Иван Васильевич меняет концепцию

Двери трамвая захлопнулись перед моим носом. Ну и хорошо, рассуждал я, глядя на изумлённое лицо контролёра, что довольно неожиданно упустил потенциальную цель. Не то что у меня не было денег на проезд. Я не платил скорее из принципа. Но и лишняя экономия средств была для меня полезной.

До следующего трамвая оставалось ждать минут десять. Я уже опаздывал на пары и, как пелось в той песне: поезд ушёл. Вдали, а если быть точным, в нескольких сотнях метров торчала заброшенная вышка правительственной глушилки, аккурат во дворе дома, где когда-то проживал Ли Харви Освальд. На противоположной стороне улицы, выходящей аккурат к проспекту Независимости, показалась тучная фигура с соломенными взлохмаченными волосами, синем пиджаке в клетку и голубой рубашке. Я закурил. Давно хотел бросить этот яд, но никак не мог себя заставить. Не то из лени, не то из-за злосчастной зависимости. Механизм предельно прост: мозг привязывается скорее к ритуалам, нежели к биохимическим возбуждениям центров выработки дофамина и прочих нейромедиаторов. А тлеющая сигарета у солидного мужчины раньше, как сейчас у грустящего о ведомой только ему утрате подростка, стала культурнокодовым штампом. Ежеутренняя ритуальная трубочка с табаком стала для многих таким же обыденным делом, как и чашка кофе. К подобным ритуалам мозг и привязывается. И уж никак не может привязаться к ЛСД, который в буквальном смысле сворачивает этот самый мозг в бантик. И хоть Тимоти Лири возвышал воздействие никотина над трезвостью рассудка, в отличие от того же алкоголя и других, уже нелегальных, депрессантов, он допустил главную ошибку: табак может дать по башке не менее сильно, чем героин, что может привести к, в лучшем случае, лёгкой меланхолии.

- Дымовую завесу пускаем, Иван Васильевич? – толстячок добродушно улыбнулся. – Чего это мы не на парах?

- Опаздываю, Сергей Борисович, - честно признался я. – Накладки с транспортом.

- Понимаю, - кивнул он. – Сам только еду с главного корпуса. Тоже вот, опаздываю.

Сергей Борисович стоял, выдерживая дистанцию в две вытянутых руки, дабы не пропитаться едким дымом. По его измождённому лицу было видно, что жизнь его помотала. Сказывались частые, хоть и кратковременные запои. Об этой особенности знали все, что было неудивительно в нашей довольно узкой факультетской среде. Мне было его жалко. Толковый специалист в ведущем вузе страны всегда нарасхват. Но это не подкреплялось ничем, кроме копеечной зарплаты. БГУ – это белорусский Гарвард...

- А вы, Иван Васильевич, как курсовую защитили? – вдруг спросил он. – Я слышал, что у вас весьма нетривиальный подход...

- Это да, - сухо ответил я, вкратце пересказав ход защиты.

Моя концепция научной исторической работы был вполне под стать моему внутреннему свободолюбивому нраву, мечущемуся между бунтом абсурдиста и невозмутимостью дзен-буддиста. Постмодернистский поворот в истории позволил действовать шире и без каких-либо ограничений, что по форме, что по содержанию. В идеале это – исторический роман с авторскими комментариями и бесконечным списком литературы. Углубляться в эту концепцию я пока не хочу, этому ещё придёт время.

- Весьма похвально, Иван Васильевич, весьма похвально... – задумчиво протянул преподаватель.

Это была моя маленькая победа. Эдакое восхождение на вершину миниатюрной Фудзи.

- Но всё же, - продолжил Сергей Борисович, - есть же общие правила и нормы. Вы пишете научные работы не для того, чтобы сделать открытие. Вы их пишете, потому что нам нужна свежая кровь, если выражаться фигурально. Чтобы что-то менять в старом, нужно в этом самом старом для начала разобраться.

Меня будто ветром сдуло с прекрасной вершины, где в траве сидят улыбающиеся улитки и трещат цикады. Благо, поскольку высота была несущественной, падать было не больно. Я согласился с доводом и бросил окурок в урну.

Мы какое-то время, вплоть до приезда нужного транспорта, стояли молча. До Менделеева, где временно располагался наш факультет, было ехать от силы минут двадцать. «Асцярожна! Дзверы зачыняюцца! Наступны прыпынак...» Здания и стили перемежались, ампир сменился на хрущёвки, хрущёвки на улучшенки, между них то там, то тут возникали аляповатые контуры заводов. «Прыпынак «Чапаева»!» Интересно, рассуждал я, а есть ли остановка названная в честь Петра Пустоты? Сергей Борисович заметил мою взволнованность.

- О чём задумались, Иван Васильевич? – спросил он.

- О роли истории в нашей стране, - соврал я, поскольку мои домыслы на эту тему прекратились довольно давно с одним простым выводом: история нужна в нашей стране только трём типам людей – тем, кто вознамерился её переписать, тем, кто за её счёт хочет взять у народа доверие взаймы и тем, кто ещё не осознаёт вышеизложенные цели. Но с другой стороны, разве это уникально для нас? На этот вопрос у меня тоже был давно заготовленный ответ. Нет, ситуация не уникальна. Причём не только для постсоветского пространства, но и для всего мира.

- Вот, - улыбнулся преподаватель. – Это верно. Надо о таком думать, чтобы было что предъявить дядькам в высоких кабинетах министерства образования.

Мимо мелькнуло трамвайное депо, а значит, до нужной остановки было рукой подать. Оттуда, через зелёные насаждения, мимо непонятного каскада озёр, я и шёл. Сергей Борисович отстал на добрую сотню шагов, когда я вошёл во двор, засыпанный тополиным пухом. Он шёл как снег – но тёплый и мягкий. Смысла приходить на первую пару я уже не видел, поэтому зашёл в магазин за перекусом.
Переходя от полки к полке, я рассуждал о своей концепции. Придраться было не к чему, разве что, к излишней смелости в нашем консервативном учёном мирке. Обязательный научный стиль, обязательные ссылки на «авторитетное» мнение «авторитетных» экспертов. Я пытался писать в таком стиле. Слова тут же разбегались, прятались по оврагам подсознания, при попытке читать литературу от «экспертов» у меня тут же слипались веки, а голова сама по себе клонилась под тяжестью сонных мыслей. Не моё это. Совершенно не моё.

Идея, - даже не идея, а некий импульс, - возникла сама собой, как продолжение моего внутреннего монолога. У нас есть факультетская газета, в которой могут писать статьи студенты. Дело было за малым: написать статью и связаться с кем-то из редакторов. Это было делом техники.

К концу первой пары был набросан скелет текста, со всеми основными тезисами и примерами. Осталось только нарастить на этих костях мясо из использованных образов и вежливых слов. Главное, не переборщить, чтоб не обвинили в графоманстве.

Наверное, это самый подходящий момент для того, чтобы эти самые тезисы озвучить. В зависимости от размера работы, соответственно выбирается и то, чем по итогу она будет – рассказом, повестью или же романом. Сюжет строится либо на моделировании ситуации, либо обыгрываются реальные события, описанные их современниками. Персонажей я делю на две категории: реальные исторические личности и архетипические образы, показывающие срез эпохи. И если эти самые архетипы позволяют в художественном плане разгуляться, то с реальными историческими личностями практически ничего не выйдет. Да, можно смоделировать поведенческие паттерны, придумать ситуации, гипотетически в которые мог попадать персонаж, но в голову к нему залезть сложно. Можно, конечно, с каким-нибудь Лениным связаться через мицелий Amanita Muskaria, - мухомора красного, - но опыт может быть не вполне удачным. Да и что он может рассказать, Лукич ваш? Про то, как в Разливе от жены прятался?

Но мы отвлеклись. В истории хватает и скользких тем, где одно неверно сказанное слово может крайне сильно навредить. Холокост, например, или рабство в Новое Время. Для таких тем я придумал способ сгладить острые углы. Это принцип аналогии, когда одни вещи заменяются другими, дабы соблюсти политкорректность. Только сумасшедший будет оскорбляться от притеснения вымышленного племени эльфов в вымышленной стране. Но понимающие историю люди узнают ситуацию.

Но всё же могут быть моменты, когда конструкты под названием «абстрактное мышление» и «логика» не помогают. Особенно для не искушённого глубокими познаниями истории читателя. Ведь именно для них предназначены такие сугубо научные по своей природе работы. Для этого и нужны авторские комментарии. Это в какой-то степени лишняя, нарушающая художественную композицию, часть, но необходимая. С ней можно смириться. Но и в комментариях не стоит ударяться в сухой научный текст. Умение грамотно вписать такие комментарии – настоящее искусство.

В целом, с основными пояснениями я закончил. Можно, конечно, долго ещё размусоливать тему, упомянув о значении и необходимости ссылок на первоисточники, хоть в них я не вижу смысла в связи с господствующей культурой развитого постмодернизма. Но это мелочь. Причём несущественная.
Закончив со скелетом статьи, я вышел на факультетскую курилку. Там уже стояли подошедшие ко второй паре остальные, кто опоздал, да и те, кому повезло. Они ржали над тем, что достали с помойки на той стороне узкой односторонней улицы старую фуражку. О принадлежности её хозяина к касте милиции говорил только цвет ткани, из которой она была сделана. В момент, когда я подошёл к менделеевскому столпотворению, шёл спор, что с ней делать: оставить как есть или надеть на большую куклу, изображающую не то крестьянина, не то кочевника весьма преклонного возраста.

Над этим, как мы его называли, «дедом с вахты», как только не глумились. Втиснутый между будкой вахтёра и пифосом (к чьей табличке была кем-то сделана приписка «Диогена»), он был весьма жалок. Я бы даже сказал, слишком. Как только мы въехали в этот временный корпус, пока наш родной с Красноармейской был оставлен на реставрацию, я, ни разу не видевший его раньше, принял того за помотанного жизнью Пичету, чей бюст украшал лестницу старого факультета. Однако сейчас я видел в нём лишь Будду, исходя из практики дзэна. В чём было это проявление? Собственно, это был риторический вопрос, ответом на который мог послужить только хлёсткий удар бамбуковой тростью по спине нерадивого ученика от просветлённого учителя.

По итогу собрания, было решено всё же надеть на дедушку милицейскую фуражку. И эта честь была предоставлена мне. Выждав, пока вахтёрша отойдёт в сторону, я нацепил эту шапку на деда и постарался скрыться из виду. На этот раз я не упал с вершины своей миниатюрной Фудзи. Невинная шутка даже понравилась, казалось бы, вечно уставшей и злой женщине, вынужденной сидеть в коробе из металлопластика и стекла, уродливо встроенном в ничем не примечательное здание из послевоенного кирпича. Вся эта только кажущаяся беззаботность студенческих лет лишь ширма бесконечных страданий и превозмоганий. Да, собственно, и в жизни так. По-настоящему счастливым и беззаботным может быть только совсем раннее детство.

Следующая лекция, которую нам читал Сергей Борисович о печатях советского периода, была тосклива. Ничего экстраординарного или прорывного я для себя не узнал, хоть он и рассказывал достаточно интересно. Моя голова была занята совершенно другим: как правильно подать читателю мои мысли. Если уж собрался ты, Иван Васильевич, менять концепцию, то делай это с умом. Будем реалистами (переводя на русский современный - постмодернистами). Никто не будет читать слишком большой объём текста. Никому это нахер не нужно, как и наша молочка на Западном рынке, рассуждал я. Поэтому нужно ужать текст до трёх-четырёх абзацев, где и будет изложена вся мысль сразу. Это было нетривиальной задачей, с которой мне было сложно разобраться из-за противоречивых доводов, то тут, то там всплывающих в моём сознании.

До выходных я так и завис между небом и землёй, пытаясь ухватиться за ту малую возможность правильно структурировать свои доводы, максимально доступные для читателя. На самих выходных я выделил вечер, чтобы вместе с другом покурить гашиш, да поразмыслить о всяком. Кто никогда не пробовал, для того трудно понять, как коктейль из ТГК и КБД может рождать гениальные мысли. А они и не рождаются. Просто мыслительный процесс многократно ускоряется, что позволяет обрабатывать большее количество вариантов. Можно сравнить его на трезвую голову с лёгкой рябью на воде, в то время как под воздействием каннабиса мысли начинают бомбардировать сознание, как крупнокалиберный пулемёт, обстреливающий гладь озера. А то, какие мысли будут проносится в сознании, зависит лишь от самого человека. При этом сами мысли могут быть диаметрально противоположными, что в трезвом состоянии, что нет. Поэтому не стоит думать, что гениальные мысли под гашишем или другими производными марихуаны одинаково гениальны и наоборот.

К понедельнику черновой вариант статьи был готов. Оставалось только отшлифовать неровности и шероховатости, да связаться с редакторской коллегией факультетской газеты. Редакторы, будучи сами студентами, восприняли статью на «ура». Необычный и свежий («свежий» он только для нашего, постсоветского мира) взгляд оценили и некоторые преподаватели, чья самость ещё не была до конца поражена злокачественной плесенью консерватизма. По предварительным обещаниям, статья должна появиться в майском номере газеты – последнем в этом учебном году.
Я чувствовал себя участником концептуального художественного перформанса, скачущим в одних плавках по заваленному снегом боксёрскому рингу на метафизической Красной Площади и орущим исступлённое: «Ельцин! Выходи!» Однако ветер на вершине всё усиливался, стараясь меня вновь сбросить. Ходили слухи, что мне могут отказать в принятии статьи для печати. Предвещая самый худший сценарий, я продублировал её где только можно. Чуткое сердце авантюриста не подвело: мне начали приходить разные угрозы, поскольку текст, успевший просочиться в Сеть, начал набирать обороты. Что ещё можно было ожидать от культуры, которая выросла и была выкована между молотом и наковальней репрессий против свободолюбивого духа. Даже в такой мелочи, как способ написания научной работы.

Тучи сгущались. Мою статью так и не приняли. Более того, началось давление на редакцию. Якобы они согласились напечатать её, не согласовав с замдекана по воспитательной работе. Однако я решил не сдаваться. Разузнал подробнее по поводу того, что именно в статье не понравилось. Оказалось, что я недостаточно авторитетен для того, чтобы моё мнение учитывалось, поэтому издание подобной статьи могло повредить репутации газеты. Меня это рассмешило. Я, конечно, пытался вступить в полемику по поводу того, что только моё мнение для меня лично может быть авторитетным, но факультетские чекисты проигнорировали мои доводы в пользу моей околосолипсистской позиции.

Я решил махнуть на это всё рукой. Время шло. Летом я был занят работой и летней практикой, а после более глубокого погружения в сеансы каннабиоидного полёта мысли я окончательно смягчился. Решил по итогу доказать свою позицию на практике в следующей курсовой работе. Её тоже приняли не самым лучшим образом. Однако всё встало на свои места. Историческая подоплёка моих рассказов, а после и полноценной книги нашла отклик в сердцах читателей. Мне было комфортно самому, и это главное. Я пишу эти строки, пока вдали шумит индийский океан и догорает приветливый закат, и думаю, что достиг той точки понимания своей цели в этом сумбурном и алогичном круговороте истории. Я изменил концепцию для самого себя. И я счастлив. Всем мир. Ом мани падме хум…

Восточное побережье Индостана.
Коммуна имени Будды Всеблагого.
Вечер.