Химера. Окончание

-- Вы правы, доктор! Я по необходимости, конечно, все это отрицаю, и знаете почему? Я хотел бы увидеть перед собой живого человека, который что-то делает… Вся эта вакханалия, весь этот маскарад с этим бенгальским огнем, зажигалками, факелами -- все выдает в человеке только низкий животный инстинкт… Мы едим друг друга, как насекомых, мы мучаем и убиваем друг другу в глазах Бога… Но если бы я мог увидеть живого, знающего что он делает человека -- человека высочайшей порядочности, высшего, может быть, благородства -- я бы, черт возьми, знал, что я в нем ищу… Это у Ницше какая-то чудовищная полубезумия страсть, но если ее познать в подлинном смысле, я знаю, на что она похожа, знаете ли… Да вот хоть тот же ваш капитан… Когда его взяли и обобрали, ведь он унизился на самом дне -- и вынесли на белый свет в награду его срамной грех, господи, божественно сжалившись над ним. А потом вместе с содержимым, за один миг все решили. Так у него была все-таки какая человечность в этом грехе? Одна только ненависть к самому себе. Что, собственно говоря, это была за душа? Да ничего, в сущности, одна только адская боль. Но ей помогает нечеловеческая и животная ненависть. Это животное смешение. Да и каков он был в этой сумме? Ненависть к своим грехам… Я ведь знал, понимаете, да?
Гольденштерн всё говорил, говорил... Тело поэта, уже окончательно потерявшее человеческую форму, падало в реку, и, когда последние слова долетели до берега, члены его уже были в воде. Последним, что увидел Пеппер, был черный веер, мелькнувший в воздухе и оказавшийся над его головой. Шлейф за моей спиной пошевелился, наклонился вперёд, выгнулся, как птица, которая хочет взлететь, но у которой не хватает силы, а затем скользнул в сторону и пропал из виду. Сыщик проводил Розу взглядом. Вокруг, сколько хватало взгляда, расстилался густой туман. А Штейн, если я не ошибаюсь, поднял глаза к небу. На нём были обычные для морских волков синие очки. Он думал.
Ну а если на этот вопрос Ницше ответить не смог бы... Сколько бы ему дали? Тридцать лет? В психбольнице? Ну это он чуть-чуть страдал бы. Представьте себе, видимо, еще не вышел. То же, наверно, можно было нацарапать целый вагон стихов и самому дьяволу подарить. Таких вообще трогать было нельзя. Из этого ряда. Причем все время мне в высшей степени интересен этот темный человек. Дело не в Ницше, хоть что-то осталось... Свет впереди. Слава Богу, Людвиг заслужил смерть. Просто из постели с Розой Амундсен… на тот свет. Такие в конце… такое жалкое… вернее, какое все трудное, кстати, если повернуть в постели. Но бедное в самом деле. И какое дно из жизни. Я к нему и собирался. Ведь поэт, потому что жизнь была другая, а как из этого дна выбрался, стало легче. Выскочил без боли. Выговориться нельзя, поэт с детства из времени какого-то наоборот... Эта Амундсен, черт, куда она делась? В единстве времени и места. Всякому, то ли в имени бесконечном время другое ему... Потом многое ему можно было простить.
Всё произошло случайно. Я не хотел его убивать. Но капитан Штейн, вернее, его тень, не отрываясь глядящая в пустоту между бровями, заставила меня нарушить порядок вещей, который я полагал непоколебимым и вечным. Такова была неизбежность, с которой я связывал свой пожизненный покой. В моей жизни неписаных законов больше не существовало. Во всяком случае, на то время. Ведь от кого-то другого я унаследовал старый сейф, где был тот порядок... Чем так достала его Клавдия, что он решил разделаться с ней дважды, вместо того, чтобы уносить ноги подобру-поздорову -- я понятия не имел. Вот так я оказался в том месте. По многим причинам, правда. Ну хорошо. «Кто это? Кто? -- думал я, -- Кто так вертит нашими судьбами?" Кто послал меня в место, в котором Пеппера так сильно стукнули по голове? Можно сказать: они. Химеры. Больше некому.
Убив Людвига, я избавился от Штейна. Капитан исчез где-то в облаках, я только взглядом его проводил и... выбросил тот шприц в воду вслед за телом Людвига. Это была самая трудная часть операции. После прыжка в туман я совсем потерял ориентировку, но потом выяснилось, что дорога к реке идет через лес. Мы спустились к ней по деревянной лестнице с одной стороны и через некоторое время оказались на другом берегу. Дальше начиналось болото, и делать было нечего. Тогда я подумал: а что, если этот шприц припрятать здесь? А потом, все-таки мне это дело не понравилось. Я не люблю, когда мои знакомые исчезают в тумане.
Ницше, живя в Риме с Лу и Ре, иногда вспоминал слова покойной бабки-волшебницы, что жила когда-то в краю Тьмы и говорила людям неправду, потому что делать ей было нечего, а грабить и убивать было хорошо, и она сама делала то, о чем говорила. Вот иногда она говорила правду -- в этом году злая сила напала и царствовала над людьми по всей стране. Небо бескрыло напало на землю... Так что вряд ли случилось что-нибудь серьезное. Если бы ветер подул с севера, было бы много трупов и замерзших, но на севере не бывает зимы. Ницше явно испытывал влечение к инцесту. Сумасшедшая сестра его подавляла. Сочетание тьмы со светом как бы накладывается на взрывной генетический коктейль этого уродливого шизофреника -- так же точно и совесть, искалеченная горем и алкоголем, сама становится его могилой, а души, которые она посещала, в конце концов превращаются в деньги и оружие. Не это ли было основной мишенью упреков Ницше? Разумеется, нет. Но Ницше сам уже был мишенью своих фетишей. Во всяком случае, он был виноват именно перед ними. Перед немецкой расой, которую он оскорбил презрением. Сам того не желая. Действительно, если предположить, что его книги были для него всего лишь наваждением, маской, под которой он скрывался, у него была бы хорошая маскировочная сеть -- он бы вполне мог от них защититься. А что, если... Людвигу показалось, что он Ницше, а Клавдия -- Элизабет? А Роза... Черт! Но такие мысли были нелепыми и смешными. Мало того, они могли навредить сделке. С совестью. Морали. Рассудку.
-- Последний человек, пленник современного общества... -- наконец ответил я Гольденштерну. -- Но его мозг функционирует так же, как у любого из нас. И мы с вами никак не отличаемся от него. А вот мыслим мы совсем иначе. Чтобы ты, так сказать, имел полное представление о нашем мире, я рассскажу тебе одну короткую историю. В юном возрасте я написал поэму под названием «Железо Рейна», где раскрыл одну свою тайную мысль. Как сейчас помню ее конец. Впрочем, может, вы тоже его помните. Там я писал о том, чего мне больше всего не хватало в жизни. Я говорил о свободе. О свободе воли, божественной воли. Свободной от жизненных обстоятельств. Конечно, ее не существовало, этой свободы воли. Просто существовал такой мир, в котором я жил. Но еще там было так много всего, о чем не стоило и думать. А я много думал и думал...
-- Да, великая вещь, -- сказал он, проведя рукой по волосам, словно отыскивая слово, которое не следовало произносить. Он словно пытался найти его среди пустого белого пространства, где не было ничего, кроме невысказанных мыслей.

-- И пришел к довольно неприятным для себя выводам, -- продолжал я. -- Не буду называть их сейчас, потому что они довольно субъективны. Если бы я захотел публично отречься от них, меня бы просто не поняли. Поэтому, если вам любопытно, скажу в другой раз. А сейчас постараюсь коротко и точно изложить свою версию событий. Впрочем, полагаю, что и сам я вполне этого достоин. Вкратце все было очень просто. Перспектива слишком напоминала бы сегодняшний день... Ушли мы, как вы понимаете, все вместе. Как только выключили телевизор. То есть сначала я, потом Людвиг. И я себя почувствовал как бы выключенным из информационного потока. Даже испугался. Или, возможно, это было только первое впечатление. Потом привык. Точнее, скоро привык и почти не обращал внимания на происходящее. Не до того было. Это как в поезде, где бы я вас сейчас искал? Да и вам, наверное, тоже ни к чему. Мир передо мной был. Он как будто свернулся... как на каждом шагу. Реальность до такой до тошноты. Мысли о своем одиночестве. Меня очень тревожила ночь. Которая раньше пережевывало время. По-другому я бы это состояние не описывал, просто спал и просыпался с револьвером. Он если и отпугивал, то не то, чтобы очень. Попробовал успокоиться. Словно друзья -- это не тот настоящий мир... Тогда даже на мелочи некогда было внимания обращать.
-- Вы с Людвигом ушли, а девушки остались?, -- спросил частный детектив.
-- Нет, я же говорю: шлюхи ушли раньше, как только закончился тот дурацкий фильм. А мы пошли в "Зеленый элефант"... А знаете, что за фильм был? "Священная юность"! Про хиппи и троцкистов. Я про них часто в компании рассказываю. Стыдно сказать, а в молодости я только об этом и мечтал. Было время, и ничто человеческое мне не было чуждо. Вот и хотел попасть в их ряды. Чтобы хоть как-то приблизиться к идеалу... Ну, вот они мне этого и не простили, к гадалке не ходи. Хотели жизни лишить и авторских прав. Бред, да? Так во всех фильмах о том времени, это я по своей дурной привычке сразу же понял, было что-то общее. Только теперь-то я начинаю соображать. Как это? Почему?
-- А что случилось в ресторане? Вы хотели рассказать об этом.
-- Да, ресторан... Да, да. Именно так. И я сегодня туда попал. Я не помню точно, когда, но абсолютно уверен в этом. Это был очень неприятный опыт. В моей голове до сих пор эти обрывки несвязанных мыслей и фраз. За столиком сидела она... И она приказала мне убить Людвига. Потому что это он убил Клавдию. Он! Конечно, если именно Людвиг придет на встречу с Розой. А тогда... в ту ночь мы увидели там Руди. Он был не один. Рядом с ним, кажется, сидел кто-то из русских. Потом они ушли. А мы перешли в бар. А с Руди остался только один человек. Но что это была за персона, я вам скажу! Нечто несбыточное, фантастическое!
-- Женщина?
-- Возможно... Хотя это мог быть и мужчина. Во всяком случае, не обремененный чувством любви. Так мне показалось. Не знаю. Помню только, что он был такой, знаете, весь в черном. Я узнал бы его... или все-таки ее... из тысяч. Это было что-то химерическое... других слов я не могу подобрать. Как будто под плащом у нее был большой платок. Или капюшон. Знаете, который она накинула на голову. Мне трудно описать. Как бы большой капюшон, с маленьким черным или красным овальным вырезом и оторочкой. На ней была надета юбка, из которой торчали ее ноги, а в подоле был разрез в нескольких местах и виден был край ее нижнего белья. В то же время какой-то черный фартук. Плащ казался покрытым тонкой черной чешуей. Это было странно. Она была в чулках с широкой красной лентой. Стан ее обтягивал пояс с крупным якорем. Да, так и было. Лицо очень бледное. Высокомерное. Красивое. Как на монете. Она чеканила свои монеты, вы представляете?
-- Чем же всё закончилось в ту ночь?
-- Чем... Руди и Людвиг остались в баре. А она поселилась у меня в голове. Она была не одна. Там был вторая. Или третья. Их было много. Они были как тени в бокале. Они слишком длинные, не могу понять их взаимной природы, чтобы я видел их одинаково. Однако тогда я увидел, что человек, сидящий рядом с Руди, словно египетская голова, включающая в себя множество лиц, -- добрый друг. Потому что он как бы порождал то одного, то другого, а потом исчезал в другом, в тот, к кому он обращался. Иногда я терял свое лицо. Лицо менялось. Вернее, мигало и мерцало как отражение в голосе того, кто был рядом. Свет становился лицом. Нет, нет, глаза как свет. Другого лица. На утро он исчез. Словно испарился, я не верил своему горю... Но сегодня я встретил.
Сыщик понимающе кивнул и распрощался. Туман стал рассеиваться. по сторонам от дороги видны были деревья. Через полчаса я уже лежал на кровати, уставившись в белый потолок. Неизвестность утомляла. Я задумался о смысле жизни и в очередной раз пришел к выводу, что до сих пор его не осознал. Поиски смысла по правилам науки -- пустая трата времени. А мудрость может быть куплена ценою множества жизней. В этой стране, видимо, невозможно было купить бессмертие. Кроме того, мне было грустно. Ощутимо чувствовалось приближение ненастья. Холод все сильнее проникал в комнату. Хотя за окном ярко светило солнце. «Нужно спать», - подумал я. Но сон не приходил. Тогда я стал размышлять, когда он может прийти.
В сущности, что такое сон? Маленькая смерть или фантазия о потустороннем? С одной стороны, никакой разницы нет -- и там, и здесь мозг, посылающий телу странные сигналы Только в одном случае тело эти сигналы не принимает, в другом -- принимает и понимает их. Мы знаем, например, о сексе больше, чем о том, как добывать огонь. Во сне получаем необходимые ответы. А жизнь, её смысл, фундаментальные законы -- это такая же симуляция, только другого порядка. И чем больше мы узнаем о смерти, тем явственней в ней узнаем сон. Вот только сны очень разные бывают. Что такое, к примеру, смерть домашнего животного? Это сон о его жизни. Животное прожило эту жизнь. Именно прожило, потому что животному снится его собственная смерть. Которая у него была. Но после смерти это уже не будет видением. Ведь где-то она было и прежде? Не только была, а будет, будет ещё. Каждый раз не одна и та же, просто будет новой, но несколько раз разной. Не то же самое с людьми?
Что такое наша цивилизация? У нас есть только один лозунг, и он очень короткий: Демократия! Ну, какие могут быть вопросы? Можем ли мы осуществить этот лозунг на практике? Конечно! Что это такое? Все знают, что такое демократия. Это самый распространенный способ управления миром в наше время. Больше нет ни одного. Ведь все другие способы управления заключаются в применении насилия. А демократия — это нечто такое, при помощи чего можно управлять, не применяя насилия? Да! И еще один важнейший вопрос: в чем состоит принцип демократии? Весь мир следит за вашими словами, за вашим поведением. Все хотят знать, кто что думает о предметах и людях. И мы тоже хотим! Вот в этом и заключается суть демократии. Если коротко сформулировать, в каких-то вопросах управлять можно только одним путем -- демократически. Еще один главный вопрос в том, как мы это делаем? В том, чем мы управляем? Нет! Принцип управления одинаковый. Вы прилетаете в нашу страну и исчезаете из виду. Мы приезжаем к вам, вы уходите из нашего вида. Да, верно? Верно, так и есть. Есть еще одно большое различие, но его не следует рассматривать как проблему. Конечно, главным образом потому, чтобы не обидеть наших людей. Но есть также и другие. Что такое жизнь?... У вас есть телефон, есть другие вещи, которых нет у других. У многих есть, а кто-то не может себе позволить. Телефон? Вы можете решать. Иногда телевизор. Компьютеры, нейросети, интернет. Есть у вас? Налоги... Хорошо. Садитесь, пожалуйста, если можно. Мы еще что-нибудь сможем посмотреть? Вот интересная вещь, мы говорим, Вам не будут ее навязывать. Действительно, я здесь не уверен... Европа смотрит, и вы посмотрите, может, ваши дети там живут в безобразии. Отключите. Ну мы на многое влияем... Ну к свободе, когда мы рядом. Ясно, ясно, к счастью, маленький бизнес живет? О! Уже. Спасибо.
Столько знакомых лиц, книг и людей, столько интересных разговоров, запахов и вкуса, звуков и света, которые делали этот мир реальным. И я цеплялся за него изо всех сил, потому что жизнь без него была невыносима. Мне казалось, ничто не мешает дышать. У свободы не было облика, который бы ей соответствовал. Его могло принять любое счастье. Никакого материального воплощения, такой человек может делать что угодно со своей жизнью. Даже тот ее оттенок, которого у жизни не бывает, или тот, который никто его не видит. Оно возникает только в воображении. Все остальное для человека временно и преходяще, человек -- тоже. Чтобы делать с ним что-то. Как, например, с монетой. Или даже с еще одной жизнью, поэтому все человечество с характером... Может, это не до конца выяснено, хотя могло бы. Он сделал что-то с другой жизнью -- и сразу становился еще одним человеком. Значит, и становиться другим человеком можно, только если монета есть. С профилем. Каждый раз. Откуда это? Во всяком случае, по одному на каждую персону, прошедшую трансформацию... не знаю даже, как лучше. Потому что лучше стать. Так точно, быстрей всего по паре, по-моему, придется закончить, что бы кто ни было... мне хотелось разделить монеты. Всем по одной. Правильно. Этот лик.. и с ним стать полностью новым человеком. Не рабом.