Русь святая...

                Сестры милосердия


   - Мама, а как возникло это служение, наверное... когда-то давно? Почему оно вообще людям понадобилось?

   - Да вот, послушай, или нет, лучше, наверное, почитай. Здесь как раз хорошо об этом сказано... Ты же знаешь, что наш дядя пишет предисловие к большой и познавательной книге на эту тему.

   "...Когда это движение еще только зарождалось, оно было сопряжено с всевозможными самыми разнообразными опасностями для жизни и лишениями. Можно было умереть как от неподдающихся тогда еще почти никакому лечению опасных, и порой смертельных болезней, а ютиться подчас приходилось в наспех развернутых палатках, где было сложно защититься от холода и непогоды.

  И все-таки многие, откликающиеся зову сердца, даже высокопоставленные особы дворянского звания шли записаться в их ряды, чтобы утешая многочисленных раненых и оказывая им всевозможную помощь, нести крест жертвенного служения, став Женами Мироносицами, верными Христу и Его заповедям никогда непрестающей Любви иногда даже до гроба..."


                Русь святая


   - «Ты – Русь святая, святая…»  - пели сестры милосердия вечером на природе торжественную гимн-песню, несколько лет назад, к 100-летию подвига Новомучеников и Исповедников Российских сочиненную профессиональным композитором и детской поэтессой, теперь уже вполне полноправно ставшей одной их них.

                Первые шаги

   - Самолеты, доктора! – пропел энергичным звонким голосом Эдик. Вчера во время перевязки стало ясно, что пересаженная кожа прижилась. И совсем скоро надоевшие бинты снимут.
Все хорошо и у двоих соседей по палате. Ожоги лица и рук оказались неглубокие. После того, как бабушка Владислава по настойчивому настоянию врачей убедила его смыть теплой водой приставшие к лицу корки, под ними оказалась обычная кожа, только совсем молочно-белая по сравнению с остальной, оливково-загоревшей.

  - Этим летом избегайте находиться на солнце – и через год разницы между пострадавшими участками и сейчас здоровыми не будет никакой! - пояснил доктор.

   Владислав две недели назад вбежал в горящий сарай, потому что подумал, что там могут оказаться баловавшиеся дети. Слава Богу, никого спасать не пришлось.
А Антоний зажигалку «Зиппу» неудачно заправлял. Он давно уже сам корочки от небольших ожогов счистил. Сегодня их вдвоем с Владиславом выписывают.

   - Дайте мне колодезной водички! – сначала просил Эдик, которого транспортировали в ожоговый центр из далекой деревни.

   Сейчас пришли в холл отделения матушка Александра вместе со своими воспитанниками – детским хором. Через несколько минут будет концерт.

   Один из певчих два года назад долго и тяжело болел. Лежал здесь в больнице. И у подрастающей молодежи прихода храма Андрея Критского стало добрым обычаем время от времени благотворительно выступать перед болящими.

   - Нашему Ванечке многая лета!.. Нашей Оленьке многая лета!.. Всем нам, всем нам многая лета!!! – задушевно пел батюшка, отец Георгий, вручая каждому из пациентов на Рождество сладкие подарки.

   А еще здесь Эдик впервые научился читать. Освоил премудрость наконец складывать из букв слова - при больнице есть школа, и учителя по многим предметам занимаются прямо на отделении… И видел грамоту, врученную его сотрудникам за спасение жизни пациенту почти со стопроцентным ожогом.

   Будет еще и Москва. И отделение реабилитации, где плохо разгибающееся рука и шея наконец-то станут вполне нормально функционировать. А волонтеры православного фонда «Человек и его вера» станут его навещать и в первый раз в жизни сводят в самый настоящий зоопарк. Приедут потом навестить в деревню…

   А сейчас надо еще научиться ходить. И сестры православного сестричества преподобномучениц  Елизаветы и Варвары, заботливые медсестры и волонтеры помогают специалистам по лечебной физкультуре помочь маленькому пациенту сначала как бы заново сделать первый шаг, а потом уже постепенно самому начать идти, чтобы можно было обнять бабушку, наконец-то оказавшись уже дома, в далекой от Санкт- Петербурга деревне.

   Так и нам всем в служении милосердия, в добром христианском отношении друг ко другу надо сначала научиться шаг за шагом потихоньку самостоятельно ходить. А пока еще многих из нас все еще возит «на колясочке» в нашей подчас несостоятельной немощи любящий всех Христос, давший нам как бы авансом эту земную жизнь, и ждущий от нас постепенно нами развиваемого и кропотливым каждодневным трудом всячески укрепляемого подлинно христианского духовного устроения.


                Харитон.


   - Я вас в шахматы обыграл! – очень спокойно сказал мне и внимательно посмотрел в глаза мальчуган лет десяти.
Я ему специально во время всей этой совсем недолгой партии поддавалась. – Ведь больше месяца жизни этому очень просто, но хорошо и с каким-то бесхитростным вкусом одетому молодому человеку, с внимательным и глубоким взглядом больших темных глаз врачи уже, к огромному сожалению, не дают.

   - Не русский же он. – Мусульманин. Зачем ему деньги еще на лечение собирать? – сказал кто-то вполголоса, когда наш батюшка через сестер милосердия передал ему только что купленные все необходимые лекарства…

   - Как же так? Что такое вы говорите? -Ведь у нас раньше была одна страна! – услышала я, как ему на это ответила пожилая врач, каждый день приезжающая на работу с другого конца города, и иногда уже в конце рабочего дня с трудом припадавшая при ходьбе на одну, вероятно, больную ногу. Доктора этого все ценили как высококлассного специалиста и уважали за его человеческие качества.
 
   - Харитон  - это мой самый верный помощник! – спокойно проговорил батюшка. – Он очень надежный и исключительно рассудительный. Внимательный и серьезный. Я только ему доверяю на всех молебнах самое важное: помогать мне, нести чашу. Он к этому подходит очень ответственно. Всегда первый приходит! И нет никаких препятствий в том, что, по-прежнему исповедуя свою веру, он еще крещен, потому что и не просвещенные этим таинством беспрепятственно могут по своему искреннему желанию приобщаться к Богу и Его благодати, с благоговением принимая как помазывание святым елеем, так и кропление освещенной на водосвятном молебне агиасмой. И совсем ничего страшного нет даже и в том, что и имя у него свое, не православное - мы, как-то импульсивно подобрав похожее по звучанию, во время молебнов всегда ласково называем его: «Харитон!»
 
   - Ушел мой сынок! Так что футбольный матч, принять участие в котором этим уже через месяц наступающим летом в одной команде вместе с детками ваших прихожан вы, батюшка, несколько раз его приглашали, наверное, уже никогда не состоится… Спасибо большое вам за переданные тогда для моего сына лекарства от меня и моей жены.
   - Мы все помним его и молимся о нем. Сил вам и крепости перенести невосполнимую утрату. Держитесь…



            Наш с мамой священник.

   - Никакие мы не «наемники», потому что Бог есть Любовь! – это он маме моей говорит. – Знаю, что вы – бедные, и что ты воспитываешь сына одна: на лечение все деньги давно ушли! Но сын твой должен опрятно после выписки выглядеть – как новая копейка! Возьми телефон, созвонись и поезжай с ним к хорошо знакомому мне портному. Пускай ладный джинсовый костюмчик ему идеально по фигуре сошьет! Вы же, я знаю, только переехали, и после болезни сын должен выглядеть исключительно самым опрятным в новом районе! – тогда и будете хвалить Бога и радостно по Его святой воле жить! Не спорь, не перечь мне: я заплачу, тем более, этот портной давно уже мой очень хороший друг! Потом, потом все отдашь, когда заработаешь, когда будут у тебя деньги – что я не видел, что ты одна только вместе со своим сыном, каждый раз, когда вы приходите в больничный храм, итак непомерно большие для себя суммы постоянно на него жертвуете… лепту вдовицы. Она уже до Бога дошла!

  - Забудьте о болезни, теперь только о скорейшем полном восстановлении думайте, но выполняйте самым строжайшим образом все рекомендации врачей… И не смей больше мне унывать  - такого сына выходила!

   Но не верю только я, по крайней мере, на все сто процентов, что уже окончательно на этот раз, наконец-то, поправился, хотя и очень хотелось бы, - ведь болезнь эта, как об этом все давно говорят, коварна, и очень часто опять возвращается: никто ведь не застрахован, - так даже и врачи всегда вновь поступающим объясняют…

   - Ты никогда больше меры только не бойся, смотри, ничего, – громко шепчет мне на мои опасения батюшка. – И помни, что с Богом и в самой трудной ситуации всегда хорошо! Уповай на Него - и в жизни своей не утешенным не останешься! Да, и еще: выброси всякую чушь про какие-то там мытарства. Дети их не проходят... Раз с Богом ты – значит, всегда будешь в Царстве Небесном, даже уже здесь, на земле – как бы в раю, а, значит, теперь твердо это знай: спасешься! И ничего такого страшного нет, что в игровые автоматы когда-то по многу часов играл, думая заработать много денег для матери, и все каждый раз только проигрывал – Бог и намерения наши добрые все только целует! – вот только уже не проигрывай и больше, смотри, вообще не играй!

   - Батюшка прозорливый, и много по благодати Божьей для нашего, великих грешников, спасения юродствует! – разъясняет мне свечница. И добавляет:  - Я точно знаю, и ты это твердо знай, что он тебя уже вымолил! Так что теперь только радуйся! И любое уныние от себя отгоняй!

   - Только, я все равно в некоторых «пунктиках» своей жизни, как мама часто мне говорит, «упертый» и почему-то думаю, что, наверное, исцеление от болезни, может еще и не вымолил, а вот, если иметь в виду радость в сердце и это пресловутое «спасение души», то, наверное, - да: это уже выпросил он у Бога по той причине, что необычайно легко мне как-то теперь всегда в этом красивом торжественном храме, даже если телесно там по болезни еще и не совсем идеально себя иногда чувствую… И даже когда дома о Боге или о батюшке, бывает, иногда вспоминаю –тоже всегда становится на душе как-то необычайно радостно и хорошо…

    Да, и почти каждый раз, как едем со службы, в Красное Село, настроение у меня, как священник наш объяснял, – пасхальное!

   - Оно только таким и должно всякий раз быть! Для этого мы и приходим с благоговением к Богу! – вспоминаю, как когда-то он нам говорил.  - Какое может быть уныние, если ты в воскресный день, хорошо до этого подготовившись, пришел и был на службе у самого Бога! Тем более, - причащался!

   И окружающие, наверно, чувствуют эту как бы до краев переполняющую меня временами «пасхальную» радость! В том числе, наверное, и лицезрея, как я опрятно, ладно и хорошо: совсем по-праздничному, как говорит батюшка, теперь одет! Потому что я теперь, наверное, если и не почти всегда, то очень часто с самим Богом!

   Возможно, что эта радость еще и оттого, что он ко всему прочему, еще и почти каждый год в Иерусалим летает! Берет с собой в небольшом количестве только каши быстрого приготовления. Всегда снимает у кого-нибудь из местного населения недорогую комнату. И всякий раз обо всех нас там долго молится, обходя все-все святые места…

   Рассказывают, что даже янтарную комнату в Царскосельском дворце он когда-то, наверное, давно, восстанавливал: в те отдаленные времена, когда еще не был православным священником. И сам, без посторонней помощи спроектировал наш красивый и гармоничный во всем храм, который строили с величайшим благоговением и только после совместной молитвы. Оттого, думаю, там и благодать такая! Наверное, отчасти, даже, как в самом Иерусалиме, куда батюшка каждый год летает! Или где-нибудь в дальних пещерах освященного многовековыми молитвенными трудами подвижников и осаждаемого теперь круглый год вездесущими паломниками очень известного монастыря… Я, по крайней мере, так иногда размышляю, и всякий раз при этом все больше и больше радуюсь, а после каждой отслуженной им литургии представляю, словно был сегодня во всех-всех самых далеких и разнообразных паломничествах, и видел в это время многие далекие и интересные страны… Потихоньку закрываю глаза и опять погружаюсь в свои грезы, а открыв их, радуюсь, что стою в ставшем теперь родным для меня созидаемом батюшкиными молитвами и трудами храме…


             Страждущий Христос.
 
  - Сердечка уже не осталось, одна только тонкая тряпочка, - мне врач тихо пробормотала, совсем уже не улыбаясь, тогда…

   - Плохое место земля! – как-то сказал знакомый нам батюшка. – Хорошо, конечно же, разрешиться и быть уже со Христом. Только ты здесь еще нужна, - это он прибавил уже со строгостью мне. – Запомни! Есть у тебя на земле еще одно очень важное Дело. Дело это - с самой что ни на есть большой и значимой буквы!

   А я почему-то всегда с предубеждением к детским домам и сиротам вообще относилась. Это – чужое. Это же – совсем не мое…

   Вот только запомнила, что уже совсем больной мой сыночек, когда мы однажды смотрели по телевизору сюжет про усыновление, как-то очень веско посмотрел на меня уже угасающими слабыми глазами:

  - Мама, а куда их девать? – тогда с каким-то особым непонятным мне, неразгаданным значением он произнес.
И отвернулся к стене. А потом я видела на глазах его слезы.

  …И зачем меня уговорила эта стопроцентно неадекватно-навязчивая знакомая снова в больницу к сиротским детям в качестве волонтера после того, как умер мой единственный сын, ходить, чтобы «от тоски, как объяснила она, куда-то не туда б не пойти?» - Абсурдное, глупое объяснение! Мне никто никогда моего единственного сына не сможет уже заменить. Да и я все время там какая-то словно сама не своя, скованная. Да и как же может быть иначе?

   - Ты многим нравишься! Какая серьезная основательная тетя – вот бы нам такую маму! За ней – как за каменной стеной! – дети о тебе говорят, - сообщала подружка эти нелепые откровения мне.

   Но сердце мое - все дальше и дальше от совершенно «не моих» этих сироток. А тут они всегда еще радостно меня почему-то встречают. И как-то трогательно для них и для всех остальных держатся за мою руку, стремятся с каким-то своим, очень навязчивым и непонятным мне чувством обнять. Более того, на почти незнакомую и совершенно чужую им тетю чуть ли не прыгают, зачем-то на ней «виснут», да еще иногда и с каким-то совершенно непонятным в моем положении восторгом еще и приплясывают вокруг!
Расторможенные, как мне показалось, с совсем ненормальными реакциями для меня они все… Но им же этого не скажешь: из детского дома! Но я, конечно же, вряд ли смогу что-то этим детям конструктивное дать…

  Прощаясь, всегда почему-то еще и спрашивают:

   - А когда ты теперь к нам еще придешь?

  И вот в довершение ко всему самый прыткий из них, какой-то уж совсем не серьезный для моего тогдашнего мироощущения что ли малыш, как представлялось мне, лет восьми-девяти, когда я в последний раз уходила, неожиданно и как-то что ли с разбега подскочил, обнял за шею, и что было уже последней каплей, попытался, наверное, в щеку еще и поцеловать. – Так, как будто бы я его мама!

   Вспомнила, что врачи говорили про него: очень больной, эпилептик, совсем недолгое время подавал большие надежды в музыкальной школе, но через несколько месяцев из-за его постоянно прогрессирующего заболевания пришлось отчислить…

  Сразу же приняла окончательное решение, что больше сюда уже, конечно же, никогда не приду. И одновременно слышу, как бесповоротно закрылась за мной, как показалось, в тишине со звуком падающей гильотины тяжелая массивная дверь, отсекающая меня от того, что мне не только сейчас, да и никогда в моей последующей жизни
совсем не нужно… Потому что не мое это, что ясно, как белый день, да и все тут…

   Хочу идти, а ноги как приковало к полу  и впереди, вдруг, почему-то видится мне бессмысленность, холод и пустота. Какая-то даже «мертвячая», чего я никак от своих чувств не ожидала…

   И в этот момент, отчетливо слышу, что он за ней, за этой дверью, упал. Может, слишком строго на него посмотрела… Перегнула палку. А может, даже как-то и зло…

  Слышу, засуетились, наверное, все: врачи, медсестры, бывшие в коридоре пациенты. По отдаляющимся голосам понимаю, что куда-то что ли его унесли.
Ну, думаю, - как всегда: наворотила делов! Не надо было мне вообще этих несчастных детей навещать! Только все испортила. Совсем это мне, конечно же, не полезно!

   Все же нашла в себе силы, чтобы в последний раз, уже с прощальной жалостью, как бы прося прощения, за то, что ходила, «вторглась» туда, куда мне не надо было ходить… посмотреть на него. А он один в палате. Более взрослый сосед, отвернувшись к стене, как будто бы спит. Или просто лежит. Притворяется. Не знаю, сколько прошло времени. Может, какие-то мгновения. Может быть, вечность. Я стояла, оцепеневше чужая для всего, боясь подойти. И вдруг он открыл глаза. И я впервые осознанно что ли встретилась с ним взглядом. Он смотрел абсолютно спокойно, уже без этих, наверное, только казавшимися мне тогда какими-то «обезьянними» ужимками. Смотрел, наоборот, как-то оценивающе -внимательно и одновременно просто.
И вдруг, неожиданно, словно какая-то неодолимая Сила, может, любопытство, интерес, а может, и уже что-то гораздо большее, подтолкнула меня к нему.
И какой-то нелепой семенящей походкой подойдя, я неожиданно для себя увидела уже не детдомовца, а посланного мне Богом второго дорогого и любимого мною сыночка!

   Он лежал все так же невозмутимо спокойно, словно бы я ему совсем не чужая тетя, а давно уже знакомая, родная и заботливая мама, и смотрел на меня (я только сейчас заметила их цвет) широко открытыми большими и красивыми, слегка задумчивыми, словно влекущими куда-то непонятно ввысь цвета голубовато-синего неба глазами. И под этим ласковым сыновьим взглядом я чувствовала, как словно оттаивает все замерзшее мое от случившейся совсем недавно непоправимой беды естество...

   Обрамленное слипшимися кудряшками в капельках пота лицо было как-то гармонично, чего я раньше совсем как бы не замечала, словно вылеплено Небесным неземным Скульптором, как может это сделать только Он, еще, наверно, проектируя все земные Свои создания, а этого детдомовца, Он, наверное, специально спроектировал для меня, теперь его мамы. И еще я рассмотрела спокойно лежавшие на кровати кисти с сильными запястьями и длинными гибкими пальцами. Я почему-то сразу представила их на белоснежных клавишах рояля, а его самого – уже в красивом и хорошо сидящем на нем костюмчике и с безупречно-аккуратной «бабочкой», еще, наверное, совсем немного неловко раскланивающегося перед аплодировавшими его безусловному таланту зрителями. Правда, через мгновение, мне стало уже не важно, будет ли он в дальнейшей своей жизни талантливым музыкантом, потому что я сразу же стала строить планы, как лучше вывести в жизнь моего второго теперь горячо любимого мной сыночка. Как его всей своей любовью и заботой, чего не может, конечно, дать ему никакой сиротский дом, мне окружить. Потому что на меня смотрел тогда, как я это вдруг поняла, Сам страждущий Христос!
 


                Подвиг юродства.

  Она стяжала любовь к Богу и ближним. А все не стяжавшие смеялись над ней. Им казалось, перед ними какая-то выжившая из ума «идиотка». А она и не разуверяла их. Находясь в неизреченной милости и каком-то особом попечении о ней Бога, что-то говорила и счастливо улыбалась, любя всех так, как заповедал нам Господь!

  - Ну вот, сумасшедшая, очередной свой никому не нужный бред говорит. Придуманную зачем-то какую-то новую   глупость! – думали остальные. – Да и что такая-то может сказать?

   Им неведомо было, что совершается рядом с ними по законам Божьим полное благодати и истины Таинство непреходящей вечной Любви…


                Доченька.

   Моя доченька – это моя самая большая радость! Всегда, когда я с ней играю, словно какое-то незримое солнышко освещает все мое естество. Смотрю на нее и каждый раз стараюсь подметить все более отчетливо со временем проявляющиеся любимые черты моей любимой и дорогой жены!  А как моя благоверная прекрасно готовит! Вот и доченька будет таким же отличным кулинаром!
   
  Но когда она была еще в чреве, врачи совсем «не верили в нее». Рекомендовали нам сделать аборт. А потом, когда уже, конечно же родилась, долго лежала в реанимации и даже сама не дышала.

  - У нас одно из лучших отделений в стране! Но мы все же не Боги… Молитесь. Да, это только и остается…

     И я уехал тогда на Валаам. Уйдем с женой в монастырь – решили, если малютка не выживет.

    - Бывают чудеса. Все может при такой невероятной положительной динамике и восстановится… Только у вашей доченьки все теперь должно быть в жизни высочайшего качества! – сказали нам тогда врачи.

   И у нее было, конечно же, все только самое лучшее, как и самые дорогие теперь нам, совершенно удивительные всегда внимательные люди, выходившие ее врачи и медсестры.


                Шарики

   Она как-то однажды увидела много шариков. Это было, когда очередной пациент, попавший в аварию, тяжело поправлялся, и врачи оперировали второй раз уже несколько долгих часов. А ей, дежурившей в реанимации медсестре, и на несколько минут закрывшей от усталости глаза, все казалось, как будто бы везде в мире был какой-то грандиозных масштабов праздник, и все, ликующе веселые, пришли на него с огромным количеством этих то и дело взмывающих в воздух разноцветных всевозможной формы и конфигурации изобретений неистощимой на всевозможные выдумки, все время мимикрирующей, меняющейся индустрии развлечений…

   А когда-то, за много лет до этого, больничный лифтер пришел однажды в ожоговую реанимацию, чтобы что-то персоналу помочь отнести. И увидел привязанного к специальной кровати семилетнего пациента. Старшеклассники, играя в фашистов, облили его бензином и подожгли. Под самым потолком одиноко мотался привязанный к верхней перекладине кровати уже безнадежно сдувающийся, весь вылинявший воздушный шар.

   - Из далекой деревни. Совсем один. Можете, раз пришел в сознание, даже немного поиграть с ним – словно заинтересованный его немым вопросом, наверное, конечно же, «пошутил» дежуривший тогда врач…

   Потом у этого послеоперационного пациента было много самых разных веселых и смешных шариков. И играть можно было с идущим на поправку даже до самой поздней ночи. Врачи, проходя мимо, только иногда весело подмигивали…

   «…С любовью на нас ты взираешь,
    Под свой Омофор собираешь.

     Ты радуйся, Дево, радуйся,
     Радуйся в любви совершенная…»  -

   Все более слаженней и душевней, а иногда и пронзительно искренне пели сестры милосердия.

 

             « …Ты знойная и снежная, 
              Ты строгая и нежная,
              И в мудрости твоей
              Живет твоя душа.
              Ты чистотой сердечной
              Взываешь к жизни вечной,
              С надеждою народы
              Взирают на тебя.

              Ты – Русь святая,
              Ты – Русь святая,
              Ты  -  Русь святая, святая…»               

   И был в этих словах словно какой-то  как будто бы слитый в одно нерасторжимое целое немой вопрос и ответ. Было понимание того, что Небо как будто бы в который раз протягивает на землю свои искореженные от непосильной работы сплетающиеся как бесчисленные ветви сроднившихся с вечностью вековых деревьев незримые и теплые заботливые руки всех наших предков, когда-то живших на этой для многих такой родной, освященной незыблемым многовековым стоянием в Правде Божьей и в ее вечном поиске святой земле! И все более чувствовалось, наверное, как никогда, что, как говорил об этом в своих многочисленных сочиненных и исполняемых им кантах архидьякон Данилова монастыря Роман Тамберг:

             «Молят усопшие Бога
               О заплутавших живых…»               

            
   
                Примечание: все песни, за исключением последней сестры милосердия Боритко Л. А.