Поместье. 6. Приступ

-Тогда он пошел и повесился!

От этой фразы я вынырнул изо сна. Солнце барабанило своими лучами по моему горлу, Иринка полулежала в траве, скинув рубашку на локти. Белый топик был сплющен: Иринка решила не тратить время даром и максимально загореть. Кожа, покрытая кремом, местами еще лоснилась, запрокинутое лицо у Иринки было дебиловатым: сказывалось полное отсутствие мыслительной работы и чуть более, чем надо, приоткрытый рот.  Егорыч сидел неподалеку, спиной к ней и слушал такого же фольклорного мужичка.

- Кто повесился? – крикнул я. Голос меня подвел и вместо крика вышел каким-то глухим, словно из внутреннего кармана толстого пальто. Мир вокруг стремительно испарял очарование недавней любви и загадочность недавнего сна. Хотелось пить.
-О! Проснулся? – вернув себе обычное выражение лица, спросила Иринка. Похоже, что ей было нисколько не скучно, нисколько не стыдно и даже несколько прикольно. Рядом с ней стояла бутылка минералки. И это было важно.
- Хе! – полукашлянул, полухохотнул Егорыч, - вот и пташки потянулись. На,- он протянул в мою сторону бесонечный подфарник, - уравновесься!

От сидения в машине затекла спина. Я неклюуже, словно и в самом деле только что вылупившийся птенец, выкарабкался на свет Божий. Тяжелыми ногами я раскачивал землю и она исправно тряслась в моих глазах в ответ на каждый шаг. Эффект этот был одновременно интересным и требующим какого-то специального изучения, но в то же время срочно хотелось и в самом деле уравновеситься, сбросив с ног пуды кандалов, а из головы изгнать безобразничающего джина похмелья.

Трясущаяся Иринка никак не желала фокусироваться в моем сознании. Зато отчетливо и ярко проступили не замечаемые доселе детали: подернутые целлюлитом бедра, мазки лосьона от загара, неряшливые, как квартира после детского игрища, складка на переносице, несимметричная и невежливая, точки настырных щетинок подмышками и грязные пятки, потерявшие целомудрие и цивилизованность.

Вода в бутылке оказалась теплой и соленой. Я пил, нисколько не напиваясь, а Иринка гладила грязной пяткой мои икры. Фольклорная компашка сидела в двух шагах и молча нас изучала. Подфарник затвердел в руке Егорыча и оба они вызывали досаду и панику. Я обреченно пил минералку, терпел Иринкины поглаживания и неохотно удивлялся, как мне хватает дыхания пить, не отрываясь.

- Не то ты хлебаешь, паря, - отчасти сочувственно даже сказал наконец Егорыч. – Живот, его не проведешь. На-ка вот, поправься!
-Ну что ты, Егорыч, набросился на городского! Ему твой свекольник с непривычки живот еще пуще разворотит, - вступил в разговор его напарник. – Идем сюда, - он даже подвинулся, - за разговором болезнь не так докучает.

Я наконец-то оторвался от бутылки и с ужасом понял, что живот мой действительно разворочен и внутри него рождается неумолимый и мощный приступ. Я с тоской огляделся вокруг.
- Мне уже натерло здесь торчать, - из-за спины выскочил вдруг ставший капризным голос Иринки, таща на своих звуках весь остальной мир. – Ты дрых два часа.
- А ты мужика не больно-то трындуй, - беззлобно заявил Егорыч, - не хрен тут под руку свою соплю совать!
- Вы не волнуйтесь, - сказал мне второй мужичок, как бы невназначай отведя в сторону руку Егорыча, сжимавшую подфарник. Это движение вызвало в том какое-то ощутимое внутреннее движение, Егорыч крякнул и автоматически, безо всяких эмоций, пульнул сивуху в широко открытый рот. – Мы вашей жене тут много чего интересного рассказывали, так что скучать ей не пришлось!
- Да уж ты, Альберт, горазд на байки – на выдохе приохрипел Егорыч. Лицо его не выражало при этом абсолютно ничего, словно кто-то прошелся мощным фотошопом по его фотографии в паспорте.

Приступ в моем животе рос и наполнялся тоскливыми красками. Иринка одевалась. Пора бы и в самом деле ехать. Однако, сделай я это немедленно, как эксперимент тут же может быть свернут. Сбегают только трусы и слабые натуры, до которых любви нет никакого дела. Вот они и бегают, как Вечный Жид по всему свету в поисках пристанища, которое им заказано.

Я посмотрел на Иринку. Она запихивала минералку в пакет.

«Что она подумает обо мне, если мы сейчас уедем, не расставив всех и все по местам?» - подумал я, глядя на смешные складки на ее ногах, образовавшиеся от сидения на корточках. – «О какой любви ко мне можно мечтать, если я покажу себя недостойным этой любви?! Чертов Аристотелиев со смеху лопнет, узнав о провале моей миссии. Будет писать мне глумливые гадости, одна хлеще другой, и (что хуже всего) окончательно утвердится в своей извращенной правоте. Господи! Да он тогда вправе будет всем трубить о своих забревиальных идеях. Хотя бы на том полном основании, что эти идеи подкреплены товарищем подопытным N. из Оренбурга».

И вот именно это N, это обезличенное N, как бы перечеркивающее все мое: мои руки, ноги, привычки и даже Иринку, а вместе с ней – уже и весь мир,  больше всего меня не устраивало. Да пусть уж лучше мой эксперимент провалится, но никто в мире не сможет меня при этом упрекнуть в том, что я не приложил всех усилий к его реализации. Пусть уж лучше меня поправят потомки, изучающие ход этого эксперимента: здравое-то зерно в нем все равно есть.

Короче говоря, на кону вдруг оказалось столько всего, что ни о каком отъезде с надоевшего уже места не могло быть и речи. Я еще раз кинул взгляд на Иринку, которая открыла дверь в машине и ковырялась в салоне, не видная толком, но ощутимо закипающая, как паровоз перед дальним и ответственным стартом.

Я повернулся к парочке.
Они оба смотрели на меня.
Надо было как-то выходить из ситуации. Я сделал пару шагов и сел рядом с ними.
-Так кто там повесился? – вспомнил я.
- Повесился? Так вот же я говорил… э-э-э, - Альберт запнулся.
- Слышь, городской, - в паузу ловко влез Егорыч. – А ты, это, дай сотку, а то у нас – видишь – кончается!

Он откуда-то из-за спины вытащил уже пластиковую полторашку. Я обреченно посмотрел вокруг.