Накануне

«В гробу я видел эти фотосессии», - злился Витя, спасаясь от зноя в тени разлапистой ели. Он лежал на синей джинсовке, расстеленной поверх травы, с которой предусмотрительно убрал все шишки, и не знал, как убить время.

«И охота в такую жару лазить по самолётам, плавиться на аэродромных плитах, позировать? Тоже мне удовольствие». Витя чувствовал, что закипает, и понимал, что дело не столько в июльском пекле, от которого не спасали ни еловые ветви, ни натянутая до самых бровей бейсболка, ни солнцезащитные очки «Ray-Ban» в любимой роговой оправе рыжеватого оттенка. Главной причиной распиравшей его досады Витя считал своё вынужденное безделье, соседствующие с чрезмерной, как ему казалось, оживлённостью фотографа и четырёх девушек-моделей. Они то парами, то по одиночке вставали в кадр, гладили корпус самолёта, с опаской трогали лопасти пропеллера, принимали оговорённые фотографом позы и замирали, приоткрыв рты.

Одна из девушек стала оглядываться, соединив над глазами ладошки козырьком. Наконец, она нашла Витю, вскинула руку, и, убедившись, что он на неё смотрит, постучала пальцами по запястью, где предполагались часы, и, состроив грустную мину, развела руки – мол, прости, не знаю, когда это кончится. Витя в ответ тоже поднял правую руку, соединив большой и указательный пальцы. Она радостно улыбнулась и отправила ему воздушный поцелуй. «Сука», - просвистел он сквозь зубы, отпил из бутылки воды, прополоскал рот и сплюнул в сторону. Встревоженная пчела слетела с белеющего над фиолетовыми листьями цветка кислицы.

Чтобы выплеснуть недовольство, Витя приподнялся на локтях и стал придирчиво рассматривать фотографа. Это был долговязый парень в обтягивающих джинсах и мятой белой футболке, которая подчёркивала иссиня-чёрный загар (который Вите сквозь линзы солнцезащитных очков казался скорее шоколадным). «Фотограф… Разве нормальный фотограф будет работать, когда солнце в зените? Что можно снять при таком свете? Съемки делают в первый утренний час или на закате – все знают. А сейчас что – девок лапать?», - размышлял он, смотря как парень помогает одной из моделей забраться в кабину самолёта.

Когда очередь дошла до его Анюты, и фотограф взял её за талию и подкинул на ставшее под солнцем хрустального цвета крыло, Витя почувствовал сладковатый привкус боли и щекочущую тревогу. Он бы ни за что не признался в этом себе, но всё-таки понимал, что наслаждается охватившими его эмоциями. Это было подобно тому, что чувствуешь, когда раз за разом задеваешь языком оголившийся нерв.

Снова откинувшись на траву, Витя, не снимая очков, закрыл лицо бейсболкой и стал размышлять. Сначала он представил Анюту (она была совсем рядом, и он мог наблюдать за ней, но гораздо приятнее было, закрыв глаза, вспоминать любимые черты – вздёрнутый носик, ямочки на щеках, густые каштановые волосы, родинки – все родинки). Затем его в который раз кольнула фраза, сказанная её мамой в ответ на шутливое замечание Вити о том, что слишком уж много ухажёров вокруг Анюты: «Девочка из села приехала в большой город, и ей нужно выбиться в люди».

Они встречались уже три месяца, и с каждым днём ревность всё крепче охватывала Витю. Она заставляла его с тревогой ждать, когда Анюта выйдет с работы, скрываясь где-нибудь на противоположной стороне улицы – так, чтобы она не сразу его увидела. Заставляла мрачнеть, когда, взглянув на экран звонящего телефона, она уходила в другую комнату и, как он считал, нарочно закрывала за собой дверь. Или, когда, видя звонок, она закусывала нижнюю губу, раздражённо сдвигала брови, отключала на телефоне звук и откладывала его в сторону – непременно экраном вниз. Это уже доходило до паранойи, и Витя, сам того не замечая, зло смотрел на каждого, кто, как ему казалось, слишком откровенно разглядывал его девушку.

Когда две недели назад она впервые упомянула Егора, он не подал вида и уверенный, что она с любопытством следит за его реакцией, молча выкрутил руль, уводя машину с перекрёстка. Егор был старше. Его хорошо знали в городе – ещё бы: спортсмен, многодетный отец, владелец сети магазинов, депутат и, как каждый раз добавлял про себя Витя, плейбой и филантроп.

Щеголевато одетый, с неизменным шейным платком и в сияющих белизной сорочках Егор стал для Вити олицетворением презрительного «буржуа». Анюта же называла его «другом» и даже раз «заботливым котиком» - оказывается, когда она болеет «котик» привозит ей лекарства и что-нибудь вкусное. Услышав это, Витя строго сказал: «Когда заболеешь, я сам привезу тебе всё, что нужно». «Милый, - улыбнулась она, – да ведь ему несложно: он и так ездит по делам и заехать ко мне для него – пустяк». «И всё-таки я прошу», - пробурчал он. «Как скажешь, - она ласково взяла его за руку. – Главное, чтобы тебе было хорошо».

Мнительность нарастала, превращая Витю в полиграф, улавливающий, как считал он, мельчайшую ложь в её словах. И когда накануне она попросила не заезжать к ней, пожаловавшись на головную боль, его внутренние датчики затрещали. Поэтому он раньше ушёл с работы, купил цветы, бутылку вина, багет, её любимый сыр с непроизносимым названием и, заранее пестуя в душе обиду, поехал к Анюте.

Дверь ему открыла её соседка по квартире Ира. «Витя? – её покрытое конопушками лицо не могло скрыть испуг. – Анюты нет дома». «А где она?». «Ушла». «Куда?». Ира растеряно осмотрелась вокруг, будто ища у кого-то поддержки, и, не найдя её, выдохнула: «В мастерскую. Обувь починить. Набойки, - ухватившись за эту идею, Ира заговорила быстрее. – Туфли новые, набойки поменять нужно, туфли красивые – капельки, с пальчиком, ну ты знаешь – ей… Она их недавно купила».

Витя развернулся и, больше её не слушая, спустился во двор. Он злился и наслаждался своей злостью. Помедлив секунду, он пнул стоявшую на крыльце банку с окурками. Тяжело дыша, осмотрел пустующий двор, хлопнул ладонью по доске с объявлениями и пошёл к кустам сирени, за которыми, как он знал, пряталась скамейка. Цветы беспомощно висели в его левой руке, укрывая пакет с выглядывавшими из него винным горлышком и багетом.

Ждать пришлось недолго – шурша гравием, к дому подъехал красный «Range Rover». Витя встал и наблюдал за происходящим, не отходя от кустов. Передняя дверь открылась, из неё выпорхнула Анюта, обежала машину, чмокнула Егора в щёку, помахала отъезжающему внедорожнику, развернулась и замерла, увидев стоявшего у сирени Витю.

Витя аккуратно поставил пакет на скамейку, положил рядом цветы, развернулся и зашагал из двора, обжигаемый множеством чувств. Первым было удовольствие от собственной правоты. «Я знал, знал, знал», - повторял он. Затем – сладостная обида, от которой приятно защипало в глазах. Злость на Анюту, Егора и почему-то особенно - на соседку Иру. «Курица», - прошипел он. И только после – тончащей приправой, вкус которой Витя еле улавливал – грусть, тянувшая за собой тоску, разочарование и одиночество.
 
«Стой!», - кричала ему вслед Анюта, и Витя слышал, как она бежит за ним, шурша платьем. «Да остановить ты!». Но Витя продолжал идти, рассчитывая шаги так, чтобы она нагнала его возле скамейки в другом конце двора. И, действительно, когда он подходил к изрезанной дворовыми надписями скамейке, девушка схватила его за рукав и с силой потянула вниз. Он сел. «Глупый, глупый, глупый, - повторяла она, уткнувшись мокрым от слёз лицом ему в плечо. – Да я же с ним простилась. Простилась. Сказала, чтобы не приезжал. Что ты у меня есть». Она всхлипнула. «Нужно было тебе сказать, но я боялась: ты так трепетно к этому относишься – я же вижу», - говоря это, Анюта наклонилась, пытаясь заглянуть ему под очки.

Её глаза молили о прощении, и Витя торжествовал: счастье и гордость бушевали в нём. Он радовался за свою проницательность, наслаждался её мольбой и загодя примерял, как использует её поражение – так он уже окрестил случившееся. Он смотрел на это очаровательное личико, немного опухшее от слёз, и думал: «Моя». Её пальцы щекотали, бегая по его груди от одной пуговицы на рубашке к другой.

«Мне нужно подумать», - строго ответил он, отодвинул Анюту и, несмотря на её протесты, сделал несколько шагов в сторону, проскрипел: «Вечером напишу». После чего ушёл, оставив её одну – уткнувшуюся лицом в колени всё на той же скамейке.

Тем же вечером он написал, что утром заедет и отвезёт её на фотосессию. В дороге оба вели себя так, словно накануне ничего не было. И довольный Витя пообещал остаться с ней на аэродроме.

«Я всё, - он почувствовал, как она села рядом и осторожно дотронулась до его руки. – Не спишь?». Он покачал головой. «Хорошо. Тогда поедем?». Витя кивнул, убрал бейсболку с лица, и с восторгом оглядел Анюту – так она была хороша в блузке с закатанными рукавами, брюках, которые подчёркивали длину и стройность её ног, и поблёскивавших на солнце лакированных лоферах.

К машине он шёл на несколько шагов впереди и задумчиво подбрасывал ключи на ладони. Он не видел ничего – настолько его захватили воспоминания о пережитом накануне, и не заметил, как их догнал фотограф, и Анюта, прощаясь с ним, нежно провела кончиками ногтей по его руке, аккуратно поцеловала в щёку и стёрла помаду тыльной стороной ладони, кокетливо улыбнувшись.

Витя подошёл к серенькому седану, который прятался в тени ангара, поправил очки и в первый раз за день улыбнулся: он решил, что завтра сделает ей предложение.