Похождения оккупанта в Киеве. Нэ розумiю!

     17-го мая на рассвете прибыли с Валентином Юськовым в «мать русских городов», столицу Украины – Киев. Позавтракали в скверике тем, что осталось от домашней снеди, «познакомились» с вокзальными ментами, заодно уточнили как лучше добраться до канцелярии КПИ.
     Впечатление первого получаса – тот же Ростов, только немного зеленее.
     Получили направление в общежитие и на медосмотр. Дядька средних лет в изжеванном сером халате задал какие-то вопросы, не измеряя давления, что-то записал в журнал и, не вставая из-за стола, метрах в трёх от которого я стоял, бросил отрывисто: – Оз---упь! Такой команды я не слышал даже на допризывной комиссии в военкомате. Там дохтуров интересовало совсем другое место. Я слегка удивился, но (скрывать было нечего) сделал равнодушное лицо и предъявил весь комплект в развернутом виде. Не узрев ничего подозрительного, «фершал» шлепнул печать в справку на допуск в общагу.
     Заселились и поехали в КИЭД на Брест-Литовское шоссе, 56 рядом, № 54 – Институт Народного Хозяйства (Радяньского Господарства).
     Сюда же прибыл и Петя Кравец. Как ему досталось это «престижное» место мы не поняли. Он пришел к нам на третий курс переводом. Радиотехника его влекла ещё меньше чем меня. Его интересовало одно – шашки. Играл он по высокому разряду.

     При отъезде из Таганрога мама в последний момент завернула мне пару вяленых судаков: – Пригодятся на всякий случай. А то без тебя и отца пересохнут за лето.
     Меньшего, грамм на 800, мы «усидели» с пивком при знакомстве с соседями по общаге. Они и подсказали брать разливное пиво в автоматах у ближайшей станции «Метро», чтобы не заморачиваться со стеклянными бутылками. Цистерн-бочек или пивняков, как в Таганроге, в районе КПИ мы не обнаружили.

     Снаружи, по периметру кассово-разменного фойе метро висели автоматы с газировкой, квасом и пивом. Пиво – 10 коп. за стакан. А внутри установлены автоматы по размену 10, 15 и 20-копеечных монет на два, три и четыре пятака. 5 копеек стоил вход в метро и, не выходя через турникет, можно было кататься по станциям как когда-то в Москве хоть весь день до закрытия.

     Всех троих практикантов разбросали по разным отделам. Мне достался стандартный однотумбовый стол в небольшой комнате замзавотделом Юрия Викентьевича Цветиновича. Его стол – у окна, мой – напротив, у двери. Слева вдоль стены лабораторный стол-стенд с приборами, за которым иногда «развлекался» молодой кандидат в кандидаты наук Миша (Николаевич) Сурду, считавшийся моим непосредственным руководителем.
     На столе лежал некий «паук». Именно в таком образе были спаяны без печатной платы или хотя бы монтажных лепестков, несколько радиодеталей. Два провода шли к схеме от низковольтного источника питания, два других – от схемы к осциллографу.
     При включении питания на экране осциллографа появлялась кривая косинусоида. Михаил накрывал «паука» какой-то полусферой (вот для чего этот колобковый монтаж) и кривая кривела ещё больше. Ни записей, ни зарисовок кривых Миша не делал. Смысл эксперимента я так и не постиг, как и смысла моей практики в Академическом институте. В отделе КИПиА или Метрологии любого из Таганрогских заводов я был бы уместнее и мог бы там работать после окончания института.

     Валька что-то паял-ваял в своём отделе. Петя (он жил у каких-то родственников) пропал в шашечных дебрях. Цветинович либо носился по своим делам, либо копался в бумагах. Миша ждал решения ВАК по своей диссертации, большинство сотрудников расползлись в отпуска. Мне предложили тему, связанную с разработками отдела: что-то о трансформаторных преобразователях с многосекционными вторичными обмотками из экзотических материалов. Цветинович дал монографию, Михаил реферат диссертации. (Из них я и слепил отчёт по практике, который сильно не понравился Волкову на родной кафедре. Честно говоря, я полностью разделял его мнение, но отбрехался, что тема эта «закрытая», и, потеряв расположение Волкова, получил «хорошо».)

***
     По пути в ИЭД и обратно мы проходили мимо старинного дома красного кирпича, напоминающего ступенями и колоннами фасад корпуса «А». Недели через две я решил, что неплохо бы и в баньке попариться, и спросил у Вальки, не видел ли он по близости бани. Он остановился и подвёл меня ко входу в это здание, прикрытое от тротуара рядом густых каштанов. Между первым и вторым этажами открылось выложенное из камня слово ЛАЗНЯ. И чего-то мне сразу расхотелось в баню.

     Всё свободное время использовал исключительно в культурно-познавательных целях – соборы и музеи, Хрещатик и Подол, универмаги, хозмаги, книжные развалы. У меня было задание купить хороший двухлитровый настольный сифон и газовые баллончики для Абинска. Себе я искал красивую оправу и дымчатые стекла с диоптриями.
     Не осталось ни одной открытой для доступа церкви, где бы я, оправдывая фамилию, не побывал. В Надвратной церкви Киево-Печерской Лавры шли реставрационные работы, но дверь оказалась не заперта, и внутри никого не было.
     Самым интересным и незакрытым строительными лесами осталось кресло Ярослава Мудрого, в котором он слушал церковные службы, что явствовало из информационной таблички. Тут я, примостив напротив свою «Смену» с автоспуском, – сел на трон и прикинулся Мудрым. Потом прикидывался Б. Хмельницким, Пещерскими мощами, Софией Киевской и даже, взорванным немцами и не восстановленным Государством, Успенским собором в Лавре. Несмотря на запреты, делал снимки внутри Андреевского собора. Меня не выгнали, я снимал без вспышки.

ПИВО С РЫБОЙ ИЛИ РЫБА С ПИВОМ.
     В июне с контрольным визитом прибыл из Таганрога ст. преподаватель родной кафедры Беляев Виктор Егорович. Пока он проверял, как мы устроились, и беседовал с нашими руководителями, у меня созрел план – как с пользой употребить второго (килограмма на полтора) судака. Мы пригласили Беляева вечером в общагу на пиво с рыбой.
     Собрали все десятюнчики – мало. Разменяли 3 рубля на «серебро», взяли у пацанов в общаге молочный бидончик, стеклянный 3-литровый баллон и пошли к метро.
     Сначала пришлось разменять «серебро» на пятаки. Затем взять под контроль автоматы для размена гривенников. Мы протягивали людям два пятака и получали необходимую монетку. Мужики сочувственно хмыкали.
     Потом Валька пошел наружу, а я продолжал набор гривенников. Через некоторое время пришел ему на подмогу. Такие «умные» мы были не одни – процесс «доения» автоматов продолжался минут 30 с азартом. Мы успели к контрольному времени с шестью литрами пива. Судак был подготовлен заранее. Один баллон мы поставили на стол, второй в ведро с холодной водой в тумбочку.

     Когда я развернул бумагу с судаком, Беляев глубоко вдохнул носом, посмотрел удивлённо на нас, на гору порезанной рыбы, на баллон и с таким надрывом спросил: – Это что – пиво? – что мы с Валькой онемели. Тогда Беляев уточнил: – Вы что меня пригласили, рыбу есть. Да с таким судаком можно и нужно канистру пива выпить.
     Тут мы поняли свою ошибку и показали второй баллон. Недоумение на лице Беляева сменилось выражением снисходительного превосходства взрослого человека, типа: – Эх, молодёжь. Не понимают, что такое пиво с рыбой, а не рыба с пивом.
Он был прав, потому что рыбу покупал на базаре, а я снимал с верёвки на балконе или в кладовке. Мы с Валькой не сговариваясь на пиво старались не налегать, а подливали Беляеву и вечер вполне удался. Остатки судака я уговорил Беляева забрать в гостиницу.
     На следующий день Беляев коротко заглянул в институт, предупредил, что в июле может приехать кто-то ещё, попрощался, пошушукался о чём-то с Цветиновичем и поехал инспектировать дальше.

***
     Нам с Валькой через пару дней было предложено написать заявление о приеме на работу лаборантами, что мы с радостью исполнили. (Думаю, без Беляева тут не обошлось. Да и на пятом курсе он оформил нас на полставки на одну из НИРСовских тем, которые вёл. И дипломирование моё у него прошло вполне успешно.)
     Конечно, пришлось строже соблюдать внутренний распорядок. Пропуск сдавался при входе и выдавался при выходе с отметкой времени. Но как в любой строгой системе и тут имелись исключения. По отпускной записке Цветиновича можно было уйти до звонка. По его заданию или своей надобности. Были и «библиотечные» дни.
     Я часто оставался в кабинете соло, отвечал на многочисленные телефонные звонки, звал оставшихся на службе к этому единственному на отдел городскому телефону.
     Один – молодой, упругий (напомнивший мне Городецкого) весело и звонко кричал: – У аппарата! – и из коротких ответов и междометий становилось ясно – состоится у него сегодня очередное романтическое свидание или нет. Другой, пожилой, по два раза в день набирал службу погоды и заискивающе спрашивал: – Вы не скажете, сколько сейчас градусов в Дюшанбэ? Именно так он произносил название города.
     Выслушивал ответ и сокрушенно повторял: – Плюс 41 (или плюс 42), – хватался за сердце и шептал: – Какой ужас. Как же так. – И смотрел на присутствующих.
     На вопрос: – А дождь будет? – дублировал ответ: – Маловероятно, – закатывал глаза и закрывал вспотевшее лицо огромным носовым платком. Ни БК, ни сплитсистем тогда не было, и мы дружно сопереживали: – Да, что ж они там, совсем с ума посходили. Плюс 43. Разве так можно? – и наливали дядьке тёплой воды из графина.
     Жена этого бедолаги каждый год летом ездила в Душанбе к родственникам.

     Все отлично говорили на русском языке. Очень редко я слышал, чтобы сотрудники говорили между собой по-украински. Иногда Цветинович отвечал по телефону на мове. Раза два заезжие ходоки обращались к нему: – А, кажить, будь ласка... – и он с легкостью переходил на украинский. Даже в центре Киева чаще можно было услышать польскую или венгерскую речь (при моих экскурсионных прогулках) чем украинскую. А в экскурсиях я проводил всё свободное время и где бы ни обращался с вопросами, всегда получал ответы на русском языке. Со своим «гэканьем и аканьем» я не очень выделялся среди местного населения.
     А вот вывески и названия на украинском языке меня веселили и ставили иногда в тупик. Валентин поправлял моё произношение и переводил то, чему я не смог подобрать русский аналог самостоятельно. То что палочка с точкой сверху (i) это «и» русское я принял сразу, а вот что «и» – это русское «ы», долго не мог привыкнуть. Некоторые слова смешили как удачные необидные клички.
     Жiночий одяг – женская одежда, Чоловiче взуття – мужская обувь, iдальня – столовая, будинок по буту – дом быта…

НЭ РОЗУМIЮ!
     Но однажды, в большом гастрономе мы с Валентином разошлись по разным отделам – он в бакалею, а я протянул чек в гастрономии и попросил молоденькую продавщицу взвесить двести грамм ветчино-рубленой колбасы.
     – Нэ розумiю!
     Я спокойно медленно раздельно повторил: – Двести грамм вот этой (ткнул пальцем в прозрачную холодильную витрину) ветчино-рубленой колбасы.
     Каменное лицо и ещё раз: – Нэ розумiю!

     Если бы я до этого, хоть раз попал в похожую ситуацию, я бы со смехом и своим акцентом сформулировал:
     – Зваж мэнi двiстi грамм оцэй ковбаси.
     Но в центре Киева, в огромном гастрономе такого я не мог даже предположить и сорвался. Я кричал, спрашивая, чего она не понимает, слова колбаса, двести или грамм. Но видел только тупую ненависть. Несколько человек молча стояли рядом в собравшейся очереди. Выхватив из моей возмущенной руки чек, Валька оттёр меня от прилавка, прося успокоиться. Пока я укладывал его покупки в портфель, он пообщался на мове, забрал колбасу и уволок меня из магазина. Не помню, какие аргументы нашел Валентин, но я уговорил себя, что это досадное, но исключительно единичное недоразумение, и вспоминал его иногда к случаю как смешной эпизод.

      (Прошло 50 лет и таких нэ розумиющих на Украине стало так много, что началась Гражданская война нэ розумиющих с говорящими и думающими на русском украинцами и русскими. Чем закончится и закончится ли это вообще – трудно сказать. – 2022 г.)

***
     К середине июля мы поменяли 4 общаги. То необходимо было компактно заселить участников спартакиады, то научной или партийно-профсоюзной конференции. После очередного новоселья подружились с парнем, которого все звали «Именинник». Я думал, что это уличная кличка, а оказалось что это его настоящая фамилия. Но мы уже привыкли и продолжали звать его Именинником, так что я теперь и не вспомню его имени. Он подсказывал как проще и быстрее добраться по земле до намеченных мной пунктов, а когда я попросил местного колорита, предложил посетить винный погребок «Троянду Закарпаття». На транспорте мы бы добирались туда не меньше часа. Проходными дворами и скверами Именинник вывел нас к месту минут за десять.
     У особо не примечательной двери, под то ли давно не мытыми, то ли слегка забеленными на время ремонта окнами, стояли, покуривая, несколько мужчин не во фраках, лица которых не оставляли никаких сомнений в их намерениях. Хорошо, что мы подошли заранее, до окончания перерыва на обед. Очередь явно не занималась, но по умолчанию соблюдалась, за редким исключением. С потоком истомленных жаждой мы вхлынули в полутёмный подвал и прибились к стойке. В прохладном длинном зале хаотично стояли на торцах большие деревянные винные бочки с табуретами и без. Минут через двадцать мы с кружками и глэчиком вина расположились у одной из них. Хотелось попробовать всё, но после третьего кувшина практически без закуски, мы благоразумно выползли на свет Божий. Вина были красные, плотные, ароматные и так насытили кровеносную систему, что в голове зашумело. Но ненадолго. А из названий продегустированных сортов запомнилось одно – «Иршавское» ("Iршавське").