Шариковая ручка

Прочитал недавно рассказ о шариковой ручке. Наверное, нет такого предмета, о котором не было бы сочинено рассказа. Если не рассказ о предмете непосредственно, так такой, в котором предмет будет фигурировать как важная деталь. Например, подвески французской королевы в «Трех мушкетерах», или гранатовый браслет, или маузер Папанина из рассказа Михаила Веллера, или знаменитый «Кортик» Анатолия Рыбакова, или его же «Бронзовая птица», или нецке из его же повести «Каникулы Кроша», или портрет Дориана Грея в романе Оскара Уайльда.

Ну и конечно, же есть рассказы о бумаге, чернилах и ручках, об их тайнах и секретах.  Китайцы хранили тайну бумаги. А вариантов чернил человечество перепробовало множество. Искали такие, чтобы не выцветали, быстро сохли, не плыли от воды. 

Инструмент для письма совершенствовался с тысячелетиями.  От палочки - стиля, которой на вощенных табличках писали ученики в древней Греции, до заостренной, чуть расщепленной на конце палочки, прообразе ручки с пером.  Писали гусиным пером. И даже нож для заточки конца пера был назван перочинным. Гусиное перо заменила ручка со стальным пером. И вот пришла пора шариковой ручки. 

Интернет сообщает, что первую шариковую ручку в 1888 году изобрел американец Джон Лауд. Затем Джордж Паркер усовершенствовал ее конструкцию и получил свой патент в 1904 году.


«Секрет крылся не столько в конструкции, сколько в составе чернил. Задача состояла в том, чтобы создать чернила оптимальной вязкости, которые бы одновременно и не вытекали, и не высыхали внутри ручки. В этом отношении формула Лауда оставалась вне конкуренции. Секрет пасты хранился в строжайшей тайне. И хотя его чернила летом разжижались и вытекали, но конкуренты даже близко не достигали его показателей.
 
 Следующий рывок в истории возникновения шариковых ручек совершили братья Биро родом из Венгрии, запатентовавшие новую конструкцию в 1938 году. Сначала над изобретением шариковой ручки задумался журналист Ласло Биро. С ним работал его брат Георг, талантливый химик. Братья изобрели первую ручку для письма, которая действительно хорошо писала, не протекала и надежно удерживала шарик. Но самый главный секрет крылся в чернилах, куда более вязких, нежели для перьевой ручки. По сути, это была густая паста на основе глицерина с добавлением пигментов нужных цветов, похожая на типографскую краску.

После оккупации Будапешта немцами Ласло эмигрировал в Аргентину. Причины понятны. Братья Биро были евреями. В Аргентине Ласло запатентовал капиллярную шариковую ручку в 1943 году, а затем – основал компанию Eterpen, продававшую порядка 7 миллионов ручек ежегодно. Там и сейчас называют шариковые ручки «биромами», а день рождения Биро, 29 сентября, считается национальным праздником – «Днем Изобретателя».

Цена первых шариковых ручек равнялась среднему дневному заработку. Изобретение Ласло очень заинтересовало француза Марселя Бика, он купил лицензию Биро. И усовершенствовал конструкцию. Именно Бик придумал сделать конструкцию разборной. Это позволило улучшить качество ручек: шарик держался прочно, скользил гладко, чернила ровно ложились на бумагу тонкой линией и не просачивались сквозь нее. Первые ручки от Бика появились на европейском рынке в 1950 году. Корпорация Waterman-BIC Pen Corporation производила порядка миллиарда ручек в год, а стоили они всего 10 центов и были доступны каждому. 

В России шариковые ручки появились к концу 60-х годов.  Первые шариковые ручки появились у немногочисленных счастливчиков, ездивших за границу, или родственников таковых – дипломатов, моряков, спортсменов с мировым именем, видных деятелей культуры и так далее. Первое массовое производство советских шариковых ручек было налажено в 1965 году. Цеха оснастили швейцарским оборудованием. Эти ручки долгое время были предметами роскоши. Стержней для шариковых ручек в продаже не было, зато в службах быта появилась услуга их заправки. В начальных классах некоторых советских школ писали чернильными ручками вплоть до 80-х. Со временем производство ручек существенно расширилось, они стали стоить всего 35 копеек, появились в продаже десятикопеечные сменные стержни, и вся страна перешла на «шарики».

Такова история, описанная в Интернете.  Было это давно. Но есть еще люди, которые могут добавить к истории предмета свой личный опыт.  Особенно те, кто жил в портовых городах.  Оттуда ручки проникали в страну. Я жил Новороссийске. Город портовый. Когда я учился в младших классах, немало намучался с чистописанием. И даже понятия такого – шариковая ручка среди школьников не было.  А уже к классу четвертому знал, что в городе, как своеобразная валюта, имеет хождение мелочевка, которую везли к нам из-за бугра. Советские моряки западные безделицы употребляли в качестве презентов.  А иностранные моряки платили за услуги жриц любви установившимся ассортиментом товаров, в число которых входили и шариковые ручки. Конечно, в те светлые годы я, юный пионер Советского Союза, не догадывался о существовании подобного бартера. 

Иметь шариковую ручку было престижно и пенсионеру, и пионеру. Хотя в школе ими пользоваться запрещали. Стращали, что испортится почерк. Что нельзя посягать на разницу уровней: фиолетовые чернила для учащихся, красные чернила для учителей. А все шариковые ручки тогда были с синей пастой. Даже не фиолетовой. И если бы все писали шариками, записи учителей в дневнике никак бы не выделялись. Родители, которые в дневнике кидались на красный цвет, как бык на красную тряпку, могли запись шариковой ручкой просто проморгать, и не заметить, что их вызывают в школу на ковер. Короче никаких шариковых ручек в советском учебном заведении!! Сдав позиции коварному оружию империализма недолго докатиться до черти знает, чего. И действительно, шариковые ручки совращали человека. Напишешь ею страницу, даже самого идеологически правильного текста, даже того, что Пушкин писал гусиным пером, и возненавидишь чернила и всякие виды ручек, кроме шариковой. А там недолго и перестать верить в светлое будущее.

  Тем не менее шариковые ручки проникали во все щели. Но что делать, когда в стержне закончится паста? Ни ручки, ни стержня в магазине не купишь. Выбросить ручку рука не поднимется. Пусть капиталисты, которые ничего не ценят, выбрасывают. А советский человек, который ценит результаты труда, ищет решений.  Нет таких крепостей, которые бы не брали советские люди. И в авангарде, как обычно, одесситы. 

  Я рождением одессит. Но совсем не в авангарде.  Потому что с самого детства, как моего папу молодым инженером распределили в Новороссийск, в Одессу я приезжал только к тете в гости.  Так что никакого одесского духа во мне не было. Но к тете в Одессу я приезжал регулярно. И вот как-то раз, приехав к тете, я вечером забрел на большую кухню одесской коммуналки.  И судьба меня свела с соседкой тетей Лидой.  Она что-то варила. И как видно, не договорила за целый рабочий день, все, что имела сказать «за жизнь»

- Ну что делает подрастающее поколение? – это была увертюра.

- Да ничего особенного, - сказал я, - На море хожу, по городу.

- Что ты в том городе потерял?

- Тетя говорит, что Одесса – это музей под открытым небом.

-  Ты небось на Приморский бульвар ходишь. До Дюка. Шо там смотреть?  Привоз, вот музей под открытым небом. И музей, и клубок противоречий, - тетя Лида вздохнула и покачала головой, -  Вот я живу у моря, а моря не вижу. Привоз меня высосал. Богатый урожай фруктов, про который трубят в газетах, не дает людям жить нормально. Я продаю пломбир, а урожай давит и на меня.  Какая связь?  Я тебе скажу за связь.  Нам повезло, у нас море. Отдыхающих на пляже, как сельдей в бочке. А сами одесситы моря не видят.    Урожай везут сюда отдыхающим. Они хорошо платят и хорошо едят. И на Привозе клубок противоречий в полной закрутке.   Отдыхающий придет на Привоз, скупится, не скупясь, и потопал на море. А которые ему эту роскошь обеспечивают, моря не видят. Им не до моря. Они пашут на москвичей. Москвич на Привозе и строит из себя столичную цацу. Торгуется как последняя сволочь. Ему в Москве кто-то сказал, что с одесситами нужно торговаться до синевы. Так он торгуется, что та продавщица синяя.  Москвич подозревает, что его обсчитывают, обвешивают. От подозрений закипает и ищет мороженного. То есть, спешит к моему лотку. И вот какая-нибудь столичная штучка начинает мне раскрывать свою московскую душу, жаловаться на продавщиц.  А потом еще скажет, что в Москве мороженное лучше.  И тут возникает, как говорит твоя образованная тетя, единство и борьба противоположностей.  Хочется взять и мороженное всунуть в ее противоположное место.  А я креплюсь, выполняю городу план под палящим солнцем.  И хоть бы кто заметил. Никто. В разгар купального сезона, свободная женщина еще способная составить счастье, вместо того, чтобы на морском песочке притягивать взгляды, стоит в белом халате и обмахивается газетой, в которой про небывалый урожай.  И все это на Привозе, откуда до моря рукой подать. Рукой подать, а я моря не вижу. А ты говоришь музей под открытым небом.  Ты памятник графу Воронцову видел?  Так я тоже заработала на памятник.  Памятник неизвестной продавщице мороженого? Как неизвестного солдата? Бери выше, конкретный памятник мне.  На том самом месте, где торговала. И на бронзовом лотке бронзовыми буквами не слово «Мороженное», а Лидии Петровне Смирновой от граждан Одессы, - тетя Лида печально вздохнула, -  Дождешься от них. Или, посмотреть на нашего Мишу. Вот где узел противоречий. Вот кому памятник положен. Он от одесских противоречий сильней кого другого пострадавший. Его первая беда, что он не одессит. Откуда-то из Сибири. А вторая беда, что подцепил одесситку. И эта швабра его в Одессу перетянула. Тут у ее родителей что-то было.  Жил этот Миша, поживал, и пожалуйста. Возник на горизонте какой-то проходимец, из отдыхающих. Москвич. И Мишина красотуля сказала: Миша прошла любовь, увяли помидоры. А он то в доме ее родителей.  Разделили имущество так, такой хитрый размен с Анной Марковной, что Мише хоть вешайся в этой комнате.  Бывшей жене еще по гроб жизни должен.  А бывшая взяла детей и укатила в Москву, - тетя Лида вздохнула, -  Что она там потеряла против Одессы? Я, например, удавилась бы, не уехала. Ну разве это нормальный город, где в центре труп на обозрение выставлен? И пионеров туда водят.  Вот оттуда у москвичей и отклонения.   

А Миша, как осел в наших палестинах, так запил. Бывало ночью закрутит пластинку.  Симфония какая-то. Разве тут до сна? Но твоя образованная тетя сказала, что мы должны войти в Мишино положение.  Что композитор какой-то, этой симфонией выразил свои страдания. Человек от хорошей жизни себе такую пластинку не купит, и ночью не поставит слушать. Ходил он как в воду опущенный.  Я ему по-дружески советую: Миша займись чем-нибудь для души. Ты же образованный человек.  И Миша меня послушал. Вот на этой самой коммунальной кухне, где ты сейчас стоишь, он совершил прорыв. Он нашел свой собственный особенный рецепт пасты для шариковых ручек,
 
Напрасно тетя Лида ждала, что таинственный рецепт меня заинтересует.

- Вижу, ты недопонял. Это же золотая жила. Это пахло кооперативной квартирой. дорогими ресторанами. И все из-за удивительного рецепта пасты.  Попробуй удиви Одессу, в которой есть все, нужное для приятной жизни. Конечно, если скажут, что в Москве есть куранты и звезды на башнях кремля и звезды на членах Политбюро, так у нас тоже куранты с музыкой есть. А без звезд Одесса проживет.  Во всем, что касается удовольствий жизни, так в этом Одесса Москву за пазуху заткнет.
Но пастой для шариковой ручки можно если не удивить, то заинтересовать.  Потому что такого добра, как пустые стержни, у нас несметные запасы. Одесса, можно сказать, мировой лидер по пустым стержням. До какого-нибудь Новокузнецка или Челябинска шариковая культура еще не дошла, а по ту сторону Атлантики пустые стержни выбрасывают в мусоропровод. А в Одессе есть кому писать, и есть, о чем писать. Есть на что тратить пасту.  И поэтому, что ни день, то прибавляется сотня пустых стержней.  Солить их? Так вот, наш Миша, тот самый, который без рекламы ходит мимо тебя в туалет, решил проблему пустых стержней. На этой самой коммунальной кухне, где ты сейчас топчешь пол своими грязными кедами.  Миша долгими ночами искал рецепт пасты.  Я одну ночь не могла заснуть. Иду на кухню соды выпить. Замечаю из-за двери свет. Первым дело подумала, что Абрам, гадюка, опять не выключил свет, и электричество палит? Открываю, а там Миша. Надо же. Веселого нам соседа подбросило. Всего без году неделя, а уже ночами на кухню повадился. Будет по холодильникам лазить. Вхожу и вижу, у него на столике гора пробирок.  И он глаз с них не сводит. Как возлюбленный. Ты понимаешь? - тетя Лида снова сделала паузу и многозначительно посмотрела на меня, - Мал еще, чтобы понять. Посреди ночи перед ним стоит в ночной сорочке соседка приятной наружности. А он весь в пробирках. Или его жена так сглазила, что он в пробирки с головой окунулся, или наоборот, его пробирки на жену так подействовали, что она от него сбежала.  Я гляжу на пробирки. В них что-то синевато- мутноватое. Ну, первое, что в голову приходит – фальшивомонетчик. Так ему и выложила.  Он оторопел, и сообщает, что ищет рецепт пасты для ручек. Только это пока секрет – тетя Лида снова взяла паузу, вздохнула, -  Так вот представь себе, он таки нашел рецепт. И что ты думаешь, он не бегал голым и не кричал, что нашел. Лучше бы бегал.  Тогда хотя бы его изобретение официально зарегистрировали.  А он решил себе сделать гешефт. Выискал каких-то проходимцев, у которых, вроде бы, все имеется для заправки авторучек. Только приходится из Грузии пасту возить курьером. На Одессу не навозишься.  Эти махинаторы посулили ему хорошую долю, а как только выведали рецепт пасты, помахали ручкой. Не подумал Миша, что так может произойти.   А когда произошло, снова не подумал.  Начал на них наезжать, угрожать. А у тех все схвачено. Накатали в милицию телегу, что Миша им угрожал.  К нам с обыском прямо сюда милиция приходила.  И в результате человека, который мог бы вписать свое имя в историю и прославить Одессу, поставили на учет. Из университета его вышибли по собственному желанию.  Он пошел в школу. Сеять разумное и вечное среди подобных тебе балбесов. Вот так. А Миша озлобился на белый свет.  И после всего этого он мне признался, что стал антисемитом.

- Кем стал? – спросил я.

- Ты не знаешь, кто такой антисемит? Святая простота.  Чему тебя учили? Антисемит это тот, кто не любит евреев. А евреев в Одессе столько, что если ты не любишь евреев, то тяжело жить. Будешь все время кого-то не любить. Но это ладно, это персональные проблемы антисемитов.   Но как быть евреям между собой? Может еврей обидеть еврея? Может.  И что, еврей, обиженный другим евреем становиться антисемитом?    Мишу обвели вокруг пальца. И он сделал вывод, что это еврейские штучки.  Миша мне сказал, как на духу, что в нем закрутился клубок противоречий. Свои стали чужими. Потому что евреи.  как такое возможно? Для меня, например, все свои.  Я интернационалистка.

- Интернационалистка? – это слово мне было знакомо, но я под ним подразумевал только классиков на барельефе: Маркса, Энгельса и Ленина. Ну уж никак не живых людей. Тем более соседка тетя Лида.

- Да. А что тут такого? И твоя тетя интернационалистка, - это прозвучало, как полная неожиданность для меня, - Нам все равно: евреи, не евреи. Мы не ищем в наших проблемах евреев или кого другого.  Евреи не виноваты, что они родились евреями.

- Но вы говорили, что вам москвичи не нравятся, - сказал я, - А они тоже не виноваты, что родились москвичами.

- Это совсем другое дело. Слушай сюда и не встревай. Я тебе поясню на жизненном примере. Вот я недовольна, что Абрам слоняется ночами и не выключает свет. Антисемит бы сказал: еврей, вот и не выключает. Но я так не скажу. Потому что я воинствующая интернационалистка. Я понимаю, что у него после войны куча проблем. И с кишечником, и с мочевым пузырем, и еще с головой. И он ночами бродит. То в туалет, то на кухню. А свет выключить забывает. И не потому что он еврей, а просто козел. Или Анна Марковна, с которой Миша поменялся. Я могла бы сказать, что рада, что выезжает эта старая стерва, которая мне столько крови попила. Но я не скажу, что она стерва потому, что еврейка. Просто стерва. У стерв нет национальности. А Миша дурак. Умный, но дурак. У таких людей тоже нет национальности. Вот говорят, что евреи умные. А кто же тогда Миша? Нашел рецепт пасты. А купили его, как дурака. И дальше он повел себя, как дурак.  Обидели, и он тут же стал искать евреев.

На кухню зашла моя тетя.

- О чем беседа? –   тетя обещала моей маме, что за тот месяц, что я буду гостить в Одессе, она не будет спускать руки с моего пульса.

- Таня, ты интернационалистка?  - спросил я.

Тетя бросила на меня, затем на тетю Лиду такой взгляд, словно ее рука на моем пульсе уловила тревожащее нарушение ритма.

- Вижу вы тут политический ликбез проходите. Пошли спать. 

С таким набором новостей про тетю- интернационалистку, про политический ликбез, про дядю Мишу, антисемитов и пасту для заправки стержней я вернулся к родителям в Новороссийск. Все это было необычно для Новороссийска. Университета у нас не было. Был университет марксизма - ленинизма, где, как говорил папа и пичкают политическим ликбезом, интернационализмом и прочим. Стержни у нас в городе не заправляли. Их продавали с рук на маленьком стихийном марочном рынке в уголке сквера, недалеко от книжного магазина.

Мама сказала мне, что она, как и Таня интернационалистка, а быть антисемитом плохо. Что это постыдное социальное явление.  И если я, дожив до двенадцати лет, не знал такого слова, это показывает только, насколько мало нас в школе охватили идеологической работой.  Мама сказала, что, если дядя Миша, еврей, вдруг стал заявлять, что он антисемит, так это не от избытка ума. Дядю Мишу мама практически не знала. Она вышла замуж и уехала из Одессы, когда еще жила в той комнате Анна Марковна. Анна Марковна была еврейкой и очень умной женщиной. И на их кухне в Одессе всегда царил интернационализм.    А с тех пор, как мама уехала из Одессы, вопрос антисемитизма поблек. И теперь ее интересует только работа и дети, работа и дети, а не Одесса и ее антисемитизм.  У нее нет каникул, как у меня, чтобы поехать к своей сестре. То есть, к моей тете.  И вдохнуть воздуха Одессы, пусть даже немножко подванивающим антисемитизмом. И если я уж в Одессе заправляют пустые стержни, то на следующий раз меня ждет поручение –  в следующий мой заезд я повезу все пустые стержни.

С поездками в Одессу проблем не было. Мой папа работал в порту, и у меня был бесплатный проезд теплоходом по Черному морю.  Например, в ту же Одессу и обратно.  Среди экипажей пассажирских теплоходов у папы было валом приятелей. Родители подгадывали, когда зайдет в Новороссийск по пути на Одессу судно, где плавает кто-нибудь из папиных корешей. Папа сдавал меня с рук на руки, заверял, что я мальчик дисциплинированный, хлопот не доставлю. Потом папа сопровождал меня в каюту, и просил соседей по каюте поглядывать за мной. Едва теплоход отходил от причала, про меня все на корабле забывали. Этому я был чрезвычайно рад, ощущая полную свободу и самостоятельность. Я мог стоять на палубе и любоваться морем, мог зайти в салон с портретами адмиралов и наблюдать, как там за столом солидные мужчины степенно играют в непонятную мне карточную игру.  И главное, мне разрешалось, даже предписывалось, обедать вместе с экипажем.   И тот, кому папа сдал меня на поруки, увидев меня за столом, и вдруг вспомнив о моем существовании, мог поставить мысленную галочку: мальчик жив и здоров.   
 
Выполняя мамино поручение, я   приехал в Одессу вооруженным стержнями. Тетя сообщила, что в городе пунктов заправок немало. Но, чтобы мне не плутать, проще пойти в ГУМ.  Хотя там придется постоять. Туда многие ходят. И последовал ее совету.  Действительно, нашел заправку без проблем.  Это было единственное место в ГУМе, где стояла очередь.

Томясь в медленно продвигающейся очереди понял в чем секрет очередей подобного рода. Это тебе не булка хлеба. Дал деньги взял булку и вали.  Заправка – процесс.  Время берет. Немного на один стержень. Но один единственный стержень никакой дурак заправлять не пойдет. Как минимум четыре-пять. А это значит время нужно умножить на пять.
 И пока я ждал, заметил, как напряженно заглядывала очередь в руки счастливца, наконец, дождавшегося своего звездного часа. И как корежило остальных, если этот счастливец клал заправщику на стол, не пять стержней, а, положим, десять. А у меня в кармане их было тридцать пять.  Мои, папины и мамины, тетины. И еще   мне доверили свои пустые стержни приятели Алик и Женька. И них не было родни в Одессе. 

  Очередь подобна змее.  Пока ей дают медленно ползти, куда ей надо, она и ползет себе. Но если ее схватить, помешать ей ползти, она постарается укусить.  Я понимал, что, если выложить все мое богатство, меня на месте удавят.  И решил, что безопаснее разделить свой запас.  На две партии. А то и на три.  Передо мной встала задача: как делить.  Если на три партии, придется три раза стоять в очереди. Я выбрал среднее. Сегодня семнадцать стрежней. Это число выглядит не убийственно.  А в следующий раз восемнадцать. 


  Но даже мои семнадцать стержней вызвали возмущенный ропот. Только заправщик оставался непробиваемым. Ему хоть тысяча. Пока я стоял в очереди, и понемногу приближался к его рабочему месту, я успел неоднократно в деталях просмотреть все таинство заправки от начала до конца.  Меня удивила не механическая процедура, а бюрократическая часть. Окончив заправку, мастер извлекал из ящика стола специально разграфленный журнал учета и вписывал порядковый номер клиента, сколько стержней он ему заправил, и данные клиента: фамилию и адрес. И перед тем как получить свои стержни назад, клиент расписывался. Зачем?  Ну, порядковый номер и количество стрежней –   можно понять. Это учет наработки. Но кому нужна роспись? Кому нужна фамилия, адрес? Не поликлиника. Делают на пять копеек, а оформляют, будто в космос отправляют.  А я как раз наткнулся у тети на Ильфа и Петрова.  Как там у них? «Ударим автопробегом по бездорожью и разгильдяйству». И я решил, что ударю фамилией по бюрократии. И когда заправщик спросил мою фамилию, я сказал:

- Гигиенишвили.   

Заправщик оторвался от журнала, посмотрел на меня внимательно, покачал головой

- На грузина ты не похож, - сказал он, -  Тут шутки не шутят. Журнал, между прочим, проверяют.  Социализм - это учет.

- Это у кого тут социализм?  У вас?  - зло бросил кто-то за моей спиной, - Развели тут частнособственнические интересы.

- Если вам не нравится, не стойте, – спокойно парировал заправщик, - Идите в магазин и купите.  Так как вас записать, молодой человек?

Ладно, -  сказали из очереди, - Чего тут.  Пишите его хоть Ивановым.

-  Какой он Иванов? -  послышался уже знакомый мне злой голос -  Пишите Рабинович. У Иванова разве будет столько стержней. Я видел, у него в кармане еще столько же. Почему-то припрятал.

- Да Рабиновичи стержни вообще не заправляют, - подал голос у меня за спиной еще один полемист, - Рабиновичи на такое не размениваются. У них новье.  Им бы все на скрипке пиликать, да зубы делать. Да вот еще ручки заправлять.

Последний намек зацепил невозмутимого до сей минуты мастера. Он отложил свою ручку, посмотрел на очередь поверх очков, отодвинул журнал, осуждающем покачал головой и сказал, обращаясь к очереди.

- Так что же вы хотите. Хотите ходить без зубов? Ходите. Хотите без ручек? Пишите чернилами.


 
У меня за спиной закрутился стремительный смерч советов.  Одни советовали на заводе поамбалить, чтобы понять, как рубль достаётся. Другие советовали закрыть рот и не позориться. Их разногласия мен не трогали. Скрипка меня не интересовала. Зубы у меня были отличные. И в каких конторах пристроились евреи, меня не трогало.  Меня интересовали мои стержни, о чем я и напомнил заправщику.

- Но внести-то тебя нужно.  У меня распоряжение фамилии обязательно фиксировать, - он указал пальцем вверх.

И тут я решился испугать заправщика.

- Ладно. Фамилия моя Соколовский, - я назвал фамилию дяди Миши, тетиного соседа. Вдруг фамилия человека, с которым бодалась фирма по заправке, испугает заправщика.  Но мастер и глазом не моргнул. И тогда для пущей важности я добавил, не столько для заправщика, сколько для очереди, -  Такая же фамилия и у моего дяди. Он известный человек.  Он изобрел ту самую пасту, которой ручки заправляют. Изобрел, а его обманули. Украли рецепт, из чего паста сделана. Ни копейки не дали. И еще жалобу в милицию на него написали. И его из-за этого выгнали с работы.

- И понятно, - сказал все тот же злой голос, - Где пасту в стержни заправляют, там тоже они заправляют. Захватили все средства производства. А средства производства должны принадлежать народу. Экспроприаторов нужно безжалостно экспроприировать.

- Приехали, - послышался женский голос, - Экспроприируй, спасай Россию! Антисемитизма нам тут еще не хватало.

В это время заправщик занес меня в свой журнал под фамилией Соколовский,

- Распишись и держи свои стержни. А раз пошли такие разборки, я бы на твоем месте и остальные заправил.  Как племянник Соколовского имеешь право.

  Я расписался. Черканул первые три буквы с завитком вместо четвертой так чтобы заправщик подумал, что эта роспись мне привычна.  Взял свои стержни и выдал под занавес не просто умную фразу, а афоризм, предназначенный для очереди.

- Моя мама говорит, что антисемитизм – это пережиток прошлого и явление, не свойственное нашему обществу. Поэтому постыдное и позорное.

Мои слова были встречены дружным хохотом. И кто-то произнес: не бойся парень, он тебя переживет. Только заправщик стал серьезен.  Посмотрел на меня с удивлением, и поманил пальцем. Я наклонился, моя голова прямо над его столом.

- Ты завтра приходи в это же время. Подойдешь прямо ко мне. Не смотри на очередь. Окликнешь: здравствуйте, дядя Семен. Это чтобы я тебя заприметил. И тебя без очереди обслужат. И бесплатно. Племянник. Только заверни все в газетку, чтобы не видно было.

Я уходил довольный. Заправщик настаивал, чтобы я сказал фамилию. Но оказался прав я. Никому не нужна фамилия в журнале. Завтра мне заправят стержни анонимно, без журнала. И даже бесплатно. А кроме того я был рад новому полезному знакомству.  У меня до сих пор, как у сироты казанской, ни одного полезного делового знакомства не было. Мама пеняла мне: 

- Удивляюсь, как ты себе друзей выбираешь?  Нет, чтобы подружиться с мальчиком из приличной семьи. А то и девочкой. Она бы на тебя хорошо влияла.  А у тебя в друзьях сплошное рванье. Мяч гоняете. Вон у папы, смотри, знакомые – приличные люди, моряки, капитаны, старпомы. У меня подруги – одна швея, другая врач. А у тебя кто?

  И вот теперь, наконец, и у меня появилось полезное знакомство: заправщик стержней из одесского ГУМа дядя Семен. Завтра же использую это знакомство и пойду к нему.
 
Я рассказал все, что приключилось, тете. Она только вздохнула и сказала, что в Одесса – город контрастов. Похлеще Нью-Йорка. На следующий день я пришел в ГУМ. Дядя Семен, услышав мой пароль, вышел из-за своего рабочего места, взял тихонько мои стрежни и отлучился. Очередь молчала. Допускала, что мастер по заправке стержней, такой же человек, как и остальные. Имеет право удалиться в туалет. Вернулся он очень быстро и шепнул мне, чтобы ждал в сторонке, не раздражал публику. Спустя некоторое время он снова покинул рабочее место и, быстро вернувшись, дал мне завернутые в листок, готовые стержни.

- Так ты говоришь племянник Соколовского? -  произнес он, почесав лоб.

- Племянник, - подтвердил я, поняв, что заимел блат.

- Ну, передавай ему привет от Сени Рабиновича. Он знает.

  Я покидал ГУМ с новым чувством. Оказывается, быть племянником тетиного соседа, дяди Миши, это что-то значит. Я рассказал тете. Она снова вздохнула.

- Жизнь полна противоречий, и не всегда человек является творцом своей судьбы. Быть племянником Соколовского не велика честь. Ну заправили тебе стержни. Ты и рад.  Нужно чтобы сам что-то собой представлял. А для этого нужно старательно учиться.

- Так вот шариковая ручка и помогает мне писать, а значит, учиться, - сказал я.

- Шариковая ручка тебе шарики в мозги не вставит.

И все-таки я решил опробовать, насколько значим для других мой блат в одесском ГУМе. Вечером я передал привет дяде Мише от Рабиновича. Он хмуро пробурчал, что в Одессе полно Рабиновичей. И даже Семенов Рабиновичей. Короче, осталась какая-то неразрешенная  загадка. И тогда я подгадал, когда на кухне появится тетя Лида и обратился к ней за разъяснениями.

- А что я тебе говорила?!  - воскликнула она, - Нашего Мишу знают. И уважают. И у тебя через него есть блат в заправке. И не  в простой заправке. А в одесском ГУМе. Представляешь, какие у этого Рабиновича связи? Трудно вообразить.  У него, наверное, вся Дерибасовская заправляется.  А Дерибасовская это вам не наша лейтенанта Шмидта. Там вся элита живет.  Небось продавщицы из ГУМа ему дефицит откладывают.

- А тетя говорит, что важнее всего не связи, а, чтобы ты сам что-то значил.

- Твоя тетя, как всегда, права. Но тут такой же вопрос, как вопрос с курицей и яйцом. Что первично? Когда ты сам что-то значишь, и за счет этого у тебя появляются связи? Или наоборот, когда у тебя есть связи, и ты, благодаря им, получаешь хорошую работу и начинаешь что-то значить. Вот посмотри на Мишу. Он гений. Придуманной им пастой заправляют ручки в  одесском ГУМе.  Вот ты говоришь. Что у вас в Новороссийске не заправляют. А ГУМ у вас есть, - я был вынужден сознаться что магазина под названием ГУМ у нас нет, - Провинция! – усмехнулась тетя Лида.
  - Или взять меня, - продолжила она, -  Какой я была красавицей в молодости! Одно время портрет с моим лицом был лицом фотомастерской, которая около Соборной площади. Но на все воля божья.

Поскольку тетя Лида впервые при мне помянула волю божью, я ждал продолжения. Но продолжения не последовало. А тетя, уже вечером, мне рассказала, что прямо перед войной родителей тети Лиды арестовали. Как политических И ее. Как родственницу. Потом, гораздо позже, реабилитировали.  Но ей повсюду ставили рогатки. А то, что она была красива, вероятнее всего так и есть.  Она вселилась в эту квартиру, когда ей было под сорок. И следы испытаний, не могли заслонить следов ее прежней красоты. Так что вполне вероятно, что Лидин портрет и висел за стеклом фотоателье.

- Возможно даже, - вздохнула тетя, - висел и после того, как всю их семью репрессировали.  Вот такие случаи бывают.  Она вернулась. Но годы, когда нужно было учиться, прошли в лагерях. В институт не брали, на хорошую работу не брали. Вот так и живет.    
   

Я вернулся в Новороссийск с заправленными стержнями и большим багажом новостей. С осознанием собственной важности. Теперь у меня есть несколько интересных знакомых. Одни заправщик стержней, знакомый со всей одесской элитой. А другой – изобретатель пасты. И даже не скажешь, кто из них важнее. Наверное, заправщик, потому что пользы больше.  А еще оказалось, что соседка, тетя Лида была такой, красавицей, что ее портрет висел в фотоателье.  А то что тетя говорит, что важно чтобы ты сам что-то значил, так я учусь нормально. Чего еще?   Мама говорила, что, если бы я учился бы плохо, она бы меня не пустила бы в Одессу. Значит я своей хорошей учебой это заслужил.  Но блат – это тоже важно.  Перед новой поездкой в Одессу, будущим летом, я предварительно насобираю как можно больше пустых стрежней. Мне заправка будет без очереди. А то и бесплатно. 

Но цивилизация обогнала меня. Пока дошло дело до моей поездки в Одессу, в Новороссийске появилась своя заправка.  К окошку заправщика тоже выстраивалась очередь. Но никакой бюрократии. Никто не записывал фамилии и адреса. Необходимость возить стержни в Одессу отпала. И отпала значимость моего одесского блата.