Пока царят белые ночи

Ах, какие удивительные ночи…
Только мама моя в грусти и тервоге:
Что же ты гуляешь, мой сыночек,
Одинокий, одинокий?»

    Булат Окуджава писал своего «Дежурного по апрелю», конечно, не в Ленинграде. У нас апрель не самый удивительный месяц. Но белые ночи…
    Когда они начинаются (а начинаются, собственно говоря, уже в мае), город потихоньку сходит с ума. Гуляют все! Одинокие и неодинокие. Бессонница становится нормальным явлением. С вечера до утра по улицам бродят «часовые любви», одинокие странники, иногда весёлые гуляки. И никогда не гаснет свет в одном-другом окне.  Закрывай-не закрывай шторы – просыпаешься в четыре утра от беспрерывного тиньканья, чвирканья, птичьей болтовни и выяснения семейных отношений у скворечника и в кустах сирени во дворе.
    Июнь в Петербурге ни с чем не сравним. Сирень разливается по скверам и площадям, садам и дворам. От красоты, разнообразия цветов и почти осязаемого запаха кружится голова... И повсюду тени поклонников города и сирени…

   Мои первые белые ночи пришлись на первый курс, общежитие в Старом Петергофе. Для всех нас, приезжих первокурсников, это было место закалки-тренировки. Пережил – со второго курса будешь жить в городе, на Васильевском острове.

   Ранние подъёмы к первой паре – и-и…. Добежать до электрички, от Балтийского вокзала доехать до Университета на 10-ом или 60-ом битком набитом автобусе - полтора часа минимум. После занятий – в обратный путь, не такой жестко регламентированный, правда. Но от Балтийского – только электричка. Не было никаких турникетов, рамок для контроля и просвечивания вещей, никаких загородок, зелёные длинные поезда бегали часто и споро.
    Перед посадкой – непременное мороженое, даже зимой (а зима в тот первый год в Ленинграде была морозная, без оттепелей). Конечно, сначала удивляли закутанные пассажиры с заиндевевшими эскимо, от которого не «отлизывались», а откусывались куски. А потом у нас стало устойчивым  убеждение, что мороженое  закаляет горло, даже когда оно уже начало болеть – холод поможет.
    Справа перед выходом из здания вокзала – пирожковая. Бесподобные пирожки и «кофе бочковое» - из бачка, вареное, со сгущенкой. Его сейчас иногда можно увидеть с тем же брендовым наименованием – «кофе бочковое». Оно, а не он, потому что – помните в лингвистическом анекдоте? – если сварен хорошо, то он «крепкий кофе», если слабый или плохой – то оно. Но я, если изредка вижу это кофе из бачка, – беру. Мне нравится взять в комплект к нему дико вредный жареный пирожок «с кошатиной», каким некогда дразнила меня ленинградская подруга. 

    Старательные первокурсники, стойко пережив длинную морозную зиму, получили в подарок дружную солнечную весну… и вот тут-то начались сбои в их запрограммированном на учёбу бытие.
    Почти все приехавшие из разных сторон (кроме Севера, наверное) восприняли белые ночи как чудо. Так и мои японцы, прилетевшие в начале августа - уже почти к концу ночного светового пиршества, усталые после длинного перелёта и долгого таможенного контроля, ошалели от Невы в три часа утра и не хотели спать (чудо для японских студентов, которые спят всегда, когда можно не бодрствовать).

    Разгорался май, ночи становились короче, повсюду разливалась нега. Парки, которые были завалены снегом и тем самым как бы отодвинуты от жилья, вдруг придвинулись, оттуда понеслись соловьиные трели и закружили юные головы. На берегах бесчисленных прудов и каналов образовались таинственные, невесть куда ведущие дорожки – но уж никак не к станции, откуда, нетерпеливо свистнув, уносила к знаниям прилежных студентов электричка.      
 
    И вот ударил хор сиреней. Белые ночи опрокинули небо, и оно заполнило всё пространство от лесов до залива и города по его берегам…

Вновь хор сиреней грянет
Вновь запахом поманит
Нас в заросли лиловой йорговани.
Послушай песню сердца
С наречьем близким сербским –
И, может, на душе спокойней станет.

Когда же мир сиреней
От пышного цветенья,
Поблекнув и осыпавшись, устанет,
Короткий миг запомним
В сиреневых ладонях –
Он возвратится вновь, он не обманет!

    Йорговани – сирень по-сербски. Это я сочинила вслед за сербской песней, в которую влюбилась прошлой весной: "Когда запахнет сирень" («Кад замериша йорговани»).
   
   Ах, какие удивительные ночи!... Родители были далеко, и мы впервые гуляли ночь напролёт. Сидя на песке у Финского залива, ловили последний миг погружения солнечного шара в почти бесцветную воду, а через короткий час - его выплывание, вылупление на сияющее, не успевшее заскучать небо!
   А то шли на Марсово поле, где торжество сирени всех оттенков и ароматы кружат головы - до занятий ли тут!
   И только потом стало понятно, что сирень на Руси - больше, чем просто цветущий куст...

Цветёт так буйно, безрассудно,
так безоглядно на резон -
ах, на Руси сирень повсюду!
Под соловьиный перезвон
в колючих зарослях  малины
сиреневый мощнее тон. 

И девы грустные невинны,
с глазами поднебесных птах,
готовые уйти в сирени,
они на Врубеля холстах
– из смуглой плоти и из тени.

И ясно нам из прошлых лет,
 что скоро кончится цветенье,
что запах, цвет – как вдохновенье
– сегодня есть, а завтра   нет…

Вдохнуть поглубже, задержать,
запечатлеть, схватить в объятья,
В сирень закутаться, как в платье,
Вкусить…
И горький вкус узнать.