Последняя игра мизантропа

                «Погибло и погибает всё чистое и доброе
                в нашем обществе, потому что общество это
                развратно, безумно и ужасно…»
                Л. Н. Толстой



   Наконец, он увидел двухэтажный дом (что-то наподобие летнего коттеджа), который  скрывался  за  мокрой от проливного дождя растительностью, будто храня в себе какую-то тайну.  Но  ему,  несмотря  на  вечернюю тьму, всё же, удалось разглядеть это мрачноватое строение, потемневшее  от  влаги  и  окутанное  мраком,  не только тьмы, но и скрывающих его деревьев и кустарников.
   От охватившей его в этот миг радости, он, не разбирая дороги, стал спускаться с покатого пригорка, и, оступившись, кубарем покатился вниз, оказавшись на запорошённой мокрой  листвой  земле.  Дождь,  холодными стрелами прорезал лицо, бил в грудь, и образовывал под ногами вязкую чёрную кашу,  которую  топтали  его, ещё совсем недавно чистые ботинки.
   Обтирая полой мокрого пиджака лоб, чтобы сочившаяся с небес влага не заливала глаза, и, то  и  дело  сплёвывая, он начал пробираться к дому, до которого теперь, когда он сошёл с пригорка, было не далеко.
   Пройдя небольшую поляну, по чавкающей под ногами грязи, а после, пробираясь,  через  тесно  сбившиеся, словно могучие стражи, деревья, он оказался на присыпанной гравием площадке долгожданного жилища.
   Вблизи, дом казался не таким мрачным, каким он увидел его издали – стоя на пригорке. Он был выложен из клеёного бруса. Фасад имел кремовый цвет, кроме покатой крыши, покрытой серым шифером. Сам дом,  выглядел просто и непринуждённо; четыре деревянные ступеньки, вели к двери, выкрашенной в белый цвет,  как и перила крыльца, прятавшегося под серой крышей, и пять окон – два на первом этаже, и три – на втором.
   Заднюю часть дома огораживал декоративный кустарник. Вместо забора, дом скрывали росшие  кругом  деревья. В этот час, в доме кто-то был – в окнах первого этажа горел яркий свет.  Это  обрадовало  его.  Поднявшись на крыльцо, освещённое небольшим фонарём, висевшим слева от двери, и оказавшись  укрытым  от  дождя, под гостеприимной крышей, он несколько раз стукнул в дверь, использовав для этого  кулак  правой  руки.
   Дверь долго не открывали. А когда её, наконец, приоткрыли, он увидел высунувшуюся в узкий проём  головку молоденькой девушки с маленьким белым чепчиком на макушке. Как он  сразу  же  догадался – это  была служанка.
   – Добрый вечер, мисс, простите за столь позднее вторжение, – начал он, стараясь быть как можно  любезнее и убедительнее. – Не найдётся ли в вашем доме комнатка для одинокого путника,  которого  неожиданно  застал дождь. Только до утра.
   Девушка не отвечала; она смотрела на него испуганным взглядом пойманного в силки зверька. В то же  время, этот взгляд был холодным и безразличным, как если бы она, прогуливаясь в парке, смотрела на ветки,  лежащие у неё под ногами.
   – В моей машине произошла поломка – она стоит там, на шоссе, – между тем продолжал он, потирая ладонь об ладонь, пытаясь согреть окоченевшие руки, и не отнимая их, указывая пальцем куда-то  в  сторону,  у  себя за спиной, и, вверх.
   Девушка отрешённо проследила глазами по направлению его пальца, но впускать в дом не торопилась.
   – Закрой же ты эту чёртову дверь, бестолковая идиотка! – послышался вдруг глухой,  скрипучий  голос,  до-нёсшийся до его слуха, откуда-то из глубины дома.
   – Скорее, заходите, – наконец произнесла девушка, распахивая дверь, и впуская его  в  тёплое,  сухое  помещение.
   И в тот же миг, он оказался в утопающей во мраке, большой, широкой прихожей.
   – Здесь один господин… Он просит ночлег, – приподняв голову, и, глядя в сторону широких двустворчатых
дверей матового стекла, громко проговорила девушка.
   – Что ещё за господин? – донеслось из-за дверей. – Гони его прочь! Здесь не гостиница!
   – Подождите, минутку, – сказала девушка и, постукивая каблуками туфель, юркнула в  приоткрытую  дверь.
   Когда она скрылась, из той же двери, выбежали два дога. Покрутившись вокруг гостя,  и  обнюхав  его,  они снова скрылись.
   А он тем временем, на сколько позволял мрак, осматривал  прихожую,  обводя  её  прищуренным  взглядом; справа от него находился большой шкаф, для верхней одежды, внизу было отделение и  для  обуви; слева,  он разглядел ведущую на второй этаж крутую лестницу, освещаемою светом, лившимся с веранды. Из-за  темно-ты, потолок разглядеть не удалось.  Пол  был  выложен  кафельной  плиткой – это  указывало  на  твёрдость  и холод, который он ощутил под ногами. А так же, по «мраморному» стуку каблучков девушки, которая, что-то не торопилась возвращаться.
   Коченея от холода, и плотно натягивая пропитанный водой пиджак, на  своё  покрытое  холодными  мурашками тело, он потоптался на месте, пытаясь разогнать кровь и немного согреться. Под ногами  собралась  грязная лужа.
   Прошло около пяти минут, показавшихся ему вечностью, а девушка так и не появлялась; он слышал  только грубый голос хозяина, настойчиво приказывающий прогнать непрошеного гостя, время от времени прерываемый тихим голоском служанки, видимо уговаривающей пустить его на ночлег.  И  уже  не  выдерживая  этого томительного ожидания, он подошёл к матовой двери, обхватил холодной  ладонью  ручку,  и  потянул  её  на себя. В тот же миг, в него пахнуло теплом, и защекотавшим пустой желудок запахом жареной баранины, вперемешку с дорогими сортами вин.
   Ступив на порог, он оказался, как в пасти, огромной гостиной, являвшей собой по высоте и ширине, зал, ка-кого-нибудь музея, или покои во дворце султана. Он даже поразился, что такой небольшой  домик,  каким  он показался ему снаружи, может вмещать в себя такое громадное пространство. Голоса, в котором, раздавались эхом, из-за пустоты, и скрывались где-то в недрах потолка, такого же просторного, как небеса. Он вдруг ощутил себя юной героиней знаменитой сказки, попавшей в Страну Чудес, и столкнувшейся с таинственным  ми-ром загадочных явлений. А затем, его взору бросилось могучее телосложение человека,  сидевшего  в  центре длинного стола, заставленного тарелками с разнообразными блюдами  и  бутылками  с  вином.  В  следующее мгновение, он был поражён тем, как одет этот человек; на его  огромной  голове,  с  широким  лбом,  густыми бровями, ястребиными глазами, мясистом носе и большим ртом с толстыми  губами,  громоздился  белый  парик с буклями, а костюм составляли; синий жилет с застёжкой от талии  до  середины  груди; с  белоснежным жабо, на бычьей шее, служившее ему так же вместо салфетки; серый камзол с пышными рукавами  и  белыми
кружевными манжетами, бортами и  карманами,  вышитыми  золотыми  нитями.  Довершали   костюм – узкие укороченные штаны и плотные чулки из хлопка. На мускулистых ногах были одеты огромные  сапоги  из  натуральной кожи и с высокими каблуками. Весь его, так и пышущий  здоровьем  холёный  вид,  являл   собой –  могущество и величие. По сравнению с ним,  «его  гость»,  казался  маленькой  пташкой,  попавшей  в  логово кровожадного  носорога.
   – Приношу свои извинения, за столь  неожиданное  вторжение  в  ваш  дом,  уважаемый  хозяин! – произнёс стоявший у дверей гостиной «включая» всю любезность и доброжелательность, какие сумел отыскать в  себе, как и недавно в разговоре с девушкой. – Меня зовут Майкл Николс! Моя машина потерпела ав…
   – Во первых – я не спрашивал твоего имени! Во вторых – твои проблемы меня  не  интересуют!  А  в  треть-
их – какого дьявола, ты до сих пор находишься в моём доме?  Пошёл  прочь – мерзкое  отродье  человеческих грехов и пороков! – прогремел хозяин своим громогласным голосом, которым, оглушил не только  стоявшего на пороге, но и всё помещение, глухим эхом разбившее пространство,  и  растворившееся  в  тишине,  которая внезапно наступила, освободив место теплу из потрескивавшего свежими  поленьями  камина,  и,  соблазняющими аппетит запахами богато сервированного ужина, которым  в  одиночестве  наслаждался  негостеприимный хозяин.
   – Вы напоминаете мне Хитклифа из «Грозового Перевала». Он так же был  недоброжелателен  с  людьми! – произнёс гость,  после небольшой паузы, во время которой, он приходил в себя,  после  пронзивших  его,   как холодными стрелами, слов хозяина. – Во всяком случае, у  него  были  на  то  причины: семья,  в  которой  его приютили, отно…
   – Хитклиф, говоришь, – вновь загремел хозяин, прожевав и проглотив добрый кусок баранины. – Да, кто ты такой, чтобы судить меня!
   – Может быть, господину, следует принять ванну, и, немного согреться, Ваше Высочество? – вдруг  вставила предложение очаровательная служанка, стоявшая по стойке смирно, около  камина,  где  разнежившись  от тепла, валялись два дога, каждый раз вскидывая голову и навострив уши, когда слышали  громоподобный  голос хозяина, отзывающийся звонким эхо.
   Помещение, в котором они находились, привлекало к себе не столько вместимостью в себя вещей,  сколько, пространством. Оно включало в  себя: длинный  стол,  за  которым  сидел  хозяин,  камин,  расположившийся справа от дверей, где стоял гость, переминавшийся с ноги на ногу, и, образовывая  под  собой  грязную  лужу. Две такие же двери, находились напротив него, в дальнем конце (за ними была  ещё  одна  лестница,  ведущая наверх); cлева от дверей диван и высокий стеллаж с книгами; как и в прихожей, здесь пол так же  был  устлан кафельной плиткой, с различными, непонятными узорами; стены оклеены пожелтевшими  от  времени  и  осе-дающей на них пыли, обоями в мелкий цветочек. А  на  высоком,  деревянном  потолке,  блестевшим  свежим  лаком, красовалось несколько громадных люстр, расположенных на значительном друг от  друга  расстоянии. Отчего, весь зал, был хорошо освещён.
   – Молчи, идиотка, тебя не спрашивают! – напустился на  девушку,  снова  разъярившийся  хозяин  «царских хоромов». – Обойдётся и без ванны. Или, может, ты собираешься отмыть этого грязного червяка,  чтобы  уложить в свою постель, шлюха?
   Девушка кротко опустила голову, и ничего больше не сказала.
   С хозяина дома, с аппетитом поглощавшего сочное мясо, запивая его вином, и бросавшего свои злые,  нелепые выражения, гость перевёл взгляд на молодую особу, разглядывая её одеяние.  На  её  тоненькой  фигурке, красовалось чёрное платье с белым воротничком, облегавшее талию и свободно лежавшее выше колен,  поверх которого был одет белый кружевной фартук; не менее привлекательно  смотрелся  белоснежный  чепец  на макушке; длинные чёрные волосы, сейчас были собраны в  пучок  на  затылке; жемчужные  серёжки  выгодно подчёркивали её миловидное личико с узким лбом, тоненькими полосками бровей, немного  удлинённым  но-сом, и пухленькими губками на которых лежала тень неяркой помады, а светло-голубые глаза с  буравчиками зрачков, смотрели преданно и невинно. Вообще, весь её облик, нёс в себе  кротость,  и  трепетный  страх.  Что было понятно! Достаточно взглянуть на того, кому служило это невинное существо.
   – Ваша юная служанка, намного прозорливее вас, Ваше Высочество! – пошутил он, обратившись к  хозяину так, как только что слышал обращение к нему девушки.
   Это нелепое «ваше высочество» нисколько не удивило его. Находясь в этом  помещении  несколько  минут, он ясно сложил о хозяине далеко не лестное о нём суждение. То, что он был  невоспитанным  грубияном,  это ещё ничто, в сравнении с его неимоверно выраженной манией величия, и, нежеланием признавать, кого бы то ни было, рядом с собой.
   И во избежание ненужных для себя последствий, он решил немедленно покинуть этот дом,  в  котором; злоба, эгоизм и ненависть ко всему окружающему, прочно обосновались здесь, пустив свои  крепкие  корни,  и  в любой момент, готовые задушить любого, кто осмелится вторгнутся в эти владения.
   Он смотрел на девушку, испытывая к ней искреннюю жалость; она  поступала  так,  как  велели  ей  злоба  и эгоизм этого человека, не имея своего собственного мнения.  Её  слабый  разум,  был  вытравлен  из  сознания жестоким хозяином, и, в результате, она было вынуждена следовать его указке.  Как  марионетка,  направляемая жестокой рукой.
   – Если ты, сию же секунду, не уберёшься из моего дома, я спущу на тебя собак, и они изорвут твою гнилую плоть! – прорычал хозяин, и даже приподнял свою тяжёлую руку,  намереваясь  отдать  команду  двум  зубастым псам, которые, словно почуяв предстоящую схватку с человеком, уже  приподняли  свои  озлобленные  в оскале морды, и навострили уши, ожидая команды.
   – Прощайте, – произнёс гость, и пошёл к выходу.
   Направляясь к двери, его нисколько не злило, что вновь предстоит оказаться ночью под проливным дождём в неизвестной ему местности. Он был даже рад скорее покинуть, этот утопавший во зле дом. Его не  заботила и мокрая одежда, которая «грозила» ему воспалением лёгких. Он уже  схватился  за  ручку,  и,  открыл  дверь, почувствовав, как холодный ветер безжалостно полоснул его по лицу, словно влепил пощёчину, и,  вдруг,  до его слуха донёсся цокот каблучков, а затем тихий голосок, сказавший:
   – Подождите! Он согласился!
   Застыв перед распахнутой дверью, он обернулся на голос девушки.
   – Он хочет, чтобы вы остались, – произнесла она, глядя на него умоляющим взглядом, в котором ясно читались – страх и отчаяние.
   Этот взгляд и остановил его. А ещё, жалость к этому  юному  беззащитному  созданию,  которое,  возможно ищет его защиты.
   Когда в сопровождении девушки, он снова вошёл в гостиную, её жестокий хозяин смотрел на него тем  зорким взглядом, каким ястреб выслеживает добычу.
   – Впрочем, я передумал – можешь остаться, – произнёс он, более миролюбиво; даже голос  изменился – уже не был таким громогласным и злобным. Хотя, нотки ненависти и нескрываемой неприязни, были заметны.
   Он даже скривил толстые, жирные от баранины губы, в подобие ухмылки, что весьма удивило  гостя,  снова занявшего своё место в грязной луже, растёкшейся по полу. Девушка тем временем,  опять  прошла  к  пылавшему жаром камину, встав в привычной ей «позе служанки» – сдвинув  ножки,  в  туфельках  на  высоченном каблуке, сложив ладони вместе, и опустив голову.
   – Хоть я и не выношу посторонних в своём доме, – продолжал хозяин – но, на этот раз, так  и  быть,  сделаю исключение.
   – Это очень любезно с вашей стороны, Ваше Высочество! – с издёвкой проговорил гость.
   Это «ваше высочество», он выделил особо, произнеся чуть ли не по слогам. Он, как  бы принял  игру,  предложенную хозяином дома, и старался как можно убедительнее исполнять отведённую ему роль.
   Можно было бы развернуться, и уйти, в дождь и холод, не  унижая  своего  человеческого  достоинства,  пе-ред человеком, чья ненависть к людям, и жестокость, возвели его на высокий пьедестал, как гранитный монумент великого полководца, с которого, он смотрит на всё окружающее его. Но о н а, стоявшая, словно  покорная рабыня, перед господином – не давала покидать это место.
   – Когда знаешь, что гость наверняка не зачистит, почему  не  оказать  ему  радушный  приём – кажется  так, сказал твой Хитлиф…
   – Да, это его слова, – подтвердил гость, и хотел добавить то «величественное» обращение  «великих  мужей ушедшей эпохи», но, сдержал себя.
   – Сесть со мной, и выпить моего вина, я тебе не  предлагаю!  Обойдёшься  и  тем,  что  находишься  в  тепле моего дома, а не на улице, как собака! – говорил «щедрый» хозяин, продолжая чавкать сочными  кусками  мяса, отчего, глядя на него, гость, словно раскусив лимон, исходил слюной.
   – Не беспокойтесь об этом! – произнёс гость, со своего места у дверей. – Но, если  вы  позволите  мне  обсушить свой костюм, и принять душ… Пусть бы ваша очаровательная служанка, провела меня в…
   – Служанка? – пробасил сидевший за столом, и бурно расхохотался. Да так, что куски  непрожёванного  мяса, вылетали из его пасти. – Служанка… ха-ха-ха… о-о-о… у-у-у-ффф… служанка…
   – Я что-то не то сказал? – смущённо произнёс он.
   – Это моя дочь, – сплюнув на пол то, что не успела опорожнить его вместительная пасть, прокричал хозяин, словно выпустил заряд из револьвера.
   Гость опешил. Он сделал бы вывод, что ослышался, не скажи хозяин следующее:
   – Да-да, дочь… Такая же шлюха, какой была и моя мать! Да, любезный – я сын  шлюхи,  и,  грязного  извращенца, которого  никогда  в  глаза  не  видел.  Это  я  то – граф  Леопольд  Бранденбургский; владелец  самого богатого в Йоркшире поместья Бранденбург! Я – чьи пра (не знаю  сколько  раз)  деды,  служили  при  короле Людовике, большинство было лично знакомо с Марией  Антуанеттой,  а  кто-то,  даже  помогал  «маленькому капралу» брать Москву! Я…
   Неизвестно сколько раз, он повторил бы это «я», если бы гость неожиданно не чихнул – день,  проведённый под проливным дождём, давал о себе знать. После «слёзных» извинений, за то, что осмелился  перебить  щедрого на выдумки хозяина, гость вновь принялся слушать летопись его жизни.
   – Хочешь, расскажу, как я появился на свет? – сделав глоток из бокала, почти полностью осушив его,  отрыгнул этим вопросом Леопольд Бранденбургский.
   – Сделайте милость, – отчеканил стоявший у дверей.
   – Однажды, не помню, в каком году это было, да тебе это знать и не важно… Так вот,  как-то  вечером,  моя мать возвращалась с рынка; неожиданно её путь преградила проезжавшая по шоссе машина; из неё  выскочил чёрный оборванец, схватил её, и затолкал на заднее сидение, где, развалившись, будто  турецкий  принц,  восседал мой будущий папаша. Черномазый, что схватил мою мать – был его слугой.  Старый  лизоблюд,  привёз её в свой загородный дом, в котором, насиловал и убивал молоденьких крестьянок; благо,  он  имел  высокую государственную должность, а потому, мог  в  любой  момент  откупиться,  если  бы  его  злодеяния  выплыли наружу. На протяжении пяти дней, он воплощал в жизнь свои извращённые «замыслы», что хранил его тонувший в пороке ум; практикуя над бедной крестьянкой садистскую  философию  французского  маркиза,  которую можно было бы озаглавить как «5 дней содома», приправляя это мазохистскими  «исследованиями» мое-го австрийского тёзки – страстного любителя «горячей плётки».  По  истечении  этого  срока – зверски  истер-занную, он… продал её в бордель; отвалив его хозяйке мадам Женализ приличную  сумму,  которая  навсегда заткнула её гнилую пасть. Деньги, друг мой, способны лечить «раны» богачей, и беспощадно  убивать  бедняков. Мадам выходила и излечила ту, которая в будущем принесла ей хороший куш, ибо она  была  несравненной красавицей, несмотря на те шрамы на теле, которые оставил ей её палач. А спустя девять месяцев, на свет появился я. В отличие от других детей, моей родиной стал бордель. Меня «приняли» заботливые руки  шлюх, которые впоследствии воспитали меня, и обучили всем тонкостям своего ремесла, практикуя на  мне,  ещё  не вышедшего из «нежного возраста» свои низменные желания. Через меня прошли все человеческие  пороки,  с их тайными желаниями. Я, как губка, впитывал в себя всю эту грязь. Я видел, отвращение в глазах  своей  матери, когда принимая очередного клиента, она поднималась с ним в комнату.  Это  отвращение,  грязной  вол-ной утопающее в стыде, я сохранил в себе на всю свою жизнь.
   Внезапно, прервав своё повествование «граф Леопольд», схватил бокал и жадно осушил его, будто стараясь смыть с языка горечь только что сказанных слов.
   Поперхнувшись, откашлявшись, и сплюнув на пол,  он  перевёл  взгляд  на  девушку; их  глаза  встретились;
его – метавшие молнии, её – кроткие и неподвижные. А когда, его орлиный взор, переместился на  стоявшего  у дверей, молодая служанка, подбежала к нему, и проговорила:
   – Графу необходимо отдохнуть! Пойдёмте, я покажу вам, где вы можете принять душ.
   Это предложение так обрадовало гостя, что он готов  был  запрыгать  на  месте,  словно  ребёнок,  которому предложили прогулку в парке аттракционов. Более того – схватить  девушку  в  объятия,  и  станцевать  с  ней вальс, кружа по просторам этого дворца.
   «Граф Леопольд» тем временем, сидел, уткнувшись сосредоточенным взглядом в  тарелку,  как  мясо,  пережёвывая какие-то свои мысли, витавшие в его безумной голове. На находящихся в гостиной, он уже  не  обращал внимания, словно, их здесь не было.
   Впрочем, они уже пересекли зал, и вошли в те дальние двери, за которыми, справа, находилась ванная.
   Она оказалась такой же уютной и просторной; с огромной душевой кабиной, куда запросто могли вместиться пять человек, и санузлом, расположенным напротив. А между ними, на выложенной белым кафелем стене, громоздилось во весь человеческий рост зеркало.
   – Прошу вас, – произнесла девушка, приглашая гостя войти в тот удивительный мир чистоты и уюта,  в  ко-тором он с нетерпением жаждал, наконец-то, смыть с себя грязь и усталость подходившего к концу дня.
   – Здесь, в ящике, вы найдёте чистые вещи. Оставьте ваш костюм – я постираю его.
   – Ну, что вы, мисс, не стоит беспокоиться, – произнёс он, чувствуя всем телом то трепетное влечение, которое притягивало к себе это нежное юное создание.
   – Это правда, что рассказывал ваш… Этот человек? – спросил он, уже собравшуюся уходить девушку. Слов «ваш отец», он не смог произнести; они так и застряли у него на языке, как заноза.
   – Иногда, приняв лишнее, граф изволит шутить – обернувшись через плечо, произнесла  девушка,  и  посту-кивая каблучками, вышла.
   Он остался один на один со своим отражением в зеркале, в которое всматривался с таким вниманием,  слов-но впервые увидел того, на кого смотрел. Из зеркальной громады, на него смотрел среднего роста,  худой  человек, на вид лет сорока пяти (хотя на самом деле, ему только исполнилось  тридцать  пять),  в  грязном,  мок-ром костюме. Узкое, бледное лицо, было таким  же  грязным; недавно  начавшие  отрастать  волосы,  торчали «ёжиком» на маленькой голове со впалыми  щеками, острыми скулами,  маленькими  воспалёнными  глазами, тонким, с едва заметной горбинкой носом и потрескавшимися губами. На левой  скуле,  был  хорошо  заметен кривой шрам, от ножевой раны, полученной «в пьяной» драке, когда в баре схватился с заезжими  батраками, решившими отметить окончание сезона. Тонкую шею с острым кадыком, натирал ворот  прилипшей  к  влажному телу рубашки.
   Быстро раздевшись, он бросил одежду в металлический ящик,  предназначенный  для  грязного  белья,  а  из соседнего вытащил чистую, предложенную молодой служанкой. И вошёл в кабинку. Пустив воду,  подставил лицо под приятно защекотавшую его мягкую  струю,  и  принялся  наслаждаться  долгожданным  теплом.  Он долго и тщательно тёр ладонями своё уставшее тело, согревая его.
   Вдоволь насладившись живительной влагой, и чувствуя пролившуюся  приятной  волной  бодрость,  он  вы-шел из кабинки, ступая босыми ступнями по кафельной прохладе пола; снял полотенце, висевшее  на  вделан-ном в стену крючке, и, не торопясь вытерся, млея от мягкости шёлковой материи. А  после,  повесив  влажное полотенце обратно, встал возле зеркала, рассматривая своё обнажённое тело. В этот момент,  перед  его  мыс-ленным  взором,  предстала  очаровательная  дочка  хозяина; этот  её  соблазнительный  «костюм  служанки»,  с белоснежным передником и чепчиком на макушке. Это возбудило его; он почувствовал, как  плоть  приятно напряглась. «Правда, что она его дочь? А может это часть игры, которую он затеял со  мной?», – подумал  он, и сжал в кулаке торчавший в возбуждении член. Мысленно наслаждаясь девушкой, он довёл себя до  оргазма, «спуская последствия» в белоснежное нутро унитаза.
   Надев рубашку и брюки, которые висели на нём как наряд Пьеро, бодрый и посвежевший, он вернулся в гостиную.
   Когда он вошёл, «мизансцена изменилась»: «действующие лица» теперь разместились на диване, справа  от дверей, где сейчас стоял он. Хозяин сидел с развёрнутой в руках газетой и толстой сигарой в зубах. Свой  графский наряд, он сменил на халат, расшитый золотыми узорами, в котором выглядел ещё  массивнее  и  зловеще. Девушка сидела на полу, держа маленькую головку, с раскинутыми на плечах волосами,  на  его  мощных коленях. Теперь, её хрупкое тело едва скрывала короткая шёлковая сорочка;  из узкого  разреза  выглядывали две маленькие груди; подол, задравшийся до самых бёдер, соблазнительно открывал кругленькую попку в белых кружевных трусиках. Бывший граф, попыхивая сигарой, время от времени поглаживал девушку по  голове, отчего та, как преданная своему хозяину домашняя кошечка, нежно мурлыкала.
   Чтобы как-то привлечь к себе внимание «влюблённой пары», он кашлянул.
   Сидевший на диване, опустил газету и вскинул голову.
   – Простите, если помешал, – произнёс гость, бросая вожделенные взгляды на полуобнажённое  тело  девушки, снова почувствовав возбуждение.
   Хозяин дома молчал; он смотрел на него так, будто видел впервые. Гостя «тонувшего» в  широкой  рубашке и штанах хозяина, это даже смутило.
   – Эт-то ещё кто такой? – наконец произнёс «бывший граф Леопольд».
   Девушка тоже подняла голову, и уставилась на него взглядом, не менее удивлённым; она  отлично  справлялась со своей ролью, и была так убедительна, что хоть сейчас выдвигай на золотую статуэтку.
   – Я спрашиваю – кто это такой? – продолжал буянить неутомимый хозяин, буравя гостя своим не на  шутку воспламенившимся взглядом.
    На какое-то мгновение, ему даже показалось, что по ошибке, он вошёл не в то помещение,  и  нарушил  по-кой мирно отдыхавшей после трудового дня, семейной пары. Но, тут же сообразил, что  это  являлось  частью игры, предложенной богатым на фантазии, эксцентричным мизантропом. Видимо, из  роли  жестокого  графа, он перевоплотился в ревнивого мужа молоденькой жены. Он так же сообразил, что в  этой  части  пьесы,  ему отведена роль любовника. С одной стороны, его позабавила эта новая предложенная ему роль, но в то же время, и, напугала – он не знал на чём основывался сценарий «постановки», и был вынужден  «играть  вслепую». Что называется – импровизировать.
   – Милый, клянусь, я не знаю, кто этот человек, – продолжая сидеть у ног ревнивца, на брошенной возле  дивана подушке, произнесла девушка, покрываясь тенью смущения и страха.
   – Любовник! Это твой любовник, мерзкая шлюха! – вскочив с дивана, прокричал «ревнивый муж».
   Тень от его могучего тела, когда он поднялся на ноги, как чёрным саваном накрыла  их  обоих.  Он  впервые увидел его во весь рост, и испытал  страх  не  меньший,  чем  девушка,  которая  тоже  вскочила,  и  теперь  её тоненький стан кружил возле гиганта. Она казалась бабочкой, летающей перед носорогом.
   – Отвечай же… это твой любовник, шлюха? – гремел ревнивец, сжимая свои кулаки-кувалды.
   – Нет, нет… я не знаю его, клянусь! – изливаясь в слёзных уверениях, лепетала  бедняжка,  пытаясь  тоненькими ручками дотянуться до груди безумца, и заключить его в объятия, доказывая свою любовь  и  преданность.
   Безумный сатир, схватил её за волосы и с силой оттолкнул; девушка полетела на пол, ударившись  подбородком о каменное покрытие. После чего, он принялся  бить и пинать ногами, обутыми в чёрные ботинки с поднятыми кверху носами,  её  хрупкое  обнажённое  тело,  которое  она  тщетно  пыталась  защитить; прикрывая своими маленькими ручками. Собаки, лежавшие возле камина, вскочили, навострив уши, и ожидая  команды. Но её, к счастью, не последовало.
   Девушка кричала, визжала, умоляла, но злодей не слышал её, продолжая, словно тесто, мять её тело.
   – Ну ладно, достаточно! Это уже слишком! – наконец вмешался  пришедший  в  себя  «любовник». – Вы  уж явно переигрываете!
   От дверей, где он в этот момент находился, путаясь в висевшей на нём как тряпки,  одежде,  он  подбежал  к великану, но, в тот же миг был остановлен взмахом ладони, пальцы  которой,  как  гвозди,  воткнулись  ему  в грудь. Этого оказалось достаточно, чтобы «обезвредить» его; он  согнулся  от  пронзившей  его  грудь  острой боли и зашёлся в кашле. А палач тем временем, продолжал свершать свою казнь над невинной жертвой.
   Но и «любовник» не отступил; натянув плотнее свой балахон, он разбежался,  и  ткнулся макушкой  в  нижнюю часть громадного тела. Но и это не сдвинуло великана с места: рыча, он обхватил громадной рукой шею боднувшего его, стиснув её в изгибе, и, крутанув, откинул его прочь. Бедняга отлетел к тем дверям,  что  вели в прихожую.
   – Сейчас, мерзкая тварь, ты увидишь, что я сделаю с  твоим  любовником, – отвешивая  девушке  очередной щедрый пинок, прокричал зверь, и, стуча увесистыми каблуками по полу, выбежал в дверь, из которой недавно вышел «любовник».
   Когда ревнивец скрылся, он подбежал к лежавшей на полу девушке, и положив ладонь на затылок,  приподнял её маленькую головку.
   – Вы в порядке? – спросил он, глядя в её холодное,  каменное  лицо,  которое,  не  выражало  ничего,  кроме страха и ненависти, сочившихся как кровь, изо всех его пор.
   Он увидел, как её губы скривились в ухмылке; результат ли это побоев, или так  она  отвечает  на  заданный им вопрос?
   – Бегите же… иначе он вас убьёт, – прохрипела девушка, и, дотронувшись до  кармана  рубашки,  что  была надета на нём, что-то вложила внутрь. Но что, он не  обратил  внимания; сейчас,  в  связи  с  разыгравшейся  в этой гостиной «драмы», ему было не до этого.
   «Иначе он вас убьёт», – эхом пронеслось у него в голове, отчего тело пронзила холодная испарина.
   Махнув головой, девушка сбросила его руку, вскочила, и, оправляя сбитую до  талии  сорочку,  выбежала  в двери, за которыми только что скрылся её «ревнивый муж».
   Её слова заставили его серьёзно задуматься; а если это не шутка? – как он представлял.  Если,  этот  человек действительно сумасшедший? А если так…
   Но прежде чем покинуть этот адский дом, он сунул руку в широкий карман рубашки, и  извлёк  из  него  то, что сунула ему девушка; это был сложенный вдвое листок, вырванный из блокнота; развернув его, он  прочитал выведенное посередине имя: А л и н а  Х а р п е р. Это имя ни о чём ему не говорило. И тем не  менее, оно что-то значило. Не её же это имя; хотя, она не представлялась, и хозяин, обращаясь к  ней,  не  называл  её  по имени.
   Решая не терять больше времени в догадках, он свернул листок и положил его  обратно  в  карман.  Главное сейчас – бежать отсюда! И как можно скорее!
   О девушке он уже не беспокоился, потому что понял – эти двое,  друг друга стоили.
   Поднявшись на ноги, он бросился к дверям, что вели в прихожую. Собаки вновь навострили уши.  Положив холодную ладонь на матовое стекло двери, он с силой толкнул её – дверь не подалась. То же самое, он проделал со второй. Результат был тот же. Двери оказались запертыми, явив собой не спасение, а ловушку.
   Рыча, словно загнанный зверь, он подбежал к окну, и  распахнул  его; в  лицо  тут  же  ударил  порыв  ветра, сопровождаемый дождём, который по-прежнему не стихал. То, что он затем увидел,  заставило  его  взвыть  с ещё большей силой; спасительный выход преграждала железная решётка; её  толстые  металлические  прутья, были плотно приварены со всех сторон оконного проёма. В отчаянии стукнув по ней кулаком и снова  закрыв окно, он повернулся, и принялся бешеным от страха взглядом обводить  огромное  пространство,  в  котором, оказался пленником, в поисках места, где можно было бы укрыться.
   Послышались шаги и голоса, раздавшиеся из дальних дверей. Через мгновение, обе двери раскрылись,  впуская в гостиную двоих – огромного, как медведь, мужчину, и едва достающую ему до груди, девушку.
   На мужчине, была длинная, просторно сидевшая на его упитанном теле судейская мантия  с  угловатой  ша-почкой, из под которой, словно змеи, свисали кудри белого парика; подмышкой, он сжимал синюю пластиковую папку. Девушка так же была в длинной, до самого пола накидке, и такой же шапочке, только без  парика.
Пройдя на середину гостиной, она поставила возле камина, напротив длинного стола, деревянную трибуну, за которую, в зале суда становятся дающие показания свидетели.
   Находившийся в это время около окна, гость, смотрел на вошедших окоченевшим в страхе взглядом, постепенно проходившим, когда он понял, что пьеса, в которой он был вынужден принимать участие, переходит  к другому действию. Но, всё равно, чувствовал холодное волнение, беспощадно пронзавшее его тело.
   Он стал медленно отходить от окна, и боком пятится к дверям, в которые вошёл из  тёмной  прихожей  пару часов назад.
   – Подсудимый, займите своё место! – прогремел голос «судьи», вместе  с  девушкой,  расположившегося  за длинным столом; лицом к камину, и спиной к окну, через которое только что попытался сбежать  гость,  а  теперь, по сюжету предложенной ему игры, ставший – «подсудимым».
   Послушной марионеткой, он подошёл к кафедре, и встал за ней, уперев ладони о край деревянного настила, чувствуя спиной, шедшее от камина тепло. Собаки, дремавшие на коврике, уже не обращали  на  него  внимания.
   – Назовите ваше имя, фамилию, возраст и  род  занятий, – проговорил  «судья»,  перебирая  выложенные  из папки бумаги, и сейчас, копошился в них взглядом, словно червь в навозе.
   – Майкл Николс. Тридцать пять лет. Род занятий… – отчеканил «подсудимый» заученной фразой, и  неожиданно замолчал, замявшись на последнем вопросе.
   – Ваш род занятий? – снова подал голос «судья».
   – Я… я… в данный мо…
   – Вы учитель, – «подсказал» «судья – преподавали в Йоркшире, в закрытой школе для девочек.
   – Да, всё так, – согласился стоявший за трибуной, заметно расслабляясь.
   – Отвечайте; «да, Ваша честь! – кинула поправку сидевшая по правую руку от «судьи», девушка; уже  более громким и уверенным голосом, чем прежде, когда она исполняла роль служанки, а затем неверной жены,  при этом блеснув огромным перстнем, красовавшимся на безымянном пальчике левой руки.
   – Да, Ваша честь, – повторил он и, сжав губы, сумел подавить едва не вырвавшийся смешок; эта часть представления ему даже нравилась, хотя, и испытывал волнение от того, что последует дальше.
   От этого человека, уже надевшего судейскую мантию, можно было ожидать всё что угодно. Он мог обвинить его в любом преступлении, и вынести приговор – вплоть до смертной казни, и лично привести её  в  исполнение, а девушка, с кроткой улыбочкой на миловидном личике, усердно ассистировала бы ему. Он нисколько не удивился бы, скажи ему, что на втором этаже в одной из комнат находится электрический стул, или «практичное сооружение» доктора Гильотена.
   – Четырнадцатого июля, сего года, – начал «судья», не поднимая глаз от бумаг. – Вы  подкупили  директора школы, где преподавали, и, уговорив вашу ученицу – юную Маргарет Кармайкл совершить побег, увезли её в Мексику. Там, вы поселились в одной из гостиниц, и прожили две  недели,  говоря  всем,  что  девочка – ваша дочь. На самом же деле, она была жертвой ваших извращённых желаний; будучи её преподавателем, вы раст-лили бедняжку… И неизвестно, чем бы всё кончилось, если бы добропорядочные  постояльцы  гостиницы  не заподозрили «неладное», и не обратились бы в полицию. В результате чего, вы и были разоблачены.
   «Ничего себе обороты, – подумал стоявший за  трибуной.  Я  недооценил  этого  человека; теперь   я – педофил – растлитель малолетних девочек. Вот какова моя роль на этот раз. Незваный гость… Любовник… Педофил… что-то будет дальше».
   В душе он усмехался. Хотя, ничего смешного тут не было; «судья» излагал «факты» тоном человека,  знающего, что он говорит. Так, словно это было в реальной жизни. Жизни того, кто стоял сейчас  лицом  к  лицу  с «судившим» его.
   – Подсудимый, вы подтверждаете выше изложенное? – спросил «судья», направив на него свой цепкий  взгляд.
   – Ммм, интересные обвинения… – задумчиво произнёс тот, к кому обращался вопрос.
   – Говорите: «да, Ваша честь!» – снова поправила девушка –  видимо она исполняла роль секретаря суда.
   – Имеются ли у суда доказательства моих… моих… извращённых желаний, в  отношении  упомянутой  особы? – произнёс «подсудимый» поразившись «точности», с которой сформулировал заданный вопрос, будто  и правда, уже считая себя виновным в том нелепом обвинении, которое «избрал» для него великий лицедей.
   И если бы справа от него, сидели присяжные-заседатели, а у дверей стоял  дежурный-полицейский,  впускающий в зал вызываемых свидетелей, то он, сам, без «посторонней помощи», положил  бы  голову  на  плаху – на столько реально всё это выглядело.
   – В номере гостиницы, где вы проживали, были  обнаружены  вещи,  подтвердившие  догадки  постояльцев. Более того, в вашей городской квартире, во время обыска, полиция нашла множество фотоснимков, с  изображёнными на них несовершеннолетними девочками; в обнажённом и полуобнажённом виде, – трактуемое «судьёй», не давало оснований оспаривать эти дьявольски выстроенные факты, державшиеся на прочном  фундаменте, которым являлся не терпящий возражений,  убеждающий  в  истине,  голос  обвинителя; он  не  просто инкриминировал «преступление», он его – подтверждал.
   Стоявший «на месте подсудимого», поражался, как точно, этот доморощенный судья выговаривает  «судейские реплики», будто сам в прошлом, вёл процессы, а теперь, будучи на пенсии, «играет в суд».
   – А что за вещи, были обнаружены в гостинице? – спросил «подсудимый» будничным тоном.
   Он уже не использовал ту формулировку, принятую во время судебного разбирательства «реального мира». Как и не обращался к сидевшему за столом – «Ваша честь»; надо было выходить из игры, иначе, это и  вправду может повлечь за собой последствия. Его, или приговорят к «тюремному заключению», которое, он возможно будет «отбывать» в каком-нибудь подвале этого громадного особняка, или, к «смертной  казни»; расстреляв во дворе, рядом с декоративным кустарником. Благо – место пустынное, никто не услышит, и ни о чём не узнает. И это станет ещё одним преступлением, которое  сохранит  вечность,  в  своих  потайных  недрах,  для своих потомков. Которые, в поисках клада, откопают не сундук, полный золотых  монет,  а  его  потемневшие от сырости кости. Он вдруг поймал себя на мысли, что уже не впервые, за истёкшие десять минут,  пока  длился этот спектакль, думает о том, какие последствия всё это может иметь. «Чиновник, который  не  убивает,  а казнит, который, когда-нибудь за своё палачество станет получать пенсию  и  тихо,  как  насосавшийся  крови паук, угаснет в своей постели…» –  вспомнил он цитату из рассказа «Судья и его палач»  Фридриха  Дюрренматта, которую можно было смело отнести и к этому «чиновнику», развалившемуся в мягком кресле  в  своём шутовском колпаке и мантии, и заручившись  дикой  фантазией,  решающего  его  судьбу – вынося  ему  свой смертный приговор. Ибо, наше бесчестное время, которое убийц делает  государственными  мужами,  а  пала-чей – судьями, вынуждает правых умирать смертью преступников!
   – В гостинице, где вы насильно удерживали  юную  мисс  Кармайкл, – тем  временем  продолжал  «судья» – было найдено бельё, которое девочки её возраста ещё не  носят; кроме  того – верхняя  одежда,  представляющая собой «традиционный стиль» так называемых «игр для взрослых». А во время  медицинского  обследования, во влагалище девочки была обнаружена сперма,  соответствующая  той,  которую  вы  «сдавали»,  следуя требуемым правилам расследования.
   Да, этого было вполне достаточно, чтобы упечь его на двадцать пять лет тюремной каторги.  Страшные  обвинения, подкреплённые неоспоримыми  «фактами»,  «высосанные»  из  больного  воображения  зловещего  в своём величии судьи, заставили его испытать то, чего он не  испытывал  в  реальной  жизни,  следуя  по  тому пути, который он выбрал для себя.
   В глазах игравшего роль судьи, читалась истина, а не азарт,  что  было  бы  естественно.  Это,  как  если  бы, разыгрывая сцену дуэли, он зарядил свой пистолет настоящими патронами. Даже, это его официальное  обращение на «вы» (хотя, до этого, он обращался к нему фамильярно на «ты»), разделяло  их  социальный  статус: где один был палачом, а другой – его жертвой; «взыскивая долги, я не делаю  послаблений» – а  он,  был  дол-жен, этому жестокому хозяину – за оказанное ему «гостеприимство».
   – Ответьте, подсудимый, у вас уже был «опыт» с вашими несовершеннолетними ученицами. Вспомните  ту, которую вы растлили, когда только поступили на преподавательскую должность.  Как  её  звали? – выстрели-вал «судья» своими нелепыми обвинениями.
   Да, как же её звали? Какое имя надо произнести, чтобы удовлетворить томившегося в ожидании  вершителя его судьбы? И в то же время, не спровоцировать себя. Как назло, ни одно имя не приходило ему в голову.  Ни имена знакомых, ни случайно услышанные, ни прочитанные в книгах, которые за последний год, он «проглотил» неимоверное количество – не оседали в его мозгу.
   И тут, он вспомнил записку, вложенную в его карман девушкой, и то, таинственное имя.
   – Так как же её звали? – торопил «судья».
   – Алина Харпер! – это имя вырвалось из его уст как выпущенная в противника пуля – ответный выстрел сопровождающий дуэль.
   «Судья» вздрогнул – будто пуля попала в  цель: его  упитанное  и  моложавое  от  беззаботной  жизни  лицо, заметно побледнело, даже осунулось, насколько мог судить  «подсудимый»,  смотревший  на  него  со  своего места. Таинственное имя – Алина Харпер, как выступивший в пользу подсудимого свидетель, сняло все обвинения «наложенные» на него «трудолюбивым судьёй».
   Действие подходило к своему завершающему этапу; вот-вот, должен был опуститься занавес, он уже  видел его перед своим мысленным взором, глядя в остановившиеся глаза «судьи», ожидавшего  краха  своей  власти и величия; вершителя чужих судеб поглотила пучина того зла, тех преступлений, которые он  воздвиг  вокруг себя, как египетские пирамиды, став их полноправным властелином.
   Но, как известно, на смену одного зла, приходит другое…
   Пока «судья» медленно, подрагивающими руками, складывал в папку листки своего сценария, а после, беря девушку под руку, выходил из-за стола, он наблюдал его поражение, уже сам, становясь его палачом.
   Двое, стуча каблуками по кафелю, звук которых разносился по всему помещению, скрываясь в  недрах  пот-толка, прошли к дальним дверям, провожаемые  его  пристальным  взглядом –  перескакивающим с одного на другого.
   – Можно привыкнуть и к тому, к чему испытываешь презрение… Но тогда самое время умереть… – уже находясь в дверях, произнёс бывший судья, держа толстую ладонь на тоненькой талии своей ассистентки.
   И, словно отрезая дверью дальнейший разговор, он закрыл её за собой.
   Он снова остался один в просторном великолепии гостиной, уже не испытывая того страха, который владел им, схватив в свои цепкие тиски, до появления «судьи», и не отпускал во время импровизированного  процесса, с его нелепостью и абсурдом. Сейчас он даже жалел, что всё так быстро закончилось, и он не успел  насладиться крахом, возведённого преступным сознанием, величия и жестокости.
   Он продолжал стоять за деревянной кафедрой, наслаждаясь теплом из камина, приятно ласкавшим его  спи-ну, в ожидании следующего действия.
   Прошло десять минут: в гостиной никто больше не появился – о  нём,  как  будто  забыли,  или  хозяин,  уже отошёл ко сну, предоставляя ему право распоряжаться его домом, блуждая в темноте своего сознания,  «пере-варивающего» события прошедшего вечера.
   Он медленно, путаясь в не по размеру надетой на себя одежде, подошёл к столу, где всё ещё стояли тарелки с дышавшими аппетитным ароматом яствами и бутылки  с  вином.  Не  пользуясь  столовыми  приборами,  он хватал всё, что попадалось в руки, и запихивал в рот, усердно работая онемевшими  от  голода  челюстями,  и запивая вином, которое хлестал прямо из горла,  заливая  одежду.  Почуяв  запах  мяса,  собаки  поднялись  во весь рост, и, подняв носы, водили ими в воздухе. Чувствуя жалость, к этим голодным созданиям, попавшим в руки жестокого хозяина, он принялся бросать им недоеденные куски, которые они хватали на лету, не сходя с места.
   – То-то же, друзья мои, разорим немного графа Леопольда Бургунского… или, как  его  там!.. – говорил  он, посылая псам щедрые дары с барского стола.
   Сытый ужин осел тяжестью у него в желудке: то ли от принятого изобилия, то ли от того, что с утра ничего не ел. Впрочем, за последний год, это был его лучший ужин; как вознаграждение  за  всё,  что  ему  пришлось пережить в этом доме. Он подумал о прелестной «ассистентке судьи», которой был к  лицу  и  этот  её  судейский наряд. Как бы ему хотелось «иметь её на десерт» в тёплой кровати с чистыми  простынями,  под  шёлковым одеялом. И только подумав об этом, он почувствовал, как его уставшее за день тело, жаждет сна.
   За окном чёрным взглядом смотрела ночь: дождь по-прежнему не  прекращался.  Он  слышал,  как  тяжёлые капли барабанят по подоконнику, а ветер, аккомпанируя им, посылает свою «с ног сшибаемую мелодию».
   Вытерев лоснящиеся жиром губы и руки,  воспользовавшись  вместо  тряпки  подолом  рубахи,  достающей ему почти до колен, он прошёл к дверям, за которыми скрылись «судья» и  его  молоденькая  ассистентка: потянув на себя матовое стекло двери, он осторожно,  стараясь  не  издавать  лишнего  шума,  ступил  на  порог, снова оказавшись в коридоре, где справа от него находилась ванная,  а  слева – лестница,  ведущая  на  второй этаж. Подойдя к ней, он начал медленно подниматься наверх, держась за деревянные перила, всё время  прислушиваясь. Но, кроме биения своего сердца, он ничего больше  не  слышал; шаги  скрывала  мягкая  ковровая дорожка красного цвета.
   Пройдя лестницу, он вышел на площадку, ведущую в коридор, где располагались комнаты – по  три  с  каждой стороны.
   Стоя в коридоре, он принялся разглядывать двери комнат, пытаясь угадать, какая из них принадлежит хозяину, а какая – девушке. Если он не обманул, и она действительно его дочь. Хотя,  он  нисколько  не  удивился бы, узнай, что этот мизантроп спит со своей собственной дочерью – уж больно развращённый ум у  этого  человека. Сейчас, в этом пустынном коридоре, он казался себе вором, забравшимся в чужой  дом,  и  теперь  решающим, с какой комнаты начать. И вдруг, до его слуха донеслись глухие  хлопки,  то  стихающие,  то  появляющиеся вновь: будто кто-то бьёт ладонью об ладонь.  Медленно  идя  на  эти  звуки,  он  остановился  возле двери с правой стороны коридора. Между ней, на значительном друг от друга расстоянии были  ещё  две.  Та, что была в углу, вела на другую лестницу –  с неё можно было спуститься в  прихожую.  Он  приложил  ухо  к наличнику двери, из-за которой раздавались непонятные хлопки, и его охватило  любопытство: медленно,  он положил ладонь на ручку двери, и так же медленно опустил её вниз, а потом, потянул на себя – миллиметр  за миллиметром. Дверь легко подалась, словно была открыта специально для него.  Заглядывая  в  открывшуюся перед ним щель, в которую смело могла войти его голова, он  увидел   стоявшего  посреди  комнаты  боком  к двери, огромного человека с торчавшими «ёжиком» волосами на большой голове. На нём были – просторный жилет, кожаные штаны и чёрные сапоги ниже колен. Рядом с ним, лицом к двери, стояла на коленях девушка, обхватив обеими руками его  громадную  ногу; задранная  по  пояс  сорочка  открывала  её  обнажённое  тело. Сжимая в руке тонкую плётку, мужчина методично, раз за разом опускал её на маленькие ягодицы юной прелестницы, «обжигая» её нежную плоть. Хотя, он и не  был  сторонником  таких  игр,  но  эта,  развернувшаяся перед его взором сцена, возбудила его. Он даже приоткрыл дверь  ещё  шире,  чтобы  лучше  насладиться  той игрой, которую в очередной раз предоставили ему эти двое.  Девушка  не  сопротивлялась  и  не  издавала  ни единого звука, стойко перенося горячие поцелуи зловещей плётки. А он, с каждым разом, усиливал удары, не давая передышки ни себе, ни ей. И словно почувствовав его присутствие, она  медленно  подняла  голову  и… улыбнулась. Застигнутый врасплох, он резко откинул голову назад, и закрыл дверь.
   «Отец наказывает свою дочь, – сделал он вывод из только что  увиденного. Ну что ж, по  крайней  мере,  это естественно».
   После того идиотизма, свидетелем которого он оказался прибывая в этом доме, его уже ничто не могло уди-вить. И эта сцена, за дверью, до сих пор продолжающаяся, казалась ему детской  забавой,  в  которую  играют дети, изображая «строгих родителей и непослушных детей».
   Отойдя от этой злополучной двери, он прошёл в глубь коридора, решая  занять  комнату,  что  находилась  в углу слева – чтобы быть подальше от своих развратных хозяев. Подойдя к двери, выбранной комнаты, он  от-крыл её. На этот раз, он не ошибся в выборе: комната оказалась просторной и уютной; с большим окном, кроватью, столиком у изголовья, письменным столом и даже, камином. Правда, сейчас он не  был  растоплен,  но всё равно, комната хранила тепло, не смотря на завывающий за  окном  ветер.  На  столе,  помимо  городского телефона, стопки бумаг и чернильницы; стояла пепельница с лежащей рядом  початой пачкой  сигарет.  Сигареты – это то, что сейчас ему было необходимо, с самого утра, когда попал под дождь, он  чувствовал  страшное желание затянуться.
   Прикурив, он с  наслаждением  сделал  три  глубокие  затяжки,  чувствуя  лёгкое  головокружение,   которое вскоре прошло. Он старался ни о чём не думать, растворяя мысли в сигаретном дыму, наполняя  им  комнату. Сейчас, надо было выспаться.
   Раздавив окурок выкуренной до самого фильтра сигареты в хрустальной пепельнице, он расстегнул  рубашку и, придерживая свисавшие в талии штаны, подошёл к кровати. Опустив своё измученное за день тело  в  её мягкие объятия, он мгновенно провалился в сон.
   Его разбудил настойчивый стук в дверь. Не прекратившийся до тех пор, пока он не встал с  кровати,  не  по-дошёл к двери и не открыл её.
   На пороге стояла девушка: та самая, чью порку, он созерцал минувшей  ночью.  На  ней  по-прежнему  была короткая шёлковая сорочка.
   – Мистер Николс… Гарольд… он… мне кажется… – лепетала  девушка,  всматриваясь  в  него  испуганным взглядом.
   – Гарольд?
   – Мой… мой… Хозяин дома, – пояснила девушка, путаясь в словах – то ли от волнения, то ли от страха.
   – Что с ним? – спросил он, пытаясь прийти в себя после столь короткого сна, так не кстати прерванного.
   – Он… мне кажется, у него случился сердечный приступ, – произнесла стоявшая на пороге, источая страх  и влагу, из своих выразительных, голубых глазок.
   Протиснувшись между закрывающей выход девушки, он вышел в коридор и подошёл к настежь  раскрытой двери спальни хозяина. Девушка семенила сзади.
   Заглянув в комнату, он увидел вытянувшегося во весь рост на кровати «недавнего судью», а до этого  «грозного графа» и «ревнивого мужа». На этот раз, на нём снова был широкий халат, а громадные  ступни  скрывали чёрные ботинки с загнутыми кверху носами. Голова была откинута на подушку, прочно придавленную его мощным затылком; в смотревших в потолок вытаращенных глазах, читались удивление и  ужас; раскиданные в сторону руки крепко сжимали мягкое одеяло. А из навсегда остановившейся груди, торчала  золотая  рукоятка кинжала, зазубренное лезвие которого почти полностью вошло в некогда живую плоть.
   – Мне кажется, он не дышит, – произнесла девушка с  порога,  глядя  безразличным  взглядом  на  подошедшего к кровати.
   Этим вопросом, она, то ли издевалась над ним, то ли ужас произошедшего, лишил её рассудка.
   – С таким-то кинжалом в груди! – усмехнулся он, оглядывая мёртвое  тело. – Удачная  у  тебя  была  охота – такого кабана завалить!
   Ступая босыми ногами по ковру, она подошла к нему и встала сзади, положив обе руки на  его  чуть  подрагивающие плечи. Он почувствовал исходивший от её тела нежный запах молодости, мешавшийся со  страхом и отчаянием. Глянув через плечо, он снова увидел перстень, зловеще поблёскивающий на её  безымянном  пальце, таком тонком что, махни она рукой, и он тут же свалится. Затем, он перевёл взгляд на  стол,  где  увидел два бокала – один был пустой, а дно другого ещё хранила красная, как кровь, жидкость.
   – Что теперь собираешься делать? – спросил он, отходя от девушки.
   Обе её руки, как сорванные с дерева ветви, упали вниз. А он тем временем, подошёл к столу: снял пробку  с бутылки, осторожно приложил горлышко к носу и втянул кисловатый запах того, что в ней находилось.  Пить не стал – завинтив пробку обратно, он вернул бутылку на стол.
   – Хотите выпить? – спросила девушка, наблюдая за его действиями, при этом заданный ей вопрос, она оста-вила без ответа.
   – Спасибо, обойдусь! – сказал он и сел на диван, стоявший в углу напротив кровати.
   Утопая в его мягкости, он извлёк из кармана взятую в комнате пачку, достал сигарету, прикурил, и затянувшись, облокотился затылком о мягкую спинку, пуская клубы дыма в  белоснежный  настил  потолка.  Некоторое время он с наслаждением курил, закрыв глаза, решая, как быть  дальше; с  тяжёлым  трупом,  коченевшим на кровати, и той малышкой, чей взгляд источал страх и безумие. «Не безумна ли и  она,  так  же  как  её…» –  подумал он и запнулся – ведь он до сих пор не знал, кем приходился ей тот человек, игры которого теперь за-кончились. Сидя с закрытыми глазами, он уловил шелест  её  сорочки; девушка  пересекла  комнату  и  села  в кресло, что находилось напротив дивана, где сидел он. Их разделяло друг от друга пять шагов.
   Комната тонула в молчании. Находившиеся в ней не торопились нарушить его, каждый думая о своём. Кроме мертвеца, который всласть наигравшись минувшим  вечером,  наконец  обрёл  вечный  покой.  Тишину  не нарушали и дождь с ветром, давно уже прекратившиеся; будто не желавшие тревожить покой хозяина  почившего в вечном безмолвии. Где-то он теперь будет играть в свои дьявольские игры.
   – Ну, рассказывай, что это за представления вы разыгрывали передо  мной? – наконец  спросил  он  приподняв голову и приняв сидячее положение: опираясь о спинку дивана, закинув ногу на ногу и разметав  руки  по обе стороны кожаного настила. Окурок он затушил в пепельнице, установленной на подлокотнике.
   – Это всё он, со своими безумными забавами, – подала девушка голос со своего места.
   Она сидела, поставив локоть правой руки на подлокотник кресла, опираясь в щёку  маленьким  кулачком,  и блуждала взглядом по потолку и стенам, иногда останавливаясь на нём. На мёртвое тело старалась не смотреть, специально отвернув от него голову.
   – Да и ты не отставала! – усмехнувшись, заметил он. – А как  убедительно  ты  разыгрывала  служанку, этот твой костюмчик… А дурацкая улыбочка под плёткой… За что ты его убила? – не удовлетворил тайные желания непослушной девочки?
   – Он получил то, что заслуживал! – произнесла девушка  холодным  тоном,  не  меняя  своего  положения  в кресле.
   – Нисколько в этом не сомневаюсь! – ответил он, и добавил, бросая на неё хитрый,  прищуренный  взгляд. – Не только убить, но ещё и хорошо это спланировать – тут требуется нечеловеческая выдержка!
   – Что вы имеете в виду?
   – Тот перстенёк на пальце, я смотрю, не снимаешь даже ночью!
   – И что?
   – А то, детка, что ты оказывается хитра и коварна! Граф Леопольд, или, как там его на  самом  деле…  Гарольд? Бедняга Гарольд не подозревал, с кем на самом деле живёт под одной крышей, в домике, затерявшемся в глуши!
   – Что вы хотите этим сказать? – спросила девушка с видом  нескрываемой  ненависти  на  холодном  лице  с припухшими глазками.
   – Признайся – прежде чем заколоть зверя, ты опоила его! – развивал свою мысль сидевший на диване. – Что подсыпала – снотворное, или яд? И перстенёк всегда под рукой! В нём держишь своё зелье?
   – Вы так говорите, словно предъявляющий обвинение полицейский, или судья,  зачитывающий  приговор, – произнесла она, и маска ненависти добавила к её ещё несколько часов назад невинному личику, злобу.
   – Будь я полицейским – ты давно бы сидела «в браслетах», а твоя худенькая попка, вскоре,  ощутила  бы  не жар плётки, а твёрдость нар. А насчёт приговора, ты права – теперь моя очередь поиграть в судью.  «Отвечай-те – да, Ваша честь!» Где набралась этой пошлости? Гарольд научил?
   – Замолчите! Немедленно замолчите! – вскочив с кресла, девушка метнула на него искромётный взгляд своих голубых глаз, и снова села, как подбитая лань. Подавшись вперёд,  локтями  упираясь  на  колени,  а  ладонями обхватив лицо, продолжала: – Если бы вы знали, что этот человек вытворял со мной; как унижал и издевался… Вы бы сами воткнули в него этот нож!
   – Нисколько в этом не сомневаюсь! Были моменты, когда и я готов был вцепиться в его бычью шею.
   – Хотите узнать, что он был за человек? – спросила она, успокоившись.
   – Именно поэтому, я до сих пор и нахожусь в компании  мертвеца,  и  его  коварного  убийцы, – не  скрывая отвращения, произнёс Майкл Николс.
   – Когда моя мать вышла за него замуж, мне было 11 лет, – начала она свой рассказ. – Мы  переехали  в  этот дом, в котором жили как узники – не видя белого света и почти не общаясь с людьми. Он не  доверял  людям, презирая общество, и всё, чем оно живёт. За свою жизнь, он никому не  протянул  руки  помощи,  считая,  что каждый должен заботиться о себе сам.  Я  видела,  как  жестоко  он  обращался  с  моей  матерью: постоянные скандалы, подозрения, нелепые обвинения в измене, хотя она редко когда выходила за пределы  этого  дома – всё это тяжёлым камнем легло на мою психику. Я возненавидела  его,  и  готова  была  убить.  Однажды  (мне уже исполнилось 12), он вошёл в мою спальню (ту, которую сегодня заняли вы), и изнасиловал  меня.  И  после этого, каждую ночь приходил ко мне, заставляя испытывать страшную боль,  и  унижение.  Потом,  я  была вынуждена проводить ночи в их спальне, принимая участие в его извращённых играх. Когда  мне  исполнилось 14 – мать умерла. Она не смогла вынести его жестокости и эгоизма. Ещё не остывшее тело моей матери, он спустил в подвал, и там закопал, словно это  был  не  человек,  а  собака.  Заставив  меня  присутствовать  при этом. Своим немногочисленным знакомым, которые время от времени посещали его (чаще  всех  один  отвра-тительный судья), он говорил, что его  жена  сбежала  с  любовником.  А  меня  представлял,  как  свою  дочь. Наверное, не стоит говорить, ведь вы уже и сами догадались, что с тех пор, я стала объектом его грязных игр. Свидетелем, которых, вы сегодня были.
   Девушка замолчала: встала с кресла, из лежавшей на столе пачки вытащила  сигарету,  нервными  движениями вставила её в подрагивающие губы, щёлкнула зажигалкой, втянула пламя, и выпустив в  сторону  тонкую струйку дыма, вернулась на своё место. Скрестив ноги, придерживая рукой колено, она ничего  не  выражающим взглядом смотрела в одну точку на мягком ковре, время от времени поднося сигарету к губам,  и  нервно затягиваясь.
   Услышанное, не произвело на него никакого впечатления – он не поверил ей, посчитав, что  всё  ею  рассказанное, является частью игры, что они затеяли с ним. Убив «режиссёра», она  всё  же  решила  доиграть  роль, теперь уже, по своему собственному сценарию. Он всматривался в её миловидное личико, но не видел на нём отражения тех ужасов, о которых только что поведала ему; она выглядела просто расстроенной,  как  если  бы потеряла серёжки, которые так шли к её вечернему наряду.
   – Кто такая эта Алина Харпер? – спросил он.
   – Дочь его друга – судьи, которую он растлил, когда она гостила в этом доме. Отец  узнал  об  этом  и  завёл на него уголовное дело. Но он сумел откупиться.
   – Подбросив мне ту записку, ты решила напомнить ему о его преступлении?
   – И остановить эту дурацкую игру! Иначе, он вынес бы вам смертный приговор!
   – Я это понял! Он был так убедителен в  этой  своей  мантии.  А  трактуя  свои  обвинения – никак  у  друга-судьи нахватался… – говоря это сейчас, Майкл Николс не скрывал  своей  иронии  и  сарказма. – А  Маргарет Кармайкл, как я понимаю, тоже жертва его безумных страстей?
   – Это я, – произнесла девушка, подняв на него глаза, в которых он увидел холодный блеск, и, не  ускользнувшую от него надменную ухмылку, скривившую её губы.
   – Великий инквизитор – он обвинял меня в тех преступлениях, которые совершил сам, и за которые  его  самого надо было судить! – с восхищением в голосе, произнёс сидевший на диване.
   Девушка опять усмехнулась. В её хорошенькой головке зрел какой-то план – это было заметно  по  её  внутреннему напряжению, и по внезапно забегавшим зрачкам, расширившимися от нервного перевозбуждения.
   – Что собираешься делать? – спросил он, небрежно кивнув в сторону трупа.
   – Помогите мне, прошу вас, – сказала она, с мольбой в голосе, что снова показалось ему – наигранным.
   Она оказалась достойной ученицей своего учителя. А может, всё было наоборот, и, это  она  «сочиняла  сценарии», а он («её мучитель»), следовал им. И распластанный на кровати, он играет роль мертвеца – следуя  её задумке. И жестокий граф Леопольд, и ревнивый муж, и коварный судья, и кроткая служанка, и жертва  педофила, как и тот душещипательный рассказ – всё это её идеи. А весь этот дом – сплошной театр, где «зритель» не только наблюдает действие, но и сам принимает в нём участие. Он не удивился бы, если  бы  сейчас,  мертвец поднялся с кровати и вытащил из своей груди бутафорский нож.
   – Останьтесь со мной, – снова услышал он мольбу сидевшей напротив прелестной искусительницы.
   – Не боишься, что я займу его место? – спросил он, с точно такой же, как у неё, ухмылкой на губах.
   Она не ответила. Лишь медленно отвела от придерживавшую колено руку, устало поднялась с дивана, и по-дошла к столу. Со своего места на диване, он наблюдал за ней, не проявляя никакого  интереса – как  если  бы смотрел на находившуюся в комнате вещь.
   Она выдвинула ящик стола, опустила в его тёмное нутро руку, а когда вытащила её, краем глаза,  он  увидел зловеще блеснувший холодным металлом, пистолет, который яростно сжимала её тоненькая ручка.
   Он не успел сделать ни малейшего движения на диване, как  комнату  оглушил  выстрел,  и  вылетевшая  из глядевшего чёрным глазом дула, пуля, пронзила его, оставив у основания лба зияющую алым дырочку. И в то же мгновение, его обмякшее тело припечаталось к дивану, а голова, по мягкой спинке съехала набок.  Больше он не двигался, только из маленькой дырочки во лбу, сочилась тонкая красная струйка.
   С выражением холодной брезгливости на лице, она бросила  пистолет  обратно  в  ящик,  с  силой  толкнула  его и, словно отыграв одну сцену, возложенной на неё роли, она тут же приступила к другой…
   Если бы в комнате находилась съёмочная группа, то это могло бы выглядеть  так: «Стоп!  Снято! – крикнул бы сидевший в своём режиссёрском кресле постановщик. Оператор, сцена  выстрела  зафиксирована?  Отлично! Маргарет, детка, не устала? Тогда, закончим эпизод с комнатой… Майкл, Гарольд – вы пока  лежите – ка-мера ещё «обратится» к вам. Так, а ты Маргарет – всё внимание на  тебя, – начинай  одеваться.  Приготовились! Начали!..»
   Подойдя к шкафу, она раскрыла его; сняла с вешалки платье, бросила его на  кровать,  накрыв  им  нижнюю часть тела мертвеца, стянула через голову сорочку, обнажив своё  стройное  привлекательное  тело.  Если  бы Майкл Николс в этот момент, увидел её сзади, он был бы крайне поражён. Но не её обнажённой  кругленькой попкой (хотя, и это привлекло бы его не меньше), а тем, что эта часть её восхитительного тела, не  имела  следов от недавнего прикосновения к ней зловещей плётки; на ней  не  было,  ни  рубцов,  ни  ран,  ни покраснений – она была нежной и гладкой, как у младенца.
   Надев синее с глубоким вырезом на груди платье, подчёркивающее её  восхитительную  фигуру,  и  опоясав тонким ремешком стройную талию, она грациозно присела на корточки перед кроватью, и, сунув под неё  обе руки, вытащила небольшую квадратную сумку с длинными лямками. Бросив её на кровать, она повернулась к столу, снова раскрыла ящик, находящийся справа от  того,  где  лежал  пистолет,  взяла  расчёску и,  наклонив голову, расчесала свои чёрные, как вороново крыло волосы. При резком взмахе головы, гладкой  волной,  они легли на её прямую, с чуть выступающими лопатками спину. После, бросив расчёску в ящик, и задвинув  его, надела лежавшие возле кровати туфли на высоком каблуке, схватила сумку и пошла к выходу. На  пороге  остановилась: брошенным через плечо взглядом, полоснула по мертвецам – будто прощаясь с ними. И вышла  в коридор.
   Не закрывая дверь, она вошла в комнату, что находилась рядом.  Это  был  кабинет  хозяина,  обставленный дорогой мебелью с не менее дорогими вещами. В первую очередь, бросался в  глаза  огромный  во  всю  стену стеллаж, заставленный книгами, и  стол  из  красного  дерева – располагавшиеся  напротив  двери.  Справа  на стене, висела картина Амедео Модильяни с обнажённой натурщицей, лежавшей на диване.
   Подойдя к столу, она выдвинула кресло на колёсиках, и подкатила его к стене, где висела картина. Положив раскрытую сумку на кресло, она осторожно сняла картину, и опустила её на пол, облокотив о стену. Под  кар-тиной, прятался в деланный в стену сейф. Хозяин, видимо не  боялся  воров,  поэтому  девушке  не  пришлось тратить время на поиск шифра: она лишь взялась за круглое основание железного хранилища, и  потянула  на себя – открыв дверцу, за которой находилось четыре отделения, сплошь заставленные толстыми  пачками  зелёных банкнот. Поочерёдно снимая пачки с полок, и складывая их в сумку, она уже через три минуты опустошила весь сейф. Застегнув молнию на сумке, она набросила её на плечо и вышла из комнаты,  оставив  кресло перед открытым сейфом.
   Её движения были точны и уверенны, каждое действие хорошо продумано, словно она  готовилась  к  этому заранее, выражение лица спокойно и в меру сосредоточено.
   Спустившись на второй этаж, и войдя в гостиную, она лёгкой походкой  пересекла  помещение,  отталкивая бросившихся ей навстречу собак. Воспользовавшись ключом, который лежал под вазой  на  каминной  полке, она открыла двери и вошла в прихожую. А затем, вышла на улицу, щурясь от слепящего глаза утреннего солнца. Дождь закончился, стих и ветер – уступая тишину и лёгкую прохладу раннему утру.
   Ступая по влажному гравию, оставляя за собой шуршащие звуки шагов, она подошла к гаражу, находившемуся на торце дома, открыла дверь и вошла внутрь: подошла к чёрному «Седану», бросила на заднее  сидение сумку, и, грациозно пригнувшись, села за руль. Прежде чем  завести  машину,  она достала  из  бардачка  тёмные очки, одела их, глядя в зеркальце заднего вида, завела мотор, и медленно выехала из гаража.
   Мужчину, сидевшего на верхней ступеньке крыльца, она заметила не сразу, только,  когда  поднявшись,  он пошёл на встречу выехавшей из гаража машины. А когда увидела, была  поражена  на  столько,  что,  ещё   не  подойдя, он разглядел её внезапно побледневшее лицо, и волнение в движениях,  когда  она  резко  сняв  очки  высунулась из машины, обжигая его взглядом своих голубых глаз.
   – Доброе утро, мисс, простите, если напугал вас, – произнёс мужчина, подходя к машине. – Это ваш дом?
   – Да. Кто вы? – спросила она, выходя из машины.
   – О, простите, я не представился. Лейтенант Джордан, из Йоркширского  полицейского  управления, – ответил мужчина, вынимая свой полицейский значок, и протягивая ей – вставшей возле дверцы машины.
   – Что вы хотите? – спросила она, мельком полоснув взглядом по алюминиевому жетону.
   – Мы разыскиваем одного человека, – сказал полицейский, убирая значок, и  вынимая  из  кармана  пиджака фотоснимок. – Взгляните, возможно, вы видели его на шоссе, если ездили вчера днём в город.
   Человека, изображённого на фотографии,  она узнала  сразу – ещё  десять  минут  назад,  она  разговаривала  с ним в спальне.
   – Нет, я его не видела, – ответила она, отводя глаза от фотографии, и  переводя  их  на  стоявшего  напротив полицейского. – А что он сделал?
   – Вчера утром он совершил побег из тюрьмы, где отбывал срок за ограбление банка. Его сообщник, которого он не выдал во время следствия, организовал ему побег. Машина, на которой он скрылся, заглохла, там,  на шоссе. Вот мы и подумали – наверняка он спустился с шоссе, и заметил ваш дом. Он единственный в  округе, да и стоит на отшибе.
   Она заметила, как из-за угла дома, вышли ещё двое  мужчин: оглядываясь  по  сторонам,  они  встали  около крыльца.
   – Не пугайтесь – они со мной, – произнёс лейтенант, проследив за её взглядом, и добавил: – Вы не  возражаете, если мы осмотрим дом?
   – Вы полагаете, он проник в дом?
   – Возможно и так. Дом большой. Не исключено, что ночью, пока вы спали, он мог забраться  в  него  и  где-нибудь затаиться. Вы не откроете дверь?
   – Дверь открыта.
   Мужчина обернулся через плечо, и взмахом головы, направленным в сторону дома, подал знак своим помощникам.
   – Вы можете подождать в машине. Это не займёт много времени, – сказал лейтенант. – Да, вам лучше  остаться в машине. Я побуду с вами.
   Девушка не выказала возражений. Она смотрела, как двое вошли в дом, осторожно прикрыв за собой дверь. В этот момент, на её бледном лице читалось разочарование – появление полиции не входило в её планы.

                24 июня, 2023 г.