И мы не можем ничего сделать

– Ты знаешь, а ты мне должен.

Он усмехается и смотрит мне в глаза. Я вздыхаю (ох, эти его штучки!) и не отвожу взгляд.

– С чего бы? – он усмехается, но смеха в его глазах нет.

– С чего бы... с чего бы. Ты, правда, не понимаешь? Аз воздам. Я всегда думала, что это не только «покараю». Кстати, этого ты тоже не сделал.

– Они все умерли. Чего тебе еще нужно?

Я разворачиваюсь и теперь уже сама всматриваюсь в вселенскую любовь его лица.

– Тебе что, показалось, что я хотела их смерти? Да плевать мне на их жизнь и смерть. Было. Всегда.

– Тогда что? Что хотела от меня ты.

– Ты есть любовь. Я всегда хотела одного – любви. Ко мне. Безраздельной. Всеобъемлющей. Нескончаемой. Взаимной.

– Тебя любили...

– Украдкой.

– Ты была смыслом жизни...

– В разлуке.

– Ты любила.

– Любила? Да ты издеваешься. Я люблю. Их нет, а я есть. И любовь к ним есть.

– Даже к тем...

– Тем? Тем особенно. Мне их жалко. Так бездарно сжечь свою душу. И ради чего? Ради моего тела? Хотя нет. Ради желания покорить, получить власть над душой? Слушай! Мне это только сейчас пришло в голову. А зачем? Ведь любовь и так открывает все запертое и добровольно отдает и душу, и тело. Неужели хотелось всё «здесь и сейчас».

Он запускает пятерню в свои волосы и оттягивает их назад. Вздыхает. Останавливается и поворачивает голову. И снова ищет мой взгляд.

– Двое. Этим нужно было только тело. В шесть и в семнадцать твоих лет. Они умерли первыми.

Я сбиваюсь с шага и с дыхания. По привычке затыкаю свой рот ладонью и заставляю себя. Вдох-выдох. Вдох...

– Раскаялись? - наконец, выдыхаю я ртом.

Ускоряю шаг. Пытаюсь бежать и вспоминаю обоих.


«Тихо. Тихо. Сейчас я тебя потрогаю. Ты будешь молчать. А я не скажу маме, что ты снова меряла её платья...»


Вздрагиваю от омерзения и желания выблевать воспоминание, которое я похоронила в себе давно и не хочу его целиком. И никому кроме мамы... Не поверила мне. «Дрянь! Вот же ты дрянь» ...

– Я - дрянь? – Останавливаюсь и поворачиваюсь. Он стоит, раскинув руки.

– Боялся, что ты упадешь. – Вскидывает ладони и продолжает. – Я бы не тронул. Я знаю, что ты не любишь первых прикосновений. Только вторых. Только после тебя. Когда ты будешь готова. Я знаю.

– Я...

– Нет. Просто сознание твоей мамы не могло уместить в себя реальность. Есть бы она её приняла, то сошла бы с ума.

– Я так и думала, знаешь? Мне было легче думать так. Спрошу?

– Спроси. Только не беги больше впереди меня. Не торопись. Мы же гуляем.

– Гуляем. Покушай. Хорошие слова. Хорошо, что ты придумал их. В них столько любви. Знаешь, люди такие глупые, они думают, что объясниться в любви это сказать - «я тебя люблю». Помнишь есть пьеса такая «Странная миссис Сэвидж». Там есть потрясающая сцена.

– Знаю. Я показывал тебе этот спектакль раз семь. Хотел научить тебя слышать любовь во всем.

– Я научилась?

– Да. И иногда теперь даёшь уроки мне.

Он смеётся радостно и просто, и я ему верю. И протягиваю руку, переплетаю пальцы и смеюсь с ним вместе. Он резко останавливается и снова всматривается в меня.

– Потерпи. Сейчас будет больно, но в этот раз ты не одна. Мы пройдем это вместе и сотрем навсегда. Сейчас.

Я не успеваю вырвать свою ладонь.

***

«Шёлк чулок впивается в запястье и рвёт кожу. Кручу головой и упираюсь пятками, смещая себя повыше, пытаясь уменьшить натяжение. Облизываю губу. Саднит. Кажется, прикусила. Когда? Всё болит. Интересно, как давно болит. Не помню. А нет... помню.

– Милая, я всё понимаю. Не мы первые. Не мы последние. Со всеми случается «любовь». Да и мы, милая, разве «мы» были? Так погуляли. Кино. Концерты. Танцы. Но "нас" не случилось. Может исправим? Не хочешь. Ну, тогда по глоточку шампусика и в добрый путь.

Мы смеемся, пьем шампанское...

– Очнулась? Повторим? А то тоже мне придумала. «Прости, мы не можем больше встречаться. Я влюбилась». Милая, мне тоже хотелось бы сказать: «Прости». Вот теперь есть за что. Под левой грудью у тебя будет шрам. Каждый раз, когда чьи-то руки будут её касаться, ты будешь меня вспоминать. Прости, не смог отрезать целиком, - он хохочет, раздвигая мои ноги и прикусывая кожу под коленкой, - у тебя там очаровательная родинка на соске. Стало жалко такой красоты. Да, и ты совершенно не умеешь целоваться. Что твой тебя еще не научил? Как целку сбить, так не промазал, а целоваться учить я должен.

Он бьет меня куда-то в живот. Не пойму куда. Тело уже кажется одним большим синяком.

– Дура! Я же дышать на тебя боялся! А ты ...

Он входит в меня одним резким толчком, не прибавляя к ощущениям ничего нового. Сознание и боль мигают, как лампочка перед тем, как перегореть, и я жду очередной отключки. Вот бы сдохнуть...

Открываю глаза и никак не пойму на что я смотрю. Какой-то кусок фанеры, покрашенный в серый.

– Танька, ну ты и нажралась. Ты где всю ночь шлялась? Яшку еле выперли из общаги, когда её закрывали. Не встретила?

Я поднимаю глаза и с трудом фокусирую их на Наташкином лице и понимаю, что таки сдохла. Начинаю шарить вокруг себя и нащупываю сумку. Протягиваю подруге ключ и прошу.

– Открой.

Замок щелкает и я ползу, таща за собой раскрытую сумку. Закрываю дверь и только теперь шепчу:

– Никому не говори...»


***



– Пошли? Хватит гулять. Ты не ела давно. Я тебе сейчас что-нибудь приготовлю, и мы будем кушать.

– Мы...

– Мы всё наверстаем...



***


– Господи, да сделайте что-нибудь! Вы не видите? Она умирает.

– Уже. И мы не можем ничего сделать.