Дыхание Листа Салата

В период, когда мне казалось, что люди окончательно зачерствели и перестали заботиться не только о чём-то, но и о ком-то, я встретилась с одной удивительной девочкой…
Эта девочка какое-то время училась со мной в одной школе, и часто становилась предметом для шуток и нелепых слухов. Все то и дело говорили о ней, как о некой безобидной «дурнушке», которая ни с кем не разговаривает, а лишь пялится своими большущими, будто совиными глазищами куда-то в сторону от людей, поднимая голову, только когда к ней напрямую обращаются. Да и то, как! Таращится словно не на них, а на то, что где-то глубже, внутри.
Кожа её была не то, что бледной, а скорее лунного, туманно-молочного цвета, а голова – до странного большая. Сочетание маленького роста, крохотных ручек и ножек с такой головой делало девочку похожей на принцессу неземного народца, сродни лилипутам. О том, что она вполне могла оказаться принцессой говорило и её пушистое пшеничное каре, которое, то и дело, хотелось погладить. А её глаза цвета дольки огурца всегда были так широко раскрыты, будто она постоянно чему-нибудь удивлялась или, впрочем, боялась чего-то.
В сочетании с такой неземной внешностью имя у этой девочки было до смешного обыкновенным. Её звали Маша. А неформальное прозвище, которое за ней закрепилось в школе звучало так: «Маша-неморгаша». Она действительно моргала крайне редко, только от резких звуков или движений. Например, когда раздавался звонок, она вначале от испуга пучила глаза ещё сильнее, а затем резко их закрывала и жмурилась изо всех сил, хватаясь обеими руками за голову, будто она сейчас растрескается и разлетится во все стороны, как Шалтай-Болтай.
Из странностей Маши ещё выделялась молчаливость. Она разговаривала крайне редко, а когда говорила, то совсем мало: без лишних и дополнительных слов. И очень, очень тихо. Те, кто слышали её голос, говорили, что он звучит, примерно как «ничто»… То есть, настолько тихо, что расслышать его можно было, только очень хорошо прислушиваясь.
Я часто видела Машу в коридорах на переменах и в школьном дворе на физкультуре. Она всегда сидела где-то в уголке или на лужайке, и мне в голову не приходило с ней поговорить. «О чём разговаривать с местной дурнушкой?» - думала я – «Не хочет и не надо!». И думала я так достаточно долго, пока сама, в какой-то степени, не стала «местной дурнушкой».
В первые школьные годы все ко мне обращались за тем, что им нужно: за ручкой или пеналом, за помощью в решении одной задачи или целого домашнего задания, иногда даже просили купить им пиццу в буфете – на этом и строилось всё общение с ребятами, которое мы называли «дружбой».
 С каждым годом моим тогдашним друзьям становилось нужно от меня всё больше. И всё бы ничего, но когда в пятом классе я впервые попросила у подружки помочь мне с проектом – она мне отказала. Тогда это не показалось мне слишком серьёзным. Однако, чем больше я обращалась к друзьям за помощью, тем чаще они отказывали… Я решила поэкспериментировать и не начинать общение первой. И мои опасения подтвердились. Пока ребятам не было от меня что-то нужно – они и не обращались ко мне сами! Даже перестали здороваться.
Как бы смешно это не звучало, именно тогда, в пятом классе, я и разочаровалась в людях. Потом и обо мне стали распускать слухи, что я угрюмая злыдня, и со мной лучше лишний раз не разговаривать. Чувства у меня тогда были смешанными, но однозначно не весёлыми! С одной стороны мне было до боли в зубах обидно, а с другой стороны очень хотелось вернуться обратно в те, пускай и не искренние, но хотя бы внешне «дружеские» отношения.
Однажды, случайно, как это обычно бывает, я оказалась вместе с Машей на одной лужайке в школьном дворе. Все играли, веселились на физкультуре, а мне плевать на всех хотелось взрывными арбузными семечками. И чтобы хоть как-то отвлечься, я решила посмотреть, чем там наша «Маша-неморгаша» занимается.
Смотрю, а она сидит на коленках прямо на земле и траву приглаживает… как-будто это шерсть котёнка. Затем берёт подорожник и тянет его вверх, словно это не подорожник, а морковка какая-нибудь глубоко-посаженная.
– Маша, ты что делаешь? – спросила я её резко, неожиданно для себя самой. То, насколько резко прозвучал мой вопрос, я поняла по незамедлительной реакции Маши. Она дёрнулась как полевая мышка и тут же замерла, уставившись на меня своими круглыми огуречными глазами.
– Подорожник сорвать не можешь? – попыталась я смягчить тон – Тебе помочь?
Маша упорно вглядывалась в меня, будто я сказала что-то на совершенно незнакомом ей языке, а затем резко перевела взгляд на траву и подорожник, к которому словно была приклеена, после чего снова посмотрела на меня.
– С чем… помочь? – тихо-тихо переспросила она. И я впервые вслушалась в её голос. Он и вправду был очень тихим, спокойным и мало на что похожим. Я бы описала его как шорох, который издают мышки, когда пытаются спрятаться обратно в свою норку. Даже не как пиканье мышек, а именно как этот шорох. Только не такой торопливый... Чуть размеренный, как поднявшийся с речки ветерок. Он хоть и был тихим, но явно глубже, чем обычный детский голос.
– Ну… Ты ведь подорожник хочешь вырвать? – указала я на её руку
– Зачем… Вырвать? – замешкала вдруг Маша, прикрывая от меня подорожник второй ручонкой. – Его же… не станет! – настороженно прошуршала мне она. Такой ход мыслей озадачил меня ещё сильнее, и я поняла, что теперь не могу просто так переключиться:
– А сама ты с ним что делаешь?
Маша посмотрела на меня озадаченно, но в её глазах прочиталась печаль. Она помолчала несколько секунд, и снова начала приглаживать подорожник:
– Я лечу Лист салата. Он стал плохо дышать.
– Подожди… лист салата? Стал плохо дышать?
– Да. Лист салата. Он тоже дышит.
Я терялась, что дальше спросить, но неожиданно Маша сама продолжила разговор:
– Когда людям плохо – Лист салата их лечит. А когда ему плохо – люди ему помогают.
– А можно и мне помочь… Листу салата? – заразилась я вдруг интересом.
– Помоги. Если можешь. – проговорила занятая Маша. Она уже не смотрела на меня, видимо, перестав рассматривать во мне угрозу. Я подползла к ней на корточках поближе и спросила:
– Что мне делать?
Она любезно ответила:
– Делай как я, только лечи росу.
– Какую росу? – удивилась я.
– Ну вот… вот эту – указала Маша на траву.
– Хорошо… – снова удивилась я, и стала повторять за Машей, только тянуть не Лист салата, а траву, которую она назвала росой.
Мы проделали это несколько минут. Между делом я то и дело слышала громкий смех моих бывших подружек, чьи имена сейчас даже не вспомню. Я поняла, что теперь они смеются не только над Машей, но и надо мной рядом с ней… Однако моё желание злиться на них или снова с ними дружить куда-то развеялось, словно, залечивая Лист салата, Маша лечила не его, а меня.
– Маша, а ты… совсем не злишься на всяких дураков, которые над тобой смеются?
– На людей? Не злюсь… Они же тоже дышат.
Вскоре она закончила лечить Лист салата и подытожила:
– Всё. Теперь с ним всё в порядке. Дышит хорошо.
Маша медленно поднялась с земли, не отряхиваясь, и я вместе с ней.
– Будет плохо дышать – я его снова полечу. И ты можешь. – обратилась она ко мне со слабой, маленькой, как вся она сама, улыбкой. И с тех пор мы стали вместе лечить Листы салата на лужайке и помогать росе дышать.
За время совместного «врачевания» мы с ней по-настоящему, крепко сдружились. Я помогла Маше свободнее общаться, а Маша помогла мне перестать злиться и беспокоиться.  Она очень часто мне говорила: «Всё, что дышит – не злое. Всё, что дышит надо лечить, и оно будет здоровым».
Правда, потом Машу перевили в другую школу для таких же особенных детей, как она.
Я надолго её потеряла. Но даже это меня как-будто совсем не расстроило. Жить всё равно стало в радость.
 А когда я встретила её в детской больнице, где она теперь работает медсестрой, Маша вылечила моего ребёнка. И с той поры мы вновь воссоединились.