Гл. 6 кн. Рубеж полуденного края... Чита, 2014

ГЛАВА 6. СИСТЕМА  ПОГРАНИЧНОЙ  ОХРАНЫ 
В  ЗАБАЙКАЛЬЕ  В  ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ  XIX  ВЕКА

Установленная в XVIII веке система охраны забайкальской границы: дистанции, структура и численность казачьего «пограничного войска», порядок службы - в общих чертах сохранилась вплоть до середины XIX века, несмотря на то, что разрабатывались различные проекты ее реорганизации. В начале XIX века в проектах преобразования казачьих формирований в Сибири, в том числе и в Забайкалье, с целью устранить «тягости службы» казаков на границе, предлагалось ее реформировать. Проекты, к разработке которых имели отношение сибирский генерал-губернатор И.О. Селифонтов, дипломат Г.И. Головкин и командующий сибирскими пограничными линиями генерал-лейтенант Г.И. Глазенап, предусматривали изменение структуры и численного состава «пограничного войска», но, главным образом, предлагали ввести его подчинение военному ведомству [Васильев, 1916, т. 2, с.238-244; Зуев, 1994, с. 44-45]. Против военного подчинения казаков высказывалась гражданская администрация. Сибирский генерал-губернатор И.Б. Пестель, основываясь на мнениях гражданских губернаторов, настаивал на сохранении сложившегося порядка управления [Зуев, 1994, с. 45, 46].
В 1812 году И.Б. Пестель представил в Госсовет «Проект о внутренней и пограничной страже в Сибири». По этому проекту в Забайкалье предусматривалось образование пограничного казачьего войска в составе 4-х пятисотенных полков и конно-артиллерийской роты, Забайкальского внутреннего пятисотенного полка; численность казаков планировалось увеличить до 2847 человек; общее руководство должно было остаться в руках иркутского гражданского губернатора; пограничные казаки должны были охранять границу, а «внутренний» полк употребляться «по делам земских и градских полиций». Однако в Госсовете не дали ход предлагавшимся преобразованиям [Там же, с. 46].   
В первой половине XIX века произошли некоторые изменения в организации забайкальской пограничной линии. В соответствии с сибирской реформой  М.М. Сперанского 1822 года, которая вобрала в себя некоторые предыдущие предложения по реорганизации казачества наряду с делением казаков на городовых и станичных, предусматривалось изменение в управлении казаками забайкальской пограничной линии. В соответствии с «Учреждением для управления Сибирскими губерниями» от 22 июля 1822 года на забайкальской границе было создано два отделения: Цурухайтуевское и Харацайское (западнее по границе располагалось Тункинское отделение). В первое вошли Горбиченская, Цурухайтуевская, Акшинская и Чиндант-Турукаевская дистанции (Восточное Забайкалье); во второе – Харацайская, Кударинская и Троицко-Савская дистанции (Западное Забайкалье) [Васильев, 1916, т. 2, с. 245-248; Зуев, 1994, с.51]. Самым протяженным считался участок границы в Цурухайтуевском отделении – 1815 верст [Васильев, 1916, прилож. к т.2, с. 8].
В соответствии с этой реорганизацией произошли изменения и в управлении пограничными казаками, которые составили пограничную стражу. Каждое отделение вверялось пограничному приставу. Приставы назначались иркутским гражданским губернатором из русских казачьих офицеров. В ведении пристава находились дистанционные казачьи команды (на забайкальской границе – Харацайская, Троицко-Савская, Кударинская, Акшинская, Чиндант-Турукаевская, Цурухайтуевская, Горбиченская), во главе которых стояли сотники – начальники дистанций. Общее руководство забайкальской пограничной линией осуществляло Троицко-Савское пограничное управление, подотчетное Иркутскому гражданскому губернатору [Историческое описание…, 1851, с. 291; Васильев, 1916, т. 2, с. 255; Зуев, 1994, с.51, 52]. Как видим, забайкальские пограничные казаки были подчинены гражданским властям. Преследуя задачу сохранения добрососедских отношений с Китаем и избегая силовых решений спорных пограничных вопросов, предприятие М.М. Сперанского отвечало общему внешнеполитическому курсу России на востоке. Поэтому нововведения 1822 года не предусматривали, если можно так выразиться, военного укрепления границы. Снижение военного статуса пограничных казаков неблагоприятно отразилось на состоянии пограничной линии в Забайкалье.
По-прежнему на границе действовало семь крепостей с форпостами, немного меньше – 53 постоянных караула, один или три отводных караула, девять-двенадцать расколодков. Здесь, в крепостях, караулах и расколодках, жили и несли нелегкую пограничную службу забайкальские казаки. В каждом карауле находилось до 20 русских казаков и до 20 казаков – бурят и эвенков, в расколодке – до пяти русских казаков, кроме того в резервных партиях числилось от 10 до 50 казаков – бурят и эвенков. В крепостях было сосредоточено от 14 до 75 русских и от 15 до 40 казаков – бурят и эвенков. Кроме иррегулярных, т.е. казачьих частей, в Забайкалье по-прежнему дислоцировались регулярные подразделения. Например, в 1844 году численность регулярных войск составляла 1865 человек. Но непосредственно на границе в Троицко-Савске, находилась лишь полурота 14-го Сибирского линейного батальона – до 80 человек. Таким образом, в первой половине  XIX века по-прежнему основная пограничная служба лежала на плечах казаков - русских, бурят и эвенков, числом от 1600 до 1700 человек [Васильев, 1916, прилож. к т. 2, с. 66-68; Зуев, 1994, с. 56, 188; Константинов, Константинова, 2002, с.84].
Пограничные караулы, в которых базировались казаки, представляли собой «суть простые селения, ничем не обнесенные», в 10-30 дворов. В них по-прежнему при въезде находились лишь шлагбаум и будка часового. Представленный далее в сокращенном изложении архивный документ, датируемый 1806 годом, дает частичное представление об устройстве пограничных крепостей. Инспектировавший забайкальскую границу  генерал-лейтенант Лебедев сообщал, что «занимаются дома в крепостях»: Чиндант-Турукаевской – одним подполковником, четырьмя обер-офицерами, 65 нижними чинами, гауптвахтой, батальонной канцелярией, лазаретом с двумя покоями, мастерской, слесарней, баней, расположенными по квартирам солдатами и казаками нижних чинов (до 30 человек); Акшинской – двумя обер-офицерами, двумя мастеровыми для производства тележных работ, плотничной, сборным домом, гауптвахтой, баней, расположенными по квартирам и имеющими свои дома 86 рядовыми; Цурухайтуевской – тремя обер-офицерами, казармами, сборным домом, плотничной, расположенными по квартирам в казачьих и солдатских домах и имеющими свои собственные дома 63 нижними чинами; Горбиченской – двумя обер-офицерами, тремя мастеровыми для исполнения тележных работ, гауптвахтой, казармами, баней, расположенными по  квартирам и имеющими свои дома 31 солдатом и казаком нижних чинов [ГАЗК, ф.231, оп.1, д.27, л.625об.-626]. По другим данным, в 1806 году в Цурухайтуевской крепости с обветшавшей оградой были еще церковь, дом коменданта, амбар; гарнизон состоял из полуроты Селенгинского полка и 46 казаков; на  вооружении были 2 небольшие пушки,  казачьих домов было 65.
По свидетельству историка забайкальского казачества А.П. Васильева, в 1844 году в караулах и крепостях Цурухайтуевского отделения было 1183 частных и 25 казенных домов. Он же пишет о состоянии крепостной артиллерии в начале XIX века. Обслуживали ее артиллеристы, присылаемые из Иркутска. «В Акше  было 6 фунтовых пушек на полевых лафетах», в Чинданте «2 бронзовые пушки на полевых лафетах», но «без передков», в Цурухайтуе «2 пушки (одна полуфунтовая, а другая фунтовая), обе на полевых лафетах». В Горбиченской крепости  вообще не было артиллерии. «Во всех этих крепостях было известное количество зарядов и снарядов. Но ни качество пушек, ни состояние их не подавали никакой надежды, чтобы можно было их употребить с пользою ни при наступлении, ни при обороне» [Васильев,  1916, прилож. к   т. 2, с. 68].
Фортификационные сооружения и крепостей, и караулов, частью недостроенные еще в XVIII веке, постепенно приходили в упадок. Совершивший в середине 40-х годов XIX века инспекционную поездку по забайкальской границе капитан Генерального штаба Н.Х. Агте о состоянии пограничных укреплений докладывал: «Укрепления в крепостях, сооруженные, вероятно, наскоро, обрушились, не оставив по себе никаких следов. Палисады и рогатки, окружавшие некогда караулы, уничтожены также временем, а существовавшие с давнего времени   в пограничных крепостях, караулах… разные казенные деревянные строения, называвшиеся крепостными, как-то: казармы, магазины, конюшни и т.п. между 1810 и 1835 годами по совершенной ветхости с разрешения местного начальства проданы на аукционах вольным покупателям...» [Цит. по: Зуев, 1994, с. 56).
Сведения о сибирской пограничной линии, в том числе линии границы в  Забайкалье, оставил европейский ученый и путешественник Генрих-Юлий Клапрот. Он был приглашен для исследований в Россию и в 1805 году в составе дипломатической миссии Головкина изучал пограничную ситуацию в Сибири, в том числе в Забайкалье и Приамурье. Клапрот писал: «Ныне идет от реки Бухтормы до самого Охотского моря пограничная полоса, имеющая в ширину, по свойству земли, пять, десять и до тридцати сажен, и непринадлежащая ни которой стороне. Кроме определенных проходов, подданные обеих Империй не смеют вступать на сию полосу, а должны только охранять ее. По свойству земли и по числу окрестных жителей расположены вдоль по оной пограничные караулы на пяти, десяти и двадцати пяти верстах, не теряющие друг друга из виду. Они обязаны ежедневно осматривать линию и прекращать непозволительное сообщение между жителями обеих земель и нарушение границы. Для точнейшего определения границы в диких горных местах насыпаны в долинах, на горах и в лесах кучи земли и каменьев. Там, где мелкие ручьи пересекают границу, вбиты по обоим берегам их колья, между коими протянуты лошадиные волосы, чтоб никто не мог неприметно перейти чрез пределы... Каждый пост, состоящий из 20 и 30 человек, имеет старшину, который ежедневно обязан осматривать границу до ближайшего караула. В пустынных странах правило сие, по причине  великого расстояния между постами, не так часто наблюдается. Часовые разъезжают вдоль по линии и рачительно смотрят, нет ли где следов человека или лошади... От пограничных маяков на русской стороне простираются в обе стороны по самой границе рогатки чрез горы и долины, чтоб скотина, которую русские монголы продают в великом количестве китайцам, не могла возвращаться... Граница оберегается от всех злоупотреблений корыстолюбия и непозволительных сношений обоюдных подданных и навсегда сохраняется точно в том виде, в каком утверждена договорами 1727 и 1768 годов» [Клапрот, 1994, с. 30, 32].
Итак, по-прежнему вдоль линии границы располагались маяки. Напомним, что они имели вид конической земляной или каменной насыпи выше человеческого роста. Вероятно, намного позже после их устройства в 1727 году, в случаях, когда пограничные знаки-маяки обновлялись, поверх их сооружались кресты. Сведения об этом можно почерпнуть в «Историческом и статистическом очерке о пограничной линии Восточной Сибири с Китаем», составленном майором К.С. Безносиковым в 40-х годах XIX века: «Против всех этих караулов по самой черте границы, где места лесные, сделаны засеки, а на открытых вершинах или степях поставлены маяки наши в виде большого креста, а китайские – в виде высокого столба, одни из них обложены внизу булыжником, а под некоторыми зарыты подлинные разменные листы на случай, если возникнут недоразумения на пограничной черте» [Цит по: Смирнов, 1999, с.83]
В первой половине XIX века устойчиво сохранялась традиция ежегодного (в начале мая) обновления линии границы. Пограничная черта протаптывалась казаками-всадниками, которые волочили за собой чурбан или фашину. Фашину готовили следующим образом: большую связку березовых веток стягивали веревкой. От этого приспособления оставалась  глубокая борозда. Монголы на своей стороне проделывали точно такую же борозду. Между границами была нейтральная полоса от 5 до 30 саженей шириной. По линии границы, в местах наибольшей вероятности ее перехода, как и раньше, ставились надолбы или сооружались засеки. Там, где границу пересекали дороги, тропы, реки или ручьи, по обеим их сторонам устанавливались столбы, между которыми натягивался шнур. Этот шнур запечатывался специальной печатью [Васильев, 1916, прилож. к т.2, с. 23, 24]. Таким образом, можно предположить, что в первой половине XIX века понятия «линия границы» и «нейтральная полоса» существовали. Исследователь А.В. Постников считает, что «границей в ту пору считалась не линия, а полоса территории между русскими и китайскими караулами» [Постников, 2014, с.171].
Пограничные казаки должны были поочередно объезжать границу. Так, в Цурухайтуевском отделении смотритель, т.е. старший караула, ежедневно назначал в объезд двух казаков, которые осматривали участок в три маяка. Казаки-дозорные приезжали на средний маяк, что напротив караула, и сменяли двух предыдущих казаков. Затем разъезжались в обе стороны до крайних маяков, расстояние между которыми составляло 20-60 верст. Здесь они встречались с объездчиками соседних караулов и обменивались запечатанными записками от смотрителей караулов «для удостоверения в точном исполнении их обязанности». Казаки-объездчики должны были следить за «чистотой» нейтральной полосы, сохранностью надолбов, засек и шнуров. Обнаружив след, казаки пускались в погоню за нарушителем и в случае его поимки сдавали с контрабандным товаром  или скотом своим пограничным властям. Если следы уходили за кордон, об этом ставилась в известность монгольская пограничная стража. Вернувшись из дозора, казаки докладывали о состоянии границы начальству. Так что каждое утро можно было слышать рапорт объезжавших границу казаков своим командирам: «Доношу Вашему Благородию в денном и ночном разъезде черта и граница обстоит благополучно». У смотрителя русского пограничного караула хранились шнуровые книги. В них имелись списки казаков этого и двух соседних караулов. В этих книгах смотритель ежедневно отмечал, кто из казаков отправлялся в разъезд, с кем из казаков соседнего караула в разъезде они встретились. В книгах отмечались и пограничные происшествия  [Васильев, 1916, прилож. к т.2, с. 22, 24; Турунов, 1923, с.2; Смирнов, 1999, с.96].
Г.Ю. Клапрот в начале XIX века дал описание особенностей досмотра пограничной полосы монгольскими дозорными. «Монголы, как и все обитатели степей, так зорки, что с коней примечают самые легкие следы. Увидев, что кто-то чужой проехал, они слезают с лошадей и стараются найти продолжение следов в нейтральной линии, остерегаясь всячески их стереть или засыпать. Иногда обкладывают они след поленьями, камнями и травою и приставляют к нему часовых. Потом извещают ближайший китайский караул о найденном следе и старшины обеих сторон рассматривают его направление. Между тем огорожают след небольшими шестами, соединенными между собою тонкими веревочками, которые к ним припечатаны, чтоб другие перебежчики не воспользовались прежнею тропою. Розыск продолжается, доколе в точности не узнают, в каком селении след оканчивается. Там настрого допрашивают, не приезжал ли чужой, не случилось ли кражи или разбоя или прочего. По отыскании беглеца передают его ближайшему караулу противной стороны. Виновные всякий раз передаются суду, о решении которого уведомляется немедленно противная сторона» [Клапрот, 1994, с.30].
Большие расстояния между караулами по-прежнему давали возможность скрытно проходить через границу туда и обратно. Чаще целью такого перехода границы была контрабандная торговля, главным образом скотом или воровство скота. Но иногда, как и в XVIII веке, о чем упоминал  П.-С. Паллас, границу переходили по ошибке, ночью, без злого умысла. Частыми нарушителями границы были сами казаки, как русские, так и буряты и эвенки. Но частыми были случаи перехода границы ссыльнопоселенцами. Для узников Нерчинской каторги, которые отбывали срок на рудниках и горных заводах, расположенных на расстоянии около 20 верст от аргунской границы, существовал большой соблазн к побегу. Беглые каторжане на монгольской территории совершали грабежи и даже убийства, добывая себе пропитание, одежду и деньги. За 23 года, с 1819 по 1841 год, разными категориями российского населения (казаками, крестьянами, «инородцами», ссыльнокаторжными) границу нарушило 252 человека, представителями монгольского населения – 26 [Смирнов, 1999, с. 109, 112].
Многие из разорившихся монголов уходили на север, к русской границе в район Маймачена, где шла оживленная торговля. В 1834 году ургинский амбань* издал указ, который разослал в пограничные караулы. В нем было: «В последние годы многочисленные бедные монголы… убежали в Маймачен, к русской границе, и там скопились целые толпы нищих; некоторые из них занимаются грабительством на чужой территории, и многие ходят и просят милостыню у русских…. Кроме того, население пограничных с Россией хошунов Цецен-ханского, Дзасакту-ханского, Сайн-нойон-ханского аймаков из-за случившихся в последние годы бедствий тоже хочет переселиться к русским границам» [Цит по: Чимитдоржиев, 1987, с.96].
Какими бы тщательными не оставались меры в связи с охраной русских рубежей в Забайкалье, нельзя не согласиться с общеизвестными фактами дружественных отношений российских пограничных жителей с населением сопредельной монгольской стороны. О подобном нейтралитете пограничного населения той и другой стороны свидетельствует архивный документ, датированный 1828 годом: «...А вверх по течению реки Тохтора места подлежат к границе Китайского государства, по которой пролегает... разъздная дорога, наблюдаемая между обоими государствами во время проездов с русской стороны на китайскую и с китайской на русскую, где разбираются с обоих сторон при съездах все бываемые споры, какие только случаются... Владение казаков простирается вверх по реке Тохтору примерно как на 4 версты, далее же сего все места, лежащие к самой черте границы Китайского государства, остаются нейтральными [ГАЗК, ф. 52, оп.3, д.70, л. 93об.].
В начале XIX века во время объезда монгольских пограничных караулов и постов ургинским амбанем, который совершался каждые 10 лет, проходили дружественные встречи с обменами подарками с пограничными начальниками русской стороны. Практика добрососедства и дружбы сложилась в отношениях главных пограничных начальников, резиденцией которых были русская Кяхта и монгольский Маймачен, располагавшихся рядом, по обе стороны границы. Их примеру следовали начальники противоположных пограничных караулов, рядовые пограничные казаки и монгольские караульные. «Все это способствовало  установлению на границе особого климата доверия» [Смирнов, 1999, с.144]. Не случайно, по многочисленным свидетельствам современников, многие пограничные жители, в том числе и казаки, были знакомы с языком монголов, их бытовым укладом, культурно-религиозными традициями и обычаями [Даревская, 1994]. Иногда и русские уходили в Монголию. Это были, главным образом, семейские [История Монгольской..., 1983, с.241]. Н.М. Пржевальский, Г.Н. Потанин, П.К. Козлов и др. ученые, совершавшие путешествия в Центральную Азию в конце XIX века, встречали в Монголии колонии русских, переселившихся туда в XVIII-XIX веках. Русские оседали в долинах Селенги, Орхона и Онона, занимались земледелием, ремеслом, скотоводством и охотой. Они вступали в тесные контакты с монголами, чем способствовали проникновению в Монголию передовых навыков хозяйственной деятельности [Даревская, 1994].
Пограничные жители нередко оказывали друг другу помощь, совместно отмечали различные  торжества. Когда 15 февраля 1802 году в Кяхтинской слободе произошел пожар, маймаченский дзаргучей** отправил на помощь 50 монголов и китайцев. В свою очередь, жители Кяхты в 1820 году помогли погасить пожар в Маймачене [Чимитдоржиев, 1987, с.97]. Весной 1809 года на праздник Цаган-Сар (новый год по лунному календарю) маньчжурские и монгольские власти Маймачена пригласили не только представителей русской пограничной администрации, но и кяхтинских купцов и горожан (более 900 человек). «Наши два государства с давних пор живут в большой дружбе, тем более мы, пограничные люди, живем очень мирно, - писал в своем донесении маймаченский дзаргучей. - Наш праздник прошел в самой дружественной и сердечной обстановке, без каких-либо нарушений» [Цит по: Чимитдоржиев, 1987, с.97]. В декабре 1813 года в Кяхте состоялись торжества в честь победы русских в Отечественной войне 1812 года. Пограничный комиссар П.И. Чечулин и директор Кяхтинской таможни Голяковский пригласили маймаченского дзаргучея, купцов и монгольских караульных на торжественную церемонию и банкет. Состоялся взаимный обмен подарками [Чимитдоржиев, 1987, с.97].
Для упорядочения контактов пограничных жителей в XIX веке сохранилась традиция использования так называемых «разменных дощечек», которые служили в качестве пропуска караульным при посещении противоположного монгольского поста (были введены в 1792 году почти по всей пограничной линии) [Там же, с.98]. Они имели вид небольшой прямоугольной деревянной досточки, расколотой пополам по длинной  стороне. Одна половина хранилась в русском пограничном карауле, другая на сторожевом посту у монголов. Раз в год смотрители русских караулов и монгольских сторожевых постов съезжались для переговоров  по поводу пограничных происшествий. Отправляясь на встречу, смотрители проезжали через пограничные ворота, находившиеся на границе против каждого караула. Ворота состояли из двух столбов, поставленных на расстоянии два или три аршина (1 аршин – немного более 70 см) один от другого, с перекинутым поверх арканом, который завязывался посредине узлом. В этом узле была закреплена дощечка. Проезжая ворота, смотрители развязывали узлы и снимали дощечку. Затем, чтобы подтвердить свои полномочия в ведении переговоров, они соединяли две половины одной дощечки. Сложенные вместе две эти части должны были составить одну дощечку, на которой было написано по-русски и по-монгольски название караула. После проведения такого церемониала старшие продолжали переговоры [Васильев, 1916, прилож. к т.2, с.22-23; подробно о пограничном пропуске, хранящемся в Забайкальском краевом музее, см.: Константинова, 2011а, с.60-63].
Дощечки-пропуска употреблялись и во время дружественных визитов русских казаков к монголам и наоборот. На протяжении XIX века в приграничной полосе Забайкалья и Монголии существовал традиционный взаимный визит, который по-русски назывался «обоюд» и «гулянка», по-монгольски – «нарин» и «цайлахо». Это был праздник с водкой, угощениями и чаепитием. «Обоюд»-«нарин» совершался ежегодно, не ранее марта и не позднее мая. О его   начале обе стороны извещались заблаговременно. Этнограф А.Н. Добромыслов, возглавлявший в 1920-х годах отдел этнографии в Читинском музее, описывал церемонию, открывавшую этот праздник в карауле возле поселка Наушки. И здесь обряд перехода границы для празднования «обоюд»-«нарин» совершался торжественно у пограничных ворот с соединением двух половин одной дощечки-пропуска. О самом пропуске он писал: «…половинка эта у наших находится в черном теле, вся загрязнилась, тогда как у монголов, по словам самих казаков, очень она чистенькая и всегда тщательно завернута в лоскуток материи. Она… производит впечатление только сейчас выструганной, несмотря на давность, быть может в 100 лет» [Добромыслов, 1914, с.71].
В июне 1896 года свидетелем бытования пограничных пропусков стал военный губернатор Забайкальской области, генерал-майор Е.О.Мациевский, совершивший инспекционную поездку по казачьим пограничным караулам на реке Онон. По его словам, «такие дощечки начальство пограничных караулов… употребляет при деловых сношениях с начальством противолежащих монгольских постов, причем две половины расколотой дощечки, хранящиеся в караулах русском и монгольском, складываются, чем и удостоверяются права лиц, облеченных властью» [Отчет, 1897, с.7]. Сведения о них сохранились в преданиях монгольского приграничного населения [Константинова, 2011а, с.60-63].
Мациевский передал в музей Читинского отделения Приамурского отдела ИРГО точную копию такого пограничного пропуска. Это прямоугольная дощечка (материал – дерево), размеры 19,6х11,2х1,5 см (музейный номер – 2948). По обеим сторонам, видимо, рукой казака  вырезаны русский и монгольский тексты. На одной из сторон без знаков препинания: «Российскаго Мангутскаго караула смотритель Казаки при въезде по делам службы в Монгольский соседний караул обязаны предъявлять для сличения в сходстве сию дощечку». На обороте по-монгольски, примерно, текст: «Соединенные две части доброго дерева образуют пропуск («эв мод») для служебных дел между начальником («занги»), офицером («хунду»), солдатами монгольского караула Бэрхэ и соседним русским караулом; приветствует добрые обычаи между ними» (перевод монгольского текста выполнил Ж.Гэрэлбадрах в 2011 г. в Улан-Баторе). «Доброе дерево» монгольским приграничным населением трактуется как свидетельство дружбы, взаимопонимания и добрососедства. По левому торцу этого музейного экспоната надпись: «Мангутскаго», по противоположному правому – по-монгольски «Бэрхэ» (в переводе на русский язык «труднопроходимая, глухая местность»). Со словом «Бэрхэ» связано название монгольского сторожевого поста, что подтверждается описаниями таких пропусков XIX века, в которых говорится, что на дощечках указывались названия русского и монгольского караулов на обоих языках [Васильев, 1916, прилож. к т.2, с.22].
В начале XIX века предпринимаются попытки упорядочить форменную одежду забайкальских казаков, в том числе и пограничных. В это время сукно для форменной одежды закупалось на Иркутской суконной фабрике. Не исключено, что оно поставлялось из Европейской части России: с Екатеринославской суконно-чулочной и Павловской суконной фабрик [Военная одежда…, 1994, с. 167-168]. Кроме того, использовалось домотканое крестьянское сукно, что более вероятно для рядовых казаков.
Есть более или менее определенные сведения об обмундировании казаков Верхнеудинской команды. С 1801 по 1815 год казаки этой команды имели темно-зеленые короткие казачьи куртки, черные шаровары с красной выкладкой (в один ряд), желтые кушаки, четырехугольные желтого цвета шапки с черным суконным околышем [Васильев, 1916, прилож. к т. 2, с. 16]. Короткую казачью куртку, несмотря на ее недостатки (при движении на лошади она поднималась кверху, обнажая нижнюю рубаху), забайкальские казаки, в том числе и пограничные, носили до 50-х годов XIX века. С 1815 по 1820 год были в употреблении темно-синие куртки с небольшими фалдами и красными воротником, обшлагами и погонами; серые шаровары с красной (в один ряд) выкладкой и с пришивными крагами из черной кожи без пуговиц; красные кушаки; сапоги с железными шпорами; шапки казачьей формы с красным верхом и белыми (у урядников с добавлением черного и оранжевого цвета) этишкетами, репейком и волосяным султаном; кожаная черная портупея. С 1820 по 1824 год это обмундирование было заменено темно-синими чекменями  (чекмень напоминал куртку с пришивной юбкой и представлял собой модернизированный русский кафтан). Эти чекмени имели голубые воротники, обшлага и погоны. На серых шароварах была голубая (в два ряда) выкладка, у шапки – голубой верх  [Там же].
Подобная форма (темно-синий чекмень, серые шаровары, голубой прибор) была утверждена для городовых забайкальских казаков реформой Сперанского 1822 года. Казаки станичных команд носили обыкновенное казачье платье без погон с воротником синего сукна [Васильев, 1916, т.2, с.247-248]. В 1824 и 1825 годах в городовых казачьих полках Восточной Сибири (Енисейском, Иркутском, Забайкальском и Якутском) была введена новая форма. Судя по известному графическому черно-белому изображению, она напоминала форму казаков Верхнеудинской команды периода 1815-1820 годов. А на нагрудном кожаном ремне крепилась металлическая бляха с вензелем Александра I. Казачьи команды Забайкальской пограничной  линии до 1824 года не имели определенного обмундирования и вооружения. С этого времени им была присвоена форма, подобная форме городовых казачьих полков Восточной Сибири, но с воротником, погонами и кушаком светло-синими с литерами: П.К.В. (Пограничное казачье войско)  [Васильев, 1916, прилож. к т.2, с.16].
Во второй четверти XIX века покрой и конструкция формы одежды донских, черноморских, астраханских, уральских, оренбургских, сибирских, в том числе забайкальских, казаков были одинаковые, но отличались расцветкой приборного сукна (сукно, которое использовалось для отделки ворота, обшлагов, погон, кантов и т.п.) и  цветом металлического прибора (блях, пуговиц, пряжек и т.п.).
В 1829 году всем сибирским городовым и пограничным казачьим войскам было дано однообразное обмундирование, общего казачьего покроя; синего цвета куртка и чекмень, с красными воротником и погонами, на погонах оловянные пуговицы; серые с красной выпушкой шаровары; выкид или шлык у шапки, помпон и репеек синего цвета; кушак и амуниция черного цвета. Офицерам присвоены серебряные чешуйчатые эполеты с красным подбоем, синие кушаки. Городовым полкам и пограничным командам следовало различаться между собой буквами и цифрами на погонах. У нижних чинов  - просечными на желтом сукне, а у офицеров  - металлическими, вызолоченными. Например, в полках: Енисейском – «Е», Иркутском – «И», Якутском – «Я», Забайкальском – «З». В пограничных командах Троицко-Савского ведомства (т.е. у пограничных забайкальских казаков): Цурухайтуевской – Т. I; Харацайской – Т. II; Тункинской – Т. III, что означало Троицко-Савское ведомство, I-е, II-е и III-е отделения [Историческое описание..., 1862, с. 110-112].
В целом, казачья форма, в том числе форма забайкальских казаков, в первой половине XIX века по конструкции и крою была похожа на форменное обмундирование русской регулярной армии. Отличалась отдельными деталями, головным убором, основным цветом приборного сукна, а также наличием чекменя. К середине XIX века, когда в казачьем обмундировании прочно утвердился чекмень, окончательно вытеснив короткую куртку, сложился, можно сказать, своеобразный казачий тип форменной одежды русской армии.
Сибирская реформа 1822 года не затронула основ организации забайкальских пограничных казаков, сохранив существовавшее еще с 1772 года деление на дистанционные команды – сотни, которые не сводились в более крупные подразделения. В 1830-х годах стало ясно, что казаков пограничной линии необходимо привести в соответствие с общими принципами организационного построения казачьих войск. Высказывалось мнение о необходимости упразднения «инородческих» казачьих полков и увеличения численности русских пограничных казачьих подразделений, а также преобразования системы пограничной охраны в Забайкалье. В 1830-1840-х годах среди разработчиков преобразований на забайкальской границе были представители местной военной и гражданской администрации: генерал-губернаторы Восточной Сибири С.Б. Броневский и В.Я. Руперт, дипломат Н.И. Любимов, сенатор И.Н. Толстой, подполковник Ладыженский, капитан Генерального штаба Н.Х. Агте [Васильев, 1916, т.2, с.255-266; Зуев, 1994, с.57-59; Дамешек, 2011, с.45]. Одни считали, что «инородческие» казачьи полки (бурят и эвенков) стали «бесполезные своею службою для пограничной линии с Китаем» [Цит. по: Смирнов, 1999, с.117], что «инородческие» полки как охранители рубежей стали ненадежными из-за этнического единения с монголами, другие высказывали мнение в их защиту. Одни предлагали укрепить пограничные крепости,  другие считали, что их надо упразднить и увеличить количество пограничных караулов. При этом последние говорили, что «восстановление крепостей... заставит китайцев усомниться в соседственном дружелюбии, освещенном трактатами и столькими годами ничем не нарушаемого мира, новые караулы и пикеты не могут произвести дурного влияния на мирные наши отношения к соседям» [Цит. по: Смирнов, 1999, с. 123].
Противником мер по укреплению пограничных фортификаций, как единственной меры преобразований на забайкальской границе, был статский советник Н.И. Любимов. В связи с тем, что  за годы мирных   взаимоотношений с Китаем крепости, построенные в период сложных с ним  отношений, пришли в упадок, он заявлял, что сама мысль «о приведении нашей границы в оборонительное положение была совершенно оставлена».  Любимов предлагал: «Границу надо привести в лучшее положение, конечно, не из боязни китайцев и не из опасения вредных последствий от переходов за границу, но для того, чтобы отношения наши к Китаю поставить на основания более твердые, на ту ступень, на которой они должны быть соответственно потребности времени и развивающейся у нас промышленности; вообще нужно укрепить линию не столько для обеспечения себя извне, сколько для всяких видов в отношении к Китаю и видов, конечно, не других, как торговых, так как Китай только с этой стороны для нас и важен» [Цит по: Смирнов, 1999, с. 123, 124].
Из всех предложенных вариантов реорганизации забайкальской границы наиболее подходящим был проект Любимова, предусматривавший и рациональное укрепление пограничных фортификаций (Чиндантской, Акшинской и Цурухайтуевской крепостей) и увеличение их боеприпасов, и возрастание количества пограничных караулов за счет большего количественного состава и вооружения «инородческих» полков, и укрепление русских казачьих частей. Тем не менее, ни один из предложенных проектов не был реализован, поскольку в них не предусматривались меры по закреплению позиций России на Амуре. Однако «инородческие» полки, в целесообразности которых было больше всего споров, остались в штатах пограничных казаков и выполняли определенные им обязанности по охране границы [Васильев, 1916, т.2, с.261-262; Смирнов, 1999, с. 126]. В знак признательности их службы 21 ноября 1842 года бурятским полкам Агинского ведомства были пожалованы 9 знамен [Смирнов, 1999, с. 126].
*Амбань – один из четырех цинских наместников во Внешней Монголии (Халхе).
**Дзаргучей – монгольский чиновник, совмещающий функции администратора и судьи.