Возвращение к земледелию

Александр Генис, из обновления рубрики «Игры в бисер»:

Когда философы, объясняющие нам жизнь, заходят в тупик, они пользуются пожарным выходом. Бог умер, но есть искусство, которое, как говорил Сартр, заполняет в душе дыру, оставшуюся на Его месте.

Так и мы теперь себя утешаем. Творчество во всех его проявлениях считалось заповедной зоной, недоступной машине. Она ведь лишена присущих каждому художнику достоинств — фантазии, искренности, детских травм, вдохновения, комплексов, духовности, а главное — личности. Беда в том, что никто толком не знает, что такое творчество и как его оценить объективно. Если Толстой не ценил Шекспира, а Брежнев — Бродского, то что взять с нас, а тем более с машины?

Сегодня она уже умеет писать сонеты — и иллюстрировать их, сочинять романы, пусть и женские, фальсифицировать Баха, выдавая свои прелюды за его, причем так, что не всякий музыкант отличит. Конечно, все это паразитирует на теле предыдущей культуры, но так можно сказать о любом произведении как нашего, так и не нашего духа. Только Бог творил из ничего — creation ex nihilo, но как — мы не знаем и Ему не подражаем.

Сам я, впрочем, пока не верю в то, что искусственный интеллект создаст оригинальный шедевр, ибо одного интеллекта для этого мало. Как каждый автор, я исповедую метафизическую презумпцию потустороннего вмешательства в творческие дела — будь то музы, интуиции или исторической необходимости.

Поскольку мы сами не знаем, что это значит, машина не может этому у нас научиться и украсть.

Во всяком случае, я на это надеюсь. Наверное, зря. Мы всегда недооцениваем скорость прогресса. Когда в Англии открыли первую междугородную железную дорогу, то паровоз задавил участвовавшего в церемонии члена парламента Уильяма Хаскиссона, который просто не мог себе представить, что поезд способен двигаться столь стремительно.

Уже на моей памяти явление компьютера вызвало дискуссию о том, можно ли писать художественные произведения сразу на экране. Мнения, помнится, разделились. Прозаики скрепя сердце согласились, поэты сочли это профанацией, а я нашел компромисс и держу блокнот рядом с клавиатурой.

Сегодня нас ждут другие споры: о пределах вмешательства чат-бота в творческий процесс и границах, преодолев которые он станет соавтором, если не автором. Мы не знаем, когда, как и если это случится. Но уже сейчас вынуждены считаться с такой возможностью.

В поисках утешения я пришел к одной несложной и бесспорной мысли: если компьютер и научится писать лучше нас, у него вряд ли получится то, что достается нам — чистая и бескорыстная (у него-то корысти тем более нет) радость от книги.


******


I

Лучшим футуристическим кино (под привычные «фи» от эстетов) для меня так и остался советский фильм «Приключения Электроника». Чапек, Азимов, а в кино – Кубрик и Спилберг претендовали на то, чтобы стать Джойсом в жанре фэнтэзи. Старик Толкин с его библейскими мотивами и антитезой добра и зла их явно не устраивал, и они творили личные уточнения Апокалипсиса.

Не знаю, как советский суд, но советское кино в лёгком жанре оказалось более гуманным – творение профессора Громова моментально обретает всеобщее признание в средней школе и далее – повсюду, но не конвертирует успех в земные вещи – забрать самую красивую девушку, прославиться и разбогатеть. Вместо этого, Эла мучает вопрос, над которым процентов 80 живущих не задумываются в принципе: что это значит – быть человеком? Вопрос настолько наивный и глубокий, что эта диалектика не далась эстетам футуризма. А ответ на него – «по обстоятельствам», как бы изрёк Довлатов. У учителя математики он один, у Макара Гусева – другой, у Стампа/Басова он вообще неважен, так как тонет в отрицательном обаянии.

Сам для себя решив, что человек – это поступки, а не слова, Электроник помогает друзьям и возвращает картины неизвестному западному городу. Юмор здесь в том, что «матч выиграл Сыроежкин», а в финале начинаются летние каникулы, которые Серёга проведёт с кайфом, пока профессор Громов совершенствует своё творение.

ИИ, таким образом, не угроза человеку, а живая Википедия с рефлексиями. Он похож на вундеркинда, за которым надо присматривать, чтобы его не сдали на металлолом. Макар Гусев, спасающий Электроника от медосмотра перед хоккейным матчем, в этой истории личность куда более могущественная, чем робот с лирическими вкраплениями человеческой ипостаси.


II

Страшные сны породили оживлённые дискуссии об ИИ лучших умов (со времён ковидной скуки изоляции). В одном из них ко мне явился робот-Мюллер в облике Броневого и спросил – «над чем работаете, Штирлиц?». С фирменным прищуром, Мюллер ехидно сообщил, что все ваши тексты препарированы за два часа и я напишу их лучше, если не перепутать код задания.

– Полюбуйтесь в новом файле на своей почте, выносит приговор Мюллер. Дальше по классике:

– Вы отдаёте себе…

– Да, да, да! Я отдаю себе отчёт. Вас и так всё чаще презирали в народе, а теперь вы, обозвавшие себя литераторами, и вовсе не нужны.

В этом сне я точно знаю, что Мюллер прав, не открывая файл. Те тексты – я и не я одновременно, и они лучше моих во всех смыслах. В финале шеф электронного гестапо снисходительно произносит – впрочем, вы мне даже симпатичны, Штирлиц. Попробуйте смириться и жить дальше с этим знанием об ИИ.


III

AI (Artificial Intelligence, общепринятая аббревиатура для ИИ — искусственного интеллекта) – предмет научной дискуссии и совещаний по вопросам глобальной безопасности. Майский опрос, проведенный Reuters/Ipsos, показал, что почти две трети американцев считают, что ИИ представляет опасность для человечества. И тем не менее охотно пользуются новыми программами. Самая изящная метафора сегодня звучит так: ИИ способен встать вровень с новым печатным станком (для человечества на той эпохе развития) и атомной бомбой.

Открывая слушания в подкомитете по защите конфиденциальности, технологиям и праву, сенатор Ричард Блюменталь, демократ из штата Коннектикут, в начале слушаний запустил запись: программа ИИ не только написала ему текст выступления, чётко отразив его позицию в этом вопросе, но и наговорила его голосом сенатора.

Насчёт голоса я могу поверить. А вот текст – увы. Хотя я допускаю, что в лексиконе сенатора сплошь распространённые и политкорректные слова и речевые обороты, что значительно упрощает задачу ИИ. Но метод перебора всех предыдущих речей и в этом случае работает лишь отчасти – невозможно предсказать не только точный лексикон, но и интонацию человека, реагирующего на то или иное событие.

– Вопрос развития технологий, не более того, спокойно произносят те самые «физики». Тогда, с надвигающимся быстрее наркоза холодком в сердце, я привычно обращаюсь к лирикам.

«Ты можешь написать откровенную ерунду или просто слабый текст, но я никогда не спутаю тебя с кем-то иным», отвечает первая из опрошенных. Возражения «это потому, что ты читаешь меня лет 7» не принимаются: «ИИ, произносит собрат по земному разуму, качественно моделирует только стандартные вещи, от построения фраз до игры в шахматы, как понятный тебе пример».

Произнося в ответ «я тоже тебя не спутаю с кем-то» (что чистая правда), я продолжаю примерять на себя роль физика – «в 60-70-е годы было в принципе невозможно предположить, что шахматные программы достигнут нынешнего уровня игры. Так и ИИ однажды освоит алгоритм смены интонации текста и научится моделировать его в любом ключе, учитывая индивидуализм автора».

– Но ты сам прекрасно знаешь, что владение всеми навыками – ничто без ощущения уместности их применения. Говорим ли мы о музыке, поэзии, прозе, побеждает меня давний друг («потому что ты очень хотел проиграть в этом диалоге», подсказывает внутренний Фрейд).

За окном в краткой летней ночи кто-то коряво поёт Цоя. Не сомневаясь, что ИИ сделает это лучше (только вбейте в оперативку все альбомы) я завариваю чай и перефразирую Некрасова – к счастию, жить в эту пору прекрасную уже не придётся – ни мне, ни тебе.

А сам акт о творческой несостоятельности лучше всего подписать на даче, обещающей изобилие осенних даров. Тогда капитуляция становится почти безболезненной, и приходит время вернуться к одному из древнейших занятий – земледелию. Оно лучше литераторства уже тем, что здесь ИИ не конкурент, а незаменимый помощник, обретая образ Электроника из любимого фильма.