутить, на всё согласен. Надо же - и тишина, покой, и все удобства. Всё лучшее из городской и сельской жизни в одном букете! С одной стороны, водопровод, телефон, телевизор, газ, простите, унитаз. С другой…
- «…Девушка красивая Под густою ивою»… - Невинно и несколько разочарованно продолжил я. Вот оно, умопомрачительное представление поэта о счастье - с одной стороны девушка красивая, с другой – продвинутый колхозный унитаз! Класс! Да никакой он в сущности не мэтр! В лучшем случае простой советский сантимэтр. Разве можно столь жёстко и однозначно относиться к главным прелестям жизни, ставя их практически вровень?! Девушка-то гораздо выше! По крайней мере, мне так кажется. Пока.
- Слилось-таки! «Вершат свои дела Село для города, А город - для села!» - Свирепо покосившись на меня, всё-таки продолжил воспалённый поэт бросаться прекрасными образами генеральной линии партии, намереваясь во что бы то ни стало, но всё-таки опасно вытрясти из своей старины заветное счастье, записавшись в здешний колхоз. - Всё сбылось, как в сказке. Даже в раю такого, наверно, не бывает!
Херувимы за спиной наверно похватались за животы от смеха.
Тут партком и правление светлого будущего глубоко задумались над этой необычайно свежей мыслью. Пришлось срочно не дать поэтической коррозии разъесть их неискушённый в таком деле разум.
- Как же тогда с презренной зарплатой? Что конкретно имеет рядовой колхозник? – Въедливо развивал и развивал я боковые линии, да так, что наконец даже немного охладил миграционный пыл самого Бусиловского. - В жизни за всё же нужно платить. Как ни странно. Чем больше желание, тем выше и цена за него. Девушки красивые не больно-то на маленькую зарплату согласятся! Даже в хоромах. Поверьте, уж их-то я знаю. Вспомните старушку с разбитым корытом?! Остановилась она на дворцах и усадьбах?! Исполнение девичьих желаний только начни! Потом не остановишь! Не будешь знать, куда спрятаться!
- Да? - Мгновенно скис заместитель редактора. - В принципе всё так, это правда. - И вопросительно посмотрел на весёлых ленинцев - мол, ну-с, братцы, выручайте от этого казуса. Без девушки нам никак-с! Цейтнот-с! Наконец-то и поэт понял, что в таком скоромном деле трясти стариной крайне опасно. Ничего всё равно не получишь, а отвалиться и вправду может запросто. Хорошо ежели под ивушку густую, а если прямо куда не надо?! Мимо девушки под ивушкой?! А та ещё и смоет "недрожащей рукой"?! …О. как вы прекрасны в этом вечернем туалете!
Тем временем я продолжал и продолжал развивать контрнаступление. Решил отбить великим отбойным молоткам всю их победную эйфорию. Может всё-таки у них первых отвалится?! Если не показная эйфория, то хоть что-нибудь более-менее существенное для наших целей и задач.
- Если за твоё проживание в раю не заплатит ближний твой или добрый дядя, то спрашивается - кто будет платить? Ничего из ничего не бывает! Так сколько в вашем раю остаётся людям на прожитьё? Только реально? И только честно!
- В среднем сто, сто двадцать рублей на трудоспособного. - Бросив думать, совсем уж косо глянул на меня председатель-боровичок, мол, чересчур энергично копаешь корреспондент, спокойней надо, спокойней.
– Считаете, мало?
- Сами-то колхозники как считают? - Осторожно засмеялся Бусиловский, явно рассчитывавший при всём ещё и на райскую зарплату. Хотя бы для девушки красивой, которую он и сам знал как облупленную.
- В «Колосе» зарплаты в полтора-два раза выше. Как минимум. Не упрекают вас за это?
- А с чего упрекать? - Опять неприятно удивился председатель и лукаво сощурил почти ленинские свои брови. Точнее, по мере непредвиденного усложнения интервью - всё более ленинские, ой, мама.
В самом деле, зачем ему признаваться, что именно считают в действительности колхозники, да и в состоянии ли они теперь о чём-либо адекватно судить и что-то считать. Он же не признается, для чего именно заплетал мозги колхозникам, чтобы они действовали строго по его плану! Такой заговорит кого хочешь, за что угодно проголосуешь, лишь бы председатель отвязался. Этот же хитрец будет потом скромно указывать - мол, не я всё сие сотворил, это они сами попросили. А я, мол, лишь простой исполнитель той воли народной. Не мог пойти супротив.
Такой вот несчастненький попался начальник, сам не в себе от столь непосильной ноши великого преобразования, которое ему просто-таки навязали.
- Не мы же им скостили заработки. Они сами это предложили и сами приняли решение, причём, единогласно. Им не на кого пенять. Все подписались. Но, между прочим, никто не жалеет. В нашем клубе были?
- Во дворце культуры, - важно уточнил Илья Михайлович. – Как не быть - был. Очень даже хорошо там. Потрясающе!– И неуверенно примолк, очевидно, подыскивая рифму, а может и сомневаясь, так ли уж там потрясающе на самом деле. И пойдёт ли туда его девушка, если она есть, конечно.
Заметив, что притомившегося председателя теперь обуревает желание дать нам в рифму потрясающий пинок под зад, тут в дело опять вступил комиссар, партийный предводитель ленинцев Весёлого. Не случайно же партия остановила на этом деятеле свой глаз, приставив надёжный, проверенный в боях кадр к вероятно прорывной фигуре.
Парторг поднялся, словно чапаевский комиссар правильно расценив ситуацию, подошёл к окну, за которым утёсом высился куб дворца культуры, окружённый куртинами молодых берёзок, голубых елей и броскими прямоугольниками цветников. И, естественно, подобающе обвёл всё это рукой. То есть, величественно и театрально. Как себя подашь, так тебя и увидят, какой же комиссар не знает настолько азбучной истины?!
- Это мы по старинке клубом его называем. Вы должны были обратить внимание, Илья Михайлович уж точно обратил, - это была шпилька в мой адрес, - что при нём работают семилетняя музыкальная школа, в которой преподают и специалисты с высшим образованием и даже два человека после консерваторий. Там же - балетная студия и студия изобразительных искусств. Согласитесь, это о чём-то говорит. А больницу нашу видели? То-то, что не успели. Колхоз не только построил её, но и закупил первоклассное оборудование, взял на своё содержание всех врачей, весь её персонал, кстати, довольно молодой по возрастному составу. Но текучести там нет. Теперь, если кто захандрит, занедужит, никуда не нужно ездить. Свои, проверенные, колхозные есть - хирург, стоматолог, терапевты, невропатолог, гинеколог. А кому курортное лечение требуется, так и это есть. В Ессентуках и Сочи на кооперативных началах имеем собственные палаты в тамошних санаторных комплексах.
Такой позитив, как и негатив, остановить не представлялось никакой возможности. Раз начавшись, мог продолжаться бесконечно. Как и всякий процесс. В жизни вообще, если уж что прорвётся, лучше отойти в сторону. Пусть само иссякнет. Я наконец придумал, чем же всё-таки можно в приличных рамках расколоть хитроумный план весёлых ленинцев вывести своих людей в достойную жизнь, но без позорной гонки за материальными удовольствиями. Заставить их по-настоящему признаться.
- Ещё вопрос к вам: как с кадрами? Есть ли в колхозе работающие по найму?
- По чём, по чём? Ах да, по найму! - Кокетливо сообразил прикинувшийся глухим душка Глушков.
Из его райского, весёлого далёка такие грустные мерзости, как найм каких-нибудь там чабанов, конечно, не сразу-то и разглядишь, да и разве упомнишь их. Он даже презрительно фыркнул, вновь подозрительно на меня глянув, как я мог о такой гадости спрашивать – бр-р.
- Вон что… Хм. Нет, шабашников не держим, ни к чему они нам. В колхоз, правда, многие просятся из других сёл и станиц, но в нашем хозяйстве свободных вакансий нет. Своих людей вполне достаточно. Впрочем, для Ильи Михайловича можем сделать исключение. – И глянул на Бусиловского.
Однако тот тактично промолчал, потому что явно сбил себе аппетит превращаться в колхозника. Кто ж его тут напечатает?!
Всё-таки они меня достали своей говорливой ангелоподобностью, херувимы перестроечные! Сначала всё было очень-очень плохо, а потом всё стало очень-очень хорошо. И всё до единой капельки за собой подтёрли! И крышкой накрыли, чтобы не пахло. Вон даже банальные заработки у них никому особо не нужны стали. Накушались люди до упора. Успокоились. Просто так теперь живут. На минималке. Как жаворонки в небе. Это в эпоху-то капитально всем наступившего на морды человеческого лица социализма! Здорово подготовились, черти, что ни говори! Ещё скажите, что у вас даже масла никто не ворует! Наверняка у здешних младенцев с их правильно очеловечивающихся личиков никогда не сходит счастливое выражение, даже когда обделаются. И этим здесь всё повидло! В самом деле, зачем теперь ленинским колхозникам яростная частнособственническая гонка, обуявшая всю страну? Такого, кажется, даже в «Кратком курсе истории ВКП (б)» не бывало! Даже у Бухарина с его «Обогащайтесь!» Действительно, весёлые ленинцы! До чего лихо разделались с сермяжной правдой бытия! И в самом деле, хохму откололи, что надо! С заново пришитой стариной.
- Значит, рай в отдельно взятом местечке соорудили. Отгородились от мира, от всей страны. Посторонних не пущаете к своему весёлому столу! Крошки с него и те зажилили. А страна теперь погибай?! И это-то вы считаете примером для всех?!
Однако мою ехидную констатацию отбойные молотки, не пожелавшие стать отбивными, пропустили мимо ушей. Больше не дали ломать им удовольствие изливаться, как хотелось. Таким образом, меня эти ленинцы Весёлого просекли окончательно и стали откровенно игнорировать заезжую контру. Излюбленный приём всякого начальства, когда ему что-то или кто-то не нравится и оно не может сразу открутить ему голову. Нормальная полемика, здоровая дискуссия исключены на корню! Нашим ленинцам теперь хоть что скажи, - ничего не услышат. Этому их и учили в ихних партшколах. Я для них словно бы выпал в параллельный мир. Наверно и правильно, что отгородились. Потому что я уже насытился всем этим, неудержимо всплывающим.
- А молодёжь? - Благополучно подхватил, заполнил свято место Бусиловский.
- Молодёжь никуда не уходит. Честно. - Оба руководителя образцово-показательного социально-экономического позитива теперь работали только на Илью Михайловича. Понятно. Старый конь борозды не испортит, даже когда только что из-под густой ивушки оторвался. Или вывалился в полный аут прежнего зазеркалья.
- Из армии, с учёбы в городах все домой возвращаются. Запишите себе, Илья Михайлович, эту цифру, впрочем, она и в справке есть: сорок четыре процента наших колхозников в возрасте до тридцати лет. Чаще всего механизаторы, операторы на фермах, наладчики, слесари, механики, мастера. На них, собственно, весь колхоз держится. И знаний у молодёжи хватает, почти у всех среднее образование, и энергии, и инициативы.
«А вместо голубей на заборах у них индюки сидят!» - хотелось добавить из Райкина, но на этот раз я промолчал. Теперь бы уж точно перебор вышел. Ещё расстреляют, а потом доложат, что я сам на себя руки наложил. Ладно. В самом деле – бог с ними, честными контрабандистами. Гонорар-то и в самом деле от этого не увеличится.
В целом записали мы с Ильёй Михайловичем почти всё. В общих чертах, конечно. Однако икая от мути в головах, явно перебрав того, за чем приехали. Вообще, когда слишком хорошо - почти всегда нехорошо. Иногда даже совсем нехорошо. Это и Илья Михайлович, бывало, часто повторял, вслед за Лёнькой, впрочем, сам для себя почти всегда поступая ровно наоборот.
Отбойные ленинские агрегаты всё не останавливались и не останавливались. Свечерело, а их как заело, бедных коммуно-капиталистов. Всё давали и давали нам интервью, дарили идеи и образы, мерцая в полумраке кабинета мертвенными человеческими ликами. Наверняка давали бы они его, даже если бы мы, к примеру, убегали. Догнали б - и дали! Но теперь больше, конечно, Илье Михайловичу доставалось. Его-то всегда не одни только девушки уважали. Видно, очень надо было весёловцам всё это балабольство. Явно на взлёте чувствовали себя ребятишки. Тут что угодно шло у них в топку, даже интервью районной газете «Авангард». Лишь бы любой ценой раскрутиться. Казалось, что они не в силах были совладать с самими собой. Процесс, неистово трубя, буквально рвался из-под них во все стороны и как раненый слон мощно нёс их на своей вздыбившейся спине. Не соскользнёшь теперь, если бы и захотел. Но они и не хотели!
- Да, энергии и инициативы у молодых хватает с избытком! - Авторитетно и с прежним напором подтвердил партийный вожак весёлых ленинцев. - Потом ребята новой идеей зажглись. Свой мотодром хотят построить. К нам приходили, а мы что?! Голова, - парторг кивнул на председателя, это он, оказывается, был голова, - денег им ни копейки не хотел давать, опасная, мол, затея.
- Да не хотел. - Подтвердил голова, утвердительно мотая головой же. - А потом дал. Всё равно, черти, гоняют, не углядишь за ними. На мотодроме своём хоть сами будут биться, а на улицах того и гляди старух да ребятишек давить начнут. Техничная молодёжь пошла. Не дашь, раздавят. И, главное, всё по-современному, организованно делают. Конструкторское бюро своё создали. Там такие лёвы-королёвы, иного нашего дипломированного специалиста переплюнут. Чего там только ни вытворяют! Дельтапланы какие-то выдумали, картинги для малолеток, гончие машины, то есть, гоночные. Потом - катера на подводных крыльях – и это для наших-то озёр. Чую, так скоро и до самолётов дойдёт.
Неужели их самих этот лубочный, картонный рай ещё не достал?! Неужто им самим не пахнет?! Понимаю как есть - подготовили позитив для взлёта персонально Глушкова, тупо всовывают его даже в районку, во все другие дырки и щели. Но мера-то должна была быть?! Вот-вот договорятся до того, что столь счастливо прозревшие ленинские колхозники скоро на персональных самолётах будут на рыбалку мотаться куда-нибудь на Мальдивы. Нет, здесь социализм явно пере-развитой получился, даже не коммуно-, а чистый капитализм. Со сверх-человеческим лицом. Пора прикрывать лавочку. Иначе этот наш Дэн Сяопин с грозовой отметиной далеко зайдёт. Такого наворочает, десять Гитлеров не сумеют.
- Дошло и до самолётов. – И в самом деле хохотнул секретарь парткома, по-прежнему прочно не глядя в мою сторону. - Мой младший лоботряс над чертежами по ночам сидит. Чего, спрашиваю, маракуешь, Эдисон небитый? Мускулолёт, отвечает, думаем сделать. Что это, удивляюсь, за штуковина будет такая? А такая, говорит, будет штуковина, что ни бензина, ни керосина она у тебя не попросит. Сядешь, бесплатно нажмёшь на педали, но только в полную силу, - и пошёл себе в воздух!
Так и есть. Эти херувимы новой эры уже повсюду взлетают. Как интересно-о! Процесс и в самом деле не просто пошёл, а раскочегарился не на шутку. Нового ихтиозавра уже не остановить, до того расщёлкался клювом бывший толстолобик. Так что пора. Теперь - точно пора. Опять делать ноги. Пока и их, вслед за мозгами, не оттяпали мощные челюсти того ящера с ленинским весёлым же прищуром.
Вообще, чем продолжительнее, насыщеннее бывают беседы, тем меньше желания остаётся их продолжать. Да и вообще желания. Они его в принципе, на корню истребляют, так что потом и исполнять нечего. А порой и нечем. Чем больше цепляешься за прежние мысли, тем меньше получается за что. Поэтому когда нас всё-таки позвали на «товарищеский ужин», может даже на пять звёздочек, к своему, теперь ленинскому Трифону, впрочем, для нас наверное всё-таки на три звёздочки - отказ с нашей стороны получился не столько дружен, сколько на редкость искренним. Там, за тремя звёздочками, всё бы опять началось сызнова. Меня бы стошнило сразу! Подозреваю также, что нам за всё пришлось бы и платить. И хорошо, если по местной таксе, а не с ресторанной наценкой. Капиталисты же, мать их! В смысле социалисты с человеческим лицом. В наших краях других капиталистов отродясь не бывало!
Обидным всё-таки показалось другое. Весёлые ленинцы особо и не настаивали на своём предложении. Наверное у них действительно всё до того хорошо просчитано, что даже своего собственного Трифона жмоты не завели. Сама экономическая и даже идеологическая надобность в нём отпала. У них у всех теперь всё появилось и всем ничего не надо! Аж оторопь берёт! Жизнь достигла-таки здесь своего апофигея! Такого даже у настоящих херувимов не бывает. А тут вот он, есть. Сидит, жабры раздувает, клешнями щёлкает. Ещё и в трусы к тебе хочет. Что бы это значило?! Интересно-то как и вправду!
Взяли и вот просто так отпустили, пустыми. Корреспондентов?! Дав, и не просто дав, а буквально всучив изматывающее интервью. Всё сделав для того, чтобы оно правильным, то есть, как им одним нужно, вышло?! А потом просто так взять и отпустить, ничего не дав самим, даже не помазав сладеньким на дорожку?! Нет, по новым временам это чего-то да значит! Это до какой же степени у наших общественных скотоводов окрепла уверенность в том, что с нами у них всё равно получится как надо?! И покупать не стоит. Без этого напишут, что и как велено. Позвонят Кузьмичу и дело в шляпе!
Итак, мы пошли и пошли себе, как дервиши, накормленные едой для собак падишаха. Повесив головы, - прежней, уже осточертевшей аллеей, пустынной внутрирайской рокадой - туда, вдаль, в никуда. То есть, к себе на родину.
Илья Михайлович, поникнув как сдутый лютик, даже перестал восхищаться всем подряд, не будучи в силах осознать произошедшее. Ладно там журналистов обидели! Но не налить поэту - это и в самом деле дичайшее, поистине невероятное кощунство! Я бы даже сказал, варварство или преступление! Как можно было до этого докатиться в своём реформаторском угаре?! До сих пор не понимаю!
А если бы мы были из райкома партии? Нашёлся бы тогда Трифон?! Сразу нашёлся бы или с подтанцовкой?! Сходу ли подхватили бы нас под белы рученьки, повели в неведомые хоромы пробовать невиданную рыбку или шашлычок под неопознанный ещё коньячок - или всё-таки чуток повременили, помурыжили, закладывая отвлекающие застенчивые виражи?! Например, на мускулолётах для форсу покатали? Где же тут на самом деле пролегает граница образцово-показательного, райского позитива и реальной жизни? Развитого социализма с «человеческим лицом» и самого обыкновенного вислоухого капитализма?! Руководители расписанного нам эталонного социально-экономического позитива так и не признались в этом.
Так и не предъявили нам своего Трифона Трифонов, который у них наверняка хранился в самом заветном месте подобно Кощеевой смерти внутри ленинского бюста. Потому и не водили к нему кого ни попадя. Тайна сия и теперь глубока есть. Вот кому наверно даже сам местный притяжитель гроз поклонялся! Тайно, ночью, входил в пещеру под колхозным клубом или своим кабинетом и полз на коленях, полз, воздевая руки навстречу своему непостижимому божеству, своей неугасимо рдеющей и лукаво щурившейся мамоне. Тому, кто на самом деле крутит колесо фортуны для каждого. Кто охраняет все пути к спасению души. Кто всегда заседает рядом с Древом жизни, то есть, деревом желаний. Чётко решает, кому, сколько, как. Но главное – когда. И кто всегда для отступников и сомневающихся возит за собой колесницу богини возмездия, Немезиды. А уж за той никогда не заржавеет.
Итог нашего пребывания в Весёлом оказался невесел. То есть, вполне будничен и вполне предсказуем.
Набрали мы в легендарном колхозе имени Ленина всего что только можно было набрать. Всего-всего, что у них там повсплывало, наплыло и сплыло. Теперь готовы были завершать собственный процесс перелопачивания всего этого в текст. Начинать черпать из поистине бесценной, в смысле бездонной сокровищницы. Из записей в рабочих блокнотах, из справок, из отчётов парткома, из докладных председателя в районные учреждения. И из прочего, мягко выражаясь, мусора. Вот всё это красивое добро мы спокойно и напихаем в своё будущее великое произведение газетного жанра. Одновременно обработаем и придадим ему все необходимые, то есть, предписанные формы.
Несмотря ни на что, даже на то, что Илье Михайловичу не налили на посошок и не взяли его в колхоз, мы всё равно оставались абсолютно верными технологической правоте своего производственного процесса. Не потому, что так нам приказал Кузьмич. Вернее, не только потому. А оттого, что этот процесс другим быть просто не мог и надо всегда играть по его правилам. Оттого, что главная задача газеты всегда и повсюду оставалась прежней. Мы её никогда не забывали, даже в самом страшном сне не мельчали, не мазались в суете - чётко сработать на конкретного человека, но не абы какого, а на которого укажет партия. Теперь вот будем подвёрстывать под него все столь «счастливо найденные» показатели его хозяйства. И уж яснее ясного – как и куда скажут, подвёрстаем на отведённом развороте. Комар носа не подточит. Всё остальное останется вторичным. Народ же подумает, мол, «ученья идут», что именно так передовой опыт для него обобщают. А это мы на самом деле ещё одного чинушу наверх потащили. По команде райкома или даже кое-кого повыше.
Так что ощущение нескончаемого предгрозья так и не покинуло меня. А наоборот - усилилось. До предела. Чем-то всё это должно будет закончиться! Как всегда, вряд ли хорошим. Симптомы конца, окружающие зарницы иногда становились видны и при солнечном свете. Заманули их к нам капитально! Или они нас! Как татары в Дикую Степь. Скоро, совсем скоро положат на нас, давно вязанных-перевязанных, новые доски, красивые и толстые - и как примутся опять пировать да косточки сверху подкидывать на пропитание! Так что ещё вспомним прошлую жизнь и горько-горько пожалеем.
Глава 15. Схватка в камышах
Возвращались мы на следующий день. Не торопясь, совсем не торопясь возвращались, фактически трусцой. Дело в том, что на мотоцикле Илья Михайлович всегда чувствует себя, как сам признавался, не в своей тарелке. Потому везти его следовало со всеми предосторожностями, как зеркало огромного телескопа. Да к тому же очень капризное зеркало, нынче тем более капризное по случаю не слишком пышных наших проводов. Судя по всему, из-за этого Бусиловский сейчас крайне раздражителен, непрерывно вертит головой, напряжённо присматривается то ко всем встречающимся на пути подозрительным колдобинам и поворотам, то к моему также неспокойному и оттого ещё более подозрительному лицу - а не собираюсь ли я полихачить или устроить ему ещё какую-нибудь пакость. Наука от Лёньки! Этот фрукт однажды, ещё до того, как я осчастливил своим появлением редакцию, напугал Илью Михайловича до колик.
Поехали они тогда на пару за раками на Петровские пруды, хрен ти куда - километров за тридцать, заодно рыбки половить, если клёв будет. Тогда ещё дождь накануне пробежался по окрестностям. По всему грейдеру стояли лужи, но мотоцикл, на котором только что заменили резину и на котором тогда ещё разрешали ездить заведующему сельхозотделом, шёл хорошо. Лёнька, вообще неспособный, как известно, ездить тихо - какой русский, да ещё журналист, не любит быстрой езды? - крепко поддал газку.
Трёхколёсный аппарат на предельном форсаже с рёвом, с подскоком обрушивался в залитые водой ухабы, те фонтанировали и тут же грязевыми потоками кропили головы лихих седоков. Крепенько ухватившись обеими руками за скобу в коляске, как вот сейчас, Бусиловский, бледный от переживаемых глубоких чувств, по-медвежьи, но фальцетом, ухал при каждом толчке и истерично орал, требуя немедленной остановки. Лёнька в ответ ещё больше добавлял газу и кричал в оправдание, что тише ехать никак нельзя, иначе они непременно застрянут и будут ночевать в луже.
«Не бойтесь! - Утешал. - И держитесь! Невесомость будет, как на орбите. А вот теперь, если захотите, можете совершить выход в открытое пространство. Пожалте вам!»
Мотоцикл на пригорке взлетал гордым птеродактилем и, пролетев энное количество метров по воздуху, грудью таранил очередную лужу. Илья Михайлович, действительно совершив кратковременный парящий выход из коляски, всей своей массой до отказа сплющивал шины на всех колёсах, отбиваясь пухлыми ладонями от грязных волн.
Остановился Лёнька километра за два до прудов и, как сам утверждает, поставил неофициальный мировой рекорд в беге метров на двести с препятствиями. Он так убегал от Бусиловского, разъярённого и мокрого, толстяки и вправду иногда удивительно проворно бегают. Помирились они только на прудах, куда замредактора принципиально дошёл пешком, не соблазняясь ни на какие Лёнькины уговоры сесть в коляску и клятвенные заверения никогда не превышать скорость более пешеходной. Однако назад они доехали спокойно, умиротворённые хорошим рачьим уловом. Раз десять трусы заправляли этим деликатесом, полный багажник набросали. А вот рыбки натаскали тогда маловато. Говорят, клевало не так, чтобы очень, мелочь в основном, обычный удел районщиков. Но всё равно, рассказывал мне Лёнька, Илья Михайлович и ею восхищался. Какая-никакая рыбёшка попадётся, Бусиловский сначала её в носик целовал, потом откусывал ей хвостик и бросал в общий садок, свой улов метил таким образом. Но самую крупную рыбку складывал в баночку из-под майонеза. Немало такой обкусанной сельдявки и поныне сушится на проволоке во дворе поэта. Его обычный гонорар с рыбалок.
С тех пор Илья Михайлович с Лёнькой на мотоцикле не ездил. И вообще плохо относился к верховому транспорту.
Ко мне, как к водителю, он поначалу тоже отнёсся с подозрением и в каждом толчке мотоцикла, даже в вибрации от двигателя, усматривал с моей стороны нехороший умысел. Когда на дамбе Весёловского пруда нам пришлось потрястись в хвосте пыли и копотного солярного перегара по довольно узкой дороге вслед за гигантским камазовским автопоездом, Илья Михайлович брезгливо морщился, воротя крылья своего нежного рыхлого носа:
- Отстань от этой вонючки!
- Нельзя! - Доступно втолковываю ему, пользуясь тихим ходом и хорошей слышимостью. - Сзади нас, посмотрите, ещё несколько таких же машин и нам всё равно придётся глотать пыль и нюхать чей-нибудь хвост. Что тут поделать, такова жизнь! Всегда впереди чей-то хвост! И есть выбор - либо под него, либо держать дистанцию. Но всё-таки не слишком большую, чтоб других вперёд не пропускать. Точнее, чтобы они не успели прорваться.
- Тогда, философ, езжай вон там! - Он показывает на левую сторону узкой, двухрядной дороги. - Не видишь, что ли, там и булыжников поменьше и колея ровней?!
Я нервно хихикнул и промолчал - навстречу нам всё время шли какие-то машинки. Были там и красненькие. Этим только попадись на встречной, никак не увернёшься!
- А я тебе приказываю! От имени редколлегии! - Разозлился Бусиловский. – Ты нарочно едешь по ухабам и в пыли, это тебя Лёнька подговорил, я знаю.
Приказание поэта, даже отданное от имени редакционной коллегии, я всё-таки не выполнил. Вот взял на себя такую смелость. И тогда Илья Михайлович безнадёжно пригрозил доложить редактору о наших с Лёнькой кознях против него. Что с такого возьмёшь?! Как в нём уживаются глубокие знания жизни, поэтическое чутьё, хваткий ум журналиста, наконец, великий тенор - с почти детской наивностью и непониманием, а скорее иногда капризным нежеланием понимать элементарнейшие вещи и вещички. Однако затем, когда мы всё-таки обошли всех, а потом и вовсе свернули в сторону, на ровной и пустынной дороге Илья Михайлович повёл себя куда цивилизованнее. Не требовал ехать, как ему хочется, и прежде всего по встречной полосе, даже перестал демонстративно охать на каждом ухабе. Но я и не гнал. А именно - не торопясь, трусцой доставлял Илью Михайловича из пункта Б в пункт А. Транспортировал самую важную деталь нашего районного общественного телескопа. Да мне и самому по себе хотелось тихо и мирно катиться в благостной невесомости, в безветрии и хорошо слышном хлопанье пыли под колёсами.
Когда мы откатились на совсем уж изрядное расстояние от образцово-показательного Весёлого, оторвались наконец и от этой геомагнитной аномалии, и по обеим сторонам дороги неспешно завращались крытые ячменём и пшеницей поля других хозяйств, отчерченные друг от друга лесополосами, поэт-газетчик окончательно стал человеком. Удовлетворённо отметив, что я не прибавляю скорости и веду себя вполне лояльно, он и вовсе успокоился, преобразился, втрамбовался поудобнее в сиденье и даже ласково окликнул меня.
- Не обижайся, Витя. На дороге я вообще становлюсь ненормальный. Это ж какой-то кошмар, эти наши дороги. Недаром их с нашей жизнью отождествляют. Любой подковыки жди. В любом месте. Никогда и ни в чём нельзя быть уверенным!
- Да не обижаюсь я, Илья Михайлович! Всё понимаю. Сам такой же, когда меня возят. Автобусы, например, органически не перевариваю. Сидит ещё вдобавок какой-нибудь жук с красными глазками и вертит баранку как рулетку судьбы. Чуть ли не зажмурившись. Глянешь и тут же отходную читаешь!
- Во-во! Отлично! Правильно! Спасибо тебе! - Обрадовался Бусиловский. – Может, ещё рыбки на прудах где-нибудь половим, если успеем засветло.
- Конечно. Только мелкую мы опять же будем выбрасывать, а крупную складывать в баночку из-под майонеза. Как передовиков.
Илья Михайлович посмотрел на меня искоса, видимо что-то заподозрив.
Тогда я поехал ещё тише, как того и потребовал едва наладившийся душевный контакт.
- Витя, а ты знаешь, откуда на самом деле произошло это название села - Весёлое? Ты вот думаешь - из-за нынешних подвигов его руководства. Но это совсем не так.
- Я ещё особо и не думал. Да и откуда мне знать? Место, может, такое… весёленькое. Геопатогенная зона. Ещё одна. Мало ли их у нас? Плюнь – попадёшь! У нас вся страна весёлая.
- Да не-е-ет. Мне там один дедок рассказывал такую историю. Когда-то в тех краях был небольшой хуторок и назывался он Весёлой Пятиизбянкой. - Конспиративно оглянувшись назад и посмотрев по сторонам - мол, никого нет? - Илья Михайлович предложил внезапно: - А что если… Давай! Остановимся на минутку, пока никого нет!
Я затормозил и мы остановились. Отойдя на всякий случай в сторонку, воспитанный же человек, а вдруг забрызгает, Бусиловский издалека продолжал повествовать. Под журчанье струи это воспринималось особенно колоритно. Настоящая былина! Словно под гусли. - В стародавние времена в том месте, на большаке, по которому чумаки соль возили, стоял на самом берегу Кутулука кабак. И вот как-то приехали сюда пятеро братьев-казаков, поднабрались в кабаке крепенько, поднялись на ближний курган - и ахнули с пьяных, с весёлых глаз - мать честная, красотища-то какая! Вот чёрт! Когда научатся пуговицы нормально пришивать? Как теперь людям покажусь?!
- Вам сойдёт. - Успокоил я. - Ничего не заметно. Абсолютно. Вы такой большой, что для вас эта мелочь? Никто и заглядывать в эти глубины не будет. Главное, сами не обращайте внимания и никто не обратит!
- Да? Но как теперь-то креститься, ширинка-то распахнута?! Ладно, верю. Так вот - ковыль кругом, как волны в море, плещет себе и плещет. Простор и волюшка вольная. Река кишит вся от великого изобилия рыбы. Посмотрели братья на всё на это, поморгали, да и протрезвели. И решили - лучше этого места для нового поселения не сыскать. А главное, кабак-то есть, поэтому весело будет жизнь начинать. Обмыли они это решение и тут же, по количеству намечаемых дворов, по числу братьев, дали имя будущему своему хутору - Весёлая Пятиизбянка. Потом другие хутора вокруг выросли, сплошняком потянулись вдоль Солёной балки и объединились под этим самым названием, этой балки. Теперь вот, когда снесли все эти хутора, растянувшиеся чуть ли не на тридцать километров, то для нового поселения первое, законное имя вспомнили - Весёлое. Имя-то должен всегда давать только основатель, как родитель ребёнку, не правда ли? И никто потом не вправе его менять, даже сам ребёнок. Потому что только в нём судьба, как говаривали древние. Так, всё правильно? Ничего будет начало моего очерка, а?
- Дедок дедком, но вообще-то проверить надо по архивам. - Уважительно сказал я. - Может тот ваш дедок трепанул, сам будучи после кабака. Разве не бывает такого?
Илья Михайлович в полном ажуре окончательно втиснулся в коляску.
- Поехали дальше! А если и с воображением дедулька, ежели приврал, ничего страшного. Пусть быль или легенда, всё равно хорошо. С меня-то взятки гладки!
- Это правда. Да и гонорару всё едино. - Подтвердил я. – Что апатиты, что навоз. Лишь бы строк побольше.
- И всё-таки не врал дед. Место-то действительно там весёлое и привольное, без кабака конечно же не могло никак обойтись. Нет, быль это или легенда, а начало всё равно хорошо пойдёт. Главное, что обыграть в разные стороны можно. Для нас это главное, как тебе известно. Архив же может только подгадить. Что толку, если я выясню, что в действительности всё было скучно и обыденно. Понимаешь, на самом-то деле людям романтика нужна, лирика, а не так как было. Тем более, как есть. Ты всё понял? Учись, пока я живой.
- Куда нам, Илья Михайлович?
- Право руля, юнга!
Около Кутулука просёлок раздвоился. Направо поедешь, в рай-центр, то есть, центр-рая попадёшь. Налево поедешь - материал возьмёшь. Материал мы взяли, да ещё какой густенький! Аж головы трещали. Поэтому Бусиловский и дал такую команду - в центр. Мы свернули вправо и, проехав сотню-другую метров мимо густых, в два человеческих роста высотой зарослей камыша, остановились. Слишком уж хорошо вокруг было. Не до рай-центра. Ни даже до его околицы.
Да и вообще ни до какого центра. Оттого и остановились. И даже выключили двигатель. Вот тут-то и был рай. Настоящий. То есть, де-централизованный. Тонко посвистывали, перекликаясь, юркие камышанки. У самой кромки плавней по кочкам, разбросанным на мелководье и дальше по сырой низине сновали трясогузки, да всякие мелкие кулички. С мочажин косо следили за ними и за нами застывшие, смуглые, как египетские изваяния, бесстрастные цапли. Над самой головой заполошно пронеслись на бреющем чёрно-белые в линеечку чибисы.
«Чьи вы? Чьи вы?» - дотошно, по праву аборигенов, поспрошали они нас.
- Да свои мы, свои! - Радостно откликнулся Илья Михайлович. - Не узнаёте, что ли? Это ж я, заместитель редактора, а это корреспондент сельхозотдела, вас курирует, знакомьтесь. Эх-х, родные вы мои! Бреденёк бы захватить, да шугануть вас, гадов, всех вон из той протоки. Между прочим, Витя, и раков и рыбы здесь навалом будет. Ручаюсь! Давай постоим ещё минутку, хоть посмотрим по-человечески, без блокнота, без всех наших завываний. Здорово всё-таки, а? Согласись! А ну согласись!
Делать нечего. Я согласился. Потом перекрыл бензиновый краник, чтобы не затекли карбюраторы и не залили свечи, выдернул ключ зажигания и ещё раз согласился. Мы долго вслушивались в разноголосый шум реки и плавней. Вдруг сверхчуткий Илья Михайлович настороженно замер и поднял палец вверх. - Тс-с… Что это, слышишь?
В узкой, отходящей от основного русла протоке, казалось, сплошь заросшей камышом, что-то заворочалось, послышались глухие причмокивания, всплеск.
- Свиньи наверно забрели, - предположил я. - Вон она, ферма-то, невдалеке.
- Свиньи, говоришь? Это точно, они тут и в самом деле как свиньи! - Илья Михайлович враскорячку, суетливым крабом опять полез из коляски. И сразу же стал расстёгивать штаны. Опять, что ли?! Что-то не к добру всё это. Я на всякий случай вставил ключ назад, в замок зажигания.
- Вот-вот! Последняя осталась. В смысле пуговица. Эх, жизнь! А ты когда-нибудь вообще слышал, чтобы эти мерзкие толстые твари так нежно чмокали? Нет, Витенька, нет и нет! Наши советские, настоящие свиньи так не чмокают. Они хрюкают, к твоему сведению, и визжат. Когда им слишком хорошо.
Рубаха и широченные штанишки Бусиловского чехлами от танка распластались около мотоцикла.
- Нет, Витя, ты глубоко и в корне ошибаешься, это кто-то другой!
Рядом легли такие же просторные, словно кливера, и чрезвычайно вместимые, в белую и синюю полоски не то трусы, не то подштанники поэта. Трусы его впечатляли не меньше. Кого же на этот раз он решил в них завернуть под резинку?! Тоже не хилый в комплекции Лукич умудрялся до двадцати раков за одну ходку. Поэт вероятно сможет и все тридцать. Выдержала бы только резинка. Только вот раки ли там?! Может его самого под ближайшей корягой завернут под чью-нибудь резинку?!
Бусиловский тем временем бесстрашно ринулся в атаку:
- Бывай, родной! Редактору передашь, что я любил его, как брата!
Илья Михайлович, устрашающе сопя, зашагал на своих слоновьих ногах по тропинке, пробитой в камышах рыбаками. Минуты три в плавнях слышались только всплески и чвырканья от его шагов и треск ломающихся стеблей камыша. Потом всё стихло. И вдруг откуда-то, теперь слева из зарослей донёсся отчаянный, срывающийся писк:
- Витя-а! Сю-у-да! Скорей! Сюда! Сюда!
В глубине протоки что-то с треском и гулом обрушилось в воду, со стоном забулькало, завизжало. Наверно неведомой свинье слишком хорошо стало под густою ивой. Суматошно выметнулись из камышей птицы. Тревожно вскрикнула, поспешно поднимаясь на крыло, египетская цапля, смываясь, пока не поздно, на родину, к Тутанхамону.
- Илья Михайлови-и-ич! Что случилось?! - В бешеном темпе и довольно неуклюже исполняя под его ритмичные вопли стриптиз, выкрикнул я.
- Сюда! Сюда-а-а! - Укушенным бегемотом вопил матёрый человечище в камышах.
Тут же опять слышались его стоны и какое-то утробное бульканье. Наверно Илью Михайловича тащила в прохладные глубины анаконда или крокодил. Интервью давать. Мол, ты же так хотел этого?! Ну, на!.. А потом рыбкой подводного копчения угощать. Какие там раки, когда его самого наверно раком поставили?! И уже заворачивают для интервью. Моему внутреннему взору сразу представилась эта ужасная картина: крокодил или анаконда полоскают, терзают беспомощное, белое и наверно очень для них вкусное тело корифея районной публицистики и поэзии. А также члена бюро районного комитета партии. Да ещё, наверняка, аппетитно причмокивают и громко стонут от удовольствия, роняя кровавую слюнку с вострых ятаганов своих клыков или чего там у них есть.
Но кто же будет живописать подвиг весёлых ленинцев?! Мне же в одиночку не потянуть! Не-е, так дело не пойдёт!
Я воинственно и отчаянно крича, ворвался в камыши, выворачивая ноги на их скользких узловатых кореньях и чавкая сизым илом, побежал по извилистой, стегающей лезвиями камышовых листьев тропке к чёрной от взбаламученной тины воде.
- Да где же вы?! - Внезапно погрузился я по колени в тёплую и зловонную жижу, мелко дрожа от брезгливой и отчаянной решимости во что бы то ни стало спасти дорогого Илью Михайловича, члена редакционной коллегии, члена районного комитета партии и моего замечательного и незаменимого соавтора. Через несколько метров, рядом с тропой, в небольшой, свободной от зарослей промоине, я, наконец, увидел над самой водой судорожно поднятую, с выпученными глазами голову, облепленную грязными водорослями и ряской. С перепугу показалось, что голова одна плавает, сама по себе, откушенная. Или тряхнул таки стариной наш поэт и она его теперь ко дну тянет. К ракам или толстолобикам на съеденье.
Вот и всё! Случайное интервью закончилось полным фиаско. Вот что значит неподготовленное. Как и следовало ожидать. Я закрыл глаза и сделал неверный шаг к плавающей голове поэта. Притом, дополнительных вопросов у меня не оставалось конечно никаких. Как ни странно. Казалось, ещё секунда и моя собственная пустая голова так же легко и непринуждённо поплывёт неотредактированной по этим же самым мутным и чугунным волнам. Геопатогенная зона достала таки нас даже здесь, на излёте. Не катаньем, так мытьём накрыла.
- З-заходи спереди! Окружай! - Вдруг сдавленно скомандовала ожившая голова Бусиловского, он действительно стоял на коленях в интересном положении. - Сюда! Около моего носа держи. За жабры, за жабры хватай. Да его, а не меня! У меня пока что нет жабр. Зацепил?! Давай!!! Врежь гаду!
Я упал на колени и, запустив руки в воду, около самой головы Ильи Михайловича нащупал холодный и круглый язык анаконды, толстый, как дубовое бревно. Да-да, именно, вот таким шершавым языком самый раз интервью и давать!
- Сазан это или толстолоб, не бойся! - Бусиловский аж сипел от натуги и азарта. - Я на нём лежу. Бери двумя руками, за пасть и за жабру! Ты не понимаешь, что ли?! Нащупал? Крепко держи! - Взболтнув ногами ил, он стал медленно подниматься на колени.
- Разом - взя-а-ли! Вира помалу! Ви-ра!
Толстолоб, почувствовав освобождение от вдавившей его в тину неимоверной тяжести поэтического тела, махнул хвостом, подняв за спиной Бусиловского крутую волну. Однако поздно. Крепко уцепив его профессиональной хваткой, с головы, да поперёк, доблестные журналисты выдернули свою очередную жертву из её родной стихии. Спотыкаясь, напрямую через камыши, через все вонючие наплывы, что попадались под ногами, мощно попёрли своего лучшего в мире автора на светлый, на солнечный берег.
Вот там и будет тебе счастье, дорогой! А не только нам! Давай, рассказывай, как ты дошёл до такой жизни! Может, чем-нибудь поделишься.
Если долго мучиться, что-нибудь получится. Всё-таки мы его отловили! Вот так и настоящий позитив привалил! Подлинно положительный пример продолжающейся несмотря ни на что жизни. Вот уж в чём никто не усомнится - что это-то и есть настоящий улов! А всё остальное, что перед этим было, в сравнении с ним - так, фуфло одно. Бедный толстолоб получил от нас всё то, что на самом деле предназначалось доставшим нас весёловским начальникам.
- Майна! По носу врежь ему, чтоб не дрыгался, гадёныш! В челюсть справа! Свободу ему подавай! Ишь, контра! Хуже Глушкова! Так ему! Правильно! Мать честная! - Радостно заплясал около поверженного мощным хуком в торец огромного лобастого толстолобика Илья Михайлович, подтягивая огромные трусы. - Руками! Рука-ами поймал такого зверя! Это кто же поверит?! Даже помечтать о таком нельзя было!
Экземпляр, действительно, попался отменный - больше метра в длину. Такого в трусы, как рака не завернёшь. Толстый, словно поросёнок, толстолобищще очумело лежал на траве, судорожно растопырив плавники и хлопая жаберными крышками. Он наверно никак не мог уразуметь, что это с ним произошло, такой и вправду наплыв жиртреста по жизни приключился, этакий пассаж. Жил себе, понимаешь, никого не трогал, рекордов не ставил, но и не воровал же - и вдруг на тебе, корреспонденты. Как снег на голову. Нет от них нигде спасения! Ни фауне. Ни флоре.
- Вот я каков! Даже такого зверюгу завалил! - Наконец отдышавшись, горделиво заявил Иванов-Бусиловский. - Как и полагается истинному поэту, настоящему публицисту - справлюсь с кем хочешь! Вот на ком стоит держава и народ! Ты заметил этот нюанс в моей биографии? На всю жизнь запомни! Детям и внукам расскажешь! А вот когда супостаты завалят поэта и публициста - хана придёт вам всем! Так что цените, цените, пока живой!
- Ценим, Илья Михайлович, ой, ценим! - Радостно соглашался я с ним.
Когда мы совсем отдышались, я узрел на необъятном животе Ильи Михайловича длинные, налившиеся кровью царапины.
- Это вы что, животом вместо колпака, да? - Не удержавшись, захохотал я. – Резинку не порвали7! Что-то трусики сползли.
- Ты понимаешь, - возбуждённо сверкал глазками Бусиловский, подтягивая огромные труселя, - только я вышел на то болотце, смотрю - у самых ног плавники ходят и вода аж чёрная от поднятой тины. Из-за неё-то они меня и не увидели. Подпустили вплотную, за своего свинтуса, наверное, приняли, ха-ха-ха! Потом думаю, а дальше-то что делать? Палку бы какую - огреть по лбу хоть одного, а лучше всех сразу. И на бюро его, в смысле на сковородку. Гляжу, этот один подошёл носом к большой кочке, обнюхивает её, стервец, что-то ищет, конечно, вкусненькое. Тут я сообразил, что вперёд ему ходу нет, вот и накрыл сверху всем телом. Словно кашалот медузу.
- Вот-вот! Представляю, что там творилось, если по всей реке с перепугу вся птица на крыло поднялась. Я и то подумал, что вы там по меньшей мере с крокодилом схлестнулись. Или с анакондой.
- Хо-хо! От меня и крокодил бы не ушёл и анаконда твоя. Всех бы допросил. - И ухмыльнулся. - У всех интервью взял. Я такой. Но вот это - самое удачное за всю мою жизнь! Честное слово!
- А всё-таки вы здорово рисковали.
- Как это? Чем?
- А животиком. Санька Волков мне рассказывал, что сам видел, как один ответственный товарищ вот точно так же бросился на вытащенного из родной стихии такого же сазана и попал животом на аналогичный спинной плавник. Смотрите, какая у нашего там пила впереди! Прелесть. А тому товарищу брюшину пробило и кишки - в клочья. Порыбачил, одним словом, получил, мягко выражаясь, удовольствие.
- Да ты что?! - Непроизвольно схватился за свою царапину Илья Михайлович. - Ты… Ты это серьёзно?
- Да уж куда серьёзнее! Пила-то вот, смотрите, сантиметров пятнадцать не меньше. Скажите ему спасибо, что ещё вовремя не оттопырился. Как Глушков.
Илья Михайлович двумя руками, поднатужившись, приподнял своё пузо, обнажая, словно днище корабельное, испуганно вытягивая вбок и книзу голову.
- А у меня ничего, по-моему. Ты глянь - нет пробоины ниже ватерлинии?
- Не видно, кажется… - Присел я на корточки, но всё-таки на опасливой дистанции, а вдруг и меня накроет. - Не сквозит, когда рот открываете? Значит, герметичность полная, торпеда мимо прошла.
- Ф-фу! Тебе хорошо хохмить. Ты на подхвате, хитрец, был. - И благодушно засмеялся. - Я не такой рыбак, как тот несчастный товарищ! Подобные соцнакопления, как у меня, никакая рыба-пила не пробьёт! Но вообще-то ты прав, я даже прямо скажу, по-партийному: прежде чем кого выдёргивать из его среды обитания, надо хорошенько подумать. Это мне наука, если честно. Да и всей отечественной журналистике. Хрена мы вечно лезем, куда не просят. Это мне боженька сигнал послал. Надо только зарифмовать его как следует. И в номер.
Илья Михайлович, чувствуя себя настоящим героем, с тех пор то и дело вспоминал лучшую рукопашную схватку своей жизни, вновь и вновь безудержно хвастался, какой же он хороший и удачливый. Да как его будут теперь все толстолобики и прочие сазаны бояться. И сдаваться сразу. Да кто бы возражал! Наверно, и впрямь, то был наиболее существенный улов за всю эту командировку. Да и за многие другие, в основном раками в трусах заканчивавшиеся. А наш поэт ухватил за жабры самого настоящего пресноводного кита. Лобастого и умного. По человеку и добыча.
Затем рейдовая бригада «Авангарда» погрузила в багажник мотоцикловой коляски наиболее весомый свой позитив, изловленный в самом конце своего блистательного рейда. Правда, там ему, бедолаге, пришлось изрядно согнуться, буквально вдвое. Подредактироваться, точнее сказать. А потом ещё и завалила его мокрой травой. Чтоб не пропал по такой жаре. Вообще, любой позитив непременно есть вещь скоропортящаяся. Всегда есть риск не довезти до употребления. Едва что не так или пропустил момент, а уже вони от него не оберёшься.
Чуть позже мы обмылись в чистом от зарослей заливчике, прижгли царапину на пузе поэта и поехали дальше. Довольные донельзя! Если дело так дальше пойдёт, то скоро все толстолобики мира, не покладая шершавых языков, наперебой кинутся нам интервью давать.
Что и говорить, но для мужика, охотника по природе, вот такая, реальная добыча, трепыхающаяся под тобой, - и есть настоящая исполненность желаний. Завалить кого-нибудь, да ещё и пасть порвать на всякий случай! Всё остальное и в самом деле туфта полная! И писклявое томление духа.
Глава 16. Конец исполнителя желаний
В редакцию мы приехали к четырём дня. Ещё от ворот увидели стоящую около гаража пропыленную, загнанную антилопу. Видать, тоже недавно с полей прискакала, все копыта отмахала, всех пылью накормила. Как амазон, сидя бочком на её крыле у задранного капота, Санька Волков с видом древнегреческого мыслителя, но в одной майке и драных джинсах, созерцал что-то в моторе.
- Привет, Саня! - Я затормозил рядом с антилопой, остановил двигатель. - О чём задумался, детина? Неужто вновь как принц датский, хрен ти о чём?! Сколько ж можно - осунулся весь. С лица даже спал.
- Об искре. - Улыбаясь, Санька спрыгнул на землю, лениво отмахнул нам привет чёрной от масла рукой, как волан ракеткой. - Никак не возгорается. Бьёт, стерва, на массу, а где – и вправду хрен знает. Девчат наших наэлектризовала, словно кошек, сами теперь искрят, не притронуться. Вольт на триста.
- А ты руки не распускай.
Илья Михайлович по-кошачьи тщательно, до кончиков ушей, отряхивался от пыли и разминал занемевшие в коляске многочисленные складки-члены. Однако поверхность у него. Словно у катализатора какой-нибудь ректификации. Действительно, не проберёшься!
- Руки у меня заняты были. От них без того и сбоку бьёт, и спереди, и через коленки, когда рядом сидят. Прям и глаза электрическими стали. Русалки и всё тут.
Санька звякнул гаечными ключами и снова полез в мотор. Вот бы кого он завалил, как наш поэт толстолобика. И в челюсть его, в челюсть! Я задумчиво посмотрел на его невинную, но волосатую спину и медленно пошёл к крыльцу, присматриваясь по послекомандировочному обыкновению вокруг обновлённым глазом. Вот она, редакция, вот наш дом родной, наш заросший, особенно у стен зданий и забора дворик, а вот - приветливое с голубыми ключицами перильцев крылечко. Вот - вечно распахнутая, с оборванной пружиной дверь, вот - глухой, вулканический рокот печатной машины, день и ночь, с короткими перерывами сотрясающий типографию. Всё это и вправду замечается только по возвращении из командировок, особенно трудных, и как-то снимает напряжение недавних встреч, долгих профессиональных и не очень разговоров и усталость дальних степных дорог. Вроде ещё вчера-позавчера рвался из редакции, как из плена, от её опостылевших за один-два дня канцелярских столов, телефонов и пишущих машинок, а теперь как к себе домой возвращаешься на полусогнутых. Остаётся голову пеплом посыпать на всякий случай. И взрыднуть на груди у редактора.
Нас, видно, опять не ждали. А кого в этом мире, если по-честному, ждут на самом деле?!
Редактор, завидя колоритную парочку у себя на пороге, даже вскочил из-за стола:
- Во-о! Тарапунька и Штепсель за-заявились! - Удивлённо и с необычной фамильярностью воскликнул он. - Что-нибудь случилось или…
- Скорее «или»! - Протянул ему руку Илья Михайлович. – Что хотели, то взяли, что задумали - сделали. И потому вполне закономерно ждём заслуженных честным трудом аплодисментов и наград. Итак?! Где же они?! Я не могу больше ждать!
- Что-то уж больно резво вы стали повсюду материал брать! - Редактор недоверчиво пожимал протянутые руки. - Явно не обошлось без Трифона. Признавайтесь!
Вот, честное слово, дался он всем! Ну, подумаешь, стал заведовать вашими судьбами через ваши же плотские желания! На них не он, так кто-то другой обязательно найдётся.
- Владимир Николаевич! Мы же в Ленина были - какой там Трифон?! Окститесь! Ле-ни-на! Это совсем другое мифическое существо! Его даже Немезида боится.
- А вот такой! - Сразу смял разговор редактор, едва не проговорившись о своих тайных симпатиях к Трифону.
Ладно, не будем углубляться. Лучше про текущую жизнь. А в ней прямо посреди дверного проёма возник Лёнька. Рот по обыкновению на завязочках - до ушей, а глаза, пульсируя, весело бегают по нашим лицам.
- Слышу, распелись. Вот, думаю, родня привалила. И точно… Бо-боже ты мой! - Смертельно побледнел он, слабо и точно оседая на стул. - Что они, каты, с вами там исделали, Илья Михайлович?! На себя не схожи, вы ли это?!
- Хе-хе! Не купишь, Лёнечка, знаем мы твои шуточки. Небось, опять скажешь, что потолстел?
- Нисколько! - Заявил Лёнька конечно обратное и даже возмутился. - Напротив. Святые мощи, обвисли как на вешалке, в чём только душа держится. Столько лишней кожи, хоть сумочки вяжи!
Лёнька опять что-то не слишком учтив! С чего бы это? Чересчур уж вольно обходится с заместителем редактора. Притом при полном попустительстве Белошапки. Наверно очередной раз нагрел кого-то и уже цены себе не сложит, возомнил из себя непонятно кого.
- Да ладно, хватит вам! - Усмехаясь, остановил Лёньку Владимир Николаевич, что-то и в самом деле чересчур усмешливый сегодня. Да ещё демократично присел к нам на диван. - Вообще хорошо, что вы так быстро управились, должен вам сказать. В свет летели, потому как тут у нас событие за событием.
- А, ну-ну?! - Потёр ладоши начавший уж было обижаться Илья Михайлович. - Меня опять опубликовали? Что ж!
- Первое. Леонид Васильевич вознамерился нас покинуть.
- Как? Лёня?! Быть того не может! Шутить изволите! То-то, смотрю, слишком уж наглеть начал, прямо с порога.
- Может. Он - может. Дописался вот в краевую газету, чуяло моё сердце. Теперь его и забирают. В райком из края звонили. Мы пытались отбить его, но ничего не вышло. В самую страду! Они там вообще обалдели!
Лёнька, привалившись боком к валику дивана, скорчил мне пренебрежительную гримасу - ерунда, мол, ничего особенного, обычное дело. Но в глазах его полыхала рыжая радость.
Вот почему он столь необыкновенно даже для себя самого хамовит! Всё-таки пробился наш великий правдоискатель и борец с жуликами! Доподлизывался перед краевыми мэтрами и кило-мэтрами, довозил их по рыбалкам и всяческим банкетам! Довключал, когда надо, пробивного хама в себе и дурачка! Чего только не сделаешь ради настоящей карьеры! Оказывается, и в самом деле не гонораром единым жив человек! Да наверное и не одной только нахрапистостью. А именно тем самым, чем-то «гораздо более значимым, чем банальные заработки». Честолюбием! А у него - махровым тщеславием!
Вот он - ум, вот она - настоящая целеустремлённость! Похлеще, чем у кучугуровского комиссара! Как даже у заглавного ленинца из Весёлого. Эту субстанцию и впрямь ни в каких зарплатах не выразишь! И не нужно никаких диссертаций или романов-бестселлеров!..
- Ты что, серьёзно? - Тоскливо спросил я Лёньку. - И согласился?
- Надо, старик, надо. - Соболезнующе и невыносимо снисходительно прошептал мне Лёнька. - Никуда от уготованного тебе не денешься. Из краевой вон не просто звонят, а обзвонились. Бают – не просто надо, а бегом надо мне туда. Да и Кузьмич за это. Прямо выталкивает меня наверх. Видно приглянулся я ему за что-то. Зауважал. Видимо, уж очень ему нужен там, в крае, свой человек. Конечно же, ещё один. Все как сговорились, прямо хором кричат, как жутко именно я там вдруг понадобился. Да и мой внутренний голос - туда же и о том же. Причём, соло ведёт. А уж он, ты-то знаешь, не сбрешет никогда!
- Но ты ж прирождённый сельхозник! Чего тебе в городе на заводах и в конторах делать?! Смотри, пожалеешь. И очень скоро.
- Не каркай. Я в спецкоры пойду, понял? К вам скоро приеду. В первую же командировку.
- Давай-давай! Держат там для тебя эту должность. Ещё скажи, что зону дадут собкорить. Как же. Держи карман шире. Нужен ты им больно.
- Значит, нужен, - действительно хамовато даже для него глянул на меня Лёнька, - раз так зовут. Не завидуй, пожалуйста. Это даже неприлично. И зону дадут, не переживай!
Как-то незаметно флёр его изысканной, фирменной пакостности прямо на глазах перешёл из лёгкой весовой категории в среднюю и даже полутяж. Никакой изысканностью теперь не пахло. А если и вправду в большие начальники выбьется друг наш ситный?! С помощью Кузьмича, того ещё фрукта на самом деле. Какую козу тогда поить, да запрягать, чтоб подъехать с челобитной?! А вдруг и секретарю райкома Ленька раков в труселя заворачивал?! Оттого и подфартило так. Тогда всё ясно становится.
Зато вот Илья Михайлович оказался куда великодушнее всех нас. Сказано ж - поэт! Помешан на проекции своего в принципе доброжелательного внутреннего мира во внешний. Он даже обнял неисправимого подкольщика и наглеца за плечи и пропел своим фирменным дискантом-тенором:
- Что ж… Поздравляю тебя, Лёня, от всей души. И рад за тебя, это абсолютно честно. Между прочим, я давно предвидел, что рано или поздно, но это должно было случиться. Хватка у тебя волкодавья, пишешь ты неплохо, толково…
- Хорошо, Илья Михайлович, пишу, хорошо! Давайте без ложной скромности. Иногда так даже очень хорошо. Получше некоторых. - Оглядывая всех нас, поправил поэта и впрямь невиданно вознёсшийся и на деле вовсе не элегантный, не изысканный Лёнька.
- Наша редакция много тебе дала, - помедлив, всё же улыбнулся Бусиловский. - Да и мужик ты стоящий, несмотря ни на что.
- Именно. И я её осчастливил своим пребыванием, - засмеялся Лёнька. - Вообще все Леониды стоящие мужички, от спартанского царя до меня. Откройте любую книжку, раз Лёня, значит - во! В мою честь даже городишко один назвали, не слышали разве? Лёнинград.
- Ты всё шутишь, а я совершенно серьёзно. - Всё больше хмурился Илья Михайлович, никогда не переносивший нахалов, к тому же при первом удобном случае окончательно хамеющих. - Счастливого пути тебе и в большой журналистике. Может, женишься, что ли. А мы… что ж, мы запомним тебя весёлым и счастливым. Когда у тебя ещё всё было в порядке.
- Спасибочки уж… Намёк понял. Бывайте, старички, не кашляйте. Не обессудьте, если что не так было.
- Вам, Виктор… Г-григ… тебе, Витя, принимать отдел. - Продолжил свои сообщения шеф, совсем уж раскрасневшийся, сам как после скоромного Трифона. Когда же он остограммился, интересно?! – Кузьмич за тебя обеими руками. Ценить надо. Возражений нет?
Я вроде бы безразлично подвигал бровями и сказал неопределённо, без особого порыва:
- А потяну ли?!
- Не потянешь - подстегнём! - Мечтательно улыбнулся Владимир Николаевич и вытер уголок губ. Точно, трифанул маленько шеф где-то на пять звёздочек. Да с рыбкой холодного копчения.
- Обойдётся и без этого. - Лёнька всё ещё как бы по-дружески пхнул меня кулаком под рёбра. - Ты, старче, не боись, - справишься. Я тебя давно понял. И потом, не забывай, практикантки ещё месяц с тобой жуликов гонять будут. Так что я даже тебе местами завидую.
Да-да, а потом заявится наконец моя жена с детьми и я позавидую тебе! Теми же самыми местами.
- Ох, спасибо на добром слове. Меня ты им ещё никогда не обижал.
- Таким образом, ребятки, жизнь как ни странно продолжается! - Поднялся с дивана пунцовощёкий Белошапка. - Теперь в отношении последних материалов. В райкоме наши выступления по маслозаводу одобрили. Начальника милиции, теперь бывшего, должен вам сказать, срочно отозвали в край. Под следствием теперь сам. Щекотать будут, пока всё не расскажет про царицу Таню. Но и без него ясно, что Иванова с несколькими своими подчинёнными, а также некоторыми, а точнее многочисленными, так сказать, «ответственными лицами» района и края - составляла настоящее мошенническое формирование. Ими был создан реально преступный бизнес, к тому же являющийся только частью ещё не понятной нам куда более крупной структуры. Во всяком случае, ясно, что накопленные ими за счёт систематического занижения жирности молока излишки масла по фиктивным документам перевозились на краевую базу и оттуда реализовывались по магазинам в обычном порядке. Выручка же шла к ним в карман. Это по минимуму! Как видите, Илья Михайлович, и анонимные письма нужно проверять. А вы, помнится, возражали когда-то.
- И опять возразил бы. Из принципиальных соображений. Терпеть не могу тявкающих из-за угла правдоискателей! Попомните, они ещё нашу державу обидят. В гроб сведут! Обязательно.
- Уж больно вы опять пророчествуете, Илья Михайлович. Прямо каркаете! - Поморщился редактор, естественно, неизбывно жаждущий позитива, а вовсе не мрачных предсказаний очевидного, на пороге стоящего.
- А вот увидите. Ещё при нашей жизни. Поэтическая натура - самый лучший сейсмограф! Вот она сейчас предсказывает грозу. Не просто грозу. Тайфун!
- Самый лучший сейсмограф - это всё-таки задница! – Вдруг по-прежнему мрачно заявил Лёнька. - Но тут и она с вами согласится!
- Есть ещё одна исключительно важная для всех нас новость, которую я просто должен вам сообщить. Состоявшиеся выступления по Курилову, рекордсмену из «Колоса», и по маслозаводу, а особенно те материалы, которые мы задумали и собрали в колхозах имени Ленина, Калинина, в том же «Колосе» и которые мы в ближайшие дни опубликуем, районный комитет партии берёт за основу в подготовке к очередному пленуму. На нём будет рассматриваться и вопрос о путях повышения общественной активности сельского населения. Нам оказывают большое доверие, большую честь, и нужно сделать всё от нас зависящее и не-зависящее, чтобы наши материалы получились самой высокой - и главное, выверенной - пробы! Итак, завтра с утра за дело. На подготовку - два дня.
Тут редактор не совсем убедительно позавидовал количеству дорог, стоящих перед нами, молодыми, здоровью нашему «бугаиному», обилию девичьих сердец в окрестностях наших бескрайних и тоже якобы «бугаиных» возможностей. Вот только в последнем высказывании он показался ещё вполне искренним. Настоящую зависть никогда не скроешь. Но видимо звёздочки всё-таки выходили. Трифанация откровенно заканчивалась. А ничего другого за душой не оставалось. Поэтому в остальной части своих иссякающих напутствий Белошапка выглядел не слишком убедительным.
Лёнька, как всегда очень чуткий к подобным делам и поэтому исключительно целеустремлённый ещё и в этом направлении, перестал чесаться и вскочил с дивана.
- А теперь пожалте в эту комнату, граждане-товарищи. Ибо! Ибо с меня причитается.
- О! Витя! Мы с тобой чуть не забыли. - Очнулся Илья Михайлович. - Да у нас там в багажнике на редкость мощный закусь фырчит! Настоящий позитив! Не то классический сазан, но уж больно здоровый, не то самый настоящий толстолоб! Старики, вы подобного ещё не видывали! Да и я такого не брал, не лавливал - ни в одной командировке! Клянусь своей последней публикацией! Волоки его сюда за жабры, редактора откармливать будем. Тащи-тащи. А я пока плитку включу. Где сковородка? Послушайте, вы не поверите, как я его поймал! Страна должна знать своих героев, не правда ли? Так внимайте же, смертные!
- Этот день побе-е-еды порохом пропа-ах! - Расставляя стаканы, всё наглее и наглее пел наш «непокобелимый» победитель-Лёнька, но скорее пел-свиристел один только его сейсмограф, как на исподволь и внаглую обогнавшей всех антилопе. Да ещё и душил нас своею гадкой и едкой пылью:
- Жаль, девчонок нет. Не услышат Илью Михайловича?! Представляете, вхолостую заливать будет?! Но сразу предупреждаю – я на ваши стихи ссылаться не буду!
Вот так! Нам оставалось только переглянуться! А мне ещё раз, теперь уж напоследок, осознать очевидное. Состояние хронической боевой ничьи между нами закончилось. Теперь-то это уж точно. Он счёл, что выиграл.
Вечером мы с Лёнькой ещё боролись, вроде как бы шутливо. Я конечно решительно и трижды припечатывал к полу нового собкора краевой газеты. Гниловатый он оказался на самом деле, наш всегдашний каратист. Даже петь-свиристеть перестал. Задница есть задница, даже когда она столь убедительно мнит из себя победоносно «непокобелимый» сейсмограф. К тому же, на радостях новоиспечённый собкор всё же перебрал, потому что падал под меня как тот толстолобик под Илью Михайловича.
Этого в своём новом положении, да ещё в публичном варианте, великий и ужасный Леонид Григорьевич Куделин совсем не мог перенести и потому окончательно охладел ко мне. Перестал учить. И даже не смотрел в мою сторону. Но с ещё более выраженным, надменным превосходством - мол, как бы я ни прыгал, но сравнять счёт, как всегда бывало, теперь вряд ли смогу. Сколько бы ни клал соперника на лопатки! Не конкурент, мол, ты мне, не конкурент! Так что отвали! Именно это и говорил сейчас насмешливый и уже отстранённый Лёнькин взгляд: бывай, мол, старик, не кашляй! Как же всё-таки всё меняется! Буквально, в одночасье! Словно оземь под луною некоторые ударяются! И не узнать! Аж мороз по коже!
Через два дня мой сельхозотдел сдал очередной разворот в набор. Ещё спустя неделю состоялся пленум, на котором с большим докладом выступил сам великий притяжитель гроз, молодой да перспективный председатель колхоза имени Ленина Василий Сергеевич Глушков. И понёсся к зениту. Повсеместному наплыву частного собственничества от этого на время пришлось очень туго. Калининцы так просто плакали от счастья, получив очередную дотацию. Как мыши, продолжили кушать свой любимый социалистический кактус. В смысле всё тот же кукиш. Отчасти, но косвенно, досталось даже Генералову. Образцово-показательный социально-экономический позитив разложил отовсюду наступающие негативы буквально на все лопатки. В том числе и с помощью нашей газеты. И всем всё стало ясно. Разумеется, на время. Но и то дело.
В результате река нашей жизни сразу же потекла в нужном, единственно правильном, русле, теперь как бы совсем без наплывов и с удвоенной энергией. И повели всех нас вперёд отныне именно ленинцы Весёлого. Те самые, которые как бы с человеческим лицом повёрнутые больше всех оказались. Хотя, конечно, мало кому налили от этого, но и с тех пор заново начали расписывать повсюду, что жить всем сразу стало лучше, а также веселей. В том числе и потому, что главный ленинец, великий притяжитель-повелитель гроз Глушков, по хорошо проверенным сведениям, скоро должен был сменить самого Кузьмича, давно всем изрядно надоевшего. Потому такое внимание и было уделено его докладу. Потому с помощью инструкторов крайкома и сделаны такие правильные оргвыводы. Кузьмичу оставалось только хлопать. В том числе ушами. Глушков - грозовой магнитный пахан! с грозовой отметиной во всё чело! - пришёл-таки и по его душу. А потом и по душу очень и очень многих. Наконец, всей страны.
Как сообщил впоследствии наш «Авангард», пленум глубоко проанализировал деятельность партийных организаций в деле повышения политической и трудовой активности сельских тружеников. Пленум подверг резкой критике тех руководителей, которые нарушили единство моральных и материальных стимулов и тем самым способствовали в некоторых хозяйствах наплыву чуждых нашему социалистическому обществу частнособственнических устремлений. Были розданы выговоры, буднично, как положено, будто синеньких курочек в целлофане под Новый Год. Но на меня будущий первый смотрел не очень сердито – видно написал-то я то что надо! Неважно, что при этом думал, что говорил, как глядел и как выглядел. Главное, что буквы правильно составил.
Аккредитован был при пленуме и новый собственный корреспондент краевой газеты по южной группе районов Леонид Куделин. И многие в районе поначалу очень даже гордились тем, что вознёсшийся земляк что-то там ещё записывает на свой новенький японский диктофон. Вдруг Там напечатают, ещё повыше?! Ах! Лёнька ходил настолько важный, настоящий инопланетянин из созвездия Гончих Псов, что мы просто боялись к нему подступиться. Да он к нам и не приближался, притом, сам по себе не хотел. Правильно, чего якшаться с туземцами?! Ещё по старой памяти обгавкают! Знают же как облупленного.
Кузьмичу наверно не раз икнулось при слухах о новых ленькиных фортелях в краевом масштабе. Сам виноват. Помог этой буре с ветром резко выслужиться наверх. С глаз долой как бы отослал. А на деле получил себе старую головную боль в ещё большем масштабе. Потому что Лёнька, став краевым собкором, не забывал мелочно и регулярно дербанить родной район. И теперь его было не одёрнуть. Потому что за ним отныне стояло краевое бюро. На могущественнейший партийный синклит повлиять, конечно, было не то что на свой райком, ясное дело. С ними на рыбалку никак не поедешь, раков в трусы так вообще не завернёшь. Но всё же.
Впоследствии говорили, что великий журналист Куделин сподобился написать большой позитивный очерк о Соколове, о бывшем начальнике нашей районной милиции, родимом жулике, нашедшем в крае приют и прощение, даже на какой-то момент ставшем большим учёным в местной школе милиции. Правильно, такой опыт - и не передать подрастающему поколению коррупционеров! Чистейшая грязь! Текст я случайно не читал, но представляю, как Лёнька это вывернул и преподал. Красиво и хлёстко! Именно профессионально! Как это только он умеет! Поэтому-то его ни один комар и не укусит теперь. Боится отравиться. Потому что всегда предпочтёт облететь такое дерьмо за десять вёрст. Поскольку лучше сразу сдохнуть!
Вот это и называется - истинный мастер-класс! Чтобы к тебе боялись приблизиться. Только стажируясь в силовиках или где-нибудь в родном созвездии Гончих Псов, его и можно обрести. Поэтому на такой поляне я и в самом деле никогда с ним не сравняюсь! Любая ничья, мне кажется, просто оскорбительной получилась бы. Даже наш редактор предпочитал не гордиться таким своим выкормышем. Молчал наотрез. Вот тогда-то и я прозрел на Лёнькин счёт окончательно! Когда он всей мощью своего таланта восславил продажного мента, за которым только что гонялся, мечтая уконтрапупить!
В отличие от меня, Леночка и Шурочка, недавние наши практиканточки, мгновенно, просто замечательно уловили и усвоили сильно элегантную методологию бывшего шефа их преддипломной практики. Принципиальная богинька по имени Леночка и вправду оказалась удачливой конкуренткой. Недаром мы её так подкалывали за патологическую правдивость. И сразу стали побаиваться, ещё тогда, после первого визита на молокозавод к царице Тане. Пошла бывшая комсомолочка Леночка действительно далеко. Вскоре принялась учить всех оставшихся позади, чем на самом деле отличается рожь от пшеницы и ячменя, карбюратор от дизеля, а бензин от солярки. А ничем. С этим практически ничего нельзя было поделать. Приходилось соглашаться. Ну да, если подумать, по большому счёту ничем не отличается! Комсомол побеждает всегда! Оставалось только гордиться такой кусачей и всё знающей теперь заинькой. «Мы вскормили её и вспоили! Только дать ей по шее забыли!»
Уже через два месяца после стажировки в нашей газете, однако, так и не начав толком самостоятельно писать, обворожительно-дефективная богиня была послана сразу заместителем редактора в соседнюю районку. Причём тамошний редактор скоро уходил на пенсию и всё с его наследником, точнее, наследницей, конечно, кем-то наверху в крае было предопределено.
Можно, конечно, только подозревать, как именно сия дефективная богинька заработала себе настолько замечательный взлёт. Вряд ли одними только принципиальными зубками. Про своё начальное правдорубство она тоже забыла. Помнили только мы, умудрённые опытом, знающие по нему, чем такое правдорубство в конце концов обычно заканчивается. Все руководящие держиморды из них получаются. Потому что чрезвычайно эффективны в погашении живых мыслей на местах. Потому что сами были такие, знают тему изнутри, с собственной шкуры когда-то снятую.
Именно такая работа оказалась абсолютно по ней. Она-то всегда пылко проявляла себя не только правдолюбивой, но ещё и очень и очень обстоятельной. К тому же это было так интере-е-есно - руководить таким большим коллективом, как редакция районной газеты. Приняли её у соседей, как и у нас, более чем хорошо. Во всех отношениях. Началось то, что иногда в шутку называют бурным карьерным ростом. У очень принципиальных журналисток обычно он и бывает. Берут интервью всегда точно и всегда с расчётом. И не только интервью. Добрые девушки Робин Гуд на ровном месте. Ей, впрочем, никто не завидовал, ни там, ни у нас, а даже сопереживал, даже болел за неё, как за знакомую рекордсменку. А мы в своей районке так все себе и сказали, узнав о скоропалительном воцарении нашей практикантки на соседском журналистском престоле: вот и попутный ветер тебе в попку! Лишь бы выдержала! И все вокруг тоже.
Коза-красавица Шурочка стала блондинкой. Бесцеремонная и забавная, не умевшая и устно связать двух слов, если не про тряпки и деньги, - она теперь довольно связно принялась тараторить по телевизору на фоне идущих по золотому склону уборочных комбайнов. Эта милая, но ушлая чайка полетела ещё дальше, хватая на лету чего ни попадя всё больше и больше. В итоге пометила в свою территорию уже весь край, а также некоторые соседние республики и области. Внешне цепляющих дефектов в ней по-прежнему никаких. Тем более - каких-то там, как их… ах- да, о-ля-ля!.. принципов.
Поэтому она, как раньше о своих тряпочках, теперь очень складно рассказывала с экрана народу как правильно организовать соревнование по уборке колосовых, что и как именно верно говорит по этому поводу то или иное начальство, даже отраслевое. Судя по новым тряпочкам на ней, платили ей так, что и Кузьмич-вседержитель, а теперь всё более верный ленинец Глушков наверняка позавидовали бы. Так что для неё коммунизм наступил конкретный. И тоже скоропостижно. Никаких Трифонов не надо! Сама себе Трифонихой стала. Из колеса фортуны персональную рулетку сообразила и теперь зашибает на ней немерено.
С элементарным письмом по калининским кучугурам не смогли разобраться желторотицы, и одна и другая, принципиальная и беспринципная. А теперь погляди - чем ворочают! Как опять же делаются подобные карьеры?! Ладно, Глушков. Тот и сам спец изрядный по хозяйству, и политикан всё-таки знатный, ушлый, тёртый. Дай палец, всю руку оттяпает! Этот действительно просто помечен для звёздного старта.
Но вот наши бывшие практикантки… По-прежнему ячменя от ржи не отличат! Жатки от комбайна. Дизель от карбюратора! Им даже на пальцах показывали, понюхать давали, где соляра, а где бензин! Но так и не въехали они ни во что, хотя и учат всему этому, но наоборот. Только и могли что бутылочки для молока на анализы собирать под нашими окнами! И вот, нате нам, пожалуйста. Тоже в инопланетяне выбились.
Вот что движет людей по жизни?! На самом деле?! И тех и этих?! И вон тех тоже?! Ум? Трудолюбие?! Талант?! Порядочность и совестливость?! Ха-ха! Не смешите наши мотоциклы!
Да то же, что своим деревенским чутьём угадал и ухватил далеко не один лишь стремительно взлетевший Глушков, но даже и Ванька Курилов, простой дуролом, соответственно знатный механизатор и правофланговый социалистического соревнования - дутость, показушность, антилопье пускание пыли в глаза, имитация, преданное служение хозяину. Как у животных. Это и тащит по жизни! Только это и вздымает! Для них для всех - главное - казаться, а не быть! Всё мало-мальски значащее, настоящее, подлинное заведомо обречено здесь на прозябание, а процветают и пахнут только вот такие болотные, но такие принципиальные, как их там… – о-ля-ля! - пузыри.
Поэтому-то наверх нормальные люди никогда не пробиваются. Делать там им и вправду нечего.
Тем не менее - и всё-таки! и всё-таки! - у нас жизнь не заканчивалась и без него, без зазнавшегося при своём внезапном всплытии журналиста-милиционера Лёньки Куделина. Как не заглохла она без таких же лихих и приблудных гангрен, принципиально-беспринципных красоток, напрочь позабывших как нас всех звать-величать, и в розницу и оптом. И даже, наверное, не помнящих само название нашей газеты. Но кто-то сверху всё-таки очень мудро всё распределил. Куда апатиты, а куда навоз. Всем-всем в его мире всегда хватает места под солнцем. Всегда и повсюду оказывается так, что жизнь вполне продолжается и без заоблачных заработков и без сумасшедших, совершенно непостижимых, звёздных или даже простых трудовых карьер! Всё-таки и на обычных собаках всегда остаётся жизнь! Наверно, даже не менее замечательная, чем на необычных! Главное - не обязательно всплывать или даже вообще плыть куда-то.
Главное - просто жить, радоваться этому и много не гавкать. На всякий случай.
Мы и в простой районке, имя которой звёздные счастливцы постарались поскорее забыть, всё равно ходили чуть ли не именинниками этой самой жизни. И правильно конечно делали. Хотя это и громко, может быть, сказано. Но нам, убогим, для счастья вполне хватало. Это же главнее главного - чтобы ты сам считал, что тебе хватает. Да и со стороны, если глянуть - всё равно неплохо сложилось. В самом деле, не часто же такое бывает, чтобы на пленуме районного комитета партии чуть ли не в каждом выступлении упоминалась районная газета, использовались опубликованные ею факты.
Газета действительно внесла свой, достойный вклад в подготовку читателей и, конечно, всех участников пленума к обсуждению действительно сложной социальной проблемы. Именно наша газета, а не кто иной, в рамках не сейчас и не нами принятых жёстких правил игры, тем не менее продемонстрировала очередной впечатляющий бой хорошего с плохим, принципиального с беспринципным, белого с чёрным, капиталистического наплыва с истинно социалистическим отношением к труду. Таким, понимаешь, светлым-светлым! И при этом всё ещё чётко отличала рожь от ячменя, а дизель от карбюратора! То есть, умудрилась сохранить уважение к себе со стороны профессионалов и нормальных людей. И преуспели и людьми остались! Где такое ещё бывает?! Конечно, именинники!
Тогда же, через день после Лёнькиного отбытия в верхние сферы бытия, в редакцию позвонил Лукич, Генералов, человек-пароход который, заклятый друг притяжителя гроз Глушкова.
- Виктор? Здравствуй. Как твоё здоровье?!
- Не дождётесь, товарищ Генералов!
- Значит, всё ещё обижен. - Грустно констатировал Лукич. - Ладно, пусть даже и так. Вообще-то, хотел я тебя за все твои делишки ракам в Кутулуке скормить или в кормоцех на гранулы пустить. Да ладно уж, корма ещё хватает. Живи пока такой. - Великодушно разрешил он.
Потом была пауза. Генералов всё кряхтел, усаживаясь, видимо, удобнее в своём собакевическом столе-великане. Готовился. Я терпеливо ждал, приготовив блокнот. Наверняка ещё чего-нибудь вывалит пахучего, грамм, то есть, строк на триста. Надо подхватить. Служба-с.
- С Глушковым мы договорились-таки о кооперации, окончательно на этот раз. Пока он ещё там, на Ленина, сидел. Уходя, великодушно подарил мне полноценное сотрудничество. Дал ход настоящей межхозяйственной кооперации. Просто молодец, Глушок! С чего-то прорвало его! Глобально мыслит мужик, оказывается. Недооценивал я его всё-таки. Тему видишь? Это хорошо. Тогда давай, приезжай. Рыбка холодного копчения поспела, отведаем. Лучше сёмги. Такой ты ещё не видел. Да-да! В подвале. Однако самого-то Трифона там и нет. Вот так! Тю-тю. Подвал есть, рыбка есть, пиво и все остальное тоже – а самого Трифона-то и нет. Не подаёт ничего ни в кружках, ни в бокалах. Да с янтарным синцом вприкуску! Эх-х!
- Как нет? Умер? Наш великий и всемогущий хранитель Древа жизни?!
- А вот так. Нет, не умер. Такие не умирают. Уволил я его. Из его же подвала. Может как раз за то, что тебе ума не дал в нужное время. Не сфокусировал на главном.
- Выгнали и не пожалели? Или спился старикан? Не вынес тяжести службы, спился, не устоял, девочки динамо прокрутили? Что?! Что на самом деле произошло?! Комета с неба упала?!
- Не-а. Просто так выгнал. Чтоб вы все не гавкали на его счёт. А то чуть что, по всему району гудит - Трифон-Трифон! Как будто ничего другого у меня нет! Я хозяин, что хочу, то и делаю.
- Да вы просто приревновали к его славе! Своего же исполнителя желаний! Он же как античный Грифон крутил колесо фортуны каждому смертному. И вам, Лукич, первому. А вы не боитесь теперь, что фортуна от вас отвернётся и всё у вас лично покатится вниз?! С такими, внешне вроде бы незначительными, сущностями так поступать нельзя. Очень опасно. К тому же Грифон всегда возит колесницу богини возмездия, Немезиды. Он фактически стережёт пути спасения вашей души. Что ему стоит шепнуть словечко своей покровительнице, рассказать, как вы с ним поступили?! Месть ведь будет ужасна.
- Б-брехня всё это. – Вздрогнул Лукич. - Нахватался ты всякой ерунды и опять забиваешь мне голову такою хренью. Трифон без меня ничто, ты же знаешь. Главное не он, а то, что он у меня из подвала сделал. Весь район в кулаке собрал. Задачу выполнил. Теперь пора уходить. Я ему ничем не обязан. Пенсию дал хорошую, в смысле, для колхозника.
- Да понял-понял! Но всё равно сочувствую ему. Мир просто осиротел. Солнце скоро погаснет! Колесо фортуны остановится. Хоть, полагаю, что свято место пусто не осталось?! Да конечно-конечно - у вас наверняка не осталось!
- А ты как думал? Правильно! У нас как при капитализме. Мы ж теперь с человеческим лицом. Очень отзывчивые, доброжелательные. Чуть что - пошёл вон, скотина. И ни на какие заслуги не посмотрим. Подумаешь, колесо желаний, древо жизни, Немезида… Тьфу! Да ты знаешь, сколько на его место желающих было?! Херувимы похлеще Трифона в очередь на спасение своей собственной души становились! Заметь, ко мне становились! Ко мне-е-е! А не к Немезиде твоей.
- Догадываюсь, о великий и ужасный.
- Так что есть, есть новый человечек при той рыбке и пивке, не переживай, подаст как надо. Крутанёт любое колёсико, любую богиню ублажит и её повозку вдобавок смажет. Главное же не в нём, а в том, кто ему самому подаёт что подать. И чтоб рыбка была. Да раки в трусах. Да чтоб приятно покусывали за что надо. Наконец-то ты понял, писатель?!
- Я горжусь вами, о, великий председатель! Всё! Мчусь, мчусь! Бензином снабдите на обратную дорожку? Мой «Урал» кушает любой! Кроме конечно солярки.
- Вот и хват же ты стал, узнаю Лёнькину школу! Тоже теперь своего не упустишь. Тут Немезида точно никому не поможет. Тем более, её извозчик. - Облегчённо вздохнул Генералов. - И правильно. Только за нами будущее. Остальные сдохнут. Рано или поздно. Вот увидишь. Куда им тягаться вот с такими нами!
Через час я согласовал с Белошапкой все вопросы, которые предстояло поднять в связи с начавшейся в районе промышленной кооперацией хозяйств. Именно она, как мы немедленно стали держать нос по ветру, и явилась коньком нашего нового руководства. Именно на неё теперь поставил Глушков, уходя из Весёлого на пост первого секретаря райкома партии. Именно с её помощью он надеялся взлететь ещё выше. И таки взлетел же потом, выдвинув очередную, теперь грандиозную фикцию продовольственной программы для всей страны.
Перед коллективом нашей редакции непрерывно, одна за другой, возникали задачи первостепенной важности - не выпасть из очередного русла генеральной линии. Из её нового, но уже хорошо проработанного фарватера. Стараясь не слишком противоречить тому, о чём только что писали, что буквально намедни возвеличивали. Хотя всем без исключения становилось ясно, что отработал стремительно возвеличиваемый Глушок своё хозяйство по полной форме. Выжал его как мандарин, создал себе пробивную репутацию и теперь попросту выбрасывал его. Пустил чужого хозяина, Лукича, в бывшие свои владения, значит, фактически вышвыривал. В сторону и далеко назад.
Что тут непонятного?! Главное-то всё же сделано! Но раз так, то и не жаль ему сдать отработанные владения в нелюбимую прежде кооперацию. Вот раньше, когда являлся полновластным хозяином, было жалко. А сейчас, когда уходит из хозяйства, когда оно уже не своё, - нет. Потому что отныне «мыслит глобально» и от этого уже страстно любит прежде презираемую конъюнктуру межхозяйственной смычки производств. Даже считает, что без неё у страны совсем нет будущего! Поэтому теперь нисколько не замыкается в узких, эгоистических рамках одного хозяйства. Налицо высшая математика политики, как не понять! Ни перед чем не останавливаться. Всегда отметать прежние посылы, лозунги и людей. Это же самое примитивное, а потому самое верное в любом продвижении наверх! Соответственно высшей социальной математике был немедленно переориентирован и наш послушный, расторопный «Авангард»! Так что забот с новым политическим разворотом у нас тут же прибавилось – о-ё-ёй как и сколько! Только впрягайся!
ВОТ я и впрягся по новой. Как будто у меня был выбор! Завалив осиротевшее без Лёньки машбюро своими последними произведениями, я снова оторвался от ненавистной канцелярщины и который раз оказался в дороге, посреди полей и запаха чабреца с полынью. В одном только оставался уверен - что найду, всё моё будет! Если конечно удержу до получки.
Я ехал и, как положено в этом лучшем из миров, совершенно не знал, слава богу, что со всеми нами произойдёт дальше. Да и что вообще будет. Честно! Не знал я даже того, что вскоре после всех этих замечательных событий у бронзового дискобола в ансамбле помпезной арки на въезде в хозяйство Генералова неизвестный капиталистический мститель из команды Немезиды, вероятно, ещё невычисленный нами командир Наплыва из восточного козлиного хозяйства, отобьёт руку. Правую, вместе с диском, которым тот целился то ли в нашу настырную редакцию, то ли в хозяйство новейших, с человеческим лицом ленинцев Глушкова, любимцев грозовых инопланетных туч. То ли даже в самое святое медленно тонущей страны, в центре той триумфальной арки высеченное, как над столичной артиллерийской академией: «Наша цель - коммунизм!». И попал-таки в эту нашу некогда всеобщую цель, стервец! Не мог, что ли, какую-нибудь другую выбрать, поплоше. Так что, может быть, никакого мстителя на самом деле и не было, а тот диск вместе с рукой улетел. Больно много энергии накопилось.
Никто ничего не станет выяснять. Отломанную руку своего священного истукана Лукич приделывать на место тоже не будет. Совсем выкорчует самого дискобола и увезёт куда-то к чёртовой матери. Уволит. Как Трифона. А ещё погодя, не выдержав дальнейшей конкуренции со своим заклятым другом Глушковым, ставшим его неумолимым и безжалостным начальством, и сам уволится, притом насовсем - сляжет с инфарктом. Первым и, вероятно, последним. Видимо неумеренная частота посещений того же Трифона всё-таки выйдет ему совсем не тем местом, которым уж так хотелось. А может раки из Кутулука хорошо поработали. Но, скорее всего, догнала-таки сама богиня мщения Немезида. Её же колесницу точно вывел на объект возмездия именно Трифон, он же божественный Грифон, кто ж ещё. Мифические существа ещё более мстительны, чем люди. И за безмерный кайф не по делу всегда взыскивают более чем строго. Хуже чем любой оголодавший пристав.
Когда слишком хорошо - это и в самом деле всегда нехорошо. Потому что обязательно захочется понять почему это у тебя всё всегда на мази. А это уже путь в никуда. Потому что не всё человеку можно. Он должен уметь остановиться. Внутри у нашего человека тормозами и не пахло никогда. Мало назваться всемогущим и самодостаточным, надо ещё и быть им. Причём, на самом деле. Изнутри. А попытка даётся всего одна. Без права на понимание зачем. Иначе сразу конец. Кругом-то по-прежнему одни менты и мины. Не подорвёшься сам, так схватят. Лукич подорвался. И пути к его спасению оказались перерезаны недрожащей рукой. Теперь уже неважно чьей.
Даже русаки-репатрианты во главе с Димкой-уругвайцем, механизатором из четвёртой бригады, восхищавшимся нашими недоделанными комбайнами, сбежали назад в свой Уругвай. Якобы только сказали на прощание в новороссийском порту: да ну вас всех на фиг! Жаль, не знал я этого пока никак. Иначе вместе с Димкой точно бы утёк в тот самый Уругвай. От совершенно очевидного финала всех наших дел и делишек, а вместе с ними и самой страны, погребаемой наплывающим со всех сторон вселенским чавкающим благополучием.
Как спички трещали, разламываясь и уносясь назад все символы и печати уходящей советской реальности. Нищей, строгой и безжалостной. Неужели они тоже где-то осядут, окажутся тамошним наплывом?! В невидимом божьем затоне?!
Таким образом, судьба местного кагайского дискобола, метящего в уплывающий на дно коммунизм, оказалась очень даже символической, но также включит в сеть и весьма грустную побочку для многих и многих хозяев первой волны поднимающегося нового строя. Членовредительство символа местного благополучия на самом деле вышло боком, прежде всего для Генералова. Отломанная или отлетевшая от его хозяйства главная рука с диском по коммунизму даже как будто запустит завершающую цепь событий. Безошибочно угодит прямо в темечко выстроенного Лукичём лично для себя отдельно взятого микро-коммунизма, с персональным Николаем угодником на побегушках. Потому что других значимых целей поблизости попросту не окажется. Череда забот, хлопот, дел великих и малых сразу же прекратится, словно и не было их никогда. Заканчиваясь, всё бывшее сразу обессмыслится! Опустеет подвал каких-нибудь желаний! Зарастут все тропки к спасению души. Протухнут раки в Кутулуке. Разбегутся последние трифоны. Некому будет налить осиротевшему человечеству остатнюю чарочку смысла! Завянет древо жизни! Поскольку не желать куда хуже, чем не быть в состоянии что-либо сделать. В результате колесо фортуны, не выдержав тягот очередной русской перестройки, заскрипит и остановится. Даже Немезиде не на ком станет выезжать в человечий свет, и она, чертыхаясь, уйдёт в монастырь. Потому что без объектов потеряет смысл и само возмездие. Основное погоняло.
Не знал я, трясясь верхом на редакционном драндулете, и что Илья Михайлович Иванов-Бусиловский скоро напишет и, конечно, запросто опубликует ещё одну поэму про девушку красивую под густою веткою, про любовь безбрежную, вяжущую всех натуго. Опять про главное человеческое удобство и желание, подозреваю, давным-давно им самим позабытое. Но на этот раз эта поэма окажется его последним опубликованным произведением. Потому что почти сразу же поэта-газетчика разобьёт левосторонний паралич, а потом вдогонку ещё и правосторонний. Скорее всего девушка та наконец догнала и приложилась, мол, достал писатель.
И станет Илье Михайловичу тогда нехорошо. Слишком, «потрясающе» нехорошо. И совсем непоэтично. Его красивый внутренний мир быстро утратит самую последнюю проекцию в мир внешний. Со временем там не останется даже контура его. Избыточный вес, чрезмерное «хорошо» беспощадно карает не одних лишь генераловых, но, оказывается, и поэтов. Хотя уж их-то природа могла бы пощадить, пусть даже в порядке исключения. Но вот не пожалела самого Илью Михайловича равнодушная и прожорливая свинья жизни. Ничего не нужно станет надежде русской литературы, потрясающему и одновременно добрейшему оплоту районной поэзии и публицистики. Ни девушки красивой, ни любви тугой и безбрежной, разве только, чтобы его вовремя поворачивали с бока на бок да выносили из-под него судно. И до пенсии не дожил. Впрочем, зачем поэту пенсия, да и сама кончающаяся жизнь? Посмотреть разве что с совсем холодной грустью. На то, как целиком угасает твоя проекция во вне, а с нею теперь и сам ты.
Вот Белошапка – тот сам уйдёт с редакторства на пенсию и по последующим слухам сам примется писать критические сигналы в ЦК, чётко подписывая их своим именем, совсем позабыв при этом, чем это жалостливое дело всегда на Руси кончается. Как он сам чаще всего поступал с такими «сигналами с мест». Как сам ненавидел назойливые тучи жалобшиков, атакующие редакцию со всех сторон. Может быть, он просто не мог жить без читателей, хоть бы каких. И должен был во что бы то ни стало сказать! Хоть кому-то и хоть что-то! Тем не менее, как будто его письма читали. По крайней мере, сначала. Профессионал всё-таки, заслуженный. Даже пару раз приезжали какие-то ответственные товарищи из верхних органов, но потом, разобравшись, с кем имеют дело, конечно, перестали. Кому нужен пенсионер, да ещё с неостывшими амбициями?!
Так у нашего славного редактора пропали последние читатели. После чего для него земная жизнь вошла в совсем-совсем иное русло. Приобрела решительно иной смысл. Здоровье у Белошапки резко поправилось. Наконец зажил спокойно и безмятежно, как все, которые бросили писать. Плюнув на всё, в том числе на прочие смыслы и на то, что он должен был бы про них сказать. Да и на фиг, оказывается, это никому не нужно было никогда. Никому он на самом деле ничего не должен! Тем более, сказать. Повезло человеку, конечно, хоть и не сразу. Но заслужил мужик покой, чего уж! Курей вот стал выращивать. Говорит, для забавы. А там кто его знает.
Кузьмич же на пенсии с самого начала переключится на этот, самый оптимальный режим земного финиша. Всё-таки, с горки катясь, почему-то быстрее набираешься смысла. Бывший наш первый секретарь, конечно же, никому и никак писать не станет. Ещё чего. Себе дороже. Сожранный притяжителем гроз Глушковым, он никуда жаловаться не будет. Сразу и наглухо замолчит. Получая взамен полное довольствие от райкома и райисполкома. Конвертация тут произойдёт полная. А всё потому что прочно стоял на земле. Сразу брал с обидчиков и покровителей чем надо. И всегда крестился по самой последней партийной моде, хоть по-прежнему и как бы шутливо, но всё же именно как надо, строго соблюдая очерёдность взмахов проверяющей щепоти. «Что забыл?» Сначала далеко вниз, к истоку, где раки водятся, и только потом вверх и влево, партбилет, а в конце и вправо, остальные документы. Но никак не наоборот.
Наш неизменно толковый экс-секретарь предельно надёжно преобразовал неизменно продажный смысл жизни в самую прочную из валют - здоровье и долголетие. А их никому ни один Трифон в бокальчик не нацедит. После чего смысла обретённого жизнестояния никак и ни за что не хотел терять. Уж он-то лучше всех и всегда знал, почём фунт господского изюма. И что плетью обуха не перешибёшь. Однако, как ни странно, достигнув нирваны, вскоре Кузьмич всё-таки помрёт. Даже на остатнюю рыбалку не съездит. Какой смысл?! Хотя, казалось бы, теперь-то уж - на вершине исполненных и пока ещё в накат исполняемых желаний, когда ты сам себе Трифон, предельно рационально забив на все последние треволнения жизни, - жить бы да жить. Да видно считался у чертей на примете. Пасли, пасли они своего любимого теля, пестовали, да и выпасли. Выкормили. Надо же и к столу подавать! Бедный мужик, разбитый последним инсультом, он даже шутейно перекреститься по-новому не смог. Нарушил очерёдность. Ширинку с партбилетом спутал. Вот таким его бог и принял, расстёгнутым. А мы запомнили. И с тем и с этим. В миксе.
Эх. На рыбалку мы с ним и вправду так и не съездили. Сначала он долго колебался, но так и не решился на риск ущерба своему авторитету. Вдруг, мол, я растреплюсь повсюду какого цвета труселя первого секретаря. И сколько туда влезает раков. Потом и я, став московским собкором по всему региону, никак не мог подобрать форму приглашения, чтобы не обидеть старика. Да и сам он, видимо, отловился напрочь. Даже в нечаянных, под рюмочку, рискованных мечтах. Потому что реальная рыбалка, с фактическим уловом, да ещё и с натуральными злыми раками возле причинного места у подавляющего большинства мужиков лишь по бесшабашной юности бывает. Чтобы потом вспоминать и хохотать с друзьями. Иногда до упаду. В прямом и переносном смысле.
Может быть, тоже лишь при функции был наш Кузьмич, а без неё напрочь сдулся, да похлеще Трифона у Лукича?! Или рикошет от генераловского дискобола, попавшего в туземный коммунизм, ненароком и бывшего первого коммуниста района зацепил?! А затем и срубил под корешок. Вот и гадай теперь, как жить! Вот и рыскай в поисках действительно надёжного жизненного ориентира и способа! Куда, что и как ни кинь - везде клин! Всё обязательно канет, как в прорву. И круги за спиной никогда не разойдутся! Подозреваю, что и с Уругваем будет то же, как только там наших поднакопится побольше. Бедный-бедный уругвайчик.
Оказывается, чем больше держишься за эту нашу жизнь, тем меньше за что в ней получается. Потому что по большому счёту, конечно же, вовсе и не жизнь здесь бывает, есть или может ещё немножко будет. До того тяжело даётся! Словно порядочная! Тогда чего ради вообще затеваться, появляясь в такой свет?! Что угодно в нём, при любом раскладе всегда и повсюду непременно потеряет смысл. Рано или поздно. Наверно, каждый у гробовой доски ума не приложит именно этому «вновь открывшемуся», исключительно неприятному обстоятельству! Для вот этой-то фигни всё-всё и было?! Тьфу!!!
Вот и я, некоторое время спустя, формально, по внешним критериям жизненного успеха обгоню Лёньку. Притом, по всем статьям. И без всей его пробивной «элегантности» и прочей бесстыдной «изысканности». О боевой ничьей останется несбыточно помечтать теперь ему, бывшему демону районки, моему бывшему непосредственному начальству и конкуренту, да поглотать злые, отчаянно завидущие слёзы. Но сам начальством я всё-таки не стал, пронесло, спас душу. Однако и так называемого, прости господи, счастья я конечно тоже не нашёл. Нигде, ни тем более в самом себе. Оно же при любом приближении всегда ускользает за горизонт призрачной нашкодившей зарницей. Знает, что будет, если поймают. Всю жизнь коварно намекало на себя, лишь бы душу человека растревожить. А самого-то и не бывает вовсе. Хорошо тебе прямо сейчас?! Вот и не копайся почему. Если оно ещё работает, хоть как-то, лучше в него не лезть. Это и есть оно самое, на этот миг.
Всё-таки, даже работая на Москву, в центральном органе партии, у меня почему-то никогда и мысли не закрадывалось хотя бы раз воспользоваться Лёнькиными услугами. Всё-таки журналистом-то он всё равно оставался неплохим, хотя и классическим лакеем лакеев лакейских. Впрочем, пересечься мы и не могли. Даже если я ехал в его районы. Потому что в хозяйствах, предприятиях и конторах ждали именно меня, а не его. А потом, как водится, ставший ненужным журналист Куделин спился, даже, говорят, пропил дорогую редакционную аппаратуру или её у него банально украли. Во всяком случае, Лёнька был вынужден написать увольнение по собственному желанию. Чтоб хоть не по статье уйти. И вернуться в милицейские пенаты, пусть даже участковым по каким-нибудь хуторам. Однако после всего его вряд ли и туда взяли. Даже с учётом его напористости, которая, конечно, тоже сойдёт лишь для любителя покопаться в чужих заработках.
Вот чем страшна среди людей любая должность - как только ты её потерял - ты и вправду не человек! И судьба отворачивается от тебя! Ты никто и звать тебя никак. Кто в Отчизне устоит после такого удара, как потеря должности, да вдобавок ничего не имея за душой?! Кто ж на тебя посмотрит, если ты не при исполнении, если ты не при функции? Вот и Лёня это испытал на своей шкуре, наверно, как никто из персонажей его многочисленных разоблачительных материалов. Чем выше он сам заносился, становясь большой шишкой среди писарей, тем катастрофичней оказалось его падение. Вот почему бы не оставаться простым и будучи вознесённым?! Может боженька и зачёл бы это в графе под фамилией «Итого»?! А то ж ведь так и не женился ни разу! Не говоря уже про деток всяких. Впрочем, неизлечимое женолюбие чаще всего именно так и заканчивается.
Буквально с первого впечатления, физиономия перемётной сумы Куделина мне всё время кого-то напоминала. И не человека конкретного, а скорее типаж. Его бог всё же пометил в своей галерее явно отпетых персонажей. Только по факту беспрерывного пикирования, схваток со всеми подряд и последующего неизбежного срыва на дно я всё же осознал долго мучившее меня предощущение на его счёт. Встречал, встречал я, конечно, и раньше таких вот болезненно деятельных субъектов - типично леченых алкашей, с вымученно праведным и одновременно залихватским, трусливо-хамским выражением лица. Финал конечно вполне закономерный. И друзья ОБХа-эсэсовцы с прочими инопланетянами, вроде непотопляемого милицейского начальника Соколова, не помогли! Даже они! И некогда благодарное районное человечество, давно позабывшее все до единой его лихие публикации и его самого! Оно-то и не такое и не про таких напрочь забывало, что конечно же есть сугубый закон мироздания!
Впрочем, гораздо-гораздо позже, уже на излёте всех-всех наших событий, дошёл слух, что взял его на работу начальником своей охраны какой-то очень крутой босс из поднимающейся отовсюду кооперации, из межхозяйственного детища Глушкова-Лукича, ставшей корпоративным бизнесом, принявшемся, подобно стае голодных волков, дербанить вовсю затрещавшую страну.
Я долго думал, ломал голову над тем, кто бы это мог быть, кому могла понадобиться газетно-ментовская пакостность Лёньки, но так никто ничего не мог мне сказать, пока однажды я сам не увидел в своей собственной газете, пока ещё важной по стране, снимок выдающегося хозяйственного руководителя своего родного региона. Будущего заместителя губернатора. Да, судьба, разумеется, их неизбежно свела опять вместе. Преследователя и его «жертву». «Вот и встретились два одиночества», как певала когда-то моя бывшая хозяйка-бабушка дуэтом со своей проницательной, но рыжей кошкой Дунькой. Мур-р, мяу! Конечно, это был именно хан половецкий, бывший завсклада заготовительной базы краевой потребкооперации, Алексей Петрович Нестеренко. Всё произошло, в точности, как он и предрёк нам на дорожку. Отсидел, как положено, свои три года, навешенные ему доблестным лейтенантом Витькой Титаренко и пронырливым газетчиком Лёнькой Куделиным. Причём и там, на зоне, конечно как сыр в масле катался. Так вот бывший завсклада и отомстил крутому расследователю всех своих грязных дел, сделав его своим охранником, прибегающим на щелчок хозяина. «Чего изволите, Алексей Петрович?!». В результате такого кунштюка судьбы фирменная пакостность Лёньки, разумеется, полностью слиняла, в ноль ушла, потеряла даже следы былой лёгкости, в том числе некогда своеобразной элегантности. Где вы видели элегантного цепного пса?!
Непотопляемый хозяин жизни, межзвёздный рейнджер Алексей Петрович даже царицу Таню, бывшего директора нашего районного молокозавода пристроил куда-то там поближе к себе, кажется, чуть ли не ректором кооперативного института сделал. С ума сойти, оказывается, она ещё и кандидатскую диссертацию защитила, а потом как положено профессором стала. А вот взамуж так и не вышла. Не сыскала смертника. Даже её дружок, супер-милиционер Соколов побоялся насовсем с нею связываться. Своими губами-лезвиями вероятно немало студентов покромсала, из тех, кто не так зарядил зачётку, в смысле недоложил. Татьяна Васильевна Иванова, по-прежнему простенько и со вкусом именуемая царицей Таней, конечно, также немного посидела в тюрьме на пару с великим и могучим половцем, на посошок замечательного пути в ещё более увлекательную и куда более сытную жизнь. Всех-всех своих собрал под крыло хан половецкий Алексей Петрович. Даже бравого отставного милицейского начальника Соколова поставил на специально созданную под него общественную милицию. Дал внеочередное звание полковника и поставил после школы милиции править новым учреждением внутренних дел, чем-то средним между обычной милицией, народной дружиной и крышующим всех и вся бандформированием, законным и вооружённым. Все стали при должности и при деле, как о том с детства мечтали. А на планёрках со своими архаровцами Алексей Петрович, говорят, зачастую стал приговаривать свою старую, наконец полностью воплотившуюся мечту: «Самый лучший бизнес – это власть! Лучше не бывает. Только во власти можно по-настоящему жить и богатеть. Сейчас как никогда!»
Непостижимо вознёсшийся бывший председатель колхоза Ленина товарищ, а потом господин Глушков, впоследствии оказался лучшим доказательством извечному, животному императиву человеческого бытия. Прорвался-таки наш земляк, супер-механизатор отечественной истории на самую-самую вершину государственной власти. Отбросил и предал всё и вся. Обездолил, сукин сын, вековые чаяния остального прогрессивного человечества!
Как и вправду Уругваю по жизни повезло! Что он ещё туда не попал. Вот просто не то слово!
Пока я всех этих ошеломительных, банально-поучительных да закрывающих тем и дел не знал и потому тихонько да почти безоблачно, практически беззвучно катил себе внатяг по просёлочной дороге на раздолбанном редакционном мотоцикле. Мне уважительно пели осипшие жаворонки в выцветающем, почти неживом от счастья небе. Они-то лучше всех знали, что на тихом ходу, без буйной пыли за кормой, я обязательно их услышу. И не буду скучать нисколько. Вот я и услышал и слушал их, но ещё и додумывал себе «за жизнь свою». Строил новые планы, воображал следующие смыслы, к кому пойти и что узнать, потому что жить-то вроде надо. Вынашивал в себе ту самую формулу победы, которая, как мне хотелось и как ещё казалось, теперь-то уж точно, решительно и навсегда изменит моё будущее. А уж к лучшему ли, так на то у кого надо есть свои соображения. Кто-то желает, а кто-то располагает.
Скорость я и в самом деле довольно долго держал совсем небольшую, как будто снова драгоценного и ещё во всей силе и красе Илью Михайловича вёз - грозу толстолобиков, красивых девушек и всякого прочего мыслимого и немыслимого позитива. А на самом деле просто в полное своё удовольствие катил под тишиной, ветром и каким-никаким, а всё-таки солнцем.
Как там однажды сказал товарищ Будда? «Если что-либо должно быть сделано, - делай, совершай с твёрдостью. Ибо расслабленный странник только больше поднимает пыли». Вот я и сделал всё для того, чтобы она не вилась за мною слишком густым шлейфом.
Вот ехал-ехал, а потом опять думал-думал, прежде всего, о следующем деле, которое также должно быть сделано. Потом про бедного, перетрудившегося Трифона, бывшего главного механика колеса фортуны и садовника дерева желаний. Целиком к этому времени накрыло пока только его одного. Заслужил, ничего не скажешь. Каково оно было сидеть при исполнении желаний, на кране, да ещё в таком колхозе такой-то страны?! Когда мало кто ещё что-то умеет, зато все поголовно так отчаянно хотят. Хоть чёрта в ступе, но хотят! Если ты не хозяин этого крана, то в принципе нечего было даже и браться исполнять! А он взялся. Отсюда и результат. Полтинник беспорочной службы в подвалах не своих желаний - и всё равно коту под хвост, быстрее всех ушло. Не из-за чего вылетел. За просто так. Надоел и всё. А может, чихнул когда-то под руку. Не так раков в трусы кому-то из начальства завернул. И кто-то из тех раков куда-то не туда прорвался. Пшёл вон! Самого тебя, единственного и незаменимого крановщика, запросто, как и всех, выжали и выбросили. Не успел оглянуться, а на могилке твоей - глядь-поглядь - уж и сторож пьяный, икая, полеживает, поклёванными конфетками с соседней плиты закусывает. Какая тут Немезида поможет?! Надорвётся!
Правый цилиндр, чую, тоже чего-то почихивает, икает. И мотоцикл не так тянет. Хотя и на шоссе выскочил. Всё-таки допекли его районщики своими геопатогенными расследованиями. Вроде бы даже появился некий посторонний стук, похоже, клапана в том цилиндре пригорели. Но вот поддал слегка газку и всё сразу выправилось. И снова мощный рёв и снова аппарат сильно рвёт вперёд, кидая шинами метры, а иногда и километры.
Вот так и по жизни. Как только полный газ - так и прорываешься мощно и напористо, весь переполнен чем надо, и всё у тебя получается. А едва послабже стал, да хоть совсем чуть-чуть, просто временно сбросил напор, решил слегка передохнуть, сменить направление - так и гаснешь моментально. Плашмя лежишь, стук клапанов во всех цилиндрах слушаешь. Обливаясь холодным потом. И тебя тут же, как самого незаменимого Трифона, а всё равно - взашей, взашей! Получается, что главнее главного - не как начал, а как закончил! Но почему-то все всегда заканчивают одинаково плохо. Почему-то к финишу каждого любимца фортуны даже самые молоденькие и глупенькие девки и пацанчики шутя обходят на повороте! В попки ветер дует только им. В сорок лет ты старик, тебя обскакали самые ленивые. Ты даже не понимаешь, как именно это всё произошло. И что будет дальше-то?! Может быть, твой персональный исполнитель желаний, обессилев от тебя, примется докладные богиням всяким строчить?! Мол, а не пора ли эту бесперспективную скотинку сгонять с пастбища?! Или уж сразу пускать на мясо. На месте.
Это же надо всё время гончим псом бежать и бежать поперёд самого себя, лишь бы оставаться на месте! Чтобы считаться и быть ещё в состоянии. А не просто хотеть всего и побольше, даже таблеток от жадности. Или чтобы не так уж быстро и больно падать. Другого-то всё равно не будет, что бы там весёлые ленинцы на посошок, уходя насовсем, ни вешали людям на уши! С этим Наплывом из созвездия Гончих Псов никому всё равно не справиться! Да и не потянуть его никогда! И никакая здесь промышленная межхозяйственная кооперация, смычка, даже случка - ничто не поможет! «Всё вечности жерлом пожрётся И общей не уйдёт судьбы!»
Солнце било сбоку из-под кучевого козырька бессмертных грозовых туч. Они никуда с этого неба и не уходили. Солнечные лучи казались какими-то уж очень чётко прорисованными, неземными, как у Рембрандта. А потом большая капля ударила в глаз, другая в нос, третья - уж и не стану говорить - и зачастило. Я прибавил скорости, потому что за мною вновь погнался дождь, словно бы опять караулил. Без Глушкова на хозяйстве он, наверно, совсем одичает. Никто больше сюда не позовёт, никого никто не притянет за уши. Вот и будет бросаться, как бродячая собака. На кого ни попадя.
Дождь пятнил асфальт всё стремительней, всё мстительней, всё немезиднее, того и гляди, что на этот раз всё-таки утопит. Так и не дав интервью.
Вот и мчусь я с дождём наперегонки к ещё всесильному Генералову, на рыбку холодного копчения да с запотевшим чешским, что кубыть поспела в подвале имени Трифона, хоть и однопрофильного, но зато образцово безотказного исполнителя желаний, неповторимого главного механика всеобщего колеса фортуны. Уж он-то её крутил как никто, были времена. Потому что действовал даже при полном отсутствии возможностей. За так. Лишь бы кто-то ещё хоть что-то хотел. Когда хочет, всегда можно что-нибудь сообразить.
Несусь, нисколько не пыля, и думаю, что партитура Трифона в действительности бессмертна. Потому что обязательно сидит заместо него на пресвятом престоле жизни, на входном кране, у пульта, в сокровенных лабиринтах желаний теперь кто-то другой. Может быть даже сам Николай-угодник, взятый вздорной бабой Немезидой на полторы ставки. И ассортимент исполняемых желаний у нужных человечков раздвинется им теперь до последних разрешённых пределов, с учётом самых-самых последних грозовых веяний и иных преференций прогресса! Отчего растроганный боженька этот схваченный мир из своего потного кулачка уже никогда-никогда не выпустит. Ничего никому не попустит.
Потом дождик, став ещё сильнее, вдруг кончился. Или отстал. А солнце, хотя и светило, нисколько не переставая, внезапно гораздо ниже к горизонту очутилось. И било оттуда в глаза прямой наводкой, раскачивая неумолимо растущие тени за спиной. Вновь показалось, что проходит и оно. Когда-нибудь да навсегда. Как и всё вокруг. Как даже такая красота! Когда все наконец будто вымерли. И словно не было никого!
На востоке незамедлительно явилась луна, полузадёрнутая шторкой уходящей фазы. Ночь наполовину светла получится, но наполовину и темна. И без примет знаю. Сверчки в кустах затянут безотказную арию старого мастера Трифона из бесконечной оперы про нашего мальчика, который хватал всё подряд и никак не мог остановиться. Персонально для него станет исполняться только одно желание.
Зато самое заветное. Потому что первое и потому что именно последнее. Потому что без него, желания того, - и в самом деле - не за что будет напоследок зацепиться, даже за этот, самый распоследний миг. И поэтому так хотелось… эх, так хотелось верить, что уж оно-то, пусть конечно опять не сбудется, но всё равно - всё равно не пройдёт никогда!
Наплыв
© Copyright: Анатолий Бочкарёв, 2023
Свидетельство о публикации №223070600387
Свидетельство о публикации №223070600387
Рецензии