Жизнь Айлин. Глава 11. 1998 год

Начало http://proza.ru/2023/07/08/338

– Лина, хочешь, анекдот расскажу? – повязывая красно-синий полосатый галстук, игриво предложил своей любовнице адвокат Иван Николаевич Ефтин.

Любовница, отстранённо глядя в узорчатое морозное окно, трещины на котором под немигающим взглядом упорно складывались в репродукцию Мунка «Крик», курила длинную коричневую сигарету More, стряхивая пепел в изящную кофейную чашку, по бокам которой смущённым чистеньким пастушкам играли на рожках бравые нарядные пастушки.

– Я, кажется, догадываюсь, на какую тему анекдот, – не меняя выражения лица и позы, бесстрастно ответила Айлин.

– В общем, один французский журнал объявил конкурс на самый короткий рассказ…

Ефтин сделал эффектную паузу, будто перед ним сидела не восточная красавица в шёлковом кимоно (полное сходство достигалось с помощью искусно подведённых глаз), вышитом драконами, а дюжина недоверчивых присяжных из американского кино.

– Победил мужчина, приславший такое сочинение: «Проснулся, почистил зубы, оделся, выпил кофе и поехал домой!»

Иван Николаевич, закинув голову, громко и оттого неискренне захохотал, но Айлин осталась безучастной. Из стеклянного кофейника с цельной зелёной ручко-крышкой адвокат налил себе кофе и уселся напротив.

– Лина, что опять не так?

Взгляд-рентген адвоката, под которым съёживались и уменьшались в размерах молоденькие прокурорши, не разрушил невозмутимости девушки. Она не ответила, продолжая выпускать дым в отчаянный оконный рисунок, отчего Иван Николаевич продолжил неприятный ему монолог:

– Лина, я не пойму, откуда этот пессимизм? Ну я тебя бритвой во время секса не режу, прости – рука не поднимается! Я – порядочная сволочь, но не садист! Хочешь котёнка? Щенка? Другую работу? Хотя я уже понял, лучшая школа города – не твой случай.

– Не мой, – отозвалась, наконец, Айлин. – Там кроме преподавания, надо задницы ученикам лизать. Котёнок мне тоже не нужен, равно как и щенок.

– А что тебе нужно?

– Я хочу понять, почему он застрелился, больше я ничего не хочу, – вздохнув, призналась девушка и закурила новую сигарету. - Ведь у нас всё было так хорошо. Мы ни разу не поссорились, мы понимали друг друга с полуслова. Да, он иногда бывал невероятно грустен, а я не знала, как его развеселить. Тоже анекдоты рассказывала, прямо как вы. Может, надо было просто молчать? Что я делала не так?

– Лина, мы никогда не узнаем, почему он застрелился, и ни More, ни Deep Purple в этом тебе не помогут, – Ефтин нервно забарабанил пальцами по столешнице орехового цвета. – Надо смириться с прошлым и жить дальше. Ты молодая, красивая девка! У тебя столько возможностей, будущее пока ещё лежит у твоих ног, а ты, что ты забыла на этой приёмке ручной клади?

– Минимум ответственности, максимум свободного времени для внутреннего созерцания и небольших психологических экспериментов.

– Ну, хоть, с тряпкой рассталась, и то слава Богу! Откуда только в тебе эта порочная страсть к низким слоям, к презираемым профессиям? С трудом верится, что ты потомок царского офицера. Никогда не забуду, как в итальянском ресторане я тебя из кухни силком вытаскивал!

– Мне было интересно посмотреть, как делает пасту настоящий сицилиец. Его, кстати, Федерико звали, как Феллини.

– Это он тебе лапши итальянской на уши навешал, Федя этот хренов, из Повалихи прикативший!

– Плевать! Даже если он местный, главное, он отлично делал своё дело, а его мастерство достойно восхищения!

– А мне не плевать! Я вынужден был соврать Залесским, что ты собралась в Италию и практикуешь язык! А эта некумёка Масяня заблажила, что и она хочет прошвырнуться по полуострову, и как компания ты ей подходишь, она вообще любит умных, поэтому и подруг не имеет! И вот она мне теперь через день названивает, жмотом обзывает, треплется по своим подружайкам, что я тебе денег на поездку зажопил!

– Иван Николаевич, – томно и хрипло произнесла Айлин, касаясь его ухоженных пальцев. – Ну у вас же профессия такая, что вам, трудно соврать, что у меня семь пятниц на неделе, что я передумала?

От прикосновения Ефтин размяк и взялся за кофейную чашку с таким благоговением, будто она была музейной ценностью.

– Ну что опять за «Иван Николаевич», Лина! – укорил он, отпив крошечный глоток, мельком глянув на квадратные электронные часы Montana, подчёркивающие деловой вид его белоснежной рубашки, украшенной извилистыми полубуквами-полуфигурами, но больше всего, по мнению Айлин, похожими на ленточных червей.

– А как мне вас называть? – рассудительно продолжила она, – звали бы вас Артур или Арнольд... А как-то «Ваня» из моих уст звучит фамильярно, подчёркивает статус зависимой женщины.

– Так, зависимая женщина, хватит поганить пеплом дорогую вещь! У тебя же есть пепельница! Только не говори, что она тебе не нравится!

– У неё рыло свиное, – серьёзно ответила Айлин, косясь на идеально чистую розовую пепельницу из керамики, - а я свиней уважаю, они наркотики лучше собак находят и мясо у них вкусное! А ещё перед ними смело можно метать бисер любого качества. Им всё понравится. Они не поймут, но не осудят и не нападут.

– Господи, – вздохнул Ефтин, включая пультом небольшой телевизор, подвешенный над холодильником.

Передавали новости. В Воронежской области потерпел крушение поезд: 13 вагонов с металлоконструкциями и 6 пустых цистерн сошли с рельсов, а в Бирме вследствие отказа одного из двигателей с ограждением взлётной полосы столкнулся самолёт, 16 человек погибли в результате пожара.

Айлин слушала возбуждённый голос диктора с таким равнодушием, что Ефтин, выругавшись, выключил ящик, с такой силой швырнув пульт, что из него вылетели батарейки Energizer, покатившись по ковровой дорожке как двое зайцев из одноимённой рекламы. Его прямые густые брови, сморщившись, страдальчески соединились над переносицей чуть утолщённого и широковатого носа.

– Лина, тебе совсем, что ли, до фонаря, что в мире происходит? Ты в курсе, что у нас в стране вновь введена в обращение копейка? Что в Москве в метро произошёл взрыв? Что на губернатора Свердловской области было совершено покушение? Что в Алжире идёт гражданская война? Что неделю назад стартовал Шаттл?

– Это меня как-то касается? – холодно бросила собеседница.

– А что тебя касается? – Мужчина потёр квадратный подбородок.

Кожа на его лице, предрасположенная к загару, так часто подвергалась отбеливающим процедурам, что иногда напоминала Айлин желтоватую кожицу очищенной картофелины.

Она пожала плечами.

– Так нельзя жить, Лина! Нельзя! Давай увольняйся на хрен из этой «Аркадии», я тебе подыщу что-нибудь подходящее. Будешь на звонки отвечать и кофе варить. Начни хотя бы с этого!

– Скучно, – выдавила девушка. – И эти заносчивые тупые рожи, типа Залесского вашего каждый день перед глазами видеть!

– Ну да, а смотреть на рожи уборщиц с высшим образованием и охранников, ищущих смысл жизни в пивной таре, конечно же, интереснее! Эти рожи, типа Залесского, это – связи. А на связях в нашей стране строилось, строится и будет строиться благосостояние! А благосостояние это свобода!

Ефтин рывком встал и выскочил в комнату. Вернулся он полностью одетый, кинул на стол пачку денег:

– Погуляй по магазинам, сходи в салон красоты, в бассейн, короче, давай, оправдывай мои ожидания!

– Я сегодня работаю.

– У тебя же выходной!

– Я подменилась с Таней, к часу поеду.

– До закрытия будешь публику созерцать?

– Ну да. С тех пор, как охранники сменились, Лидия Викторовна чаще всего доверяет мне магазин закрывать!

– Тогда я заеду через пару дней. И давай, чтобы к моему приезду, «мне улыбнулась королева улыбкой слёз[1]!» Не то сейчас время, чтобы страдать. Ходят разные слухи, что биржи могут обвалиться. Я твои деньги вывел из страны, за квартиру беру только в долларах и тоже потихоньку вкладываю в разные… эээ… предприятия, чтобы крутились, как волчки. Лина, ты на меня молиться должна!

– Ага! – равнодушно согласилась Айлин, закуривая очередную сигарету и совершенно равнодушно принимая от любовника сухой, покалывающий от коротких усиков, больше похожий на тыканье клювом, поцелуй.

Она понимала, что Ефтин прав, что нельзя спрятать голову в песок и ждать, что на задницу посыплется рог изобилия, но с другой стороны, ей казалось, что, начни она следовать его советам, перестать перечить ему и не выказывать своё равнодушие к происходящему в стране и мире, как Ефтин тут же потеряет к ней интерес. А ей этого не хотелось, она стала к нему привыкать.

И ещё было что-то, что удерживало её в «Аркадии», но объяснить это она не могла. Нет, она, конечно же, знала, в чём кроется причина её упрямства в нежелании сменить место работы и дрейфовать по магазинам с приятной Масяней Залесской – женой приятеля Ефтина, но она запрещала себе думать об этой причине, чувствуя, что скоро всё разрешится само собой и даже если на её шее затянется петля, то ей будет интересно узнать, как изменит её возможная удавка, что вскроет в ней, какие глубины?

Она представила себя жемчужиной, которая прежде чем стать драгоценностью, была ничтожным паразитом и лишь благодаря милосердию раковины, в которую она вторглась, стала жемчугом. Дэн вытащил её из морских глубин на свет божий, но раковину не вскрыл, потому что не верил, что может найти внутри жемчужину.

Ефтин, в отличие от Дэна, получил раковину случайно, но сломать её, орудуя ножом, не решался, потому что жалел и не был в душе убийцей. Но Айлин хотела освободиться из перламутровой темницы, и ей нужен был кто-то третий.

Докурив, она специально составила кофейные чашки и блюдца в раковину, предвкушая, как будет злиться Ефтин, когда обнаружит, что дорогой и любимый сервиз его два дня якшался с грязной сковородочной компанией.

Уходил адвокат рано, времени до работы оставалось ещё много, и Айлин не знала, куда себя деть. Она долго стояла под душем, долго сушила волосы, тщательно накладывала косметику, только с одеждой всё было решено мгновенно: скромное полубархатное чёрное платье с небольшим вырезом, высокие сапоги и «дольчики» со стрекозами.

Новая норковая шуба висела в шкафу. Из-за этой дорогой вещицы, да ещё из-за того, что для неё выбили в «Аркадии» новую штатную единицу, она часто попадала в народную немилость. После того, как в автобусе какой-то недоброжелатель вмазал в серебристый мех козюлю, Айлин передвигалась исключительно на автомобилях и в песце. Песец раздражал обывателей меньше, чем норка.

Выйдя из подъезда, она не удивилась, что ноги сами потопали к ларьку, в котором она покупала сигареты. Айлин вернулась бы продавщицей в комок, тем более, работать в них становилось безопаснее, скоморохи в малиновых пиджаках редко уже отплясывали по ночам, рэкетиры меняли спортивные штаны на обычные костюмные брюки, сама культура рэкета выросла, больше никто не махал у носа тэтэшником и не обещал, что засунет его in utero, но Ефтин возражал.

Поприветствовав пышнотелую, с тройным подбородком, с ярко наложенными на веки синими тенями, в вязаной шапке, из-под которой торчали обесцвеченные колоски волос, продавщицу по имени Жанна, которую, естественно, все местные называли «стюардессой[2]», Айлин попросила пачку More.

– А ты знаешь, моя хорошая, что эти сигареты очень вредные? – по-доброму спросила «стюардесса». – Их даже запретить могут!

– Ну, раз такое серьёзное дело, давайте мне кроме пачки два блока. Только я их оплачу, а заберу потом, хорошо? - горько улыбнулась Айлин.

Ну вот, опять у неё отнимают то, что она любит. Что же она за планета такая, возле которой не удерживается ни один, даже самый ничтожный спутник?

– Укуришь ты себя, Линочка! – потирая толстые пальцы в обрезанных перчатках, сочувственно промолвила продавщица. – Холод-то сегодня какой сучий!

– Ага! Как вы метко выразились, тётя Жанна! – кивнула Айлин. – Холод по определению мужчина, а ведёт себя как женщина, настоящая сука. Красивый образ, писательский.

- Умная ты, Лина, я с тебя балдею! - восхитилась "стюардесса". - Ну, забегай! Привет передавай Ивану Николаевичу!

Познакомились они с Жанной первого января 1998 года, когда Айлин пришла в комок за зажигалкой со стотысячной купюрой. Встретив раздражённый ответ, что сговорились что ли все - менять с утра деньги, Айлин улыбнулась, представилась, рассказала, где живёт и с кем, и что за сдачей придёт когда-нибудь потом. Выяснив, что любовником красивой девушки, похожей на японку, является тот самый богатый мужчина, у которого «культура на высоте», Жанна стала лебезить и перед Айлин, что огорчало последнюю.

Появлялся новый класс продавцов: простых, зачастую необразованных, косноязычных, безликих бабёнок, для которых в красный угол была поставлена личность клиента. Пошла мода величать постоянных покупателей по имени-отчеству, справляться о здоровье домочадцев, интересоваться жизнью домашних зверюг, и делать это с лакейским подобострастием, с вычурно искренним интересом, отчего покупатель на короткий миг чувствовал себя знаменитой персоной. Как правило, само собой разумеющимся было то, что у продавца личной, яркой и насыщенной жизни нет и быть не может.

Попрощавшись с продавщицей, Айлин поймала машину и домчалась до Главпочтамта со скоростью света. Чтобы немного себя занять, полгода назад она взялась писать письма в армию одному своему родственнику по линии отца, со сложным обозначением родства, с матерью которого она встретилась на похоронах Матрёны Афанасьевны.

Солдат срочной службы Павел Дашков приходился отцу Айлин двоюродным братом, она же оказалась двоюродной племянницей его, хотя по годам двоюродный дядя оказался моложе. Мать Павла, незлобивая, открытая женщина простодушно обмолвилась, что ни невесты, ни подруги у Павла нет, и никто ему, кроме матери не пишет. Айлин не смогла остаться безучастной и написала родственнику, не надеясь на ответ.

Но Павел ответил, и у неё появилась новая забота: покупать конверты, тетради, ручки, ездить на Главпочтамт, получать одноликие конверты с маркированной звездой, подписанные аккуратным наклонным почерком.

Письма разочаровывали, потому что описание солдатских будней в них особым разнообразием не отличалось, и в то же время, они ужасно развлекали Айлин. Уже сам факт, что для кого-то её письма проливаются как дождь в пустыне, наполнял её гордостью.

Узнав, что Павел, отдающий долг Родине в Читинской области, имеет гнойные раны на ногах, плохо заживающие из-за причуд местного климата, она выслала ему популярные китайские мази. А когда солдат шутливо пожаловался, что из-за несоответствия роста и веса он, как дистрофик, получает дополнительное питание, Айлин каждую неделю собирала для него съестную посылку.

Отстояв небольшую очередь, она по паспорту получила два армейских прямоугольника. Положив конверты в сумочку, девушка вышла через стеклянные двери и медленно прошла к остановке. Мороз крепчал, и ей хотелось просто постоять и подышать ледяным воздухом. Возле остановки появился цветочный киоск, с розами, хризантемами и комнатными растениями.

Возле киоска две девушки, ровесницы Айлин, хохотали, как ненормальные, показывая пальцами одна на другую. Та, что повыше, с яркими тёмными глазами на бледном овальном лице, в цигейковой шубе и шапке-ушанке толкала в бок свою подружку, в длинной волчьей шубе до пят, в песцовой ушанке, с круглым, раскрасневшимся лицом.

– Ну, скажи, скажи "орхидЕя" ещё раз! Правильно надо говорить "орхидЭя", с тебя со смеху можно умереть!

Невысокая что-то мямлила, оправдываясь, но смешливая её подружка заливалась ещё безудержнее.

Айлин присмотрелась к выставленным в витрине коробочкам, в центре которых в небольшой пузырёк с водой был запаян живой орхидейный цветок. Похожий она получила от Ефтина на Новый год, жёлто-салатовый цветок всё ещё существовал на её подоконнике, находясь, по выражению современных медиков, в «возрасте дожития».

В прозрачное окошко киоска постучался покупатель, оживлённо жестикулирующий старикан в драповом пальто в «ёлочку». Продавщица засуетилась, и Айлин, не отцепляя от неё ошеломлённого взгляда, поняла, что знает её. Вернее, видела её на фотографии, в той папке, которую она стащила из «Кулька» в 1995 году, где хранились чёрно-белые изображения юных девушек, запечатлённых топлесс и совсем без ничего в обрамлении оконных переплётов.

Айлин вспомнила это фото: круглолицая, с мерцающими глазами черноволосая девушка стыдливо прикрывает одной рукой правую грудь, другой – лобок. По прикидкам Айлин с того момента, когда был сделан кадр, прошло лет двадцать, щёки у модели ввалились, под глазами залегли тёмные круги, волосы были убраны в хвост кое-как.

Ни мерцания в глазах, ни искренности в улыбке, будто из неё выжали весь кислород и наполнили кислыми кухонными испарениями, запахами несвежего постельного белья и пыльных, деревянных оконных рам. Айлин захотелось с ней пообщаться, и она, после того, как довольный покупатель отошёл, тоже постучалась в окошко.

– Что вам подсказать? – доброжелательно спросила её девушка с фотографии, в глазах Айлин выглядевшая как героиня фильма «Чернокнижник», которая состарилась на двадцать лет в мгновение.

– Здравствуйте, меня зовут Айлин, – улыбнулась она самой лучшей своей улыбкой. – Я бы хотела приобрести комнатное растение для кухни, и чтобы оно не погибло от табачного дыма. Такие вообще бывают?

– Здравствуйте, - удивилась цветочница. - Меня зовут Виктория. Конечно, такие растения бывают. Очень хорошо очищают воздух плющи, фикусы, хамедореи[3] – это небольшие пальмы, кроме фильтрации, ещё и увлажняют воздух, может подойти хлорофитум[4], но у нас в наличии есть только диффенбахия[5].

Виктория поставила перед Айлин коричневый пластиковый горшок с растением, у которого в середине большие листья выглядели почти белыми, с постепенно темнеющими зелёными краями, а листочки поменьше были обычными, зелёными.

– Диффенбахия очищает воздух не только от табачного дыма, но и от некоторых вредных химикатов: формальдегид, ксилен, бензол. В уходе очень неприхотлива, для лучшей очистки воздуха хорошо поставить два-три растения.

– Я беру. Эту, которую вы показали.

Продавщица кивнула и, назвав цену, прикрыла окно. Когда Айлин оплатила покупку, цветочница через боковую дверь подала ей в пакете завёрнутый в несколько слоёв газетной бумаги цветок.

– Он не замёрзнет, не переживайте. А если что-то случится, приносите, я поменяю.

– Спасибо! – от души поблагодарила Айлин и тяжко вздохнула, когда всё ещё красивая, темноволосая женщина, слегка улыбнувшись ей, загородилась от неё железной дверью.

И, хотя до «Аркадии» можно было дойти пешком, Айлин поймала машину. Высадившись возле торца, она тотчас же наткнулась на Хабибулина, долбящего ломом тротуарную наледь.

В сентябре прошлого года он появился возле «Аркадии» и, благодаря протекции Айлин, прижился возле торгового центра, выполняя работу дворника. Василькова выдала ему новое обмундирование, охранники свозили в баню, и теперь испитое, изрытое морщинами лицо выдавало в нём алкоголика, но не бомжа.

К Хабибулину быстро привыкли, он не гнушался открывать двери дамам, подносить тяжёлые свёртки к багажникам машин. Платили ему каждый из своего кармана. Айлин, помимо денег, обязала себя греть ему кипяток и каждое утро покупать чебурек.

Поздоровавшись и по обыкновению, расспрашивая, как дела, да не надо ли ему чего, она ждала, когда он скажет про самурая. То бывший бомж интересовался, чего Айлин, такая чистенькая и гладенькая, нашла в таком обглоданном и косматом, то грозился вытащить у самурая кишки из жопы и намотать вокруг его же шеи, то спрашивал у Айлин, что за длинноволосый мудило к ней прицепился. Она жила этими видениями, она становилась счастливой, невольно веря, что Дэн после смерти всё ещё продолжает находится рядом в виде призрака.

Но сегодня, зыркнув на девушку исподлобья, Хабибулин впервые промолчал. Вернее, пробормотал себе под нос что-то неразборчивое и, предчувствуя недоброе, Айлин с волнением покинула своего протеже. Поднимаясь по лестнице, она остановилась на полпути, доставая сигареты и зажигалку.

Это было счастливое время для курильщиков. Ещё не вышел унижающий достоинство любителя табака закон, запрещающий курение не только в общественных местах, но и вблизи жилых зданий, а проходящие мимо люди не оглядывали курящую девушку презрительно, как проститутку, а просто шли себе мимо.

Айлин выдыхала дым в небо и косилась на Хабибулина, не понимая, откуда в её сердце появилось гнетущее чувство тоски и страха, похожее на то, что она испытывала, ожидая письмо от новых друзей-битломанов в августе 1992 года.

Мимо неё продрейфовала шикарная девица, скользнув ревнивым взглядом красавицы, узревшей конкурентку. Плыла девица не торопясь, высоченные шпильки облегающих стройные ноги высоких сапог с эффектом «змеиная кожа» тормозили летучесть походки, а упиравшийся в острый подбородок ворот вязаного двойной резинкой свитера словно поддерживал скроенный и обтянутый по шаблону прет-а-порте череп, увенчанный замысловато переплетёнными волосяными спиралями сложной причёски. Айлин припомнилось, что похожий профиль она видела в детстве, в спальне бабушки: овальная чеканка Нефертити, наклеенная на лакированную доску.

Спустившаяся с лестницы Нефертити была внезапно атакована Хабибублиным, который вырвал у неё из рук пакет и монотонно протараторил.

– Куда нести? Где машина?

Но изумлённая барышня словно камень проглотила, отчего она и онемела и одеревенела, чем вызвала у бывшего бомжа вспышку гнева.

– Чё застыла, как истукан?

Кинув пакет к её ногам, отвернувшись и заколошматив ломом по ледяному покрову, Хабибулин продолжил громко и чётко:

– Ходят тут всякие, от работы отрывают!

Айлин, закуривая ещё одну сигарету, уходить не торопилась. Назревал конфликт, и она собиралась защищать спятившего своего медиума, но ситуация приняла совершенно другой оборот, конфликт перерос в трагедию.

– Па-па? – пролепетала по складам Нефертити. – Па-па, это… ты?

Хабибулин бросил на девушку злой, косой взгляд и задолбил лёд ещё яростнее.

– Папа! – громко позвала девушка. – Мы же тебя… Как… Почему… Ты как здесь оказался? Мы же тебя по всей стране ищем, а ты… ты…

Не находя слов, она раскинула руки в стороны и бессильно опустила их, повернув голову к Айлин, будто ища у неё поддержки. Айлин медленно приблизилась к растерянной и ошеломлённой копии известной царственной красавицы древности.

– Хабибулин – ваш отец?

– Кто? – не поняла побледневшая копия. – Его зовут Игорь Александрович Улезков, я его дочь, Ира, он исчез как раз после августовского путча, его и милиция искала, и мы с мамой. Я столько объявлений расклеивала, я даже на вокзале бомжам фото его показывала, а как… Как так вышло? Почему – Хабибулин?

Айлин объяснила, откуда знает его и почему его прозвали героем песни «Крематория».

– Вы хотите сказать, что всё это время он жил здесь, в городе, чуть ли не в соседнем дворе, бухал, ночевал в теплотрассах или где они там кантуются, терял человеческий облик, в то время, как мать с ума сходила! Какие наркотики? Какая Европа? Он профессор, преподавал экономику в университете. Если бы я за хорошего человека замуж не вышла, мы бы по миру пошли! Мы с коммунальщиками второй год судимся, чтобы нам вернули деньги, которые мы за него несколько лет платили! Его уже официально умершим признали. Господи, что же с мамой будет? Ой!

Ира внезапно замолчала, подозрительно уставившись на Айлин. Та небрежно пожала плечами.

– Мне пора, я здесь работаю, извините!

Она круто развернулась и побежала наверх, так быстро, как могла, словно убегала от неожиданно нахлынувших мыслей: а, окажись она на месте египетской царицы современности, обрадовалась бы, встретив отца с распухшей от пьянства рожей, угождающего выщелкнувшимся буржуинам?

– Линочка, я думала, ты уже не придёшь! – заискивающе улыбнулась Таня, красивая налитая блондинка с большой грудью.

– Извини, я…

– Ой, ну что ты! – жеманно улыбнулась уже одетая для праздничного обеда сменщица. – Ты не должна извиняться! Главное, что пришла!

Таня приложилась затушёванной тональным кремом щекой к такой же щеке Айлин, помахала в воздухе наманикюренными пальчиками и, схватив мягкую замшевую сумочку, выпорхнула из «Аркадии».

Айлин, игнорируя возмущающуюся очередь возле прилавка приёма ручной клади, тыкающую в табличку «Пересменка» и вопрошающую у неведомо кого, сколько же эта пересменка может длиться, не президента ведь меняют! – прошла в охранный пункт, где они с Таней оставляли верхнюю одежду.

С тех пор, как Айлин сменила швабру и тряпку на халявную, а, главное, лёгкую и чистую работёнку, уборщицы, кроме Аллы, перестали её замечать. Галина Сергеевна, однако, разговаривала с бывшей подчинённой отстранённо вежливо, с затаённой обидой в голосе, но говорила только касаемо работы. Натали, проходя мимо, фыркала, а Ниёле как-то, остановившись вечером, когда поток покупателей схлынул до двух или трёх мутных «капель», упёрла руки в бока и развязным контральто пропела:

– Едет Линка в электричке, огоньки виднеются.
Едет Линка, едет в город, на п***у надеется!

Но Айлин эту похабщину проигнорировала. Немного примерив на себя шкуру девушки из частушки, она, и прежде относившаяся к шлюхам спокойно, теперь стала им сочувствовать. Заниматься беспорядочным сексом с озабоченными мужиками, чтобы получать за это какие-то блага, казалось ей верхом женского самопожертвования.

В охранном пункте пил чай Вован. После того, как Игоря нашли в подворотне с проломленной головой, Владимир, будто Айлин была к этому причастна, стал вдруг робеть перед ней. Словно боясь попасть в немилость, охранник старался угождать ей во всём. Вот и сейчас, приторно улыбаясь, он предлагал раздевающейся сотруднице кофейку, чтобы согреться, но Айлин вежливо отказалась:

– Вов, спасибо. Я потом сама сделаю, видишь, очередь собралась!

– Да я сам принесу, без базара! – засуетился Владимир.

– Ну, хорошо, как тебе удобно, – тряхнула Айлин волосами и прошла к рабочему месту.

Убрав табличку, которая, словно красная тряпка, пробуждала в человеческих созданиях низменные бычьи инстинкты, она уселась на высокий стул и стала работать, совершенно не вникая в то, что до неё пытаются донести возмущённые отсутствием сервисного работника клиенты.

Какой-то старпёр в очках и кепке, в поношенной кожаной куртке, выглядевшей после нескольких лет носки так, словно её шили специально для нищебродов, тыча номерком в лицо Айлин, проскрипел:

– Из-за вас моя собачка на улице мёрзнет!

Взяв номерок, Айлин положила на стойку зашорканный пакет, судя по принту – расцвётшая сирень – купленный ещё весной, и, видя, что очередь благополучно рассеялась, вновь обратившись в хороших и порядочных людей, раскрыла свою сумочку и достала солдатские письма. Тут и Вован подоспел с кружкой дымящегося кофе.

– А вы знаете, что собаки очень хорошо чувствуют людей? – не унимался собачник. – Ваш магазин единственный в округе, где не любят собак!

Айлин открыла было рот, чтобы сообщить защитнику животных о том, что существуют определённые правила, и в данном конкретном случае запрет на проход в магазин с животными исходит от хозяина торгового центра, а она всего лишь служащая, но, заметив, что Вован делает ей глазами какие-то знаки, подпёрла подбородок рукой и, напялив на губы презрительную ухмылочку, приготовилась слушать. Вован незаметно от собаковладельца вышел из магазина через парадный вход.

– Я и в аптеку с собакой хожу, и в «Пчёлку», и везде продавцы нам навстречу выбегают, гладят её, а в «Пчёлке» всегда колбасой угощают, даже предлагают деньги за то, чтобы я погладить разрешил!

Айлин внимательно слушала и молчала.

– А вы знаете, что люди, которые ненавидят собак, это очень плохие люди?

Айлин кивнула.

– Это натуральные отморозки! Они хуже бандитов! Вот я вам сейчас стихотворение прочитаю!

Старпёр откашлялся, но Айлин не дала поэтическому чувству родиться в бездушных стенах торгового центра, опередив:

– А вот сейчас в том, что ваша собака мёрзнет, виноваты вы!

– Ничего, она крепкая! А вы послушайте, вы – красивая женщина, в вас должно ещё что-то человеческое остаться!

Но Айлин так и не суждено было узреть в себе человеческое. С улицы забежал взлохмаченный секьюрити и, расталкивая людей, кинулся в охранный пункт. Одновременно за пределами «Аркадии» раздался пронзительный женский визг. Стихоплёт поперхнулся и кинулся прочь из магазина. Сразу же раздался ещё один вопль:

– Собаку украли!

Айлин встала и зашла к Вовану. Белый, как мел, он держал в руках телефонную трубку.

– Бомж твой бабу какую-то ломом по голове огрел, а сам дёру дал… Сейчас скорая и милиция приедут. Прости, Лина, но, наверное, ты тут больше не работаешь.

– Думаю, сегодняшнюю смену мне придётся отсидеть, – так же мерзко ухмыляясь, ответила Айлин. – Спасибо за кофе, Вова.

Выйдя, она поставила на стойку табличку «Перерыв» и спустилась вниз, в кабинет директора.

– Лидия Викторовна, у нас ЧП. Говорят, Хабибулин женщину какую-то убил. А я с завтрашнего дня увольняюсь, без отработки. Дайте мне, пожалуйста, ручку и бумагу.

Василькова посерела лицом и, протянув просимое, вышла вслед за Айлин к центральному входу. Врачи уже приехали. Тощий, как килька, доктор, засунув руки в карман деревенского полушубка, из-под которого торчали мятые полы белого халата и несуразные кривые ноги в новеньких джинсах, стоял, ничего не предпринимая, возле скорчившегося на последней ступени тела, издалека похожего на кучку дорогих тряпок, вынесенных на мусор для раздачи малоимущим.

Айлин вернулась на рабочее место и в полном одиночестве прочла оба письма от Павла, не вникая в суть написанного. Все её бывшие товарки, проходя мимо, довольно хрюкали, продавщицы из отделов, скучившись в стайки, перешёптывались, будто в том, что натворил Игорь Александрович Улезков, целиком и полностью была её вина.

Ну, да. Она же привела его в «Аркадию».

Хотела, как лучше. Радовалась, что он при деле, что ночует на стоянке неподалёку. Она гордилась, что приняла участие в судьбе человека и считала, что изменила её к лучшему.

Но, после того, как заявление об увольнении легло на всё ещё старый, полированный стол Васильковой, после того, как Вован попросил её забрать песцовую шубу из пункта охраны, отворачиваясь, чтобы не смотреть в глаза, мямля, «а вдруг что случится», после того, как она дала показания равнодушному милиционеру в грязной куртке, умолчав, что была свидетелем монолога убитой девушки, Айлин, уставившись на стойку, медленно осознавала всю тщетность доброго своего поступка.

Получалось, что если ты вытащил из реки утопающего, спас его от верной смерти, то ты несёшь ответственность за его последующие поступки, и, если спасённый тобой несчастный совершит злодеяние, ты в такой же мере ответственен за сотворённое зло. Да и она сама, разве от чистого сердца приняла участие в его судьбе? Разве кормила она его не для того, чтобы упиваться тем, что он единственный, кто видит, как застрелившийся Дэн не отходит от неё ни на шаг?

Погружённая в страшные размышления, Айлин не сразу поняла, что к ней обращается неплохо одетая для своего предпенсионного возраста женщина, вызывающая определённую симпатию, если бы не грубые, квадратные стёкла очков, за которыми уменьшенные глаза казались глазами всеядного грызуна.

– Девушка, вы такая мрачная, у вас какие-то проблемы? – не спрашивала, а утверждала незнакомка.

– Я обычная и проблем у меня нет, – сдержано ответила Айлин.

– А почему вы так грубо отвечаете? – продолжала допытываться очкастая прилипала.

– Я отвечаю вам не грубо, а вполне культурно, – парировала Айлин, помимо воли глядя в эти аквариумные заслоны с неприязнью.

– Вы – лицо магазина и должны улыбаться. Вы должны излучать уверенность и позитив.

– Я должна следить за тем, чтобы сумки вернулись к владельцам в целости и сохранности, – возразила Айлин, вызвав у женщины недоверчивую усмешку.

– Меня зовут Татьяна Чебанова, я психолог, я отлично разбираюсь в людях и вижу, что вы очень несчастны.

– Моё душевное состояние вас не касается, – ответила Айлин, закипая от злости.

– Ещё как касается. Я вижу, что вы начинаете злиться, что вы на грани нервного срыва, а это до добра не доведёт, я это вам по-доброму говорю, как мать…

– Слышь, ты, мать, – угрожающе прошипела Айлин, – Ты знаешь, куда валить!

– Вот моя визитка, позвоните! Я вам бесплатно помогу!

Чебанова довольно улыбнулась, будто какие-то произведённые ею умственные расчёты успешно подтвердились.

– В жопу её засунь! – более спокойно, и оттого ещё более ненавистно пожелала Айлин.

Чебанова сузила и без того небольшие глаза, губы её также вытянулись в тонкую белёсую струнку.

– Кабинет директора у вас где? – отчуждённо произнесла психолог.

Но Айлин не ответила, отвлёкшись на выдачу мелкой ручной клади. Краем глаза она видела, что психолог важно зашагала в отделы. Отдавая себе отчёт в том, что не права, что допустила грубую ошибку, позволив опустить себя до уровня озлобленного человека, одновременно осознавая, что сервис – это высшая степень испытания человеческого терпения, не понимая, почему и зачем этой мрази дали право лезть в душу постороннего человека без его согласия, Айлин бессмысленно смотрела в пространство, положив дрожащие руки ладонями вниз на прочитанные письма. Чтобы унять дрожь, она сжимала и разжимала кулаки, чувствуя, что медленно погружается в бездонный колодец тьмы и отчаянно желая, чтобы ей протянули руку помощи по-настоящему.

Мимо промелькнул мужчина, профиль которого показался ей знакомым. Он ринулся на нижний этаж, перепрыгивая через две ступени, и, едва он скрылся из вида, Айлин поняла, откуда знает его. Тот чудаковатый посетитель уборной, любитель смотреть, как красивая женщина моет толчки.

Айлин улыбнулась, чем смутила юношу с нежной, как у девушки, кожей лица. Принимая от неё пакет, молодой человек, смущённо улыбаясь, ненароком коснулся её руки, и Айлин увидела перед мысленным взором, как этот, Баринов, кажется, вытаскивает её на свет из узкого тёмного колодца. А потом, не мучась нравственными вопросами, вскрывает жемчужную раковину ножом.

Выпрямившись, она напряжённо ожидала, когда он поднимется наверх. Обычно покупатели, не нашедшие того, что искали, обращались именно к ней.

Баринов поднялся по ступенькам, как вихрь. Его длинное узкое лицо выражало страдание, однако напряжение мышц выдавало в нём человека, который не отступится от своей цели. Как и предугадала Айлин, поклонник робко приблизился к стойке и, беспомощно улыбнувшись, посмотрел «лицу Аркадии» в глаза.

– Здравствуйте! – хриплым голосом произнесла девушка, решив облегчить жизнь и ему, и себе. – Наверное, вы принесли мне обещанный подсвечник?

На лице Баринова отразилось смешанное с удивлением облегчение.

– Да, принёс. Я вас сразу не узнал.

Он торопливо вытащил из пакета продолговатую коробку белоснежного картона, с тиснёнными золотыми латинскими буковками, и положил перед Айлин, как рыцарский щит. Она, не пытаясь даже изобразить на лице любопытство, машинально открыла упаковку, где в складках серебристого атласа покоился красивый резной подарок.

– Спасибо, – она погладила отполированную кирпичную поверхность. – Таким даже страшно пользоваться!

Последнее было прибавлено ею исключительно из вежливости, а, проговаривая эти слова, она переживала перед внутренним взором другую картину: усталый, равнодушный ко всему Дэн Нерисов на её вопрос-просьбу, что ей сделать, чтобы ему было весело, ответил, что она сильно его обяжет, если сможет сжечь дотла любимый махагониевый подсвечник его матери, который он так и не смог сжечь сам. Она оставила от подсвечника горстку пепла, но не развеселила его.

Картина из прошлого рассыпалась, когда скромно улыбнувшийся Баринов сообщил:

– Я весь Будапешт перерыл, чтобы его найти! Человек двадцать, не меньше, участвовали в поисках!

Слова прозвучали хвастливо, но в устах Баринова эти два предложения были поданы как торжествующий гимн человеческому эгрегору.

– И все просили передать вам вот такой огромный привет!

Баринов раскинул руки, едва не ударив по лицу подвернувшуюся под руку Аллу. Он извинился, но не шитая лыком Алла, играя тощими бёдрами, потребовала компенсацию в виде шоколада. Баринов, будто его подстегнули, кивнул и побежал в продуктовый маркет.

– Твой? – развязно улыбнулась Алла. – Мужичок высшей марки, не пиндосный! Не то, что мой волынщик! А… а в постели он как?

Айлин ничего не успела ответить, так как озабоченную женщину поманила с лестницы Галина Сергеевна. Крикнув, что шоколадку заберёт позже, Алла с сожалением ушла.

– А что такого?

– услышала Айлин её высокий, придуривающийся голос после того как, кидая недоброжелательные взгляды на бывшую уборщицу, Алке что-то взыскательно-строго прошептала на ухо бригадирша. Потом старшая вразвалку потопала наверх, а подчинённая, пританцовывая в предвкушении халявы, спустилась по лестнице. Перед Айлин возникла Василькова, положила на стойку пухлый конверт.

– Лина, как только отдашь все сумки, иди домой, не мозоль глаза! Здесь зарплата, отпускные и выходное пособие. Не держи зла, хорошо?

– А почему я должна держать зло? – нейтральным голосом поинтересовалась Айлин. – Вы ко мне всегда хорошо относились. А что до остальных…

– Лина, взгляд у тебя иногда недобрый бывает. Мне и раньше сотрудники жаловались, но ты свою работу хорошо делала и претензий к тебе не было. Так нельзя на людей смотреть, будто они мусор, люди этого не любят! Научись скрывать своё отношение, а то кончишь плохо, в полном одиночестве. Я не с потолка это взяла, знаю, что говорю. Я-то изменилась, но поздно. Никому теперь, кроме кошки, не нужна. А у тебя вся жизнь впереди.

Айлин поперхнулась от такого откровения и хотела сказать Лидии Викторовне что-то доброе, но Василькова, словно угадав её невысказанные мысли, круто развернувшись, быстро исчезла внизу.

Айлин, криво усмехнувшись, поставила табличку «Отдел не работает» и стала собирать нехитрые свои пожитки. Она чуть было не забыла про купленный антитабачный цветок, который так и остался стоять нераспакованным. В отделениях стояло пять сумок, но, задетая за живое откровением директора, она решила проигнорировать последнее распоряжение Лидии Викторовны. Пусть этот жирный савраска-охранник побегает на раздачу! Когда она застёгивала шубу, вернулся восхищённый Баринов.

– У меня смена закончилась, – сладко улыбаясь, объяснила Айлин, забирая из его рук шоколадку и кидая её в одно из отделений для сумок. – Я ухожу.

Она ожидала, что Баринов пригласит её куда-нибудь.

– А как вы смотрите на то, чтобы увидеть настоящий огонь?

– Почему бы нет?

Не спеша натягивая перчатки, она продолжала сохранять невозмутимость. Прикрыв за собой дверцу и, протягивая руку неожиданному знакомому, она представилась с улыбкой:

– Я Айлин, а вас как зовут?

– Я же говорил! – помрачнел Баринов. – В первый раз.

– Я забыла, – мягко ответила Айлин, – у меня плохая память на имена.

– Виктор.

Мужчина казался разочарованным. Голубой цвет его глаз стал ярче и холоднее.

– Я не ожидала, что вы сдержите своё обещание, Виктор! – начала оправдываться Айлин, медленно шагая к выходу. – Это такая редкость, поэтому я…

– Всё хорошо!

Глаза Баринова вновь потеплели. Видимо, оттенки женских мыслей были для него недоступны.

– Я думал, вы будете меня ждать!

Айлин тихо рассмеялась и ничего не ответила. Баринов, открыв входную дверь, вышел в неё первым, чтобы, удерживая её распахнутой, торжественно подать руку похожей на японку девушке, словно забирая её из другого, придуманного мира. Пока они тряслись в холодном трамвае, Айлин прижимала к себе пакет с диффенбахией, чувствуя себя виноватой перед симпатичной цветочницей Викторией за то, что едва не погубила растение.

Баринов отметил, что девушка в песцовой шубе в городском трамвайном маршруте, пролегающем через ветшающий частный сектор, выглядит, как тропическая птица среди воробьёв. Он восхитился стрекозами на её коленях, добавил, что очень нежно относится к насекомым, что особенно любит «лягушечек» и шмелей. Он поведал Айлин о том, что «бомбусы[6]», имея относительно массы тела слишком маленькие крылышки, летают вопреки законам физики, неизвестным науке способом, и, следовательно, относятся к ангелам.

Айлин внимала увлекательным рассказам с невозмутимым выражением лица, делая окончательный вывод, что в большей своей массе мужчины, принадлежащие к разным слоям общества, совершенно одинаковы в действиях, направленных на произведение впечатления на женщину.

Некстати вспомнив, что Дэн никогда не старался достигнуть эффекта в обольщении, а, наоборот, любил рассказать о себе какую-нибудь гадость, Айлин пропустила восторженное повествование Баринова о том, что недалеко от его мастерской находится незамерзающий «прудик», в котором уже в феврале начинают квакать лягушки, и что Айлин обязательно должна послушать их хоровое пение.

"Дэну лягушки были до фонаря, и шмели, и стрекозы, и тараканы, которых он не трогал, чтобы досадить умершей матери", – рассеянно думала Айлин. – "И он никогда не потащил бы меня к чёрту на кулички слушать лягушачьи кантаты. Значит, мне это надо".

И на вопрос Баринова, хочет ли она насладиться лягушачьей оперой, она, широко улыбаясь, утвердительно кивнула…

«Я хочу, чтобы тебе всегда было больно», – мысленно обращалась она к Дэну уже в гостях, мстительно глядя на огненные шаманские пляски внутри камина, сложенного из отшлифованных матовых камней в уютной гостиной востребованного местного живописца, куда по серпантинным тропинкам привёл её Виктор Баринов.

На них не обращали никакого внимания.

Гимн неумирающей любви в исполнении облысевшего пухлощёкого барда показался Айлин глупым вокализом, чего нельзя было сказать о единственной внимательной слушательнице, юной девушки с длинными, в отблесках огня кажущимися аспидными, раскиданными по узким плечам волосами, погружённой в незамысловатые слова, как в пучину.

Хозяйка домика, тоже художница, костлявая, как оприходованный сазан, колоритно-слепяще наштукатуренная дама с крашеными хной жидкими волосиками, с увесистыми бусами из полудрагоценных камней на морщинистой шее, обнявшись с ещё одной тусовщицей, подстриженной под каре тёмноглазой полноватой писательницей Любой лет сорока, неторопливо рассуждала о том, как цветовые гаммы влияют на формирование здоровой личности ребёнка.

Ей внимала, затаив дыхание, ещё одна художница, портретистка, ухоженная блондинка с улыбкой во весь рот в цветастом, как у цыганки, платье, которая жеманно пояснила, когда её представили гостям, что она Анна, и от Австрийской её отделяет крохотная «ступенечка».

Анна Не-австрийская была единственной, кто вызвал у Айлин раздражение, переросшее к концу вечера в ненависть. Повиснув на шее Баринова, эта незатыкающася пачкунша по-свойски взъерошила его густые волосы, бесцеремонно оттянула ворот зелёного турецкого свитера и приложилась малиновыми губами к шее «Витюшечки», после чего, обхватив его за талию, попыталась заставить его “Lacenta lambada[8]”, припевая приторным голоском.

На Айлин эта сцена произвела неизгладимое впечатление. Ей вспомнилась другая, до боли похожая на сегодняшнюю, бабья миниатюра в нетопленном актовом зале университета перед декабрьской рок-сессией, когда родственная не-австрийской Анне энергично-бескручинная шилохвостка без комплексов набросилась на Нерисова, как на законную добычу, не желая видеть, что он держит за руку другую, и как Дэн брезгливо стряхнул её с себя, как грязный чужой волосок, сопроводив своё действие грубым высказыванием: «Отвали, чмошница!»

Баринов же стерпел натиск безбашенной знакомой, заметив, что умеет танцевать только тарантеллу на столе, что привело хохочущую мазилку в неистовый восторг, и только возглас хозяина дома: «Боже, какая красивая девушка!» и устремлённый на Айлин разгорячённый художественный взгляд несколько отрезвили кокетливую ветрогонку. Она, фыркнув, как кошка, которой провели по харе широкой лохматой кистью, окинула новоприбывшую презрительно-самодовольной сетью небесно-голубых глаз и покинула тесную прихожую, унося с собой внезапный гнилостный запах возбуждённой плоти.

– Она хорошая девушка, – виновато улыбаясь, и наблюдая, как подвыпивший художник тычется с песцовой шубкой, совершенно не соображая, как бы её пристроить среди полушубков и коротких дублёнок, пояснил Виктор Баринов. – Очень эмоциональная. Она вся здесь и сейчас, как яблочко на тарелочке.

– А это вы о ком говорите? – прикинулась дурочкой Айлин.

Баринов растерялся и ничего не ответил. Смущённо помахав кистями рук, как разминающийся пингвин, «не пиндосный мужичок высшей марки» неслышно ступая, ушёл в направлении протухшего запаха, а Айлин, внезапно чувствуя себя никому не нужной, как пакет с нераспакованной диффенбахией, поставленный на самодельную обувную полку, позволила хозяину дома Родиону поцеловать свою руку и кивком головы приняла его предложение показать «владение».

Оглядывая увешанную городскими пейзажами кухню с полукруглым широким окном и заметив, что на застеленном домотканым ковриком подоконнике стоит поллитровая банка с окурками, не спрашивая разрешения, она достала сигареты. Домовладелец, упрашивающий её позировать для картины, был прерван гостьей, представившейся Катрин, в просторечии Катя, явившейся, чтобы сварить глинтвейн.

Пока Катрин резала фрукты тупым ножом, заискивающе ища и не находя у Айлин поддержки в утверждении, что у всех творческих людей руки растут из жопы, Родион был уведён женой развлекать гостей, но одиночество двух совершенно разных женщин было недолгим.

Не успела Катрин обрушить на Айлин шквал вопросов о том, как ей удаётся оставаться такой стройненькой, не сидит ли она на кефирной диете, и каким маслом мажет ресницы, репейным или подсолнечным, и каким местом ей удалось подцепить неприступного Витю, и знает ли она, что Баринову уже тридцать, а у него до сих пор не было девушки, и что в Венгрию он сбежал, потому что боялся отношений, и о том, что он рассказывал Кате, как встретил в «Аркадии» удивительную девушку, и как у него в голове зазвенели колокольчики, в кухне появилась невоспитанная художница, одетая в песцовую шубку.

– Ну, как? Мне идёт? – кокетливо щурясь, спросила она у Айлин. – Это твоя шуба? У тебя папа богатый или любовник? А здесь только мне можно курить!

Айлин, закипая от злости, предпочла молчание. Анна схватила со стола половинку яблока, вгрызлась в него так, что на шубу брызнул сок.

– Ой, – не смутилась она. – На мех попало. Если я столько буду есть, то когда-нибудь тресну.

«Обязательно треснешь», – с ненавистью подумала Айлин. – «Расколешься и будешь валяться с вывернутыми кишками», а вслух произнесла:

– Шубу мою сними и повесь на вешалку.

Анна скорчила гримасу, показала Айлин язык и выскользнула из низкой дымной комнаты как юркая двухвостка.

– Не обращай внимания, она просто ревнует, – улыбнулась ювелирша. – У неё на Баринова были свои планы. У него отец – начальник на стройке, сам он скульптор, не пьёт, не курит, хорошо зарабатывает, немного рисует... Аня, она хорошая, – помешивая фрукты и вино в средних размеров эмалированной, плохо отмытой кастрюле, продолжала Катрин, – ей только с мужиками не везёт. Всё время цепляются одни отморозки… А ты чем по жизни занимаешься?

– Всем понемногу, – уклончиво ответила Айлин, продолжая курить как ни в чём ни бывало.

– А кто ты по гороскопу?

– А это важно? – удивилась Айлин.

Её всегда раздражали эти никчёмные девичьи интересы, она не видела смысла в знании того, кем является близкий ей человек: раком, как Снежана, стрельцом, как бабушка, или скорпионом, как Нерисов.

– Я работаю в камнерезной мастерской, делаю украшения. Очень важно носить на себе «свои» камни. Это как оберег, как защита. Надел – и всем сразу понятно, кто ты.

– Это слишком просто, – решилась возразить Айлин. - И скучно сразу знать о человеке всю подноготную.

– Это очень модно, и это главнее простоты. Надо быть в тренде, и, хотя по ящику утверждают, что имидж – ничто, на самом деле, имидж – это всё.

– В смысле когда «всё» – конец всему? – уточнила Айлин.

– Ну, если конец нищей и убогой жизни, то – да.

Айлин затушила окурок, достала новую сигарету и не спеша затянулась.

– Я тоже когда-то была максималисткой и верила только в себя, – зачем-то пустилась в откровения Катрин. – А потом петух жареный в жопу клюнул, и я быстро сообразила, что к чему. В жизни только в молодости всё хорошо. Съел – и порядок. А потом сказка заканчивается…

Айлин не понимала, зачем эта странная женщина говорит с ней об этом, отвечать она больше не собиралась, и поэтому молчала, начиная досадовать на то, что согласилась сюда приехать. Эти люди, тусовка, были ей так же чужды, как окружение Ивана Николаевича. Спутник её мелькал в дверном проёме, суетился зачем-то, делал вид, что совершает что-то значительное, или, действительно, совершал. Вслед за ним, хохоча и ловя его за одежду, бегала невезучая художница.

Катрин наконец-то перестала учить её жизни, сосредоточившись на разливании горячего напитка по порционным советским стаканам и, пользуясь паузой, Айлин решила сбежать отсюда, пока не стало слишком поздно, но замешкалась, так как не смогла не докурить свою любимую коричневую More, и это промедление стоило ей продолжения этого вечера в полумраке гостиной, где, по лживому утверждению Баринова, камин разожгли сегодня специально для неё.

Отказ от «глоточка замечательного глинтвейна» сделал Айлин мишенью для шуток не-Австрийской Анны. Блондинка заявила, что в «наше время» не пьют только больные: или на голову или по соматике, и что нездоровая женщина – это природный брак, закончились же разглагольствования псевдоумной всезнайки тем, что она утвердила постулат, что женщина, которая не хочет быть матерью, не имеет права называться человеком.

Слушая этот чепуховый монолог, Айлин мысленно примеряла сказанное на саму же говорящую, и когда соперница замолчала, она с жалостью подытожила: «Ну, ты-то матерью точно не станешь. Сама себе только что другой путь заказала» и чтобы сделать Анне больно, прижалась щекой к руке Баринова, который стоял позади неё, положив ладони на спинку дивана.

Примечания:

1 А. Вертинский «Маленькая балерина» // 1938г.
2 В. Пресняков «Стюардесса по имени Жанна» // 1993г.
3 Хамедорея – невысокое кустистое растение семейства пальмовых с красивыми изумрудными листьями, произрастающее в тропических лесах и предгорьях Южной и Центральной Америк. Из-за сходства тонких стеблей с бамбуком, её также называют «бамбуковая пальма».
4 Хлорофитум – травянистое растение семейства лилейных.
5 Диффенбахия – комнатное растение семейства ароидные, с толстыми сочными стеблями.
6 бомбусы – лат. Bombus(шмель)
7 Lacenta lambada (португ.) – Танцуем Ламбаду!

Продолжение http://proza.ru/2023/07/08/487