Другие

Часть 1.

Однажды я в компании двоих друзей, сел в машину, подержанный, но крепкий японский седан - было это, кажется, до ужаса ранним утром 29 декабря, и выехал из Новосибирска. Путь лежал на запад.
Под Челябинском видели косуль, прыгавших по заснеженным бесконечным полям. Ветер снежными белыми языками сугробов слизывал чёрную дорогу - наносил с полей. На языках неуправляемо потряхивало. Ночью в горах чуть не разбились - грузовик встал на полосе и выключил любое освещение. Сломался полностью, наверное. На скорости сто двадцать по ледяной ночной дороге перед капотом возникает из темноты громада фуры, и некогда тормозить. Руль плавно влево: ухожу на встречную, даже не успев испугаться - одна мысль - пусто или нет? Если нет - всё. Конец. Но - пусто. На встречной полосе - пусто. Ребята спят сзади, им не снится, что они только что проехали по краю могилы. Вот так, по льдам и снегам Сибири и Урала, без привалов, мы добрались до Саратова. Где и отметили Новый год с видом на Волгу. Не тратя времени на оливье и сельдь под шубой, мы поехали на юг. На Кавказ мы попали через Калмыкию. Ночевали уже в Махачкале, где провели несколько дней. Надо сказать, что багажник нашей машины был набит кедровыми шишками, простым и понятным символом Сибири. И всем встречным-поперечным дарили шишки с орехами внутри. Постовым в Дагестане, заправщикам в Калмыкии, официанткам в придорожных кафе и так далее. Приключений в одной только Махачкале хватило бы на повесть. Там были и совершенно гайдаевско-бусловские, с дедом в папахе, небритыми чёткими пацанами на чёрных Рэнджроверах, лезгинками до упаду в пьяных ресторанах, закрытых на спецобслуживание "дорогих гостей из Сибири". И дед плакал, и мял папаху - ведь с гор в Махачкалу он спустился, чтобы бумаги какие-то собрать, страховку - намедни сына похоронил. Тот разбился на машине. Дед пришёл к нам в гостиничный номер, просто постучав, громко и требовательно, часу в третьем ночи. У нас, русских, был дагестанский кизлярский коньяк. У деда - папаха, красивое кавказское благородное лицо, и бутылка русской водки. Нас четверо умеющих пить мужчин - и какой-то смешной литр... Часа не прошло - вышли из гостиницы в каспийскую ночь. Пустой город. И видны фары машины на широкой улице. Дед широко и быстро шагнул прямо под колёса. Визг тормозов. Картина: кавказская ночь, в тёмном небе Луна, проспект Махачкалы недалеко от моря, в свете фар блестящего от новизны и понтов Рэнджровера стоит статуей дед-горец, чёрная черкеска, чёрная же небольшая папаха, опять чёрные, с проседью, усы над аккуратной бородой - правая рука старика поднята вверх, ладонь останавливает машину. Передние двери бандосомобиля открылись - и с двух сторон на асфальт пружинисто выпрыгнули два парня, по виду очень серьёзно воспринимающие в своей жизни аббревиатуру АУЕ. "Эй, старый, случилось чего?" - вежливо, по-русски, с мягким акцентом спросил выбравшийся с водительского сидения. "Сейчас берёте моих друзей с России, и везёте в самый лучший ресторан здесь, какой знаете" - грозно сверкая в ночи глазами жёстко сказал аксакал, и добавил пару коротких, как приказ, слов на неизвестном нам языке. "Хорошо, старый, ты как скажешь, нет базара. Осторожнее только, а то прямо под колёса, нервы сделал" - совершенно по-одесски закончил фразу водитель. И чёрная скрипящая кожа салона, и теснота - сзади пришлось как-то помещаться вчетвером. И скорая поездка к ресторану по почти не освещаемым улицам - город ещё не начали приводить в порядок. Парни попрощались, высадив нас. "У нас старших слушают", - удовлетворённо произнёс дедушка, глядя вслед удаляющемуся джипу, и даже, кажется, слегка помолодел. А вот там уже и лезгинка, и вынос невменяемых тел в отдельные кабинеты, и "от нашего стола вашему столу", и всё невероятно вкусно, и "ээ, убери деньги, ты что, обидеть хочешь, слушай"? Один из нас, невысокий, заводной и улыбчивый парень, пил больше всех, шутил, танцевал с официанткой... Я ушёл в кабинет, перекусить, да и музыка была уж очень громкой. Через пять минут весёлого и заводного заносят в кабинет мой второй друг и старик. Положили на диван - он спал глубоким спокойным сном. "Как лезгинку танцевал! - сказал дед, кивнув на спящего, - Как будто родился тут. Джигит! Давно я не видел, чтобы так танцевали. Душу вложил". Похвалил. И рассказал, что когда последняя нота танца затихла в воздухе - мой друг упал на пол, а когда к нему подошли, он уже крепко спал, отдав все силы кавказскому дикому танцу. Гостеприимство Кавказа - не стереотип. Не расхожий штамп. Теперь я знаю это. Мне показала это Махачкала, и все те прекрасные люди, что встретились нам той зимней каспийской непроглядной ночью. Назад в гостиницу - в "копейке", водитель которой специально приехал с верхнего посёлка, с какой-то горы над Махачкалой. "В этот посёлок менты не ездят, их машины переворачивают", - со смехом рассказал молодой парнишка-диджей. Он ставил нам лезгинки и какую-то попсу. Он и попросил приехать друга на жигулях.
Голова утром прекрасно лечится коньяком.
Потом была Чечня. Блокпосты. Автоматы. БТР на каждом перекрёстке. Площадь Минутка - ты знаешь, что это за площадь?
Был обед в одной пельменной с батальоном Восток, гигантами в брониках и калашниковыми, висящими на спинках стульев. Было удивлённое лицо официантки "Ой, какие у вас волосы длинные, я такие вижу первый раз в жизни, чуть с девушкой не спутала, извините". Была ёлка посреди плюсового тепла, и грязные кучи специально привезённого с гор снега, тающего на глазах. Новый год - значит должен быть снег. Вход к ёлке через металлоискатели. Даже для детей. Площадь Путина на проспекте Кадырова - и мечеть "Сердце Чечни", самая большая в Европе. Не город - военный лагерь. Не жители - воины. И библиотека, с хранителем культуры, вежливыми, кажущимся слегка юродивым в этом сосредоточении мужественности и суровости, молодым парнем-библиотекарем: худым, небритым и переполненным радостной вежливостью к странному гостю из далёкой Сибири.
И везде оставались кедровые шишки.
В Чечне приходилось рассказывать, что это. И показывать, как лущить, и что внутри есть орешки.
Потом была Осетия. Беслан. Была та самая Школа Номер Один. Были обгоревшие кругами, с дырками в центре этих угольно-чёрных кругов, доски спортзала. Была тишина и слёзы трёх взрослых мужчин. Был, живущий напротив школы, крепкий старик Казбек, пригласивший пообедать, просто поглядев на номера остановившейся машины. Отказать было нельзя - тон не подразумевал. Был бюст Ленина работы Мухиной - прям в палисаднике у Казбека (купил в начале 90х в Свердловске, за копейки, когда было можно всё). Ленин гранитными глазами глядел на щербатые стены школы, молчащей через дорогу. В стенах были видны дорожки больших выбоин. Что-то вроде пулемёта КПВТ, видимо, с БТР било в стены во время штурма. Дорожки заканчивались на окнах. Казбек был во времена СССР прокурором республики, поэтому мог себе позволить купить бюст работы Веры Игнатьевны (в гараже на две машины стоял белый джип Лексус и какой-то не роняющий уровня седан). В центре Беслана он вообще бюст Сталина поставил, на главной аллее. И была его русская жена, с которой они вместе полвека, если не больше. И громкие, напоказ, сожаления Казбека, что не выдают ему медаль Республики, за жизнь с русской женой. "Кавказские-то - покорные, слушаются! Воспитанные у нас! А тут сам - всю жизнь строем хожу! Вот тебе и прокурор." И фотографии внучки "Приболела тогда, точно к Первому сентября, и Галя, жена моя, бабушка, то есть, не отпустила, пожалела девочку. Пусть дома посидит, лето догуляет, доболеет. Бог отвёл! Сейчас в Москве, с родителями. А у соседей...Ох-хо-хо, Галина, мы выпьем, по чуть-чуть? Не ругайся только, генерал мой..." - и бутылка водки 1982 года выпуска, Андроповка. И по бутылке такой осетинской водки в подарок каждому.

И шишки, кедровые, на столе...

И был долгий путь домой.

Часть 2.

Была бы Африка поближе или Израиль, и там бы шишек надарил. Но - далеко... Не доехал с дарами тайги.

Я накуривался всю ночь в обнимку с чёрным до синевы негром в трущобах Рима, куда полиция не заглядывает, как на ту самую гору над Махачкалой. Это, в некотором роде, сближает Вечный город с Каспийской столицей. Танцевал с этим гибким парнем под гоа-транс в подпольном клубе. Частый шаблон - если в тексте есть негр и темнота, то в темноте будут ослепительно белеть его зубы. Зубы и правда выделялись из-за темноты, с которой сливался африканец, правда, не белели, а отливали светящейся синевой из-за ультрафиолета, заливавшего мокрую потную толпу, отдававшую танцполу через поры кожи множество метаболитов самых разнообразных наркотиков. Я далёк (ну, на самом деле, похулиганил - близок, но воздержусь) от описания сцены в духе Эдички Лимонова, с горячим гомосексуальным межрасовым сексом на пустыре за клубом. Я, всё-таки, был с женой, да и мой некоренной итальянский друг - был со своей довольно коренной по виду девушкой. Просто в пульсирующем ритме толпы накуриваться можно было лишь плотно обняв друг друга за плечи, стоя лицом друг к другу. Он переворачивал джоинт огоньком в рот, и выдувал из незажжённого конца скрученного косяка огромную паровозную колонну дыма. Надо было ловить её ртом, стараясь вдохнуть как можно больше: люди вокруг, поглощённые танцем, толкались, и прицел сбивался. Отсюда и необходимость в крепких объятиях. Много дыма уходило в замкнутое пространство этого небольшого подвала. Так что иные лёгкие всё равно поглощали дух ганжи, и ничего не пропадало втуне. А после этого - гонки по спящему Риму в невменяемом состоянии, когда каждый думает, что за рулём сидит кто-то ещё, и небольшой фиат, и люди чуть не выпадают из полностью открытых окон, и всё ближе заметка в газете про страшную аварию, плотную цифру, обозначающую количество трупов, и обвиняющую строчку про анализы крови, которые показали, что... Конечно, показали бы, очень много чего показали. Бы. Но судьба милостива к молодости и безумствам. Не всегда, но гораздо чаще милостива, чем сурова. Иначе бы мы давно вымерли... Эх, почти-юность, и советский мальчик, воспитанный на интернационализме и идеях равенства и братства всех людей! Мы вырвались в окружающий мир - и часто оказывались внутренне свободнее жителей этого мира. Отгуляв до середины колледжа, западный человек переставал маяться дурью, танцевать под драм-машину и употреблять якобы запрещённые вещества, которые за копейки продавались совершенно открыто на каждом углу Первого мира. Хиппи стали Яппи. Следующие поколения жителей Запада не меняли этого маршрута. Пожалуй, лишь негры могли составить компанию русским в том фестивале свободы, который устроили по всему миру мои братья-славяне, реверсивные соотечественники, перепутавшие направление движения, и из советских яппи мгновенно превращавшиеся в неописуемую смесь Рауля Дюка и доктора Гонзо из Страха и отвращения в Лас-Вегасе, стоило самолёту из России приземлиться за её пределами. Я не был исключением. Не одними музеями насыщал закордонное пребывание.

Я возил по католическим храмам Центральной Европы большую дружную семью из Беэр-Шева, а может, Йехуда или Гиват-Шмуэля, не вспомнить теперь, да и не важно... Весь Израиль уместится между Коченёво и Калачинском Новосибирской области, вместе с Палестинской Автономией, Голанскими высотами и Сектором Газа. И ещё останется на пятнадцать Ливанов, впрочем, тогда Израилю туговато придётся. Так что лучше Бельгий пяток. Потому мне сложно дается запомнить, кто откуда в этой небольшой стране, ибо ощущение, что это всё как "А-а-а, Беэр-Шева? Ну это от Эйлата, поворотя во двор, третий поворот, и потом по лестнице на четвёртый этаж". Вся мишпуха живых и энергичных евреев с удовольствием рассматривала европейский карго-культ Христианства, и только дедушка, физик, уехавший из СССР в 70х, и до упора воцерковившийся или, правильно, восинагогившийся, в кипе и кушаке, лакированных туфлях - ожившая иллюстрация к Шолом Алейхему - оставался снаружи и отдыхал в каштановых тенях. Ему в христианские было нельзя. Остальные часами слушали мои лекции по истории в прохладе этих громадин.
И была благодарность. И мазльтов, и ад меа вэ-эсрим, и, в полушутку, конечно, "В следующем году в Иерусалиме!"

Так странно - но меня считают фашистом.