Семь Я, часть 3

Отец

Думалось мне, об Отце будет легче писать и вспоминать... Ошибался... Равно, как и о Маме - трудно, моментами ещё сложнее...

Ведь он прожил жизнь непростую, сложную, с неожиданными резкими поворотами... А это значит, заведомо не знал, был неподготовленным к ним психологически. Такое играет важную роль в жизни всякого человека. Случается так, что неготовый морально человек, может сломаться, и дальнейшая его судьба покатиться с горы камню подобно. Только внутренне сильный человек может противостоять трагическим событиям жизни, а она ох! как может хлестать... Именно хлестать, что прямо адресно относится к жизни моего Отца.

— «Я был подростком, когда умер мой отец, а мужиков, кроме нас с братом подростком годом младше меня не было, приходилось чуть свет быть на ногах и вести воз хозяйства. Огороды, пастбище, покосы – всё как-то внезапно навалилось на нас, правда всем мы занимались и до этого, но здесь ответственность легла другая, а я был старшим из мужчин, приходилось самому решать такие вопросы, что были по плечу взрослому мужику. Многое было запущенным, худым... Ничего выправили, и даже стало процветать, да недолго. Пришли, вступай в колхоз! А нет? тогда ты - враг народа... Всё подчистую забрали, а меня с братом и сестрой в товарных вагонах забросили в места, где Макар телят не пас...».

По детскому разумению долго мне не давал покоя Макар...
— Кто такой? И почему он там телят не пас?..

Хозяйство, что досталось после Ухода из жизни его отца (слово «смерть» я умышленно не употребляю, стараюсь нигде не писать, не люблю), было захудалым и требовало больших усилий и средств, чтобы выправитьи преумножить. Не сразу, постепенно оно приходило в нужное русло, становилось крепким. С его мужанием и взрослением брата Романа, множилось хозяйство. И всё бы хорошо, но... Случились колхозы и его с братом выслали в товарных вагонах из Белоруссии на Дальний Восток, как раз в период активной коллективизации. Если отец Мамы добровольно сдал всё имущество в колхоз, то здесь наоборот, решительно стоял с братом на своём – сохранить нажитое и вести самим своё хозяйство. В то время власть не церемонилась с подобными хозяйственниками. Вердикт один! экспроприировать нажитое под чистую, а самих отправить в места, «не столь отдалённые». Места эти Дальним востоком назывались. Быстренько загрузили по вагонам, тесно загрузили, что «селёдок в бочке», лишь выбрасывая из вагонов труппы на стоянках. Из его немногих рассказов: «Нас напихали так тесно, что умирающие в дороге не падали из-за стоящих рядом, так и следовали до следующего полустанка...»

Сколько претерпел он с братом за годы скитаний, знают они претерпевшие, я лишь догадываюсь, отталкиваюсь на скудные сведения, да скупые рассказы самого «приключенца»?! Меня всегда удивляла то, что пройдя серьёзные «огонь и воду», Отец никогда не жаловался на жизнь... Никогда в полном смысле этого слова... А было на что!.. Повторно был арестован с братом и испытал на себе серьёзные физические допросы, ну а что там делали и как допрашивали давно известно. Замерзал зимой в тонких летних палатках, когда «примерзал язык к нижней челюсти», его слова и у меня нет оснований не верить ему, тонул в реках, когда под ногами проламывался лёд. И удивительно, как неведомыми путями закона сохранения, Господь спасал ему жизнь, пока не встретил Маму. Была она Папе земным ангелом хранителем, самым верным другом и союзником, родила семерых детей, пройдя бок обок почти полвека. Подвигом родительским, а таких семей в нашем краю было немало, в тех условиях вырастить пятерых детей из семи в годы войны, в годы голодовки... А по ночам? прислушиваться к каждому рычанию машин, вдруг «воронок»!..[1] Годы и годы проходили в тревожном ожидании, ведь всё могло случиться и случалось вокруг, когда увозили соседей в неизвестное...

Вспоминала Мама: «Ой! тревожно и боязно было ночами, особенно колотилось сердце, когда слышался шум автомобильный, хотя и редко к нам через болота можно было проехать, да всё же в засушливую погоду, да по зимку приезжали машины, вот где страху набирались... да Господь милостив! дожил до реабилитации...»

Своеобразным был человеком Отец, неоднозначным. При его природном уме, он в некоторых областях был консервативным, старозаветным. Если приходил к какому-либо выводу, ему известным путём, то никакими доводами нельзя было переубедить, доказать, что это ошибочно или не совсем так. Со своим мнением оставался навсегда... И такое, как убедила меня жизнь, не всегда отрицательно сказывается на характере самого убежденца. Это та база собственного мнения, от чего отталкиваешься, смотря на мир и окружающих людей. Нахожу похожее у себя, а за годы жизни то, что казалось неправильным, закоснелым то, которое не хотело меняться, оказывалось фундаментом, на котором строился характер. Значит, такое свойство характера складывалось самой жизнью, цементировалось и уже в процессе её служило надёжной опорой.

Повторюсь! Своеобразным был Отец... Когда был весел, тогда сыпалось из него обилие шуток, присказок, народных поговорок. Анекдоты травил мастерски, в лицах, играючи передавал характеры персонажей, коверкал язык, если требовалось, и умел передать голос тех соседей, о которых рассказывал, их манеру говорить. Доволен был, если сумел доставить массу удовольствия от своего рассказа. Потом улыбался, доставал кисет с махоркой, сложенную определённым типом газетку по длине папироски, насыпал махорку и скручивал её. Затягивался глубоко, вкусно... Так, что хотелось вслед за ним сделать такую же затяжку. Запах от самокрутки распространялся по дому, но был приятным... Махорку любил исключительно Томской фабрики.

Знал досконально тонкости ведения сельскохозяйственных работ, будни крестьянской жизни. Недаром частенько соседи шли к нему за советом. И здесь можно сказать, что всегда, как вспоминаешь не живых родных, ты их идеализируешь. Идеализирую ли я? Всё может быть, но я стараюсь, как можно точно описать то, что помню, что запечатлелось прочно в моей памяти. А память это такая штука, о какой один писатель не без юмора заметил: «Почему мы запоминаем во всех подробностях то, что с нами случилось, но не способны запомнить, сколько раз мы рассказывали об этом одному и тому же лицу?».[2] Тонко и не без основания подмечено. Так что, если я повторюсь где, простите забывчивость мою, не умышленно...

Но были времена и тяжёлые, вне его хорошего настроения, тогда к нему лучше не подходи. Особенно трудными были дни, когда у него болела голова, болела до тошноты и головокружения. Лежал он с головою, перетянутой полотенцем, которое сдавливало черепную коробку, тем самым, по его мнению, меньше ощущалась боль.Не было рядом даже таблеток, да и те, что доставали с трудом, не оказывали существенную помощь. Голову ломило от боли так, что мы, дети робко и тихо ходили вокруг... Чтобы громко заговорить, зашуметь, то и речи не могло быть. Здесь Мама охраняла его покой и цыкала на нас, если забывались. Только она одна могла подходить к нему и ухаживать. Так происходило это в течение недели, иногда пяти дней. Потом жизнь входила в свою обычную колею и Папа «возвращался» в семью. Какие были истоки его болей головных? я подозреваю после тюремных допросов, когда его с братом забрали вторично и, где они почти прощались с жизнью. Редко кто выходил из тех застенок на свободу, живыми, но им повезло... Повезло! не все чиновники разных уровней спешили доложить, что «поймали» врагов народа, кто-то подходил к делу не для «галочки», а обстоятельно разбирался, что почём и, рискуя собою, выправлял документы.

Так случилось и в деле братьев. «...Внимательно изучив дело, следователь пришёл к выводу, что обвинение, не имеет под собою никакой основы, нет в их действиях злоумышленных козней, а донос ложный. Выправил документы, «виновникам» же сказал, чтобы уходили из этих мест, как можно дальше и шли только ночами, днями же отсыпались в лесах, подальше от проезжих дорог... «...»
— «...» Ныряйте в леса, а по ночам идите и уходите, как можно дальше, — сказал он, подписывая документы...»[3]

Нелегко было встраиваться в обычную монотонную жизнь, но встретил подругу жизни, случилась семья, заботы о ней и потекли уже будни простой многочисленной семьи со всеми своими особенностями и работами. Кроме работ по дому, покосов, привоза дров сена, колки дров, подшивки валенков, работ, какие я описал в книге «Мозаика детства» были минуты простого досуга и большей частью в зимнюю пору. Тогда кто-нибудь из сестёр читал вслух, а мы с Отцом устраивали шашечные «турниры»... Сколько я с ним в шашки играл, никогда мне не поддавался, а я так и не смог у него выиграть со всеми высшими образованиями. Правда высшее образование у меня одно, что подтверждено дипломом, но когда меня спрашивали, где я учился – шутил, что самое главное образование у меня то, что я учусь в университете жизни, и что я его ещё не закончил. Здесь, пожалуй, вспомню одного человека, с которым мне довелось встретиться и какое-то время быть в приятелях. Когда ему говорили про высшее образование, он отвечал: «У вас верхнее образование, на высшее вы не тянете».

Сказано было не без юмора, но как верно! часто с благодарностью вспоминаю его и эти слова.

Серьёзным был во время игры, я посматривал на него, и часто им невольно любовался. Лицо его было сосредоточенным, выточенным, словом поработал природный скульптор. Черты крупные, но правильные и красивые. Брат его, дядя Роман, был немногим меньше ростом его, обликом резче выделенным, а тем самым внешностью ярче и красивее. Такие лица мне напоминали на старых портретах дворян. Поговаривали родственники папиного брата, что так и было, были они потомками некогда славного дворянского рода Куликовских, что отпочковался от польского корня и ушёл в Белоруссию. Там остался, а уже к рождению Отца был обедневшим, но хозяйство было и держалось оно на старших сёстрах и двух братьях... «Поговаривали, что ещё прадед их принадлежал к древнему польскому дворянству, потом хозяйство постепенно стало приходить в упадок. Отец братьев старался об этом помалкивать, и в силу захудалости древнего величия, и в силу страстишки, поселившейся в него... Любил приложиться к зелью, оно и докончило высокомерие польского шляхетства. И только благодаря неуёмной деятельности младших сыновей, которые после смерти их родителя взялись за дело и, постепенно, стал возрождаться былой достаток...»[4]

Так ли это, кто знает?.. Я не спрашивал его по своим детским годам, не любопытствовал, а он очень редко, да и то с большой неохотой, рассказывал. Видимо отбили у него желание рассказывать, да и в недавней поре было чревато последствиями. Дети по наивности своей могли и сболтнуть лишнее, где не попадя. Кое-что известно со слов Мамы, да скудным рассказам самого Отца. Мне интересно, какие корни моих родителей, а вот дворянского рода или из «холопов» их родословная, мне всё равно, они мои родители, они такие, какие были и есть, которым я благодарен своим рождением и многими составляющими моего счастливого детства. Самое главное! они мои Родители, я любил их и люблю уже Ушедших...

Совсем в малом моём возрасте, я помню хорошо, Отец привёл домой в хозяйство лошадь, Майкой звали, радости было много! Конечно, прибавилось и хлопот, связанных с содержанием, живая! всё что надо – требует... А нашему Отцу всё это было не ново, хозяйством давно занимался, с малых лет. Помню, посадит меня верхом на Майку и заставит держаться за гриву, а сам идёт впереди, ведёт её за уздечку. Лошадь идёт, я медленно сползаю, вопию, что есть мочи «падаю!»... Подойдёт поправит и скажет, чтобы ловил ход коня и своё тело встраивал в такт хода. А когда учил без седла удерживаться во время бега рысью или по-другому аллюром, при котором животное поочерёдно переставляет пары ног, расположенных по диагонали, то без смеха не могу вспоминать... Мало того, что отбивалась «пятая точка», а после хождение враскоряку, я ещё и падал часто, чем вызывал поначалу смешок, а потом отцовское недовольство. Правда падения не прошли даром, научился держаться на спине, не съезжать к крупу и скакать, держа себя в такт бегущей лошади. Но больше я любил скакать галопом, тогда есть ощущение воли, пьянящей свободы и это чувство внутри меня, словно всю жизнь рос в прериях и объезжал диких мустангов. Кто знает? возможно, объезжал в какой-то из жизней...

Часто, отпуская лошадь на пастбище, впоследствии коня, когда «появился» Орлик у Майки, Отец стреноживал передние ноги, тогда легче было взять его на уздечку, а если нет... Маята была полная по поимке и нахождению, где пасутся?.. Издалека, увидя уздечку, конь всё понимал и быстрым ходом уходил от поимщика. Полдня надо было порою потратить, прежде чем конь оказывался с накинутой уздой. Как только не старался подманить, и кусочком хлеба, и с запрятанной за спиной уздечкой, и сквозь слёзы словами... Потом были минуты блаженства «наконец-то поймал!..», меняющие моменты отчаяния, слёз на радость.

Многое из прошлого помню, а когда садишься за письмо, то подтягиваются и другие, казалось забытые события и случаи жизни. Помню и свои нерадивости и ослушания, когда влетал нагоняй от Отца. Бывал он крут и скор на моё непослушание. Проплачешься, на обижаешься, а потом несёшь повинную голову и просишь прощения... А вечерами? всё помню... Как ложился я на его плечо, он заботливо обнимал рукою, и пахло от него приятным рабочим потом. Спустя годы я клал на плечо голову своего сына. Он, лёжа, о чём-то своём рассказывал, говорил и говорил, он маленький вообще был говорливым... Когда повзрослел, куда это делось?.. Стал малоразговорчивым, задумчивым, что-то в себе размышляющим... Надеюсь, что потом, когда-нибудь он тоже будет вспоминать и также улыбнётся мне, уже отсутствующему в этом мире, и положит голову своего сына к себе на плечо. И мне будет радостно!.. Пусть в мелочи, а будет малая преемственность.

Лишение родины, нажитого хозяйства, высылка в вагонах, повторный арест были для Отца «тренировками» к последующим испытаниям, более мучительным по душевным болям. Потеря старшего сына – это горе, которое потрясло глубоко и сильно его. Смею предположить, что в последующие годы, глядя на меня, у Отца возникал в памяти образ старшего сына, и невольно шло сравнение. Сравнения не было бы, если бы Алик остался живой... На то время он был бы взрослым... Разница в возрасте между мной и им была шестнадцать лет. А мне!? как хотелось иметь родного старшего брата!Он представлялся мне обязательно умным, сильным и образованным... Так мне мечталось, так хотелось думать о нём.

«Умереть не труднее, чем пережить смерть своего сына...», — сказал кто-то из тех, кто испытал потерю своего ребёнка. Думал ли Отец об этом? Наверное... Если не так дословно, то переживал похожее. Понять, прочувствовать разрывающую душу скорбь от утраты, только тот способен, кто сам испытал. И таким сочувствующим человеком была его жена, мама Ушедшего сына, а позже и маленькой дочери... Какова жизнь? удивительная, разнообразная и временами жестокая, и хотя я понимаю, что жизнь нельзя винить, однако всё чаще задумываюсь над её бичом, что хлещет по отдельным людям нещадно, а других как будто обходит стороной, почему так? Чем такое объяснить? Несправедливостью? Вряд ли... Здесь кроется какой-то глубокий, скрытый от глаз людских и понимания смысл, какой втиснуть в одну единственную жизнь не получится. И сколь бы я не старался задаваться вопросом, пытаться рассуждать, меня будет мало, чтобы разъяснить. Как только вникаешь в подобные вопросы, в голове крутится фраза Христа: «Истинно говорю тебе: ты не выйдешь оттуда, пока не отдашь до последнего кодранта».[5] Откуда не выйдешь? Может из круга повторных рождений, а кодрант – это долг?.. Тогда вывод очевиден, не единожды приходим мы в этот мир, в который раз прихожу к такому выводу. Даже если хочу, чтобы мои измышления согласовывались общепринятыми нормами, не получается, не получается...

Не здесь ли рождаются мои размышления о последних днях жизни Отца перед Уходом, о его думах. Где бродили мысли его, зная, что не сегодня так завтра случится То, что всегда бывает загадкой и устрашающей неизвестностью. Было ли сожаление о чём-то, набегала ли мысль в него обиды на кого-то из членов семьи или теплилась мысль благодарности Создателю, что такую семью смог создать и дать ей путь в жизнь? Что вспоминал?.. О чём думал он, лёжа долгими зимними вечерами, ночами... Вспоминал ли своё детство? и как его мама будила на рассвете заниматься хозяйством, ведь он подростком остался старшим семьи из мужской половины. Поднимала гнать на пастбища скот, и на каком языке она это делала, говорила ли на белорусском языке или на польском?.. Кто может сейчас об этом знать? И нужно ли?.. А ведь думается об этом. Он был моим Отцом!.. Те минуты несправедливые, какие мне мнились в детстве, сейчас и не упомню, все они заливаются великой благодарностью за жизнь данную мне, за замечания, за упрёки, преподанные, за терпение и заботу обо мне... Сожалею, что не было меня рядом в последние минуты жизни, не держал его за руку, легче ему было бы Уходить... Далеко я был, у него на родине. Там проходила моя служба офицером... Ирония судьбы!.. Заканчивалась его жизнь там, где сын родился, а сын был в это время, где была его родина, откуда его так жестоко изгнали «вершители судеб». Хотя не было в том моей вины, но чувствую какое-то беспокойство, не самоедливо, но есть, есть... Или вовсе шли другие мысли, просто Ушёл, потому что так надо, так жизнь устроена, так в своё время Ушли его родители и двое детей сын и дочь...

Хочешь или не хочешь, но случаются минуты слабости, сетуешь на жизнь, на обстоятельства, что складываются вокруг. И здесь я часто вспоминаю его, Отца!.. И тогда мне становится неловко за себя, когда я ною или тоскую, зная жизнь, что он прожил, какие испытания прошёл с братом, потом и с моей Мамой. Как по земному трудно это осознавать, но его жизнь и сейчас мне помогает. Часто обращаюсь к Отцу со словами: «Идите, идите с Мамой по Небесным далям к себе Домой, мне думается, что Путь там долгий и всё через чистилища, не надо пугаться такого страшного слова «чистилище», оно и говорит, что там очищается душа от наносного, греховного, что наслоилось при физической жизни, но Вы пройдёте!.. Вся жизнь Ваша тому доказательство»...

Пишу строки о семье, об Отце и хочу, чтобы получились они не классического характера, какие я немало читал в литературе, воспоминания, написанные не сухим строгим языком, где всё так, как было и расставлено согласно хронологическим событиям в жизни семьи. Мне хотелось, чтобы были они внутреннего позыва к ним и моего чувственного отношения к каждому члену моей семьи. Это своего рода отдание должного, благодарности, какую в течение всей жизни ношу с собой...

------------------------------------

[1] Воронок — жаргонное название автомобилей ОГПУ-НКВД, использовавшихся для перевозки заключённых и задержанных
[2] Франсуа де Ларошфуко (1613-1680) – французский писатель-философ
[3] Отрывок из повести «Однажды цыганка гадала»
[4] Отрывок из повести «Однажды цыганка гадала»
[5] Евангелие от Матфея гл.5. стих 26