Василёк

Милиционеры в длинных овчинных тулупах, валенках и ушанках, переминаясь с ноги на ногу от мороза, едва сдерживали человеческую волну, напиравшую на них со всех сторон. Пришлось даже взяться за руки, образовав длинную цепь.
— Не волнуйтесь, граждане! На всех хватит! — устало прохрипел усатый лейтенант, приготовившийся срывать пломбу с первого вагона.
Толпа ревела, как стадо слонов. И дураку было понятно, что на всех не хватит.
По проверенной информации, привезли только пять тысяч, а народу уже собралось вдвое больше и сзади всё продолжали подходить и подходить обессиленные горожане.
С обратной стороны эшелона тоже пролезло несколько десятков человек, в основном мальчишки. Они вылезали, протискиваясь к дверям, их отпихивали и ругали.
Некоторые из пришедших даже матерно.
— Куда прёшь без очереди, сучонок! Я двенадцать часов тут стою, очередь с вечера занимал.
Но все разговоры затихли, когда пломбы были сорваны, а дверь, наконец, с сильным лязгом отъехала в сторону.
Взглядам собравшихся предстала огромная стая разношёрстных котов и кошек всех мыслимых мастей и размеров, к которой тут же потянулись жадные руки.
— Мне дайте! Я первая в очереди! Иди сюда! Лови скорее!
Все животные вели себя по-разному. Некоторые пулей выскочили из вагона и бросились врассыпную меж колёс состава. Некоторые, со вздыбившейся шерстью, забились в угол. Отдельные зверьки заметались внутри.
Но были и такие, кто отреагировал более-менее спокойно. Хотя и они слегка пригибались к деревянным доскам пола, прижав уши.
Кольцо милиции с оглушительными криками было прорвано, и обезумевшие люди в неистовой давке стали хватать кошек и вытаскивать их наружу.
Кто-то нёс их на вытянутых руках, чтобы не задавили, кто-то прижимал к себе, как ребёнка. Большинство хвостатых угрожающе шипело, кусалось и царапалось, но пришедшие не обращали на это никакого внимания. Слишком ценным был груз, чтобы его можно было позволить не удержать в руках и потерять.
Милиционеры матерились и изрыгали угрозы, но людские волны всё накатывали и накатывали на них, пока вагон не опустел полностью.
— Открывай второй! Второй давай! — ревела толпа.
Вера Шепелева, изо всех сил работавшая локтями, пробивая себе проход в человеческой массе, добралась таки до заветных дверей. Вторая порция кошек и котов хлынула на улицу, перепрыгивая людей и буквально скача по головам.
Женщина изловчилась, прошмыгнув под локтём милицейского тулупа, и схватилась за металлическую опалубку поезда. Мимо неё выскакивали котики, перепуганные всеобщим ажиотажем и хаосом, с расширенными зрачками и вздыбленной шёрсткой.
Сконцентрировавшись, Вера просунула руки в вагон и попыталась ухватить одну меховую лапку, другую, но зверьки уворачивались и выпрыгивали в снег, улепётывая под колёса состава. Сзади кто-то больно надавил, впечатывая её в железку, а сержант ухватил за воротник, чтобы отшвырнуть обратно в людскую кашу.
И в этот самый момент, уже оттаскиваемая назад, она сумела намертво вцепиться в шубку полосатого зверёныша, обеими руками выдёргивая его из мрака вагона и стаи мечущихся собратьев.
Кот неимоверно больно тяпнул её вытянутой лапой, оставив на тыльной стороне ладони кровавый след и молниеносно вцепился клыками в другую руку.
— Отлично, молодец, — мелькнуло в Вериной голове, — теперь не упущу. Гораздо хуже было бы, если бы кот стал вырываться.
Женщина мгновенно засунула рычащего хищника к себе за пазуху и выдернула наружу руку, освобождённую из пасти кусаки. Теперь нужно устоять на ногах и не упасть, а то затопчут.
Откинутая стражем порядка на худосочную старушку и длинного мужчину, Шепелева, изо всех сил сомкнула руки, удерживая под ватником драгоценное сокровище.
Руки горели, с них капали микроскопические капельки крови, но ленинградка почти не чувствовала боли. Её организм за последние три года практически вообще перестал реагировать на такие мелочи как голод, холод, боль и смерть окружающих.
А вот вокруг, наоборот, всё бурлило и кипело. Слышались визги, крики и вой.
Скелеты, обтянутые кожей, очерствевшие за годы блокады, толкались и отпихивали друг друга. Кое-кто опустился до того, что пытался отобрать добычу у счастливых обладателей бесценного подарка судьбы. У одной пожилой женщины длинные руки выхватили трёхцветную кошечку, тут же поглощенную людским морем.
Вера выбиралась из водоворота рук, ног, голов, тел. Перед лицом мелькали шинели, пальто, тулупы и ватники. Она гребла сквозь них, стараясь добраться до конца железнодорожного состава, где судорожно бился, как в агонии, хвост толпы.
Многие жители города с кошками в складках одежды, проползли под поездом и выкарабкались на четвереньках на открытый простор. Однако, потеряв при этом только что обретённых питомцев, выскочивших наружу.
Вера так рисковать не хотела и продолжала семенить ногами, отпихиваясь от накатывающих волн. Воздуха ей не хватало, рёбра трещали, шаль съехала на шею и болталась на честном слове, мороз щипал за щёки, но она двигалась всё дальше и дальше, словно упрямый конь по борозде.
Пару раз она огрела свободной рукой по хватающим её пальцам, одному мужику, пытавшемуся отобрать заветный приз, заехала локтём по губе, не обращая внимания на угрозы и матюги.
Получив от того удар кулаком в бок. Заставивший поморщиться, но не выронить кота.
За её спиной открыли уже четвёртый вагон. Рёв стоял такой, что звенело в ушах.
Частокол тел начал заметно редеть. Зверёк, крепко прижатый к груди, лягался и возмущённо ворчал. Наконец Вере удалось выбраться на простор и вздохнуть спокойно. Она постояла с минуту, обернувшись, поглаживая меховое тельце котёныша через телогрейку. Хищник согрелся, успокоился и больше не пинался, хотя острых когтей, впившихся в тело, не разжимал.
Вокзал продолжал ходить ходуном. Пришедшие галдели, кошки мяукали, постовые матерились, в бесплодных попытках навести порядок.
Выстоявший под бомбёжками, артобстрелами, голодом, холодом, смертями, город продолжал жить, словно ничего не случилось за прошедшие три года.
Словно, не было этих бесконечных ужасающих дней и ночей.
Вера ещё раз оглянулась на ходу. Как будто с народного гулянья иду — подумалось ей. С опасного, непонятного, оглушительного народного гулянья.
Добравшись до проспекта, она забралась в подъехавший промороженный трамвай и села у окошка в паутине морозного узора.
Трамвай был полупустым, но пару человек всё-таки поглядывали на неё с интересом, видимо, догадываясь, кто именно притаился за телогрейкой.
Кот, окончательно отогревшийся и убаюканный, впервые забырчал.
Его счастливая обладательница облегчённо вздохнула, распрямляя уставшую спину.
— Главное, не заснуть, чтоб, не дай Бог, не выскочил! — дала себе установку она.

Вера Шепелева смотрела на своё отражение в затёртом овальном зеркале, висящем в коридоре прихожей. Кожа да кости. Одежда, висящая, как на огородном пугале.
Мышщ не осталось вовсе. Зубы, расшатанные цингой. Очертания черепа под смуглой, словно туго натянутой кожей. Ввалившиеся впадины тусклых и погасших глаз. Сломанные у станка ногти. Живой ходячий скелет.
Зверёк, доставшийся ей с боем, сидел на табуретке в дальнем углу кухни. Он уже успел осторожно пройтись по всем помещениям, заглянуть в разные закутки и обнюхать всё, что вызвало у него интерес.
В огромной коммунальной квартире все пять комнат давно пустовали. Паркет и предметы мебели пошли на растопку. Та же участь постигла и книги.
Даже межкомнатные двери, разломанные топором, сгорели в огне.
Немногочисленная одежда была выменена на продукты у спекулянтов с рынка.
Не было даже кровати. Вместо неё в Вериной комнате, прямо на полу, находился ватный матрас, обшитый со всех сторон остатками драной одежды, которая в мирное время давно бы пошла на выброс.
Довершали картину голые стены. Обои были содраны, потому, что и они являлись ценным источником пищи. Обойный клей соскребался, заваривался кипятком и служил супом, обманывая скукожившиеся желудки обитателей мёртвого города.
Единственным имуществом являлись печка-буржуйка, керосиновая лампа, стол, две табуретки и буфет, запираемый на ключ.
Всё это находилось на кухне.
В прихожей, впрочем, ещё осталось зеркало без рамы. Последняя уцелевшая одежда висела на металлических вешалках, а они болтались на вбитых в оконные рамы гвоздях.
Пара самых любимых платьев, пальто, две телогрейки, шаль, шапка-ушанка.
Там же, в прихожей стояли санки, эмалированное ведро и бидон для походов за водой на Неву.
Вера отвлеклась от зеркала, зашла на кухню и неторопливым движением поднесла вытянутую ладонь к коту. Медленно и снизу. Он напряжённо обнюхал тонкие пальцы и вопросительно посмотрел в глаза женщины.
Не кусается и не царапается. Уже хорошо. Откуда пожаловали, товарищ кот?
Омск, Тюмень, Иркутск? Да и неважно.
— Будешь кашки, Васенька? Смотри, какая вкуснятина. Лебеда со жмыхом. Чуть-чуть желатина. Вера поставила на пол два блюдца. Одно со слипшимся комком. Другое с невской водой. Тяжёлой невской водой.
Зверёк, оживившись, спрыгнул с табурета. Обнюхал содержимое блюдца чуть ли не с брезгливостью и вернулся на облюбованное место.
— А говорят, что ваш отряд специально не кормили за всё время пути. Чуть ли не пятеро суток — обратилась хозяйка квартиры к новому жильцу.
— Ну, ничего проголодаешься, всё съешь. Мяса хочешь? Мясо ночью появится, только успевай ловить!
Вера, конечно, знала, насколько кошки привередливы в еде, но ничего, кроме адской каши в доме не было, да и быть не могло.
Она сама продолжала голодать, несмотря на то, что нормы хлеба уже целый год как были удвоены. Организм всё равно не получал калорий в нужном объёме и люди продолжали жить на одной только силе духа.
Привычно передвигаясь по городу, как призраки, почти невесомые, хранящие молчание.
Вера снова подошла к зеркалу.

Мне двадцать четыре года. Я умею выживать там, где умирает всё, кроме крыс. Я умею делать еду из мучного обойного клея, из целлюлозы, технического альбумина, желатина, хвои, коры, жмыха, травы, сена, соломы, опилок, бумаги, вазелина, технических масел, лекарств, специй, желудей, отрубей и торфяной земли.
Из шубы. Выжигать дёготь из кожанных ремней, сапог и курток. Чтобы их съесть.
Я умею двенадцать часов стоять в очереди за хлебом, в тридцатиградусный мороз возить на санках воду, начерпанную из проруби, преодолевать километровые расстояния, находясь на грани голодного обморока.
Умею доставать со дна Ладожского озера мешки с мукой и просушивать их.
Умею выпаривать сахар из комьев горелой земли на пепелище продовольственного склада.
Безошибочно отличать звук авиационной бомбы от зажигательной.
Рёв мотора «Хейнкеля» от рёва мотора «Фоке-Вульфа».И «Мессершмитта» от «Юнкерса».
Я знаю, какая сторона улицы наиболее опасна при артобстреле.
Умею отличать звук артиллеристских залпов от авиабомб.
Знаю, как оказать первую помощь при ранении, несколько способов повязывания бинта.
Знаю, как ловить уток, голубей, воробьёв, синиц, ворон и чаек.
Знаю, каким маршрутом добираться до дома, чтобы избежать встречи с людоедом.
Знаю, где прятать продуктовые карточки.
Умею работать на токарном и фрезеровочном станках.
Знаю в какое время лучше всего приходить в бомбоубежище.
Знаю где самые большие скопления крыс в районе.
Умею терпеть. Боль, страх, холод, голод. Голод особенно.
Голод. Мне знакомы все пятьсот видов голода. Все его коронные приёмы.
Умею загонять его глубоко-глубоко в подсознание, где он сидит, высовываясь куда реже чем прежде, чем в первые недели нашего знакомства.
Умею ждать. Пайки хлеба. Окончания бомбёжки. Тёплого времени года.
Умею делать то, что нужно в конкретный момент бытия.
И ещё много вещей, необходимых для выживания.
Я знаю всё, чтобы остаться в живых. Но не знаю для чего.

(продолжение следует…)