Точка

Музыкальный перформанс современного нонконформизма прозвучал в тупике Проектируемого Проезда аккурат на Троицу.

Как сейчас помню, стоял тот самый  невзрачный, но преисполненный небесной благодати день, когда каждой твари земной справедливо хочется опрокинуть за воротник. И только я собрался с мужиками остограммиться за пачкой бетонных плит у ларька, как подбегает ко мне Костя, ну который Скелет, и радостно сообщает, что у шестого дома можно срубить халявную кучу бабок.   

Помня счастливую звезду Скелетона, от которого всегда отскакивали любые, даже самые дремучие бабки, не то что халявные, манящие своей кучей, я сразу почуял не ладное. Ну как сразу. Как только мы дошли до места и я увидел у входа в третий подъезд, скрытое под сонной тенью лип, огромное, мать его, чёрное пианино. Такой вот, конкретный рояль в кустах.

Пианино появилось как бородавка на носу. Неожиданно нелепо, вызывающе глупо, бессовестно дерзко - прямо перед лавочкой с бабушками. Встало бесстыжее, задрав крышку и выставив свою оголённую клаву на всеобщее обозрение, словно дразнило старушек, приглашая дотронуться и сыграть. Но ведь знало, сучье вымя, что они нотной грамоты не разумеют, просто дожидалось в свой адрес дребезжащего сладкочмокающего -  "проститутка".

Двое «основных» грузчиков, оставленных бесполезным бонусом от фирмы, курили на обратной  стороне от бабок за трофейным фрагментом из стены плача, и дожидались нас, сидя на корточках, как будто прятались от старушек на всякий пожарный.

- Пятый этаж? - Спросил я хозяина деревянной недвижимости. Это точно был хозяин, ведь он явно подготовился к событию и был сегодня в образе – выцветший вельветовый пиджак с брюками в синюю клетку, серая мятая шляпа с полями, очки в толстых линзах и в коричневой оправе, с синей проволокой вместо ушка. Услышав мой вопрос, заданный естественно без тени сарказма, жених мертвой невесты, аж расцвел от радости:

- Да! А как вы догада...

- Ну нахрен... Нет ты слышал? - я рванул обратно.

- Чугун, стой! Клиент платит по золотому слитку за этаж!..

- Каждому! - добавил оживший Чикатило...

И вынул из кармана сияющий жёлтый брусок, ослепивший меня встречными огнями дальнего света. Немного нестандартный и явно неадекватный биржевому курсу дешёвой рабочей силы подход заказчика к товарно-денежным отношениям, заставил меня потерять всякую бдительность и возбудил жгучим зудом не столько гражданскую ответственность рабочего класса, сколько его неудержимую жажду пуститься в бесшабашный разгул на широкую ногу. И в этом смысле постоянно быть наготове. Пред моими заплывшими очами возникло видение  проплывающего мимо пустынного волжского берега, белоснежного айсберга, а именно парохода «Сан Франциско», в решете солнечных окошек. Ударил порывистый ветер и вихрем взбитой пыли поднялся над нашими головами хоровод неприличных фантазий в  появившейся возможности вмиг разбогатеть и на халяву проскочить в небесный град на воде.

...Как-то сразу не справедливо получилось, что мы с Костяном взялись сзади, а «главные» грузчики спереди. Во время подъёма основной вес приходится на заднюю часть груза. А мы со Скелетом ещё до лестницы затрещали по швам. Приближаясь к дверям подъезда, словно грешник к дверям преисподней, я мечтал только об одном - прожить под страшным весом ларчика из человеческих грехов хотя бы два пролета до второго этажа, чтобы упасть и никогда больше не подниматься. Без вариантов.

Но кое-что меня немного приободрило - я видел, что Костян налился как красное яблочко, его белесые глаза вылезли, выражая тупую тоску пущенной под нож скотины, а на лбу и шее повздувались сеточкой синие вены. Очевидно, что он сдохнет на пол пути. Так тебе и надо, жадный до золота ублюдок! Знал же что нельзя тебе доверять, падкий ты на халяву, хитрожопый комбинатор. Хотя, я сам то хорош. Никто меня насильно не заставлял. А теперь в любой момент мог треснуть пополам и мой, тревожно сигналивший о смертельных перегрузках, родимый экзоскелет.

Когда мы, наконец, затащили ненавистный саркофаг в подъезд, освещение изменилось, и я заметил трещинки на поверхности инструмента.

- Это кракелюры! - с гордостью прогнусавил фурацилиновый нос мне в затылок.

Черт знает на кой мне было знать как они называются и зачем я их только заметил - моя надорванная прямая кишка, услышав вычурное слово, сразу  полезла на выход, чтобы воочию так сказать, засвидетельствовать, милые сердцу трещины, а заодно, похвастаться и своими.

А впереди ещё только начинались ступеньки.

С каждым следующим шагом у меня в глазах всё плотнее сгущались сумерки и сверчки затрещали в ушах.

Я даже не заметил, как начал читать отче наш про себя - не воспалёнными лобными долями, но онемевшим костным мозгом.

 И вдруг, сквозь красную пелену перед глазами, я воочию узрел самого себя, сидящим над закрытой крышкой черного гробика, но не старым потертым Васькой Чугуном, а прилежным юным гимназистом в матроске и бескозырке с атласной ленточкой.

Отрок горестный посмотрел на меня с невыразимой печалью и открыл крышку рояля, под которой лежала старушка в старинном чёрно-белом платье.

Мальчик раскрыл перед собой ноты. Фредерик Шопен - прочитал я заглавие. А мальчик опустил руки на тело старушки, заботливо поправил рюшечки на ее платье, и забегал по ней пальчиками. Чем сразу привел мертвую старушку в содрагание от щекотки.

Я услышал знакомую с детства мелодию - вальс маленькой собачки, и тряхнул головой, избавляясь от видения. Оно действительно пропало, вместе с красной пеленой на глазах и стало даже светлее вокруг. Я же почувствовал вибрацию изнутри ящика, и прислонился щекой к гладкой черной поверхности. За ней и правда звенели клавиши, и всё громче раздавалась мелодия собачьего вальса.

При этом я тут же ощутил прилив сил. С Костяном было тоже самое - его синие жилы быстро разгладились под желтушной кожей.

С каждым шагом по ступенькам нам обоим становилось чуть легче. И первый пролет был успешно пройден.

- Курим! - Крикнул с надрывом амбал впереди меня.

- Курим! - Повторил еле-еле другой.

- Отставить курить! Не солобонь, Петлюра! - крикнул Скелет бодрым голосом конвоира.

- Ни. Куя. Се. - застонали амбалы по древнеманчжурски, выражая крайнюю степень удивления. Но поднатужили и двинулись дальше.

Между тем, вальс Шопена, доносившийся  из пианино, раздавался эхом уже по всему подъезду. Но силы, кажется,  прибавлялись только нам со Скелетом, амбалы же еле волочили ноги, подталкиваемые нами снизу.

 Чикатило шагал позади нас, и  тихонько, чуть слышно, хихикал каким-то идиотским смехом возбужденного сумасшедшего.

Когда же мы добрались, наконец, до второго этажа, и упали под музыкальным саркофагом, один из амбалов прохрипел, что с него хватит. А второй закатил глаза и словно окоченел на холодном полу - его скрюченные клешни застыли над грудью, как лапки у дохлого воробья. Он явно готовился отдать богу душу.

Пианино вдруг сменило репертуар на подходящий обстановке, реквием Моцарта.

При этом в нём явно что то заскрежетало, царапаясь изнутри. Послышался приглушённый стон.

- Сейчас, сейчас моя дорогая!

Чикатило открыл верхнюю крышку и на моих глазах кинул в пианино кусок парного мяса.

Это было уже через чур. Я собрался с силами и приготовился встать на ноги, чтобы задать пару возникших вопросов.

Как вдруг перед моим носом сверкнул золотой слиток, ослепляя возбуждающим сиянием всех вокруг.

И каково же было мое удивление, смешанное с жаром закипающего гнева, когда я увидел, откуда этот слиток был извлечен!

Из гребаного пианино конечно же!

- Отец! Мы что ещё и слитки несём?

 - Я поднялся наконец на ноги, слегка пошатываясь.

- И что там за тварь у тебя сидит? - наконец-то отдышавшись, возмутился и Костя.

- Спокойно! Я всё объясню! Слитки эти принадлежат моей прабабке. Как и это пианино, с которым она была неразлучна. А когда пришло время ей умирать, она завещала мне свое состояние. При одном условии - её тело будет храниться в этом музыкальном футляре.

- Какая ещё нахрен прабабка? - Костян поднялся рядом со мой.

- А кто же по-вашему вам помогал?

- Помогал? - удивился первый амбал.

- Да как так то! - Не выдержал и второй.

- Вы получите своё золото. Зачем ругаться?

- Да затем, что можно было без бабки этот гроб нести. А золото оставить внизу! За каким чертом мы так надрываемся? – взревел Скелетон.

- Вы что? Ни в коем случае нельзя по отдельности! В том то и дело!
Верхняя крышка вдруг распахнулась. И из нее полезла детская рука с полосатым рукавом.

- Нет, Алексей Николаевич! Рано! Не время сейчас для прогулок!

- Но дедушка сказал что можно! - ответил хныкающий голос из саркофага.

Здесь уже не выдержал второй амбал, он всё таки пришел в себя и начал вставать с таким же возмущенным хныкаем как восставший из пианино Алексей Николаевич. 

Я схватил Фурацилиновый Нос за шиворот:

- А ну говори, буржуйская морда! Сколько пассажиров сидит в пианино?

- И что там ещё кроме золота? - вставил Костя.

Очкарик зажмурился.

- Ничего. Ничего живого. Только бабка моя, дедушка Володя, да сынок Романова.

Я отпустил заказчика и улыбнулся. Всё происходящее походило на бред сумасшедшего.

- Нет ты слышал его?

Костян кивнул и засмеялся.

- А дед Володя? Деда откуда откопали?

Чикатило поправил очки и широко улыбнулся:

- Как вы догадались, молодой человек? Верно! Откопали деда под стеной Успенского собора. И тоже укрыли здесь.

- Хватит с меня этого бреда! Раз откопал, сам и таскай своих родственников!

И я махнул ребятам спускаться.

Из саркофага появилось румяное лицо мальчика в бескозырке с атласной ленточкой.

- Ой, здрасьте, - смущаясь поздоровался отрок и снова исчез. 

Вместо него сразу появилась голова с бородкой и в кепке. И до чего же знакомое было лицо. 

Кряхтя и тужась, из пианино вылез Владимир Ильич, и взобравшись на черный массив, как на броневик, громко прокричал на весь подъезд (естественно дико картавя):

- Золото пар'тии пр'инадлежит нар'оду! - сказал он торжественно, протягивая нам слиток, и добавил заискивающе - р'ебятки, добр'осьте нас до вер'ха, за мной не зар'жавеет!
 
- Это что Ленин? - шепнул мне Костя.

- Дедушка Володя. Он самый, - подтвердил довольный Чикатило, - в мавзолее его и не было никогда, как вы понимаете.

- И я не был! Я никогда не был в мавзолее! - Крикнул мальчонка. А дедушка Володя испуганно охнул, заботливо вынул его из глубины пианино и поставил рядом с собой. Алеша ухватился за штанину Ильича и с опаской оглядел нас:

- Деда! Это твои матросы?

Ленин, извиняясь перед грузчиками, поспешил обратно, уговаривая мальчика вернуться и продолжить занятия музыкой. 

Чикатило снова вынул из за пазухи слиток:

- Подсобите, ребят. На пятом этаже, я раздам каждому по пять слитков. Это ж целое состояние! Только нельзя моих питомцев из пианино вынимать. Иначе распадутся.

- На плесень и липовый мед? - спросил Костя.

Чикатило опять расплылся в улыбке:

- Вы меня покорили своей проницательностью!

Владимир Ильич снова показался из пианино и поднявшись по пояс указал золотым сияющим слитком дальше по лестничной клетке:

- Товар'ищи! Поднажмите голубчики! Пар'тия вас не забудет! Впер'ед, к победе коммунизма!

Здесь уж никто спорить не стал. Смирившись со своей тяжкой долей, благо вознаграждение того стоило, мы поднатужили, и прямо так, вместе с Ильичом, торчащим по пояс из крышки, впряглись тянуть свою лямку до последнего этажа.

Заиграла ещё одна знакомая мелодия. Ленин оживился и закивал ей в такт, дирижируя сияющим бруском и выкрикивая лозунги.   

- Революционный этюд - подсказал мне в затылок Чикатило.

Под торжественную музыку и пламенную речь Ильича мы продолжили поднимать пианино, шагая вверх по ступенькам.

На третьем этаже рядом с Лениным, из пианино  показался великий князь в расшитой самоцветами шапке с густой бородой:

- И печенеги нас били и половцы. Всё выдержала Русь. И вы, братья, осилите. Потерпите. Скоро скоро уже, Юрьев день!

Мы уже ничему не удивлялись и лишь согласно кивали.

Чикатило бросился к князю и принялся целовать кончик его бороды:

- Свят Свят Владимир! Отче! Защитник и Благодетель! Где же вы пропадали столько?

- Уйди с глаз моих, Романович! Как же я устал от твоего душегубства!

- Так вашим деяниям под стать, обрясть величие желаем, чтобы воссиять для потомков!

- Душный ты! И скудоумие твое нелепо! Даром что Романович.

Но Чикатило вцепился в правую руку князя и начал ее целовать.

Святой князь терпеливо дождался, когда его отпустят, перекрестил всех присутствующих и опустился в саркофаг.

- Владимир Красное Солнышко! Креститель Руси! - с обожанием пояснил нам Чикатило.

Ильич с презрением скосился на заказчика и наклонился, чтобы поднять на руки захныкавшего Алёшу.

Мальчик уютно устроился на руках у своего убийцы, и сразу успокоился. В этот раз он оказался совсем крохотным. При этом взгляд его проницательных небесно-голубых глаз впился в Чикатило. Алёша, неожиданно хриплым голосом, процедил сквозь зубы:

- И что же? Хоть крести вас нехристей. Хоть лампочки вам вкручивай, неучам. А вы всё в темноте своей варитесь, в темноту свою одеваетесь, темноту ложкой черпаете. И никогда вам свету не увидеть. Потому что вы на свету сидите. А в темноту глядите. Нам то отсюда виднее. Тёмные ваши пятна!

Чикатило хихикнул, оглядываясь по сторонам.

- Вам Алексей Николаевич, спать наверное пора…

- Нет это Вам уже пора, Романович. Спать. Вон сколько деток уже замучили.

- Нет уж. Вот этого не надо. Они сами себя. Мучали. Сами хотели. Мучаться. А я всего лишь помогал им. Избавлял их от страданий.

- Как он мне надоел, этот маньяк - сказал Алеша и отвернулся, закрыв глаза. Владимир Ильич начал покачивать младенца, напевая ему колыбельную.

А мы, стараясь не шуметь, подняли застывший памятник Ленину с младенцем на руках, и  продолжили путь на свою голгофу.
Когда мы были почти на пятом, мне стало не по себе.

Я наконец то вспомнил эту красную ленту на лацкане ленинского пиджака.

Я же видел её много раз.

И не только в книгах на картинках.
А изнутри её самой. Потому что мы оказались на ее поверхности.
Это же лента Мёбиуса!
И тогда я рассказал своему другу, что мы попали в пространственно-временную спираль. И вечно поднимаем это неподъемное пианино - с первого на пятый этаж, при этом, сразу же попадая на первый. Уже целую вечность мы двигаемся по спирали, но не помним этого, потому что каждый раз спускаемся на первый этаж и забываем о прошлом. Сизифово проклятие! И чтобы выйти из ленты Мёбиуса нам срочно нужно предпринять нестандартное действие!

То что от нас никто не ждёт. Защиту Лужина, как вариант!

Костян даже дослушивать не стал, в чем там состояла эта защита. Потому что сам понял, что нужно сделать, когда увидел витражное стекло во всю стену от пола до потолка – с изображением белоснежного парохода «Сан Франциско» на реке Волге. Мы как раз поднялись на пятый этаж и попадали на пол от усталости.  Чикатило, роняя слюну от возбуждения, загремел ключами, открывая массивную  входную дверь из красного дерева.

- Наконец-то! - выдохнул Владимир Ильич с младенцем на руках, и опустился в пианино, хлопнув крышкой. Костя упёрся в торец саркофага и посмотрел на меня. Я понял, что нужно сделать и подставил свое плечо рядом. Смотря друг другу в  глаза, мы громко закричали, как кричали когда то в детстве, когда прыгали с высокого обрыва в широкую Волгу, мечтая о белоснежном пароходе «Сан Франциско». И,  в последний раз напрягая все свои силы, толкнули черный саркофаг, набитый историей государства российского, направив его прямо на ненавистный белоснежный пароход, плывущий по реке Волге  в далёкий несбыточный рай…

Яркие всполохи мозаики со звоном вспыхнули облаком цветного салюта. Преодолев границу комфорта, пианино полетело вниз с пятого этажа и гулко воткнулось в асфальт, разлетаясь по окрестностям звучным протяжным аккордом, сыграв последнюю в своей жизни, изумительной красоты симфонию, в какафонии хтонической тоски по несбыточной русской мечте.

Вот так, нашим рабочим классом, была, наконец, поставлена жирная точка во всей этой закрученной истории.

- Эпично! - сказал первый амбал.

- Смачно! - подтвердил второй.

- Вот блин, может и не было никакой ленты Мёбиуса, - пожал я плечами.

- И что это меняет? - спросил Костян без капли сожаления, понимая, наверное, что в одночасье стал выдающимся музыкантом постмодернизма.

- Да как же это? - Чикатило рухнул как подкошенный в открытую дверь своих президентских апартаментов.

Четверо мастеров современного  искусства направились на выход, вниз по ступенькам, ни о чем не жалея. Как говорится, не жили хорошо, нечего и начинать. Точка.