Тамбовский хор, или Третий эшелон часть четвертая

Баба Нюра

После ужина состоялась вечеринка дружбы русских, чилийских и испанских артистов. Хозяева выставили на столы вино, кока-колу, чипсы. Веселья долго не получалось – мешало незнание языков и большая разница в возрасте. Россияне начали первыми, привычно, под баян, затянули народные песни. Чилийцы подхватили, подыграли на гитарах, и полилось вперемешку: «Очи чёрные», «Бесаме мучо», «Калинка».
Не удержалась и баба Нюра, вышла в круг, раздухарилась, раскраснелась, лихо отплясывала «Цыганочку» и «Барыню». Для ветерана настал звёздный час – в качестве солистки её давно не выпускали на сцену, а тут – пожалуйста – опять оказалась в центре внимания и все аплодисменты предназначались только ей одной!
Альберто с удовольствием наблюдал за набирающей обороты вечеринкой.
– Супер! Молодцы! Особенно эта пожилая синьора, – поделился с Ольгой, кивнув на весёлую старушку…
Лишь поздно вечером усталые артистки добрались до постелей.
Баба Нюра долго не могла успокоиться. Расхаживала по комнате в длинной ночнушке, старательно вбивая в дряблые щёки питательный крем.
– Оль, что тебе говорил про меня баск, начальник ихний? – спросила, как бы, между прочим. – Я видела, на меня показывал.
– Восхищался, как вы танцуете, несмотря на возраст, – простодушно ответила Ольга.
Баба Нюра изменилась в лице.
Поняв, что сказала что-то не то, Ольга нырнула под одеяло, но было поздно. 
– Откуда он знает про мой возраст? – сорвалась на крик старушка. – Ты, небось, сказала! Кто тебя за язык тянул! 
Столь бурной реакции Ольга не ожидала.
– Может… у Альберто же наши списки… там есть даты рождения…– пролепетала, с трудом взяв себя в руки.
Объяснение старушке не понравилось – после того, как погасили свет, в гулкой комнате ещё долго раздавалось недовольное ворчание.
Праздничное настроение было вконец испорчено.
Ольга долго не могла заснуть, в который раз переживая свою беспомощность перед хамоватыми коллегами по сцене. Ей было неуютно в этой компании горластых «народниц» с их непостижимым тщеславием и вконец доставшими капризами. И ничто уже не радовало: ни купание в море, ни концерты, ни тёплый приём зрителей.
Пожалела, что не смогла ответить грубиянке в понятной для неё манере, не посоветовала посмотреться в зеркало и убедиться в своём настоящем возрасте. Будь она  воспитанной в одной среде с бабой Нюрой, раз и навсегда отучила бы повышать на себя голос.
Но и промолчав, Ольга попала в немилость к вздорной старушке.
До этого случая бывшая прима с утра до вечера развлекала соседок по комнате байками про свою артистическую карьеру, про успех у противоположного пола, не забыв кокетливо уточнить: мол, вела себя вдали от мужа исключительно целомудренно. Ольге и Лиде ничего не оставалось, как делать вид, что им интересно. Вечерами, засыпая под нескончаемые рассказы, изредка, из вежливости, подруги подавали голос, давая понять, что слушают.
–  А вот, ещё случай был… Пеньков тогда в Белоруссии, как обычно, надрался «по самое не могу», и лезет ко мне, гад. Да вот, недавно, вы уж спали, опять припёрся… в одних трусах, пёс бесстыжий, –  вещала баба Нюра.   
– Угу, – произносила Лида машинально.
– А как-то раз, в Ленинграде, на областном смотре, ох и погуляли мы!…Тамошний начальник о-о-очень меня хвалил. В ресторан звал… меня одну… не пошла я…
– Угу?…– вторила Ольга.
– А сколько с покойным Смирновым поездили – вот когда «Ладога» гремела! Где только не бывали!… Сейчас всё не то… да… не то…
–  Да…– эхом отзывалась Лида.
Утром баба Нюра сообщала, что не спала всю ночь.
– А вы-то спали… эх, молодёжь…
После злополучной вечеринки идиллия закончилась.
Баба Нюра замкнулась в своей обиде, и долгие разговоры, к большой радости соседок, прекратились.
Старушка давно потеряла надежду получить хотя бы малую толику прежнего внимания публики и коллег, с которыми провела десятки лет на сцене. И пыталась перед новенькой Ольгой изобразить роль крутой артистки. И вот, как назло – не получилось. Гордячка-начальница не только не проявляла интереса к рассказам о славном артистическом прошлом, но и умудрилась обсуждать её возраст с басурманами!
Баба Нюра всю жизнь проработала на стройке, вышла на пенсию, дослужившись до бригадира штукатуров-маляров. Запевала и заводила, она в любой компании становилась центром внимания. Бойкую отделочницу руководство не раз выдвигало по профсоюзной линии. С тех давних советских времён у бабы Нюры сохранилась привычка критиковать начальство: за дело и без дела, просто так, чтобы знали. В то время рабочий класс мог позволить себе такое удовольствие – увольнений не боялись – строительный трест, это вам не частная лавочка, к тому же, правдоискательницу в коллективе уважали…
На этот раз, став предметом досужих разговоров, на острый язычок старушки попала новоиспечённая руководительница ансамбля. Затаив обиду, мстительная старушка мастерски запустила в народ информацию: яко бы Ольга тайком от всех получила причитающиеся каждому три евро за первые дни в Альмерии. Клевета была охотно подхвачена такими же, падкими на сплетни, хористками. Лиде пришлось потратить немало сил и времени на борьбу со слухами, но Ольге, несколько дней находившейся в шоке от несправедливых нападок, автора сплетни так и не назвала. На всякий случай, для собственной безопасности, Лида упорно продолжала соблюдать нейтралитет. 
Бабе Нюре доставляло удовольствие подпитывать уходящие силы плетением хорошо продуманных интриг, в случае с Ольгой, она использовала каждый удобный момент.
– Мы тебя, голубушка, взяли только для того, чтобы ты переводила. А то зачем ты здесь нужна? – бойко выдавала баба Нюра в компании коллег, убивая, тем самым, сразу двух зайцев – публично выставляла Ольге, как артистке, уничижительную оценку и лишний раз напоминала о своём особом положении в ансамбле, дающем право на столь смелое высказывание.
На самом деле, главным козырем, позволявшим скандальной особе вести себя столь безапелляционно, была давняя дружба с Пеньковым. Худрук был единственным, кто терпеливо сносил её фокусы, то ли не желая связываться, то ли по причине каких-то давних близких отношений. 
Ольга чувствовала: противостояние с бывшей примой зашло слишком далеко и, для сохранения душевного равновесия, все дни до отъезда старалась держаться от неё  подальше, впрочем, особенно не горюя по этому поводу, лишь иногда откровенно жалея  пожилую женщину, не сумевшую адаптироваться в новом статусе ветерана сцены.
Завистливая старушка относилась к категории несчастных, упорно цеплявшихся за молодость и, не желая мириться с неизбежными потерями, продолжала жить иллюзиями по поводу своей внешности. Она могла беспощадно, ни за что, ни про что раскритиковать любую женщину, если та имела неосторожность быть просто молодой и красивой. Бабе Нюре не приходило в голову: в определённом возрасте комплименты следует принимать исключительно, как восхищение естествоиспытателя хорошо сохранившейся древней мумией, а низкий уровень интеллекта не позволял пользоваться  спасительным в таких случаях средством – самоиронией.
С одной стороны, жизнелюбие и стремление подольше оставаться молодой вызывало уважение, с другой – её трагикомичное самомнение требовало от окружающих известной доли терпения.
Зная, что баба Нюра – та ещё артистка, коллеги по сцене давно её чудачества не принимали за чистую монету и старались не обращать внимания на бесконечный трёп и капризы, сопровождавшиеся то смехом, то слезами.
Однажды перед концертом старушке стало плохо: покачнувшись, она опустилась на лавку. 
– Ой… ой, воздуху нету… – с трудом прохрипела побелевшими губами.
Хористки засуетились, замахали платками, стали предлагать воду и лекарства.
– Нет-нет, я пойду! – попыталась приподняться больная, услышав советы отлежаться и не выступать.
– Решила умереть на сцене, – без тени сочувствия прокомментировал Никита, проходя мимо.   
Время поджимало, нужно было идти распеваться. Баба Нюра посидела несколько минут, закатив глаза и манерно обмахиваясь веером, потом приоткрыла веки и, оценив обстановку – окружающие продолжали заниматься своими делами – стала потихоньку одеваться на сцену.
С упорством, граничащим с неприличием, пожилая женщина стремилась участвовать во всех номерах, хотя не вызывала никаких чувств, кроме жалости.
Её сутулая фигура с изогнутыми подагрой растопыренными пальцами особенно комично выглядела в танцах. В хороводе, где требовалось демонстрировать безупречную грацию и изящество движений, и зрителям был виден любой огрех, баба Нюра смотрелась не лебёдушкой, а персонажем фильма «Джентльмены удачи», выходящим к милиционерам с поднятыми руками, крича: «Сдаёмси…и…и!»…

Концертные будни

По причине дневной жары все концерты в Испании начинались поздно вечером, в девять, а то и десять часов. До постели артисты добирались далеко за полночь, а к девяти утра нужно было успеть на завтрак. Жёсткий режим постепенно выматывал,  накапливалась усталость, постоянно преследовало желание выспаться.
Порой не удавалось забыться даже во сне – прямо под окнами, открытыми ночью для проветривания, часов до двух-трёх гремела музыка – неуёмная молодёжь на всю катушку «дружила странами». Призывные серенады разрывали душный ночной воздух;  страстно и жалобно пели гитары; ритмично и сочно бухал огромный барабан; взвизгивали возбуждённые девчата; чилийцы, самозабвенно отстукивая каблуками, отдавались горячим латиноамериканским ритмам.
Сверх всякой меры дни и ночи были заполнены музыкой и звуками, звуками, звуками.
День пробегал за днём…
Выступления уже не волновали, как в начале гастролей, не приносили радости. И стали рутинными обязанности: погрузка-разгрузка багажа, поездка на автобусе, переодевание в тесных проходах, коридорах, вестибюлях, sound check микрофонов и, наконец, доведённый до автоматизма прогон номеров.
Ушёл кураж. Исчез священный трепет перед сценой. Не трогала реакция публики –  везде встречали одинаково хорошо.
Однообразный репертуар исполнялся буднично и устало. На сцену выходили по команде Столбовой, передающей по цепочке: «Колодец», «Скотина», «Хороводы», «Муж гнедой». И облегчённо вздыхали, услышав заветное слово: «Калинка», означавшее – концерт на исходе.
Лида имела богатый гастрольный опыт и знала цену тёплому зрительскому приёму. 
– Мы для испанцев – экзотика, как и те чернокожие африканцы, тем более, для публики из сельской глубинки, – однажды объяснила Ольге причину успеха. – Им интересно посмотреть на женщин в сарафанах и кокошниках, на мужиков в русских рубахах. И неважно, что при этом исполняется, всё равно никто ни слова не понимает.
Ольга не спорила, да и организаторы фестиваля не высказывали своего мнения, если только не принимать в расчёт ироничные замечания по поводу хороводов. Скорее всего, дело обстояло именно так, как говорила Лида – халтуру на сцене проще всего  замаскировать под народный фольклор, откровенные ляпы списать на самобытность, любую недоработку объяснить полётом творческой души, а уж о так называемом «авторском прочтении», тем более, можно спорить бесконечно. Кто за границей доподлинно знает, как на самом деле должна звучать русская народная песня и выглядеть хоровод или разудалая пляска?
Это классическим музыкантам в любой точке мира приходится придерживаться строгих канонов, а в народном искусстве единых рекомендаций нет.
Вот и исполняла Галина свои частушки самозабвенно, на свой, собственный манер, глуша, словно сирена, почтенную публику пронзительными звуками. А хор, хотя не выдавал многоголосья, зато пел громко и поспевал за оркестром – что ещё нужно?
Ах, нюансы? Тонкие движения души? Где же их взять на сцене, коль артисты и в жизни не ведали об их существовании?
Ансамбли чилийцев и басков не в пример «Ладоге», смотрелись более профессионально. Разнообразный репертуар, высокий уровень инструментального и вокального сопровождения, отточенная хореография – всё это оценивалось публикой по достоинству.
Ольга наблюдала за чилийцами и белой завистью завидовала царящей в коллективе строгой дисциплине. На концертах, в быту танцоры всё делали дружно и слаженно, а руководитель и хореограф Хуан Карлос пользовался непререкаемым авторитетом.
Выступления россиян на танцевальном фестивале выглядели странно – из тридцати пяти артистов танцевали только шестеро. Принимающая сторона понимала, как нелегко молоденьким танцовщицам отдуваться за весь ансамбль и старалась хоть чем-то их поощрить. Вручая футболки с символикой фестиваля, Альберто строго-настрого наказал Ольге передать девчатам специально отобранные маленькие размеры, остальные получили то, что осталось.
Хореографическая группа обычно держалась отдельно и селилась в одной комнате. Сказывалась и большая разница в возрасте, и непростые отношения с хористками, считавшими своим долгом в отсутствии Киры поучать и покомандовать девчатами.
– Вы хоть перед самым выступлением настроение не портите! – не раз отбивалась от нападок самая бойкая Валя.
Однажды за ужином страдающая хромотой пенсионерка Тома всерьёз сцепилась с бабой Нюрой за место в хороводе.
– Ты в «Лебедях» вечно опаздываешь с поворотом, – Тома укоризненно посмотрела на подружку. – Завтра я на твоё место встану.
– Ишь, какая выискалась! А ты никогда не ошибаешься? – парировала оскорблённая старушка.
– Вы действительно думаете, что танцуете? – не удержалась танцорка Даша, случайно услышав перепалку.
– А что, по-твоему, мы делаем? – агрессивный тон Томы не предвещал ничего хорошего.
– Вы просто ходите… туда… сюда, – пробормотала девушка и тут же замолчала, опасаясь напороться на очередную грубость.
У хористок не возникало сомнений по поводу собственных хореографических способностей, да и художественного руководителя вполне устраивало всё, что делалось на сцене. Иначе и быть не могло: в компании ровесниц, как и он, разменявших восьмой десяток и насмерть державшихся за свои места, Пеньков чувствовал себя вполне комфортно. С молодёжью его спокойная жизнь в ансамбле закончилась бы моментально – замучили бы предложениями и замечаниями.

Снова на юг

Настал день отъезда. Вместе с россиянами покидал гостеприимную Euskal Herria – Страну Басков и чилийский ансамбль. Как оказалось, танцоры направлялись в то же место, что и «Ладога».
Прощаясь возле автобуса, Нагора и Альберто трогательно обнимали Ольгу.
– Не хочу от вас уезжать! – ныла она, ничуть не лукавя: общаться с едва знакомыми басками было приятнее, чем с соотечественниками. – Что нас ждёт на новом месте?
– Потом сравнишь, – дипломатично отозвалась Нагора.
– Чувствую, нигде не будет так хорошо, как здесь!
Если бы она знала в тот момент, как была права…
И на этот раз никто из провожающих не знал места назначения, и Ольге ничего не оставалось, как пристать к водителю. Вооружившись ручкой и бумагой, нарисовала очертания Испании, отметила Галдакао, жестами спросила:
– Куда едем?
Испанец провёл стрелку на юг, к самой границе с Португалией, обвёл кружочком город Рибера дель Фресно провинции Бадахос.
На прощание баски передали Ольге коробку фирменных брелков с изображением причудливо изогнутого местного музыкального инструмента. Сувениров было сорок штук, с запасом, один предназначался для водителя.
На первой же стоянке Ольга стала раздавать брелки. Сначала обеспечила тех, кто сидел рядом в салоне автобуса. Балалаечник Перегудов, обладатель неизменно красного лица, долго копался в коробке, выбирая экземпляр получше, потом неожиданно вызвался помочь обслужить остальных, тех, кто уже вышел на улицу. Коробка с сувенирами была передана без опаски – брелков хватало на всех.
Когда расселись по местам, Перегудов вернул остатки, заверив, что раздал всем. Автобус покатил дальше, а к Ольге потянулись хористки, яко бы не получившие брелки. Оставшееся количество было моментально роздано, и коробка почему-то опустела.
«Не ровен час, ещё кто-то подойдёт, а брелков больше нет. Водитель остался с носом и в управление культуры ничего не привезём», – подумала Ольга, коря себя за беспечность.
– Товарищи, посмотрите, кто взял два брелка? Должно остаться три лишних: один для водителя и два – начальству, – отчаянный крик Ольги был хорошо слышен в каждом уголке салона.
В ответ стояла некрасивая, неудобная тишина. Перегудов демонстративно уткнулся в книгу.
– Ничего себе интеллигентные люди! – возмутился кто-то из танцовщиц.
Оставалось только гадать, кто был той самой крысой…

Постепенно, по мере продвижения на юг, ярко-зелёные краски пейзажа сменились охристыми, оливковыми, терракотовыми. За окном бесконечно тянулось плато с видневшимися на горизонте сизыми предгорьями, иногда мелькали ровные ряды ухоженных виноградников. Монотонную картину разнообразили редкие островки цивилизации: посверкивали на солнце пластины солнечных батарей, громадные ветряки неспешно перемалывали огромными лопастями тугой знойный воздух.
Местные почвы напоминали пёстрое лоскутное одеяло: пепельно-серые оттенки соседствовали с красно-коричневыми, жёлто-охристыми или грязно-зелёными. По равнине в живописном беспорядке разбежались молодые оливковые деревья, похожие на  грибы-поганки на лесной поляне – их тонкие стволы венчали высокие плотные шапки-кроны. Попадались и старые кряжистые оливы, вызывая в памяти образы всемогущих баобабов из «Маленького принца». Немудрено: до сих пор в Испании встречаются тысячелетние экземпляры.
После обеда пейзаж стал выглядеть веселее – автобус резво мчался вверх-вниз по склонам невысоких гор. Промелькнуло горное озеро с водой необычного, молочно-изумрудного цвета. И вновь потянулось плато, аккуратно расчерченное виноградниками и полями с кукурузой.
Эстремадура – название местности, мелькавшей за окном, звучало звонким аккордом испанской гитары.
Восемьсот семьдесят километров путешественники преодолели за двенадцать часов, включая остановку на перекус.
Новое место обитания разочаровало.
Маленький городок с похожими друг на друга белыми коробками домов, узкими улочками и бедной выгоревшей растительностью выглядел скучно и неприветливо.
Подъехали к местному колледжу.
– Там – начальник фестиваля, – сказал водитель Ольге, махнув рукой в сторону здания.
Смысл сказанного вселил надежду на нормальное размещение – как-никак, а рядом с начальством спокойнее. 
Измученные дорогой и выгрузкой багажа артисты сгрудились в фойе. К Ольге подошёл пожилой солидный мужчина, похожий на турка или араба.
– Хосе Маса, – важно представился толстяк и показал жестом идти за ним.
В просторном кабинете уверенно воссел за огромным столом и вопросительно посмотрел на гостью.
Пауза затянулась. Ольга поняла: начинать разговор придётся ей.
Услышав первый вопрос, начальник крикнул в соседнюю комнату.
«Ага, по-английски не говорит, – сообразила Ольга. – Чего сидел, чего ждал, не понятно»...
Хосе позвал опять.
Никто не появился.
Мужчина вымученно улыбался, но продолжал сидеть за столом. По-видимому,
высокое положение не позволяло ему суетиться.
«Понятно. Здесь никто никуда не спешит», – уныло подумала Ольга и показала на часы. Стало обидно за уставших соотечественников, мариновавшихся у входа в ожидании расселения.
«Для чего привёл в этот дурацкий кабинет, коль не может сказать ни слова? Продемонстрировать свой начальственный статус?» – наглое оценивающее разглядывание и бестолковый, ненужный пафос раздражали всё больше.
Наконец прибежала черноволосая смуглая девушка и на плохом английском попыталась переводить. На вопросы о концертах Хосе только загадочно улыбался и молчал. О планах на будущее Мирьям, так звали переводчицу, не смогла сообщить ничего толкового. Передала Ольге тридцать семь бейджиков для бесплатного прохода в бассейн и кивнула следовать за ней.
В вестибюле вокруг россиян толпилась крикливые молодые люди с явными признаками арабской крови. Они с первобытным интересом, почти в упор, разглядывали гостей, от их пристальных взглядов появилось чувство тревоги и незащищённости.
«Да, это вам не баски», – с сожалением отметила Ольга.
Мирьям показала столовую, повела в спальни. Следом с вещами потянулись артисты. Почти все помещения были плотно заселены чилийцами и турками и походили на цыганский табор – двухъярусные койки едва просматривались под кипами развешенной одежды. 
Ольга, как обычно при размещении, долго бродила в поисках отдельного помещения для молодой супружеской четы, потом хлопотала насчёт душа и, помня печальный опыт с брелками, раздавала пропуски для бассейна каждому в руки.
Молодожёнов разместили в кладовке, куда с трудом влезли кровать и узкая кушетка. По причине малочисленности мужчины тоже устроились неплохо. А вот остальным восемнадцати артисткам, в том числе «президентской группе», пришлось довольствоваться помещением, плотно заставленном двухъярусными койками. Ни о каких тумбочках не было и речи – в узких проходах стояло лишь несколько стульев. Постоялицы-неудачницы пребывали в глубоком шоке. Столбова причитала громче всех – гламурную даму вновь лишили нормального доступа к туалетам и косметике. Зоя Васильевна от волнения горстями глотала таблетки.
Лида успела занять хорошие места себе и Ольге в единственной просторной комнате с шестью кроватями.
– Оль, история с заселением повторилась, – шёпотом поведала подруга. – Проверенный способ нужно взять на вооружение: теперь всегда будем запускать вперёд бабу Нюру, она, как кошка, приносит удачу и отпугивает нечистую силу, – засмеялась собственной шутке. – Представь, как только наши элитные девки увидели её в комнате, выскочили, как ошпаренные – думали, найдут что-нибудь лучше, но на этот раз просчитались.
Весёлое настроение длилось недолго: в комнату к Ольге потянулись артисты, по традиции засыпая вопросами о будущем житье-бытье.
С ужином было более-менее ясно, время объявили. А что делать дальше?
Ольга направилась на поиски Мирьям, чтобы узнать хоть что-нибудь о завтрашнем  дне. Девушка отыскалась на кухне – помогала готовить ужин.
На просьбу дать план пребывания, испанка изменилась в лице, будто услышала что-то неприличное.
– Ты пойми, меня люди спрашивают, когда завтрак, обед…
Мирьям подвела к двери в столовую, раздражённо ткнула пальцем в бумажку с указанием времени ужина для каждого коллектива.
– А завтра, что будет завтра?
– Завтра будет другое объявление.
– А концерты когда?
– Хосе Маса знает…
Девушка не обманула. 
Утром следующего дня появился новый листок с указанием времени завтрака и очерёдностью между чилийцами, турками и русскими. Дальнейшие планы хозяев по-прежнему оставались тайной.
Земляки, разозлённые бестолковым приёмом,  слонялись по жаре возле колледжа и продолжали осаждать Ольгу вопросами. Никто не верил, что она в таком же, как они, неведении.
Начальник появился только к двенадцати.
– Хосе, почему нет расписания на весь день? Когда будет обед, ужин?
Испанец раздражённо крикнул.
Вбежал парень, перевёл вопрос Ольги, который высек на лице Хосе недовольную мину.
– Объявление насчёт обеда сейчас повесим, – объяснил парень.
– А когда ужин?
– После обеда будет сообщение об ужине, – произнёс переводчик подчёркнуто вежливо, скрывая досаду.
Судя по всему, испанцы не понимали причины недовольства Ольги. Хлеб есть, вода есть, кров есть – живи – не хочу, чего суетиться, планировать? Сиди и жди, работать же не просят.
– А концерты когда?
– Хосе потом сообщит. Отдыхайте.
– Переведи ему – нам положено по три евро на человека в день.
Деньги были обещаны.
Распорядок, судя по всему, привычный для людей восточного менталитета, гостей не устраивал, однако дискутировать было не с кем – на этот раз абсурдные правила проживания исходили от самой высшей власти фестиваля в лице пресловутого Хосе. А питерское начальство на телефонные звонки давно не отзывалось. 
Россиянам ничего не оставалось, как подчиниться воле хозяев и отдаться неспешному созерцанию проходящей мимо жизни.
– Да, это вам не баски, – возмущалась Ольга, пересказывая Лиде разговор с испанцем. – Здесь постоянно натыкаешься на какую-то бестолковщину, какую-то дикую азиатчину!
Обед был дешёвым и невкусным, основное блюдо представляло собой рагу из овощей и бобов. Несчастные едоки с ужасом наблюдали, как помощники поварих – шумные чумазые дети – грязными руками раскладывали куски арбуза в пластиковые тарелки. Ничего не оставалось, как ожидать от трапезы самых непредсказуемых  последствий.
– Хорошо, если только поносом отделаемся, – мрачно пошутила частушница Галя.

Сиеста

Вместо послеобеденного отдыха Ольга и Лида решили осмотреть город. С ними увязались две домристки.
Время было выбрано неудачное – самый разгар сиесты.
Город казался вымершим: спустя четверть часа на раскалённых улицах встретился только один молодой человек, который на вопрос о рынке смущённо улыбнулся и пожал плечами. Реакция не удивила – уж коли начальник фестиваля не говорил по-английски, откуда взяться на улице маленького сельского городишки образованному, по европейским меркам, прохожему?
В поисках торговой площади двинулись наугад в направлении торчащего поверх крыш шпиля какого-то храма.
Прогулка оказалась непростым испытанием.
Идти пришлось гуськом: узкий булыжный тротуар едва вмещал одного пешехода. Исходящий от раскалённых стен и каменных оград тяжёлый жар, душным, вязким коконом обволакивал разгорячённые ходьбой тела. Свет, отражённый  от белоснежных камней, нестерпимо слепил глаза.
Однообразные фасады наводили уныние.
Взгляд притягивали лишь редкие цветовые пятна: закрывавшие окна ставни радовали яркими лазурными и бирюзовыми тонами. Украшенные мозаикой и чугунным литьём, добротно сделанные двери демонстрировали вкус и достаток хозяев. Иногда кто-нибудь выходил, и в проёме можно было увидеть отделанную мрамором крутую лестницу, ведущую на второй этаж.
У ограды одного из домов притулилась огромная сельскохозяйственная машина ядовитой окраски и причудливых очертаний, похожая на фантастическое  доисторическое чудовище.
Наконец показалась маленькая площадь с магазинами и кафе, от которой лучами расходились улицы. Судя по единственному, встреченному на пути светофору, это и был  центр города.
Неподалёку высился храм. Измученные жарой путешественницы решили отдохнуть – других развлечений не предвиделось, все торговые точки были закрыты до шести вечера. Посидели на лавочке в спасительной тени могучих платанов с серо-зелёными, гладкими, словно обглоданные кости, стволами. Полюбовались незатейливой архитектурой собора. 
Домой решили вернуться по другой улице, как показалось, более коротким путём. Вновь потянулся нескончаемый ряд однотипных, плотно прижатых друг к другу, домов. Единственной отрадой для глаз были кусты роз, каким-то чудом выжившие в бедной песчаной почве. Бутоны разнообразных оттенков и форм нежились под горячими лучами солнца, испуская пьянящий, приторно-сладкий аромат. Ближе к окраине, розы сменили цветущие олеандры и пёстрые мясистые юкки.
Пару раз на улице встретились группы смуглолицых мужчин, громко и напористо выяснявших что-то между собой. При виде чужестранок испанцы смолкали и долго смотрели вслед – белокожие блондинки в этих краях были настоящей экзотикой. И ни одной местной женщины. Городок жил по правилам, где слабому полу отводилось особое место.
Из полумрака прохладных кофеен доносился оживлённый гул голосов, пожилые аксакалы азартно отдавались игре в нарды. Стоило заглянуть в открытую дверь – повисала напряжённая тишина, и на лицах игроков читалось неподдельное удивление. Любопытные мальчишки выскакивали на улицу и смотрели вслед странным тётенькам, рассекавшим по сорокаградусной жаре в откровенных, слишком открытых сарафанах.
На противоположной стороне улицы, слева, за решёткой ограды неожиданно, словно оазис в пустыне, показался зелёный сквер. Но манящее прохладой чудесное видение у измученных путниц не вызвало никаких ассоциаций.
Решили свернуть направо. Вскоре выяснилось, что сделано это было напрасно – за поворотом однообразный ряд домов обрывался долгим пустырём. Пришлось обойти кругом целый квартал. Теперь едва не падавшим от усталости незадачливым гулякам казалось, что знойный воздух обжигал не только кожу, но добрался до самых внутренностей.
Интеллигентные домристки, безропотно разделявшие все тяготы неудачной прогулки, плелись за Ольгой и Лидой, не говоря ни слова упрёка.
«Наши-то бабоньки из хора давно бы уж съели с потрохами», – тепло подумала о спутницах Ольга.
Поплутав по безлюдным окраинам, решили выйти к центральной улице – той, что с розами, в надежде встретиться хоть с кем-нибудь. Как назло, на этот раз в пределах видимости не было ни души. Несчастных путешественниц уже не радовали ни душистые цветы, ни появившаяся узкая полоска тени вдоль стен: хотелось лишь одного – увидеть живого человека.
На счастье, из ближайшей кофейни выглянул мальчик лет десяти, показавшийся в тот момент настоящим ангелом-спасителем. 
– Sorry, we are…perdido…a little…– пролепетала Ольга, от волнения путая разноязычные слова.
Пацанчик с удивлением уставился на странных, слишком приметных тёток, проходивших мимо минут двадцать назад. Судя по мимике, он не понял вопроса, произнесённого на смеси английского и испанского языков («Извините, мы… немного потерялись…»).
– Соllege! Соllege! –  Ольга в отчаянии выдала слово, понятное на всех наречиях.
Мальчишка оживился, обрадовался, замахал руками, показывая направление –
прямо и налево. Еле живые странницы добрались до того самого сквера, который проигнорировали в первый раз и долго сокрушались собственной глупости: за островком зелени виднелось искомое здание.
После ужина постояльцы колледжа собрались на открытой террасе, по традиции жарких стран располагавшейся в северной части здания.
Рассевшиеся уютной компанией в тени своего автобуса турки с аппетитом уплетали приготовленное на походном мангале мясо. Мучительно дразня, с их стороны долетал аромат крепкого кофе.
Впервые за поездку Ольгу нестерпимо потянуло домой, к дачным шашлыкам и  настоящему утреннему кофе. Организм уже давно бунтовал, с трудом принимая нескончаемые тушёные овощи и картофельные запеканки с редкими кусочками мясного фарша, называемые красивым словом – тортилья.
Всё вокруг казалось кадрами фильма о чужой, нереальной жизни, куда она попала по какому-то недоразумению: и залитый всё ещё жарким солнцем вечерний двор, и силуэты чахлых акаций на фоне белых стен, и турки, по-восточному основательно восседающие на своих полосатых подстилках.
Что потеряли русские в этой испанской глубинке, где до них никому не было дела? Чем можно заняться в этом маленьком городишке? Обходить магазины? Топать полчаса по жаре до бассейна, а потом столько же обратно?
Печальные мысли прервала подбежавшая с радостной вестью танцовщица Даша.
– Ольга, руководитель чилийцев знает английский!
Это меняло дело. Испано-говорящий Хуан Карлос наверняка был в курсе текущих событий.
– Как только что-нибудь узнаю, сообщу, – согласился помочь улыбчивый чилиец. – Пока знаю только одно – завтра в двенадцать часов Хосе будет собирать руководителей ансамблей.

Второй день безделья

Мужская половина «Ладоги» не сильно горевала по поводу отсутствия концертов и каждый день устраивала праздник живота: в небольшом магазинчике напротив колледжа в достатке продавали дешёвое вино и закуску.
– Оль, нужно что-то делать! – капризным тоном высказалась Лилечка после того, как за какой-то надобностью заглянула в комнату мужчин. – Там такое амбре! Дышать нечем! Мужики не просыхают!
– Вот и выскажи им, – ответила Ольга и подумала: «Нашла дурочку, даже этим я должна заниматься».    
Женщины отправились прочёсывать местные магазинчики и радовались свалившейся удаче: из-за невысокого уровня жизни местного населения цены были под стать небогатым кошелькам россиянок. На развалах, всего за пять евро, можно было купить нехитрую обувь, приличного качества одежду и трикотаж. Продавщицы охотно давали скидки – неожиданное нашествие русских, без разбора сметающих товар, приносило хорошую выручку.
Потеряв бдительность, на свою беду, Ольга и Лида в одной из лавочек столкнулись со Столбовой. Пришлось торчать возле примерочной кабинки и при каждом выходе азартной модели издавать звуки восторга.
– Ой, я совсем забыла! Мне же на собрание нужно! – обрадовавшись возможности вырваться на свободу, Ольга понеслась в колледж.
Оказалось, спешила напрасно, никакого собрания не было. Хуан Карлос только руками развёл:
– Я тоже ждал, но… никого нет!
Лида вернулась с покупками только через два часа, едва не опоздав на обед.      
– Ты где ходила столько времени? – поинтересовалась Ольга.
– Со Столбовой, где же ещё! Она потом по другим магазинам потащила! – обречённо поведала подруга. – Всё, хватит, теперь буду от Светки бегать, как от чумы – совсем замучила своими тряпками!
Из-за страшной тесноты в комнате, где проживала «президентская группа»,  традиционные послеобеденные посиделки за бутылкой вина устраивались в каморке молодожёнов или в сквере возле колледжа. В компании любителей застолья выделялись пары, сложившиеся много лет назад.
Самым необычным, почти карикатурным, был союз Тамары Сергеевны и тенора Рыжова. Неизвестно, что связывало замужнюю, не блещущую красотой пенсионерку и мужчину, моложе её на добрых полтора десятка лет.
По слухам, несколько лет назад от Рыжова ушла жена, очень красивая женщина, ушла обидно, к своему начальнику – в маленьком городке скрыть новость было невозможно, а покинутый муж по причине слабого характера залечивал боль традиционным доступным методом – глушил горькую.
Рыжов совершенно скис и своим уныло-покорным видом напоминал безродного телка, отбившегося от стада и готового принять благосклонность любой женщины. Всю поездку, как верный паж, он таскал тяжеленный чемодан Тамары Сергеевны. Со стороны могло показаться, что отношения парочки носят характер простого дружеского участия, если бы не было заметно, как млеет немолодая примадонна, общаясь с приятелем – высокий стройный блондин Рыжов выгодно смотрелся на фоне остальных артистов. Правда, неприятная, но типичная для русских мужчин черта – желание выставить себя несчастной жертвой и вызвать жалость у противоположного пола – не давала ему шанса понравиться достойной женщине. Хотя, судя по всему, образ нуждающегося в опёке великовозрастного деточки его самого вполне устраивал…

Путешествие по Испании, полное сюрпризов и неожиданностей, давало множество тем для разговоров.
– Мы здесь, как «тамбовский хор», честное слово! – однажды во время одного из застолий грустно сострила частушница Галя. – Помните, девки, в фильме «Забытая мелодия для флейты» был хор, про которого все забыли? Вот и мы также – мотаемся незнамо где, живём как бомжи, поём и танцуем за миску похлёбки. И что будем делать завтра, никто не знает.
До приезда русских в Рибера дель Фресно выступали артисты из Венесуэлы и Албании, здесь отметились даже буряты – типичные представители «третьего мира», или по-простому, «третий эшелон».
В третьесортную компанию попала и «Ладога».
В это же время, в более престижных местах, Барселоне и Мадриде, гастролировали ансамбли стран «первого» и «второго» эшелонов…
Праздное времяпрепровождение потихоньку развращало артистов.
Мужская половина не просыхала. Пожилые тётушки, оторванные от привычных кухонь и лишённые опеки над любимыми внуками, коротали время за бесконечными сплетнями.
В узком кругу хористок витало настроение «против начальства», успешно подогреваемое мятежной бабой Нюрой. Старушка уверенно транслировала подругам бредовые догадки, будто весь негатив, преследующий артистов, является исключительно результатом недоработки Ольги. Мол, не понимает она чего-то, не требует, плохо переводит.
Молодые артисты, не желая мириться с отсутствием информации, несколько раз делали попытки допросить местных жителей всеми возможными способами, подключая мимику и жесты, ручку и бумагу, прибегая к помощи русско-испанского разговорника или примитивного школьного английского. Никакие ухищрения не помогали – не удалось узнать ничего нового.
Гастролёрам было невдомёк: принимающая сторона даст ровно столько, сколько положено, сделает только то, что предписано инструкцией. Здесь не принято ради кого-то разбиваться в лепёшку.

Долгожданный концерт

На третий день Хосе и Мирьям передали Ольге суточные и объявили: сегодня вечером состоится концерт, а завтра утром ансамбль двинется на север страны.
Кивком пригласив на улицу, Хосе важно распахнул перед Ольгой облупленную дверцу старенького «Пежо», который дребезжа и подпрыгивая на ухабах, резво помчал к месту выступления.
Перед Ольгой предстала безрадостная картина: в самом центре, неподалёку от церкви, за белой каменной оградой скрывалась огромная, плотно утоптанная ногами, площадка. Перед сценой, прямо на пыльной земле, стояли ряды скамеек и пластиковых стульев. В огромном шатре, предназначенном для переодевания, не было ни стульев, ни вешалок. Помост для выступлений покрывали щербатые, покоробленные от дождей и солнца листы древесно-стружечных плит, таившие для танцоров нешуточную опасность – в огромных  щелях мог застрять даже толстый каблук.
Время до вечера артисты коротали, как обычно: обходили магазины. И только молодёжь решилась на посещение бассейна, но, как и ожидалось, получила сомнительное удовольствие – долгая обратная дорога по жаре эффект, полученный от купания, свела на «нет».
Перед концертом опять возникла проблема поиска места для торговли сувенирами. Ольга с трудом отловила местных парней, суетящихся возле сцены и явно имеющих отношение к фестивалю, но те пожимали плечами, отмахивались, как от назойливой мухи и повторяли лишь одно: ничего не знаем.
В очередной раз пришлось столкнуться с непробиваемостью местной властной вертикали и особенностями азиатского менталитета – решение всех, даже мелких вопросов  делегировалось исключительно начальнику.
Между тем, Хосе нигде не было видно.
Молодожён Толя стоял с неприкаянным видом возле ящиков с сувенирами и нудно поскуливал:
– Ну… что будем делать? Где торговать?
Отчаявшись, Ольга вытащила из зрительских рядов несколько пластиковых стульев. Товар кое-как разместили.
Но до расслабления было далеко.
Дамы «президентской группы» манерно обмахивались платочками и капризно верещали: «Безобразие! Что за организация! Оль, скажи, чтобы принесли воды, мы хотим пить».
Хосе нарисовался перед самым концертом.
– Нам нужна вода! – кинулась к нему вконец задёрганная руководительница.
Испанец изобразил на лице озабоченность и растворился в толпе.
– Неуловимый Джо! – со злостью подумала Ольга.
Неподалёку от сцены кто-то из артистов случайно обнаружил мальчишку, разливавшего воду из литровых бутылок в маленькие одноразовые стаканчики. С собой бутылок не давал – экономия!
– Во, блин, жадюги, –  выругался Перегудов. – И что? Теперь прикажете сидеть возле этого пацана? Что такое три глотка воды в такую жару!
«Ладога» выступала первой. При виде сцены с огромными щелями у танцовщиц упало настроение, номера отыграли вяло, осторожничали, опасаясь получить травму. К тому же, сказывалась усталость от выматывающей жары и бестолкового безделья последних дней.
Местная публика оказалась неблагодарной, шумной и невнимательной. Фестиваль в городке шёл не первый день, концерты избалованных зрителей уже не радовали,   выступающим хлопали лениво, будто делая одолжение.
Несмотря на безобразные условия, чилийский ансамбль старательно отработал свою программу, подвела только старая аппаратура, давно не знавшая квалифицированных специалистов  и время от времени выдававшая откровенный рёв.
Программа артистов из Турции охватывала весь спектр средиземноморской танцевальной культуры: страстные, текучие арабские танцы, раскованные, дикие африканские пляски, слаженный греческий сиртаки. Выступление сопровождал небольшой оркестр: барабан, дудочка, тамбурин, скрипка и кларнет. Танцоры неистово отдавались музыкальному ритму, подвижная цепь их молодых крепких тел, словно единый живой организм, чётко следовала всё убыстряющемуся темпу. Впечатляли и сольные номера: кружащийся в белых одеждах дервиш и гибкая девушка, красиво и целомудренно исполнявшая танец живота – один из самых действенных, известных человечеству афродизиаков.
Каждый номер исполнялся турками с мастерством, достойным иной сцены, нежели в заштатном городке, затерянном в полях центральной Испании.

Долгая дорога на север

Утром в день отъезда россияне собрались на открытой террасе. Чилийцы уже отбыли, по слухам, опять в то же место, куда направлялась и «Ладога».
Автобус задерживался. Мирьям непрерывно звонила, успокаивала: машина выехала.
Тамара Сергеевна скомандовала мужчинам выставить в середину холла три коробки с сувенирами, которые хранились в её комнате.
– Ты у нас ответственная за сувениры, – подвела Ольгу к багажу. – Скажи мужикам, пусть заберут в автобус.
Староста в очередной раз демонстративно делегировала поручение, тем самым давала понять: на гастролях она не при делах, просто отдыхает.
«Почему бы самой не обратиться к вчерашним друзьям по застолью?» – подумала Ольга, заметив неподалёку подпирающего колонну Рыжова.
Карасавец-мужчина стоял, картинно сложив руки на груди и устремив куда-то вдаль отрешённо-многозначительный взгляд.
На зов Ольги послушно откликнулся, последовал за ней в вестибюль.
– Это сувениры, – показала Ольга, – пожалуйста, погрузи вместе с мужчинами.
Рыжов задумчиво посмотрел на коробки и кивнул.
Ольге предстояло проконтролировать выдачу в дорогу сухого пайка – приходилось держать ухо востро – здесь вам не цивильные баски, а непредсказуемые провинциалы азиатских кровей. Сомнения в добросовестности провожающих оказались не напрасными – в большой картонной коробке лежали лишь багеты, в разрезе которых виднелись кружочки колбасы, окрашенные в ядовитый ярко-красный цвет.
С этой условно съедобной колбасой типа «Gold salami» россияне познакомились ещё в лихие девяностые. Продукт, созданный ушлыми до оптимизации технологами для неприхотливых и небогатых потребителей, представлял собой кусочки мяса, прошедшие весьма условную обработку в виде ускоренной ферментации. Колбаса имела горьковатый привкус, для его маскировки и придания нужной консистенции, фарш щедро сдабривался всевозможными химическими добавками: стабилизаторами, эмульгаторами, ароматизаторами и консервантами. Производители не гнушались даже красителями, оставлявшими на хлебном мякише пугающие кроваво-красные следы. В постсоветское время такая колбаса была одним из немногих доступных деликатесов и охотно сметалась с прилавков покупателями, голодными до импорта, и просто голодными. В дальнейшем её  производство свернулось естественным образом.
Ни воды, ни фруктов Мирьям не положила.
– Фруктов нет – жарко, они испортятся, а вода будет тёплой. Хосе даст вам денег, воду купите по дороге, – напористо выдала девушка.
– Хорошо, пусть даст. Где он?
–  Его пока нет, скоро придёт…
И опять Ольга добром помянула басков, обеспечивших в дорогу бутербродами с хорошей колбасой и сыром, водой и даже двумя ящиками фруктов. Цыганистые, вороватые южане в каждом поступке им здорово проигрывали.
Кто-то крикнул – подъехал автобус. Все ринулись занимать места.
Ольга опять подступила к Мирьям. Та пожала плечами: Хосе ещё нет!
Понятное дело, большому азиатскому начальнику не пристало слишком рано приходить на работу.
На этот раз автобус выделили старый, с рваными креслами и мусором в салоне. Поменялся и водитель – за рулём сидел лысый дедок, такой же ветхий, как машина, к тому же, ни слова не понимавший по-английски.
Хосе подошёл, когда погрузка уже завершилась. Передал деньги.
– Куда мы едем? – без особой надежды на ответ спросила Ольга.
– На север, к морю.
Ответ не удивил. Подумала: «На север, так на север! Нам, татарам, всё равно!».
Как обычно, прошла перекличка, все ли на месте.
– Мужики, сувениры погрузили? – крикнула Ольга.
– Кажется, да, – ответил Никита.
Рыжов уже лежал на заднем сиденье, закрыв лицо шляпой.
– Кажется, или погрузили?
– Коробка белая такая?
–  Да.
–  Погрузили. Вот она.
–  А остальные?
– Да ничего не оставили! Наверное, в багажном…
Тронулись.
На первой же остановке Никита по просьбе Ольги полез искать коробки.
Их не было…
– Кому ты поручила сувениры? – закричала на Ольгу Тамара Сергеевна. Ни с того, ни с сего, в ней опять проснулась начальница.
– Рыжову. Он обещал погрузить.
Налётчица молча ретировалась.
Тут же грозно подступила Тома:
– Да он же пьяный был, Рыжов!!!
– Я не знала, что он пьяный! – Ольга почувствовала, как холодок ужаса проникает под кожу.
От криков Рыжов очнулся. С трудом сообразив, о чём шум, вышел из автобуса и стал тупо наблюдать, как Никита перебирает вещи в багажном отделении. Лицо его налилось пунцовой краской, но по-прежнему ничего не выражало. Когда стало ясно, что коробок нет, Рыжов молча вошёл в салон и улёгся спать.
Тронулись дальше.
Хористки в одночасье озаботились положением дел и стали возмущённо галдеть, выдавая обличительные речи в адрес Ольги.
Лида безуспешно пыталась защитить подругу.
– Откуда она знала, что Рыжов может быть пьяным с самого утра? У него постоянно рожа красная, не поймёшь, в каком он состоянии.
– Должна была знать! – отрезала Столбова.
– Она с ним не пила, это не её компания!
– Ну и что... она должна знать свой коллектив!
– Представь, не знала до сих пор, кто на что способен. Зато теперь знает, – отбивалась Лида.
Возбуждённые тётеньки не успокаивались.
–  Почему ты не проверила, всё ли погрузили?! – с подвизгом наседала на Ольгу частушница Галя.
– Я спросила перед отъездом, – просевшим от волнения голосом пролепетала та.
– Она спрашивала, – подтвердила танцорка Даша, – я слышала, как Никита сказал, что всё погрузили, тогда мы и уехали.
Почему-то даже самые рьяные обвинительницы Ольги не трогали Рыжова – у собутыльников неукоснительно действовал закон круговой поруки. По их разумению, он был виноват лишь в одном: плохо переносил похмелье. Ну, типа, несчастная жертва…
Ольга пребывала в глубоком раздрае.
Она безучастно глядела на мелькающий за окном пейзаж: долгая дорога волей-неволей наводила на невесёлые мысли.
Злополучные гастроли на многое открыли глаза. Милые интеллигентные люди, с которыми встречалась на репетициях два раза в неделю, предстали с совершенно иной стороны.
Волей-неволей пришлось столкнуться с «простыми» нравами, неприкрытым хамством, ложью и лицемерием.
И терпимым отношением к пьянству, лишив последних сомнений в том, что это и есть основная причина живучести пресловутого русского порока.
Безвольные мужички, заливающие свою яко бы тяжёлую долю, всегда найдут оправдание у всепрощающих жён и подруг, не видящих в том большого греха, а то и с удовольствием разделяющих хмельную компанию.
Детство Ольги прошло в небольшом посёлке деревообрабатывающего комбината, где не раз наблюдала, как женщины с трудом поднимают с земли и тащат на себе тяжеленного, невменяемого муженька, а соседям объясняют: «Пьяный, что малый! Что с него взять? Вот протрезвеет, тогда уж задам ему…».
«Ага, самую малость, для порядка, а потом вместе продолжите», – знала наверняка, что назавтра все повторится.   
В семье Ольги не было традиции собирать шумные застолья, и даже вскользь увиденные сцены казались дикими. Она ненавидела хмельные традиции, где царили произвол и ханжество взрослых, угнетало положение беспомощных детей, не имеющих возможности вырваться из созданного родителями ада. 
Ольга получила стойкий иммунитет против любых пьяных компаний.
Ей всегда казалось, что любовь к алкоголю – удел простого рабочего люда, и вот,  жизнь подкинула возможность познакомиться с бытом социальной прослойки, называемой творческой интеллигенцией. Первое время, став участницей ансамбля, приходилось участвовать в застольях, устраиваемых по любому поводу: любители выпить тщательно маскировали своё пристрастие, объясняли мероприятия днём рождения или праздничной датой, или просто желанием расслабиться после концерта. Поначалу было интересно – посиделки помогали познакомиться с новыми людьми, но очень быстро наскучили.
Пеньков всё чаще придирчиво допытывался о причинах игнорирования компании,  приходилось врать, сочинять истории, иначе – обида и подозрения в гордячестве и стукачестве. Вскоре Ольга окончательно приняла решение не посещать застолья, хотя деление на «пьющих» и «непьющих», в конечном счёте, приводило к разделению на «свой-чужой» и неизменно отражалось на творческом процессе…

Спустя некоторое время в салоне автобуса послышались ворчливое бормотание. По-видимому, обдумав ситуацию с оставленными сувенирами, мужчины всё-таки усмотрели в ней собственную вину.
Но разве можно признаться, что виноваты?
Иван, у которого с Ольгой были свои счёты – начальница не проявляла никакого интереса к его мужским достоинствам – не преминул съязвить:
– Мадам, так кто у нас ответственный за сувениры? Вы! Вот я, например, отвечаю за балалайку, и проблем нет!
«Ещё бы ты оставил бас-балалайку с тебя ростом! Интересно посмотреть, что бы потом с тобой сделал Пеньков!», – с чувством гадливости подумала Ольга.
Не получив ответа, Иван продолжал уже спокойнее:
– Коробки же рядом с балалайкой стояли? Не могли же мы их оставить?
– У меня не было времени таскать коробки, поэтому поручила Рыжову, – отозвалась Ольга.
– Ишь ты, она, видите ли, поручила! – подключился до сих пор молчавший Пеньков. – Командовать – это пол дела! Ты, милая, должна контролировать! Ну, ничего… вот приедем, я всё припомню…  разберёмся с тобой!!!
Слова были сказаны с нескрываемым удовольствием.
Наконец у Фёдора Гавриловича появилась возможность показать гордячке, противопоставлявшей себя коллективу, кто кому брат и сват! «Строит из себя недотрогу, трезвенница, туды её мать!».
Ольга окаменела от обиды.
Штатный руководитель, алкаш, к радости дружков создавший в ансамбле   обстановку круглосуточного пития, сам днями не просыхающий, грозил расправой ей,  решавшей абсолютно все вопросы!
Долгие часы в пути обида молоточками больно стучала в висках, в очередной раз Ольга пожалела о том, что не прислушалась к советам, не отказалась от руководства. Было противно даже смотреть в сторону Пенькова и не просыхающего красавца-дружка Тамары Сергеевны.
Воистину, люди судят о других по себе.
Ольге не могло прийти в голову, что взрослый человек мог так поступить – пообещать – и не выполнить?!
Однажды супруг объяснил Ольге: она относилась к категории вменяемых, но наивных людей. То есть априори никогда никого не подозревала ни в чём плохом – наивная! Правда, до тех пор, пока сама лично не получала оплеуху. Урок не проходил  даром, раз обжегшись, старалась не иметь более никаких дел с человеком, не оправдавшим доверия. Даже если расставание давалось с трудом, понимала: это плата за собственную недальновидность. То есть, была вполне вменяемой…
На очередной стоянке Ольга отвела Лиду в сторону.
 – Должна тебе сказать что-то очень важное, – произнесла твёрдо, едва сдерживая слёзы. – Я приняла решение уйти из ансамбля. Достали...
Лида выслушала молча. Она давно изучила гаденькую натуру шефа, избегала конфликтов и терпела – два десятка лет в ансамбле из жизни не выкинешь.
– Знаю, Оль, Пеньков – настоящая свинья, – поддакнула, чтобы поддержать подругу.
А насчёт ухода посоветовала подумать.
С этого момента, приняв решение, Ольге ничего уже не было мило. Хотелось лишь одного – поскорей оказаться дома. Артисты «из простого народа» казались совершенно чужими людьми, случайно появившимися в её жизни.
Нужно было набраться терпения и дождаться счастливого часа, чтобы расстаться с ними навсегда.
Оставалось продержаться  9 дней…
 
Время в автобусе путешественники коротали, кто как мог.
Я – дур-рак!.. Ку-ка-ре-ку!!! – доносилось под хохот и улюлюканье с задних сидений.
Пеньков с Иваном и Перегудов с Егором резались в «дурака». По условиям игры проигравший вставал с места и громко кукарекал на весь салон, хлопая руками по бокам.
Чаще других петуха приходилось изображать Пенькову, он пребывал в своей любимой ипостаси и, будучи хмельным и весёлым, ничуть не смущался сей процедуры.
Балалаечник Иосиф отрешённо смотрел в окно. Иногда до Ольги доносилось его  задумчивое бормотание:
– Ну и весёлый народ эти испанцы! Вот уж настоящие придурки – гоняют туда-сюда, с юга на север. Такие концы! Бензин у них дешёвый, что ли? Нам же на самолёт в Малагу, значит, опять на юг нужно будет ехать?!
Иосиф в свои сорок с лишним так и не сподобился жениться и жил с родителями.
Его интеллигентная, настоящая еврейская мама давно потеряла надежду при жизни понянчить собственных внуков. Оставалась одна отрада – слушать Йосиньку на концертах и гордиться его успехами, старушке было важно лишний раз убедиться: кровинушка нашёл своё призвание в музыке, тем и счастлив.
Необыкновенно одарённый, обладающий абсолютным слухом холостяк в обычной жизни казался странноватым. На публике любил подурачиться, выставляя себя в несвойственной ему роли раскованного и вульгарного парня, всерьёз считая, что это должно нравиться женщинам. Выходило неловко и даже пошло.
– А, правда, что у женщин после пятидесяти уже совсем нет сексуальной жизни? –ни с того, ни с сего мог шокировать хористок вопросом.
– После пятидесяти жизнь, в том числе и сексуальная, только начинается, –  парировали возрастные хористки на пошлую шутку, не забывая одёрнуть. – И не надоело тебе говорить гадости?
– А как ещё вас растормошить? – искренне недоумевал балалаечник.
Перед репетициями, когда весь ансамбль был в сборе, Иосиф любил прохаживаться перед артистами, выставив вперёд приличных размеров животик, и цепляя скабрезностями молоденьких танцовщиц. Тяжёлый запах пота и пышная шевелюра из намертво спутанных кудельков не оставляли сомнений: музыкант не придавал большого значения гигиеническим процедурам. Опытные и внимательные к таким «мелочам» женщины старались пересесть от него подальше, а бойкие девчонки прямо посылали:
– Иди лучше, приведи себя в порядок.
В конце концов, в коллективе перестали реагировать на чудачества Иосифа: одни ценили его талант, объясняя странное поведение неординарностью натуры, другие по-человечески жалели неприкаянного, лишённого личной жизни, холостяка.
Как ни удивительно, за границей Иосиф полностью преобразился и вёл себя более достойно, чем коллеги по творческому цеху. Он никогда не доставлял неудобств:  никто не видел его пьяным, его не приходилось ждать на стоянках, он не опаздывал на репетиции и даже внешне выглядел вполне прилично – светлый льняной костюм и футболки были безупречными.
Если сравнивать с остальными, «нормальными», странный Иосиф – шут гороховый в глазах тётушек-хористок – в быту оказался вполне адекватным и приятным в общении человеком.
«Удивительно, как быстро повседневная жизнь проявляет суть человека, – размышляла Ольга над феноменом Иосифа. – Даже самый отпетый хам на некоторое время может прикинуться ангелом, но после пары недель пребывания в тесном коллективе любой притвора, устав от несвойственной ему роли, обязательно покажет себя во всей красе»…
В дороге гастролёров ожидало ещё одно приключение. Каждый раз, как на пути попадалась гористая местность, автобус начинал чихать и натужно реветь, с трудом, со скоростью пешехода, заползая даже на небольшой склон.
– Ну, вот, приехали! Когда теперь доберёмся до места?! – раздались взволнованные голоса.
– Мотор не тянет, – сразу же определил Егор, проработавший всю жизнь шофёром.
Подошёл к водителю, жестами стал что-то объяснять.
Тот занервничал, закричал.            
– Отойди от греха, – попросил Никита, – вишь, психованный дедок! Ничего не сделаешь – такой уж дали автобус, и водила ему под стать, небось, с пенсии отозвали.
«Тамбовский хор» в очередной раз покорился судьбе – всем было ясно – придётся провести в дороге не один лишний час.
На стоянке, заметив, что водитель развернул карту, Ольга подошла поинтересоваться, куда всё-таки направляются. Испанец долго водил пальцем среди путей-дорог: судя по всему, был в этих местах впервые. Ткнул в крошечный кружок – городок Ла Каридат в провинции Астурия.
«Опять какая-то деревня, хорошо, что море рядом», – отметила Ольга.

(Продолжение следует)