Лампочка

   Роман Григорьевич Невзгодин – крупного телосложения добродушный и  отзывчивый  человек,  пятидесяти четырёх лет – большой головой на бычьей шее, русыми волосами, торчащими бобриком, внимательным взг-
лядом серых глаз, широким носом, и хорошо очерченным на покрытом  оспинами  лице губастым   ртом – си-
дел в своём мягком кресле, усердно выводя на тетрадном листе в клеточку ряд цифр – столбик  за  столбиком. Как школьник, решающий задачу по  математике.  Роман  Григорьевич  служил  главбухом  в  одной  частной фирме. И сейчас вёл бухгалтерский отчёт. Не прерывая работы, он протянул руку и взял со стола пачку  сига-
рет. Так же, не глядя, он сунул в неё свой толстый палец, который нащупал – пустоту. Сигарет  не  было.  Раз-
досадованный этим, Невзгодин смял пачку и швырнул её обратно на стол. Пришлось прервать работу. Подня-
вшись с кресла Роман Григорьевич подошёл к трюмо возле окна, и открыл скрипучую дверцу. Порыскав  взг-
лядом по находящимся там вещам, он обнаружил, что и там сигарет не было. «Во, досада. Что ж это  я  не  за-пасся-то?», – подумал он и соображая, куда бы он ещё мог положить пачку, походил взад-вперёд по  комнате. Когда ничего больше не пришло ему на ум, он решил одеться и спуститься в табачную лавку. Благо,  было  не далеко. Глянув в окно, за которым было сумрачно и прохладно, а потом на часы, показывающие без  четверти восемь, Невзгодин надел плащ, сапоги, широкий берет, и поспешно вышел на лестничную  площадку,  сильно хлопнув дверью. Роман Григорьевич жил на седьмом этаже девятиэтажного дома. Лифтом он почти  не  поль-
зовался, так как пока ещё был в хорошей форме, и мог запросто подняться хоть на девятый, ни  разу  не  оста-
новившись, чтобы передохнуть. Так сохранить себя, Роману Григорьевичу помогло: здоровое  питание,   доб-
рое отношение к жизни и спорт. Потому сейчас, легко сбегая по ступенькам, Невзгодин напевал себе под  нос какую-то мелодию. Несмотря на курение, он по-прежнему не чувствовал ни одышки, ни  усталости.  Выйдя  в темноту второго этажа, он услышал возню и покряхтывание в углу мусоропровода. И в этот же миг, из мрака выполз сгорбленный силуэт, в котором Роман Григорьевич узнал соседку с третьего этажа Анфису Михеевну Гольцман – вредную и всё время чем-то  недовольную,  старушку,   которая,  страшно  действовала  на  нервы всему подъезду.
   – Добрый вечер, Анфиса Михеевна! – поздоровался Роман Григорьевич, и остановился, пропуская бабушку, чтобы та, в темноте не упала на него и не подняла бы крик.
   – Я те дам добрый вечер, мерзкое отродье, – прокашляла старушка и подняла свой костыль, грозя им.
   Роман Григорьевич подался назад, чтобы грозившее «оружие»  не  проломило  ему  голову.  Хотя,  вряд  ли, палка в руках сварливой старушки достала бы так высоко.
   – Ромка, ты что ли? – уже более миролюбиво произнесла старушка, признав в выросшем на её пути гиганте,
соседа. – А я то, в потёмках тебя не признала.
   – Ну, что ж, бывает! – произнёс Невзгодин первое, что пришло на ум.
   – Видал, опять эти паразиты лампочку выкрутили, – пожаловалась соседка,  тыча  концом  палки  куда-то  в темноту.
   Роман Григорьевич проследил взглядом за её верным оружием – грозным костылём, но ничего не ответил.
   – Энто чтобы не видели как оне трахуюца в подъезде, – не унималась вездесущая бабка.
   – Анфиса Михеевна, в вашем-то возрасте такие слова говорить, как-то даже не  прилично, – пошутил  Невзгодин.
   – А ты мне замечаний-то не делай,  молод  ешо,  меня,  бабку-то  повучать, – огрызнулась  соседка. – Ты  бы лучче взял да позвонил в ЖЭК, да оставил заявку. А то всё мне приходится за вас делать.
   – Будет исполнено, Анфиса Михеевна! – шутливым тоном произнёс Невзгодин, и продолжил свой путь.
   – Вот то-то же. А то, ишь он, повучать старуху. Совсем распустились, засранцы.
   Сбегая вниз широкими шагами и топоча как слон, Роман Григорьевич, краем уха слышал недовольное  бор-мотание старой соседки, нарастающее всё с новой и новой силой, как снежным ком, катящийся с пригорка,  и приобретающий громадные формы. Так и нравоучения, а так же, постоянное недовольство чем-то,  или  кем-то росли и у Анфисы Михеевны, в её больном,  «разогретом»  старостью  и  сложным  характером  воображении. Надо сказать, эта «непревзойдённая в своей правоте» старушка, всё своё время проводила в бесконечной слежке. Дверь её квартиры всегда была приоткрыта, а испещрённая глубокими  морщинками  мордочка,  то  и дело выглядывала из едва видневшейся щели. И когда кто-то проходил по лестничной площадке,  назойливая старушка не забывала напомнить о чём-то, или доказать что-то, что не имело никакого смысла и не  относи-лось к таким уж важным необходимостям нашей текущей жизни.  Но  «законопослушная»  и  «верная  своему долгу» бабушка, «верой и правдой денно и нощно стояла на страже».
   Даже когда хлопнула дверь подъезда, и Роман Григорьевич ступил на сырой  асфальт,  подставив  лицо  под освежающие капли моросящего сентябрьского дождика, скрипучий голос соседки продолжал звучать у него в ушах несмолкаемым колоколом, призывающим «оставить свою никчёмную мирскую суету и  вступить  в  борьбу, дабы отстоять порядок и нравственность…» Но Роман Григорьевич слыл добродушным человеком  (хотя иной раз мог пригвоздить собеседника крепким словечком или выражением), а потому,  скоро  успокоился, и привёл свои мысли в нужное направление, дабы не заострять внимания на ненужных пустяках, и тем самым не расшатывать свою нервную систему, на которой держится всё физическое и душевное состояние человека.
   Купив сигарет, а заодно и круг своей любимой краковской колбасы, Невзгодин  медленной  походкой  возвращался домой, щурясь от яркого света фонарей и слегка подгоняемый  лёгким  ветерком.  Освежить  голову, после рабочего дня и прогуляться перед сном – вот важный фактор  хорошего  душевного  состояния.  Иногда он подумывал завести собаку, чтобы ежедневные прогулки с ней вынуждали бывать на воздухе, да и  пройтись было бы не во вред. Но как быть, когда он на работе? Не таскать же её с собой в офис. Разбоярцев не допустил бы этого. Его начальник был из той породы людей, которые глумятся над человеческой сущностью, и не допускают в свой мир того, что претит их жизненному укладу. Потому  он  и  владел  теми  миллионами,  над которыми корпел, ведя бухгалтерский отчёт Роман Григорьевич Невзгодин. Но он не  жаловался.  Оклад  был стабильный. А если учесть, что жил Невзгодин один, то это были очень даже не плохие деньги. Кому  в  наше время посчастливится иметь хороший капитал, не будучи при этом мошенником, и не прилагая  к  его  накоплению почти никаких усилий?.. Нет, Роман Григорьевич был не из их числа. К его великому  недоразумению, он был честным человеком. Я беру столько, сколько мне дают, а дают мне столько, сколько я хочу – эта  фра-за могла бы стать крылатой и облететь весь мир, если бы её кто-нибудь сказал. Кто-нибудь из великих.
   Поднявшись на свой (седьмой) этаж, при этом, не воспользовавшись лифтом, а пробежав по ступенькам как молодой бычок, даже не заметив отсутствия света на втором этаже, и совершенно забыв о недавнем  столкновении со старухой Гольцман, Роман Григорьевич вошёл в квартиру,  переобулся,  снял  плащ,  берет,  убрал  в холодильник краковскую колбасу, выпил стакан кислой простокваши, вошёл в комнату, ставя  пустой  стакан на заваленную книгами этажерку, сел в кресло, вытащил сигарету  из  только  что  купленной  пачки,  взял  со стола свой бухгалтерский блокнот, и глубоко и с удовольствием затянувшись терпким дымом сигареты, переключил всё своё внимание на столбик цифр, испещривших мягкие страницы блокнота.
   Вот тогда-то, всё и началось…
   Неожиданно, вдруг цифры приняли форму… лампочек. Тех самых, об  отсутствии  которых  (вернее – кото-
рой), на втором этаже, так настойчиво жаловалась соседка. Роману Григорьевичу даже  показалось,  что  одни горели разноцветным огнём, а другие были «перегоревшими». Чтобы снять это видение, Невзгодин зажмурился. «Видимо сказывается умственное перенапряжение», – подумал он, и снова открыл  глаза: видение  исчезло. Улыбнувшись, он сделал несколько затяжек и, взяв ручку,  принялся  проставлять  следующий  ряд  цифр. Но вместо цифр, пальцы принялись методично  выводить  слова.  Вернее  одно  слово – лампочка.  Невзгодин выложил на бумагу штук десять этих «лампочек», пока в крайнем недоумении  не  отбросил   ручку,   которая весело покатилась по клетчатому  паркету,  и  нашла  своё  пристанище  под  книжной  этажеркой.  Несколько минут Роман Григорьевич пребывал в полной прострации, отсутствующим взглядом  уставившись  в  то,  что вывел на бумаге.
   – Фу, чёрт, заработался видать, – произнёс он, раздавил в пепельнице недокуренную сигарету, встал с  кресла, и, подойдя к окну, вдохнул из открытой форточки свежего воздуха, почувствовав лёгкое головокружение.
   Решая не изводить себя умственной работой и дать себе возможность отдохнуть, Роман Григорьевич,  слов-но новоиспечённый призывник, когда уже  прозвучал  сигнал  отбоя: сбросил  с  себя  штаны,  носки,  рубаху, майку и прыгнул под одеяло, оглушив комнату скрипом – это кровать, пропела жалобную  арию,  прогнувшись под тяжестью своего «седока». Но уснуть ему не удалось. Перед глазами то и дело мелькало  бесчисленное количество лампочек. Горящие и перегоревшие, они стояли в несколько рядов в его  воображении,  и  переливаясь разноцветным сиянием, кружили и прыгали, гарцевали и подмигивали, загорались и гасли,  словно  дразнили пытающегося уснуть Романа Григорьевича.
   Наконец, утомлённый этим весёлым танцующим разнообразием, Невзгодин, неожиданно провалился в  сон. Но вездесущие лампочки не отставали от него,  продолжая  преследовать  и  во  сне.  Разноцветным  сиянием, подпрыгиванием, кружением, всевозможными акробатическими номерами,  лампочки  будто  играли  со  спящим, где одно представление сменялось другим.  А  потом,  внутри  каждой  из  них  появилась  морщинистая физиономия старухи Гольцман. Злобно ухмыляясь, выставив на обозрение два ряда гнилых зубов, она  кричала: «Лампочку… вверни лампочку, засранец… что, я, всё должна за  вас  делать…  лампочку…  в  ЖЭК  тебя, твою мать… повучать, старуху повучать вздумал…» Затем, тысяча маленьких лампочек, «выключив» изображение сварливой старухи, сбились в кучу, заменив собой одну большую,  которая  всё  росла,  росла  и  росла, пока в итоге не лопнула. И тогда, Роман Григорьевич Невзгодин проснулся. С трудом разлепив глаза,  он  машинально глянул на будильник, стоявший на столике возле кровати. Подсвеченное табло показывало семнадцать минут пятого. В комнате было темно и холодно: дуло из оставшейся открытой  форточки.  Роман  Григорьевич хотел встать, чтобы прикрыть форточку, но какая-то тяжесть, появившаяся во всём его теле, не  позволила ему подняться. И он снова уснул. На этот раз, обошлось без снов.
   В восемь часов прозвенел будильник. Роман Григорьевич нервно вздрогнул, и  проснулся.  Начинало  светать.  Он заметил на потолке какие-то переливающиеся ярким светом тени, и не сразу  сообразил,  что  это  свет фар от проехавшей машины. Лёжа на спине, с тяжёлой после «рваного» сна головой, Невзгодин  перевёл  взгляд на люстру: посередине, где должна была находиться лампочка, вместо неё торчала смеющаяся морда старухи Гольцман, морщинистые губы которой шептали: «Лампочку,  вверни  лампочку…»  Роман  Григорьевич снова, как накануне вечером, зажмурился, и слегка потряс головой. Видение исчезло, когда он  вновь  открыл глаза. На месте сморщенной рожи, стояла лампочка.
   – Лампочка, – скривив губы произнёс Невзгодин, и отбросив одеяло вскочил с кровати.
   Он решил выкрутить эту злосчастную лампочку, которая преследовала его со вчерашнего вечера, и  ввернуть на место отсутствующей на втором этаже. А себе купить новую. Заскочить в  промтоварный  магазин,  воз-вращаясь с работы. Вот так! Всего и делов-то! Но что-то вдруг остановило его. Он так и застыл посреди  комнаты с вытянутой кверху рукой, почти уже коснувшись пальцами холодного тела маленького светила. «А  если забуду? – размышлял Роман Григорьевич. Магазин через  две  остановки,  автобусы  ходят  нерегулярно,  а своим транспортом так и не обзавёлся. Можно взять такси. Да вот только поездка в два конца дорого  выйдет. Из-за одной-то лампочки…»
   И тогда, оставив эту идею, покоится в недрах своего истерзанного чужими амбициями, подсознания, он  по-дошёл к телефону, снял трубку и набрал номер жилконторы.
   – ЖКХа, диспетчер, доброе утро, – сонным голосом пропела трубка – там явно не  ожидали  звонка  в  столь раннее время.
   – Доброе утро! – «дежурным» голосом произнёс Невзгодин. – Я бы хотел оставить заявку…
   – Я вас слушаю, – перебила дежурная, пытаясь подавить зевок.
   – У нас в подъезде на втором этаже вывернули лампочку, нельзя ли…
   – Ваш адрес? – снова перебила дежурная.
   – Улица Мира  27,  второй  подъезд, – скороговоркой  отчеканил  Роман  Григорьевич,  и  добавил: – Второй
 этаж.
   – Квартира?
   – Что?
   – Какая квартира?
   – Нет, вы не поняли, лампочка на лестничной площадке, на втором эта…
   – Номер вашей квартиры назовите! – настаивала трубка всё тем же сонным голосом.
   – Семьдесят восьмая, – ответил Невзгодин.
   – В случае необходимости, с вами свяжутся, – ответила дежурная, и в ту же секунду трубка  залилась  режущим ухо сигналом отбоя.
   – Ну, вот и ладно, – сказал Роман Григорьевич и положил трубку.
   Стало легко на душе. Он вдруг почувствовал себя так, словно проделал тяжёлую работу. Над которой мучился долгое время и, наконец, закончил её. Хотелось петь и пуститься в пляс. Что он и  сделал: напевая  и  пританцовывая прошёл в ванную; с удовольствием умылся холодной водой, что прибавило ему бодрости и  отогнало сонливость, тщательно обтёрся мягким полотенцем, затем, как был, в широких «семейных»  трусах  про-шёл в кухню; сварил кофе, поджарил омлет, кинув в него несколько кружков краковской колбасы, и с аппетитом позавтракал.
   К девяти часам, он уже был одет, и в приподнятом настроении, напевая, вышел  из  квартиры.  Неторопливо спустился по лестнице. Дойдя до второго этажа и бросив взгляд в  пустое  гнездо  патрона,  где  должна  была находится лампочка, он вдруг произнёс: – Сегодня! Сегодня, Анфиса Михеевна… «Придёт  монтёр,  и  да  будет для вас свет, мадам Гольцман», – это он уже подумал про себя. И больше, за весь  день,  до  вечера,  в  его голове не было ни единой мысли, ни о какой лампочке. Лампочка ему была до лампочки.
   Рабочий день прошёл легко и безмятежно – как это и бывает у добродушного и оптимистично настроенного человека. А Роман Григорьевич таким и был.
   Когда в конце рабочего дня он вышел на улицу, предоставив себя моросящему дождичку  и  лёгкому  ветер-ку, он и тогда не вспомнил про лампочку. Когда в восемнадцать пятнадцать садился в трамвай,  и  тогда  лам-почка не беспокоила его. Он не вспомнил о ней и когда вошёл в подъезд, пройдя в темноте лестничный  марш второго этажа.
   Вечер проходил так же легко и непринуждённо. Роман Григорьевич принял душ, поужинал, включил  телевизор, но вскоре выключил его, так как не нашёл ничего что бы привлекло его  внимание,  и  помогло  расслабиться. Каждый канал нёс в себе пустые, ничем не  познавательные  программы  и  фильмы,  построенные  на нашей сегодняшней действительности, периодически сменявшиеся такой же глупой  рекламой: мыльная  пена от «Дайндера», мороженое «Висконти», женские надувные груди, граничили с терактами и поднятием цен  на «ближнем» рынке, а после, снова – мыло, чипсы, шампуни, а завершалась вся эта  котофония  сексом  в  большом доме, или городе…
   – Фу ты, шельма, – в сердцах произнёс Невзгодин и нажал зелёную кнопку на пульте.
   Экран погас. Стало тихо. Эту, хранящую уютной комнатой  тишину,  нарушил  мягкий  шелест – это  Роман Григорьевич открыл блокнот, чтобы сверить кое-какие цифры в своей повседневной работе.
   И в этот миг, квартиру Романа Григорьевича оглушил пронзительный звонок. Звонили в дверь.
   «Это кого ещё принесло?», – подумал Невзгодин, и, отложив блокнот, пошёл открывать.
   Впрочем, он догадывался, кто мог прийти к нему в такое время. Вот тогда он  снова  вспомнил  о  лампочке. Но  когда  он  открыл  дверь,  то  вместо  недовольной  физиономии  старухи  Гольцман,  увидел  стоящего  на пороге тощего человечка среднего роста в сером плаще и шляпе. Впалые  глаза-буравчики,  острый  нос,  тонкие губы, свежевыбритое узкое личико – всё это, мгновенно бросилось в глаза хозяину квартиры. Кроме того, незваный гость сжимал в правой руке чёрную ручку фирменного «дипломата», сливающегося с точно такого-же цвета ботинками, шнурки которых были аккуратно завязаны бантиком.
   – Негодин Роман Гаврилович? – произнёс человечек отменным баритоном,  буравя  взглядом  стоявшего  на пороге квартиры – казалось, его глаза примечают всё, и никто и ничто не в состоянии скрыться от  этого  лип-кого, отвратительного взгляда.
   – Не-вз-годин, вообще-то, – поправил Роман Григорьевич. – И не Гаврилович, а – Григорьевич!
   – О, простите, опечатка, – произнёс гость, и, ловко вскинув «дипломат»,  прислонил  его  дном к  стене: открыл, вытащил какую-то папку, и пролистав её, что-то там перечеркнул и  дописал – видимо  исправлял  допущенную в инициалах ошибку.
   Роман Григорьевич, не отрывая глаз, наблюдал за быстрыми, хорошо отлаженными действия пришельца.  А тот, орудуя по бумаге авторучкой, стоял на одной ноге, а  коленом  второй  придерживал  «дипломат». Да  так ловко, словно проделывал этот «трюк» ежедневно.
   «Прямо цапля какая-то», – подумал Роман Григорьевич скривив губы в короткой усмешке, что  не  ускользнуло от цепкого внимания посетителя.
   – Вот так! Теперь порядок! – сказал самому себе странный человечек, возвращая  «дипломат»  в  вертикальное положение. – Я могу войти?
   – Да-да, конечно, – произнёс Невзгодин, отступая назад, чтобы пропустить гостя. Но вдруг, словно  придя  в себя спросил: – А собственно – кто вы, и зачем пожаловали?
   – Меня зовут Генрих Карлович Гуттенберг! – представился гость.
   – Фу, шельма, ну и имечко, – вырвалось у Романа Григорьевича.
   – Я представитель КОП! – словно не расслышав реплики хозяина квартиры, добавил посетитель.
   – Это лега… полицейский что ли? – спросил Невзгодин, в недоумении вскинув брови.
   – КОП расшифровывается как – комитет по охране порядка! – пояснил Генрих Карлович Гуттенберг.
   – Ну, порядка у нас нигде нет, – ответил Роман Григорьевич тоном человека, посвящённого во  внутрисоциальные сферы современного общества и тех, кто за это общество отвечает.
   – Что? Что вы хотите этим сказать? – заблеял человечек, весь обратившись в слух, и даже побагровел,  отче-го его бледное лицо приобрело цвет спелой дыни. – У вас имеются конкретные сведения, имена, адреса лю…
   – Ага, явки, пароли, – передразнил Роман Григорьевич. – Всё это мы уже проходили. Теперь нас не  возьмёшь «за рупь, за двадцать». Короче, чего надо?
   – Как?
   – Попой об косяк, головой об стенку, – с удовольствием выложив эту детскую шутку, а затем уже  с  серьёзным выражением лица, Невзгодин добавил: – Чего припёрся?
   На мгновение гость опешил. То ли от слов строптивого хозяина квартиры, то ли  от  мысли,  что  его  власть подходит к своему завершающему этапу, и уже мало найдёшь тех, кто будет подобострастно взирать на  тебя, как на представителя ничему неподвластного закона, и без утайки отвечать на твои глупые вопросы.
   – Мне необходимо задать вам несколько вопросов. Я могу войти? – произнёс гость, надев на себя  широкую маску  лучшей в мире добродетели, хорошо отрепетированным фальцетом, в котором без  малейшего  намёка на фальшь, читались: любезность, внимание и ласковое сочувствие.
   – Ну, раз надо, входите, – уже миролюбиво произнёс Роман Григорьевич,  жестом  руки  приглашая  гостя  в прихожую.
   Тот, как мышка юркнул на порог, и одним широким  шагом  оказался  почти  на  середине  узкого  коридора невзгодинской квартиры.
   «Ловок! Хитёр! Назойлив!» – такими эпитетами наградил Роман Григорьевич гостя, размышляя про себя,  а вслух спросил:
   – Так чего же вы хотите, господин хороший?
   Как это обычно бывает у Невзгодина, он и на этот раз не обошёлся без юмора. Вообще, надо сказать – когда он отпускал свои скабрезные шуточки, то делал это не зло, а с некоторой долей сарказма,  и  выражение  лица при этом было смешливое, а не… а впрочем, бывают такие  представители  рода  человеческого,  которым  не  грех выдать и злую шутку.
   – Я могу воспользоваться вашим столом? – спросил гость, кивнув в сторону кухни.
   – Может тебе ещё и чаю налить? – снова пошутил Невзгодин.
   – Спасибо! Не откажусь, – любезно ответил пришелец, поднимая «дипломат» и держа его на  уровне  груди, словно намереваясь отбить удар, не совсем гостеприимного хозяина.
   – Прошу! – отсалютовал Роман Григорьевич, вытягивая вперёд левую руку, указывая гостю  путь  на  облюбованную им кухню.
   И снова, Генрих Карлович не заставил себя уговаривать: секунда, и он уже  стоял  возле  стола,  предварительно поставив на него свой «дипломат», не сняв ни плаща, ни шляпы. Ботинки он тоже  не  снял: как  в  «лучших» домах – у нас переобуваться не принято, ибо всю грязную работу делает домработница.
   – Я вас слушаю. Что вы хотели сказать? – произнёс Невзгодин, «забыв» о своём обещании по поводу чая.
   – Да-да, конечно! – ответил гость, и снова раскрыл свой «дипломат», перед этим сдвинув в угол стола  стоявшие на нём предметы.
   Роман Григорьевич с безразличием, застывшем на его широком лице,  наблюдал  за  действиями  непрошенного представителя КОП: как он, сначала перетасовал лежавшие в «дипломате» папки, потом, молниеносным движением рук, выхватил одну из них, да так, что ему позавидовал  бы  самый  маститый  цирковой  жонглёр, открыл её и извлёк несколько чёрно-белых фотографий, которые  разложил  перед  Невзгодиным.  На  Романа Григорьевича уставилось несколько отвратительных рож, представителей криминального мира, все как  один, «показывающие» себя в профиль и анфас.
   – Взгляните на эти снимки! Кто из изображённых на них, вам знаком? – начал изъяснятся господин  Гуттенберг тоном представителя закона.
   – Да вы что, смеётесь… это же… – сбитый с толку, произнёс Невзгодин, прервав себя на полуслове.
   – Кто? – вскинув голову, и глядя на собеседника снизу вверх, спросил Гуттенберг.
   – Ну эти…Да вы сами знаете, – как школьник, плохо выучивший урок, промямлил Роман Григорьевич.
   – Я бы хотел услышать э т о от вас! – сделав ударение на слове «это», ехидно произнёс представитель КОП.
   – Да вы что, смеётесь надо мной, или издеваетесь? – взорвался Роман Григорьевич. – Что у меня может  быть общего с этими людьми?
   – Это я и хочу выяснить! – был не терпящий возражений ответ.
   К Невзгодину вновь вернулось то состояние, какое он испытал накануне, при виде танцующих на страницах его блокнота лампочек. А неутомимый в своём злорадстве Гуттенберг, ждал ответ. Так помещение наполнила разрывающая слух тишина. Во время которой – Невзгодин, стоял уставившись на фотографии, не в силах  понять смысл разыгравшегося на его кухне представления, а вместе с тем, и намерений этого странного  пришельца, глаза которого словно рентген, просматривали Романа Григорьевича, в надежде уловить  в  его  реакции хоть малейший намёк на причастность к делам тех, кто «смотрел» с чёрно-белых снимков.
   – Да объясните же, в чём дело? – наконец подал голос Невзгодин, переведя взгляд на  стоявшего  в  шаге  от него, ухмыляющегося человечка.
   Теперь уже сам Роман Григорьевич буравил его пристальным взглядом, надеясь  получить  вразумительный ответ, а не эти, смешные в своём идиотизме, намёки.
   – Сегодня утром, вы позвонили в городскую жилконтору, и  оставили  странную  по  своей  нелепости  заяв-
ку, – всё тем же, не терпящим возражений тоном, произнёс представитель КОП.
   – Ну да, было дело, – ответил Роман  Григорьевич,  по-детски  невинным  голосом. – А  собственно,  почему странную? Я просил поставить лампочку в нашем подъезде, на вто…
   – Вот то-то и оно, – сощурив глаза-буравчики, пропел Гуттенберг. – Лампочку… Лампочку?
   – Лампочку! – словно эхо, вырвалось у Романа Григорьевича это, столько раз за  прошедшие  сутки,  произнесённое слово. Он хотел произнести его ещё раз, но собеседник опередил его:
   – Лампочку… – в задумчивости произнёс он, уткнувшись  взглядом  в  разложенные  на  столе  фотографии, постукивая по ним безымянным пальцем правой руки. – Лампочку…
   – Ну да, лампочку! – снова подтвердил Невзгодин, по-прежнему бросая недоуменные  взгляды  то  на  собеседника, то на снимки, которые тот всё ещё рентгенировал своими маленькими зоркими глазками.
   – Вот это-то нас и заинтересовало!  Крайне  заинтересовало!  Я  бы  даже  сказал – чрезвычайно! – произнёс Гуттенберг минуту спустя.
   – Что «это»? – не понял Невзгодин.
   – Лампочка… это что, какой-то пароль? – казалось, он произнёс это в шутку, но говорил вполне серьёзно.
   – Вы опять смеётесь надо мной?
   – Ничуть!
   – Тогда к чему все эти дурацкие намёки?
   – Сегодня днём, во время допроса, проводимого мной лично, гражданка Исмаилова Рената Давидовна,  при-зналась…
   – Это ещё кто? – перебил Невзгодин говорившего казёнными фразами  собеседника,  которыми  пользуются представители его профессии.
   – Дежурный диспетчер городской  жилконторы! – ответил  Гуттенберг. – Та  самая,  которая  приняла  вашу заявку, по поводу лампочки – последнее слово он выделил особо, прямо смаковал  своим  злым,  лицемерным языком.
   – Ну-ну… да, конечно, и? – блеял Невзгодин, ибо ничего другого сказать не мог: положение  было  действительно нелепым. Всё показалось бы даже смешным, не будь у его собеседника  столь  серьёзного,  подозрительного лица.
   – И она призналась – чистосердечно, так скать, в том, что работая на вверенном ей государством  предприятии около трёх лет, систематически совершала кражи со складов; строительные материалы, мелкую  бытовую технику, а кроме того, и…
   – Лампочки… – зачем-то брякнул Невзгодин.
   – Лампочки! – повторил Гуттенберг, вытянув указательный палец. – Вы подтверждаете, что знакомы с…
   – Нет, никакую Измайлову я…
   – Исмаилову! – поправил Гуттенберг.
   – …не знаю…
   – Но вы же оставили ей заявку на лампочки, – не отступал представитель КОП.
   – Перестаньте молоть чушь, - вышел из себя Роман Григорьевич, и, вдруг спохватившись, спросил: – А, вам то, откуда известно о моём звонке?
   Казалось, Гуттенберг был рад этому неожиданно заданному вопросу. Он словно ждал  его. По-прежнему  не снимая маски «ярого блюстителя закона», он мазанул ребром ладони по  виску,  машинально  поправил  галс-тук, и принялся «излагать факты», как груду копившегося годами хлама, выносить из своего подсознания:
   – Телефон диспетчера, как и другие на данном предприятии, нами официально прослушиваются! В  связи  с тем, что частенько стали поступать сигналы о незаконных действиях как высокого руководства, так и их  под-чинённых, так называемое – мелкое начальство.
   – Так значит снова: слежка, подозрения, доносы, – произнёс Невзгодин, грустно  усмехнувшись,  и  обратив взгляд куда-то, поверх головы собеседника.
   – Что вы имеете в виду? – не понял Гуттенберг, или сделал вид, что не понял.
   – А вам не кажется, что всё это смахивает на тридцать седьмой год!
   – Вы имеете в виду «сталинскую чистку»?
   – И не только это.
   – Поясните!
   – А что тут пояснять. Мы живём в свободном обществе. Каждый сам решает, как ему  строить  свою  жизнь. Независимо от чьих-то там решений, или законов… Как вам известно, в нашей стране закона нет!
   – А?
   – Да-да, не прикидывайтесь идиотом. Я хочу сказать – настоящего закона: крепкого и справедливого.  Сего-дня, нами пытается руководить кучка мошенников, навязывающая свои преступные идеи и мечтающая  прибрать всё и вся к своим грязным, омытыми чужой кровью рукам. Они то и  сеют  всюду  хаос; так,  преступный закон, плодит преступное общество. И лишь немногие пытаются с этим бороться. Нет,  это  не  вы!  Вы  лишь стайка трусливых шакалов-прихлебателей, как  паразиты  всосавшиеся  и   без  того  больное  тело  страны.  И когда я слышу слова «представитель закона», меня начинает трясти. От бешенства!
   – Да как вы смеете, так  говорить  о  нашем  государстве,  да  ещё  в  присутствии  его  предс… – Гуттенберг осёкся, ожидая реакции Невзгодина, но тот, словно и не слышал слов  амбициозного  человечка: высказав  то, что камнем лежало у него в душе, Роман Григорьевич, успокоился.
   А не отступающий от своего Гуттенберг, после небольшой паузы, жалобно и мечтательно произнёс:
   – Да-а-а, не хватает нашим чересчур смелым обывателям Иосифа Виссарионовича, уж он бы вложил в ваши головы уважение и безмерную любовь к…
   – Вы мечтаете возродить безропотное поколение раболепных поклонников культа  личности? – неожиданно прервал мечтания ярого законника Невзгодин. – Личности трусливой, и относящейся с подозрением ко  всему и вся! Личности, возведшей себя в ранг божества, и заставившей  всех  поверить  в  это!  Личности,  окружив-шей себя стайкой  трусливых  завистников, которая,  направляемая  «железной  рукой  гения»,  сеяла  тревогу, хаос, смерть: шпионила друг за  другом,  анонимно  подписывая  смертные  приговоры,  вынуждающая  детей отрекаться от своих родителей, а родителей, уничтожать себе подобных, держать ухо востро и стучать, стучать, стучать. Ради благополучия и процветания «личности», переселять  целые  народы,  большую  часть  которых, попросту стереть с лица земли. А тех, кто остался, уверить, что это были враги! Но чьи это  были  враги? Народа? Вряд ли! Чьи это были враги, я вас спрашиваю… Чьи?
   Но Гуттенберг, к которому обращался этот вопрос, не слушал, ту, лившуюся тяжёлым камнепадом из  само-го сердца Невзгодина, речь. Он лишь, сощурив глаза, потирал руки, и  вроде как  облизывался.  Будто  шакал, почувствовавший горький запах падали. Этот  его  задумчивый  вид  и  потирание  белых,  ухоженных  ручек, словно обдумывающего идею очередной пакости, вложило  в  Невзгодина  целый  заряд  негодования,  граничившего с бешенством. Он был как запалённый фитиль, который в любой момент мог разорваться.  Гуттенберг не замечал состояния своего собеседника, всё ещё прибывая в мечтательном  оцепенении.  В  лице  Романа Григорьевича он уже как бы наметил очередную жертву своих амбициозных намерений, исходивших из  кро-потливого желания разделять  и  властвовать,  подстрекаемый  личной  прихотью  своей  глупой  и  трусливой сущности.
   – Пшол вон, – произнёс Роман Григорьевич в сердцах, сжимая кулаки.
   – Ап, – раскрыв и тут же захлопнув тонкие губки, гакнул изумлённый Гуттенберг,  выйдя из  своего  блаженного состояния.
   – Выметайся из моей квартиры, дерьмо собаки! – прохрипел Невзгодин, начиная терять терпение.
   – Как? – представитель КОП вытаращил глаза, не в силах поверить тому, что только что услышал. – Я…я…
   – Головка от х…я! – кинув эту шутливую реплику, Роман Григорьевич добавил, уже вполне  убедительно: – Забирай своих подопечных, и чтобы через минуту твоего смрадного духу здесь не было!
   – Мавзолей… – выстрелил этим, не к месту сказанным словом Гуттенберг, и весь  как-то  увял  и  съёжился. Он был развенчан и уничтожен на глазах, от мысли, что кто-то посмел говорить с ним в таком  тоне,  который позволил себе хозяин квартиры.
   –Во-во, там тебе самое место! – продолжал буйствовать Роман Григорьевич. – Скоро и разливать начнут.
   – Мне большую ложку… чашку… кружку… – тараторил Гуттенберг первое, что лезло в голову.
   – Само собой. Тебе по рангу полагается, – глумился Роман Григорьевич, одновременно  сгребая  в  кучу  ле- жавшие на столе фотографии и кое-как запихивая их в гуттенберговский «дипломат».
   – Ну, шавка, дал бы тебе на посошок, да рук марать не хочу! – произнёс Невзгодин, ткнув бывшего собеседника «дипломатом» в грудь и разворачивая его к двери.
   Обняв прислонённый к груди «дипломат» одной рукой, представитель КОП
вприпрыжку, на носочках, пос-какал по коридору к двери, направляемый Невзгодиным, державшим его двумя пальцами за шиворот.  Плывя таким образом к выходу, малодушный законник умудрялся ещё что-то воодушевлённо напевать.
   Раскрыв входную дверь, Роман Григорьевич пинком, вложа в него всё своё остервенение к  таким  вот  мерзавцам, выпроводил своего непрошенного гостя, который, выпав на лестничную площадку, поскакал  по  ступенькам вниз.
   И Невзгодин с силой захлопнул дверь.
   – Фу, шельма, нагородил тут чёрт знает чего, – проговорил Роман Григорьевич, и решительным шагом  вернулся в кухню; открыл форточку, и, уперев кулаки в подоконник, принялся  всматриваться  в  вечернюю  тем-ноту. Не прошло и пяти минут, как квартиру вновь оглушил  настойчивый  звонок.  На  этот  раз  звонил теле-фон.
   Роман Григорьевич прошёл в комнату и снял трубку.
   – Да, – произнёс он в трубку.
   – Добрый вечер! – поздоровались на другом конце. – Вас беспокоит радиостанция «Единство-Плюс». Не вы ли будете Ренат Геннадьевич Неродин?
   – Что надо?
   – Мы хотим задать вам несколько вопросов, которые заинтересовали наших слушателей. Скажите, как  про-двигается операция под названием «Лампочка»? Имеются ли какие результаты в…
   – Пошёл на х…й! – прокричал Невзгодин и положил трубку.
   Бешенство с неимоверной силой накипало в этом доселе жизнерадостном и добродушном  человеке.  Обычная, ничего не значащая заявка, повлекла за собой такой идиотизм. Всё это казалось сном. Но это был не  сон. Это была наша реальность. Наша запрограммированная в умах глупость, рождала  такие  вот  бессмысленные метаморфозы.
   Роман Григорьевич устало опустился в кресло. Посмотрел на часы, показывающие двадцать  минут  девятого. Затем, вынул из лежавшей в кармане рубашки пачку сигарет, закурил, и несколько  раз  нервно  затянулся. Он никак не мог прийти в себя после того, что услышал от этого жалкого  ничтожества – представителя  шайки мошенников, сеющих раздор в умах, и заражающих и без того больную страну,  вирусом  диктатуры.  Неужели ещё остались в наше время такие властолюбцы, жалкие и трусливые мерзавцы, которые  не  ради  наживы, а ради удовлетворения своих извращённых амбиций, идут на страшные преступления.  Закончить  мысль, Роману Григорьевичу не дал очередной звонок в дверь.
   На этот раз на пороге его квартиры застыл грязный дуралей  низенького  роста,  щуплого  телосложения,  на которое было наброшено широкое серое пальто, явно ему не по размеру. Маленькую голову с лисьей мордочкой покрывал идиотский берет с замызганным помпоном. Широкие ноздри узкого носика  шевелились  как  у кролика.
   – Здрасьте, – не сказал, а отрыгнул это приветствие уродливый сукин сын.
   – Короче! – пролаял Роман Григорьевич.
   – Я бы хотел предложить вам…
   – Ещё короче! – рычал Невзгодин.
   Уродец, лёгким движением рук раздвинул обе полы своего задрипанного пальто, и, взору Романа Григорьевича предстала огромная коллекция разнообразных по виду и форме… лампочек.  С  левой  стороны,  они  каким-то чудом горели, а с правой – были потухшими.
   Издав нечеловеческий рык, Невзгодин обхватил фарцовщика за затылок, развернул, и проделал  то  же,  что ещё недавно с представителем КОП, выпроваживая его.
   Рекламировавший свою продукцию, с криком отчаяния, внезапно  вырвавшегося  из  его  горла,  полетел  на пол, при этом издав глухой взрыв – это «взорвалась» его продукция с левой стороны пальто.  И  всё  заверши-лось звонким ударом хлопнувшей двери.
   – Сколько ещё этих тунеядцев будет доставать меня? – сказал сам себе  Роман  Григорьевич  возвращаясь  в кресло.
   Отдохнуть от «посетителей» ему удалось примерно семь минут. По истечении которых его  квартиру  вновь пронзил звонок.
   – Этого я точно прикончу, – решил Невзгодин, и снова пошёл открывать дверь.
   Блики вспышек фото и телекамер, и раздавшиеся почти одновременно голоса, задававшие вопросы, ослепи-ли и оглушили Романа Григорьевича. Когда, мгновение спустя, он пришёл в себя,  то  увидел… толпу  журналистов, которые протягивая  вперёд  микрофоны,  спрашивали,  спрашивали,  спрашивали.  Стоявшие  далеко сзади, даже подпрыгивали, как кузнечики на лужайке. Площадка – щёлкала, стрекотала и горланила. А  больше всех, заливалась молоденькая блондинка, стоявшая почти в  шаге  от  хозяина  квартиры.  Она  бросала  на него откровенные взгляды, хлопала большими глазами с длинными накладными ресницами,  кончиком  языка облизывала пухленькие губки, трясла белой чёлкой, сопровождая всё  это  непрерывными  вопросами,  смысл которых сводился к пресловутой лампочке.
   – Господа, господа, успокойтесь, – подняв правую руку – призывая к тишине,  проговорил  Роман  Григорьевич. – Лампочка «приказала долго жить». Рано утром спустившись с потолка и плотно  позавтракав,  в  результате чего, отяжелев, она скатилась с подоконника и…
   – И?.. – замерла ватага журналистов, в ожидании самого худшего.
   – Неужели она… – кто-то в ужасе воскликнул из дальних рядов, а стоявшая слева дама, даже полетела в обморок.
   – Да, разбилась! – закончил Невзгодин, наигранно грустным голосом – на глупость, он решил ответить  глупостью.
   Стоявшие на лестничной площадке, все как один ахнули и застыли, словно персонажи  «Ревизора»  в  конце пьесы. А блондинка, даже выдавила слезу, правда, из одного глаза. Отчего с правой стороны лица у неё  образовалась тёмная колея, достигшая подбородка, и на этом закончившаяся.
   – А теперь, поскольку вопрос решён, прошу вас покинуть помещение! – миролюбиво попросил Невзгодин.
   Непрошенная компания, опустив микрофоны  и  головы,  медленно  повернулась  и  направилась  к  выходу, словно похоронная процессия. Только блондинка не спешила откланяться: уставившись на Романа  Григорьевича томным, вопрошающим взглядом своей молодости и красоты –  хлопая глазками, она чего-то ждала.
   – А тебе, жучка, нужно особое приглашение? – сказал Невзгодин блондинке, и, развернув, подтолкнул к вы-ходу. При этом ладонью правой руки, хлопая по её маленькой круглой попке.
   – Ой… ай… аяяй, – повизгивала красотка подпрыгивая на  каблучках,  и  размахивая  тоненькими  ручками, пытаясь защитить свой задок от усердия невзгодинской руки, которая всё шлёпала  и  шлёпала  две  ласковые половинки прелестного женского тела.
   Выпроводив незваных гостей, и «насладившись» юной проказницей, Роман Григорьевич вернулся в квартиру. Дверью в этот раз он не хлопнул.
   Как и предыдущая, эта ночь была такой же беспокойной, для утомлённого по вине  злополучной  лампочки, Романа Григорьевича. Всю ночь ему снились лампочки. Лампочки были повсюду, везде  и  кругом.  Проснувшись в шестом часу утра, он и сам ощущал себя лампочкой: огромной, неподвижной  в  своих  размерах,  ста-рой и перегоревшей. Оставшееся до сигнала будильника время, который прозвенел в восемь  утра,  он  провёл без сна; в холодном поту и тяжёлой головой, до краёв забитой лампочками.
   Кое-как умывшись, и без аппетита  позавтракав  чаем  вприкуску  с  бутербродом,  и  остатками  краковской колбасы, он тяжёлой походкой отправился на остановку. В автобусе ему так же мерещились  одни  лампочки: ехавшие с ним пассажиры, казались ему сделанными из них.
   Рабочий день прошёл муторно  и  утомительно: лампочки  не  отпускали  Романа  Григорьевича,  преследуя, словно охотники, дичь. Дома, улицы, магазины, и даже продукты, в воображении Невзгодина представлялись в виде лампочек. А зашедший в конце рабочего дня хозяин фирмы Разбоярцев, привиделся ему  как  дракон  с тремя головами, только у Разбоярцева вместо голов, были лампочки.
   – Ну, как у вас дела, Роман Григорьевич? – спросили головы-лампочки одновременно. – С бухгалтерией всё в порядке?
   – Лампочка… – только и смог выговорить Невзгодин.
   – Что-что, простите? – не понял шеф.
   – Лампочка… – повторил Роман Григорьевич.
   – Это как? Что вы имеете в виду?
   – Лампочка… – вторил ему бедняга подчинённый.
   – А?
   – Лампочка…
   – А-а-а, да вы явно  заработались – решил  шеф,  поняв  странное  поведение  своего  сотрудника. – Советую вам отдохнуть. Вредно так много трудиться!
   И когда Роман Григорьевич повторил то же слово, но уже несколько раз подряд, Разбоярцев, дабы не нанести ещё большего вреда моральному состоянию своего усердного подчинённого, быстро покинул кабинет.
   Дождавшись конца рабочего дня, мучимый  лампочковыми  видениями,  Невзгодин  отправился  домой.  По дороге ни на кого и ни на что, не обращая внимания: всё  вокруг,  представляющееся  ему  лампочками,  было ему до лампочки.
   Войдя в подъезд своего дома, он прошёл до своей квартиры не привычные ему семь этажей,  а  шесть,  «миновав» второй, до сих пор утопавший в темноте.
   Когда он вошёл в квартиру, то сразу заметил сидящих за столом в кухне лампочек: они пили  чай,  вприкуску с остатками краковской колбасы, и мило беседовали. Комнату тоже заполняли лампочки.
   Поздоровавшись с ними, Роман Григорьевич открыл дверь ванной.
   – О, простите, – сказал он причёсывавшейся перед зеркалом лампочке, и, смутившись, прикрыл дверь.
   Потом постучал в дверь туалета.
   – Занято! – крикнула находившаяся там лампочка.
   – Я лишний на этом празднике жизни! – процитировал Роман Григорьевич фразу Остапа Бендера, и в отчаянии три раза ударился головой об дверь, снова услышав – «занято».
   Это помогло – лампочки вдруг исчезли из воображения Невзгодина. Но он этого как будто не  заметил.  Так и стоял: прижавшись горячим лбом к крашеной поверхности двери.
   Из этого положения, его вывел очередной телефонный звонок. Как сомнамбула, направляемый лампочками, он оторвал лоб от двери, и поплёлся в комнату.
   Телефон продолжал яростно названивать.
   Невзгодин снял трубку, приложил её к уху, но отвечать не торопился, боясь, что снова вырвется это ненавистное ему слово – лампочка.
   – Ромка, засранец, так и не звонил, – ругалась  трубка  голосом  Анфисы  Михеевны  Гольцман. – Опять  всё старуха должна за вас делать.
   Невзгодин медленно опустил ругающуюся трубку на рычаг. Вывернул в комнате лампочку. На лифте спустился на второй этаж. Ввернул лампочку. И отсчитывая усталым шагом ступеньки, вернулся в квартиру.
   Больше лампочки не преследовали его.

                31 мая, 2023 г.