Просто ничего не бывает. Глава первая

Глава первая
   … Как это произошло, понять не представляется возможным, но моя бабушка давно, и очевидно, навсегда, захватил ту часть моего сознания, в которой хранятся самые ценные впечатления и потрясающие события. Как будто зная, что встречи с нею с каждым годом будут становиться редкими, моя память бережно сохраняла с четырехлетнего возраста цветные картинки каждой из них, в том числе и летом 1979 года, когда моя баба Галя с бесплатным приложением в виде меня решила стать приятной неожиданностью для своей сестры в Ленинграде по пути на историческую Родину в город Чернигов. И пусть на  слайдах памяти ребенка нет шпиля Адмиралтейства и Эрмитажа, а в основном - это липкие руки после талого эскимо, мокрые ноги в Финском заливе, грохот метро и ограда зоопарка, но ведь они сопровождаются неповторимым  набором звуков и запахов (теперь я точно знаю, что это так): бряцание трамваев, которых уже нет на Невском, шелест листьев на Садовой улице, которая сейчас практически полностью превратилась в супермаркет, запах булок с марципаном в булочной возле Варшавского вокзала (ныне нет ни булочной, ни самого вокзала)…
- Лёва? Ты снова увлекаешься! Смотри под ноги, наконетс!
- Ну, смотрю!
- Без ну.
…
«Ну» я говорил намеренно в любом удобном случае, чтобы позлить свою бабушку. Ей это, как мне казалось, приносило скорее удовольствие, чем неудобство…
- О чем ты думаешь, когда молчишь?
- Я просто молчу.
- Что значит просто, бабушка? Так не бывает. Папа всегда говорит, что ничего просто не бывает.
- Много ж он знает, твой папа? Лучше дома чаще был и твоим воспитанием занимался сам. А то мне вот приходится.
- Мама говорит, что ты меня любишь больше всех. Почему?
- Люблю. Ты- умный! Ты на моего отца похож!...
Если бы вы сейчас слышали, как бабушка произносила слово «похож» с упором на последнюю букву, то не имели бы сомнений о её происхождении. Вернее, ее национальном колорите, как в нетрезвом виде выражался мой дед Василий, приходившийся ей мужем.
Почему-то в детстве я совершенно не замечал особенностей её речи, но сейчас с удивительной точностью могу воспроизвести интонации. Я их реально слышу внутри себя. Я их помню. Я ими дорожу…
- Чем похож? Умом? – начинал я впиваться клещом в диалог с бабушкой, чтобы увести ее мысли от необходимости таки дотащить меня до Летнего сада.
- Ум у тебя свой, я надеюсь. А вот глаза его. Большие и хитрые.
- Чего хитрые сразу???
…
Глаза своего прадеда Ионы Давидовича я видел только однажды.
В то лето 1979 года ему исполнялось 85 лет. По этому случаю всех свободных и сознательных в силу возраста родственников призвали на историческую родину, в село под Черниговом. Я, будучи любимчиком бабушки, оказался в числе приглашенных. Моего старшего брата не взяли по причине отсутствия всякой воли к соблюдению правил (как вы догадываетесь, сей приговор порожден был именно бабушкой). Радость, что я еду без брата, довольно быстро улетучилась, потому как весь напор бабушкиной заботы обрушился на меня. Чем оборачивается забота бабушки и во сколько крат она глобальнее, чем мамина, я думаю, многие знают. Лично мне потребовалась реабилитация после месяца в компании с бабушкой, а также иных родственников, большую часть из которых я вообще узнал впервые. Впрочем, как и они меня. И если бы не прадед Иона, то стало бы то лето навеки каторжным в моих детских воспоминаниях. Не стало…
- Ты чей? – выхватывая меня взглядом из тени бабушки, настойчиво и как-то грубо спросил прадед.
Почему-то я молчал и смотрел мимо него, думая, что это вопрос чисто символический и расценивается как дежурный. Прадед повторил его снова и еще более настойчиво.
- С нею, - промямлил я, хватаясь рукой за воздух вместо бабушкиной ладони.
- Значит, ты Ганночкин любимый внук? – абсолютно тем же грубым и сиплым голосом отрезал прадед.
- Нееет! Вот, её! – и я посмотрел своими большими глазами на бабушку, готовясь расплакаться. Но это было не в моих правилах – рыдать на людях.
- Папа, не беспокойте ребенка своими вопросами. Вы уже даже держали Лёву на руках. Вы не можешь не помнить его глаз.
- Да, да, Ганночка! Ну, конечно же, я узнаю…
… В тот момент я впервые узнал, что в родном доме бабушку называли вовсе не Галя, а Ганночка. И это было вовсе не от имени Галина, а Ганна. Да и отчество у нее было не Ивановна. Галиной Ивановной ее величали те, кто общался с нею в Казахстане и на Урале, где она вместе с мужем и детьми провела свою вторую, послевоенную, часть жизни. И все же для меня она навсегда остается бабой Галей…
- Дашенька, ты погляди на этого мальчика! Нет у нас возможности сказать, что он нам не родня! – засмеялся наконец хозяин дома, устав быть серьезным и сердитым.
Я вертел головой, оглядывая лица тех, кто был в комнате, кроме нас с бабушкой, и пытался понять: смеяться мне вместе с ними или начинать плакать. Я выбрал первое.
- Иди во двор, знакомься со своими братьями и сестрами, - этими словами очень старая женщина, с которой прадед только что меня обсуждал, тихо и настойчиво подтолкнула меня к выходу из комнаты. Бабушка не возражала, что было для меня очень странным, потому как она обычно не разрешала ничего, а здесь быстро согласилась с решением чужого для меня человека. Хотя, честно говоря, почему-то я не чувствовал страха или неудобства в доме своего прадеда. Мне дом и все люди в нем казались знакомыми.
Во дворе за большим белым домом было суетливо и шумно. Я даже не сразу понял, сколько в нем людей и чем они все заняты. Первым взглядом я сцепился с худым и бледным парнем, явно старше меня лет на пять. Мы не понравились друг другу, и это мне уже не нравилось. «Придется, походу, драться с ним», - подумалось мне. Мысль не успела прижиться и слетела в неизвестном направлении, потому что меня одернула за плечо молодая девушка.
- Ты что ли и есть Лев?
- Да!
- А ты кто?
- Я – Даша, как и наша прабабушка. Меня папа в ее честь и назвал.
- Прабабушка?
- Твоей бабушки мама. Так понятно?
- Ну, понятно.
- Не нукай, деревенщина! ... Понятно, ты же с Урала! – засмеялась девушка так громко, чтобы привлечь всеобщее внимание.
Мое первое знакомство было провалено. Чертово «ну».
- Ты, видать, что городская! Ржешь, как лошадь! – попытался я осадить свою новую знакомую.
Это сработало. Смех прекратился, но наступила гнетущая тишина. Я отступил к забору, в котором оказалась спасительная калитка. В нее я и рванул, совершенно не понимая, что делать дальше.
Бежать долго не пришлось. Я запнулся за камень, и знатно растянулся тут же вдоль забора, бессмысленно цепляясь за траву. Зрелище было грандиозное! Да еще и со зрителями, потому как через несколько мгновений раздался первый несмелый смешок, за которым послышался нарастающий с каждой секундой разноголосый хохот.
Я не понял физической боли, хотя на запястьях и коленях зелень смешалась с кровью, а рубашка утеряла еще недавнюю целостность, зато отчетливо почувствовал прилив стыда и обиды.
«Первый день даже не прожит, а впереди еще целая неделя», и я съежился от подступающей к горлу грусти. Мне нестерпимо захотелось к маме, домой, в свой мир. «Бабушка? Где же ты?».
- Далеко же ты убежать смог?! – совершенно спокойно и буднично прозвучал вопрос прадеда над моим ухом.
- Да я не посмотрел под ноги. Торопился. – зачем-то соврал я.
- Ну да, именно! …
… Ну. Ну? Ну! Он сказал ну? Я не сразу сообразил тогда, что меня мгновенно сблизило с ним. А это было то самое ну, за которое меня укоряла бабушка, да и мама тоже…
- Не торопился я, дедушка. Я убегал от них. - сказал я и махнул рукой в сторону двора.
- А что так?
- Просто.
- Просто ничего не бывает! …
… Просто ничего не бывает. Это сейчас я понимаю, имею десятки разных трактовок этой фразы. А тогда я искренне не понимал, почему взрослым не нравится эта мысль. Ведь все так просто. Когда боишься, когда не знаешь или не умеешь, то лучше убежать. Просто не замечать и забыть. Просто жить дальше…
… - Я бы с тобой полежал рядом, но лучше давай ты вставай.
- Мне обидно.
- Тебе? Есть причина обижаться?
- Есть.
- И какая?
- Ну…
- Без ну.
- Так ведь ты и сам говоришь его. А мне запрещаешь.
- Я!?
- Конечно. Я же слышал.
Мне показалось, что дед хотел возразить, но вдруг передумал. И это меня стало веселить. Вместо того чтобы заплакать, я начал смеяться. Дед меня поддержал глухим и отрывистым смехом. Я начал даже хвататься за живот и прыгать на месте от хохота. Остановился я в тот момент, когда бабушка начала лихорадочно ощупывать мои локти и колени в поисках переломов и ссадин. Их не оказалось, что ее успокоило. Но в ее лице было бесконечное удивление.
- Я забыла, как звучит смех. Особенно Ваш, папа.
- Я тоже, Ганнушка, забыл. Спасибо Лёве, он напомнил.
- И что такого он тебе сказал?
- Ничего. Совершенно ничего. Просто…
… Иона Давидович не смеялся с лета 1941 года. Поводов не было, как он потом мне говорил, неохотно обсуждая свою жизнь. Я жутко сожалею, что многого не успел спросить у него, многое обсудить. И хотя он еще прожил целый десяток лет после того юбилея, но я не успел задать взрослые вопросы, какие мог бы задать в свои 20 или 25 лет. Он окончательно остался в моей памяти в 1989 году, когда мне только исполнилось 14. Он пережил мой день рождения ровно на сутки. Я всякий раз думаю, что это и был его подарок – не испортить мой день рождения. Все десять лет после того лета он звонил мне именно на следующий день после дня моего рождения и начинал разговор со слов: «Чтобы не портить твой праздник, я звоню сегодня». …
- Вот как в такой рубахе за стол теперь, - начала заводиться бабушка.
- Ганнушка, рубаха у мальчика может быть грязной, а кулаки в крови. Вот если бы это было с дочерью, то я задумался.
- Таки за стол в ней все равно не пущу.
- А за столом детям и нечего делать, кстати.
За стол нас не взяли, чему я очень обрадовался. У меня появилась возможность в отсутствие взрослых вернуться к завоеванию симпатий своих родственников. И начал я, конечно, с худого и бледного Ильи, который оказался внуком младшей дочери деда Ионы и бабы Даши. В родственной иерархии мы с ним были на равных. Так мне казалось в тот момент, потому как я не понимал причины столь предвзятого ко мне отношения родни. А меня всего лишь угораздило родиться с глазами, как у деда Ионы.
- Ты в каком городе живешь? – Начал я первым разговор, делая вид, что случайно сел на единственное пустое место на скамье в саду.
- Тебе зачем знать? – Не поднимая глаз от книги, ответил Илья.
- Ну просто. Я из Кургана.
- Откуда? Где такой город?
- Далеко отсюда. За Уралом. На поезде три дня ехать.
- Моя бабушка однажды собиралась поехать в гости к твоей, но дед ее отговорил.
- Почему?
- Не знаю. Я не спрашивал. Моя бабушка не такая, как твоя.
- В смысле? Они же сестры, значит, похожи.
- Да неее, я не об этом. Твоя добрее и спокойнее. Моя уж очень злая бывает. И дед ее за это строжит.
- Ясно. Я тоже боюсь твою бабушку. А свою люблю. Очень.
- Ее можно не бояться, я тебе так скажу. Ей главное делать вид, что боишься. Она побегает- побегает, покричит-покричит и успокоится.
- Ты же ее все равно любишь?
- Угу. Она же бабушка.
Пока мы пытались искать почву для дружбы, стол перед нашими носами заполнился посудой и едой. Честно говоря, уже очень хотелось есть, но я терпел, чтобы не оказаться первым, кто набросится на голубцы и картофельные оладьи. Они безумно аппетитно красовались слишком близко от меня. Долгой эта борьба не оказалась, и я сдался, подтянув тарелку с оладьями к себе. К счастью, Илья оказался со мною за одно, и мы одновременно потянулись за ними.
Впрочем, никаких карающих окриков не следовало – взрослые уже были заняты в доме окончательно, и мы были предоставлены сами себе. Кроме меня, Ильи и Даши за столом были еще две темноволосые девчонки, обе скромные и молчаливые, и крепкий мальчик в очках, который с явным интересом смотрел в нашу сторону, но боялся стать участником разговора. Он по возрасту даже более подходил Илье в друзья, чем я, однако первым шаг к знакомству не совершал. Илья почему-то тоже не стремился к разговору с ним. Даша же своими бесконечными придирками к любым словам досаждала всем одинаково, чем точно не могла добиться расположения, даже девчонок. Да мне она и не была интересна, а вот вовлечь Марка (его по имени назвал один из гостей, как потом выяснилось, его отец) в наш круг было задачей верной.