Нелюбовь 6

   – Как, как вы сказали? – Имя очередной претендентки директор прекрасно расслышал, но зачем-то переспросил.
   – Нина, – девушка повторила, но на этот раз на лучезарную улыбку ее набежала тень недоумения: «Уж не глух ли этот старый пенек?»
   – Ни-и-ина, – произнес тот нараспев, закатив глаза, словно обсасывал и наслаждался каждой буквой, потом подмигнул игриво и неожиданно заявил: – А я Илизар.
Она точно знала, что это не так, поэтому после его выходки на лице у нее осталось только недоумение.
   – Извините, как?
   – Илизар... – он помолчал немного, глядя сквозь ее глаза куда-то вдаль, потом мотнул лысой головой и, грустно улыбнувшись, исправился, – Тьфу, что я говорю? Сергей Валентинович, конечно. Да вы читали на дверях. Извините, лет сорок не видел женщин с этим замечательным именем... По крайней мере так близко...

*******

     Ниной звали первую любовь директора. Вернее сказать, тетей Ниной. Ему в те времена было шесть, а ей двадцать шесть, тридцать или сорок, сейчас он уже и не помнил, а может, не знал. Ведь когда по-настоящему любишь, возрастом не интересуешься.
      
     А началось все с того, что в доме, где Она жила, скончалась одинокая старушка. Ничего криминального - померла от старости, растратила жизненный ресурс и отправилась к праотцам. Лишившееся души тело поехало в морг, а нажитое и жилплощадь в виде комнаты шесть на четыре остались. Мелкую мебель и более-менее ценные вещи соседи под формулировкой "на добрую память", растащили мгновенно, за недвижимость же, включавшую не пролезающие в дверь диван с комодом, развязали настоящую войну на четыре или даже пять фронтов.
 
     Муж Нины Илизар в тех боях не участвовал. Жилья у них с супругой имелось предостаточно — на двоих аж две комнаты, но будучи человеком хозяйственным, и пройти мимо такого куска, прямо под ногами валяющегося, позволить себе не мог. И вот однажды ночью, разбуженный криками воюющих сторон, вспомнил он об Валентине - своем земляке и дальнем родственнике. Совсем недавно тот, как когда-то сам Илизар, приехал из их деревни покорять большой город и на данный момент ютился с семьей в съемном жилище где-то далеко на окраине. Мужик тот был мастеровитый, и иметь такого под рукой криворукому Илизару показалось не вредным. Жена  у того к тому же была молодая да сочная. «Облагодетельствую-ка я родственничков, а они мне за это сто крат отработают. Все лучше, чем этим упырям добро отдавать, – подумал он, схватил с полу башмак и,  стуча по стене, гневно прокричал:
– Прекратите там орать, бл-ди! Четвертый час ночи! У меня завтра с утра важное совещание!

     Задумал - сделал. Служил Илизар завхозом в драматическом театре и имел через это обширные связи среди городских бюрократов. Ушлости прощелыге не занимать - угостил одного нужного начальника в ресторане «Ермаковы лебеди», подарил пару контрамарок на премьеру другому, и через несколько дней у родственника в руках хрустел новенький ордер на собственную жилплощадь, а также диван и комод впридачу. Участковый за пару билетов на «Оптимистическую трагедию» изгнал из нее незаконных завоевателей, и когда назавтра субботним летним днем Серега с семьей явились осмотреть свое новое жилище, оно оказалось полностью готовым к заселению.

     Располагались их хоромы в красивом старинном доме. «Памятник деревянного зодчества» – значилось на приделанной к одной из стен табличке. И в правду, весь ажурной резьбой покрытый, башней и шпилем походил он на Московский кремль. До революции жил в нем единолично какой-то купец-мироед, теперь же на трех этажах особняка обитали тринадцать семей победивших его в классовой борьбе пролетариев. 
     Комната им досталась светлая, просторная, с высоченным потолком, изразцовой печкой и огромным окном во всю стену. Приятным сюрпризом оказались полати — антресоль образующая в помещении второй полуэтаж. Из-за печки туда вела крутая деревянная лестница, которой Серега сразу, как вошел, не преминул воспользоваться. На огромном заваленном хламом балконе нашлось море всего интересного. Особенно порадовала валяющаяся в углу бабкина протезная нога. Бледно-оранжевым цветом она очень походила на настоящую. Он решил разобраться со в всем этим позже, а сейчас подбежал к краю, навалился животом на парапет и, свесившись вниз, поспешил доложить:
   – А я-то вот где...
Вопреки ожиданиям,  полностью поглощенные уборкой мама с папой на его открытие не обратили внимания, лишь трехлетняя сестренка ткнула в него пальцем и с выражением крайнего неодобрения на лице прогундела:
   – А Сеега-то вон куда заез...
Ах так. Борясь со страхом, он забрался на перила с ногами, поднялся в полный рост и прокричал:
   – А я-то здесь... Ку-ка-ре-ку.
Но родители, занятые перемещением на более подходящее место тяжеленого комода, даже не повернули голов. Тогда он оттолкнулся как следует и прыгнул вниз на диван. Тот жалобно скрипнул, однако выдержал, не порвался. А вот сидевшая на нем сестра испугалась и заплакала.
   – Ты что делаешь, паразит! – замахнулась на прыгуна ладонью мать и, схватив дочку на руки, сердито прошипела: – Шпана!
   – Ну, зачем ты так? – вступился за него отец. – Ничего с ней не случилось.
   – А ты не защищай его. Из-за тебя таким бандитом растет. Взял бы да всыпал ему ремня...

      Когда-то он был главным ребенком в семье, и его все любили, но родилась сестра, и все изменилось - он стал никому не нужен и не интересен. Чтобы не слышать, как мать с отцом ругаются, Серега вышел в коридор.
   – А это кто такой красивый?!   
Перед ним, как из под земли, выросла женщина с ярко-рыжими волосами - та самая тетя Нина. Зная от Илизара, что должны прийти родственники, она услышала через стену шум передвигаемого комода и решила, что пришло время пойти познакомиться.
   – Племяш!... - Схватила Серегу в охапку, прижала к едва прикрытому халатом телу и громко чмокнула в щеку. По всему было видно, что пребывала она в очень хорошем настроении, поэтому не поставила его обратно на пол, а, продолжая прижимать, крутанула несколько раз вокруг себя, снова поцеловала, но уже два раза и спросила:
   – Как тебя звать-то, симпатяга?

     Ее лицо показалось ему необычайно красивым, даже с размазанной помадой. Нисколько не портили его и два прыщика на лбу и рыжие, в цвет волос на голове усики под носом. От нее пахло духами, водкой, как иногда от отца, и еще чем-то незнакомым резко терпким, но приятным и волнующим. Крутить шестилетнего парня не так-то легко, она часто дышала, сердце билось и толкалось какими-то твердыми бугорками в ладони рук, которые, когда его схватили, он успел проложить между собой и ее грудями.

     Неведанное доселе чувство захлестнуло Серегу как цунами. В порыве страсти он сжал ладошки и тоже крепко поцеловал ее, куда  получилось, в губу между носом и ртом.
   – Ух ты... шустрый какой... – до нее дошло, наконец, что вышло это все у них, не как у родственников. Она поспешно оторвала его от себя и поставила на пол. – Далеко пойдешь, – оглядевшись по сторонам, поправила халат и спросила казенно: – Так, как тебя все-таки звать-то, мальчик?
     Серега стоял и, ничего не соображая, ошарашенно моргал глазами. Пальцы его машинально продолжали сжиматься и разжиматься.
   – Фу ты, горе луковое!
Заметив, что лицо племянника было совершенно неприлично перепачкано помадой, она попыталась стереть ее ладонью, но лишь размазала. Тогда, взявшись одной рукой за его затылок, другой за полу халатика, стала оттирать тканью.
   – Во-о-о! – невольно выдохнул он, заметив, что она без трусов, и повел ноздрями. Так вот откуда шел тот запах.
   – Ну все, иди отсюда, – полностью растерявшись, она оттолкнула его, резко развернулась и скрылась в направлении обратном тому, куда ей было нужно.

     *******
   
     Что такое любовь? Это - болезнь, психическое расстройство. Серега заболел. Проклятая рыжая ведьма заразила его. Нет, внешне он выглядел как раньше, ел, спал, гонял во дворе с новыми друзьями. Но внутри все изменилось, там поселилась тетя Нина и не давала покоя. Он постоянно думал о ней, страдал, а она, коварная, дав единожды надежду на взаимность, совершенно охладела к парню. Он следил за ней, всячески искал встречи, пытаясь вернуть тот незабываемый момент, но она всякий раз либо просто проходила мимо, не замечая, либо лишь сухо приветствовала. И лишь один раз только потрепала по волосам, так как, видимо, снова была сильно пьяна.

     Между тем во дворе его пассия пользовалась необычайной популярностью. Пацаны звали ее Рыжей с прибавлением разных нехороших слов. Говорили, что она - то ли бывшая балерина, то ли стюардесса, болтали, что слаба на передок и переспала с половиной мужиков в городе, утверждали, что, как только Илизар уходит на работу, к ней толпами валят любовники, и что некоторые из парней за неимением лучших вариантов тоже нет-нет да и пользовались ее развращенностью. Серега как никто часто следил за ее дверями и хорошо знал, что это все далеко не так, но заступаться за соседку не решался, чтобы никто не догадался, что он влюбился как какая-то девчонка.

     Двор их занимал почти целый квартал, и ребятни в нем жило не мало. Все друг друга знали, но играли или хулиганили, как это называлось, группируясь по возрастам и интересам. Для чего предназначались: детская площадка с грибком-песочницей и вечно поломанными качелями, уютный скверик со скамейками и лысой, приспособленной собаками под туалет клумбой, спортплощадка с разных высот турниками и баскетбольным щитом без кольца. Для игрищ неформальных существовали заброшенная стройка, гаражи и сараи-дровянники, скучившиеся на задах двора в настоящий город.
     За правым дальним концом этого образования пряталось священное для пацанов всех возрастов место — трансформаторная, где все курили и решали свои дела. Щель оставшаяся между забором граничащего с двором Горного института и стеной капитального гаража адвоката Штеермана, называлась так в честь преграждавшего в нее путь старого ржавого трансформатора. Провода и все ценное из этого гигантского электрошкафа давно убрали, а выкорчевывать фундамент и боковые стенки поленились. Осталась на скрипучих петлях и дверь с выцветшими от времени черепом и костями. Она ничем не запиралась, но входить в нее разрешалось только людям курящим, то есть, бунтарям, попирающим запреты взрослых. Туда захаживали все нормальные пацаны двора, и если где-нибудь за пределами курилки считался крутым, а кто-то сопляком и мелочью пузатой, то здесь в клубах дыма все были равны, и ты мог запросто пообщаться с кем угодно, хоть будь это даже сам некоронованный король двора - Лысый.

     Покуривал там и Серега, а что поделать, для престижа пришлось научиться. Сегодня же он даже пришел со своими сигаретами, - дядя Коля-сапожник с цокольного этажа их дома неосмотрительно оставил на подоконнике раскрытого окошка пачку «Лигероса».
   – Здорово, мужики. – Муха, пятиклассник из углового барака с двумя незнакомыми парнями, зашли в трансформаторную и, встретив там Серегу с Петькой, чинно обменялись с ними рукопожатиями.
   – Че курим такое? – подозрительно повел прыщавым носом один из Мухиных приятелей.
   – Кубинские, – гордо отвечал Петька. Это он первый заметил неосторожность сапожника, но тырить сам побоялся, а позвал более отчаянного Серегу. – Угощайтесь. – Толкнул друга локтем.
Тот достал из кармана шикарную черную пачку с корабликом и протянул парням: 
   – С фильтром.
Муха взял, ловким щелчком выбил из нее несколько штук, одну сунул в рот, две протянул приятелям:
   – Хм. –  Целые сигареты считались редкостью. Ребятня курила в основном чинарики, подобранные ими в разных людных местах, а тут почти полная пачка, да еще и иностранная. – Где взяли?
Петька раскрыл было рот похвастаться, но Серега толкнув его в бок, чтобы не трепался, упредил:
   – Места надо знать.
   – Ну-ну. – Муха, чиркнув спичкой, прикурил и дал огня парням. Все затянулись и как один закашлялись.
Прыщавый первый пришел в себя, вытер выступившие слезы и уважительно посмотрел на дымящуюся сигарету:
  –  Крепкие... Бля!
Хозяева пачки, до того еле сдерживавшие смех, дружно заржали.
   – А нам нормально. – Петька набрал полный рот дыма и направил в сторону слабаков внушительных размеров облако. – Курили и покрепче.
   – Ой, не могу... Курец... – Муха презрительно сплюнул. – Ты затянись, салага, тогда посмотрим.
   – Как это?
   – А вот так, – он сделал на этот раз затяжку помельче и, сложив губы трубочкой, выпустил на малыша тонкую, но долгую струю. 
Петька попытался изобразить нечто подобное.
   – Нет, не так, – взялся за обучение прыщавый. – Ты набери в рот дыма и скажи: «м-аа-м-аа» только дыши при этом в себя, – набрал и показал как.
   – Да, какая разница... М-аа-м-аа... – Петька точь-в-точь повторил. – П-по-о-ду-умаешь, могу еще р-раз... –  язык его не слушался, глаза разбегались в разные стороны, но он не унимался и еще раз глубоко затянулся.    
   – Чего это с ним? Петька-а... – Серега попытался поймать за плечо резко позеленевшего друга, но тот выскользнул и, неестественно подогнув тощие ноги, уселся на землю.
   – Не ссы, жить будет, – усмехнулся Муха, – переблюется и очухается.

Он еще раз, покрутив, осмотрел пачку. Заманчиво было бы отжать ее у сопляков, но нельзя, тем более здесь. 
   – Рано вам еще курить, пацаны. - кивнул на Петьку. - Хочешь я тебе за нее патрон дам?
   – Какой еще? – спросил Серега с хорошей долей скептицизма.
   – Настоящий, боевой...
Муха достал из внутреннего кармана нечто цилиндрическое, по-настоящему взрослое и опасное. Оно блеснуло на солнце своим хищным острием и Серега сразу понял, зачем эта штука ему просто необходима. Он готов был прямо сейчас хватать ее и бежать, но вместо этого спросил, с трудом подавляя волнение:
   – А на кой он мне?
   – Да на кой хочешь... Хочешь в винтарь вставляй, хочешь в автомат, а хочешь, так стреляй... Вот эту мандюшку видишь? Это - капсюль... Гвоздем по ней дашь, и ка-ак врежет...
   – Ну, не знаю...
   – Вот ведь, на... – ухмыльнулся Муха, переглянувшись с приятелями. – Бери, щегол, пока я добрый. Так-то я его у Лысого на нож с зоны выменял, – соврал, конечно.
   – Ладно, давай, уговорил... – Серега схватил патрон и засунул поглубже в карман.
Муха еще раз осмотрел пачку и на секунду задумался, возможно о том нужна ли она ему так. Но тут Петька на земле громко кашлянул и схватившись за живот, судорожно задергал головой.
   – Все. Забирай его и валите отсюда... Тут блевать нельзя...

     *******
     Сигареты считались общими, и Петьке за пол патрона пришлось отдать бабкину протезную ногу. Но это нисколько не испортило Сереге радостного настроения. Завтра он ей покажет. Завтра она поймет, кто он есть на самом деле и может быть... Что конкретно должно случиться, он не знал, но надеялся, что это будет нечто даже еще лучшее, чем в тот раз...

    Ночью влюбленный плохо спал и проснулся поздно. Наскоро одевшись, пулей слетел с полатей и глянул на часы. «Блин, девять! Проспал!» Метнулся на кухню. Там мать ложкой мешала на сковороде картошку, а соседка тетя Катя чистила селедку. Запахи поднимались под закопченный потолок и образовывали там умопомрачительно аппетитную смесь, но Сереге было не до еды.
   – Здрасьте. А тетя Нина где? – спросил он равнодушно и на всякий случай еще и зевнул. - Я голос ее вроде слышал.

     Мать сделала вид, что шпаны нет в этом помещении - она со вчерашнего вечера, после того как унюхала от него запах курева, с ним не разговаривала - соседка же ответила охотно:
   – Здрасте... Откудова? Когда это она раньше одиннадцати появлялась? А тебе за каким эта вертихвостка понадобилась? Вчерась-то она вон че опять...
   – А вот, тетя Катя, почему селедка соленая, думаете? Потому что ее солью солят или потому что в соленом море живет? – перебив на полуслове, попытался он сбить соседку с любимой темы.
   – А мне откудова знать?... Я на морях не бываю, как рыжая твоя... Это она и с Илизаром своим каждый год в Анапу какую-то ездит, да и без него не по разу еще... И где только деньги берет, кошка крашеная...
   
     Кухонь в доме имелось несколько. Серегина представляла из себя довольно просторную комнату с едва прозрачными от копоти окнами и высоким грязно-желтым потолком. Когда-то бежевые мраморные плитки пола от пролитых за годы советской власти борщей почернели и покрылись несмываемыми пятнами, а щели между ними забились черной, вязкой, не берущейся никакими средствами смесью жиров и масел различных марок и происхождений. Резные дубовые панели, которыми купец в свое время облицевал стены, пролетарии на человеческий рост покрасили чем-то буро-зеленым, а выше, как и потолок, побелили известкой. С точки зрения гигиены это, возможно, было и правильнее, но смотрелось не очень, тем более что слоев покраски с тех пор накопилось столько, что замысел резчика - явить людям подробности жизни китайских драконов, сквозь них теперь уже почти и не проступал вовсе.

    Их кухня считалась самой маленькой в доме - всего на шесть семей. Серегиной семье от бабки в наследство досталось самое неудобное место, сразу у двери. Оно состояло из двух жестоко изрезанных за годы службы столов, составленных буквой «Г», старенького холодильника «Мир» и руко-посудомойки системы «Мойдодыр», в которую, чтобы помыть что-нибудь, нужно было сначала принести воду с колонки. Воду для питья носили оттуда же и сливали в солидных размеров оцинкованный бак, покоящийся на древнем табурете в углу. Стаканы, тарелки, миски хранилась на полке за ситцевой шторкой, ножи, ложки, вилки - стоя в жестяной банке, сковородки, кастрюли и разные дуршлаги - вися на многочисленных, благо стена деревянная, разного калибра гвоздях.
     Королем этого маленького государства являлся керогаз. Этот уродливый, вечно грязный аппарат очень сложной конструкции, когда его разжигали, ревел как проклятый и плевался керосином. Ему прощали скверный характер, так как на его единственной засаленной комфорке с утра до вечера готовились завтраки, обеды, ужины, варились варенья, разные холодцы и , кипятилось белье, да и ночами частенько Серегин батя, не позволяя работяге отдохнуть, трудился над криминальной в те времена самогонкой.

     Керогаз присутствовал на всех столах кроме одного. Нина с Илизаром питались в основном в столовых и ресторанах, сами на кухне готовили крайне редко, и уж если такое случалось, то пользовались новомодной электроплиткой. На ней же Серегина любовь каждый день, когда просыпалась, варила кофе, что происходило в районе одиннадцати, хотя могло случиться и раньше - в восемь-девять, что бывало крайне редко.
     Сегодня же она встала с постели позже обычного, в двенадцать. Серега, дежуривший у двери, сразу, как услышал шум из ее комнаты, метнулся в кухню. Керогазы на столах гудели, варя каждый что-то свое к предстоящему обеду, хозяек возле них не наблюдалось. Ромео поставил табурет напротив входа, сел и приготовился к встрече.
     По коридору послышались шаги. Это цоканье каблуков потерявших актуальность, но еще крепких туфель, которые она использовала в качестве домашних тапочек, не раз заставляло замирать его раненое сердце. Он поспешно достал из кармана свой боеприпас и начал непринужденно крутить между пальцами. Патрон предназначался для крупнокалиберного пулемета и руках малолетнего пацана смотрелся более чем необычно.
     Тетя Нина вошла. О, как она была хороша. Красивые, длинные ноги, яркий, едва прикрывающий место откуда они начинались халатик, роскошная рыжая грива и опухшее после вчерашней пьянки, но все равно прекрасное лицо. Она скользнула хмурым взглядом по нему, по его блестящей штуке и, буркнув какое-то неразборчивое приветствие, проследовала к своему столу.
 
     Вопреки его ожиданиям, ничего не произошло. Первый раунд он проиграл, однако бой продолжался. Покинув табурет, Серега подошел ближе и, поборов волнение, бодрым голоском начал:
   – Тетя Нина.       
Тетя Нина трясущимися руками сыпала из пачки в кофейник серо-коричневый порошок и не думала обращать на него внимание. Он подождал, когда она закончит, занял положение между ней и окном, в которое та сразу же, как поставила сосуд на плитку, уставилась, и на одном дыхании выпалил:
   – Тетя Нина, позырьте какой у меня зыканский патрон. Хотите подарю?
Бросив на них с патроном полный боли взгляд, женщина закрыла лицо ладонями, провела ими вниз, потом вверх, задержала на висках и произнесла с выражением крайней муки: 
   – Какая же все-таки параша! – имея в виду, разумеется, не его щедрое предложение, а всю жизнь на этом свете и особенно в разрезе начавшегося дня.

     Удивительно, но второй план тоже потерпел крах. Несколько секунд понадобилось Сереге, чтобы пережить удар, после чего он тряхнул головой и перешел к осуществлению припасенного на самый крайний случай варианта «В».
     К одному из их столов отец, как переехали, для своих хозяйственных целей приделал большие слесарные тиски, и главная роль в третьем раунде принадлежала им. Серега подошел, вставил патрон между их натруженными губками и, не отводя взгляда от ожидающей закипания напитка возлюбленной, стал крутить тугую ручку.
     В кухню вошла мать, поздоровалась с соседкой и глянула на сына. Первым побуждением ее было, спросить, что такое странное тот творит. Но, вспомнив про обет не разговаривать с курильщиком, отвернулась и занялась манипуляциями с керогазом.

   «Ничего, так даже лучше. Пусть тоже увидит, как я крут...» – подумал Серега, открыл ящик, где лежали отцовы инструменты, взял молоток и выбрал подходящий гвоздь. Тиски с вставленным в них снарядом были направлены немного не туда, куда бы ему хотелось. Он попробовал отвернуть их, но не смог. «Близковато, конечно, – подумал, –  опасно, но ничего, зато точно заметит...»

     Как тетя Нина не старалась, все равно проворонила кофе. Он закипел, вырвался на свободу и, попав на раскаленные спирали, ядовито зашипел.
   – Бля! – она схватила кофейник за ручку и подняла в воздух.
Медлить было нельзя — сейчас выключит плитку и уйдет. Он прицелил гвоздь острием в капсюль и врезал по нему молотком.
 
     Грянул гром, и в клубах пороховых газов раздались звуки падения двух тел — большого и маленького. Мать бросилась, естественно, к сыну. Он лежал, закрыв глаза, распростертый на грязном полу и, похоже, не дышал. Гильза при выстреле вырвалась из тисков и ударила его в лоб, о чем свидетельствовала быстро набухающая шишка.
   – Что с тобой, сынок?! – Она схватила его и, в отчаянии прижав к груди, подняла, – Убился! Да, что же это еще за наказание такое?! – и зарыдала.

     Серега же на самом деле сознания не терял и упал не от удара, а скорее от перепуга. Лежа на полу, он осознал, что натворил. Шишка саднила, но пироман боялся ее потереть и вообще пошевелиться. Не решился он проявить признаков жизни и, когда мать его поднимала, а не выдержал, лишь когда та заревела.
   – Да чего ты, мамка!? Живой я, живой, – запищал он и завозился, пытаясь освободиться.   

     Вслед за ним ожила и его пассия. Пуля до нее не долетела, а ударила в пол, отколов от него солидный кусок мрамора. Он-то и сразил ее, к счастью, на время. Ударив в мягкие ткани ноги, чуть пониже полы халата, каменюга причинил тете Нине шокирующую острую боль и теперь валялся неподалеку в луже дымящегося кофе. В ней же, жутко ругаясь, сидела и его жертва. Ой, как она материлась... Это надо было слышать. Прибежавшие на шум тетя Катя и пара-тройка других соседей сначала опешили, а потом, поняв что к чему, стали в полголоса обсуждать ситуацию и потихоньку посмеиваться над мокрой ненавистной всем Рыжей проституткой.
   – Да, пошли вы все на...!!! Видала я вас всех в...!!! – закончила она свое гневное выступление, поднялась, запустила пустым кофейником в сторону Сереги с матерью и похромала к себе, очевидно, накладывать пластырь.

     *******

     Вечером же отец нашел застрявшую в стене пулю и выпорол стрелка. Порол по-настоящему - ремнем. Мать хотела вступиться, но не посмела и правильно сделала, потому, как пошла экзекуция Сереге на пользу. Понял он с тех пор, что всякой шалости должны быть границы, взялся за ум, вырос и стал директором, а не алкашом как Петька и не уголовником как Муха. Любовь его после этого тоже как-то постепенно стала уменьшаться, а когда он осенью пошел в школу и встретил там самую красивую на свете девочку Таню, прошла совсем.

2019.