Сердцу не прикажешь

- Мария! Я тебе все космы повыдергаю! – Галина Афанасьевна с ноги открыла соседскую калитку и цыкнула на собаку, которая лениво выглянула из будки, словно размышляя, а надо ли ей проконтролировать процесс предстоящего скандала. – Цыц, Мальчик! Даже не думай! Не до тебя!
Мария Григорьевна вышла на крыльцо, стряхивая остатки муки с передника, и улыбнулась:
- А давай! Если найдешь, что там выдергивать.
Галина шумно выдохнула и решительно зашагала по дорожке, костеря попутно заклятую подружку на чем свет стоит.
- Галя! Охолони! – Мария, решив не дожидаться, пока ее и так не слишком кудрявая голова окажется под угрозой, спустилась по только что отремонтированным ступенькам, и ухватила веник, стоявший у крыльца.
Какая-никакая, а защита. Выставив его перед собой, она еще раз поинтересовалась у соседки:
- Чего ты кричишь? Случилось что?
- Я тебе покажу! Я тебе устрою! Случилось?! А то ты не знаешь, что случилось! Разве не у тебя мой Сашка пропадал этими днями? Ты посмотри! Бесстыжая! Я из дому, а они тут…
Запал у Галины закончился, и она вдруг заревела в голос, по-бабьи, не пытаясь даже вытирать злые слезы.
- О! Приплыли! Ты как всегда! Как была ревой, так и осталась! Галя, вот что ты за человек? – Мария аккуратно пристроила веник у крыльца и стянула с головы косынку. – Иди сюда! Рева-корова!
Она притянула к себе маленькую, щуплую Галину и вытерла ей щеки и нос.
- Сморкайся! Вот так! Как и не было стольких лет! Полвека как мы друг друга знаем, а ты не меняешься! Сначала в драку, потом реветь, а уж после – голову включаешь! Вот что ты скандалишь? Спросила бы – я бы тебе ответила на спокое. Ступеньки мне Александр твой отремонтировал. Смотри!
Мария приподняла подол длинной юбки, и Галина ахнула, тут же позабыв, зачем примчалась с утра пораньше к соседке.
- Это что такое?!
- А вот то самое! Поднималась с ведром по ступенькам, а одна возьми и подломись. Больно было – страсть! Сама выбраться не могу, так как ногу зажало накрепко, и дома, как назло, никого! Я уж кричала-кричала, аж охрипла! А никто и не пришел. Симонова Дашка мимо забора моего продефилировала и даже не глянула в мою сторону!
- Паразитка какая! – Галина возмущенно шмыгнула носом. – А ведь это она меня это…
- Чего?
- Настроила! Пришла с утра и давай мне в уши дуть, что ты моего Сашку охмурила и из семьи увести хочешь! Тебе, мол, не привыкать! Он у тебя не первый и даже не второй такой лопух!
Мария удивленно глянула на подругу и зашлась от смеха.
- Я? Твоего Сашку? Галя! Да когда ж ты уже поумнеешь-то, а?
Она хохотала так вкусно, от души, что Галина и сама невольно заулыбалась, а потом и засмеялась, махнув рукой.
- Ох, и не говори! Дура-дурой!
- Ты только представь нас вместе! Ну? Представила? А теперь прикинь, какая ему нужна будет табуретка, чтобы до меня дотянуться!
Озадаченный их смехом Мальчик высунулся было из будки, но решил пока воздержаться от выражения эмоций по поводу столь быстрого примирения. Мало ли? Эти странные женщины слишком легко переходили от смеха к слезам и обратно. Ему было куда проще с Александром, которого он, конечно, знал и даже любил.
Несмотря на свой неказистый вид и маленький рост, за который Сашу в деревне звали Мухомором, мужик он был обстоятельный и серьезный. Не зря же Галина, когда-то первая красавица на весь поселок, выбрала в мужья именно его. Никто так и не понял, чем он ее взял. А ответ был прост донельзя. Галя, выросшая с бабкой, которая никогда ее не любила, рада была любому теплому слову и ласковому взгляду. Другие парни боялись ее красоты. Провожали глазами, когда она шла в школу, гордо откинув голову с тяжелой русой косой, но подойти никто не решался. Вон какая! Разве такая глянет? Приветит чем? Нет! Такой, как Галина, только принца и подавай!
А она никаких чудес от жизни не ждала. Хотела просто свой дом, семью, детей. Да чем больше, тем лучше! Ей, бисеринке, выброшенной на пыльную дорогу судьбой и затерявшейся там, никому не нужной на этом свете, хотелось дать хотя бы своим детям то, чего она сама никогда не имела. Родной дом, где не ругаются и не кричат. Где пахнет хлебом и сдобой, а на окнах висят белые занавески с кружевами.
Именно эти кружева, которые она видела во сне и о которых мечтала так, как никогда и ни о чем, и стали для Гали решающим фактором.
Она сболтнула как-то об этом Маше, а та взяла, да и сказала Александру.
- Дом она хочет. Свой! И занавески с кружевами.
Как только закончилась уборочная, Саша поехал в город и привез оттуда большой сверток. Принарядился и пришел к Галине. Свататься.
Бабка Галинкина его чуть костылем не огрела. Орала так, что соседи сбежались. А Саша развернул свой сверток, посмотрел внимательно на Галю, и спросил:
- Пойдет? Дом сразу не обещаю. С матерью поживем какое-то время, но со временем все у тебя будет! И плакать тебе я больше не дам!
Галина коснулась белого чуда, лежавшего перед ней, а потом, почему-то шепотом, спросила:
- Откуда знаешь, что я плакала?
- Я все про тебя знаю. Больше не будешь! Пойдешь со мной?
Спрашивать второй раз ему не пришлось. Галина сгребла в охапку его подарок, взяла за руку будущего своего мужа, и отправилась в новую жизнь, даже не оглянувшись на ту, кто костерила ее на чем свет стоит за спиной.
Свекры Галину приняли радушно. Сторожились, правда, первое время. Все ж таки такая красивая невестка досталась! А потом успокоились.
Мать у Александра была такой же, как и он сам. Немногословной, серьезной, но очень ласковой. Галину она знала с того самого дня, как непутевая мать привезла девочку к бабушке и отбыла в тот же день в неизвестном направлении. Горластая, требовательная Галинка кричала дни напролет, пока мать Саши, которая работала фельдшером в поселке, не пришла, чтобы осмотреть ребенка. Попеняв бабушке Гали на то, что ребенок уж с неделю не купан, она сама набрала воды в таз и обмыла девочку. Перебирая крохотные пальчики, она от души наревелась, думая о том, как мало досталось от жизни этой крохе, которая ничего еще не понимает, а мать родную знала без году неделя.
С тех пор она присматривала за Галиной. И когда Саша привел ее в дом и назвал женой, возражать не стала. Да и что тут скажешь, коль дите всю жизнь перед глазами? Чистая как росинка и светлая как ромашка на лугу.
Слово свое Александр сдержал. Если и ревела Галина за всю свою уже немаленькую семейную жизнь, то или от счастья, или от боли. Да еще от глупости своей, вот как сейчас. Это ж надо было такое про подругу подумать?! Сколько лет вместе, а она взяла и поверила какой-то доброхотке. Та пришла, наклепала, а она-то… Хороша! Нечего сказать! Но ведь сердцу-то не прикажешь... Глупое оно, тревожится попусту, ноет...
Вот и сейчас тоже. Только уже по-другому. Подругу ведь обидела! Не чужого человека. Ведь Машу знает столько же, сколько себя самое. И ни разу от нее ничего плохого не видала.
Хотя, что уж греха таить, в поселке репутация у Марии была хуже некуда. Еще бы! Дважды замужем была! И из них – оба раза не разбирая, кто и что. Живет как дышит! А разве так можно?
И ладно еще первый муж – серьезный все-таки человек был, хоть и странный, а вот что касается второго – тут даже говорить нечего. Если женщина не разбирает с кем ей жить и с кем детей растить, так что о ней подумать можно?
Галина, конечно, знала, что все это ерунда на постном масле. Кто ж виноват, что подруга у нее хоть и не красавица, а души такой необъятной, что ни обойти, ни облететь, как ни старайся? Да только кому это интересно? Разбираться-то не станут. Навешают ярлыков, поставят печать на лоб и рады – порядок у них! Как же! Бревна бы пересчитали свои, так нет! У кого другого-то посучковатее будут!
Впервые Мария замуж вышла по большой любви и рано. Едва-едва восемнадцать исполнилось.
Ох, и перебаламутила же она тогда поселок! Девчата ведь и постарше были, и покрасивее, кто за нового агронома замуж хотел. Хороводы водили такие, что матери лозины выламывать уставали. Девки-то в самом соку! Только и успевай гонять, чтобы беды не было.
Машин первый муж человек был немного странный. Мало того, что приезжий и никто его в поселке не знал, так еще и умный, как не знамо кто! Очочки напялит и ходит по поселку да по полю. Все считает что-то, записывает. На кого наткнется невзначай, кепочку приподнимет, извинится, и дальше давай землю своими длинными ногами мерить. А сам-то на жердь похож – такой же худой да долгий. Словом – сухота девичья! И загадка в нем есть и шарма городского хоть отбавляй.
А Маша его из-за роста и приметила. Сама-то тоже не маленькая. Вся в отца. А тот в своего батю, деда, значит, Машкиного. Предки Марии все как есть кузнецами были. Их каждая собака знала верст на сто кругом, а то и дальше. И всегда в семье только мальчики первыми рождались. На смену вроде как. А тут, бац! И не пойми что! Мария, свет, Григорьевна!
Машкин отец, как узнал, что у него первая – девка, чуть горькую не запил. Да только мать Машина тоже ничего себе была, с характером. Оправилась от родов, взяла оглоблю, да и отходила любезного своего так, что напрочь забыл, как к бутылке прикладываться не по делу.
Братьев Машке она нарожала потом полдесятка, угомонив смешки соседей и ублажив свекров. Но дочь свою, кровиночку, первенца, в обиду не давала никому и никогда. Шуганет насмешников, что прыгают за шестнадцатилетней Машей по улице, распевая во все горло про каланчу пожарную, обнимет дочку и шепчет на ухо:
- Не родилась еще та, что счастливее тебя будет!
Маша ей и верила. А потому, когда любовь к ней пришла, даже минутки не думала. Подошла на танцах к своему суженому, взяла за руку и уже через пару месяцев стала его женой.
Вот только жизни семейной, счастливой или не слишком, им было отмерено всего ничего. Муж Маши за какой-то надобностью поехал в город, да и не вернулся. Попал под поезд на станции. Свидетели того, что случилось, потом уже Маше рассказали, как он шел через пути, спеша на свою электричку, и вдруг встал, задумавшись и что-то бормоча себе под нос, и даже не обратил внимания на людей, которые дружно заорали, предупреждая его о приближении поезда…
Горе Машу скрутило так, что она будто меньше ростом стала. Ходила по поселку, не поднимая головы, чтобы люди не видели ее слез. А слезы все шли и шли, будто ни конца, ни края им не было.
Закончились они только тогда, когда Маша узнала, что ждет ребенка. Охнув от неожиданности, она вдруг засуетилась, ища платок по карманам, а потом насухо вытерла глаза, спросив у врача:
- Нельзя же?
- Что?
- Плакать?
- Не рекомендуется.
- Вот я и не буду.
Увидев своего сына, она нарушила свой же запрет и ревела так, что акушерка даже прикрикнула на нее:
- Что голосишь-то? Здоровый! Первый что ли? Не бойся! Все хорошо с мальчонкой!
А Маша плакала вовсе не поэтому. А потому, что длинные ножки, которыми сучил на холодной казенной клеенке ее сын, были совершенно такими же, как у его отца.
- Даже пяточки такой же формы. Кругленькие…
Сына своего, Ивана, названного в честь деда, Маша любила так, что в поселке только диву давались, а порой и качали укоризненно головой.
- Нельзя так детей баловать!
Но Маша никого не слушала. Подсобрав деньжат, ехала в город и отводила сына в магазин игрушек:
- Выбирай!
И удивительное дело, мальчишка рос совершенно неизбалованным. В мать пошел. Такой же светлый, уважительный, и к людям всегда лицом, а не другим местом.
Когда Машиному сыну исполнилось десять лет, поселок загомонил, загудел, растревожился. Как же! Такие новости! Машка-то, Кузнецова, замуж собралась! Да не за кого-нибудь, а за самого что ни на есть горького пьяницу – Семена.
Галина, когда узнала, не посмотрела, что на сносях. Подхватилась, придерживая тяжелый живот, в котором выясняли отношения близнецы, и отодвинула с дороги свекровь:
- Не мешайте, мама! Я должна!
Маша ее встретила такой улыбкой, что Галя невольно открыла рот от удивления.
- Ты чего скалишься? Что творишь? На кой тебе это надо, Маша? О сыне ты подумала?!
Оказалось, что как раз о сыне-то Мария и думала. Именно он ее подвиг на такую глупость. А все дело в том, что у Семена, который горькую пил не один, а завсегда в компании, год назад умерла жена. И оставила она после себя маленький букетик засохших ромашек, заткнутый за раму массивного старого зеркала, да дочку трех лет от роду, до которой теперь никому не было никакого дела.
Аленка, не по годам шустрая и умненькая, быстро сообразила, что от отца помощи ждать не приходится. Если она просила есть, то отец мог и кулаком по столу стукнуть, заорав на нее так, что испуганные куры начинали искать во дворе куда спрятаться. Правда руку на дочь он все-таки не поднимал. Совести хватало. Но кричал и ругался так, что маленькая Алена быстро поняла, что лучше держаться от него подальше. Сердобольные соседки, видя такое безобразие, девчонку подкармливали, одевали и изредка стригли покороче буйные, непослушные, совсем как у отца, темные кудри.
С Ваней Аленка познакомилась у магазина. Он вышел на крыльцо, неся под мышкой две буханки свежего хлеба и наткнулся на вопросительный взгляд двух темных как вишенки глазенок.
- Есть хочешь?
Кудрявая кроха кивнула, и Ваня, даже не задумываясь, взял ее за руку и привел домой.
- Мам! Она голодная!
Маша, оглядев явившуюся парочку, оценила масштабы бедствия, и отломила хрустящую горбушку от уже ополовиненной буханки. Полив ее медом, она сунула ее в руку девчушки, и спросила:
- Отец где?
- Спит!
- Ясно!
Сунув в другую руку девочки еще и румяный пирожок с мясом, Маша закатала рукава со словами:
- Остальное – потом!
И, усадив Аленку в большой таз, принялась колдовать над ней, пытаясь отмыть хоть немного.
Чистая, сытая девочка так и уснула в ее руках, когда Маша прижала ее к себе, вытирая спинку. Только что лепетала что-то, обнимая за шею теплыми ручонками, и вот уже спит, уложив на Машино плечо голову и разметав по нему темные кудри.
Ваня все это наблюдал со стороны, все больше и больше хмурясь, а когда Алена уснула, выдал:
- Мама! Так нельзя!
- Что, сыночек?
- Она же маленькая! Давай ее к себе возьмем!
- Мы не можем, родной. У нее отец есть.
Какие уж мысли пришли в голову Маше в ту минуту, никто так и не узнал. Но она уложила Аленку на свою кровать, подоткнула одеяло, и, наказав сыну следить за девочкой, помчалась в правление.
И через неделю, непонятно каким образом, стала женой Семена. Помог ей в этом председатель совхоза. И он же сделал все, чтобы Маша как можно скорее смогла оформить документы на свою, теперь уже, младшую дочь.
Конечно, ни мужу до Маши, ни ей до него, не было никакого дела. Они и виделись-то до свадьбы всего раз, когда Маша заявилась в дом Семена, выволокла его за шкирку из-за стола и макнула пару-тройку раз в ведро с ледяной водой из колодца.
- Пришел в себя? Лады! Документы твои где?
- Тебе зачем? – Семен, который ввиду раннего часа еще не слишком пьяный, протрезвел уже достаточно для того, чтобы понять – творится что-то странное.
- Замуж за тебя хочу! Расписываться будем!
- Иди ты! – Семен даже приосанился, оглядев будущую свою жену.
Мария отпустила ему пару подзатыльников для порядка, а потом ухватила за ухо, стиснув его своими железными пальцами так, что Семен взвыл от боли и запрыгал на одной ноге.
- Мне такая орясина как ты, совершенно не сдалась! Понял?! Дитя твоего жалко! Попробуешь ее хоть пальцем тронуть или ко мне заявишься – не взыщи! Не помилую! Если в ум придешь да в порядке себя держать будешь – милости просим! С дочкой видеться разрешу. Ей ведь отец нужен!
- А я кто?! – возмущенный таким обращением Семен приосанился.
- Ты? – Маша усмехнулась так, что Семен тут же сник. – Не знаю пока. Сам себе ответь на этот вопрос.
Разговор у них получился содержательный и очень непростой. Каким уж даром убеждения обладала Мария, а только в нужный день Семен ждал ее у правления в свежевыстиранной рубахе и трезвый, что было и вовсе странно.
Единственный человек, которого новость о том, что у маленькой Аленки появилась мать, пусть и не родная, не обрадовала, оказалась, давно метившая на это место, Оксана.
До девочки ей не было никакого дела, а вот Семена она любила еще со школы и, конечно, не смогла простить Марии такой «подлости». Заявившись к ней среди ночи, она переколотила стекла на веранде, перепугала детей, а потом ревела, размазывая по щекам горькие слезы и обвиняя Машу во всех смертных грехах.
- Ты! Разлучница! Не будет тебе счастья, так и знай!
Маша к ее выходке отнеслась с пониманием. В драку лезть не стала. Даже на крыльцо не вышла. Подождала до утра, нашла Семена и приказала вставить новые стекла на веранде.
- И с Оксаной разберись. Коли любишь – женись! Развод я дам, только попроси. А вот Аленку – даже не думай. Со мной останется. Любитесь как хотите, а дитя тревожить не дам!
Семен, поразмыслив, Оксане дал от ворот поворот, стекла вставил и «завязал». Получилось у него это, конечно, далеко не сразу, но спустя лет пять Галина, выйдя как-то утром на крылечко, увидела Машу, которая командовала своему супружнику, как и куда ставить новые ульи в саду. Улыбалась она при этом так, что Галина поняла – бабья доля подруге пока не заказана.
Так в поселке поняли, что Маша стала женой не на бумажке, а фактически. Осудить осудили, но в душу лезть не стали. Притихли. Все ж таки дети растут!
Маше, конечно, за Аленку нет-нет, да и доставалось.
- Ты ж ей мачеха! А где такие есть, которые падчериц любят? Не бывает такого!
Мария на эти разговоры даже бровью не вела. Единственный человек, который мог бы ей сказать, хорошая она мачеха или нет, была Аленка. А для нее лучше человека на земле, чем Мария, попросту не было. Она уже давно звала Машу матерью и в кровь билась с теми, кто в садике или школе смел думать иначе. Черно-белую фотокарточку, которую Маша вставила в рамку и повесила над ее кроваткой, Аленка разглядывала каждый день. Но женщину, изображенную на ней, она почти не помнила, а живая, теплая Маша всегда была рядом – только руку протяни.
Семен ушел после непродолжительной болезни всего через десять лет после того как они с Машей расписались. И Мария, оплакав его, решила жить для детей. Конечно, возраст еще позволял, да и соседки то и дело принимались судачить, приписывая ей роман то с одним, то с другим, но ей не было до этого никакого дела ровно до той поры, пока во двор не заявилась Галина.
- Галка! Ты успокоилась, иль нет?
- Ой, да перестань! Стыдно – не могу!
- Стыдиться-то стыдись, сколько влезет, а вот ты мне вчера закваску обещала, но так и не принесла – это как? У меня дети вот-вот приедут, а в доме шаром покати! Даже кваса и того нет!
- У тебя? Шаром?! – Галина зашлась от смеха, и тревога, которая еще топталась рядом с этими женщинами, развернулась и потопала прочь.
Да и правильно! Нечего ей делать там, где людям есть что сказать друг другу. А если слов не найдется подходящих, то можно и так. Помолчать, сидя на крылечке, подумать о своем, а потом встать, вспомнив, что на столе доходит тесто, а полы еще не мыты, и спросить:
- Ну что, подруга? Как оно твое ничего?
- А, хорошо! Жить будем! Не помрем!
- И то дело!
И заторопятся минутки, закрутит водоворот привычных дел. И та, что всегда рядом примет из твоих рук миску с пирожками, накрытую чистым полотенцем, кивнет с благодарностью и скажет:
- Тебе особое приглашение нужно, что ли? Беги за своими и за стол! Только вас и ждем! Радость ведь у меня! Дети приехали!