Часть I. Глава 10. Семейное достояние

Маринка была не на шутку взволнована, когда через день пришла к Клавке поговорить за жизнь. Её волновало то, что Клавка, которая никогда и никому не врала,   наговорила Ивану Иванычу, кандидату наук про каких-то брошенных детей! Что подвигло спокойную и правдивую Клавку врать такому достойному человеку?
Клавка же отсыпалась после ночного дежурства, и дверь Марине открыл Серёжка.
- Тёть Марина, здравствуйте!
- Привет, Серёнька! Маманька дома?
- Дома, но спит. Устала очень – ночь трудная выдалась. Мама в приёмнике сегодня дежурила – там некому было. Все с гриппом каким-то полегли.
- Чаю нальёшь тётке?
- Конечно, налью.
Мальчик взял мамину подругу за руку и повёл на кухню. Поставив чайник, Серёжка вытащил из секции чашки из сервиза, которые назывались «для гостей» и достал маленькие серебряные ложечки, подаренные бабушкой Беллой на мамино тридцатилетие.
Эти старинные ложечки в свою очередь были подарены Белле Довлетовне её мамой, Ривой Абрамовной, а та в свою очередь получила их в наследство от своей мамы, Клавкиной прабабушки,  Двойры Ицхаковны. Эти ложки были единственной ценностью, сохранившейся в семье. И история этих ложечек передавалась из поколение в поколение, начиная с 1917 года, правда история эта была капельку позорной и слегка искажённой.
 
А всё дело в том, что Клавкина прабабушка Двойра Ицхаковна до революции работала в услужении у каких-то богатых господ. Дора, как её все называли, была, что называется, няней для господского ребёнка, мальчика.
Хозяйка, молодая барыня, Фанечка, которую все звали на иностранный манер Фанни, будучи еврейкой по происхождению, хотела именно еврейскую няню для своего первенца. Она нашла её в лице Двойры, которую рекомендовала подруга Фанечки: Дора ещё совсем девочкой смотрела её ребёнка.
Хозяин дома, Александр Илларионович, был старше Фанечки на тридцать с лишним лет и поощрял все капризы своей молодой и обожаемой жены. Он и женился на ней вопреки тому, что скажет свет: Фанечка была очень красива, хоть и своенравна. Родня немного пострадала для приличия, но мужчина настоял на своём: Фанечка, приняв православие, обвенчалась с мужем в церкви. Когда после долгих поисков в доме проявилась обстоятельная и порядочная Двойра, хозяин как-то сразу успокоился: пригляд за молодой женой, всё-таки, был нужен. К тому же, он знал, что так как еврейки смотрят за детьми, не смотрит никто.

У Доры же сразу возникло подозрение, что молодая Фанечка родила мальчика не от собственного мужа, а от совершенно постороннего мужчины, как потом оказалось, от красавца-«рЭволюционЭра» Миши, которого она, дочь бедных родителей, полюбила всем сердцем. Именно этот «рЭволюционЭр» и предупредил Фанечку о том, что хозяев будут раскулачивать и ссылать, передав ей тайное послание через Дору. И когда он передавал письмо, Двойра Ицхаковна, имеюшая острый ум и такой же острый глаз поняла: сын хозяйки, черноглазый Лёвушка, был как две капли воды похож на этого «бурЭвестника рЭволюции». У Миши было ярко выраженное еврейское лицо, которое украшал довольно большой крючковатый нос. Красавцем он не был, но был высок и  статен, и от него, в отличии от немолодого хозяина, за версту пахло настоящим воином.

Узнав о предстоящем визите «бандитов», как называл всех революционеров Александр Илларионович, хозяева очень быстро собрались и уехали, куда глаза глядят. Правда, сначала Александр Илларионович подозрительно посмотрел на жену, когда та вручила ему письмо от любовника. Но хитрая лиса Фанни сказала, что он как-раз таки является непосредственным любовником Доры, поэтому и велел передать им послание о предстоящей беде. Собравшись в считанные часы, взяв с собой драгоценности и всё самое необходимое, они попрощались со слугами и стремглав покинули свой прекрасный дом о двенадцати комнатах, оставив, практически, всё. «Умчались в захраницу», - сказала повариха, тётка  Степанида.  И, пока не пришли представители реввоенсовета, или попросту красные, как их называли белые, в доме на эти пару часов осталась одна челядь. Не растерявшись, прислуга стала бегать по комнатам и хватать всё то, что не забрали с собой хозяева. Александр Илларионович почему-то был уверен, что когда закончится это «проклятое время», они с семьёй обязательно вернутся в своё родовое гнездо и продолжат жить, как жили.

«Это ж надо, такой старый, а дурак, - махая вслед белым Фанечкиным платочком, сказала Степанида прислуге. – Вернуться они, как же! Ехайте, господа хорошие! Прошло ваше время! Сейчас мы туточки хозяева будем!» -  и Степанида смачно высморкалась в кружевной, белоснежный платок своей хозяйки.

Единственной, кто не бегал по комнатам и ничего не брал, была как раз-таки Двойра Ицхаковна, Клавкина прабабушка. Как порядочная женщина, она сидела на кухне и пила чай, пока все бегали по комнатам и сбрасывали в узелки всё, что подвернётся под руку. Никому из этих мелочных и жадных людей было невдомёк, что сидела Двойра Ицхаковна на своей «тУбАреточке» не просто так: под её большой и тёплой попой лежал весь хозяйский столовый набор на шесть персон из чистого серебра 925-й пробы. Там же поместился и маленький подсвечник из чистого золота на одну свечу. В спешке хозяева забыли его засунуть в чемоданы. Хотя Клавка подозревала, что когда хозяева собирали чемоданы, Прабабка уже сидела на подсвечнике и пила чай.  Но подсвечник был с очень острыми краями и лёг, как назло, неудобно: он так впился в пятую точку прабабушки Двойры, что у неё от боли началась икота. И когда прислуга, перестав бегать по дому, рассовывая в узелки скраб, разбежались кто куда с награбленным хозяйским добром, аккуратная Дорочка осторожно встала, тихо охая, и увидела, что вся табуретка и вся её длинная ситцевая юбка в меленький белый цветочек были в крови. Зажав юбку между ног, набросив тонкое пальтишко на плечи и закутавшись в хозяйскую пуховую шаль, молодая Двойра Ицхаковна сложила всё то, что лежало у неё под попой, в старую кошёлку, с которой ходила на рынок Степанида, и тихонько вышла из дома через чёрный вход.

 Спускаясь по лестнице, она аккуратно затирала капельки крови, стекающие по ногам из порезов на попе, но, когда выскочила во двор, пошла не спеша, чтобы не вызвать ни у кого подозрения. Придя домой, она никому не рассказала о своём проступке и припрятала «богатство» в сундук, который закрывался на старый, крепкий амбарный замок. В сундуке лежало свадебное платье мамы Двойры Ицхаковны, ещё несколько старых детских вещей самой Двойры, оставленное ею для будущих поколений, пять пар обуви, сшитой её отцом собственноручно, и так, по мелочи: какие-то недорогие бусы, белила для щёк, две брошки с красивыми камушками, золотые серёжки и дорогая шкатулка, подаренная ей хозяйкой. Двойра, наступив на горло собственной совести, тщательно упаковала украденное добро в шкатулку, закрыла её на ключ, на замок закрыла старый сундук, а потом оба ключа снесла в маленький чуланчик, тщательно обернув их «трАпочками».
 
«Гевалт, Фаня Лазаревна, зачем вИ делаете мене столь дорогой подарок? Что, простите, я буду в нём хранить?» - рассматривая шкатулку, благодарила Двойра свою молодую хозяйку за столь неожиданный дар.
«Вам не нравится шкатулочка, Дорочка?» - сделав круглые глазки, спросила Фанечка. «Что вы, как бедной Доре может не понравится такая пИрелесть! Это же целое состояние! Она же почти из красного дерева! И что я буду в ней хранить?» - как бы извиняясь за то, что получила этот подарок, оправдывалась Двойра.
«Шкатулка, Дорочка, из настоящего сибирского кедра! Она будет служить вечно! Эта шкатулка, чтоб ты знала, на самом деле стоит дорого. Но я специально купила её для тебя, потому что ты очень хорошо смотришь за Лёвушкой» - тараторила Фанечка.
«Майн гот, как же за ним можно не смотреть! Он такой хороший мальчик! Одна радость от него!»
«Это так, Дора. А правда он похож на Александра Ларионовича?» - спросила Фанечка, прищурив глазки и пристально глядя на Двойру Ицхаковну.
«А то ж! На кого ещё может быть похож этот чудесный мальчик! Только на отца и похож! А как же иначе?» - кивала головой Двойра Ицхаковна, понимая, что шкатулка ей подарена не просто так, а за молчание.
 
Что-что, а молчать Двойра Ицхаковна умела всегда. Как-то раз любовник Фанечки, «рЭволюционЭр» Миша, под покровом ночи появился в  доме, когда  хозяин был в отъезде по каким-то своим рабочим делам. Двойра и увидела впервые этого чернявого, высокого, носатого «рЭволюционЭра», когда он пробирался в спальню через тот самый чёрный ход, через который и уходила она в последний раз из господского дома с израненной подсвечником попой.

Столкнувшись на лестнице, черноглазый «бандит» прижал палец к губам и тихо сказал женщине:
«Мадам, меня здеся не было. А если вы кому-то скажете, что меня здесь было, то у меня есть вот это», - и он показал на висевшую на поясе кобуру.
«Шоб я так жила, как я кому-нибудь пикну об том.  Я буду слепа, как крот и нема, как рыба!» - испугавшись не на шутку, вымолвила дрожащая Двойра Ицхаковна.

Сразу после революции Двойра Ицхаковна вышла замуж за еврея Эфраима, как и положено было в их семье, и родила маму Беллы Довлетовны. Девочку назвали Ривочкой. А уже Ривочка, выйдя замуж за туркмена Довлета Курбанова, проходившего службу в тех краях, где она жила с родителями, перед самой войной родила Беллочку, маму Клавки. И как бы трудно не приходилось этой семье, фамильное серебро, на котором в полном смысле была кровь Двойры Ицхаковны, удалось каким-то образом сохранить. Клавкина бабушка Рива не продала шкатулку ни за какие деньги: ни когда голодала во время эвакуации, ни когда потеряла своего мужа, получив на него похоронку перед самым окончанием войны, ни когда болела цингой и умирала от тифа в казахской степи. Но это уже совсем другая история…

Серёжа налил чай в чашки, и  Марина, постукивая десертной ложечкой о праздничную чашку подруги, размешивая сахар, вспомнила, как Клавкина мама, тётя Белла, говорила девочкам, когда они собирались на кухне попить чайку:
«Запомни, Клавочка, как бы трудно тебе не было, храни эти ложки, как зеницу око! Себя продай, а ложки не продавай! Поняла?»
«А почему, тётя Белла? Они дорогие?» - спрашивала любопытная Верка.
«На ней праведная кровь Клавочкиной прабабки!» - гордо отвечала Белла Довлетовна.
«А как это, праведная?» - спрашивала Софочка, разглядывая серебряную ложечку.
«Трудом и попой, что называется!» - оговорилась по Фрейду Клавкина мама. – Я хотела сказать: трудом и потом заработанные»; - оправдалась она.
И только Клавка гордо сидела и молчала: она чувствовала себя полноправной наследницей семейного достояния…

Продолжение: http://proza.ru/2023/07/13/1625