Хоги

Старые рассказы o наших питомцах, которых уже с нами нет.
Продолжение. Начало – рассказы «Белка», «Матильда», «А вдруг ответит».

               

До Матильды у нас жил Хоги, маленький ежик. Ну, не сразу «до», года три после его смерти мы жили воспоминаниями о нем. Нам никого не хотелось иметь в доме, в смысле животных. Имя Хоги придумала моя младшая дочка – от английского слова hedgehog (еж). А по-армянски hogy означает – душа. Жизнь Хоги была мало чем примечательной. Жил себе маленький ежик в большой клетке, самой большой, какую только можно было купить в Петсторе*. Ел, спал, бегал по ночам в колесе–тренажере. Что еще? В отношении еды был привередлив. Как-то вместо десятидолларовой пачки я купила ему восьмидолларовую – он не стал это есть. Думала, проголодается на второй день и съест, но нет, даже не притронулся, пришлось купить снова за десять.

По вечерам моя младшая вынимала его из клетки и, подержав немного в руках, пускала его гулять по комнате. Он не был общительным ежиком, сразу прятался под диван, предпочитая одиночество. Жил у нас Хоги с месячного возраста до четырех лет. Вот, пожалуй, и все, что можно сказать о Хогиной жизни. Но смерть его произвела на всех сильное впечатление.

Хоги умер от сердечно-легочной недостаточности, вызванной пневмонией аллергического происхождения. По словам ветврача, причиной его болезни и смерти, возможно, были опилки, обработанные какой-то химией, в его практике были такие случаи. И купила опилки я... Внешне они ничем не отличались от тех, что я обычно брала в Петсторе, которых в тот день там не было, разве что упаковкой и названием фирмы. Судить бы надо было ту фирму, но мы не стали этого делать, не до того нам было, только сообщили в службу защиты животных, чтобы их из продажи изъяли.

Умер Хоги в ветеринарной клинике, где ему безуспешно пытались помочь, содрав с нас $300. Однако нам предложили бесплатную кремацию. Мы все, конечно, были очень подавлены смертью Хоги, особенно младшая дочь, для которой и был куплен ежик. Она больше всех с ним возилась и его любила. Он умер у нее на руках после того, как ему сделали укол, чтобы не мучился. Она прижималась щекой к его колючей спинке... Потом, сдерживая рыдания, согласилась на кремацию. Но тут взбунтовалась моя старшая, заявив, что Хоги надо похоронить как положено, чтобы потом ходить к нему на могилку. И схватив коробку, в которой лежал мертвый ежик, выбежала на улицу. Все уговоры были бесполезны, она уперлась с идеей похорон и ничего не хотела слышать.

Идея, конечно, нелепая, но возникла она, как я полагаю, не без оснований. Дело в том, что вскоре после нашего приезда в Канаду, в Ереване скончалась моя свекровь. Ее смерть подействовала на дочь очень сильно, тем более, что мы не смогли поехать на похороны. Она очень мучилась, вспоминая, как бывало, грубила бабушке (как обычно грубят подростки), так и не успев попросить прощения. Думаю, что чувство вины, многократно усиленное смертью близкого человека, и неудовлетворенная потребность в прощении какими-то сложными психологическими путями перенесенные от бабушки к ежику, и были причиной ее упорного желания похоронить Хоги, как она выразилась, по-человечески.   

Вернувшись домой, вынесли коробку с ежиком на балкон. Был декабрь, и девочки укутали ее в старый шерстяной шарф, вопреки всякому смыслу... Утром, взяв большой кухонный нож и коробку с Хоги, они отправились хоронить его. Однако вскоре вернулись, сказав, что ножом копать землю невозможно, нужна лопата. Коробку, замотанную в шарф, снова вынесли на балкон. После некоторого сопротивления муж согласился купить лопату.

Лопата оказалась весьма дорогим орудием труда. Поискав в нескольких местах, он нашел, наконец, в одном магазинчике за $25. Владельцы магазина, пожилая супружеская пара, как выяснилось в беседе, шотландцы по происхождению, поинтересовались, зачем ему нужна лопата. Муж объяснил: чтобы вырыть могилу для ежика. Шотландцы понимающе закивали головами, выражая сочувствие, и выбрав одну, продали со скидкой за $20. Поблагодарив их, он вернулся домой.

В лифте лопата привлекла внимание жителей. Один индус спросил даже, для чего, мол, лопата среди зимы. Муж сказал, что ему нужно похоронить ежа. Индус не понял, о чем идет речь. Он сказал, что ни разу не видел ежей и даже не знает, как они выглядят. Муж изобразил руками ежа, растопырив пальцы, и сказал, что он умер. Индус кивнул, но взгляд его выражал сомнение. Вечером муж с лопатой и дочки с ежиком вышли из дома, но вскоре вернулись. Выяснилось, что лопатой копать невозможно, земля промерзла и стала как камень – нужна мотыга.

На другой день муж, скрепя сердце, снова пошел к шотландцам. Те с готовностью продали ему мотыгу опять же со скидкой за $20 и сияя улыбками, пожелали удачи с похоронами. В лифте он, как назло, встретил того же любознательного индуса, ни разу не видевшего hedgehog.
– Тоже для э-э... хог-хог? – спросил он, широко улыбаясь, и подмигнул мужу.
Муж, взвинченный всей этой историей, промолчал, отвернувшись в сторону.
– Что за человек! – возмущался он дома, – Всюду сует свой нос!

Вечером все в том же составе вновь пошли хоронить Хоги. Но тут же вернулись назад, расстроенные и злые. Оказалось, что во дворе они наткнулись на суперинтенданта, гулявшего со своей собакой, и муж спросил его, можно ли зарыть где-нибудь под деревом мертвого ежика, а тот сказал, что нельзя, т. к. это запрещено законом.
– Не надо было его спрашивать! – твердила младшая дочь сквозь слезы, – в темноте никто бы не разобрал, что мы дела-е-ем!
– Он пошел бы за нами в любом случае, можешь не сомневаться, – возражал муж, – он же видел, что я несу лопату и мотыгу, что он, по-твоему, дурак?!
Старшая дочь уверяла, что Хоги нужно хоронить на кладбище, и она завтра же займется этим делом. Мы с мужем пытались ей втолковать, что для кладбища нужны большие деньги, которых у нас нет.
– Я сниму из своей карты, если вам жалко денег для Хоги! – сказала она, и плача, заперлась в ванной комнате.
Муж заявил, что с него хватит, он умывает руки и никуда больше не пойдет. Хоги надо было кремировать, а на лопату с мотыгой зря ушло $40 и вряд ли удастся их вернуть. Коробку с Хоги снова вынесли на балкон, и все, обиженные друг на друга, заперлись в своих комнатах. Дело зашло в тупик.
– Что делать? – сказала я, усиленно мысля.
Сын, сидевший как всегда у компьютера, отключившись от мира, вдруг включился:
– Вернуть его в клинику, пусть кремируют.

Это было единственное решение. На другой день, дождавшись пока старшая дочь выйдет из дома, я взяла ежа и поехала в клинику. Там сказали, что кремация теперь будет стоить $25, так как мы забрали его из клиники, а бесплатно кремируют только в том случае, если животное там остается.
– Какой абсурд! – говорила я, выставив коробку с ежом на стол. – Мы и так потратили у вас $300, и вот он, еж, представьте, что мы его не забирали.
Но персонал клиники был несгибаем, и мне пришлось заплатить $25.

Я еще раз попрощалась с Хоги, мысленно прося у него прощения за то, что не уберегла его от преждевременной смерти. Ведь девочки говорили мне, что он кашляет за три дня до того, как ему стало плохо. Но я тогда не придала значения, думала, покашляет еж и перестанет. Если бы раньше показали врачу, может и удалось бы спасти... Сердце мое сжималось от боли. Меня терзала мысль, что я плохая хозяйка, плохая мать, плохой друг... Я стала винить себя во всех несчастьях, вспомнила кактус, который зачах в прошлом году оттого, наверное, что я слишком часто его поливала... Придя домой, я легла на диван, пережидая головную боль. К концу дня позвонила дочь и руководствуясь каким-то шестым чувством, спросила, не отнесла ли я Хоги в клинику. Я замерла, не зная, что ответить.
– Так будет лучше, – сказала я.
– Я так и знала, – сказала она и отключилась.
Весь день у меня болела голова, и все валилось из рук. Вечером пришла дочь. В руках у нее была... коробка с Хоги, с которой она молча прошествовала мимо нас на балкон.

Оказывается, после нашего разговора она сразу же поехала в клинику и забрала ежа, которого еще не успели сжечь, хотя и обещали мне сделать это незамедлительно! Мне стало дурно. Я посмотрела на мужа, как утопающий на соломинку. Соломинка, махнув рукой, сказала, что видно это судьба, ничего не поделаешь, пускай ежик так и лежит у нас на балконе, пока мы тут живем...

На другой день, однако, девочки забрали Хоги и поехали хоронить его на кладбище для животных, решив выложить для этого все свои деньги. Но вскоре вернулись, т. к. опоздали на автобус, который вёз к кладбищу, а следующий шёл уже вечером. Хоги вернулся на балкон, как бумеранг. Собственно, я уже начала привыкать к этому и выпив валерьянки, раскрыла библию, недавно приобретенную в Гудвилле.**

На следующий день девочки снова поехали хоронить Хоги (я уже не верила, что это осуществимо). На этот раз старшая дочь договорилась с одним парнем, у которого была машина. Парень этот, русский из Москвы, учился с ней в high school, а теперь работал где-то в ремонтной мастерской и по словам дочки, страдал периодической депрессией. Причиной депрессии, по-видимому, были сложные семейные отношения. Родители его разошлись, когда ему было десять лет. Мать осталась в Москве, отец перебрался в Канаду. Мать вышла замуж вторично. Сын вырос и уехал к отцу, оставшись у него и тоскуя по матери. Дальше еще хуже. Любимая девушка (герлфренд), с которой он два года жил, влюбилась в его отца и вышла за него замуж, таким образом став его мачехой. У отца с мачехой родилась дочка. Теперь все жили в одном доме, так как денег не было, чтобы разъехаться, любя и ненавидя друг друга одновременно. В ребенке, однако, все души не чаяли, что как-то их примиряло. 

Вначале похоронный кортеж сбился с пути, и парень, заметно волнуясь, спрашивал у встречных прохожих: «Экскьюз ми, вьер из де пьет семетери?» (Извините, где кладбище для животных?) с типичным русским акцентом, что звучало смешно и забавляло девочек. Дальше пошло, как ни странно, гладко. Выехали на нужную дорогу, добрались до кладбища, нашли сторожа, который вырыл могилку, и похоронили ежа. На все это ушло $500, чем старшая дочь вконец опустошила свою кредитную карту. Абсолютное безумие! Но оно, как я полагаю, было ей нужно, чтобы дать выход переполнявшему ее со дня бабушкиной смерти чувству вины.

Пока девочки занимались этими делами, парень всерьез приуныл, глядя на могильные плиты с именами усопших животных и, отойдя в сторону, стал звонить в Москву, маме... Домой, однако, ехали повеселевшие, в настроении светлой грусти, вспоминая своих любимцев – собак, кошек, попугайчиков и, конечно же, Хоги.

С тех пор прошло много времени. Никто, разумеется, в том числе и старшая дочь, на могилу ежа не ходил и не ходит. Пару раз, правда, девочки решали съездить на кладбище, но так и не собрались, очень уж сложно туда добираться.

Меня же вся эта история навела на следующее размышление: вот умру, думала я, и меня похоронят на кладбище, что, по всей вероятности, разорит кредитные карты детей. Ну будут они ходить на могилу, как полагается (все же не еж, хотя и любимый), а дальше все реже и реже с нехваткой времени... Зачем это нужно? Ведь в сущности, ни могила, ни кладбище, совершенно не вяжутся в сознании с образом человека, которого потерял. И если, истосковавшись душой, стремишься приблизиться к нему хотя бы на волосок, то скорее пойдешь туда, где он жил, пройдешь по улице, по которой он ходил, возьмешь в руки книгу, которую он держал...

Поэтому я за кремацию. Но без урны с пеплом, с которой потом носятся и не знают, куда ее деть, и наконец, опять же закапывают на кладбище. Или пускают пепел по ветру. Нет, не хочу никакого пепла...

Такие невеселые думы занимали в те дни не только мою голову. Муж тоже, как выяснилось, усиленно думал о смерти. Как-то вечером, когда мы сидели у телевизора, он вдруг сказал, что хочет, чтобы его похоронили на кладбище в Ереване, в их семейном участке. Однако, участок этот уже забит до предела – продолжил он – и для того, чтобы он там поместился, придется, видимо, откопать гроб его двоюродной тетки (которую он всегда недолюбливал) и развернуть его ребром.

Все ахнули. Девочки замахали руками, что это, мол, за разговоры о смерти, не хотим даже слышать об этом... А гроб переворачивать нельзя, добавили они, т. к. это кощунство, надо найти другой способ. Сын сказал, что разворот тети будет стоить немалых денег, которых и так уйдет куча, и вдобавок может вызвать недовольство родственников.
– По-другому мой гроб туда не влезет, – упорствовал муж.
Тут я решила, что и мне следует высказать свою волю.
– Я хочу, чтобы меня... – тревожные взгляды детей обратились в мою сторону, – чтобы меня кремировали. Но не хочу никакой урны с пеплом...
Лица у детей побелели, и я, спохватившись, добавила:
– Потом объясню как-нибудь, а сейчас хватит об этом, давайте смотреть «The Simpsons».
– Хорошо, что хоть ты никого не переворачиваешь, – пробурчал сын и включил канал.

Больше эта тема у нас не обсуждалась. Еще успеем, думаю, есть время. Надеюсь... Ах, Хоги, бедная душа, как незаметно прошла твоя короткая одинокая жизнь, и как сильно затронула наши души твоя тихая смерть. Прости меня!               


* – зоомагазин
**– магазин подержанных вещей