Питомник 3

4.
За окном автомобиля тянулись унылые, покрытые бурой пылью поля, кое-где прикрытые прозрачными лесопосадками. Слева на горизонте клубился редкий лес, справа угадывалось какое-то поселение. Сначала Легор решил, что это и есть Питомник, но навигатор автомобиля никаких поворотов не показывал, линия движения тянулась по прямой далеко вперёд, а промелькнувший указатель сообщил, что поселение носит название «Последняя станция».
«Очень креативно, - усмехнулся про себя Легор. - Главное, верно».
Станция, действительно, была последней. За ангаром, который здесь именовался вокзалом, железнодорожные пути наверняка упирались в тупик, а дальше воображение рисовало давно заросшие поля, недавние пруды, уже ставшие болотами и тот самый лес, что угадывался на горизонте. В ясный день над лесом можно было бы, наверное, рассмотреть и шпили разделительных столбов, но сейчас небо было затянуто низкими облаками, так что зрение не стоило даже напрягать.
Легор развалился на сиденье, прикрыл глаза и попытался представить длинную бетонную стену, в каждый сегмент которой, по слухам, были залиты толстые стальные листы. Вообразил узкое пространство за ней, разделённое мощными столбами с металлическими стержнями наверший и Сеть, туго натянутую между этими столбами. Говорили, что с другой стороны тоже тянется стена и, что она даже более укреплённая чем первая, поскольку, случись что, первой должна принять удар Мира-О, но Легор считал её постройку пустой тратой времени и средств. По его мнению Сети Раздела вполне хватило бы и одной, поскольку в их высокотехнологичном мире до сих пор не было придумано ничего более надёжного. Но, даже если бы и было, её хватило бы всё равно, поскольку про опасность, исходящую от Мира-О, он знал много больше любого из своих знакомых, не говоря уже о тех, кто на социальной лестнице стоял неизмеримо ниже.
В памяти почему-то всплыл мужичонка, неумело идентифицированный с енотом. Определённо местный — житель «Последней станции». Вот этот, наверняка, всё время своего существования боится одной только близости к стене, к Сети, к чужому дикому миру за ней. Небось сидит сейчас в убогом амбаре, ожидает рейсовый автобус, который привезёт его к дому в этой самой «Последней станции», и, вполне возможно, что рядом с ним уже расположились огорчённые неудачей отморозки. Стать их жертвой для мужичонки вопрос времени, но он всё равно больше чем их боится того, что существует где-то за двумя бетонными стенами и надёжнейшей Сетью; того, что никогда не видел и до чего ему не было бы дела, не живи он с постоянной мыслью о том, что только ТАМ гнездится опасность его убогому существованию.
Легор раздражённо повёл шеей. С какой стати начал вдруг об этом думать? Каждому, как говорится, своё.
Однажды, когда он был бестолково бунтующим подростком, дед по линии отца сказал ему: «Ты ещё оценишь тот счастливый билет, который вытащил при рождении», и Легор не раз и не два вспоминал это, натыкаясь по жизни на людей, которым не довелось родиться членом клана Семей Допуска. Даже самые популярные, самые обласканные всеобщей любовью, самые ловкие и умелые были в его глазах лишь милыми безделушками, не более, по сравнению с ним и его многочисленной роднёй. От мужичонки-енота всю эту человеческую мишуру отличал лишь более широкий диапазон возможностей и то, что, встретившись с ними взглядом, Легор улыбался, а не поднимал бровь.


5.
Окончательного раздела на Мир-А и Мир-О он не помнил. Зато с младенчества слышал от дедов и бабок пафосные рассказы о том, что ровно в тот день, когда его мать почувствовала родовые схватки, к столбам полетели первые вертолётные бригады, в чьи обязанности входило натягивание Сети Раздела. «Ты ровесник победы нашего мира! Ты наследник нашего дела», - твердили ему при каждом удобном и неудобном случае и, хотя надоели этим ужасно, своего-таки добились. Теперь, при каждом упоминании Сети, или чего-то ещё, что было связано с разделом, Легор чувствовал странное покалывание в затылке, словно приходил в действие некий механизм напоминания об ответственности.
Он был единственным ребёнком в своём клане. Единственным наследником состояния, положения и дел четырёх влиятельных семейств, которые когда-то соединили своих отпрысков ради продолжения рода и едва не потерпели в этом деле фиаско. Мать Легора умерла через месяц после родов в закрытой клинике, где её прятали от всеобщего презрения за то, что идея о необходимости идентификации свела её с ума. Отец оказался ненамного удачливей — он не попал в клинику, хотя душевное его состояние, особенно после смерти жены, родственников сильно настораживало. После указа «О всеобщей идентификации» потребовал для себя привилегии быть «как все» и для собственной идентификации выбрал почему-то рыбу. Многие считали, что делалось это эпатажа ради, назло семейному могуществу. Однако, отец Легора очень скоро всем доказал, что к делу отнёсся серьёзно. Добившись своего, он довёл идею до полного абсурда, ради чего упорно пытался жить в аквариуме и однажды, вполне предсказуемо, захлебнулся во сне.
«Недосмотрели, - разводил руками дед Легора по материнской линии, рассказывая ему историю рода. - За обоими не досмотрели. Хотя, с другой стороны, времена были смутные, молодым людям многое приходилось переосмысливать и принимать как должное то, к чему они не всегда были готовы. Нужно было тщательнее следить за ними в пору их юношеского максимализма, но мы были слишком заняты. Мы меняли мир и, в известном смысле, принесли своих детей в жертву времени и обстоятельствам. Однако с тобой, Легор, этого не случится, не беспокойся. Ты ровесник победы нашего мира, и в твои руки ляжет когда-то его судьба, а у нас уже есть опыт. Воспитаем».
Маленький Легор, слабо понимая смысл этих слов, не очень был рад тому, что когда-то на него обрушится груз ответственности за целый мир, поэтому тотальную опеку со стороны дедов и бабок воспринимал примерно так же, как впоследствии начал воспринимать и  обучение в специальной школе — муштра, натаскивание, подготовка к некоей туманной миссии, которая ему сто лет не была нужна.
Зато во всём, что касалось обыденного существования, юному Легору жаловаться было не на что, нужды он не испытывал ни в чём. Даже в общении со сверстниками и дружбе с ними. В этом он перестал нуждаться лет в пять, когда брат его матери решил сводить племянника в парк аттракционов. Мальчик тогда захотел прокатиться на Космической карусели и сидеть непременно в Звёздном Истребителе, из крыльев которого торчали аж два ряда боеголовок. Но в истребитель, прямо перед его носом, некое существо, покрытое дешёвой чешуёй непонятного происхождения, затолкало своего отпрыска и победоносно глянуло на дядю, дескать, вот вам! Легор, привыкший получать всё, что хочет, заплакал, а отпрыск «чешуи» внезапно перегнулся через борт Истребителя и, что есть силы, ударил его по голове. Дядя возмутился, потребовал отпрыска приструнить, на что «Чешуя» подняла скандал, крича, что их права ущемляют богатые господа, а мерзкий отпрыск надменно смотрел на Легора поверх крыла с боеголовками.
Дядя тогда навёл порядок быстро — купил карусель, велел всех с неё выгнать и отправил Легора кататься одного, но в Истребитель мальчик не сел больше никогда, даже после того, как карусель перевезли в их имение и установили на лужайке возле купален. Надменный взгляд того, кто ничего из себя не представлял, пожелавшего то же, что и он, Легор, и получившего это раньше, мерещился всякий раз, когда появлялось желание прокатиться. Выходило, что ровесник великого мира, наследник его создателей и будущий мессия запросто может получить по голове только потому, что на один короткий момент оказался вторым?!
«С низкородным отребьем всегда так, - сказал тогда дядя, - считай, что получил свой первый опыт и сделай выводы». Маленький Легор выводы делать не умел, но слова запомнил, добавил их к слышанным ранее о том, что ровней их клану можно считать только бога, и решил избегать всякого общения с теми, кто ниже. Исключение составили только некоторые необходимые для жизни слуги и личные учителя.
Впрочем, с родственниками тесное общение тоже не очень складывалось, особенно с бабками. За ремонтными работами пластических хирургов и бронёй косметики не было ничего, что могло бы показаться маленькому мальчику интересным, не говоря уже о родственно-тёплом. Бабки сверкали бриллиантовыми брошами, вставленными зубами и не переставая говорили о политике. Когда их хоронили, было даже не страшно, потому что похороны до смешного походили друг на друга и больше напоминали шоу со знаменитостями, посвящённое выносу из дома коробки с прекрасно вылепленной восковой куклой.
Деды тоже сверкали вставленными зубами и тоже говорили о политике, но на людей были больше похожи, несмотря на то, что косметикой и пластическими хирургами не брезговали. Именно они порой заполняли ту пустоту, которая неизбежно возникает в душе ребёнка, не знавшего родителей. Заполняли, как могли и чем могли, исходя из собственного понимания жизни. Они, к примеру, не видели ничего страшного в том, чтобы рассказать маленькому мальчику о причинах смерти его отца и матери — дескать, был издан закон о всеобщей идентификации для лиц определённого в законе возраста, и родители Легора восприняли его слишком буквально. Но, когда мальчик с самым решительным видом спросил, когда и с кем ему надо будет идентифицироваться, оба деда переглянулись и задумались.
А чуть позже произошли два, вроде бы не связанных друг с другом события - в один прекрасный день в главном особняке общего фамильного имения прошёл отборнейший раут, на который съехались все «Семьи Доступа», и, буквально через сутки в Мире-А огласили новый закон об освобождении от обязательной идентификации представителей высшего класса. Сильно не заморачиваясь, необходимость его объяснили тем, что следует блюсти непрерывность правящих родов со всеми их многовековыми традициями, фамильными чертами и чистотой крови. Дескать, именно эти условия необходимы для поддержания элиты на уровне, достойном высококультурного общества.
Дома же Легору принятие закона объяснили проще: «Не фиг дурью мучиться, нам нужен нормальный наследник», что означало: ты не такой, как все и теперь это закреплено законодательно.
 Что ж, на первых порах Легор воспринял всё, как должное, сильно не задумываясь ни о причинах, ни о следствиях, однако, когда подошла пора обычного для подростков духа противоречия, решил вдруг, что никакой закон ему не указ. На выделяемые без счёта карманные деньги тайком заказал себе страшно дорогую операцию по вытягиванию нижней челюсти, стягиванию носогубной складки с губой и с одновременной подкачкой надгубного пространства наподобие кошачьих «щёк», а также замену волос на имитацию львиной гривы.
Как выяснилось позже, родственникам о его заказе донес лично главврач, и они, тоже тайно, внесли коррективы в Легоровы хотелки. А потом, когда всё было сделано, когда юный балбес, недоумевая рассматривал себя в зеркале и собирался уже поднять скандал, из-за того, что лицо его почти не изменилось, один из дедов приехал в клинику, забрал его из палаты и, посадив в машину, отвесил подзатыльник, от которого вживлённая грива на голове стала дыбом.
- На этом конец глупостям, - услышал Легор сквозь звон в голове. - Выпендрился, и будет. Считай, что эту дурацкую причёску и вытянутую челюсть мы тебе разрешили, но никаких «кошачьих щёк», и не за просто так. Отработаешь. Отныне твоя главная задача в жизни удержание и приумножение власти семьи! Конечно, ты ещё мал и глуп, но мы учли возраст, поэтому план действий пока таков: сейчас поедем, поговорим, и попробуй только сказать потом, что что-то недопонял! Отныне в твоей голове должно каждую минуту звучать: «Я наследник Великого Дела и один из очень, очень немногих посвящённых в него».
- Но я ни во что не посвящён, - прохныкал Легор, оглаживая неоценённую гриву.
- Всему своё время, - коротко ответил дед.
Потом стукнул в перегородку, которая отделяла их от шофёра, и велел ехать «подальше отсюда».





http://proza.ru/2023/07/10/1039