Бабушка

Я мало помню свою бабушку, у нас не было откровенных разговоров, я ни о чём её не расспрашивала. Почти всегда она была занята домашней работой. Выходной день у родителей был всего один, в детский сад мы с братом не ходили, бабушка готовила на всю семью. Готовила она в русской печи, которую надо разжигать, поддерживать в ней огонь, двигать ухватом тяжёлые чугуны, сковородки, пользоваться большими железными противнями. Мне очень нравились рассыпчатые пресные лепёшки с румяной корочкой, бабушка называла их кокурками. К еде я была сравнительно равнодушна, непривередлива, но вот кокурки запомнились.

Не видела, чтобы бабушка что-то читала или писала. Была ли она грамотной? Скорее всего, да, её отец был арендатором, жили они сравнительно богато, это их высокий, каменный, шатровый дом стоял на углу рядом с нашим. Мой дед, как рассказывала тётя Нина, сестра отца, был сиротой из какой-то деревни. Его отдали на военную службу в нашем городе, он жил на квартире у родителей бабушки. Женился на ней, дочери своих хозяев, им выделили участок, где они построили дом, в котором жила наша семья. В родительском доме жила семья старшего брата бабушки. В том и другом доме было много книг, картин, патефонных пластинок. Все книги не помещались в шкафах, часть их хранилась в больших деревянных сундуках в тёмных кладовых, на чердаках домов и сараев. Среди этих книг я находила дневники, песенники, письма дедушки, умершего до моего рождения, как и брат бабушки.

Речь у бабушки была правильная, спокойная. Она ворчала на нас с братом, когда мы начинали драться, устраивали возню, но не кричала, как наша мать. Мать возмущалась её спокойствием, считала её бессердечной.

Все дети в семье бабушки, а их было, в конечном счете, семеро, пятеро умерли, учились, ходила в школу на родительские собрания именно бабушка. Дед был слишком вспыльчивым, поэтому воспитание детей предоставлял жене. Мой отец тоже был вспыльчивым, но он старался владеть собой. Меня он никогда не трогал, а брата мог ударить: «Убью!» Брат боялся отца, да и я порой побаивалась, хотя очень его любила.

Семья была религиозной, но после того, как дед в приступе отчаяния после смерти пятого ребёнка разрубил все иконы: «Пусть бог меня не любит, пусть дети живут!», икон в доме не было. Часть икон всё-таки сохранилась, мы находили их в сундуках на чердаке сарая, но я никогда не видела, чтобы бабушка молилась или ходила в церковь.

Бабушка очень хорошо шила практически всё, начиная с трусов и фартуков и кончая осенними и зимними пальто. Я щеголяла в нарядных платьицах, мои осенние пальто были украшены вышивками, а зимние пальто меховыми пелеринами.  Шила бабушка на высокой швейной машинке, сидя за ней, как за столом, ловко качая ногой решётку внизу. От этого качания крутилось большое колесо с ремнём, приводя в движение маленькое колесо сверху. Ткань она держала двумя руками, строчка получалась ровная. Нам запрещалось подходить к машинке, но интересно же посмотреть, потрогать, покрутить нижнее колесо. Из-за нас бабушка снимала ремень с колеса, когда не шила, чтобы мы ничего не испортили.

Вся многочисленная родня, приходившая в наш дом, и к кому мы ходили в гости, была по линии бабушки. Рослые, светлоглазые Маркины, темноволосые, кареглазые Коноваловы, утончённые Самойловы, в чьём доме значительную часть большой комнаты занимал чёрный блестящий рояль, уставленный красивыми фигурками. Были ещё Андроновы, Поляковы, все работящие, хозяйственные, самостоятельные. К бабушке обращались уважительно: Зинаида Петровна, не могу представить, чтобы кто-то назвал её Зинкой или хотя бы бабой Зиной.

Мне было лет шесть, когда бабушка в первый раз уезжала к тёте Нине в Среднюю Азию. Брат учился в школе, я оставалась дома одна, пока он не возвращался. Мать приходила с работы в обед, кормила нас и убегала, до вечера мы были предоставлены сами себе. Говорят, что это продолжалось год, мне казалось гораздо дольше.

Второй раз бабушка уехала, когда мне было девять лет, вернулась вместе с тётей Ниной, её мужем, его дочерью и их общим полугодовалым сыном. Мы все разместились на верхнем этаже дома, а бабушка спала внизу, на кухне, на узкой железной кровати рядом с печкой. Она говорила, что ей там спокойнее, к тому же ей приходилось готовить на всю удвоившуюся семью.

Дом стали перестраивать, подняли, убрали русскую печь, сделали внизу такое же расположение комнат, как и вверху. Стройка продолжалась два года, помогала вся родня, их тоже надо было кормить. Когда решали вопрос, с кем будет жить бабушка, она выбрала сына: «Я больше привыкла к этим детям». Отец поблагодарил: «Спасибо, мама».  После окончания стройки бабушка стала быстро сдавать и вскоре умерла от инфаркта в одночасье.

Фотографию  бабушки с высокой причёской, в нарядном платье я увидела после её смерти и даже, кажется, после смерти отца. Я помню её гладко причёсанную, скромно одетую, стеснительно прикрывающую ладонью рот при  улыбке, пряча недостающие зубы.