Ученик

В свое время моя тетушка была изумительно красива. Всю жизнь прослужила в маленьком московском театре, где, в молодости, ей случалось играть и главные роли. Но в то время, когда она начала приглашать меня на представления, я видел ее исключительно в характерных ролях второго плана. Возраст, знаете ли.

Не то, чтобы я –  сначала, что называлось, молодой специалист, а потом определение “молодой” перестало быть релевантным – придавал особенное значение этим посещениям. Все, и тетушка в первую очередь, понимали, что до той же Таганки ее театрику как до луны. Но, с другой стороны; служебный вход, гостевая ложа, а, главное, возможность познакомиться с редко, но бывавшими в театре тетушкиными друзьями, примиряли меня с некоторой вторичностью репертуара.

Друзья, с которыми я теперь встречался и на нечастых вечеринках в квартире тетушки, относились ко мне снисходительно. Я был инженером, что с их точки зрения было синонимом неудачника. То, что я был лет на двадцать моложе, авторитета мне тоже не прибавляло. Сами они были людьми состоявшимися, или считали себя таковыми; один из режиссеров ТЮЗа, руководитель фольклoрного ансамбля, еще одна актриса небольшого театра, спортивный комментатор, сотрудница литотдела на Мосфильме, кинооператор. Особняком стояли композитор, написавший музыку к одной действительно популярной когда-то песне и деятель с ЦТ, получивший Тэффи за серию дальневосточных репортажей.

С ними было весело и интересно. Видно было, что встречам тетушкины друзья рады. В пятидесятые все они были в одной полубогемной тусовке, и за ужином всегда находился кто-то, с чьей подачи вспоминались истории из славного прошлого. Еще кто-то поправлял и комментировал, иногда разделялись на фракции и беззлобно спорили. Мельком, с уважением, но без излишнего пиетета упоминались их хорошие знакомые из великих: Вознесенский, Окуджава, Высоцкий, Шпаликов, Таривердиев, Доронина…

Я, в основном, только слушал, а единственный раз, когда высказал свое мнение, получилось неловко.

Жил и творил тогда такой режиссер –  я назову его здесь Михаилом Макаровым, – который, на мой взгляд, обладал редким даром. В его фильмах – я ни разу не киноман, но эти видел – присутствовали какая-то чистота, хрустальность, цельность слегка театральной атмосферы, мягкий интеллигентный юмор. Конечно, многое внесли снимавшиеся у него любимые всеми артисты, но ведь без дирижера не сыграет и оркестр, составленный исключительно из виртуозов. Вот об этом, не в стольких словах, конечно, я и сказал собравшимся. И добавил, что судя по всему, они должны были его хорошо знать.

- Мишку-то? - переспросил кинооператор, - как же, знали-с.

Друзья были единодушны. Они, действительно, все знали Макарова и не замедлили высказать о нем все, что думали. А думали они о нем плохо.

Я узнал от них, что, хотя сейчас некоторые и говорят о театре Макарова, имея в виду систему его воззрений, никакого театра Макарова не существует, и ничего он сам не разработал и не открыл. Что все он получил готовеньким от другого человека. Что был в их театральном институте такой профессор –  пусть он здесь будет именоваться Леонтьевым,  –   который преподавал сценическое искусство. И все то, что много позже было названо театром Макарова, присутствовало в его лекциях и на его практических занятиях.

А Макаров буквально к Леонтьеву прилип. Не пропускал ни одной минуты, открытой для общения с профессором. Записался на все его факультативные занятия. Стал старостой ведомой Леонтьевым студии. Буквально глядел ему в рот и таскал за ним портфель. Естественно, в конце-концов кое-чему научился.

В отличие от Макарова, тетушкины друзья по их словам самостоятельно искали свою дорогу в искусстве. И пусть они ошибались, но своими достижениями они гордятся. А к Макарову, уж извините, относятся с некоторым презрением.


Давно это было. Сейчас, за исключением тетушки –  дай бог ей здоровья – никого из друзей больше нет в живых. Несколько скупых некрологов я видел в газетах, отсутствие остальных замечал на редеющих тетушкиных вечеринках. Умер и Макаров. А я все продолжаю думать об этой истории.

Мне, безусловно, обидно за Леонтьева. Человек разработал уникальный театральный метод, и никто не знает его имени. Но ведь, с другой стороны, он был институтским профессором, и его призванием и работой было учить. Наверное, он хотел, чтобы его воззрения переняли и смогли воплотить в жизнь десятки и сотни учеников. Кто виноват в том, что способным оказался только один, а у остальных не хватило ни сил ни дарования?

Я не знаю, упоминал ли когда Макаров Леонтьева с благодарностью. Не знаю, что почувствовал бы давно почивший Леонтьев, узнав о всенародной славе Макарова.

Ничего не знаю. Знаю только, что если бы система Леонтьева умерла вместе с ним, российские кино и театр были бы заметно беднее.