Долгая дорога к стандартизированному интервью

Этот текст, являющийся элементом предисловия книги Д.Рогозина с соавторами «Стандартизированное (телефонное) интервью», датирован июнем 2018 года. Сейчас – начало июля 2023 года, значит прошло пять лет. Не знаю, целых пять лет или только пять лет, пожалуй, и то и другое. Если иметь в виду тот факт, что стандартизированное интервью используется в социологии испокон веку, то пять лет – совсем немного. Телефонное интервью начало входить в практику социологии в середине 1930-х годов, т.е. 80-90 лет. Тоже срок немалый. Вместе с тем, бурный рост использования мобильных телефонов, электронных гаджетов изменил и постоянно меняет практику проведения телефонных интервью.
Исходное название этого текста - «О нестандартном стандартизированном интервью», т.е. я хотел показать, что как бы социологи не стремились стандартизировать процедуру сбора опроса, повседневная практика тормозит это, жизнь заставляет интервьюера учитывать возможности респондента и специфику момента опроса.
Новое название уже устаревшего текста - «Долгая дорога к стандартизированному интервь» призвано подчеркнуть условность, относительность понятия «стандартизированное» интервью. 
Этот текст размещен в сборнике «Отметины моего долгого пути на портал Proza. Ru», потому что в нем соединены два разных стиля: научный и автоэтнографический, пять лет назад выглядевший далеким от академического. Сейчас, мне кажется, их сближение наметилось в связи с развитием теории и методов феноменологической социологии.

               
             ******

С большим интересом и несомненной пользой для себя прочел книгу Дмитрия Рогозина, Анны Ипатовой и Надежды Галиевой «Стандартизированное (телефонное) интервью». Ниже объясню, чем вызван интерес и в чем я вижу пользу – не только для себя – этой книги, но прежде всего замечу, что ознакомление с концепцией этой работы и с ее содержанием породили во мне массу воспоминаний о, кто-то скажет, неблизких 1960-х – 1980-х, когда методолого-методическая тематика, особенно технологии, процедуры опросов активно обсуждались советскими социологами. Безусловно, в отдельных случаях исследователи обращались к территориальной выборке, проводили опросы в домах респондентов, сопоставляли данные, полученные разными методами, но не эти технологии были доминирующими.

Реальная практика того времени была весьма ограниченной, прежде всего использовались нехитрые приемы анкетирования по производственной выборке с привлечением распространителей анкет, в лучшем случае прошедших непродолжительный инструктаж непосредственно перед выходом в поле. Но я не хотел бы, чтобы у читателей возникло представление о том, что в те годы социологи переоценивали качество получаемой ими информации и не знали других практик. Моя социологическая деятельность начиналась в Ленинграде в середине 1960-х, но уже к тому времени В. А. Ядов и Б. М. Фирсов прошли обучение в Англии и активно делились своими знаниями и привезенной литературой.  И не только они.


Приведу пример того, как наше профессиональное сообщество осваивало методическую культуру, подробнее эта история описана в монографии [1]. Входившие в социологию во второй половине 1960-х гг., не только ленинградцы, помнят перевод книги У. Гуда и П. Хатта [2]. (Goode, Hutt 1952) по методам эмпирической социологии. Этот неизданный текст многим помог в овладении азами социологических методов. Через четыре десятилетия после описываемых ниже событий на мой вопрос В. А. Ядову, знакомили ли студентов в годы его обучения на философском факультете ЛГУ с основами тестирования и опросными методами, он ответил: «Конечно, о тестах, эксперименте в психологии я знал, но впечатления это не произвело. Гуд и Хатт — совсем другое, так как я понял, что есть эмпирическая социология». По мнению А. Г. Здравомыслова, Гуд и Хатт вооружили первое поколение социологов методами, т. е. грамотными средствами реализации идей, которые сформировались у них самих.


В моем историко-социологическом проекте проекте тема перевода книги Гуда и Хатта возникла в 2005 г. в продолжительной беседе по электронной почте с В. А. Ядовым. По его воспоминаниям, все началось с того, что однажды И. С. Кон сказал: «Володя, мне попалась книга Гуда и Хатта о методах социологического исследования. Посмотри, я думаю, тебе будет интересно». И далее Ядов отметил, что книга произвела на него сильное впечатление.


Завершив интервью с Ядовым, я обратился за комментариями к Кону. Он написал, что видит свою заслугу лишь в том, что раньше «других понял необходимость эмпирической социологии, выписал нужную книгу и не был собакой на сене, а отдал ее тем, кому она была реально нужна». Получив книгу, он, по его воспоминаниям, «…отдал ее ребятам, среди которых был и мой аспирант Эдик Беляев. Они немедленно начали ее осваивать, и это существенно облегчило их собственный старт». Здесь «ребята» — это, прежде всего, Ядов и Здравомыслов, отчасти и Беляев, ведь в то время в лаборатории было лишь несколько сотрудников.


Завершу это воспоминание словами из интервью с В. А. Ядовым 2005 года. Говоря о переводе Гуда и Хатта, Ядов заметил, что он ходил по рукам в машинописном виде, и закончил следующими словами: «Если полистаешь мое пособие по методам исследования, там немало ссылок на эту книгу» [3]. Говоря о «подобии по методам исследования», Владимир Александривич имел в виду свою классическую книгу [4], а это значит, что все поколения читателей книги Ядова в той или иной мере погружены в контекст книги Гуда и Хатта.


И еще: приведу ранее не публиковавшееся письмо И.С. Кона.  21 апреля 2010 года в письме Игорю Семеновичу я кратко изложил биографии Гуда и Хатта и заметил: «Так вот, поскольку методы пришли в СССР во многом через книгу Ядова, который основательно изучал и цитировал Гуда и Хатта, то можно проследить цепочку связей (правда, нет прямого контакта) от Ядова к Гуду-Хатту, и возникает вход в американскую социологию... такое интересное коммуникационное древо.. безусловно, подобное можно делать применительно к Парсонсу и другим американцам... как они проникли в СССР...».

И в тот же день получил ответ: «Конечно, Боря, я знал, кто такие Гуд и Хатт. С Гудом я позже был хорошо знаком, был у них дома в Кембридже (когда был в Гарварде). Если память не изменяет, его книга, которую я читал, называлась вроде World revolution of family pattern, мне это было интересно, я ее где-то цитировал. Его жена была профессором women studies в Гарварде, она рассказала мне много интересного о женских колледжах, я как раз получил приглашение в Уэллсли. Но это было 20 лет спустя.  А книгу Гуда я знал много раньше, это одна из важнейших работ по социологии семьи. И статьи его я читал. Харчев тоже, вероятно, был с ним знаком. Так что цепочек было несколько». И буквально через  5 минут пришло дополнение: «Боря, неужели Вы думаете, что я мог потратить дорогую валюту на покупку книги неизвестно кого и неизвестно какого качества? Книгу я просмотрел  в Москве, а работы Гуда знал. Меня интересовали именно сравнительные исследования. Игорь».


Далее, как мне представляется сейчас, теория и практика опроса в СССР развивались своими собственными путями, которые пересекались относительно редко. С одной стороны, книга В. А. Ядова по методам социологии (1972 г.), работа В. Э. Шляпентоха «Проблемы достоверности статистической информации в социологических исследованиях» (1973 г.) «Рабочая книга социолога» под редакцией Г. В. Осипова (1976 г.) и еще небольшое количество книг, увидевших свет несколько позже, знакомили советских социологов с разными версиями опросов, рассматривали правила конструирования и проверки работоспособности шкал. С другой стороны, при отсутствии в стране социологического образования и продолжительной неопределенности статуса социологии, наша наука развивалась «самодеятельно». Активные молодые обществоведы, узнав о том, что анкетирование – это уже социология, а многие и вообще думали, что социология и есть анкетирование, начинали самостоятельно проводить опросы в производственных коллективах, наиболее решительные – создавали лаборатории, ехали в Москву и Ленинград, Свердловск или Новосибирск за знаниями. Не обошла «анкетомания» и академическую науку, ведь во многих случаях анкетный опрос был единственным приемом сбора первичной информации. Все немалые расходы в этом случае возлагались на предприятия, которые заказывали исследования, они же выделяли людей для распространения анкет и сбора заполненных документов. Нередко на их же вычислительной технике обрабатывались полученные данные.


На рубеже 1970-х – 1980-х годов такая практика началось . Отмечу здесь пионерную роль Владимира Шляпентоха и его сотрудников, а также опросы Елены Башкировой и Франца Шереги. Но коренным образом перемены принесла перестройка и особенно – создание в 1987 году Всесоюзного центра изучения общественного мнения. Опросы ушли с производства и перебрались в дома респондентов, они стали регулярными и потребовали создания общенациональной сети интервьюеров. Как следствие, актуализировались проблемы проведения формализованного (на базе анкеты) интервью и обострились вопросы методологии личного общения интервьюера (анкетера) с респондентом. Прошло еще несколько лет, и в России стали развиваться телефонные опросы, до того использовавшиеся крайне редко, поскольку телефонизация населения, даже в городах-миллиониках долго оставалась крайне низкой, не обеспечивавшей построение репрезентативной выборки.


В последние годы уже мало кто сомневается в эффективности телефонного стандартизированного интервью, более того, этот метод стал доминирующим при сборе социологической и социально-статистической информации.
Этот краткий экскурс в прошлое сделан в силу двух обстоятельств. Очевидно, рассматриваемая книга рождена не на «пустом месте». Значит, во-первых, необходимо было показать, в какой линии развития советской / российской социологии следует рассматривать настоящую книгу. Во-вторых, этот историко-социологический анализ показывает своевременность книги о стандартизированном телефонном опросе и позволяет допустить, что книга авторского коллектива: Рогозин, Ипатова и Галиева будет востребованной по крайней мере тремя группами читателей. Социологами – методологами, концентрирующими свое внимание на опросных технологиях; социологами-преподавателями, ибо существует определенный дефицит литературы, подробно останавливающейся на анализе и процедурных аспектов методов социологии; и практиками проведения телефонных опросов.


И еще я хотел бы указать на тот факт, что книга «Стандартизированное (телефонное) интервью» может рассматриваться как прямое продолжение линии развития российской социологии, заданной переводом работы У. Гуда и П. Хатта, и этот вывод не предполагает того, чтобы авторы рецензируемой работы хотя бы слышали о ней. В моем понимании, близость двух этих книг определяется более глубоким механизмом научного и человеческого общения В. А. Ядова, Г. С. Батыгина и Д. М. Рогозина. Батыгин не учился у Ядова, так что здесь нет обыденной связи «профессор – студент», но их соединяло понимание роли метода в социологическом исследовнии и осознание необходимости тщательного анализа социологического инструментария.  Что касается влияния Батыгина на Рогозина, то оно – многоканально и охватывает все аспекты профессионального и личностного общения.   


Об отношениях Ядова и Батыгина мне известно из многочисленных бесед с Ядовым и его статьи под названием: «Свидетельствую: Геннадий Батыгин был со-организатором Института социологии» [5]. Эта тема рассматривалсь мною в книге о В.А. Ядове [6]. О роли Батыгина в жизни Рогозина, Дмитрий подробно и с большой теплотой рассказал в своем интервью, ставшем основой его книги, в ней есть две «именные» главы: «В профессиональном поле Батыгина» и «Жизнь после Батыгина» [7]. Если учесть, что я уже много лет знаком с Рогозиным и результатами его исследований, то я не очень удивился, когда получил от него рукопись этой книги. Конечно, я не мог знать ее содержание, но, когда я начал знакомиться с ним, то понял, что интенция книги была априори мною оценена верно.


Но я не сразу осознал смысл названия книги, так как никогда не встречал (или не помню), чтобы в названии книги было слово, заключенное в скобки.  Но через какое-то время пришло объяснение этого «казуса»: авторы тем самым сразу посылают читателям сигнал о том, что слово «телефонное» в заголовке как-бы не ключевое, что книга – о  методе стандартизированного интервью в разных его версиях. И сосредоточились в первую очередь на том, что стандартизированное интервью – это форма общения интервьюера и респондента, и она всегда специфична, личностна.


Из методической литературы и личного опыта я давно знал, что лишь отдельные составляющие технологии и организации стандартизированного интервью могут быть стандартизированы, но невозможно стандартизировать процедуру, процесс общения интервьюера и респондента как личности, общение между этими двумя участниками беседы начинается задолго до того, как интервьюер зачитает респонденту первый вопрос. В Америке телефонные интервью – повседневная реальность, и я часто часто оказываюсь в ситуации, когда мне предлагают участвовать в опросе. Бывает, это – «робо-опрос»; в этом случае на вопрос, который автоматически зачитывается после ответа на предыдущий вопрос, надо ответить нажатием номера ответа на клавиатуре телефонной трубки. Пожалуй, это и есть «абсолютно» стандартизированное интервью.

В других случаях живой голос узнает, есть ли у меня несколько минут для участия в опросе и, получив мое согласие, начинает меня спрашивать. Это  уже – общение. Бывает я не все понимаю в вопросе: могут быть не известные мне слова, я не все понимаю из-за индийского или испанского акцента, да и в разных штатах существуют свои диалекты. Иногда я четко вижу, что не хватает формы «ухода» от ответа, типа «не знаю» или «это не относится ко мне». Как правило, интервьюер идет мне навстречу, но не более, чем повторное зачитывание вопроса. Я понимаю его поведение, меня предупредили, что наша беседа записывается, и он не хочет, не может не следовать инструкции. И я иду ему навстречу и выбираю ответ, наименее отличный от того, как я хотел бы ответить. Однако я не помню случаев, когда бы интервьюер вступал со мною в разговор, обсуждение по поводу формулировок вопросов. Другими словами, он «держится» за максимально стандартизированную процедуру (модель) интервью.


Перенесемся на 48 лет в прошлое, в 1970 году с 15 по 22 января в СССР проходила Всесоюзная перепись населения, и я был направлен заведующим кафедрой марксистско-ленинской философии Ленинградской Высшей партийной школы А.Г. Здравомысловым в комиссию по проведению выборки для работы переписчиком. Уже не помню, какое количество квартир я должен был посетить, но все это было для меня крайне интересным. Отчасти потому, что я работал в том районе, где прошло мои детство, школьные и студенческие годы. Это был старый район Ленинграда, в центре которого расположен Таврический сад; здесь я знал многие дома и проходные дворы, потому мне было там легко ориентироваться.  В те годы в домах, в которых я должен был работать, были преимущественно большие коммунальные квартиры, так что за вечер я описывал значительное число жильцов, посетив всего 2-3 квартиры.


К тому моменту я работал в социологии уже два года, слушал лекции Здравомыслова и сразу понял, что имел дело с стандартизированным интервью в двух версиях: форма 1 (короткая) — переписной лист сплошной переписи и форма 2 (длинная) — переписной лист выборочной переписи. Во время инструктажа мне казалось все ясным, и я не думал, что многие «простые» вопросы будут сложными для ответов.
Помню небольшую комнату-пенал в коммунальной квартире, когда я вошел в нее, меня уже ждали, так как до этого я предварительно заходил к моим будущим информантам, и мы договаривались о дне и примерном времени опроса. В комнате находилось три человека: молодая женщина, мужчина, несколько старше ее, и мальчик лет пяти-шести. Мальчика сразу отправили поиграть в одну из соседних комнат, и я начал беседу с женщиной. Все шло легко, но до вопроса о ее семейном положении. Помню, женщина настаивала на том, что она – не женатая, тогда как сидевший рядом мужчина не соглашался с ее ответом и представлялся ее мужем. Спор сразу шел на высоких тонах, и в какой-то момент мне все же пришлось вступить в обсуждение. К какому-то решения мы пришли, но, очевидно, это мое интервью не было стандартизированным.


Вспоминается еще одна сентиментальная история. В маршрут переписи входил оранжерея Таврического сада, расположенная на углу Шпалерной ул. (тогда ул. Воинова) и Потемкинской улицы. При онранжереи были парники, в которых выращивались цветы, и собственно – мой объект, «Дом садового мастера» В. Гульда, создателя Таврического сада и оранжереи. Этот дом, выстроенный в конце XVIII века, считается ценнейшим образцом усадебой архитектуры эпохи классицизма. Поскольку я жил рядом, я давно знал его, он притягивал меня к себе. И здесь мне представилась законная возможность побывать в нем. Зашел, увиденное запомнилось навсегда: на первом этаже – разные служебные помещения, на втором – нечто грустно-страшное. Деревянный затасканный пол, вдоль стен стоят сапоги и висят ватники работников парников, и крошечные комнатенки.

При первом обходе помещения, когда я должен был узнать, сколько там проживает людей и договориться с ними о времени бесед, я обратил внимание на очень аккуратную комнатку и ее хозяйку. Я был на пороге 30-летия, и она показалась мне пожилой. Но особо меня привлекла большая застекленная фотография совсем молодого человека в военной форме. Фотография висела на правой от входной двери стене над небольшим обеденным столом, за ним - у небольшого окна шкаф. Левую стену занимала кровать, перед которой у входа была вешалка. Больше ничего там не было, да и не могло быть, пространство не разрешало.


По-молодости и простоте душевной я, указывая на фотографию, спросил у этой женщины: «Это Ваш сын?». Помолчав, она ответила: «Муж...». Я сразу все понял: ее муж навсегда остался молодым, а женщина за послевоенные годы постарела. Теперь я понимаю, все послевоенные годы она жила перед этой фотографией и постоянно говорила с своим мужем. Мне стало стыдно, я быстро договорился с ней о времени беседы и буквально убежал оттуда.


Когда я пришел в договоренное время, она встретила меня как родного или очень близкого человека. Заметив, что на моем пальто была оборвана вешалка, сразу попросила меня дать ей пальто и начала пришивать новую вешалку. Я рассказывал ей о переписи населения, она все быстро понимала, закончила шитье, сделала чай. Она явно бежала от одиночества. Мне было сложно начинать опрос, согласно плану выборки, она должна была отвечать на вопросы короткого переписного листу, по-моему это занимало не более 10-15 минут,  но я видел, что была ждала долгого разговора. Мы поговорили по длинному листу, но и после этого я не мог закончить это стандартизованное интервью, встать и уйти. И я попросил ее рассказать о погибшем муже. Мы оба понимали, что это – вне рамок переписи, но я чувствовал, что это надо было сделать, а ей было важно выговориться.


Почему настоящая книга оживила во  мне воспоминания о том моем первом опыте стандартизованного интервью? Потому что она  отвечает моему видению этого метода, она с самого начала разбивает ложные попытки упрощенных представлений об этом типе интервью и направлена против тривиализации межличностной коммуникации интервьюера и респондента, книга стремится показать читателю, что в действительности все не так просто. Можно стандартизировать многое в процедуре интервью, можно написать четкие и строгие инструкции о его поведении, но невозможно экранировать интервьюера от влияния обстановки, среды его беседы с опрашиваемым и элиминировать личностные особенности собеседников, а также многоролевую природу деятельности интервьюера. Я потому постарался изобразить пространство, в котором проходила моя работа переписчика, и дать пусть самое общее описание моих респондентов, что это оказало – на меня – сильное влияние и вынудило нарушать предписанное мне инструкцией поведение.  Однако я допускаю, что на моем месте другие переписчики вели бы себя иначе.


Полезность книги я связываю с организацией ее содержания, балансом теоретических построений и эмпирических данных о поведении интервьюера и респондента в телефонном стандартизированном интервью. Таким образом, книга совмещает в себе введение в логику метода и гайд, справочник для интервьюеров, помогающий им ориентироваться в своей практической деятельности.


Теоретическую рамку книги составляет предложенная Симоном Кордонским «веерная матрица», позволяющая трактовать деятельность интервьюера при сборе социологической информации как исполнение им совокупности ролей, присущих интервьюерам, работающим в смежных областях исследовательско-аналитического пространства: медицина, психиатрия, юриспруденция, социальная работа, беседы священников.  Согласно материалам, приведенным в книге, конструкция, названная «веерной матрицей», учитывает результаты многолетних поисков многих исследователей в области совершенствования интервью, и потому она может быть успешной в анализе стандартизированного интервью, задуманного авторами книги. Но получится ли это? Время покажет.


Но что уже сейчас мне представляется заслуживающим внимания и использования, четыре блока оригинальной информации, отражающей практику  проведения стандартизированных интервью. Во-первых, это коллекция из более полусотни фрагментов  стандартизированных интервью, в которых происходили какие-либо сбои или отклонения от стандартизации, что требовало от интервьюера дополнительных усилий при решении поставленной перед ними задачи. Во-вторых, набор более пятидесяти историй интервьюеров; короткие рассказы об их приходе в эту профессию и собственно об их работе. Возможно, мы имеем здесь первый совокупный портрет работников этой отрасли. Далее – блоки примеров правильных и неправильных решений  интервьюеров в «нестандартных» ситуациях, возникающих в их работе.


В целом нам представлен уникальный архив информации для методической работы (анализ качества измерения) и обучения интервьюеров. К тому же – это просто богатейший материал для размышлений о том, что и как мы делаем в области сбора и анализа необходимых нам данных. Книга хорошо написана, но она – не для быстрого чтения: дело не только в освоении сквозной идеи – стандартизированное интервью не такое уж стандартное, но в погружении в примеры, иллюстрации этого утверждения. И можно согласиться с авторами в том, что «центральная роль полевого интервьюера в стандартизированном интервью — модератор, контролирующий и управляющий стандартизацией в разговоре. Но и другие роли ему непременно надо осваивать.


Хотелось бы пожелать авторам продолжить из направленное, детальное изучение опросной технологии. Они найдут здесь интересные для  решения методологические задачи и обогатят практику отечественной социологии.
Литература
1. Докторов Б. Современная российская социология. История в биографиях и биографии в истории. – Санкт-Петербург: Европейский университет в Санкт-Петербурге. 2013. 
2. Good W. J., Hatt P. K. Methods in Social Research. New York : McGraw-Hill, 1952.
3. В.А. Ядов: «...Надо по возможности влиять на движение социальных планет... (Интервью Б.З. Докторову) // Телескоп: наблюдения за повседневной жизнью петербуржцев. 2005. №3. С. 2-11. 4. Ядов В. А. Социологическое исследование. Методология. Программа. Методы. М. : 1972.
5. Ядов В. А. Свидетельствую: Геннадий Батыгин был со-организатором Института социологии // Социологический журнал. 2011. № 1. С. 128—130.
6. Докторов Б. Мир Владимира Ядова.  В. А. Ядов о себе и его друзья о нём. – М.: ВЦИОМ, 2016. 7. Рогозин Д. Автобиография в переписке с Борисом Докторовым. – М.: ФОМ. 2016. https://www.klex.ru/1ck4