Ж Е Н А

(Субъективная исповедь.)


Теченье дней, шелестенье лет,
Туманы, ветер и дождь.
А в доме событья - страшнее нет:
Из стенки вынули гвоздь.
Туман, и ветер, и шум дождя,
Теченье дней, шелестенье лет.
Мне было довольно, что от гвоздя
Остался маленький след.
                Новелла Матвеева.


     1.
     "Юноше, обдумывающему житьё..." - Пафосная строка пафосного поэта. А если без патетики? Многие ли юноши обдумывают своё житьё? Личную карьеру сознательно строят многие - нынче прагматики в почёте, но я не про служебный галоп, я про чувство. Среди сонма известных мне семейных людей не много найдется скучных умников, сопрягающих чувство и выгоду - пусть их...  А все остальные, как в песне поётся, "люди встречаются, люди влюбляются, женятся" - в России живём! практицизм в личной жизни более чем непочётен - он осуждаем. По крайней мере, был осуждаем в двадцатом - моём - веке. Я прожил всю послевоенную половину его и хочу рассказать об очень личном... и одновременно очень общественном, ведь муж и жена - "одна сатана" - первая, главная ступень общества, без которой не было бы второй...  и вообще никакой ступени.  Часто не имея своего отдельного угла, молодые люди бросались в семейную жизнь, как в нирвану...  далеко не сразу  понимая, что это омут. Что ж, снимали углы, делили жилые метры с родственниками, терпели родительский диктат - барахтались, как могли, выплывали из омута, либо тонули в нём: статистика уверяет, что плюс/минус половина молодых семей распадаются.       

     Я старик, а старость оглядывается - даже если не хочет: повадки сильнее наших желаний.  Время от времени, с годами всё чаще,  я забираюсь в свою память, как на  чердак, и копаюсь там, стучу незримым пальцем по клавишам своих лет, не всегда умея разобрать, где полезные смыслы, а где смысловой хлам. Иногда доволен собой, но гораздо чаще расстроен или даже несчастен: слишком многое в своей жизни я сделал либо неправильно, либо запоздало. И - внимание! - есть один смысл, который исковеркал всю мою взрослую жизнь. Он, как дрянной чемодан, закрывает ржавым замком корявое, тяжелое слово: женитьба. Понятие, которое когда-то я полагал синонимом счастья, а теперь... не понимаю, что кроется в его глубинах? какие смыслы? Не слишком вдумчивое отношение к ним оборачивается многими несчастьями: поломанными судьбами, разбитыми жизнями, убийствами и самоубийствами...  А всё потому, что имярек вовремя не подумал, что значит: жениться? и никто ему это  не объяснил.
    
     Во-первых, мамы не объяснили. Наши мамы во всей нашей жизни - от первого толчка в утробе до последней совместной секунды - гораздо ближе к нам. Гораздо лучше, чем отцы, знают нас и понимают. Исключения здесь даже отрицанием подтверждают канон. Мамы не только понимают  - они нас чувствуют. Им больше дано - с них больше спросится. В стародавние времена разумные мамы - самобытные учителя жизни, не испорченные ханжеством,- готовили сыновей, примеряли к понятию  "муж", более или менее деликатно объясняли, какие новые смыслы скрыты в неведомых словах  "супруг", "супружество", открывая своему отроку самую деликатную сторону предстоящей семейной жизни. Обучение нередко включало и практические занятия, для коих матери приглашали молодых женщин из числа опрятной, не проституированной  прислуги, обученной подобным занятиям. Их, конечно, не афишировали, о них не судачили, как вообще обо всём приватном. Но и не бросали отроков, не умеющих плавать, в океан интимной жизни.  Правильное обучение физиологии отношений вовсе не затрагивало сферу духовного, не мешало молодым людям пылко влюбляться и сочинять мадригалы.  Эта толковая забота о недорослях сошла на нет с победой кумачового лицемерия. Свято место не бывает пусто, какие-то функции взяла на себя улица, откровенная до цинизма. Моё поколение середины двадцатого века это помнит.

   Я вырос в мужской семье: мама, папа, три сына, я младший. Что это значит? Всё непросто...  Гендерная тематика под запретом, а чего не знаешь, о том и не думаешь.  На всём эротическом устное и письменное табу. В семье были разные книги - но только не "про это". Мама так тщательно прятала своё исподнее, что женский лифчик я, тинейджер, увидел в каком-то кино, очень удивился и не сразу  сообразил, зачем эта штука.  Пестик и тычинка были терминами ботаники, никак не соотносясь с человеческой жизнью. Первые эротические рассказы я услышал от уличных пацанов, они вызвали у меня сложную смесь чувств:  любопытство, скепсис, ущербность, тихий ужас...  Девочки учились со мной в одном классе: другой - неизвестный, заманчивый и опасный - мир. Более опасный, нежели заманчивый. Девочка появилась рядом за партой, то ли во втором, то ли в третьем классе, а до того моя школа была абсолютно мужской, не мужчинами были только учительницы...  которые партизански скрывали, что они не мужчины. И никаких уроков, отдельных для мальчиков и девочек. Никаких! Моё поколение училось в агамных школах, где "секс", "сексуальный" и тому подобные слова считались неприличными до ужаса. Популярная и не без пошлости фраза: "у нас в СССР секса нет" - была реальностью для моего поколения.  О сексе и сексуальности мы узнавали из слов матерных... 

   Поколение моё - дворовое и пацанье. Девочек во дворе не помню. Куда их прятали родители, когда уходили на работу, не знаю, но девчоночьих игр в моем дворе не было. Двор был плотно заставлен сарайчиками, где жители держали дрова, а мы бегали и прыгали по крышам этих сарайчиков, как мартышки - самая пацанья забава. Мы ловко это проделывали, хотя до школы еще не доросли. Устроить ребёнка в детский сад - это...  что сегодня достать путёвку в Артек. Как родители обходились без детских садов, нынче трудно понять. Мы, сопляки, ничего такого понимать и не собирались, а просто бегали по двору, пока мама не позовёт, играли в казаки-разбойники на крышах сарайчиков, гоняли в футбол волейбольным мячом и невзначай били окна первого этажа. - Нормальные пацаньи игры середины пятидесятых. Никаких писклявок рядом - зачем они?! Смутно помню нарисованные на асфальте классы, но что это за квадратики?.. Спросите чего полегче.  Платья, передники и косички объявились только в школе - и то не сразу. Моё поколение тогда разделилось на пацанов-ходоков и прочих - мямлей.  Ходоки всячески заигрывали с девчонками: дразнили, дёргали за косички, набираясь дон-жуанских манер.  Мямли кучковались в сторонке, искоса поглядывали на девчонок и глотали слюнки зависти. Я был типичным мямлей - самым мямлевым мямлей. Стеснялся даже заговаривать на школьно-гендерные темы, например, почему девчонки хихикают над пацанами и показывают языки. Им, вишь ли, можно, а нам ни за что: училка увидит - получишь нагоняй, а ведь это не честно...

     Незнание женской природы и всего с ней связанного - моя подростковая норма. Абсолютно ничего не ведая об особенностях женской психологии, женской эмоциональности, я переходил из класса в класс: четвертый, пятый, шестой...  Эта терра инкогнита до известного времени меня совсем не манила: чего не знаешь, о том и не думаешь. Девочки из моего класса (других девочек не было) отвечали мне взаимностью, их небрежные взгляды пролетали сквозь меня, как лучи света сквозь стекло, и до известной поры меня это устраивало. Лучи не грели, но и не холодили. Не притягивали, но и не отталкивали. Я  был неинтересен им, а они мне. До известной поры...

     2.
     Известная пора началась неожиданно. Я с детства довольно ловко, хотя и немудрёно, расставлял слова в размер и рифму, полагая свои сочинительства стихами: Ты был поэтом-пролетарием, / Ты есть любимейший поэт, / И солнцем в стихопланетарии / Ты будешь много ярких лет. - Цитирую по памяти. Стихи о Маяковском поместила школьная стенгазета, и - классе в шестом - я прославился: самый сильный одноклассник по фамилии Куликов обратил на меня внимание и захотел со мной дружить, то есть каждое  школьное утро он стал говорить мне: "Привет!" Девочки-одноклассницы захотели  просить у меня то стиралку, то карандаш. Вдруг выяснилось, что девочке по фамилии Никитина  из школы домой со мной по дороге. Звали её Таня. Я не носил её портфель - не знал, наверное, как предложить, а просто мы разговаривали: Таня спрашивала, я отвечал...  желая, наверное, ей понравится. Если так, то впервые в своей жизни я хотел понравиться противоположному полу, ещё мало что в этой контрарности понимая. Сигналы из головного мозга к семенникам затеялись во мне поздновато. Однако затеялись.

     Я не знаю, что значит: с любимой дружить.
     Если это, - в молчании пальцы сплетя, -
     по июльским аллеям ночным не спешить,
     если это, случайно касаясь плеча
     твоего, находить упоение в том,
     если шёпоту неба с волненьем внимать,
     и, что будет не знать, и забыть о былом,
     и, боясь это таинство словом сломать,
     лишь молчать и мечтать, и свидание длить,
     о твоём благоденствии Бога молить...
     Если всё - это ты,
     остальное - пустяк.
     Я твой меч и твой щит,
     ты венец мой и стяг.
     Если это - дружить,
     посмотри же вокруг
     и увидишь, что я
     самый верный твой друг.
      
     Я зрел. Ещё побаивался откровенных мыслей и слов, но они уже будоражили меня. Еще не понимал, чего именно жду, а уже ждал чего-то этакого, например, нежных улыбок. Только девушка  умеет улыбаться, обволакивая лаской, отчего у парня кружится голова, появляется оторопь на лице и слабость в коленях.  Я начал ходить с пацанами во дворец культуры на танцы - увы! ничего не получилось.  Долго набирался смелости, высматривая девочку из многих, стоящих у противоположной стены...  а когда подходил и робко предлагал: "пойдем потанцуем", - часто получал твёрдый, как удар, взгляд в лоб и: "не а, не хочу". Катастрофа!  Пацаны говорили, что "цаца" всего лишь капризничает, напрашивается на ухаживания, - надо добиваться своего. Да уж слишком обидно было ощущать себя отвергнутым - и я отходил от противоположной стены. И подойти к другой девочке перед следующим танцем  было немыслимо. Напрашиваться на ласковый взгляд я не умел и не хотел: а вдруг и эта откажет? Почему они отказывают мне в танце? У меня приятная внешность и вообще... А ведь они еще не знают, что я не глуп и пишу стихи. А ещё... - Такой вот амурезной белибердой морочил себя, но недолго. Поступил в университет, на вечернее отделение философского факультета - вперемешку с работой начались занятия, друзья студенты, читальные залы "публички" - лучшей, по-моему, библиотеки в России,- ныне она зовется Российской национальной. Девицы отошли на задний план. Мне нравилось беседовать о Руссо и Канте, а что балаболки фрёкен в этом смыслят...  Так я смирился со своим поражением на сердечном фронте.

     В юности мы часто воспринимаем амурные отношения, как войну индивидов, в которой обязательно надо своим характером, своей личностью победить другой характер, другую личность. Амурные отношения - война особенная, в ней очень сильно желание поразить, ни в коем случае не сокрушая. Эпатировать, возбуждая этим не отвращение к себе, а противоположные отвращению симпатию и влечение. Пленить, освобождая и возвышая. Искусники, кому такое удаётся, становятся сердцеедами или селадонами, а побежденный ими "слабый пол" охотно сам идёт в плен и нередко бывает счастлив, да не о нём речь.  Обратные искусникам неумехи - это про меня. Всё моё взросление, отделённое от "слабого пола", не дало мне ни одного шанса для сердечных успехов. Живи я, скажем, в "серебряном веке" - сонетами и мадригалами добрал бы недоданное природой. Увы, мне выпала середина двадцатого, безразличная к Эвтерпе и Эрато.  Воинственные Клио и Каллиопа славили мир. Не ожидал я побед в амурной войне, не надеялся на победы, а свою физиологию держал в узде и...  осознал это, как говорится, пост фактум.

     В родном мне Ленинграде с пятимиллионным населением я не нашел благоверной, которая прилепилась бы ко мне и составила бы моё счастье. Юные ленинградки, как мне казалось, были испорчены комфортом огромного города, приучающим к упрямству и капризам.  Тех, кто мне не нравился внешне, я отвергал сразу. Не то чтобы я был слишком разборчив, но идеал женской красоты во мне жил и зачёркивал всех неподходящих. А все подходящие, увы, зачеркивали меня. Я не слышал от них ласковых слов, от которых кружится голова. Слова они говорили мне, в лучшем случае, равнодушные, а чаще - холодные. С  такими цацами хотелось поскорее расстаться. (Во время моей юности слово "цаца" было весьма популярно.) Например, я звонил по телефону какой-нибудь этакой и вежливым тоном сообщал: "Хочу поздравить тебя с днём рождения." - "Поздравляй," - отвечала она деревянно, как будто зевая, и я мысленно зачёркивал этакую: ну разве не цаца?! 


     3.
     Невеста нашлась внезапно - "в маленьком асфальтовом южном городке", как поётся в бардовской песне. Мне дали туда курсовку - поправить мою молодую, но уже подпорченную печень, я прибыл "с милого севера в сторону южную", где послушно пил соленую минеральную воду, вспоминал строки стихов Лермонтова, обложенный блестяще чёрной лечебной грязью... да вдруг и познакомился там с девушкой, на три года младше меня, - симпатичной, без мании величия и кичливости. Вот бы где мне жизненно пригодился мамин совет - не обязательно от мамы, пусть бы от любого другого человека, умеющего нежно повлиять на мои чувства и разум. Не нашлось такого человека, увы. Южанка одаряла меня  тёплыми, ласковыми взглядами...  по которым душа моя шибко скучала. Потом я вернулся в родной мой город, и расстояние несколько лет испытывало мои чувства, я посылал девушке лирические письма, приезжал к ней, познакомился с ее родителями, гостеприимными, хлебосольными. Она приезжала ко мне...  а затем...  Затем я осторожно... даже пугливо обнял её и предложил взять мою фамилию. Объясняться красиво не был обучен - как сумел, так и предложил.  Она ничего не ответила - только охнула и воткнулась в меня лицом, что означало: "Да! Да-да-да!!!" 

     Не говори мне слов о чувстве вещем,
     И благодарно поклонись судьбе,
     и не забудь ту - лучшую из женщин,
     которая доверилась тебе,
     и вспоминай её святой, и кануть
     святому лику в Лету не позволь.

     Пусть звоны благовеста ладит память,
     колоколов из бронзы перезвон,
     пусть колоколом гулко сердце бьется
     и к сердцу рвётся, и в твоей судьбе
     её святое имя отзовётся,
     и музыка колоколов вернётся
     к тебе...

     Той же осенью она приехала в Ленинград с вещами и большим чемоданом, плотно заполненным алыми помидорами: подарок свекрови от тёщи. Мы расписались в районном загсе, а неделей раньше, в один из теплых ещё сентябрьских вечеров, мои родители уехали на дачу, а мы, стало быть, остались на ночь одни... Не знаю, как мне относиться к той ночи. Что-то странное... Я не сплоховал, но и радости никакой не случилось. Никакого эмоционального фейерверка, а просто в моём активном словаре появилось доселе неведомое слово "жена". И ей, скорей всего, моё проникновение не доставило никакой радости - скорее боль, как это бывает в первый раз. Впрочем, что мужчины могут знать о женских чувствах и ощущениях... Молодым, крепким сном я спал в обнимку с женщиной, а с утра, как мне сегодня помнится, прежние действа продолжились, прежние слова. И все те слова, те действа кажутся мне сегодня такими внешними, почти ничтожными... Мои стихи спорят со мной, и я не знаю, кто прав.

     Своей жене сонеты посвящаю,
     она тихонько сторонится их.
     Ей легче принести мне чашку чаю,
     губами чуть коснуться губ моих,
стать в летний зной ручьём прохладным, чистым,
а в лютый холод яблоней цвести
и ежедневно счастие нести
в мой дом, мой стих, во мне растущим числам...
     Сонетами жену свою смущая,
     ей посвящаю ямбы и пою.
     Жена стихов не пишет. Посвящает
     она мне прозу - просто жизнь свою.
     1971 г.

     До сих пор не знаю, что такое: любовь. Много прочёл о любви - я вообще люблю читать, читальный зал библиотеки мне комфортен с шести лет, - сперва я научился читать и стал читать вслух афиши на уличных стенах. Читал так громко, что мой старший брат, которому было поручено моё воспитание, счёл за лучшее приводить меня в читальный зал районной библиотеки и брать для меня книги, которые я читал...  громким шёпотом, мешая другим в зале. Брат извинялся и цыкал на меня - но это зря: читать иначе я ещё не умел. Моя первая книжка, которую я прочёл от корки до корки - сказка Вильгельма Гауфа "Маленький Мук". До сих пор воспринимаю её не как сказку, а как пеан доброте и заботе. В том же читальном зале, наверное, и прочёл слово "любовь". Что это? Я знал, что мама меня любит, хотя почти никогда не произносит это слово, а звучит оно в её нежности, её сердечной заботе и надёжно защищает меня от напастей. Я знал, что мой папа и братья меня любят - иначе, чем мама, строже, по-мужски, осуждая мои ребячьи грехи, которые, конечно, случались, и радуясь моим детским достижениям, невозможным без их горячих родственных чувств, иначе говоря, без их сердечной привязанности... а  что это, если не любовь?  Множество книжных толков о предмете, множество разъяснений, по-моему, только запутывают тему. Даже если не лезть в древний мир, к Сократу и Аристотелю, бог с ними, но как старался тот же Стендаль в своём девятнадцатом веке препарировать это хрупкое чувство! В результате заработал только читательское отторжение. Нечего и стараться...  Скажу просто: мне хотелось жить с ней, моей молодой женой, жить ради неё, радовать её, сколь могу, как можно дольше, и чтобы она радовала меня, заботилась обо мне. Лучше сказать не умею...  да и то: "мысль изреченная есть ложь". Я выбрал для себя формулу любви, она заключалась в двух словах: сердечная привязанность, - этой формулой я поверял своё чувство. И меня не заботило, чем и что поверяет моя молодая жена.

     Свадьбы никакой у нас не было, а свадебное путешествие было. Я провёз жену... (имя её не имеет значения, она - жена, я - муж, этого для исповеди  достаточно) ...провёз по маршруту Ленинград - Вильнюс - Рига - Таллин - Ленинград. Днём гуляешь, ночью в поезде - очень удобно. С отроческих лет обожаю культурную, уютную, удивительную Прибалтику  - мама снимала дачу в Друскининкае, позже я с удовольствием переводил на русский литовскую и эстонскую поэзию. Короче, люблю и точка! Мне хотелось, чтобы и жена полюбила узкие улочки Риги, старый Таллин, башню замка Гедимина на высоком холме. Она никогда не была в Прибалтике, я был уверен, что делаю ей красивый подарок, поэтому был счастлив. Но жена не разделила моего счастья. Ходила по Вильнюсу с потухшими глазами, молчала. Посреди дня неожиданно расплакалась. Почему? Я ничего не добился расспросами. Она присела на скамейку, осушила глаза, и мы погуляли дальше. Тема внезапных слёз осталась для меня тайной.  Ладно, подумал я тогда, мало ли что... Успокоится - забудет. Женщина полна тайн, которые мужчине недоступны. И кое-как в тихой меланхолии мы завершили наше свадебное путешествие.


     4.
     Начались обыкновенные житейские будни. Жена, как мы договорились, устроилась на работу лаборанткой в медицинском НИИ, а после работы училась в выпускном классе вечерней школы. У неё был диплом кулинарного техникума, а договорились мы, что она будет поступать в медицинский вуз. Кулинарный диплом в приёмной комиссии мединститута смотрелся бы странно, а школьный аттестат усмешки не вызовет - так я придумал, а жена согласилась. Сам-то я с утра спешил на работу через весь город, а после работы - опять через весь город -  в университет. Жили мы в съемной десятиметровой комнатухе, где помещался  "стол", устроенный на трёх чемоданах под белой скатертью, и стандартная раскладушка, известная с девятнадцатого века под американским именем: murphy bed: алюминиевые трубки и кусок брезента, натянутый на пружинах. Не помню, какой матрац лежал на брезенте, но точно не покупной - на покупной денег не было. Мне помнится, это был сенник, только...  где в Ленинграде мы раздобыли столько сена? - категорически не помню - более полувека прошло.  Зато отлично помню, что нам не было тесно на том сеннике. И не было голодно возле трёх чемоданов под белой скатеркой. Чтобы жене жилось хотя бы чуть-чуть уютней, я купил ей настенное зеркало в простой деревянной раме - наше первое семейное обретение. Это зеркало до сих пор цело, а висит без надобности. Семья вдребезги разбита, а зеркало цело...

     Жена получила школьный аттестат, а в институт - не хватило ни баллов, ни желания. Из лаборанток ушла, выучилась на машинистку и ловко молотила по клавишам, освоив слепой метод. Я не спорил: машинисткой, так машинисткой - лишь бы ей нравилось. Меня беспокоило другое: жена не спешила духовно прилепиться ко мне, образовать со мной, образно говоря, "одну плоть". Не хотела? А может быть, не могла. Мы редко выходили куда-то вместе, моё вечернее отделение не позволяло. А по выходным не позволяли читальные залы публички, где я проводил свой "досуг", забывая о нормальном режиме.  Результат первых лет семейной жизни был печален,  мы одновременно  "заработали" два кровотечения: я - желудочное и язву, жена - кровотечение после плохо сделанного аборта...  Тот аборт был, возможно, предупреждением мне - сигналом, что моя семейная жизнь началась неправильно, что я, наверное, должен уделять больше внимание своей жене, приучать её к городской жизни...  Не знаю.  Мои родители никак не вмешивались в нашу жизнь, внешне  вполне благополучную, с обнимашками и поцелуйками... Задним умом я понимаю, что не заметил, пропустил некие глубинные признаки. Задним умом мы все крепки. Любимая улыбалась мне, во всём соглашалась со мной. И помалкивала.  Она не хотела ребёнка, а я не хотел с ней спорить. У меня не было доводов против её отказа от родов: где и как мы сможем растить малыша? Я тогда был уверен, что аборт - сугубо медицинская тема...  Не забуду, как мы, два кровоточащих субъекта, скрючившись и обнявшись, добирались с Васильевского острова, где  снимали комнатуху, в центр Ленинграда, где жили мои родители. Спасибо им: было, куда добраться в несчастный день. "Если бы молодость знала, если бы старость могла"... 

     Мои родители - папа родом из Гомеля, мама из Новозыбкова -  по-разному приняли милую, тихую провинциалку. Папа, бесконечно добрый, покладистый и простодушный человек, сразу полюбил мою жену - она  покорила его теми же качествами, что и меня: милым простодушием и вниманием. Отец, школьный учитель химии, готовил её к вступительному экзамену, с удовольствием с ней беседовал. Когда они общались, на лицах обоих лучилась приветливая улыбка. Моя мама встретила невестку...  делово. Спокойно. Ни о чём меня не расспрашивала и жене не докучала. Радости тоже не выказывала. Я молча согласился с таким отношением, хотя, правду сказать, согласие моё горчило досадой, да что поделаешь... Не кто-то, а именно мама ходила в паспортный стол и прописала нового съемщика в центре Ленинграда, в комнате, которую она много лет добывала обменами. Сегодня трудно понять, каково это: жить впятером  в 11-метровой комнате, то есть в 10-метровой, ведь один метр отнимала печка. Сегодня это мало кто способен понять. От исполкома невозможно было чего-то добиться, и мама героически - на толкучках, долгой народной дипломатией, увеличивала наши жилые метры. Но одно дело - стараться для семьи, а другое - делиться с чужим для неё человеком. По городу летал густой рой разговоров про жохов, обманом получавших ленинградскую прописку, а затем отнимавших кусок жилья у простака. Жестокая драма! Мама не могла не думать о такой перспективе - она хранитель семьи. Пошла и прописала мою жену. И это не единственный мамин житейский подвиг, я расскажу об этом - всему своё время. 

     С желудочным кровотечением я, понятное дело, умчался на "Скорой" в одну больницу, затем меня увезли в другую. Все эти несколько месяцев жена и мои родители, что называется, притирались. Занятие непростое, если учесть, что обычаи и привычки ленинградской учительской семьи столкнулись с укладом частного провинциального дома, во многом крестьянского. Спустя несколько лет, когда тёща приедет в Ленинград погостить и станет делать свекрови замечания, грянет  классический бытовой скандал. Не стану рассказывать мелочные подробности этого  столкновения укладов, далёких один от другого. Было бы странно, если бы скандал не случился. А тогда, когда я лежал в больницах, моя молодушка - надо отдать ей должное - терпеливо привыкала к чужим  привычкам, например, возвращать все чашки-ложки на своё постоянное место в серванте; например, следовать строгим правилам коммунальных кухонь и туалетов. Жена мучительно привыкала к особенностям сугубо городской жизни на асфальте, с трудом забывая счастье отдельного дома посреди цветущих вишен и во всех ситуациях сохраняя приветливую улыбку. Что в это время творилось в её душе, знает только она. Как я мог из больницы поддержать её? Она не жаловалась, а я... сбрасывал ей бутерброды с красной икрой, когда она приходила под больничное окно. (Диетическими бутербродами эскулапы задабривали наши язвенные желудки.)  Понимал, конечно, городскую истину: молодые должны жить отдельно, - понимать которую гораздо проще, чем осуществить.


     5.
     В семье, где я вырос, мама лучше всех справлялась с житейскими трудностями. Мы, три её сына, женились, как по команде, в двадцать три года. Женились один раз - на всю жизнь: таков был негласный фамильный императив с вековой историей. Очень далеко в прошлое заглянуть не могу, но оба моих дедушки женились на моих бабушках единожды и на всю жизнь. То же и папа с мамой. То же и два моих брата. То же и я. И почему-то уверен: у нашего фамильного императива долгое прошлое, ведь семья - это судьба, а судьбы более одной не бывает. Бывают сломанные судьбы - только это не про нашу фамилию.  ...Команд мне или братьям, конечно, никаких не следовало, сама жизнь естественно подгадывала все три женитьбы, и мама активно, ненавязчиво включалась в обустройство всех трёх молодых семей. Мой случай был самый трудный, ведь я привёз жену из другого города, из очень простой фамилии. Чем мама могла помочь? Она списалась с моей родной тётушкой, что жила на Урале, и та подарила мне деньги - часть стоимости кооперативной квартиры. Другую, значительную, часть подарили родители жены. Тогда мама пошла к городскому чиновнику, ведавшему кооперативным жильём и... не знаю, что она говорила - объясняла, доказывала, - но чиновник затребовал в свой кабинет меня. Посмотрел на меня, хмыкнул и завизировал мамино заявление на квартиру. Считается, что чиновник увидел мою худющую, малокровную физию, и у него не осталось аргументов против. А я не устану говорить: мама, милая, моё сыновье тебе спасибо! и благодарные слёзы. В авитаминозном Ленинграде мало ли малокровных физий...  Надо было в кабинете чиновника найти самые точные, самые бесспорные, самые человеческие слова. Ну чем не подвиг?!

     Восьмое марта - день благодарения.
     Благодарю тебя, морщинами увенчанную,
     За каждый день любви высокой
     Без высоких слов.

     Восьмое марта - день благоговения.
     Благоговею пред тобою, вечною,
     В твоих сынах с их жаждой дел весёлых
     И спокойных снов.

     Восьмое марта - день любви и солнца,
     И любовь, переполняя сердце, рвётся,
     Словно в лаве магма.
     Ave, мама! 

     Начало нашей с женой семейной жизни получилось драматическое. Только мы въехали в свою первую квартиру, как я потерял папу. Добрейшего из отцов: не помню, чтобы он когда-либо повышал на меня голос. А учинить что-либо, неприятное папе, было немыслимо. Не помню, чтобы он врал. Не помню и не считаю честность великой заслугой: она нормальна, естественна, если живешь без двойного дня. В семье, где я вырос, все так жили. В семье школьного учителя, великого труженика:  чтобы прокормить четыре рта и себя, он с утра шёл в одну школу, затем в другую, вечернюю, затем полночи проверял школьные тетради...  Не помню, чтобы он как-то специально нас воспитывал. А воспитывал нас его пример. Видишь, как полоска света от настольной лампы разрезает ночь, видишь папу, согбенного над школьными тетрадями, слышишь шорох этих тетрадей, тихие учительские междометия - то одобрительные, то недовольные, - вот это и воспитывает: понимаешь, что именно так жить - правильно! так и надо: отдавать себя своей работе, любить свою работу - честно, без ячества.  Мой незабвенный папа...  переживший множество драм и трагедий, три войны, сталинщину... Его солдатский ремень доныне со мной.   Отец  не любил рассказывать о себе, а мы, его сыновья, не очень-то старались узнать, жили и жили. Теперь отчаянно хочется расспросить. Увы...

     Позабыв,
     я позову: отец...
     Ни одно не вздрогнет
     из сердец,
     от любви
     сильнее не забьется,
     и никто
     на зов не обернётся,
     и не спросит:
     -что с тобой, сынок?..
     Вспомнил.
     И позвать его не смог... 

     Почти одновременно с трагедией потери отца случилась и радость: у меня родился сын. Спустя полвека я вспоминаю это событие с чувством, которое сам не понимаю. Разумеется, радость. Разумеется, забота. Но ведь не я кормил его. Не я пеленал. Не я относил ко всяким грудным врачам. Помню шикарную гэдээровскую коляску, которую я спускал в лифте с двенадцатого этажа нового высотного дома, куда  мы въехали. Наша первая семейная квартира на краю города, начало отдельной семейной жизни...  Я коренной ленинградец, родился по соседству с Исаакиевским собором, и гулять меня водили в Александровский сад. Обожаю старый Петербург и не люблю блочно-панельный город - сейчас, в старости, особенно не люблю, а тогда некогда было досадовать на безликую архитектуру - работа, учёба... По вечерам доводил до ума квартирные недоделки, накупив специальных книжек "сделай сам", клеил, красил, закручивал... Электрику, сантехнику, крепежные работы обеспечивал без помощи работяг. Отдохнуть бы... да только сын ближе к полуночи, даром что грудничок,  принимался зычно орать, а молодой маме с утра идти на работу - стало быть, я брал пеленашку на руки и, наверное, полночи или около того ходил с малышом по квартире - укачивал, пока младенец не сдавался - не затихал... Нормальный сумбур в молодой семье: общие хлопоты сближают. 

     С днём рождения, сын!
     Здравствуй!
     Как тебе, крошка
     эти первые дни твоего бытия?
     Солнце светит в окошко,
     глазки режет немножко?
     Непривычна еще колыбелька твоя?
     Жизнь - услада, блаженство...
     А вдруг - свистопляска...
     Жизнь в любую минуту готовит беду.
     Хочешь знать, где надёжная холя и ласка?
     Я к тебе твою маму тогда подведу,
     мою милую жёнушку, истое чудо,
     ей, сынуля, мы оба обязаны за
     в нас участие доброе каждой минуты
     и любовью наполненные глаза.
     ...Ты проснулся
     и треплешь слюнявчик ладошкой.
     Магистралью иди, а не узкою стёжкой,
     Тайны жизни пытливым умом теребя.
     Всё на свете еще впереди у тебя.


     6.
     Жизнь бежала галопом. Вскоре после рождения сына мне вручили диплом о высшем образовании. Шесть лет я шел к своему диплому - тяжело и упорно. К восьми утра на работу через весь город. После работы к шести вечера на учебу опять через весь город. После четырех часов в универе - домой, сначала к жене, а с обретением сына к жене и сынишке. Свободными от лекций были среда, суббота и воскресенье - эти дни заполнял читальный зал публичной библиотеки. Вспоминаю свою студенческую бытность...  и в ней почти нет жены. Работа, учёба, снова работа, опять учёба.  Изредка - когда было на кого оставить малыша, -  "культпоход" в кино. Совсем редко - театр или концертный зал. Больше не вспоминается ничего. Какие-то крохи времени, нередко ночные часы,  оставались для литературной работы - меня начали публиковать журналы: "Литературная учёба", "Нева", "Аврора"...  Свои бдения над рукописями помню.  Жену - нет. Разве что: тихонько стоит в дверях моя молодушка и боится меня потревожить. 

     Есть правильное, хотя и подзабытое, русское слово глушинА - надеюсь, знаете, что оно значит. Теперь, в старости, задаю себе тяжкий вопрос: в той заброшенности нет ли моей вины? Не тогда ли начали потрескивать швы моей семейной жизни? Жене хотелось внимания...  как можно больше внимания, а я дарил только крохи. Так значит я плохой муж? Тяжкий вопрос разрывает меня пополам: одна половина оправдывает меня, ведь я не баклуши бил...  Другая половина осуждает: семейной жизни не было дела до моих бдений - жена ждала внимания, должно быть, она  страдала, ревновала меня к моему недосугу. Её досады накапливались...  Однако: стоп! Разве семейная жизнь не цепь компромиссов? Каждый в семье занят своим делом, без которого не купишь хлеб, не приготовишь еду. Сын растёт, начал ходить. Будни. Некогда задумываться, почему споткнулся? Встал, отряхнулся, пошел дальше. О внешних атрибутах внимания я никогда не забывал: в каждый день рождения дарил жене цветы и подарок, в поисках лучшего подарка с удовольствием тратил время. В каждое восьмое марта тоже цветы. Поздними вечерами встречал возле метро, когда жена задерживалась на работе - мало ли что...  Это быт, не о чем говорить. У каждого из нас есть личная цель, а  "другая половинка" помогает достижению цели, вдохновляет, обеспечивает тылы - разве не так? Что, если не так? Спор с самим собой...

     Если женщина любит мужчину,
     он всегда её главный герой:
     обхожденье по высшему чину,
     за него она всюду горой.

     И пороки в любимом не сердят,
     и уступит любые права.
     Если женщина думает сердцем,
     что ей разум?! - ведь сердцем права.

     Если женщиной движет любовь,
     для неё все оправданы риски:
     по этапу идут декабристки,
     и с любовью срифмуется кровь.

     Лишь о нём её слёзы-тревоги.
     Угождать её счастье и спас.
     Так уж создали женщину боги.
     Жаль, что это, увы, не про нас...

     Кто из нас, женатых людей, не сетовал: быт заедает...  Но если бы только быт. Я пишу свою субъективную истину, поэтому не вправе скрывать: вопросы, перешедшие в сомнения, затем в недовольство, стали расти и в сфере самой  сокровенной, интимной. Как об этом сказать, не знаю, но и совсем не сказать нельзя, поэтому - как смогу, и заранее прошу простить сучковатость моего сказа. Наверное...  Точно ничего не знаю, поэтому наверное...  во время близости я не был опытен и искусен. О "Камасутре", запрещенной моим государством, даже не слышал. Ни о чём таком, конечно, не думал, а только: как бы своей активностью не сделать жене больно. Она молчала подо мной беззвучным брёвнышком, а после повторяла одно и то же незнакомое мне прилагательное: фригидна. "Я знаю, что я фригидна". - Повторяла так часто, что мне надоела сама эта тема, казавшаяся  чепухой - в самом деле! ведь не апории Зенона, не категорический императив Канта, какая-то чепуховая фригидность, от которой не умирают, даже не заболевают, даже не аппендицит.  Неприятно, конечно, но жить можно - и очень даже...  Ханжество. Ханжество и невежество. Всё, что эротично, интимно - "недостойно советского человека". Поэтому запретно. Настолько запретно, что часто даже подсудно. Молчок!

 
     7.
     Царил  "брежнезоид" - оголтелая эпоха  "развитого (кем и как развитого?)  социализма", когда властная ложь насаждалась, размножалась, как синоним духовности. Государственное фарисейство как догмат, форма лжи. Эротика объявлена   порнографией. Гражданам репродуктивного возраста полагалось печатями в паспортах скреплять своё семейное состояние. Государственная печать как приговор. А дальше...   дальше, что получится. Кому-то друзья или родственники подскажут, либо что-нибудь букинистическое найдется. Антагонизм между догматом и жизнью я ощущал особенно остро, ведь на философском факультете нам читали спецкурс по трудам Зигмунда Фрейда. Представьте! В университетской аудитории мы обсуждали "эдипов комплекс", а выходили на улицу, и - "психоанализ - лженаука", "интимная  жизнь вторична", "пятилетка в четыре года", "вперед к победе коммунизма"...
Поколение за поколением советских людей жили бесполыми лозунгами, бравурными шествиями и тусклыми привычками наугад. Асексуальность стала второй натурой. Меня как-то спасали лекции и библиотека: в старых книгах по философии и психологии мне попадались страницы и даже главы  "про это". Я запоминал. Но когда я однажды попробовал поделиться с женой куцыми знаниями... в меня упёрлись расширенные зрачки страха и неприязни, словно я рассказывал про классового врага. Мне стало стыдно, и я осёкся. Больше попыток  не делал: пусть будет как есть.

     Мужскую природу, однако, не спрячешь в сундук, она ищет объект для комплиментов и любезностей, она хочет эротических игр. Моя тихая и услужливая подруга жизни всё менее отвечала этому желанию. Жена словно не замечала в себе женщину. Она, миловидная и стройная, не скрывала, что критически относится к своей внешности и не сходит с ума по духам и помадам. Самые лучшие духи  - египетские - ей подарил я. Небольшого флакона жене хватило на много лет. Она не любила платья и юбки - предпочитала штаны (брюки? техасы? джинсы? не знаю, как правильно), убеждая меня, будто так удобнее. Я согласился...  понимая, что спорить она не станет, но внутренне будет комплексовать. Может быть, я зря соглашался? Может быть, мне надо было её убеждать? Сомневаюсь...  Передо мной пример её мамы, моей тёщи: она не любила, когда ей дарили цветы - не знала, как реагировать, стеснялась цветов, натужно улыбалась и...  не любила подаренный букет ещё больше.

     Жена воспринимала мои ей хвалы, как тёща букеты. У нас родился сын и в смысле половой жизни, если не заморачиваться фригидностью жены, у нас всё было в порядке, но в романтическом смысле...  считаю глупостью запрещать себе невинную эротику. Никогда не отказывался от  любезностей со знакомыми и приятными мне женщинами -  абсолютно без желания плотской связи. Немало моих знакомых мужчин гордятся своими "донжуанскими списками", понимая их слишком прямолинейно, а по-моему, донжуанство - это болезнь. Апогей сердечных отношений мужчины и женщины вовсе не коитус.  Соитие - животная стадия, необходимая для рождения ребенка и апостериори обставленная восклицательными знаками, но для сферы человеческих чувств менее ценная, как всё животное менее ценно, чем собственно человеческое, богатое духовностью. Апогей сердечных отношений - тот потрясающий миг признания, миг высшей искренности, когда звучит: "Я тебя никому не отдам, я дышать без тебя перестану". Как-то так. Подобное, по-моему, должно случаться единожды, как случилось и в моей жизни под гирляндой абрикосов на изумрудной кроне.  Глупо путать сильное чувство с лёгким флиртом, кокетством, любезничанием, что тоже присуще человеку. Разве не так?  Независимо от возраста я с удовольствием радую приятных мне женщин любезностями, дарю стихи. Вот один из образчиков. Давно это было, имя адресата помню только потому, что его сохранили ямбы.       

     Апрель. Шестнадцатое. Вечер
     стихов Марии Петровых.
     Закат раскрыл бордовый веер
     над нотной гаммой мостовых.

     На небе вспыхивал картинно
     послушный слову звёздный час,
     когда в сияньи ламп и глаз
     барочной и лепной гостиной
     я встретил Вас...

     И всё. Былое ветер сдунул,
     посланец ветреной Невы.

     Пусть это я на миг придумал,
     пусть это были и не Вы...
     но к "божеству" открылась дверца,
     и незабвенная рука
     изображала, словно в сердце,
     "заветный вензель" эР и Ка.

     Я не скрывал от жены свои стихи. Творчество - субстанция идеальная, а отождествлять идеальное с материальным глупо - это ещё Саша Чёрный высмеивал. Не скрою, моё творчество было безразлично жене, она ни одной моей строфы повторить не могла и не хотела. Да и вообще: моя привязанность к жене находила всё меньше сердечного ответа и тихо гасла. Я по-прежнему поздними вечерами встречал её у метро, а в  день её рождения мог обойти дюжину магазинов в поисках пухового платка "Паутинка", зная, что моя южанка осенними промозглыми вечерами мёрзнет. ...Южанка принимала мои подарки без радости. С дежурной улыбкой - в лучшем случае, а в мой день рождения дарила мне деньги, сообщив, что подарок для меня "найти очень трудно", хотя я был бы счастлив любому проявлению искреннего внимания. Что ж, с такой же дежурной улыбкой принимал банкноты, не желая обид и размолвок. Проглотил досаду и в замечательный для меня день получения университетского диплома, когда жена привычно не разделила моего счастья. На её глазах я штурмовал этот "Олимп": шесть лет сплошной учёбы в другом конце города, двенадцать семестров экзаменов и беспрерывного чтения научной литературы. Половина группы не выдержала требований - отсеялась. А я выдержал, я взобрался в эту тяжкую гору! Неужели это не наша общая победа? Жена, раздели со мной мою радость! Нет, никакой сорадости не случилось  - только вежливая учтивость.  Сама она, надо сказать, стала отменной машинисткой в своём машбюро, с пулеметной скоростью молотила по клавишам. Иногда помогала мне что-то напечатать. Настучит  мои стихи или очерк, принесёт - и молчок. Будто стесняется или даже побаивается выказать своё мнение. ...Казалось бы, предел прочности на исходе? Ан нет, во-первых, какая ни есть общая постель удерживает тепло, а во-вторых, совместные будни: в магазин сходить, с ребенком погулять, пришить пуговицу, починить кран... Всё это скрепляет отдельности. В моей истории было именно так.


     8.
     Громкие размолвки начались, когда сын дорос до старшего дошкольного возраста. В своей семейной жизни мы повторяем опыт наших родителей, а в семье, где я вырос, родители и каждый из трёх сыновей работали по дому: чинили, налаживали, улучшали...  Я, шестилетний, должен был подметать пол и покупать простые продукты: хлеб, макароны, яичный порошок...  Кто сегодня знает про яичный порошок? А про серые макароны диаметром с круглый карандаш? Они хрустели на зубах так смачно, что мама не успевала их сварить. Чем не чипсы?! (о которых мы тогда слыхом не слыхивали). Хрустя макарониной, я брал веник, мне по шею, и старательно обметал каждую ножку кроватей, шкафа, столов, стульев...  Мебельных ножек в маленькой комнате на пять человек скапливалось так много, что я казался себе вещим Олегом, сражающим "неразумных хазар". Конечно, я всегда побеждал - поверженный мусор покорно лежал возле печки серой кучкой. К слову, много ли нынче в Ленинграде/Петербурге жителей, выросших в одной комнате с печкой? без газа и парового отопления... Жена тоже выросла без удобств, поэтому мне  были очень странны её протесты на моё предложение сынишке подмести пол. Она, как раненая птица, бросалась ко мне с протестом: "Не надо! Я сама! сама подмету!", - хотя вместо веника у стены стоял пылесос "Вихрь" - чем не пацанья забава?, только кнопку нажми. Было непонятно...

     Легко догадаться: сынишка к маме тянулся,  а со мной был настороже, хотя я, конечно, никогда не позволял себе никакого рукоприкладства - так сам был воспитан, и это никакое не достижение, а обыкновение в интеллигентной семье, где тем не менее детей с малолетства приучают к полезному труду. Надо сказать, в среде, где выросла моя жена, кулаки и пощечины суть житейская обыденность, а послать сынишку-первоклассника с бидоном за молоком - почти деспотизм. И ведь ничего не объяснишь! Парадокс. В результате жена стала для  сынишки символом доброты, а я, как мне кажется, воплощением жестокости. Должен признать: резким словом - да - наказывал. Например: у меня на балконе вялится рыба, ребёнок умыкнул пару рыбёх, а затем на голубом глазу отрицал свой детский грех: "папа, я не брал"...  Как быть? Сделать вид, что ничего не случилось? Удачный опыт кражи  станет манить ребенка, повторится снова и снова. Но и резкая реакция на проступок не верна: я был излишне ригористичен в общении с малолетним сыном, не умел совместить строгость и доброту. После моих сентенций проходило время, я забывал случившееся. Мы продолжали играть в настольные игры, ходить в походы, исправлять его "двойки" и "тройки"... А мой сынишка, как выяснилось через много лет, мою строгость запомнил. Совместные затеи забыл (или словно забыл - я не расспрашивал), а строгость запомнил...  Отрицательная память намного живучей  памяти положительной - сегодня я это знаю - увы, только сегодня. Знать бы тогда...

     Семейная педагогика - странная наука. Она говорит умные, правильные слова. И нередко противоречит сама себе. Педагоги в своих монографиях проповедуют одни идеи, а практикуют зачастую совсем другие. Яркий пример: суперпопулярный педагог Бенджамин Спок - он написал много правильных, либеральных слов и...  аки деспот скандалил со своими взрослыми сыновьями. Читатели возносили его на пьедестал и...  они же гневно крушили его книги, угодив в конфликт между теорией и практикой. Семейная педагогика - странная наука... Как тут не вспомнить сетование мудреца: "теория суха, а древо жизни вечно зеленеет." Наше с женой древо семейной жизни, как в каждой семье, зеленело по-своему. Всё больше и больше на нём появлялось сухих ветвей. Сын рос в семье, где мама с папой не были заединщики. Всё чаще мама настаивала: стрижено!, - там, где папа утверждал: брито! Я требовал культуры и честности в отношениях, убеждал, что надо жить по максиме Спинозы: "свобода есть осознанная необходимость". Жена даже не пыталась вникнуть в этот принцип, для нее дорог и мил был простор собственной воли. Культура бытия для жены - книжное понятие, далёкое от её бытия. Там, где культура не противоречит собственной воле, - пусть будет. А где противоречит... там культура превращается в зудящую муху, значит прихлопнуть её! прихлопнуть и позабыть! Один пример, самый житейский: жена, попользовавшись каким-то предметом, бросает его, где попало, и тут же забывает, где бросила...  а потом ищет его, чертыхаясь, или мы оба чертыхаемся - не можем найти. Моё простое предложение возвращать предмет на исконное место - почти диктат. Когда таких разладов немного, не о чем говорить. А если их пруд пруди? Если они на каждом шагу?

     Всякое количество, в том числе и количество семейных разладов, накапливается и переходит в другое качество. Не надо быть философом, чтобы понять, как и во что переходят мелкие трения... Жена, слава богу, не скандалистка - не выношу скандалов, теряюсь, не знаю, как мне быть. Сам скандалить никогда не умел. В семье, где я вырос, могли быть несогласия, минутные споры - и всё! Вербальных уродств не было и в помине: спорщики расходились, успокаивались, а в состоянии покоя находился компромисс. Но так можно лишь тогда, когда у спорщиков единые принципы, и чьё-то  "брито" не вонзается в "стрижено", будто безжалостный нож. Отношения рушатся сначала медленно, исподволь, понемногу осыпаются, как песок на склоне холма - со временем всё сильней и быстрей, и наконец так сильно, так быстро, что невозможно остановить. Вначале наших ненастий жена ещё дорожила семейными глаголами: беречь, волноваться...  Как-то летом в очередной раз внезапно закровил мой желудок - напасть коварная: боли никакой нет, только тихо и невидимо вытекает пара стаканов крови...  Я, однако, успел дать жене телеграмму и слёг с мерзкими симптомами. Жена моментально прилетела на помощь.

     Я очень ценил эти - всё более редкие - признаки приязни. Через несколько лет их вовсе не стало. Через несколько лет...  Когда именно, не помню. Я не собирался рассказывать никаких исповедей, всё неприятное старался забыть. Со мной было (и есть) моё творчество, со мной какой никакой семейный дом, совместно созданный, согретый домашним...  прошлым теплом.  "Когда же и след от гвоздя исчез под кистью старого маляра, мне было довольно того, что след гвоздя был виден вчера." /Новелла Матвеева/.  Однажды зачем-то открыв то ли комод, то ли шифоньер, точно не помню, я нашел незнакомую мне общую тетрадь, исписанную чёрными строчками "шарика", и стал читать...  Моя профессия - писать и читать, полки моего кабинета забиты черновиками, а взгляд, наткнувшись на рукописные строки, бросается, как гончая на дичь. Обожаю читать. Но в тот раз строки были какие-то чужие. И только побежав по ним взглядом я узнал почерк. Он удивил: я видел жену, хлопочущую по дому, обихаживающую ребенка...  но я не помнил её, что-то пишущую в толстой тетради. Когда я сообразил это, мой гончий взгляд уже убежал на дюжину строк, и я понял, что читаю женин дневник. И я ужаснулся: чёрные строчки были  полны неприязни, доходящей до ненависти. В моей голове случилось потрясение. Ступор. Шок. Дневник плевал в меня ядом, но ни разу не было названо моё имя - только "он", "ему", "у него"...  После дневника прошло немало лет, конкретика забылась -  осталось только общее ощущение внезапного удара в спину и оцепенения. Помню, стал что-то отвечать на полях... Не помню, как выбегал из квартиры, закрывал дверь...  Не помню. Пришел в себя на садовой скамейке с болью от мысли, что чёрной, неправедной лихотой вдрызг разбито хрупкое чувство. Долго сидел на той громоздкой, с чёрными чугунными лапами, скамье, задавал себе бестолковый вопрос: за что?  Я и сегодня, через много лет, как начну вспоминать, ощущаю тупую, непреходящую боль.

     Словеса беспощадные пенились.
     Стены комнаты сумрак обвил,
     где двуствольно обида и ненависть
     убивали загадку любви.

     Зряшно тени взывали к терпимости,
     милосердия чаяли зря.
     Словеса, беспощадные к милости,
     ублажили бы слух упыря.

     Вдрызг палили глаголы жестокие
     по тому, что сердечным трудом
     создавалось...
     В раздорах нестойкие,
     стены рушились.
     Рушился дом.

     Говорят, время лечит. По крайней мере, успокаивает. Наверное, но не всех и не всегда. Случаются самые неожиданные выверты. Вскоре после явления  "черной тетради" жена...  обвинила меня в неверности. Да ну!? Дико было выслушивать эту чушь, но ведь она предъявила мне крапленые козыри: одна из моих знакомых, коей я когда-то дарил сентиментальные ямбы, вдруг повстречала где-то в огромном городе мою жену (либо они договорились о встрече) и поведала ей, будто я с ней изменил жене... Вот так клюква! Не знаю, где они могли повстречаться, да и не хочу знать. По словам жены, клеветница (я готов был найти в русском словаре самый пронзающий для нее ярлык, ну да ладно! скажу просто: клеветница, короче: кл-ица) передала ей какие-то мои стихи, записки, дифирамбы... Стихи однодневки, поэтому быстро забылись, а кл-ицу помню: у нее двое детей, муж официант, сама она закончила музыкальное училище, остроумна - это меня в ней и привлекло. У официанта дача, куда мы с женой пару раз наведывались. Однажды двумя семьями вместе встретили Новый год - вот и всё. И это  "всё" быстро закончилось, как только я понял, что жена официанта хочет стать женой писателя. Прошло немало лет, я о кл-ице и думать забыл. Был уверен, что и она меня забыла. А вот и нет:  она, оказывается, помнила - искала момент, чтобы отомстить мне за свою несбывшуюся надежду. Сама себе придумала эту надежду, убедила себя в ее сбыточности, а когда надежда не сбылась, нашла змеиный способ сделать мне больно. Просто уползти в свои житейские кусты, оказалось, не для кл-ицы. "О женщины! вам имя вероломство!"
 
     Да, но почему жена так легко поверила в ложь? Мы прожили рядом очень много лет. Десятилетия! Десятилетия, в которые я никогда её не обманывал. Мы ссорились, бывали недовольны друг другом, случалось, могли обижаться и обижать. Возможно, я бывал резок. Конкретных ситуаций не помню, но в отношениях между мужчиной и женщиной мужчина по определению жёстче - спорить не о чем. При этом в семье, где я вырос, родители никогда не обманывали детей, и эта атмосфера честности, порядочности естественно передалась следующему поколению. Никакой это  не подвиг, не заслуга, а просто воздух. Иначе немыслимо. И жена жила со мной в этой атмосфере. Почему же так сразу, так легко поверила в мою якобы "измену"? И что тут ответишь? Оправдываться? Доказывать, что измены не было? Что "я не верблюд"? Возможно, жена ждала от меня именно таких слов. Напрасно.

     Пули от подлого выстрела кл-ицы застряли и в моей супружнице, и во мне. Больно. Но и боль не самое главное. Тоже главное, но не самое. Самое главное: жена легко, сразу поверила в ложь. Любящей женщине поверить в измену того, кому она доверила своё сердце, всегда очень трудно. Часто невозможно - надежда, опора... вся жизнь рушится от сознания: любимый человек предал...  А здесь: мгновенно поверила и даже позлорадствовала. Сообщила домашним и чувствует себя победительницей. О-ох, жена, жена... Получается, никогда не было у неё ко мне сердечной привязанности. Вышла за меня замуж, стало быть, по расчету, и расчет этот прост: выбраться из маленького провинциального, скучного городка аж в сам Ленинград - великолепный город со многими радостями и возможностями. Я стал  неизбежным придатком к выгодной сделке...  придатком  терпимым, а там, дальше, по женскому разумению, стерпится - слюбится. Все наши семейные годы жена сознавала свой расчет как вину. На весах греха была занята только одна её половина и, наверное, давила ей на сердце. Много лет. А тут вдруг  "оказалось", что и муж грешен... Как, наверное, ей стало легко. Она пошла к психологу, рассказала про мою "измену", приложив в доказательство "черный дневник" плюс мои стихи к подлой кл-ице, и психолог выдал ей рескрипт на месть. Так мои родственники узнали про мою  "измену". Если до встречи с кл-ицей жена носила в душе тягость обмана, то теперь она летает на крыльях мщения, одобренного психологом. Теперь она стала права, выходя замуж за нелюбимого человека. Впрочем, этого она, конечно, психологу не сказала. Годы, проведенные в торговле, научили мою жену хитрить, врать, не испытывая мук совести. Что я могу поделать? Да и кого винить? Кл-ицу? У нее своя - змеиная правда. У каждого в жизни своя правда. Сколько людей - столько и правд. Это ведь не истина, которая всегда одна и всегда объективна. А тут - что докажешь?  Я прошел много шагов по жизни, и никто мне моих шагов не навязывал. Жизнь многому меня научила, открыла мне многие ответы - к сожалению, поздно. И сожалеть о своих ошибках бессмысленно, ведь ничего уже не исправить.      

     Жизнь идёт по чудесному кругу,
     и всегда, как назначил Господь,
     прилепляются люди друг к другу,
     образуя единую плоть,
     сопрягая труды и субботы, -
     всё по добрым Заветам у них:
     беды, радости, скорби, заботы -
     всё едино.  И всё для двоих,
     голубиной идиллией вея...
     ...Только жизнь - не укатанный быт
     по блаженному слову Матфея,
     а крутые овраги судьбы.
     Вся в колдобинах наша дорога:
     так влетишь - и Матфей не спасёт.
     Никакие виновности строго
     не суди с голубиных высот.
     В жизни всякое может случиться:
     то ли главное, то ли пустяк,
     значит надо прощать научиться,
     доверять и прощать научиться,
     милосердно прощать научиться.
     А прощаться, когда уж никак...

     Не хочу казаться лучше, чем есть. Вообще не хочу казаться - предпочитаю  быть. Моя романтическая привязанность была очень сильна, когда я привез невесту в Ленинград из другого города. Впереди маячила одна только радость, и никакие трудности не были страшны. Затем иллюзии начали осыпаться... Я старался не замечать осыпи. Дорожил тем, что еще оставалось. Как в песне Новеллы Матвеевой:  "Любви моей ты боялся зря - не так я страшно люблю." Слов от глагола "любить" я избегаю - не понимаю их содержания. Что значит: любовь? Многие авторы пытались ответить на вечный вопрос: любовь это...  да мало кому  удавалось. В основном, рассуждения вокруг да около. По-моему, самое верное определение: любовь - это необыкновенно сильная сердечная привязанность. Не афоризм, конечно, но суть  передаёт точно. Как в песне, мне довольно было видеть женин плащ на вешалке, чтобы почувствовать в себе это чувство. А когда она, продав свой родительский дом и купив квартиру в Озерках, на севере Петербурга (тогда уже Петербурга), переехала жить в ту квартиру, мне довольно было общений с ней в её приезды из Озерков. Довольно было сознавать, что жена где-то рядом.  Пишущие машинки к тому времени стали не нужны, компьютеризация уничтожила много профессий, включая и машинисток. Жена не растерялась - ушла в торговлю. в цветочный магазин - продавцом. Она, правда, называет себя флористом. Пусть. Хотя флорист - это художник, чья палитра - цветы, а мозги полны фантазий и создают новые композиции...  коими прибыль не сделаешь, а магазину она необходима. И жена становилась всё более практичной, создавая магазинную прибыль: три розы, пять гвоздик, одна астильба...  Творчество не терпит ажиотажей, а цветочный магазин любит ажиотажи - восьмого марта, первого сентября... Да ладно! хочет казаться флористом - пусть. И её "двойное гражданство" -тоже пусть: в Озерках прописалась, из центра не выписалась - значит я чаще буду её видеть. Со мной постоянно были мои рукописи, я публиковал книги, эссе...  Со мной постоянно был мой рукотворный город, прекрасное коллективное творчество.

     Да разве можно здесь прожить тишком?!
     Забудьте свой диван, халат и тапки!
     Весь Петербург я исходил пешком:
     от Невского до порта по Фонтанке,
     от цирка по мостам на острова,
     от Знаменской в деревню Соуранду...
     Искал Его достойные слова
     и всё старался быть Ему по рангу.
     Жить в Парадизе - это редкий дар.
     Санкт-Петербург умён, красив и светел.
     Мне город этот очень много дал,
     а чем достойным я ему ответил?


     9.
     Сейчас, когда я пишу эти строки, мне под восемьдесят. Несколько лет назад перенёс инсульт, пригвоздивший меня к креслу. Не к инвалидному - инвалидное кресло голосит о жалости и ущербности, а я не хочу ощущать себя ущербным. Моё больничное бытие подтвердило, что старик я упорный. Научился ходить с тростью.  Купил офисное кресло на роликах и в нём езжу по квартире. Болезнь резко сузила рамки моей жизни - пришлось смириться. Сын приносит мне продукты из магазина, жена помогает, в шутку говоря, не  "завшиветь". Правые нога и рука у меня в порядке, я могу работать с компьютером. А главное: в порядке мой мозг. Поймите верно: он даже более в порядке, чем у большинства людей двуного-двуруких. Писательство приучает к одиночеству (для меня синоним уединённости), в этом смысле я, человек самодостаточный, не чувствую одинокости, отличной от одиночества тем, что одиночество это спокойное - и даже комфортное - ощущение свободы и затворничества, а одинокость означает депрессию, отчаяние от сознания своей ненужности,  означает непреходящее страдание. Одинокость я пережил, когда сын женился и стал жить отдельно, а затем жена купила квартиру и стала жить отдельно... Я пережил отчаяние.
     Два старых друга моих умерли, мне их очень не достает, в мире людей я остался совсем один. Да, но я сумел выйти из своего отчаяния, ведь со мной моё творчество - работа не позволяет впасть в тоску.

     Интернет - моё окно в мир... такой мир, в котором не заскучаешь...  А есть и просто прозор в уютный петербургский дворик с полукруглыми окнами старинного дома напротив, в которых отражается непрестанная красота моего любимого города...  архитектурная поэзия узоров барокко и модерна. Я много десятков лет живу в этой небесной поэзии, она никогда не подведет, не предаст - всегда будет радовать и спасать, сколь бы порядочная жизнь ни была трудна. Этим старый, обожаемый Петербург отличен от нового города, успевшего побыть Ленинградом и вернувшегося к исконному имени. Да только город "хрущоб" и столь же безликих  "брежневок", никогда в сердце петербуржца не станет Петербургом - отечеством зодческих вдохновений, уникальных красот, неповторимой небесной линии. В старый Петербург всегда и во всё большем числе будут приходить паломники: приносить почтение, восхищаться. А в новый город приходить незачем: ни красоты, ни ума... Кто-то, впрочем, обходится без небесной линии - был бы универсам рядом и остановка автобуса. Там, где живет моя жена, зодчества нет: "костяшки домино", поставленные то набок, то на попа. Зато вокруг её  "брежневки" полно торговых названий на любой вкус: от огромных универсамов типа "Лента" до небольших продуктовых лавок типа  "Свежее мясо". Ей нравится. А я бы не смог там жить. 

     В неповторимо прекрасном городе, рядом с величавой Невой прожил я не самую лепую, совсем не знаменитую свою жизнь со всеми её радостями и несчастиями. Еще раз скажу, извините за пафос: прожил честно. И настал канун моего исхода, время прощать и прощаться.

     Прощаюсь с городом моим,
     прощаюсь молча.
     Моя судьба едина с ним:
     он мой поводчик.
     Он мой Создатель.
     Мой Собор.
     Во всём помощник.
     Не стал бы я самим собой
     без этой мощи,
     без этих пасмурных дождей,
     ветров промозглых
     на фоне коловратных дней,
     ночей беззвездных.

     Не стал бы я самим собой,
     когда б не город. -
     Бывал с медвяною волшбой,
     бывал и горек.
     Гранитных набережных даль -
     всегда отрада.
     Он мне фортуну преподал,
     другой не надо...
     (Легко удариться в трюизм
     почти порочный
     про величавый классицизм,
     ампир барочный...)

     Судьба меня связала с ним,
     спасибо, город! -
     Небесной линией храним
     и в сыть, и в голод.
     Мне помогли собою стать
     не для примера
     его изысканная стать
     и чувство меры.
     Он озаренье и девиз,
     святая лира,
     Петрополь мой,
     мой Парадиз,
     моя Пальмира.

     А время - безучастный снег -
     гнетёт мне плечи.
     Мой век заканчивает бег.
     Мой город вечен.
     Прощанье - слёзный ритуал.
     С ним - нестерпимый.
     Я каждый дом бы обрыдал
     неутолимо,
     да толку мало...
     Будь храним!
     ...Словам нет мочи.
     прощаюсь с городом моим,
     прощаюсь молча.

     Прожил я жизнь не так плодотворно, как, наверное, мог бы. С дошкольного возраста занимаюсь поэзией, сочинил сотни стихотворений, почти все они профессиональны, многим нравятся, но ни одной моей строки не опубликовано, а что не опубликовано, того как бы и нет. В молодости, еще при социализме, я предлагал свои стихи литературным журналам и...  видя снобизм, высокомерие редакторов, ощущал себя ничтожным просителем, как будто я не творчество предлагаю, а хлам в лавке старьевщика. Молодость моя закончилась почти одновременно с социализмом, и я перестал напрашиваться на публикацию. Как хорошо осведомленный читатель русской поэзии знаю, что я поэт с собственной поэтикой, ни на кого не похож, только те в России, от кого зависит судьба поэта, безразличны к моей судьбе. Всё равно ведь творцов, желающих оставить своё имя в русском поэтическом пантеоне всегда с избытком, а толкаться локтями я никогда не умел и не желал - сам виноват...


     10.
     Жизнь многому научает...  если человек любит и умеет учиться. Да вот незадача: я постиг науку жизни, а применить не могу - время моё прошло. Как-то внезапно заявилась старость, а ей мало что надо. Зато вокруг меня много молодых людей, которых постигнутое мной может образумить, предостеречь, спасти от тех  козней, в которые я по незнанию попадал. Если бы молодость знала...  Ладно, пусть моя старость научит других, как избежать напастей, стоивших мне много сердечной боли.

     Встреча с женщиной (девушкой) может стать для юноши великим счастьем на жизненном пути, а может - огромным несчастьем. Ни родители, ни школа, ни специальные курсы... никто в России не учит юношу гендерным отношениям. (Скорей всего, и девушку не учит, но это не моя тема.) Посмотрел в интернете тексты на эту тему. Они двух планов: либо квазинаучные трактаты, переполненные скорее терминами, нежели мыслями, либо наглые - современность такова! - фразы через губу типа: "Если можешь не жениться - не женись. Правильнее всего НЕ жениться". Апломб заменяет ум. Самая большая и самая ценная дистанция жизни подаётся как циничная бизнес-схватка под ковром: не дай жене отобрать твои деньги, но  постарайся вежливо ограбить свою жену... Очень надеюсь, что мои читатели далеки от такого оголтелого практицизма, понимая, как важна для семейной жизни взаимная сердечная привязанность, вообще эмоциональная сфера, мир чувств. Да, к этой сфере, к этому миру женихи и невесты относятся по-разному, вкладывают сюда различные смыслы. Как правильно сопрячь эти смыслы, как жениху на многие годы сохранить взаимность сердечных чувств... Бесконечная тема, и я словно слышу саркастический вопрос Эзопа: "Ксанф, выпей море!"  Нет, Ксанфу ксанфово, а я назову только несколько моментов гендерных отношений, в важности которых я убедился на своём опыте. Думаю, это будет полезно молодым людям... если только они не мизантропы.

     Юноша, если у него нет сестры, как правило, совсем не готов к встрече с другой природой эмоций, чувственных установок...  Юношу, повторяю, с подростковых лет надо учить совместному проживанию с женской природой - учить понимать и уважать её непростые особенности. Иначе молодой муж неизбежно столкнется с тысячью непоняток, разобьет себе лоб и сердце. Он будет не понимать, а она будет не понимать, почему он не понимает...  К сожалению, материнской школы (я упомянул её вначале) в России, как таковой, нет, мамы, чаще всего, дилетанты в гендерных сложностях.  Нынешняя совместная школа отождествляет девочку и мальчика, хотя даже общие школьные науки - математику, литературу и т.д. - гендеры воспринимают по-разному, поэтому девочкам, как правило, комфортней воспринимать гуманитарные науки, мальчикам - точные.

     Жених, вступая в семейную жизнь, должен понимать, что основу и опору семейной жизни - сильную сердечную привязанность - его жена будет воспринимать иначе. На это тему написаны тома, поэтому... не стану пытаться  "выпить море", а предложу молодым людям - для их же пользы - хотя бы заглянуть в эти тома: там очень много неожиданных и увлекательных мыслей. Например, почему женщина любит "неправильно"... Казалось бы, должна полюбить умного, доброго... а она влюбляется в злого идиота и готова жизнь за него отдать - я таких примеров знаю немало. Ответ на такой, казалось бы, парадокс не ищите в области логики - не найдете. Поищите в ощущениях, чувствиях - где-то там. И еще: женщина как природа более слабая с детства обучена хитрить и лукавить - это её необходимая самозащита. Сердечную привязанность, однако, не скрыть, да женщина и не станет скрывать. Но если она всего лишь дозволяет себя любить, всего лишь принимает чувство, не даря мужу душевного счастья, - тогда жди беды: все её дозволения преходящи, их сменят нетерпение, раздражительность, распри...

     Обязательное, по-моему, обстоятельство: жених и невеста должны быть из одного социального круга. Социальный круг формирует границы понимания, принятия и одобрения чувств, мыслей, желаний партнера. Если способности жены ощущать и воспринимать явления находятся за границами способностей мужа, как она сможет ответить на его потребности? Да она попросту не поймет их, не сможет оценить, ответить. А он не сможет ответить ей. Тему общности социальных интересов художественно раскрывали в русской литературе Пушкин и Карамзин, Тургенев и Куприн, Чехов и Глеб Успенский...  Они талантливо рассказали нам, какими бедами оборачиваются попытки игнорировать социальное неравенство. Они ненавязчиво учили, да не все умеют учиться. Далеко не все. В итоге трения, ссоры, разлад - знаю по себе...  Пытаюсь обучить жену своему языку жизни, а она не понимает, удивлена, недовольна и... пытается обучить меня своему языку... а он мне чужд.

     В юности и молодости мы ко многим обстоятельствам относимся легкомысленно: авось, да небось, да как-нибудь.  Но молодость незаметно заканчивается, а супружество длится, и бывшее второстепенным всё отчётливей становится главным. Хочется воспроизводить нормы и правила семьи, в которой я вырос.  А жена хочет жить так, как жила её семья. всё более явным, а со временем скандально явным, становится конфликт интересов. Она настаивает: хочу, чтобы  "стрижено"! Но я-то знаю: единственно верно, чтобы "брито"! Культура отношений требует взаимных уступок, но где и кем установлена мера взаимности? Не желая ссориться с женой, я предпочитал уступать ей в вопросах воспитания сына, и она вырастила своё подобие: жить кое-как, не напрягая мозги, безразлично к этике и эстетике жизни. Сегодня моему сыну за пятьдесят, он рано покинул отчий дом, где не было единства житейских заповедей,  трудно пережил злополучные девяностые годы. Детская доброта проглядывает в нём издалека...  сквозь тяжкий слой накопленной мусорной рутины: враньё помогает жить...  с выключенной головой жить проще... казаться удобнее, чем быть... - Прочитав эти строки, сын вряд ли согласится со мной. Он - мамин сын. А если бы я спорил с женой по каждому пункту воспитания, отстаивая свою социальную позицию... я давно бы остался совсем один, ведь наши позиции  не соприкасаются, зачастую противоположны, а мне хотелось какого-нибудь уюта. Да и воспитан я, как мои старшие братья, как мои родители, как весь мой фамильный род, на главном принципе (с которым очень многие не согласятся, что меня ничуть  не поколеблет): семья - это судьба, это сама жизнь, которая у каждого из нас случается единожды. Попытка переиначить свою судьбу есть нонсенс, абсурд, бред...

     Мне не случилось встретить мою женщину - сам виноват. Что ж, не случилось - и не случилось, это ничуть не подвигло меня к уничижению женщины. Жена не одарила меня сердечной привязанностью и не стала мне заботливым тылом, с помощью которого я сделал бы своё дело лучше, успешней. Ладно, я не держу на неё зла, ведь было и хорошее, что хочется вспоминать. И ведь я познал - особенно в начале семейной жизни - сердечную радость, привязанность - и это мне дорого.

      В нашем часто  несправедливом и редко добром мире женщины пытливей, искусней, деликатней  мужчин, - и это замечательно, ведь они родительницы наши и первые воспитательницы, поэтому обязаны быть ответственней  мужчин, иначе кого они воспитают... Теперь я знаю, что жена простит мужу многое, но ни за что не простит безразличия к себе, а я, бывало, зарывшись в своей работе, не замечал жену, как не замечал мебель. Женщину, даже глупую, природа наградила способностью к уловкам и проделкам, о которых самый умный муж вряд ли догадается, ибо не может изменить свою природу. И вот женщина, проделывая свои уловки, видит в них превосходство над мужчиной. Я, - как бы говорит она себе, - могу вот как закрутить! Тебе разве на ум придёт? "царь природы"... Если я рядом с тобой не царица, так и ты не царь. Женщина, которой дорог её мужчина, глубоко прячет коготки своих каверз. Рядом с желанным ей хочется мурлыкать, ластиться, являть свою доброту и слабость. Дорожите этим, мужья!  Дорожите великолепно счастливым состоянием, когда жена прилепилась к мужу, как своей ипостаси, и образовала с ним одно целое.               

     Женщины нежные, кроткие,
     солнышки в пагубах тьмы,
     все вы из слабостей сотканы.
     Силой бахвалимся мы,
     мачо!  в гордыни закованы...
     Образ брутальный обрыдл.
     Близкие и незнакомые,
     солнышки, будьте добры
     и на мужей не досадуйте,
     милость вернее кнута.
     Сильных нас милостью радуйте,
     нам без неё маета.
     Только на вас и надеемся,
     спеси своей вопреки,
     в жизни без вас не затеемся
     мы, мужики, дураки.
     Нам во спасенье завещаны
     хрупкие ваши дары:
     ласка, участие...  Женщины,
     лучшие, будьте добры...

    

     17 ноября 2023 года.