Часть I. Глава 11. Что такое любовь?

Накинув халат и услышав голоса, Клавка пошла на кухню.
- Клавуся, это мы с Серёнькой тебя разбудили? - спросила Марина, вставая.
- Да нет, Мариша, я сама встала. Сплю и сплю сегодня. Обычно мне пару-тройку часов после ночной хватает. А сегодня, как назло, ночь тяжёлая выдалась. Авария серьёзная, автобус перевернулся при въезде в город, так их всех к нам в больницу везли и везли. Мы дежурили сегодня. Вызвали из отделения в приёмный помогать - не справлялись.
- Клавочка, давай поговорим! Ко мне сегодня Иван Иваныч подошёл, интересные вещи рассказал … - начала было Марина, но Клавка её быстро перебила:
- Мариша, давай закроем этот вопрос раз и навсегда. Серёнька, есть хочешь?
- Нет, мамочка. Я ел суп недавно. Сам разогрел в микроволновке. Если вы хотите, чтоб я ушёл, я уйду - ко мне скоро Сашка придёт, можно? Мы гулять пойдём.
- Да, конечно. Всё-таки лето – это здорово! Гуляй – не хочу! Серёнька, ты такой красавчик! Скажи, девицы хороводы, небось, водят?
- Тёть Марина, мне только двенадцать будет. Правда, бабушка говорит, что у еврейских мальчиков детство в двенадцать заканчивается. Даже в синагоге праздник делают. Я забыл, как это называется…
- Сергей, ты – не еврейский мальчик, запомни. У тебя еврейства почти нет. Ты на три четверти русский. Что больше: одна четверть или три четверти?
- А бабушка сказала, что у евреев по маме национальность идёт…
- Так, иди в комнату свою, подожди там своего Сашку. А с бабушкой мне придётся серьёзно поговорить. Чтоб мозги ребёнку не заси… Не будоражила.
Серёжка обнял мать и вышел из кухни.
- Я тебя, Клавуся, не понимаю.
- А я себя очень даже понимаю. Не нужно, чтоб у ребёнка раздвоение было. И чтоб никто ему в лицо  «жид» не кричал.
- Ну, ты мать, тебе виднее. Я в данном случае об Иван Иваныче.
- Не нужен он мне, Мариша.
- Совсем-совсем не понравился?
- Совсем-совсем.
- А наши бабы с ума по нему сходят. Красивый, импозантный, одинокий…
- Бабы твои с ним близко не познакомились, вот и сходят с ума.
- А ты?
- А что я?
- Ты с ним БЛИЗКО познакомилась?
Клавка задумалась: а стоит ли говорить подруге о том, что произошло? Решила, что стоит, но вкратце.
- Да, к сожалению, близко.
- И что?
- Тошнит до сих пор.
- Всё так плохо, Клавуся?
- Всё ещё хуже. Не мой он человек, Мариночка…
- Клав, может ты столько лет одна, вот и подзабыла, как этот делается?
Клавка рассмеялась:
- Маришка, это как езда на велосипеде: один раз научился и катаешься всю жизнь.
- Может, тебе к Софке поехать и там еврея найти? Может, тебе русские мужики не нравятся? Говорят, что такое бывает: нужно своих брать.
- Дура ты, Мариша. Прости. Я - русская, запомни это раз и навсегда.
- Клав, ну посмотри на себя в зеркало. Ты с возрастом становишься всё больше и больше похожа на бабушку Риву. Неужели та история до сих пор…
- Стоп! Марин, это табу. Прошу тебя! Я – русская.
- Ну хорошо, русская, так русская. Как с отцом?
- А никак. Не могу я его видеть, Маринка. Не знаю, как мать могла простить? Столько лет его не было! И в такой период тяжкий нас бросить! Знаешь, я к матери перестала приходить. На одной улице живём, а ноги не несут.
- Может, тётя Белла любит его?
- Мариш, скажи честно, ты в любовь веришь?
- Ну, чисто теоретически, она существует. И научно доказано, что есть она. Учёными установили, что существует некий коктейль, состоящий из молекул, которые называются нейропептиды. Так вот, Клавуся, эти молекулы, так сказать, имеют свойство - общаться друг с другом… Взаимодействовать. И когда они взаимодействуют… Как бы тебе попроще-то… Возникает химическая реакция. А в результате этой химической реакции появляются «гормоны счастья», которые называются серотонин, эндорфин, окситоцин и дофамин.
- Маришка, спасибо за лекцию. Я понимаю, что ты у нас человек научный, умница. При чём тут твои пептиды и окситацины? Я тебе о чувстве, об эмоциях, а ты мне своими пептидами в нос тычешь.
- Нейропептиды не мои. Если хочешь знать, я своего Олежку очень даже очень поначалу.
- Счастливы были, я помню.  А сейчас? Можешь дышать без него? В груди замирает? Только честно!
- Могу, - на секунду задумавшись, произнесла Марина. - Я замуж за него пошла по любви, а после того случая что-то как-то куда-то делось. Исчезла эта магия, понимаешь. Да и интересы у нас разные, как оказалось. Может, если бы дети были…
- Всё, Мариш, не надо. Не вспоминай.
- Вспоминай, не вспоминай, а тогда меня как будто заклинило. Выгорела, что ли.
- Мариш, ты тогда диссертацию писала, Олежка дело своё открывал. Сама говорила – не вовремя.
- Дура была, вот и говорила. А на Серёньку твоего смотрю и так больно становится. Моему бы уже семь было. А жаль, что я Серёнькиной крёстной не стала. Я так хотела!
- Да, чуть не стала. Мама не дала крестить. Сказала: «через мой труп!» Типа, он еврей по матери. Я и сама хотела покреститься, но она так плакала, так просила… Говорила, что я весь род предаю. Сказала, что матери у меня не будет. А я очень хотела… Чтобы раз и навсегда забыть, кто я.
- Клав, а чего вы меня тогда не отговорили аборт делать?
- Мы с Софкой отговаривали, но ты больше Верку слушала.
- Откуда ж я знала, что Верка тварь такая? Она и поехала со мной на аборт тогда. И прям весёлая была, ехала как на праздник. Завистливая она, зараза. Тебе завидовала. Ты думаешь, она Петюню твоего по любви большой забрала? Из зависти, Клавочка. Ну, Верка, как Верка, а  ты знаешь, я до сих пор Олежке не могу простить, что он даже и не пытался остановить. И вздохнул с облегчением, когда меня Верка домой полудохлую на такси привезла. Я до сих пор не могу забыть этот ужас: жуткие совершенно инструменты, которые разрывали меня изнутри, докторшу, похожую на мясника… Не обезболивали ведь, сволочи. А потом это кровотечение ночью.
- Мариш, ну ладно тебе. Столько лет не вспоминала! Я думала, что забыла уже.
- Забудешь тут. Были б дети – забыла бы.
- Зато живая, девочка моя любимая. Как бы я без тебя? Софка уехала, Верка предала. Одна ты у меня и осталась. Ты чуть не умерла тогда… Господи, я до сих пор вспоминаю, как Олежка ночью ко мне прибежал. Я сплю, он в дверь кулаками дубасит. «Клавка, там Маринка умерла!» - заорал он с порога. А я спросонья понять ничего не могу. Хорошо, вы тогда рядом жили. Я прямо в ночнушке и побежала. Босиком. По снегу… А ты и правда лежала труп трупом, в луже крови, прямо на полу. Так что, подружка, то что ты выжила - это чудо. А дети… Мариш, ну ведь взять же можно было. Да и сейчас не поздно!

- Я думала… Даже смотреть ходила. И поняла, что не смогу чужого ребёнка полюбить, как своего. А Олежка вообще слышать не хотел. Только знаешь, Клавочка, пустота и осталась. Работа, уважение, деньги, квартира шикарная, машина – всё есть. А эндорфины не вырабатываются. И к Олежке всё прошло. Бабочки в животе не летают. Я и изменять ему пробовала, думала что в нём дело.
- Да знаю я. Всё, забудь.
- Забыла. Но так хочется бабочек… И знаешь, что я тебе скажу, подруга: если встречу кого – брошу всё это к чёртовой матери, даже не задумаюсь.

- Задумаешься, Маришка. Ты ответственная. Но ты хоть знаешь, как это, когда бабочки эндорфиновые, или как их там, летают. А я и не знаю, что это такое. Фригидная, видать. Так Петька сказал, когда уходил. «Ты, Клавка, хорошая, но пресная. И в постели бревном лежишь. Фригидная ты». Мне так обидно стало – не поверишь! И тошно. А он как клеймо поставил тогда. Иногда в больнице такие мужики попадаются – думаю: а вдруг мой? А потом как вспомню про то, что я бревно, так и закрываюсь, как ракушка. Так что теория тут не причём, как и наука.

- Просто нужно встретить своего человека. Чтоб раскрыл ракушку и достал жемчужинку. Клавка, ты ж у нас жемчужинка! Ты чистая и честная. Ты порядочная. Таких как ты нет больше. В тебе притворства ни на грош! Я всегда думаю: как ты живёшь без панциря? Да что панцирь – у тебя и шкуры-то нет. А Софка, когда уезжала, сказала мне: смотри за Клавкой! Она сломаться может. А ты самая стойкая из нас оказалась. Раз тогда, в школе не сломалась, так теперь уж чего…

- Мне сын помогает. Да и не встречу я никого больше… Чувствую.
- Обязательно встретишь. Просто подождать нужно. А как встретишь - сразу поймёшь: ракушка раскроется и эндорфины валом пойдут. С серотонинами и Окситоцинами.
- Ага. Прям повалят!
- Увидишь, Клавочка. Так что мне Ивану Иванычу передать? Ну, про брошенных близнецов я уже знаю. А, кстати, Иван Иваныч сказал, что это у тебя чисто еврейская черта: еврейки, мол, всю свою любовь детям отдают. Мужчинам, мол, любви поэтому и не хватает.
- Не разочаровывай его. Скажи, что так и есть. Мариша, я компьютер покупаю. Денег накопила, мама подбросит. Серёньке, да и мне нужен.
- Хорошее дело. Я диссертацию на машинке печатала. Это был ужас! Нужно было три копии, но без копирки – оригиналы. По сто двадцать пять страниц! И я три раза стукала по клавишам. Этот «вжиг-вжиг» кареткой долго в ушах стоял. А с компьютером вообще красота: хочешь – три копии, хочешь – сто три. Нам уже в университете почти на каждой кафедре поставили. Покупай, Клавуся. Не хватит – я добавлю. Бери хороший! Олежку позови – он собирается перепрофилировать фирму: хочет программированием заняться, компьютерами.
- Спасибо, Мариночка! Позову.
- Ну ладно, пошла я. Так точно с Иван Иванычем всё?
- Всё!
- Слушай, Клав, а как твоя мама называла мужиков, которые слегка не в своём уме? Каким-то еврейским словом. Хуц? Муц? Помнишь, она про соседа вашего говорила, которого жена избивала?
- Поц! Она говорила, что он «а поц а гелемтер».
- А что это значит?
- Понятия не имею. Дурак, наверное…
- Надо запомнить. Завтра зайду к Иван Иванычу в кабинет и скажу ему: ты, Иван Иваныч, а поц а гелемтер! Такую бабу просрал!
- Маринка, что за слова? Ты ж у нас кандидат наук!
- А что, кандидаты - не люди, что ли?
- Люди, Мариночка, люди.

Подруги крепко обнялись, и Марина крикнув «Серёнька, я пошла! Пока, милый!» вышла из квартиры.

Продолжение: http://proza.ru/2023/07/14/1489