Моя мёртвая подруга

Элисон убили в ночь её 18-летия. Прямо на её День Рождения. Какой-то парень выпил банку пива и сел за руль. Что может быть от одной банки пива, спросите вы? Чья-то невинная смерть, вот что.

Мы дружим с ней с детского сада. Я был самым младшим в группе и меня постоянно обижали. Однажды, когда у меня отобрали моё любимое ведёрко и насыпали в глаза песок, Элисон – девочка в розовом платьице и с вечно разбитыми коленками – подошла и надавала моим обидчиком пластиковой лопаткой. Тут же прибежала воспитательница, её наказали, а меня отвели умываться. Я недоумевал, почему она наказана, ведь она защитила меня. Плохими были те, другие.
 
На полднике её посадили в угол и не дали сладкой запеканки. Но она сидела и улыбалась, а заметив, что я на неё смотрю, подмигнула мне.

Я не мог вынести этой несправедливости и рассказал о случившемся маме тем же вечером. Утром, отводя меня в сад, мама зашла к воспитательнице и долго с ней разговаривала. В столовой я увидел Элисон: она сидела за моим столом, держа на коленях моё ведёрко, а дети, обсыпавшие меня песком, сидели в самом дальнем конце зала. Лица у них были зарёванные. А ещё им не дали апельсиновый сок. Так у меня появился первый друг.

В школе мы тоже учились вместе. В разных классах, но мы всё равно были неразлучны.

В младшей школе от нас покоя не было. Мы устраивали сумасшедшие забеги по коридорам, притаскивали на занятия котят, устраивали массовые перестрелки шариками с водой и много чего ещё, за что наших родителей и родителей других детей, кто поддерживал нашу вакханалию, постоянно вызывали к директору.

В средней школе мы стали поспокойнее. Или изобретательнее, тут как посмотреть. Мы больше не носились по коридорам, сшибая всё на своём пути. Животных тоже оставили в покое. Теперь мы стреляли бумажными шариками через ручку, пока учитель стоял к нам спиной, лепили записки на спины преподавателей и передавали наши послания через этажи и коридоры. У нас появилась компания таких же сумасбродов, как и мы: Лэсли, полноватая девочка с персиковыми волосами и румяной бархатистой кожей; Том, долговязый парень в очках, прирождённый математик; и Кларисса, уже тогда выделяющаяся среди своих сверстниц зрелостью и красотой. В её длинные волосы цвета спелой ржи всегда был вплетён атласный бант, а большие серые с голубизной глаза, обрамлённые густыми тёмными ресницами, стреляли совсем не по-детски. Каждый второй в школе мечтал потрогать её чудесные волосы или поймать взгляд её необыкновенных глаз.

У нас всё ещё были недоброжелатели, как и положено в школе. Но мы были Королями Хаоса, нас знал каждый. Мы были популярны. Ни один розыгрыш не обходился без нас. Нам даже пытались заплатить за наши идеи – чего только стоил заброшенный туалетной бумагой дом Гарольда Кэмпа, украшенный огромным чёрным пауком из папье-маше, которого мы закрепили на крыше прямо над его окном – но Элисон была категорически против. «Оригинальные идеи бесценны! – говорила она. – Они идут от сердца, за них можно заплатить только искренними эмоциями». Мы были с ней согласны. Хотя Кларисса немного возмущалась, что мы тратим силы впустую, а могли бы разбогатеть. Её папа был бизнесменом, и мы её не винили.

В старшей школе всё изменилось. Умерла моя бабушка. Элисон хорошо знала её и как никто другой могла разделить со мной это горе. Бабушка любила Элисон как родную, и Элисон отвечала тем же. У неё не было своих бабушек и дедушек.

Я видел, как она плачет над её могилой. Я не мог её утешить. Я переживал потерю по-своему.

Мы просидели всю ночь на крыше моего дома, прижавшись друг к другу и завернувшись в плед. Её лицо было мокрым от слёз, но я боялся стереть их. Под утро она ушла, но я не услышал сквозь сон.

После этого между нами что-то надломилось. И я, наконец, увидел, что она выросла.  Я всегда считал её своим другом, лучшим другом, но теперь я увидел в ней девушку. Давно пора было.

Она стала гибкой, как пантера, и такой же ловкой. Она давно уже не разбивала колени. Теперь она разбивала сердца.

Она прикрывала веки и снисходительно смотрела на парней, пытающихся её заполучить. У неё была косая улыбка – она улыбалась только правым уголком губ – и эта улыбка сводила с ума не хуже форм Клариссы, успевшей к тому времени превратиться в настоящую супер-модель.

Элисон носила топы на одно плечо, рваные джинсы и кожаные куртки. У неё была чёрная кожаная юбка, и когда она надела её на одну из вечеринок, я впервые взглянул на её стройные длинные ноги по-новому. На той вечеринке она дала какому-то парню заморочить себе голову. Они взяли бутылку и ушли наверх. Я остался внизу, на диване, сжимая в руках пластиковый стаканчик. Я не знал, почему я злился. Зато Лэсли знала.

- Вы не можете быть вечно друг рядом с другом. Столько лет прошло, вы изменились. У каждого должна быть своя жизнь, - сказала она, садясь рядом. Я взглянул на неё. Она тоже вытянулась, сильно похудела, обрезала свои персиковые волосы под каре, оставив милую чёлку. Её светло-зелёные глаза смотрели теперь сквозь тонкие стёкла прямоугольных очков в золотой оправе. Она стала весьма привлекательной, хоть и осталась тихоней, участвующей, однако, во всех наших каверзах.

Я вспомнил Тома. Он сделал коррекцию зрения, перестал быть долговязым, оброс мышцами и стал первым нападающим школьной футбольной команды. Самым желаемым парнем в нашей округе. Теперь они с Лэсли встречались.

Не менялся только я. Да, я рос, конечно, размер одежды менялся, появились скулы, которые, по словам Клариссы, так нравились девчонкам. Но я был всё тем же мальчиком, которому Элисон протянула руку помощи много лет назад. Я не хотел ничего менять.

Лэсли поняла, о чём я думаю.

- Ты тоже изменился, - шутливо ткнула она меня в плечо. – Все мы изменились. Это неизбежно. Ты можешь не замечать, но со стороны виднее.

После той вечеринки я не виделся с Элисон неделю. Кларисса сказала, что она занята поступлением в колледж.

- Не думай, что она повелась на лесть того парня, - сказала она мне за обедом. – Это он повёлся на неё. Элисон не дурочка. Просто теперь она шалит по-другому.

Я не хотел знать, как она шалит. Я не осуждал её. Я знал, что девушки и парни нашего возраста спят друг с другом. Я знал, что ей нравится кружить им головы и дурачить, в последний момент ускользая из их рук и оставляя ни с чем. Я всё понимал. Я только не понимал, как очутился за бортом.

Близился выпускной. Мы всё чаще собирались все вместе. Элисон тоже была там. Кажется, между нами всё налаживалось. Мы снова смотрели фильмы, устраивали ночи чтения, болтали о разном. Я не спрашивал о том, что произошло в ночь похорон. Не хотел, чтобы всё снова сломалось. Она тоже не говорила об этом.

Мы катались ночами на машине, высовывая головы в открытые окна. Вместе готовились к экзаменам. Устраивали пикники за городом. Пенные вечеринки. Барбекю.

Я пригласил Элисон на выпускной. Её мама сфотографировала нас в коридоре, как полагается. Элисон была прекрасна. Я лишь надеялся, что соответствую ей.

Мы пили вино, тайком пронесённое в зал, и танцевали дикие танцы. Я кружил её в вальсе, она смеялась, запрокинув голову. Мы были счастливы.

Пока 8-го июня в 23:15 её не сбила машина.

Мы только услышали визг тормозов и глухой удар. Мы праздновали в саду, разложив шезлонги вокруг большого круглого стола. Они с Лэсли играли в бадминтон, и воланчик улетел за забор. Элисон побежала его вернуть.

Когда мы выбежали на дорогу, Элисон там не было. В свете фар на асфальте блестела лужа крови. Водитель без сознания лежал лицом на руле.

Мы искали её всю ночь.

Она пришла ко мне под утро, дрожащая и в крови. Я отвёл её в ванную, набрал горячей воды и собирался позвонить в больницу. Она остановила меня, замычав, и замотала головой. Я боялся, что она сильно ударилась. Что у неё сломаны кости и внутреннее кровотечение. Я хотел вызвать врача. Но я не стал, потому что она попросила.

Она вышла из ванной через полчаса. Всё это время я не находил себе места и грыз ногти. Как в детстве.

- Ты опять грызёшь ногти, - первое, что сказала она, зайдя в мою комнату. – Там же куча микробов.

Я бросился к ней и сжал в объятиях. Она пискнула, и я с ужасом подумал, что сломал ей что-то ещё. Но когда я отстранился, она была совершенно цела. Только дышала реже и была очень бледной. И холодной.

- Мне нужно тебе кое-что рассказать, Николас, - сказала она. – Только постарайся меня понять.

И тогда я узнал. Элисон умерла в ту ночь. Точнее, почти умерла. Она сказала, что помнит, как вспыхнула боль, выворачивающая наизнанку, такая, что хотелось кричать. Но она могла лишь хрипеть. Она сказала, что чувствовала, как вокруг растекается кровь, как немеют ноги и руки, уходит жизнь. Последнее, что она увидела перед тем, как её глаза закрылись – женщина с мраморной кожей и красными глазами.

Элисон очнулась в лесу, недалеко от своего дома. Она попыталась встать и смогла. Руки и ноги слушались её, тело не болело. Только засохшая кровь напоминала о случившемся.

- Я пришла к тебе, - сказала она, - потому что знала, что ты поймёшь. Ты послушаешь меня.

И тогда она показала мне руку. На бледной коже проступали две красные точки. Как следы от зубов.

- Я жутко голодна, - прошептала Элисон. Её пальцы сжались в кулаки. – Я так хочу есть, Николас!

Мы вместе смотрели фильмы про вампиров. Мы наряжались ими на Хэллоуин. Я знал, что нужно делать.

Я подставил ей шею.

Она закричала, сказала, чтобы я бежал, но я не убежал. Я стоял и ждал, когда она вонзит зубы в мою кожу. Я знал, что это правильно.

И она вонзила.

Было совсем не больно. Только закружилась голова. Она не выпила много. Я знал, что она не убьёт меня. Что ей нужно совсем чуть-чуть. Она и раньше-то мало ела.

- Спасибо, - прошептала она, вытирая губы. – Спасибо, спасибо, мне так жаль!

Она всхлипывала, давясь слезами. Я сел рядом, осмелившись наконец-то утереть её слёзы. Её лицо было перемазано моей кровью, но мне не было страшно. Я лишь хотел, чтобы она успокоилась, чтобы почувствовала себя в безопасности.

Я вдруг понял, почему мы перестали общаться после той ночи. Она была рядом со мной, а меня с ней рядом не было. Она всегда меня поддерживала, и мне казалось, что я тоже поддерживаю её в ответ. Но тогда я сам выстроил стену между нами. Когда ей было так же больно, как и мне, если не сильнее. И она ушла.

Но сейчас я был здесь, с ней. Это было моим вторым шансом.

Она уснула прямо там, на ковре, где мы сидели. Я укрыл Элисон её любимым пушистым одеялом.

- Надеюсь, ты не обратишься и не умрёшь, - прошептала она, засыпая. – Кто-то из нас должен оставаться человеком.

Я не умер и не обратился. Мне кажется, я даже стал чувствовать себя лучше.

Потом мы прочитали, что яд вампиров в маленьких дозах продлевает жизнь и укрепляет здоровье.

Мы не знали, как сказать остальным. Мы боялись, что они в лучшем случае разбегутся. В худшем – попытаются убить.

Первой узнала Кларисса. Я столкнулся с ней в магазине, покупая свиную тушу – Элисон отказывалась питаться мной. Кларисса заподозрила неладное и проследила за мной. Она увидела через окно, как Элисон танцует в гостиной. Она с криком ворвалась через задний вход, слёзы размазывали тушь по её щекам.

Элисон испугалась. Кларисса бросилась к ней с объятиями, они повалились на пол. Мне не сразу удалось их растащить.

Кларисса выпила не один стакан воды, прежде чем Элисон рассказала свою историю. Кларисса слушала, затаив дыхание. Я незаметно убрал подальше все ножи и вилки.
Дослушав до конца, Кларисса молча смотрела на Элисон, практически не мигая. А потом расхохоталась, сказав, что Элисон круче Эдварда из «Сумерек».

Лэсли и Том восприняли это не так воодушевлённо. Лэсли всё время трогала холодную руку Элисон и плакала, Том ничего не говорил.

- Надеюсь, по старой дружбе ты не захочешь нами поживиться? – наконец произнёс он. Лицо Элисон помрачнело.

- Ты идиот, Томми! – выругалась Кларисса, вставая между ними. – Ты сейчас серьёзно?! Она же наша подруга!

- Мёртвая подруга.

- Но подруга!

Элисон молчала. Я знал, что ей было больно от этих слов.

Лэсли не участвовала в их споре. Она стояла рядом с Элисон и держала её за руку. Лэсли не боялась.

- Тебе нельзя пить животную кровь, - тихо проговорила она. – Тебе будет плохо. Ты же была человеком… Моя мама работает медсестрой в пункте приёма крови. У них часто остаются лишние пакеты. Я могла бы носить их тебе. Кровь долго не хранится, они всё равно их выбрасывают.

Так у Элисон началась новая жизнь.

Том в итоге смог принять эту Элисон. Он даже извинился перед ней. Он всё ещё опасался, что она кого-нибудь из нас покусает, но теперь это были шутки. Элисон громко смеялась над ними, иногда выскакивая из-за угла и делая вид, что хочет наброситься на Тома.

- Элисон, - сказала она однажды. – Это имя больше не моё.

Теперь она звалась Элли. Она говорила, что добавила «Л» для красоты, для полноты звучания, но я знал: Элли означает «Эл ли?», то есть она ли это теперь? Но это была она.

С холодными руками, бледной, бескровной кожей и выпирающими время от времени клыками, но это была она. Всё те же пронзительные, точно лёд, голубые глаза с тёмными крапинками, те же чёрные волосы, переливающиеся на свету фиолетовым и синим, словно крылья ворона. То же движение руки, которым она откидывала непослушные пряди. Тот же голос, который, может быть, стал лишь более тихим и чистым. И я был уверен, что у неё всё то же доброе сердце. Не имеет значения, если оно бьётся в разы реже, чем у других людей.

- Зато у тебя теперь волосы не секутся! Посмотри, какие гладкие! – восклицала Кларисса, проводя рукой по её волосам. – И они, наверное, не будут больше расти, а значит, не придётся тратиться на парикмахерскую!

Элли слабо улыбалась и кивала. Но я видел, что она ещё не смирилась.

С каждым днём мы старались найти всё больше преимуществ в её новом состоянии. И первым было то, что она жива. По-своему, но жива.

Оказалось, что Элли теперь может бегать быстрее, чем марафонцы, и не уставать, прыгать с крыши на крышу и с крыши на землю, одним ударом кулака прошибать стены и ловить пули на лету (Томми стрелял из пневматического пистолета). Её зрение обострилось и теперь ей не нужны были фонари ночью – она отлично видела и так. Она даже могла разглядеть божью коровку на цветке с двухсот метров, стоя на балконе второго этажа.

И она стала ещё красивее. Кларисса права – её волосы теперь лились гладким водопадом по узким лопаткам, ей даже не приходилось их укладывать. Кожа разгладилась, пропали редкие прыщики и веснушки. Я немного жалел о веснушках. Они мне очень нравились. Бабушка говорила, что это поцелуй солнца.

- Ну, теперь я поцелованная луной, - говорила она, подмигивая. Кажется, она начинала себя принимать.

 В её движениях появилась плавность и уверенность. Она всё больше носила чёрное и красное, всё больше чёрной кожи и смелых вырезов. Мне это нравилось.
 
Лэсли устроила в пункте приёма крови отдельную кабинку, где был мини-холодильник с кровью для Элли, чтобы она приходила туда, когда захочет, и не ждала её. Лэсли попросила маму складывать ненужную кровь в ту кабинку, и она без вопросов делала это. Элли приходила туда раз в неделю. Именно столько ей было нужно, чтобы проголодаться.

Оказалось, что она может отражаться в зеркалах.

- Потому что теперь в зеркалах нет серебра, - говорила Лэсли.

Мы захотели проверить, может ли серебро причинить вред Элли. Оказалось, что не может. Она накупила кучу цепочек, серёжек и браслетов из серебра и теперь носила их на злобу стереотипам.

- Думаю, серебряным колом всё же можно убить, но проверять мы это, конечно, не будем, - примирительно поднял руки Том, когда Элли провела языком по выступившим клыкам.

- Если верить архивам, пока серебро не попало в твою кровь, тебе нечего бояться, - подтвердила Лэсли.

Элли всё больше приживалась.

Мы набили парные татуировки на местах укусов: она – на запястье, я – на шее. Просто две чёрные точки.

Элли всё больше нравилось быть Элли. Она уже не была «Эл ли?».
 
Она снова соблазняла парней, с каждым разом делая это всё увереннее и хитрее. Однажды я видел, как она села на колени к парню в своих кожаных штанах, грубых ботинках и коротком топе с завязками на груди. Она села и запрокинула его голову рукой, заглядывая в глаза. У парня открылся рот, стаканчик выпал из рук. Казалось, она околдовала его.

Потом они долго целовались.

А потом я поцеловал её. Не в тот же вечер, конечно.

Она устраивала вечеринку в честь нашего зачисления в колледжи. Я уже и забыл про это. Жизнь Элли была для меня важнее, чем что либо. Я думаю, для всех нас это было так. Не каждый день твоя подруга умирает и восстаёт. Но мы всё же все поступили. Кроме Элли.

- Зачем ты отозвала своё заявление? – сокрушался я.

- Потому что я – не человек, а в колледжах учатся человеки, - ответила она, намеренно коверкая слово.

Она не хотела об этом говорить. И я не стал продолжать.

Тем вечером мы пили «Кровавую Мэри». Это теперь был фирменный коктейль вечеринок у Элли. Ирония, которую она так любила.

Элли тоже пила «Кровавую Мэри». Она и прежнюю пищу есть могла. Просто она её не насыщала.

Она была одета в чёрные джинсовые шорты, колготки в сетку и чёрную майку, завязанную на животе, с мультяшным Дракулой. Ирония, да.

Не знаю, что на меня нашло. Наверное, я перепил коктейлей. Я молча взял её за руку и отвёл наверх, в её комнату, где мы столько раз делали палатки из одеял и ночи на пролёт читали или рассказывали страшилки.

Она всё поняла. Она позволила мне первым коснуться её губ. Губы были тёплыми.

Она умела целоваться. Я чувствовал себя ужасно, зная, что не так искусен в этом. Я боялся, что она посмеётся надо мной, оттолкнёт. Или поступит, как с остальными парнями – околдует и бросит. Но она поступила по-другому.

Элли позволила мне решать. Осторожно идти вперёд. Я всё смелее сжимал её в объятиях, осторожно гладил спину. Она выгибалась мне навстречу.

Я провёл рукой по её ногам. Она прикусила мою губу, толкнула на подушки. Склонилась надо мной.

- Тебе совсем не страшно? – прошептала она мне в губы. – Не страшно целовать мёртвую?

- Ты не мёртвая, - прошептал я в ответ. – Ты просто другая. Но всё равно та же.
 
Она рассмеялась, щекоча волосами мою шею. У неё был чудесный смех.

Она поцеловала меня в шею, в то место, куда когда-то укусила. Туда, где была татуировка. Я не испытывал ничего подобного до этого момента.

Я сжимал её талию, а она целовала меня. А потом запустила свои руки мне под футболку. Они были холодные, но прикосновения к моей разгорячённой коже были блаженными. Я застонал.

Я знал, что она хочет того же. За 18 лет я, наконец, смог узнать её так близко, как только это было возможно.

Я уезжал в колледж с тяжёлым сердцем. Я не хотел оставлять Элли. Но она сказала, что справится, и мне нужно подумать о себе. Она проводила всех нас. Уезжая, я видел, как она смахивает слёзы.

Элли всё же поступила в колледж. В медицинский. Теперь она помогала маме Лэсли и работала в местной больнице.

Она приезжала ко мне в колледж. Я приезжал к ней. Лэсли и Том разошлись, но остались друзьями. Кларисса выучилась на журналистку и обещала осветить тот случай с Элли. Точнее, с Элисон.

- Полиция даже не попыталась её найти! – возмущалась она. – А тому парню просто выписали штраф! Немыслимо!

Мы собираемся вместе и по сей день.

Я знаю, что Элли никогда не состарится. Но у нас ещё есть время. Много времени, чтобы провести его вместе. Элли сказала, что будет кусать меня два раза в год, чтобы поддерживать моё здоровье и замедлить процесс старения. Я был рад.

Она была моим другом всю мою жизнь. Я продолжил быть её другом и в другой жизни. Но теперь она любила меня. А я любил её. Но что я любил её всегда, я не сказал. Думаю, она и так это поняла.

На Хэллоуин мы больше не наряжались вампирами. Элли просто приходила в своём и не прятала клыки.

- Ты сделала эту жизнь, девочка! – говорила Кларисса. Элли улыбалась.

День Рождения Элли мы теперь отмечали 9-го июня, сразу после полуночи. «День Перерождения» - так мы его называли.

Это, вообще-то, страшная история о том, как мы не замечаем того, что находится прямо перед нашими глазами, пока судьба не толкает нас с обрыва, чтобы мы, наконец, прозрели. И иногда толкает насмерть.

Или история о том, чем может обернуться вождение в нетрезвом виде.

Мы получили второй шанс. Кто-то буквально. Мы были бы глупцами, если бы и в этот раз не воспользовались им.