Деревенские

Аборигены

Рано утречком едва встало солнышко, Мария Егоровна Иванцова, жительница деревни Отрадное, услышав заливистый крик петуха, подумала вслух:
- Слава Богу, живы курочки мои, ни слопали их, ни лиса, ни ласка. Хорошо, что я в курятнике Волчка стала закрывать, он кур в обиду не даст. Не нравится ему это, скулит он там, на волю просится, да и курам тоже такой сосед ни к чему, а что делать?
Мария вздохнула: вот ведь, дело-то какое - не с кем словом перемолвиться, приходится самой с собой говорить. Раньше-то в деревне как было: только за порог вышел, а уж собеседник тебе обязательно найдётся, не то, что теперь - с курами не поговоришь, они молчат в ответ.
Волчка и кур выпустила, из колодца водицы достала, попила, умылась и кур напоила.
Покормив своё нехитрое хозяйство: собачку, кота и кур, перед иконкой помолилась да, положив в лукошко десяток яиц, и половину краюшки домашнего хлеба, Мария надела резиновые сапоги, и отправилась на другой конец деревни проведать дальнего соседа Афанасия Полушкина.
После целой недели холодных дождей с ветром утреннее солнышко обещало хорошую погоду, конец распутице и начало огородных забот.
Заботы – это хорошо, это значит, жизнь не стоит на месте, продолжается, и работать на огороде Мария с юных лет любила.
Рано утром по холодку куда как  споро идти, любуясь  безоблачным небом, наслаждаясь тишиной и покоем раннего утра. Правда ноги уже не те, да и сил поубавилось, но тут уж ничего не поделаешь, не век молодкой по полям рыскать.
Мария не обращала внимания на покосившиеся и почерневшие щербатые заборы, пустые дома, дырявые крыши, просевшие завалинки, пыльные, словно слепые, заколоченные крест  на крест, окна. Не смотрела на дворы, заросшие лебедой, лопухами и крапивой. Она видела это всё не первый год, живя в этой заброшенной деревне. Осиротевшие дома и подворья без хозяйского пригляда - долго не живут.
 Разъехались жители - кто куда, в поисках работы и лучшей жизни. Молодёжь живо придумала, что мол, теперь деревню стоит называть не Отрадное, а  Отвратное. Сколько таких брошенных деревень появилось в России с тех окаянных девяностых годов.
Деревня раньше большая была, поэтому идти пришлось далеко, но теперь вот только они с Афанасием и остались. Ему ехать было некуда – жена умерла, дочка окончила институт, и укатила с мужем в Ливан, а оттуда ей теперь назад дороги нет. Мария тоже вдова. Её единственный сын Сергей живёт на севере, женат, детей нет.
В девяностые годы ушлый делец  из областного начальства решил стать фермером, присвоив всё имущество бывшего совхоза. Похозяйствовал себе в убыток года три, но понял, что это не так просто, как кажется, и всё забросил. Тогда Сергей настоял, чтобы мать переехала к нему на север.
 Она с грустью вспоминала то время. Невестка смотрела на неё свысока, как на бедную родственницу из деревни, никак не называла, и считала свекровь не более чем бесправной домработницей. Мария к работе привычная, но таких отношений принять не могла. Сын как будто ничего не замечал.
- Видно любит он жену только телом, а это гораздо сильнее, чем любить душой. Душой-то её любить не за что. – Догадалась мать, но вмешиваться в семейную жизнь сына не стала, а решила вернуться в деревню. Сын на это сказал:
- Прости меня, мама, я всё понимаю, и отговаривать тебя не буду. Поедем вместе, помогу тебе обустроиться.
В деревне в тот год и света-то не было, народ выживал, как мог: молодые ребята наладились срезать электропровода и сдавать их как металл. Целый год жила она без электричества, пока одного парнишку ни убило током, а другой сорвался с высоты. Деревня Отрадное ближе всех других деревень к райцентру, всего в десяти километрах. Через неё электричество проходит на всю округу. Так что со временем линию восстановили. А пока что сын берёзовых дров, уже колотых, на зиму заготовил, фонарь хороший на батареях привёз и приёмник, работающий от сети и на батарейках, и ещё много чего нужного.
Десять километров до райцентра для Марии непреодолимое расстояние, поэтому Сергей купил в райцентре цыплят, корма для них, сахар, муку и растительное масло для матери. Оставив ей деньги, он уехал домой.
Марии тогда показалось, что вернулась она не в родную деревню, а попала на необитаемый остров. Хоть волком вой. Хорошо, что прибились к ней чей-то кот и собачка. А теперь ничего, привыкла, притерпелась, она же русская, да ещё и деревенская – не привыкать терпеть.  Всё одно - эту одинокую и неудобную жизнь Мария ни за что не поменяла бы на ту, что была на севере. Здесь она сама себе хозяйка и никому не должна. Тем более что в деревне она всё-таки не одна.

Афанасия Мария увидела ещё издалека – стоит у прясла в своей соломенной шляпе, прикрывающей лысину, и на дорогу глядит, скучно ему одному-то.
Среднего роста, круглый, как колобок, с животом, как у всех любителей поесть, и на сидячей работе в качестве бухгалтера совхоза. Постороннему на первый взгляд Афанасий мог показаться добродушным простаком. Но только на первый взгляд: колючий и недоверчивый взгляд глубоко посаженных глаз под густыми кустиками седых бровей, опущенные книзу уголки полных губ и вздёрнутый короткий нос намекали на неуживчивый и придирчивый характер их хозяина. Сотрудницы бухгалтерии предпочитали помалкивать, когда он делал им язвительные замечания по работе, правда, всегда по существу.
Другое дело Мария и жена Варвара – та умела укрощать его характер «на раз», а Мария – единственная живая душа в деревне, кроме него самого. Скажешь лишнего – останешься сидеть один, как сыч, в своей «конуре». Увидев её высокую фигуру ещё издалека, Афанасий улыбнулся.
- Ты чего так долго не приходила-то, Егоровна? Целую неделю тебя не было. Я вчера весь день прождал! – Начал он вместо приветствия.
- Вот тебе раз! Что мне делать больше нечего, как ходить к тебе такую даль? У меня и дома дела есть. Да и дожди лили, а после дождя сам знаешь, какие у нас дороги – ни пройти, ни проехать. И чего тебе скучать, ты теперь первый парень на деревне, правда и в деревне один дом.
- Да-да-да! Зато ты у нас красавица несравненная – потому что сравнивать не с кем. – У неё было простое русское лицо, обветренное смолоду и навсегда от долголетней работы на воздухе.
- Опасно ты шутишь, друг мой, учти, твои шутки до добра не доведут. Ну да ладно, Бог с тобой. Я и сама знаю, что не красавица. Чего ты ждал-то меня вчера? – Улыбнулась Мария.
- Да как же, разве ты не помнишь, что сегодня ровно три года, как мы с тобой остались одни на всю деревню и живём теперь, как аборигены на каком-нибудь острове? Это событие надо бы отметить, как думаешь? Я и гостинец тебе приготовил. Вот, попробуй. Варя-то моя сварливая была, царство ей небесное, но хозяйка умелая и рачительная. Сыр она умела делать из козьего молока отменный и меня к этому делу приспособила. А козы мои молодцы: одна пару дней назад трёх козлят привела, а другая раздоилась и даёт в день по 5 литров молока. Не зря я с ними возился, пока вырастил. Теперь хочу хоть пяток курочек завести, уделишь мне, как цыплята появятся? А я тебе козлёночка подарю, как вырастет, будет у тебя молочко. – Мария согласно кивнула и попробовала сыр:
- И правда, вкусно. А я тебе яичек принесла и хлебца домашнего. – Сообщила Мария, выкладывая гостинцы на стол. Потом посмотрела на соседа:
 - Да что ж, отметим, почему не отметить! Потом в июне мне 68 лет стукнет, а в июле тебе 70. Не жизнь у нас, а праздник – живи и радуйся. – Мария засмеялась, и Афанасий улыбнулся. – Книгу у тебя возьму почитать, про Петра Первого я уже осилила. Замечательная книга – читаешь, и как будто сама всё видишь своими глазами. Раньше-то не было у нас столько свободного времени, не то, что сейчас, лишь бы глаза не подвели.
Афанасий, ещё живя с женой, уяснил, что если хочешь мира в семье, последнее слово надо оставлять за женщиной. Он перенёс это правило и на дружбу с Марией.
- Садись, подруга, позавтракаем вместе, чем Бог послал, отдохнёшь, да и провожу я тебя до дома, помогу тебе книгу, банку с молоком  да сыр доставить, пообедаем у тебя, а ужинать я уж дома буду.

«Пришелец»

Шли не торопясь, стараясь не раздражать боль в суставах и одышку у Афанасия. Он колясочку катил, которую сам и смастерил из остатков древней детской коляски. Колёса у колясочки высокие, никакой грязи не боятся. Не шибко красиво, зато удобно, нет нужды руки рвать.
Когда приковыляли к дому Марии, время было уже на полдень, и солнышко хорошо припекало. Навстречу хозяйке мчался   Волчок, а за ним задрав хвост, степенно вышагивал кот Макар, а Мария присела, широко раскинув руки, собираясь обнять своих питомцев, и  вдруг воскликнула:
- Ты гляди, какой-то мужик незнакомый валяется у моего забора, откуда же он взялся, дорога к нам ещё не просохла. Пьяный он, что ли?
- Хорошие мужики в эту пору работают или дома сидят. А может это «прынц» верхом на белой горячке к тебе прискакал? – Ехидно поинтересовался Афанасий, но Мария шутку не приняла:
- Погляди, живой ли. – Афанасий наклонился над незнакомцем, вглядываясь в его лицо.
- Живой и не пьяный, видать, настрадался мужик. Плох он, Егоровна, убрать его в тень надо.
- Какой-то он запущенный. Здоровущий мужик-то, как же мы его с места сдвинем?
- Есть у тебя брезент или ещё что-нибудь покрепче? Перекатим его и перетащим в тень. Мария с уважением взглянула на соседа – что тут скажешь, мужик есть мужик, живо сообразил.
В деревне люди запасливые, ничего не выбрасывают, авось пригодится когда-нибудь. Брезент когда-то расстилали зерно сушить. Сушить уже давным-давно нечего, а брезент лежит, вот и пригодился. Пока расстелили, да больного перекатили, а потом волоком тащили, совсем из сил выбились, сопрели оба, запыхались, тяжёлый он, как дубовая колода, а мужик так и не очнулся.
Вроде и не старый ещё, а лицо незнакомца было похоже на безжалостно скомканный лист серой бумаги, заросший щетиной: и лоб в гармошку, и щёки, и подбородок. Это были морщины усталости, опустошённости, разочарования или каких-то невозвратимых утрат. Тёмные,  глубокие  подглазья закрытых глаз и сухие обветренные губы – было ясно, что человек болен. Давно не чёсанные  и не мытые  тёмно-русые волосы сбились в воронье гнездо.
Отдохнув, Мария склонилась над ним:
- Что с тобой, родимый, слышишь ли ты меня? Видишь ли?
Сознание незнакомца было окутано тьмой – тьмой беспросветной и безоглядной. Затем пустота взорвалась светом, который слепил его глаза. Мрак рассеялся, он с усилием разлепив глаза, глянул вверх, и там, как ему и полагается, голубело небо. В голове трещали барабаны и что-то звенело. Над ним кто-то склонился, но он почему-то двоился и троился. Голос был женский. Он хотел рассмотреть лицо женщины, но глаза его закрылись, помимо его желания.
- Что это со мной? Где я? Кто меня по голове шарахнул? Пить хочу, подумал он, и снова  провалился в чёрную яму забытья.
После обеда Мария снова подошла к больному и тихо спросила:
- Ты слышишь меня, родимый?
Он открыл глаза – больные, не верящие, увидел лицо пожилой женщины и хрипло заговорил:
- Ты кто?  Не разводи канитель, говори прямо, чего тебе от меня надо. А то «родимый», какой я тебе родимый?
- Ты меня не обижай – от обиженного человека добра не жди. А оно, добро-то, тебе сейчас как раз впору. Так что убери свой гонор в карман. – Мария помолчала, пощупала его лоб. - Ничего мне от тебя не надо, да и что с тебя возьмёшь. Жар у тебя, помочь тебе хочу, а имени твоего не знаю, вот и называю, как умею. – Она говорила мягко и без нажима, как мать с больным ребёнком.
Он ещё раз посмотрел на неё, и его смутило кроткое выражение её глаз, напоминающие ему глаза его матери.
- Семён я. Плохо мне так, что жизнь не мила. Пить хочу.
- На, попей водички, Семён. Водичка у нас чистая, родниковая. Раз пить хочешь, значит, и жить хочешь. Всё будет хорошо, поправишься, в баньке помоешься, переоденешься, жизнь-то к тебе и вернётся. – Так приговаривая, она приподняла его голову и тонкой струйкой напоила его. Больной, блаженно вздохнул и закрыл глаза. Ему казалось, как будто на груди его лежит бетонная плита – тяжко, ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он снова впал в беспамятство.
Афанасий всё это время молчал, наблюдая за Марией, а она, напоив больного, спросила:
- Что делать-то будем, сосед? Где врача-то возьмём? После дождя к нам только на телеге можно проехать, сам знаешь, но на наших глазах человек может умереть, если не оказать ему помощи.
- Видно издалека он пришёл – по пуду грязи на ботинки налипло. Что-то на бомжа он сильно похож…
- У каждого свой крест, бомжами не от хорошей жизни становятся…
- А ты не боишься, Егоровна, что он очухается, и обчистит тебя подчистую?
- Кто ж его знает? А пока он нуждается в помощи, да и брать-то у меня нечего. Мы все мастера судить и осуждать, ему не это сейчас надобно.
- Ну, ладно! Домой я пойду, а завтра с утречка, если дорога подсохнет, я на своём мопеде сгоняю в Заречное, там фельдшерица есть, может, уговорю её приехать к тебе.
- Постарайся уговорить, тебя учить не надо, а пока давай укроем его, да под голову подложим. Дождя видимо не будет, а ночи ещё прохладные. Перемещать не будем, кто его знает, что с ним. – Говоря это, она обтёрла влажной тряпкой лицо больного. Тряпка почернела.
- Помнится мне, что бабка твоя знахаркой была, научила она тебя?
- А как же? Настой жаропонижающий сейчас сделаю, как очнётся, напою. Потом кашель буду лечить, но врачу показать его  очень надо.

Семён

Свет во всём районе отключают с 10 вечера до 6 утра. Темнота в деревне угольная, тишина глухая и тревожная. Собаки бывших хозяев разбежались по другим сёлам. Бурьяны выше головы, того и гляди, волки заведутся, лисы и ласки уже покоя курам не дают.
Ночью Семён очнулся, понял, что лежит на земле, заботливо укрытый, под головой что-то мягкое. Он удивился, не ожидая от незнакомых людей такой заботы. Пошарил рукой, нашёл бутылку с водой, попил, и стал смотреть на то, как в чёрном небе мелкой россыпью звёзд звал в дальние дали голубоватый млечный путь.
Ночь приглушила все звуки, тишина и печальный покой осеняли заброшенные жилища. Стояла глубокая, словно сон, тишина. Не хотелось ни думать, ни о чём, ни вспоминать о недавних трагических событиях. Он уловил мягкие шаги, потом  услышал:
- Ты не спишь, Семён? Я тебе питьё приготовила для поддержания твоего сердца, на вот, выпей и поспи. К утру тебе станет легче.
- Оставь ты меня в покое. Кто я тебе и кто ты мне? Уж больно ты добрая, с чего бы это? Иди, спи. Я сам как-нибудь выкарабкаюсь, не впервой. – Хрипло отозвался он.
- Ты не злись, не злись. Злой человек больше и сильнее болеет. Ты гаси в себе злость. Тебе здесь никто ничего плохого не сделает. Я помогаю тебе от чистого сердца. Бог не зря привёл тебя в нашу разорённую деревню, он-то знает, что здесь тебе помогут. На, выпей.
Он смотрел на неё с недоверием, взошедшая луна в безоблачном небе всё вокруг сделала чётким и контрастным, он разглядел её лицо. Она встала на колени, приподняла его тяжёлую и неподатливую голову, и он выпил всё лекарство.
- Фу! Ну и гадость! Не знаю, говорить ли тебе спасибо, за то, что ты пытаешься спасти мою никчёмную жизнь. Может, для меня лучше было бы спокойно умереть.
- Спасибо – непростое слово, оно означает «спаси, Бог», а с Богом не поспоришь, так что спасибо говорить не ленись. Спи и поправляйся. – Она встала с колен и ушла в дом. Семён вдохнул душный, чуть влажноватый воздух, чувствуя, как вместе с ним в лёгкие его и в душу проникает что-то невесомое и чистое, давно забытое, но такое нужное. И вскоре он уснул крепко, без сновидений. Доброта и участие часто лечат не хуже лекарств.
Одинокая жизнь Марии была бедна событиями и впечатлениями. В деревне не любят ничего непонятного, недосказанного, все хотят знать всё и точно, а что узнать не удаётся, додумывают и досказывают сами, свято веря в свою версию событий. Вот и Мария хотела расспросить Семёна, как и откуда он попал в эти края, как жил и т.д. – вопросов накопилось много, но она не знала, с чего начать, и как подойти к этому хмурому и нелюдимому мужику.
Наутро она принесла Семёну супчику в глиняном горшочке и домашнего хлеба. Простенький супчик-то, на бульонных кубиках «Галина Бланка» с доморощенными овощами. У него руки задрожали, и желудок узлом завязался, заурчав, как у голодной собаки, от одного запаха супа. Он вспомнил, что давно ничего не ел, с трудом сел на своём ложе, подождал, когда карусель в голове остановится, взял ложку и хлеб грязными руками. Мария слабо возразила, что надо бы руки помыть, но не успела - супа в горшочке и хлеба уже не было – они слишком быстро кончились – остаток супа Семён выпил через край.
- А я думала, у тебя аппетита нет. Ты когда ел последний раз? –  Удивилась  она.
- Думаешь, я помню? – Буркнул он вместо благодарности.
- Тогда тебе придётся потерпеть, сразу много нельзя. – Он молча кивнул головой, откинулся на подушку и задремал.
- Прокормить его будет непросто. – Грустно подумала она. – Но постараемся, мяса не обещаю, а бульонных кубиков у меня целая коробка. Картошка, капуста и хлеб есть, а это для русского человека всегда была очень нужная и сытная еда.
Фельдшер, Анна Ивановна, полная женщина средних лет, прикатила к ним на велосипеде через три дня. Всё это время Мария боролась с температурой и кашлем у Семёна.
Осмотрев и прослушав больного, Анна Ивановна отвела её в сторону и  сообщила диагноз:
- Вижу – бомж к тебе пожаловал. У него крайняя степень переутомления, обезвоживание и скудное питание, последствия сильнейшего стресса и простуда, конечно. Сделала ему укол, чтобы поддержать сердце. Надо бы капельницу поставить, да сама понимаешь, перевезти его в больничку нереально. А потому: пои его теми же отварами, давай больше пить ключевой водички, корми, чем сможешь. Потом приведи в человеческий вид. Пусть Афанасий ему патлы на голове пострижёт, и бороду укоротит. Горячую баню ему пока нельзя, тёплую можно и нужно, когда справится со слабостью  и головокружением. С одеждой для него помогу, есть у меня источник, так что присылай Афанасия. Ну, полетела я, работы у меня выше головы. Я тут одна на всё про всё. Кто рожает, кто умирает, всё, как всегда: жизнь и смерть всегда ходят парочкой.
А, между тем пришла пора заниматься огородом, картошку и овощи растить. Афанасий приплёлся пешком с тележкой и вещами для больного, поскольку экономил бензин и мопед для более дальних поездок. Отдышавшись, он стал помогать Марии картошку сажать, а огород вскопала она сама. Потом Мария поможет  Афанасию справиться с картошкой.
Семёна переместили на раскладушку. Посадили, коромысло на плечи надели, руки положили на коромысло, он невольно вдохнул глубоко, и задышал, как заново родился – так бабушка-знахарка делала. Такое упражнение делали каждый день, утром и вечером. Теперь он сидел, полулёжа, наблюдая за стариками, и думал:
- Вот они бабы-то русские, ей уж наверняка лет 60, а может и больше, а у неё и сейчас кофта выше пояса едва сходится, того и гляди, пуговицы отскочат. Да и «корма» в порядке. Наклонится в огороде-то – мимо не пройдёшь.
Знала бы Мария, о чём он про себя рассуждает, огрела бы его тяпкой, охальника ободранного, вместо лечения, а фельдшерица наоборот сказала бы, что мужик явно на поправку пошёл. А он дальше размышлял:
- А ведь некрасивая – тут и сомневаться нечего, да разумная, по глазам видно, и добрая, за мной, как за сыном смотрит. – Он ещё раз посмотрел на неё:
- Некрасивые-то чаще бывают умными, да хозяйственными. А я вот ни семьи не завёл…
Дальше додумывать он не стал, а вернулся к мыслям о Марии:
- Такие бабы-то деревенские – трёхжильные, не иначе. Всю свою жизнь не живут, а выживают, а они другой жизни и не хотят. Работают от зари до зари, но и отдыхают на всю катушку.
Он вдруг вспомнил свою мать, великую труженицу, добрую и забитую злобным тираном – мужем. Но об этом он тоже думать не хотел. Голова снова закружилась, и он закрыл глаза.
Дальше он не думал ни о чём, голова его была пуста, как барабан – ни мыслей, ни желаний, ни планов на будущее. Но иногда отсутствие мыслей – есть лучшее лекарство от чрезмерных переживаний.
Теперь Семёна можно было привести в порядок, прошло уже две недели, как его нашли под забором. Он был ещё слаб, но и помыть его и переодеть было необходимо.
Афанасий воды натаскал, хозяйка баньку натопила до тёплой воды, помылась сначала сама с устатку, потом мужики пошли. Поставила Мария раскладушку для Семёна в чистый амбар для зерна, которого там давным-давно уж не было. Это будет его место под крышей.
А мужики всё ещё мылись. Пришлось Афанасию не одну воду сменить, чтобы Семён отмылся. Предупреждала Мария ни о чём его не спрашивать, ему, мол, сейчас не до этого, да не утерпел, любопытство заело:
- Ты когда последний раз мылся-то? – Ехидно поинтересовался Афанасий.
- А ты чего спрашиваешь, завидуешь, что ли?
- Откуда же ты к нам сюда пришёл-то?
- Тебе какая разница? Я перед тобой не собираюсь исповедаться.
- Мы люди простые сердцем, без всяких душевных вывертов и закидонов. Ты, парень, видать неуживчивый и нрав у тебя не сахар. Перестань винить всех в своих неудачах. Мы вот с Егоровной тоже трудную жизнь прожили, чего только в ней не бывало, да и сейчас наша жизнь не сахар.
Семён угрюмо молчал, продолжая мыться. Тогда Афанасий зашёл с другого бока:
- Чего душа-то у тебя такая угрюмая, ты впускай в неё добро, выплывай со дна жизни. Оброс ты весь, как первобытный. Побрейся, у Егоровны наверняка станок имеется, а я могу тебя постричь. Когда я учился, жил в общаге, денег на стрижку не было, так мы сами друг друга стригли, так я и научился.
Неизвестно, к чему бы привёл этот монолог, Семён едва сдерживался, чтобы в ответ не послать этого въедливого деда куда подальше, не выбирая выражений. Но тут Мария постучала, крикнув:
- Поторопитесь! Ужин на столе!
Семён натянул на себя то, что ему указал Афанасий, не спросив, чья это одежда, он давно привык носить чьи-нибудь обноски с мусорки, и не придавал этому значения.
А на столе уже скворчала сковорода с картошкой жареной, капуста квашеная, огурчики солёные, хлебушек.
- Эх! Знатная у тебя капустка, Мария. Уже почти год прошёл, как ты её заквасила, а она хрустит, как свежая. Сама и вырастила её, белокачанную… - Похвалил хозяйку Афанасий, Семён только покосился на неё.
Налила по стопочке-другой с устатка, да после баньки, но только им с Афанасием, Семён ещё слаб, ему на ночь – настой из трав. Он не спорил. Алкоголиком он так и не стал, Бог миловал.
Выпили, поели. Мария достала гармошку, Афанасий заиграл, и запели они всем знакомые с детства задушевные застольные песни. Русские люди – душа нараспашку. И всё плохое – побоку. У неё голос звонкий, раньше в хоре при клубе запевалой была, а сейчас ни клуба, ни хора, но жизнь-то продолжается. Афанасий вторит, а Семён слушает их, низко склонив голову, и глотает непролитые слёзы:
- Для чего жизнь прожил? Потомства не оставил, мать забыл. Сегодня небо такое высокое, синее, без единого облака, а синеет оно над жалкими остатками деревни, да и моей жизни тоже. Нет, не получится из меня оптимиста. Вот в деревне жили и мы с матерью. Столько лет не думал о ней, не вспоминал, а как встретился с этой Егоровной, так и мать свою вспомнил, и теперь только понял, что мать - единственная на свете, любившая меня всей душой. Вот и цель в моей жизни появилась – мать повидать. Если жива она, с ней и век свой вместе  доживать, а если нет – то хоть могиле её поклониться. Всю жизнь я не мог её простить за то, что жила с моим отцом-извергом, лишившим меня детства, и за свою неудавшуюся жизнь.
На душе было так паршиво, что хуже некуда. Семён встал, и ушёл в свой амбар, не прощаясь и не поблагодарив стариков за ужин и баню.
Ночью ему приснился сон, как будто смотрит он на себя со стороны. Искал он какую-то деревню. Луна освещала дорогу, но жилья нигде не было видно. Он сильно устал, сердце его камнем давило на грудь. Хотелось лечь и закрыть глаза, но кругом было мокро после дождя и грязно. Положив руки на поясницу, пошатываясь от усталости и голода, с трудом поднимая и волоча пудовые от налипшей грязи ботинки, он продолжал идти, сам не зная куда. Он снял ботинки, связал их за шнурки, отбил с них грязь, и перебросил их через плечо. Идти стало легче, но ноги очень скоро закоченели от холода, и он снова надел ботинки, сполоснув ноги, в луже, и забыв завязать шнурки.  Они волочились теперь по грязи, мешая идти, но наклониться и завязать их, у него не было сил. Теперь ноги передвигались как будто без его участия. Холодный и сырой воздух разрывал измученные лёгкие, и каждый вдох горел в них, как глоток огня, он хрипло кашлял.
 Его охватило равнодушие, за эти несколько дней, пока он бродил в поисках деревни, сам не зная, какой именно, он никого не встретил, и  не сказал вслух не единого слова. Ему казалось, что кругом нет никого и он один на белом свете. Затянув ремень потуже, разъезжаясь ногами в грязи, он пошёл в ту сторону, где должна быть деревня, но её всё не было. Поскользнувшись, он упал на спину, и потерял сознание.
Когда он очнулся, было уже утро. Он смотрел в небо – облака были похожи на грязные кучи снега, тающие на солнце дождём. «Господи, боже мой! Прости грехи мои вольные и невольные! Помоги мне, направь меня туда, где я обрету покой», - молился и плакал он, чувствуя, что тяжкая плита на его груди больше не давит.
 Во сне он повернулся на раскладушке на другой бок, и сон его растаял,  больше не тревожа.
Семён проснулся незадолго до рассвета, и понял, что плакал во сне так, как плакал в детстве. Но слёзы эти не принесли ему облегчения, он вспомнил мать и своего отца. Он давно отвык от доброты и заботы матери, а вспоминая отца, Семён даже застонал от ненависти.
Теперь он услышал знакомые с детства звуки: петух ходит, шаркая ногами, куры переговариваются между собой, веник по двору шелестит, ухват в печи стучит, чугунок с кашей на шесток поставили.
- Что же это за сон мне приснился? Неужели во сне я увидел то, что и правда, со мной приключилось, до того, как я сюда пришёл? Как же мне дальше-то жить? Получается, что сел я старикам на шею, и ничем не могу им отплатить. Как я доберусь до матери – не ближний свет. – Так ничего Семён и не решил. Егоровна  пришла, позвала завтракать.
- Поговорю с ней вечером, сейчас ей будет не до меня, она баба умная, может, что дельное присоветует. – Решил Семён, и с аппетитом съел всю кашу, и запил козьим молоком. – Живу теперь, как в сказочном царстве, здесь бы и остался, но что я тут буду делать, на что жить, да и тянет меня к матери, словно должен я отдать ей долг, и по-другому никак.

Разговор по душам

День стоял необычно жаркий, и Семён ещё засветло пошёл к речке. У берега было полно тины и толстых чёрных пиявок. Он разогнал эту тину, а заодно и пиявок длинной жердиной. Сверкнув голым задом, он кинулся в воду, нырнув с головой.  Вода была ещё холодной, течение на средине быстрым. Дух захватило от резкого перепада температуры, но ему,  деревенскому мальчишке, это не помешало плавать, энергично взмахивая руками. Слабость и уныние последнего времени смыла и унесла речка, Семён почувствовал себя здоровым и бодрым, не зря Егоровна столько времени лечила его травами.
За годы, прожитые в городе, он так и не стал городским, деревня его не отпустила.
 Одеваясь, Семён решил:
- Всё, хватит сидеть у стариков на шее, пора в путь-дорогу к мамане. Но где взять денег?
Ужин стоял на столе: отварная картошка, винегрет и глазунья.
- О! Да у нас тут праздничный ужин, я уж и не помню, когда ел такую вкусноту. А где же твой Афанасий? Уж несколько дней не показывается. Кто он тебе?
- А ты что по нему соскучился? Мы с ним с детства знаем друг друга, учились в одной школе, но он на два года старше, так что мы друг друга в то время не замечали. После школы он выучился на бухгалтера, а я на агронома-полевода. Потом семья, дети. Он всю жизнь за столом просидел, а я – в полях, на свежем воздухе. А как остались одни в деревне, то теперь мы ближе всякой родни – помогаем друг другу. Друзья мы с ним, товарищи по одиночеству – и в горе и в радости.
- Так сошлись бы, да жили вместе.
- Н-е-е-т. Пролетели мои женские годочки, замуж я не собираюсь, да и ему незачем жениться. Мы живём интереснее: в гости ходим, поджидаем друг друга, радуемся при встрече - человеку нужен человек и смена впечатлений, а ещё важно, чтобы было о ком заботиться. Мы не унываем, кто часто бывает не в духе, тот долго не живёт, а нам жить, ещё не надоело. – Было что-то необычайно тёплое и сердечное в этих словах Егоровны. – Семён помолчал, потом спросил:
- Неужто и не ссоритесь никогда? Дедок-то видать с характером, начальничек бывший.
- Как же без этого, бывает и такое, но ненадолго, нам не прожить друг без друга. А постоянно подчёркивать недостатки близкого тебе человека, которые не получается исправить, - глупо. Не замечать их – лучшее лекарство в обиходе. – Улыбнулась Мария. – А чего ты есть-то перестал, или невкусно?
- Да на сухую-то кусок рот дерёт.
- Так мы это сейчас исправим. На много не надейся, но шкалик разопьём за твоё выздоровление. – Она вышла в сенцы и вернулась со шкаликом:
- Жизнь наша прошла в труде и заботах, скучать было некогда. Работа работой, а дома – хозяйство, без этого в деревне нельзя. Некогда на диване валяться. Скотинка не спрашивает, болен ты или здоров, устал ты или нет, поел ли сам-то. За ней круглосуточный уход нужен, и он для хозяев на первом месте. Этого запала нам и сейчас хватает. Жизнь зовёт вперёд, а мы и не против, люди-то в одиночестве,  горе и болезни ищут утешения и поддержки. – Говорила Мария, разливая самогонку в стопки.
- Ну, в болезни – это понятно, а горе-то какое у вас?
- Да хулиганы на машинах из города приезжают, когда дороги подсохнут. Пьют, костры жгут в огороде, того гляди спалят и мой дом, и всё, что от деревни осталось. Пьяные стучат: - «Бабка, самогонка есть?». Боюсь их, пуще смерти. И до Афанасия далеко. Почтальонка раз в месяц нам пенсию привозит, так Афанасий с ней передал заявление в милицию. Там ответили:
- Откуда же мы знаем, когда они к вам нагрянут?
- Это подлое племя мажоров и мне знакомо. – Мрачно сказал Семён. – Так ты и сгинешь тут, Егоровна, в одиночестве.
- Ну, что Бог даст, значит, такая моя судьба. Всему своё время, никто два века не живёт. Раз в год сын ко мне с севера приезжает. Дрова мне на зиму колотые заготавливает, всем, что нужно, меня обеспечивает, денежек подкидывает, пенсия-то у меня – кот наплакал. Вот уже в этом году в мае сынок мой приезжал. Так что жить можно и нужно. Не оставлять же Афанасия одного!  Я смотрю, ты не куришь.
- Пока дома жил не до этого было, потом закурил за компанию, а в тюрьму попал и вовсе отвык. Ко мне ведь ни посылки не приходили, ни деньги.
- Вот и тебе мы пригодились. Может, теперь ты расскажешь о себе, Семён, снимешь груз с души? – Они сидели за столом напротив друг друга.
В это время, как всегда, отключили свет. В окно светила яркая луна, но лица друг друга они не видели. Такая обстановка располагает к откровенности, а Марии можно доверять. Семён молча кивнул на пустой шкалик,  она не решилась возразить, и сходила в сенцы, но себе больше не наливала.
  Теперь-то и пошли у них разговоры, о самом задушевном, горьком, о котором никогда, ни с кем не говорили. Водка и полное доверие к собеседнику иногда развязывает язык не хуже «сыворотки правды».
- Я не ангел, а жертва наивной доверчивости, судьба обошлась со мной жестоко. Не миновала меня ни тюрьма, ни сума. – Семён замолчал, тогда Мария тихо сказала:
- Ангелы не здесь живут, они на небесах, а здесь люди живут – грешные и недовольные.
- Что да, то да! Живём, покоя не знаем, всё чего-то хотим, а как достигнешь, чего хотел, оказывается, это и не нужно было вовсе. Так и прометался всю жизнь ни себе, ни людям. Беспутная жизнь у меня была, и я не очень дорожу её остатком, а встретить свою старость и вовсе не рассчитываю. Вот ты меня пожалела, а на что я теперь годен! Почему ты не прошла мимо, как другие бы прошли? Выходила меня. – Она молча пожала плечами, понимая, что на этот вопрос отвечать не надо.
- Жил и я в деревне вместе с родителями. Мамка моя добрая и ласковая была, а отец зверь, грубый, злобный и тупой с вечно распухшим красным носом от постоянного пьянства. Он избивал и мамку и меня, вымещая на нас неудачи своей никчёмной жизни. Мамка говорила мне:
- Ты убегай, сынок, это не отец у тебя такой злой, это водка в нём бесится. – Я верил и убегал, куда придётся. Когда чуть старше стал, звал мамку с собой, пока водка перебесится, а потом понял, что трезвым он и не бывает, а мамка говорила:
- Это мой крест, буду нести его до конца, мне идти из этого дома некуда. – Семён посмотрел на Марию невидящими глазами, тяжёлые воспоминания заполонили его душу.
 - Отдушиной была только школа. Была у нас учительница, она жалела меня, я способный был, очень любил читать книжки. До 16 лет, пока я учился в школе, я прочитал всё, что было в библиотеке и дома у моей учительницы. Да что толку, жизнь моя от этого не менялась! – Он жадно выпил кружку холодной воды, вытер рот тыльной стороной ладони, и заговорил снова:
-  Однажды я пришёл домой и принёс от неё книгу «Дети капитана Гранта». Я начал читать её ещё в школе и не мог оторваться. Когда я пришёл домой, отец, выхватил у меня из рук эту книжку, бросил под ноги, растоптал её, а потом швырнул в печку. Мне было 14 лет, я помню, какое горе тогда испытал, и как ненавидел своего отца. Я не понимал свою мать, почему она живёт с извергом, который превратил в ад её жизнь и лишил меня детства, а потом понял, что она помнила те редкие минуты, когда он говорил ей, что пропал бы без неё, и лил крокодильи слёзы.
От волнения было трудно дышать, Семён глубоко вздохнул.
 - А я тогда считал, что никого в жизни не любил и меня никто не любил. Теперь я понимаю, что только мать меня по-настоящему любила, и я её любил. – Он налил себе ещё рюмку, выпил, не закусывая. Помолчал.
- В 15 лет запала мне в душу соседская девчонка, на год меня моложе, светлая такая, бойкая, хохотушка и певунья. Бывало, что ни делает, всё щебечет, как птичка. Настей звали её. Я места не находил, когда не видел или не слышал её. Думал, повзрослеем, женюсь на ней, и уедем мы с ней подальше от нашего дома. Она меня не замечала, конечно, но это было не важно…
Долго я ещё помнил её, но потом жизнь закрутила меня…, а больше никто из баб мою душу не затронул. Пришла-ушла-забыл.
- Мне было около 16 лет, я пришёл из школы, отец сидел у стола и злобно смотрел на мать. Она замерла у печки. Тогда он снял армейский ремень, и начал мать стегать. Она закричала, упала на пол. Я загородил её, тогда он стегнул меня. Я вырвал у него из рук ремень, и так его отходил, что он встать не мог. Я был готов убить его, мать не дала. Она вышла в сенцы и я за ней. Она сунула мне в руки узелок:
- Беги, сынок, куда глаза глядят, убьёт он тебя сонного. И ты не бери грех на душу, отцеубийцы-то горят в аду. Вот возьми деньги, сколь есть, езжай в другой город, здесь и метрики твои, по ним паспорт получишь. Прощай, сынок, храни тебя Господь, а мне идти некуда.
- Ушёл я из дома, так и не окончив школу. Добрался до районного центра. Деньги быстро кончились. Пришёл я в ПТУ, попросил, чтобы меня приняли учиться, но мне сказали, что учебный год ещё не кончился и без направления они не принимают.  Хотела мать меня от тюрьмы спасти, а сама невольно отправила меня в никуда, и попал я после этого, в криминальную среду: «пожалели» меня люди недобрые, накормили меня голодного, научили на стреме стоять, на большее-то я и не годился, лапоть деревенский. Что это такое тебе лучше не знать, туда легко войти,  но нелегко выбраться. Попал я, короче, из огня в полымя. Кончилось всё тюрьмой. Следователь вызвал отца, сказал, что надо заплатить, тогда меня не посадят, я в преступлении не участвовал, но был рядом. Отец посмотрел на меня тупыми бычьими глазами, и сказал:
- А я причём, пущай сидит я его кормил, теперь пущай  государство его кормит.
- Что я там пережил и чему научился… вышел, а старые дружки уже у ворот поджидают.  И опять, спустя три года, в тюряге оказался помимо своей воли, опять меня подставили, а настоящие преступники на воле остались. В два срока отсидел я десять лет, зато научился рукавицы шить, и в Бога начал веровать благодаря священнику, который приходил к нам в тюрягу.
Мария молча слушала, не перебивая и не задавая вопросов. Она понимала, что любая откровенность имеет свой предел, поэтому подробностей этих печальных событий она и не ждала.
- Из тюрьмы я вышел не так, как в прошлый раз. Почти все деньги, что заработал на рукавицах, отдал охраннику и шофёру, чтобы вывезли они меня на продуктовой машине подальше от тюрьмы. Потом уехал в другой город, чтобы не встречаться с бывшими корешами. Но и там я оказался без  жилья, без профессии, без денег, с судимостью, без поддержки родных или просто порядочных людей. Пошёл в паспортный стол за паспортом, сказали, надо ждать три недели. Пришлось мне с бомжами пожить, а среди них разные люди встречаются, но выбора у меня не было. Надо было на что-то жить. Я брался за любую временную работу, чтобы прокормиться, силой меня Бог не обидел. На постоянную работу без прописки я и не надеялся устроиться. Жил, никому не доверяя, вот так, будто очертил круг вокруг себя, и никого за этот круг не пропускал.
Время шло, я давно уже не был наивным парнишкой, сбежавшим из дома незнамо куда, а у меня по-прежнему ни семьи, ни жилья, ни постоянной работы. Не смог я обустроить себе нормальную жизнь, опыта в этом  деле у меня не было никакого.
Однажды я сидел в парке на лавочке и ел свой нехитрый ужин, разложив газетку. Ко мне подошёл довольно потрёпанный тип и спросил:
- Молодой человек, у Вас я вижу, есть хлеб, а у меня есть водка. Не согласитесь ли вы разделить со мной трапезу, соединив наши возможности?
- Давайте, присаживайтесь. – До этого я жил в такой среде, где никто никого не называл на «вы», да ещё так по-книжному, но этого человека, не смотря на его вид, у меня язык не повернулся назвать на «ты». Я его спросил прямо: – Вы что, тоже бездомный?
- А! Да! Я же не представился! – Он встал, поклонился и сказал:
- Станислав Венедиктович, бывший институтский преподаватель философии, а ныне хронический алкоголик, лишившийся жены, работы и уважения коллег. Но я не бездомный, я живу в воздушном замке и у меня есть настоящий друг, который не предаст, не оклевещет и примет меня в любом состоянии. Мы с ним оба «бывшие».
Он обернулся к кустам и негромко сказал: - «Жулик, ко мне!». Из кустов выскочил явно бродячий, но всё-таки породистый и довольно крупный жёлтый пёс, и завилял хвостом. Я дал ему кусок булки с обрезками колбасы. Жулик благодарно посмотрел на меня и улёгся у ног хозяина. Тот философ пожалел и пригрел его, когда Жулик был ещё подростком, последним куском с ним делился.
  Больше Семён себе не наливал, он сидел молча, снова мысленно переживая те события. Молчала и Мария, боясь нарушить ход его воспоминаний, и ту особую атмосферу доверия, когда души рассказчика и слушателя соприкасаются, узнавая друг друга.
- С тех пор я с ними не расставался. Мы жили втроём в заброшенном доме, без окон и дверей, спали в коробках из-под холодильников, грелись у костра, делились всем. В зимнее время спали втроём, Жулик – между нами, как большая горячая грелка. – Семён тяжело вздохнул.
- Я уже знал, где можно заработать быстрые деньги, немного, но на еду хватало на троих, а он зарабатывал консультациями для студентов, которые его не забыли, приносили водку и еду, иногда кое-что из одежды или обуви.  Станислав Венедиктович  говаривал тогда:
- Поизносилось всё во мне и на мне. Сдыхать, как бродячая собака, почему-то не хочется, и умирать, пока тоже пока не стоит. Люблю я жизнь, в ней столько всего интересного. Мы с Жуликом так рады, что судьба послала нам тебя, Семён, ты такой надёжный друг.
- Ясное дело, два жулика лучше, чем один. – Мы смеялись, на душе было легко.
- Хорошо, что в детстве ты много читал, значит, ты будешь для меня хорошим слушателем. Вот,  послушай, друг мой.
- И он, даже в подпитии, так рассказывал мне о древних философах, о художниках, о разных странах и народах, что я слушал его, боясь пропустить хоть слово. Я смотрел на него и видел угловатого, с вымотанным измученным телом, безразличным лицом и недоверчивым взглядом, жалкого, никому не нужного старика. А для меня он был лучшим другом. Он понимал меня, верил мне. Интерес к жизни он во мне пробудил своими рассказами и сокрушался, узнав историю моей неудавшейся жизни. Он утешал меня:
- Всю свою жизнь ты существовал в жестокой и беспощадной среде и разуверился в людях,  их искренности и порядочности. Но нет в мире ничего ближе и важнее человека, ибо человек не может жить без человека, и потребность в сострадании и сопереживании никогда не иссякнет. Я верю, что ты ещё встретишь порядочных людей и устроишь свою жизнь. Всю жизнь человеку приходится чем-то жертвовать, иногда даже не осознавая этого. Вот я, например, принёс себя, свой упорядоченный образ жизни в жертву славе, но и зависти в учёной среде и водке. Ты – врождённой доброте, унаследованной от матери, и готовности к самопожертвованию. А результат у нас один – загубленная жизнь. – Семён замолчал.
Мария уже и не рада была слушать его – такая отчаянная тоска исходила от него. Острая жалость затопила её, она думала:
- Ну чем я могу помочь ему? Он не вчера таким стал, недаром люди говорят, что у неудачников сначала старится душа, а потом тело, так оно и есть.
Она сидела, молча, хотя время уже перевалило за полночь. Участие этой пожилой женщины  было естественным, иначе просто и быть не могло, оно не было простым любопытством, и Семён понял это. Такой разговор мог произойти между ними только однажды – душа человека с её сокровенной глубиной обнажается не часто, и не перед каждым. Помолчав, Семён снова заговорил:
- Я жил тогда, радуясь свободе, довольствуясь малым, среди таких же, как и я, и ничего не хотел менять в своей жизни. Так прожили мы больше трёх лет. «Какое это счастье – жить, жаль, что сердце моё стало совсем никудышным». - Говорил мой друг, и я тогда был с ним согласен.
 И тут пришло несчастье, которого не ждали.
 Жена одного олигарха, добрая душа, построила на его средства хоспис для бездомных и голодных граждан. Там для них всегда была кровать, тарелка горячего супа и хлеб. Туда же некоторые жители стали приносить старую одежду. И потянулись в этот приют бомжи со всего города. Их поставили на учёт в полиции, постоянно пересчитывали и проверяли новых.
 Я в неволе насиделся и больше такой жизни не хотел, так что мы трое туда не пошли, тем более что  собак туда не принимали. Те бездомные, что в хоспис не пошли стали подвергаться репрессиям со стороны этих самых мажоров. Бедолаг травили палёной водкой, били, издевались над ними. Эти мажоры – настоящие монстры, лишённые нормальных человеческих чувств – роботы без совести, милосердия и сочувствия к чужой беде. Это своего рода электронные игрушки современной жизни, не знающие жалости ни к живым, ни к мёртвым. Был среди них главарь – гадёныш, весь подлый, лживый, мелкий, а душою пустой, как призрак. И сколько ещё таких вертелось вокруг него, думая, что они люди. Были с ними и девчонки. Да-а! Не всякий человек звучит гордо… не всякий.
В одну из ночей эти отморозки нашли нас, связали, разожгли костёр, и на наших глазах зверски замучили, а потом повесили нашего Жулика. Станислав Венедиктович кричал, рыдал и умолял, убить лучше его, но не трогать невинную собаку, те только хохотали. Сердце его не выдержало, и он умер, почти одновременно с Жуликом.
В жизни есть вещи, не совместимые с нормальными человеческими чувствами.
- Приехала милиция, меня развязали и отвезли в хоспис, там через некоторое время и прописали, а то я без прописки жил. Где похоронили моих друзей я так и не узнал. И стал я жить, как побитая собака, с поджатым хвостом. Ощущение свободы пропало, непредсказуемость опасности держала в постоянном напряжении, даже в тюрьме у меня не было такого чувства. И тут я случайно увидел в городе одного знакомого из моей криминальной жизни, а он меня не заметил. Понял я, что потерял всё, что грело мне душу, и вместо этого могу снова стать кандидатом в тюрьму, значит, надо уходить из города. Заработав немного денег, я ушёл, сам не знаю, куда, но не рассчитал свои силы, если бы не ты, так и скопытился бы на дороге. Егоровна, ты второй человек в моей жизни, после моего погибшего друга, которому я открыл свою душу.
Мария сжалась в комок, она сдерживала слёзы, и эти непролитые слёзы разъедали ей глаза и душу, не принося облегчения.
- Теперь вот хочу увидеть мать, попросить у неё прощенья, только она сможет заполнить пустоту в моей душе. Хочу увидеть родную деревню. Может быть, это поможет мне примириться со своей судьбой и начать новую жизнь, мне ведь только сорок лет. Спасибо тебе, добрая душа, пойду спать.
- Всего 40 лет! Надо же, а ведь мы думали ты старик, наш ровесник, когда увидели тебя впервые. – Искренне удивилась Мария.
- Среди бомжей нет здоровых людей, и жизнь их коротка. – Семён ушёл, а она дала волю слезам.

У деда Афанасия

Заснул Семён, не раздеваясь, канул в сон, как тяжкий камень в воду. А утром у него от вчерашних разговоров остались только головная боль и досада:
- Что толку от болтовни, ничего в жизни от пустых разговоров не меняется. Чем могла, Мария мне уже помогла, что она ещё может. Дед Афанасий одел-обул меня, а где взять денег на дорогу? До Твери путь не близкий, а заработать негде.
 Он сказал об этом Марии, а она умела не на словах, а на деле поддержать его:
- Не переживай, Семён, этот вопрос нам поможет решить Афанасий. Не зря он столько лет  бухгалтером проработал, он всё подсчитает, разузнает и скажет, где можно заработать на дорогу. Я уже по хозяйству управилась, перекусим и в путь к Афанасию за советом, согласен?
- А что мне остаётся делать? Пойдём, спасительница моя, теперь у меня сил хватит.
Так и сделали. Идут, разговаривают:
- Смотрю я на тебя, Егоровна, и любуюсь – простая ты, как краюха тёплого хлеба, да стакан молока, а сколько в тебе доброты и участия. Спасла ты меня, а кто я тебе – проходимец чужой. Сколько же лет тебе?
- Через несколько дней 68 стукнет.
- 68!? Так ты наверно ровесница моей матери. Но она всегда была одета в тёмную одежду – чёрную или серую, да и забитая была, всегда в пол смотрела. А ты выглядишь, как маков цвет, всё на тебе яркое, весёлое, тебе столько и не дашь.
- Как говорила моя мама, какая жизнь, такие и наряды. – Усмехнулась Мария. – Я прожила хорошую жизнь, был у меня добрый муж, сын, работа по душе. Бывало, выйду я в поле – кругом простор необъятный. С синего неба потоки солнца. Жаворонки над полем. Весной – ровные ряды вспашки, то чёрные, то зелёные. А на тех полях, что отдыхали, маки красные, лаванда сиреневая, сурепка жёлтая, васильки и ромашки. Душа моя радовалась, а это для человека главное. Ну, а ты-то так и не женился? – Они разговаривали теперь, как старые друзья.
- Сходился я с разными, как иначе, не монах ведь я, да такой, как ты не встретил. Да и в той среде, где моя жизнь крутилась, порядочных баб не было – то алкашки, то распутницы, то неряхи. На таких не женятся. Да и сам-то я - того же поля ягода, кто путёвый за меня пойдёт? Тюрьма чёрной тенью за моей спиной стоит, кто мне поверит?
- Мы-то с Афанасием поверили, и другие поверят, в деревне каждый шаг на виду, сразу видно, кто чего на самом деле стоит. От тебя теперь зависит, чтобы все твои неприятности остались в прошлом. Авторитет в деревне зарабатывается трудом  и добром к людям.
Незаметно и до дома Афанасия дошли:
- Вон он, видишь, у прясла стоит, ждёт. С козами, да курами не поговоришь. Ну, здравствуй, Афанасий, принимай гостей, мы к тебе за советом.
- Какой из меня советчик, стар я уже. Вон у тебя молодой советчик рядом, а про меня-то больше недели не вспоминала.
- Ну, не можешь ты никак без подначки, так совет-то как раз ему и нужен, а я без твоих советов обойдусь. А кто тебе мешал самому к нам прийти? – Засмеялась Мария.
- Да ладно, что ж на дворе стоять, проходите в избу.
В избе был полный порядок. Первым делом Афанасий провёл гостей в свою библиотеку, он занял под книги целую комнату.  Семён ходил вдоль стеллажей, читая название книг по корешкам.
- Откуда же у тебя такое богатство, дед?
Слово «богатство», сказанное о книгах, расположило Афанасия к «пришельцу», который поглотил всё внимание Марии, но ему не нравилось, что Семён называет его дедом. Однако, прожив больше недели в одиночестве, он решил не обострять отношения. В конце концов, он и правда, дед.  А Семёна-то не узнать, помолодел, посвежел, поздоровел, как будто тяжкий груз с души и тела скинул.
- Да, ты прав, это действительно целое богатство, особенно, если ты понимаешь то, о чём читаешь. В дни нашей молодости книга по праву считалась лучшим подарком, и вся страна была читающей, с пелёнок и до конца жизни.
 Каждая кроха знала «что такое хорошо, что такое плохо». Сейчас эти понятия размыты. Другие ценности преобладают в сознании многих людей. Слышал я, что смещаются географические полюса, смещаются и нравственные. Не у всех сразу, это точно.
 А книги мне достались, как наследство. Когда отменили наш совхоз, да и другие тоже, стали списывать всё имущество, а я работал тогда бухгалтером, и всё это безобразие проходило через меня. За бесценок были проданы техника и ещё много чего, а книгами никто не заинтересовался, новые хозяева  разрешили списать эту «лабуду», и раздать всем желающим. Но желающих не нашлось, потому что люди устремились в город искать работу и какое-нибудь жильё. До книг ли им стало. Вот я и стал хозяином этого богатства, бери, читай, мы с Егоровной  тоже читаем и перечитываем, телевизора-то нет, только приёмник, а то бы совсем одичали.
- Почитаю, прямо сегодня и начну, давно я не брал книгу в руки. – Обрадовался Семён, сразу вспомнив своего погибшего друга. – Кое-какие из этих книг я читал: про князя Владимира, про Мастера и Маргариту, про мушкетёров… что  мне посоветуешь почитать?
Афанасий сидел, задумчиво уставившись в одну точку. Его светлые глаза потускнели, кустики бровей приподнялись над глазами, придавая его простому круглому и добродушному лицу, выражение отрешённости. Так и сидел он неподвижно, застывший от своих горьких дум, пока Мария не сказала:
- Не рви душу-то понапрасну, шилом море не нагреешь. Что попусту терзать себя!
- Вот и я тоже, тоска берёт, как подумаешь, о прошлом, да и в будущем, кто его знает… - Подхватил Семён.
- Где же твоя любовь к жизни? – Спросил Афанасий.
- Потерял ещё в детстве. – Ответил Семён.
- У каждого свой крест, и нести его придётся, сколько Бог велит. – Заметила Мария.
- Ну, а вы-то с Егоровной как тут выживаете?
Афанасий оживился, заулыбался:
- А что мы? Нас не надо жалеть. Эта жизнь для нас привычная и желанная.  Одному нужен город с его сутолокой, пылью и гарью. Другому – мила природа, простор, много неба и воздуха. Один любит сиднем сидеть на работе от и до, как я, к примеру. А такой человек, как Егоровна,  любит работу до седьмого пота - на воздухе и на родной землице. Мы существуем не хуже многих других, потому что давно привыкли жить в негативе, своих проблемах, в своём маленьком мире. И зачем нам много народа? В старости выбирают для общения узкий круг близких по духу людей. Афанасий посмотрел на Марию, ища у неё поддержки, но она молчала, опустив глаза.
- Чего нам не хватает? Всё у нас есть, верно, Мария? Крыша родного дома над головой, еда в достатке, да нам много и не надо, одёжка какая-никакая, общение друг с дружкой и с животными – бескорыстными существами, с природой. Я вот когда моложе был, как-то не замечал, в какой красоте мы живём, некогда было, зато сейчас не устаю радоваться и рассветам и закатам, и необъятному простору, и звёздному небу. Грибочки скоро пойдут, рыбалка опять же. Тепло у нас здесь, всё растёт, да хозяина хорошего нам бог не дал. Есть тут у нас один фермер, бьётся, старается, да поддержки ему нет. – Афанасий, горестно поджав губы, покачал головой.
- Но, не смотря ни на что, мы оптимисты, другие тут, пожалуй, и не смогли бы жить, есть у нас вера, что всё к лучшему. Пройдёт время, и деревня – соль земли нашей – вновь возродится. А мы живём в ладу  друг с другом и своей душой, и довольны каждым своим прожитым днём. Разве этого мало? Быть счастливым – это внутри тебя, правда, Мария?
Что ни говори, а эти два старика показали Семёну истинную красоту нормальных человеческих отношений. Он, выслушав Афанасия, улыбнулся:
- Красиво ты говоришь, дед, вернули вы с Егоровной меня к жизни, спасибо вам. А теперь-то что хорошего ждёт меня? Что в этой жизни осталось для меня? Проклятое прошлое держит меня, как в тисках, у меня по-прежнему нет ничего, что есть у каждого работяги: семьи, прописки, трудовой книжки, водительских прав и постоянной работы, а значит и постоянного заработка. Стабильности в жизни нет, и не было у меня, никогда. Зато есть клеймо судимости и целых 40 лет жизни.
- Усталая у тебя душа, парень, это правда. Но жизнь твоя ещё не закончилась, ты ещё не старик. У тебя ещё есть время начать всё сначала.
- Так я за этим и пришёл. Снится мне мать, зовёт к себе, говорит, помру скоро. Но у меня нет денег, и не знаю, где их можно заработать, чтобы хватило и туда добраться и там на первое время.
- Это не проблема. К нам со дня на день почтальонка приедет, она тебя до Молчановки проводит, и с фермером тамошним, Ерофеевым Владимиром Ивановичем, познакомит. Он мужик деловой, из местных, работы у него навалом, а ты молодой, да ещё свой – деревенский. Повезло Молчановцам, не то, что нам. Ерофеев людей сохранил, работу им дал и заработок. Вот у него и заработаешь. Что ты умеешь?
- Я до 16 лет учился в сельской школе, поэтому на тракторе могу работать. И машину вожу, правда, права потерял, зато паспорт цел. Так что я тракторист и шофёр, но бесправный, в городе меня без прав и прописки нигде на работу не брали.
- Так тебе цены нет!  С руками тебя оторвут, а твоё прошлое можешь держать при себе, никто допытываться не будет, лишь бы работал хорошо. – Глаза деда весело и молодо поглядывали из-под кустистых бровей. – Ну, как тебе такой план, не боишься работы? Там и холостячки найдутся. – Хитро подмигнул ему дед. – Но явиться к работодателю таким обросшим охламоном не годится. Садись, буду тебя стричь. -  Спорить с ним Семён не стал, этот дед своей уверенностью вселял в него надежду, и вскоре, глянув в зеркало, не узнал своё отражение – помолодел лет на  десять. Он и не помнил, когда в последний раз видел себя в зеркале, но помнил, что старики приняли его за своего ровесника, увидев его впервые. А сейчас из зеркала на него смотрел чернобровый брюнет, который напоминал карточного валета не первой молодости, если сбрить бороду. Афанасий будто услышав его мысли, сказал:
- Ну, теперь обкорнаю тебе бороду, оставлю маленькую, а летом и её сбреешь из-за жары. Работай на совесть, мы тебе теперь не чужие, так что болеем за тебя.
- Попробую, не век же сидеть на вашей шее. А то я совсем завял, такое чувство, что тело у меня есть, а души нет, ничего меня не радует.
- Это ты брось! Такого не бывает! И тело у тебя подходящее, бабам нарасхват, и душа у тебя никуда не делась, просто от всех невзгод, она пока спит, но обязательно проснётся. Чего только в жизни не случается, а всё надо преодолеть, и душу свою не замарать. – Он похлопал Семёна по плечу:
- Давай, дерзай! Бабоньки наши враз и твоё тело, и твою душу, разбудят, будь уверен! Ты вон, оказывается, какой заманчивый, как отмылся да постригся, а если ещё приоденешься, когда заработаешь…
- Ну, это мы ещё посмотрим, знаю я это бабское племя, им бы только мужика заловить, да охмурить, так что никого я заманивать не собираюсь.
- Куда же вам без бабского племени-то! Выбери ту, что больше всех душу твою затронет. – Подала голос Мария.
- Так больше всех ты и затронула мою душу.
- Ну, для меня-то ты малость староват. – Скромно потупила глаза Мария, и все трое весело рассмеялись.
Осталось дождаться почтальонки.
Вернувшись в дом Марии, он сходил на речку, долго мылся и плавал на средине реки. Спать решил под открытым небом, вынес свою раскладушку, лёг, уставившись в тёмное небо, как будто выбирал из тысяч звёзд одну – ту, которая укажет ему путь. Сон не приходил, но мысли его были просты и ясны и не тревожили больше. Душа застыла, радуясь тишине и покою:
- Вот тебе и старики, куда бы я без них! Господь Бог и они дают мне второй шанс жить нормальной жизнью. Заработаю и домой поеду, мамку повидать, прощенья попросить, а там, что Бог даст.
Через мгновенье он уже подхрапывал, разом окунувшись, в тёплый непроглядный туман сна без сновидений.

Новые знакомства

Наутро только сели завтракать, как услышали звонкий девичий голос:
- Егоровна, Воронцова! Ты дома? Встречай посылочку и денежки.
- Иду, иду! А чего это ты на велике, где же ваш почтовый «бобик»?
- Так на «бобике» начальство на рыбалку укатило, а мне вот эту развалину оставило.
- Просьба у меня к тебе, Марина, проводи до Молчановки моего гостя, он хочет встретиться с Ерофеевым. – Та только согласно кивнула в ответ.
- Ну, вот и почтальонка наша прикатила. Доедай и пойдёшь с ней, Семён, я договорилась. Возьми паспорт. Да не забывай нас-то стариков, мы с тобой теперь не хуже родных. Ты у нас заново родился, новую жизнь начинаешь, а мы тебе как бы за родителей. – Улыбалась Мария.
 Семён кивнул, подошёл к ней, обнял, как мать бы обнял, и пошёл из избы.
 У крыльца стояла стройная  блондинка неопределённого возраста. Она кивнула Семёну:
- Здрассе! – И пошла вперёд, ведя старенький велосипед. За её спиной возвышался рюкзак. Семён кивнул, особо не присматриваясь к девчонке, и пошёл за ней. Некоторое время шли молча.
- А меня, между прочим, Маринкой зовут, а Вас? – обернулась она к Семёну.
- А меня Семёном, а что?
- Да ничего, нам от Афанасия Палыча ещё пять километров до Молчановки идти придётся, так и будем молчать? Тогда дорога в два раза длиннее покажется. У меня-то велосипед, а Вы пешком, придётся и мне пешком идти, раз Егоровна попросила.
Семён догнал её, снял с неё рюкзак, повесил на руль и сам повёл велосипед. Она, не ожидая такого напора, растерялась, но уступила, и неожиданно спросила:
- А Вы женаты?
- Если ты ищешь мужа, то это не я, я уже старик.
- Это Вы-то старик? – Удивилась Маринка.
- Ну, если я не старик, то называй меня на «ты».
- Я согласна. А ты к нам надолго?
- Как принимать будут.
- А сколько тебе лет, Семён? Вот мне, например, 33 года.
- Рад за тебя, но анкету я заполню в кадрах. – После такого отпора, Маринка вопросов не задавала. – Ну и бирюк нелюдимый, подумала она, и откуда он тут взялся?
Они молча дошли до дома Афанасия. Увидев Семёна, он ободряюще улыбнулся, а на прощанье помахал рукой: удачи!
- А я раньше работала бухгалтером вместе с Афанасием Палычем.
Тогда всех школьников возили на школьном автобусе в город, а после развала совхоза детей наших перевели в городской интернат, и моего сына тоже. Я работы в городе не нашла, и устроилась почтальоном. Снимаю комнатку шестиметровую возле почты. Сын мой в интернате скучает, ему сейчас 13 лет, и на выходные я беру его к себе в комнатку. Я и сама скучаю по нему, дороже него никого у меня нет. Мы с ним одни на белом свете.
Семён неожиданно для себя спросил:
- А муж?
- А он после развала уехал в Москву на заработки, и там женился на богачке, а алименты посылает – с гулькин нос. И отказаться нельзя, на мою зарплату не разгонишься. Растёт мой мальчишка, на год одежды и обуви не хватает, всё мало становится. Да ещё смотрит на других детей – у кого велосипед есть, у кого коньки или лыжи. А тут ещё плееры появились, а у него – ничего. – Ну, всё, как у меня в детстве, подумал Семён.
- Но ты не подумай, я не жалуюсь, главное, сын со мной. А мужа я не ищу, боюсь, что никто не полюбит моего Саньку, а я его в обиду не дам, он и похож на меня – это так здорово!
- Ну, прямо боец, а может, тебе добрый мужик попадётся, а ты заранее к бою готовишься.
- Да я уж и не верю теперь никому. Да и сама я через это прошла, я же детдомовская. Ждать поддержки мне было не от кого. После школы окончила двухгодичные бухгалтерские курсы, и получила направление в наш совхоз. Знаешь, когда вырастешь с ощущением, что ты никому, кроме государства не нужна, мой ребёнок, родное существо, моё продолжение, что может быть дороже! Я была одна-одинёшенька, а теперь нас двое. Меня может понять человек, который сам был лишён родных с детства. Сейчас Санька у меня в летнем лагере. На выходные поеду к нему с гостинцами.
У Семёна застрял комок в горле, но он молчал. Так и прошли они остаток дороги до деревни Молчановка, каждый думая о своём.

Фермер Ерофеев

Они вместе шли к небольшой автобазе. Ерофеев говорил, Семён слушал, и удивлялся:
- После школы окончил факультет народного хозяйства в университете. Изучал современный подход к животноводству. Сейчас заочно оканчиваю экономический факультет. Без этих знаний бизнес не построишь. Как говорится, будущее идёт навстречу тому, кто не стоит на месте.
Кое-какой доход наша ферма уже даёт, учитывая дефицит продуктов в городе. Но это только начало, планов у меня много, а денег мало. Нашёлся бы такой человек, у которого есть деньги, я бы его в долю взял, но такого человека я пока не встретил, а «акулам бизнеса» из бывших функционеров я не доверяю – проглотят меня вместе с моим бизнесом, и не подавятся. Государство пока малый бизнес не поддерживает. В банке занимать – проценты огромные, себе дороже, приходится ферму поддерживать продажей овощей и фруктов, ищем и другие каналы. Так ты говоришь, тебе 40 лет, значит, мы с тобой ровесники, мне 45, можешь называть меня на «ты». Водительские права твои мы восстановим. Мне нужны люди, заинтересованные в успехе предприятия, единомышленники и работяги, деревенской закваски. – Семён улыбнулся, ему нравился этот энергичный мужик. Его надежды начинали сбываться.
Пришли на автобазу:
- Ну, давай, Семён, покажи свои навыки вождения. Скоро будем заготавливать корма для скота на зиму, работы будет много. Кстати, ты пьёшь?
- Пью, но только кстати - когда есть причина, а ты? – Ответ Ерофееву явно понравился.
Когда они возвращались в контору, договорились о графике работы и зарплате:
- Рабочий день не нормированный, оплата по труду, согласен? Заведём тебе трудовую книжку.
- Пока согласен, беру кота в мешке, но надеюсь, что кот будет подходящий.
- А жить тебя поселим у Матвеевны, одинокой старушки, она тебя и кормить будет за копейки, ну, поможешь ей по хозяйству иногда, если попросит. Оформим тебя с завтрашнего дня.
- Пора и мне вырваться из безнадёги. Ерофеев – это постоянная работа и заработок, а это реальный шанс перестроить свою жизнь,  буду стараться. – Думал Семён.
Всё лето и до середины октября проработал Семён на ферме и трактористом, и шофёром. Бывая в городе по работе, он не забывал своих спасителей. Привёз Афанасию большую канистру бензина, чтобы он не ходил пешком далеко, а ездил на мопеде. И это был очень ценный подарок. Марии из города он привозил чего-нибудь вкусненького к чаю, любит она сладкое. Купил он себе пару дешёвеньких футболок и трусов на смену.
Матвеевна оказалась ворчливой и придирчивой, приучая своего жильца к порядку, но заботилась о нём хорошо: следила, чтобы ему было во что переодеться, кормила, как на убой. Она была дояркой, хотя по возрасту могла бы отдыхать на пенсии. Непривычно ей было остаться без работы и одиночества боялась.
Семён уже давно забыл вкус настоящего молока, простокваши, толстыми слоями, шлёпающими из банки в миску. Не пробовал перловой каши со свежими сливками. А теперь он мог наслаждаться этой вкуснотой ежедневно. Молоко и кисломолочная  еда Семёну никогда не надоедали. Приедет с работы – потный, грязный, уставший, а Матвеевна уж с ведром воды и полотенцем тут, как тут. Помоется, выпьет литровую кружку холодного молочка или простокваши – и завалится в холодок поспать часок-другой. И только потом Матвеевна его накормит.
 Ерофеев выдавал только небольшой аванс «для поддержания штанов», остальные деньги он обещал выдать после реализации продукции. Половину  аванса Семён отдавал Матвеевне.
Когда Семён пришёл за расчётом, Ерофеев полностью с ним рассчитался, и это были вполне приличные деньги:
- Жаль с тобой расставаться, Семён, хороший ты работник, и человек хороший, я не мог поверить, когда узнал, что ты целых десять лет провёл в тюрьме. Вот и верь правосудию.
На прощание могу тебе пожелать: смирись с прошлым, чтобы не испортить себе настоящее. Так говорила мне моя бабушка – мой жизненный путь тоже иногда был тернистым. Проведаешь мать, и приезжай обратно, такому работнику буду очень рад. – Семён в ответ лишь пожал плечами.
Маринку Семён видел ещё дважды, но налаживать с ней более тесные отношения он не стал – ему казалось тогда, что она была бы для него постоянным напоминанием его горького прошлого, а он хотел всё забыть, и жить, как все нормальные люди живут. Он не желал больше чувствовать себя изгоем, говорить и даже думать об этом. А с Мариной и её сыном у него могли быть сплошные проблемы. – Я наелся проблем под самую завязку, больше не хочу, думал Семён.
Душа его впервые за многие годы ощутила истинный покой, окунулась в простое бытие, добрые и искренние взаимоотношения.
Он съездил в город, купил билет до Твери, а до своей деревни доберётся автобусом. Впервые за много лет он купил себе кое-что из верхней одежды, чтобы не выглядеть оборванцем.
Заехал в Отрадное попрощаться со своими стариками. Афанасий убеждал Семёна:
- Возвращайся сюда, выберешь себе дом, наладишь семью, и будешь  жить-поживать и с нами дружить, вместе будем рыбачить. А, мы с Егоровной обеспечим тебе для начала, самое необходимое из вещей.
Семён пожал ему руку и ответил:
- Повидаюсь с матерью, потом решу.

В дороге

Когда билет уже лежал в кармане, а ехать надо будет только через неделю, сильное волнение охватило Семёна – как-то не верилось, что всё сбудется, как он задумал. Нетерпение снедало его:
- Были бы у меня крылья, полетел бы на родину ближайшим путём, не дожидаясь поезда. – Говорил он Матвеевне. Пожевав губами, она проворчала:
- Наберись терпения, оно тебе ещё пригодится. Ещё неизвестно что тебя ждёт на родине, раз ты давно там не был. Назад,  думаешь ли вернуться, ай  нет? Я уж к тебе привыкла.
- Я и сам не знаю, Матвеевна, да я тоже к тебе привык, хоть тебе и не нравятся мои холостяцкие привычки. – Матвеевна улыбнулась:
- Вашего брата к порядку не приучай, так медведями станете, только в берлоге и жить.

До Твери доехал без приключений. В вагоне побрился, переоделся, он хотел, чтобы мать увидела его успешным. На автовокзале узнал, что автобус в их район ушёл, и будет только завтра. Ждать до завтра у Семёна уже не хватало терпения. До его деревни осталось 40 километров, время ещё дневное, вещей – рюкзак, да небольшая сумка, в которой лежал подарочек для матери – цветастый платок с люрексом. Недолго думая, решил:
- Пойду пешком. Часть пути на попутке доеду, а дальше – видно будет.
Так и вышло. Шофёр – весёлый парень, любитель поговорить всё расспрашивал:
- Так ты говоришь в Пеньково приехал? Издалёка? Так ты здешний что ли?
- Ну, ты и любопытный! Был я здешним, да не бывал здесь уже 24 года. Жил в других краях, теперь на родину потянуло.
- Это хорошо. А я вот с удовольствием побывал бы в других краях, а то путешествую только по своей области, а больше нигде и не был, даже в армию не попал по болезни ног. Целый день за баранкой, сижу один в кабине, не с кем словом перекинуться, так и говорить разучишься, вот и беру попутчиков. У Торжка тебя высажу, дальше лесом напрямую пойдёшь. Правда, дожди у нас тут прошли, сыро в лесу – осень, одно слово,  зато путь самый короткий. Ну, бывай, земляк, денег не надо, я тебя не на себе вёз, будь здоров!
Вскоре свернул Семён на разбитую колею в лесу. Была уже вторая половина осени, лес выглядел неприглядным, сапоги его чавкали по раскисшей почве. От земли исходило тепло, но воздух уже пропитался холодным дыханием приближающейся ночи. В лесу ночь быстрее поглощает дневной свет, наступили сумерки, пора было подумать о ночлеге.
И тут из шальной тучки неожиданно повалил случайный и ненужный снег – большие серые хлопья опускались на тёплую землю. Тёмная сырая земля, высокие чёрные ели и сосны покрылись белыми пятнами, хорошо видными в сумерках. Тут и там виднелись белые островки выпавшего снега на ковре из опавшей листвы. Скоро будет совсем темно, но даже присесть будет негде.
 Семён уже пожалел, что не переждал ночь в городе, но тут он вспомнил, что на пути от Торжка до Пенькова стоит разрушенный храм святых апостолов Петра и Павла, там недалеко протекает и каменистая речка Рачайна. Он пошёл быстрее, прислушиваясь и приглядываясь, и услышал журчание воды, а вскоре в призрачной темноте увидел и серую громаду храма. Некогда величественный храм с колоннами стоял теперь, заросший кустарником и травой.
Семён вошёл в храм и, вспомнив наставления священника, помолился.  Вскоре ему удалось разжечь небольшой коптящий костерок из сухих листьев, которые кучкой лежали в углу. Пламя распространяло тёплый жёлтый свет, и тени его танцевали на голых стенах. Семён осмотрелся, выбрал на каменном полу место посуше, поел, попил горячего чая из термоса и привалился к стене, собираясь подремать. Листья уже сгорели, стало совсем темно и холодно, но он приноровился и к этому неудобству.
Напитанная мелким дождём, после снегопада, мгла укрывала всё вокруг. Только что минула полночь, не слышалось ни единого звука, только шорох тающего под дождём снега. Засыпая, Семён подумал:
- Завтра буду там, и кончатся мои мытарства.
Он проснулся незадолго до рассвета. Тело его затекло, он дрожал от холодной сырости.
- Ничего, подумал Семён, на ходу согреюсь, уже немного осталось.
 Ветер разогнал тучи, небо уже светлело, словно в нём отражалось пробуждение солнца. Вокруг поблёскивала мокрая трава, снега и в помине не было, и так тихо было вокруг, как в вакууме.  Ни одна птичка не чирикнула, ни сучок не треснул, как в заколдованном лесу.
Вскоре Семён вышел из леса, ещё немного, и он увидит свою деревню, где доживает свой век его мать. Огромные старые деревья нависли корявыми ветвями над грязной грунтовой дорогой. По обе стороны дороги виднелись почерневшие поля, а за ними, он помнил, притулилась его деревенька. Нетерпение подгоняло, волнуя душу, и Семён побежал бегом, оскальзываясь на мокрой дороге, торопясь преодолеть то расстояние, что отделяло его от встречи с матерью.
 И тут, впервые за всё время он подумал об отце, не зная жив ли он. Если жив, то, как они встретятся. Эта мысль смутила Семёна, он перешёл на шаг, потом совсем остановился. Он не простил отца и не желал его видеть. Подумав, решил:
- Будь что будет! Он уже старик, а я здоровый мужик, посмотрим…

Маманя

Семён быстро шёл по деревне, встречая много незнакомых людей. На него все оглядывались, не узнавая: в деревне каждый новый человек – событие.
Вот и родной дом, ещё крепкий, но сразу видно - без хозяйского догляда.
- Ну, вот я и дома, притянуло меня сюда, как магнитом, значит, так надо. – И Семён, открыв дверь, переступил через порог. Сердце его тревожно билось, взглядом он спешил охватить всё сразу, и увидел свою постаревшую мать, лежащую в постели. Старушки, сидящие рядом с ней, переглядывались, не узнавая его.
Поставив сумку в угол, сняв сапоги, рюкзак и куртку, он подошёл к матери. Она одна узнала его сразу, потому что любила его, как может любить только мать:
- Сёма, сынок. - Прошелестела она едва слышно, но услышали все. Старушки перешёптывались:
- Сёмка вернулся, дождалась сердешная.
А мать, жадно всматриваясь в родное повзрослевшее лицо сына, следила за каждым его движением, ловила его взгляд. Ей хотелось дотронуться до него, но руки не слушались – тело её стало не подвластно ей.
Семён сам склонился к ней, обнял её, погладил по волосам, поцеловал её руку. У неё выкатилась слеза и заскользила по щеке, скапливаясь в морщинах.
- Прости меня, маманя. Плохим я был тебе сыном.
- Сынок, - прошептала мать, – красивый…мой, слава Богу.
Он встал на колени у кровати, положил свою голову на край, а руку матери на свою голову. Она смотрела на сына, а он такой большой и сильный, вдруг почувствовал себя маленьким и беззащитным. Рыдания сотрясали его тело. Ему вдруг вспомнилось, как он мальчишкой разбил коленку до крови, и с громким рёвом прибежал к матери. Она посадила его на лавку, погладила по голове, утёрла фартуком слёзы, мягко уговаривая:
- Ничего, сынок, ничего, всё пройдёт, вот я сейчас подую на ранку, она и заживёт.
- Маманя, я не был с тобой столько лет, не видел тебя, но теперь понял, что ты всегда была со мной рядом, молилась за меня, оберегала, ждала меня, прости меня ради Бога.
Она закрыла глаза. Прожив ещё три дня, она умерла. В эти три дня Семён почти не отходил от матери. Она отказывалась от пищи и даже от воды. Старушки судачили:
- Дождалась… послал ей Господь радость за муки, отойдёт успокоенная.
Как же он жалел, что не вернуть то время, когда он мог бы жить с матерью, оберегать её, жалеть. Любовь её к нему оставалась безответной много лет.
Потом похороны, поминки – как во сне, Семён молился и мысленно говорил с матерью:
- Прими, Господи, мою благодарность, что привёл меня сюда, дал возможность нам попрощаться. У гроба твоего клянусь, маманя: буду о тебе помнить и искуплю свою вину. – А мать лежала холодная, равнодушная, непохожая на себя, в новом ярком платке с люрексом, о котором она при жизни и мечтать не могла. Он снова подумал о матери:
– Что толку бить себя в грудь, раскаиваясь, просто я буду жить, как ты хотела.
А об отце он и не вспомнил ни разу.
Среди старушек – женщина, примерно его ровесница, он разглядел её только на поминках, и понял, что знал её раньше.  Неужели соседка Настя? Семён подошёл к ней, она улыбнулась:
- Да, это я, Сёма. Как же ты изменился за эти годы, я бы тебя не узнала, если бы не твоя мать.
- И ты изменилась, Настя. Где та девчонка с косичками, певунья и хохотушка?
- Она жила только в твоей памяти до сегодняшнего дня. Время всех меняет, хочешь-не хочешь. А отец твой так и не оправился от  побоев ремнём, стал болеть, тётя Тая за ним ухаживала, а он уже бессильный смотрел на неё исподлобья, как зверь. Чёрная душа была у твоего отца. Тебе повезло, что ты пошёл в мать. – Не очень-то и повезло, не раз я страдал из-за своей доброты, думал Семён, слушая Настю. А она продолжала:
- Умер он через два года, после того, как ты ушёл из дома, никто к нему на похороны идти не хотел, всем он опротивел, а мамку твою все жалели. Мы с мамой помогали ей, как могли, особенно с огородом. Вот и в этом году она посадила картошку и овощи, трудилась на своём огороде, не разгибая спины. Я её спросила:
- Зачем тебе столько, тётя Тая? А она и говорит:
- Сёмка мой приедет, ему и пригодится - во сне видела. Только, будто поздоровалась я с ним и ушла. К чему бы это? Даже не спросила, как он жил эти года, женат ли, есть ли у меня внуки. Ну, да ладно, как приедет, так и спрошу.
 А два месяца назад инсульт у неё случился прямо на огороде. Но тогда она выкарабкалась в больнице. Мы с мамой всё в огороде убрали и в доме прибрались. А две недели назад вернулась она домой и вскоре – второй инсульт и паралич, говорить почти не может. – Настя всхлипнула.
О личной жизни друг друга Семён с Настей так и не поговорили, не подходящее для этого время было. Да и чувств, которые он питал к девочке Насте, взрослая Настя пока не вызывала.
А дальше пошли заботы: обустройство могилки, оградка, пирамидка памятника, поминки на девятый день, на сороковой. Деньги, что привёз с собой, заканчивались, пора было зарабатывать снова. Спросил Настю, она подсказала:
Заготовитель у нас в районе шофёра и грузчиков ищет на временную работу. Подойди к нему.
С Настей у них дальше дружеских отношений дело не пошло, Семён сказал ей, что к весне думает вернуться обратно, там его уже ждут.
- Это очень хорошо, а то сейчас ты похож на сжатую пружину. Отпусти себя, расслабься, живи. Поезжай, Семён, за могилкой мы с мамой присмотрим, не беспокойся. – Успокоила Настя.
А причиной к возвращению стала эта почтальонка Маринка. Никак не ожидал Семён, что она так прочно вошла в его душу, не уходила эта добрая и отзывчивая женщина из его воспоминаний, он видел её во сне, вспоминал её звонкий девичий голос.  Душа его тянулась к ней.
 Он вспомнил сердечного друга Станислава Венедиктовича, как он сказал про свою собаку: -  «Мы с ним оба бывшие». Мы с Маринкой тоже одного поля ягоды, хоть и судьбы у нас разные. А ещё он вспомнил слова друга: - « Люблю я жизнь! В ней столько всего интересного!», и подумал:
- А я, оказывается, тоже люблю жить! – И сел писать письмо Маринке.

Новости из деревни Отрадное

Когда в октябре уехал Семён, Мария с Афанасием загрустили. Так уж устроен человек: вложили они в Семёна частичку своей души, опекали его, заботились, и это, как всегда, привело к тому, что стал Семён неотъемлемой частью их жизни, и теперь им не хватало этой опеки и заботы.
- Мы с тобой, Егоровна, можем собой гордиться, дав Семёну путёвку в новую жизнь. – Говаривал дед.
А теперь и связи между стариками и Семёном не было никакой – сотовые телефоны – это не про них, письмо написать – не догадались спросить у Семёна адрес, а от него тоже ждать писем – и надеяться нечего. Как-то всё быстро оборвалось – был у них Семён, и - бац! – не стало, уехал, как сквозь землю провалился, и с этим сразу смириться нелегко. Появился ниоткуда и ушёл в никуда.
Афанасий по этому поводу высказался:
- Знаешь, Мария, жили мы без него три года, не тужили, и дальше жить будем.
- Да кто спорит-то? Просто не было бы Семёна, не было бы и причины об этом судачить, а это, как не крути, – смена впечатлений, не всё же нам про кур да коз говорить.
И целый месяц, о чём бы, не начинали старики разговор, он обязательно сводился к их подопечному. Как он там? Живы ли его родители? Собирается ли он вернуться к ним в Отрадное, или хотя бы к Ерофееву? – Все вопросы оставались без ответа.
И тут  в ноябре неожиданно прикатил к Марии сын Сергей. Она смутилась:
- Сынок! Что случилось? Ты ведь в мае у меня был!
- Мамулечка, неужто ты не рада мне? Соскучился я по тебе, вот и приехал, отпуск у меня, почти месяц поживу у тебя.
У неё дух захватило от радости, но сомнения остались:
- А как же твоя любимая на это согласилась?
- Потом, потом, мама, не забывай, что твой сын проделал немалый путь к тебе. Ставь самовар, я тут кое-что привёз, будем с тобой лакомиться. У нас ещё будет уйма времени всё обсудить.
Егоровна засуетилась. Только через день Сергей рассказал матери:
- Ты наверно обрадуешься, мама, – ушла от меня моя Соня, упорхнула, с каким-то артистом, приехавшим в наши края на гастроли, ещё в прошлом году. Когда я вернулся от тебя, ни её, ни вещей уже не было. Но на развод не подала. Думал я, вернётся – прощу, жить без неё не смогу. Соня для меня была, как хроническая неизлечимая болезнь.
 Но она не вернулась, я не находил места, не мог находиться дома, ночевал то на работе, то в гостинице. Мой начальник, он же друг, настоял на том, чтобы я поехал на курорт в Кисловодск на три недели. Мне было всё равно, я был в трансе.
В Кисловодске из этого состояния меня вывела соседка по столу, очень приятная и интересная собеседница, врач-психотерапевт по профессии. Её зовут Ирина, мы с ней ровесники, она всего на три года моложе меня. Все три недели мы с ней проводили вместе много времени: разговаривали, ездили на экскурсии, просто гуляли. И во мне что-то перестроилось, я освободился от зависимости, и сам подал на развод. И тут моя бывшая жена начала активно обрабатывать меня, желая вернуться обратно. Жаловалась, что новый муж её не понимает, с ней не считается, часто выпивает, и тогда поколачивает её, заставляя заниматься домашним хозяйством. А, самое главное, не даёт ей столько денег, сколько она получала от меня. Но я уже снял розовые очки, и разглядел себя и наши с ней отношения как бы со стороны, общение с Ириной не прошло даром, и я ей очень благодарен.
Философы утверждают, что одиночество – это не потеря другого человека, а самого себя.
Получается, что я нашёл самого себя. Поменялись мы с Соней ролями – то я был готов бежать за ней на край света, то теперь она готова прикатить даже сюда ради меня. Мне эта игра надоела, и я решил жениться на Ирине. У неё взрослый сын, учитель биологии и химии в школе, и пятилетний внук. Мы с ней общались весь этот год, сумасшедшей страсти между нами нет, зато есть приятное общение и обоюдное глубокое уважение и доверие. Мы с ней и заявление в ЗАГС подали, от тебя вернусь, и сразу распишемся, а потом – к тебе, надо же вам познакомиться, ты не против?
- Ты ещё спрашиваешь? Твоё горе – моё горе, и твоя радость – моя радость, сынок. Так ты сюда от Сони сбежал, чтобы не сбила она тебя за этот месяц с намеченной цели?  Партизан ты мой. Я в тебя верю, сынок, и приму любое твоё решение.
- Ещё я хочу встретиться с Володькой Ерофеевым, мы с ним в молодости в одной команде КВН выступали.
- Он теперь знаменитый человек в наших краях – фермер, но ему требуется поддержка.
- Вот на эту тему я и собираюсь с ним поговорить.

На следующий день приятели встретились в Молчановке. Как водится, начали с воспоминаний о своих победах в Клубе Весёлых и Находчивых, потом Сергей сказал:
- Ну что, друг, покажи своё хозяйство, сразу скажу, что это не пустое любопытство. Есть у меня кое-какие планы на будущее. Я ведь тоже деревенский.
После осмотра фермы Ерофеева, они сидели в кабинете хозяина. Говорил Сергей:
- Сразу после окончания университета я подался на север, меня взяли в технологический отдел по добыче нефти. На севере проработал двадцать три года. Наш отдел разработал новые технологии по добыче и переработке нефти. Идея была моя. За это нам вручили привилегированные акции Газпрома. За эти годы Газпром пошёл в гору, и мы, как его акционеры, стали получать хорошие дивиденды. Теперь пришла пора вложить их в дело.  Если ты согласен, создадим мы с тобой акционерное общество, будем платить налоги государству и развиваться. Кушать люди никогда не перестанут, а хорошую продукцию, тем более.
- Слушаю тебя, Сергей, и ушам своим не верю. У меня столько планов по модернизации производства, но денег не хватает. Как говорится, удача пришла, откуда не ждали.
- Построим хорошую дорогу до райцентра, это упростит реализацию нашей продукции. Тогда же можно будет пустить сюда рейсовый автобус. Очистим пруды, будем рыбу разводить.
- Расширим молокозавод, откроем магазин для продажи нашей продукции.
- Создадим товарную марку экологически чистой продукции.
- Корма мы и сейчас в основном выращиваем сами, земли у нас навалом, а если расширим производство, будет много рабочих мест, и народ поедет в деревню!
- Будем держать прямую связь с городской думой, используем рекламу в интернете.
Они ещё долго строили планы на будущее, а потом снова вернулись к насущным проблемам:
- У нас будет уже не просто ферма, а фирма, экономист у нас уже есть, нам нужен хороший юрист, чтобы правильно оформить документацию и привлечь новых инвесторов, я проконсультируюсь в нашем юридическом отделе – Заключил Сергей. – А мне придётся поработать в отделе ещё пару лет, реализовать ещё одну идею, ну и денежки подкопить, конечно. Пора мне распрощаться с севером и вернуться в родные края. Я построю здесь дом,  перевезу семью и стану пенсионером, жителем новой деревни.

А в это время Маринка прикатила на почтовом «бобике» к Егоровне, привезла пенсию  и письмо от Семёна:
- Егоровна, у меня прямо голова кругом, письмо мне Семён прямо на почту прислал, без фамилии, а прямо так: почтальонке Маринке. А я там одна Маринка, мне и передали. Ой, а дальше-то что он пишет! – Маринка развернула лист и прочитала: - « Здравствуй, Маринка! Пишу тебе из Пеньково, мать свою я похоронил, обустроил ей могилку, прихожу к ней, разговариваю, рассказываю ей о своей жизни, с тех пор, как из дома ушёл, и о тебе тоже. Много я думал здесь о нас с тобой, не выходишь ты ни из моей головы, ни из моего сердца. Я вернусь в Отрадное к весне, буду работать у Ерофеева. Выходи за меня замуж, Марина, не должен твой сын Санька расти без отца, а ты такая молодая и красивая жить без мужа, и без своего угла. И мне пора свою семью заводить. Мы вместе будем решать все наши проблемы. Но, может, я тебе не подхожу? Ответь сразу, адрес на конверте. А я думаю, у нас будет хорошая семья, дружная, мы оба этого хотим, постараюсь быть Саше хорошим отцом, а тебе мужем, хотя, если по честному, не с кого мне брать в этом вопросе пример. Надеюсь, сердце мне подскажет, а я постараюсь, и ты мне поможешь. Может, ещё и ребёночка родим? А что? Мы ещё не старики. Я не знаю, какое оно - счастье, надеюсь, что ты поможешь мне узнать, что это такое – быть счастливым.
Я теперь работаю у заготовителя, деньги зарабатываю, чтобы вернуться не с пустыми руками. А ещё я свой дом подправляю и ограду. Потом продам его под дачу. Место здесь знатное – между Ленинградом и Москвой, места красивые, хотя климат здесь не такой тёплый, как у вас. Так что приезжают желающие, спрашивают, и цену за дом и землю дают приличную. На эти деньги и наше с тобой гнездо обустроим, хоть в Отрадном, хоть в Молчановке, и будем о моих стариках заботиться. Ты вернёшься на свою работу, я буду работать на машине, так что Сашу буду на выходные и каникулы домой привозить и обратно. Вот такое моё решение. Теперь всё от тебя зависит. Передавай привет Егоровне, Афанасию и Матвеевне из Молчановки. Жду ответа. Семён Костров». – Маринка бережно сложила письмо и спрятала в конверт. Помолчали, обдумывая то, что написал Семён. Маринка посмотрела на Марию:
- Егоровна, мне кроме тебя не с кем посоветоваться, вы Семёна лучше всех знаете, а я ведь его всего 3-4 раза видела. Что скажете?
- Что тебе сказать, Марина? Сердце своё послушай. Бабий век короток, монашкой в миру не проживёшь, и сыну нужен отец. А о Семёне ты знаешь самое главное: добрый, работящий, к тебе душа лежит, а остальное знать, и не обязательно, будете с ним строить жизнь с чистого листа.
Раскраснелась Маринка, щёки, как маков цвет:
- Да Сёма мне с первого взгляда понравился, да на меня он внимания не обращал. И вдруг – на, тебе!
- Самое главное, что избыток любви к сыну ничего хорошего не даст, а ты дели эту любовь на две части – на сына и на мужа, а если малыша родите, то и вовсе хорошо.
- Спасибо тебе, Егоровна! Передавать от тебя привет Семёну?
- Передавай, скажи, что бабушка Мария с дедушкой Афанасием для вашей семьи уже есть.

Какое всё-таки создание - человек. Сколько раз меняются обстоятельства его жизни, и часто неожиданно и непредвиденно. Бывает, кажется, душа разбита в осколки от потерь и неудач, и не верится, что жизнь изменится в лучшую сторону, а потом – откуда что берётся – всё вдруг утрясается, налаживается, устраивается, и жизнь продолжается.
Жизнь – не стоячее болото, особенно семейная, – всё течёт, всё меняется, но счастлива та семья, в которой любовь или здравый смысл, всегда берут верх.