Манлихер

Сермягина все угнетало в этой деревне: осторожные взгляды жителей из-за занавесок, летняя жара, от которой было не укрыться, уже переползшая в промозглую осень, от сырости которой тоже было не укрыться, отвратительная еда (а какая еще еда может быть у пленного?), а больше всего собственное бессилие.
Их даже не очень то и охраняли, но стоило заговорить с другими такими же, как и он, пленными о побеге, и он слышал один ответ от всех: -А кому мы там нужны? Надо же с винтовкой идти. Расстреляют и все. Здесь хоть кормят.
И ясно было, что это уже не бойцы, а смирившиеся, люди, ошеломленные внезапностью, с которой попали в плен.
С ужасом он однажды понял, что и сам проникается той же мыслью и прогнал ее от себя немедленно, понимая, что любая измена начинается с согласия, а значит, нельзя, никак нельзя с этим соглашаться.
Как покорное стадо их вели на работы, и тогда другая мысль охватила его душу: неужели же в этой земле, только недавно охваченной боями,  нет того, с чем можно идти к партизанам – оружия.
С удвоенной этой мыслью силой он копался тогда в жирной земле, но стоило достать хоть чего-то напоминающее оружие, как жирный полицай из местных громко свистел ему и похлопывал по винтовке, висящей на плече. Приходилось нести находку в общую кучу.
Полицаев он тоже ненавидел, да и можно ли смириться с предателями? Но этого полицая он ненавидел больше чем другого – худого, маленького, почти ребенка. Этот жирный ходил ловко, будто и не весил столько, а глазки его прозрачные, быстрые, смотрели, казалось, повсюду и увернуться от его внимания было невозможно. Как мелкий полицай нелепо болтался в своей форме не по размеру, так и винтовка жирного была ему совсем не по размеру – маленький манлихер; новые хозяева, видно, не настолько доверяли своим слугам, чтобы  дать то, к чему можно было легко достать патроны. Пистолет у него тоже был какой-то несуразный и маленький. Мелкому пистолета вообще не дали. Не заслужил. Болтались они по деревне то вместе, то порознь, заходили в дома, пили, ели, веселились, и эта их беззаботность их бесила Сермягина. Не должны они были чувствовать себя спокойно! Где же те партизаны, к которым он хотел бежать! Неужели же ничего они не знают! Все это терзало Сермягина, но сказать об этом было некому.
Все в этой деревне было спокойно. Несколько немцев в гарнизончике, сидевших в большой избе сельсовета, да эта пара полицаев. Жители осторожничали, но тоже как-то пообтерлись да пообвыклись. Смирение это было ненавистно Сермягину, оно противоречило всей его сути, ведь враг был здесь, и с ним надо было бороться, а немцы пили русское молоко, русский самогон, ели русский хлеб, русское мясо и не было ничего, что бы их наказало. Кто-то шушукался о партизанах, но уйти к ним без оружия и впрямь казалось невозможным. И куда идти? В лес за рекой? Сколько бы он там протянул?
Сермягин уже отошел от контузии, из-за которой и попал в плен, но прекрасно понимал – несколько дней в осеннем лесу и он умрет. Октябрь подходил к концу, холодало, дни были все короче, ранние закаты алели, а стрелять было небезопасно - навлек бы патруль. Местные подкармливали их из жалости, но и у них еды было немного, а есть хотелось постоянно, каждый день, и откладывать еду было нереально.
Так и тянулся день за днем, но однажды, провожая очередной  закат, погожий, еще теплый, но уже веющий холодком, Сермягин горячо осознал – его уже тошнит от этого болота бессилия, и бежать надо сейчас. Не сегодня, нет, завтра.
С этой же мыслью он встал после бессонной ночи, в темноте которой обдумывал главное: где взять тот самый билет к доверию – винтовку. И этот вопрос им был, хотя бы в теории, решен. Пока же Сермягин снял с забора на улице веревку. Недлинную, метра два.
Деревня сегодня как всегда была спокойна: все немцы сидели в свой избе за самоваром - было время обеда, а один из них даже пошел куда-то в деревню, видно, подобрал себе кого по сердцу. Полицаи же потихоньку разошлись. Худой отправился к своей зазнобе (господи, у такого нескладного еще и зазноба была!) а толстый присел во дворе под последним солнцем возле сарая, положил винтовку рядом, расстегнул воротник и, покурив, задремал, прислонившись к дереву.
Все это Сермягин тщательно отследил и теперь, разматывая веревку, крался к дереву с другой стороны. Он уже дошел до дерева, когда полицай вдруг подтянул под себя ноги и, встав, отошел от дерева. Передумывать было поздно, Сермягин кинулся вперед, набросил веревку на толстую его шею и стянул сзади изо всех сил. Полицай захрипел, изогнувшись назад, пытаясь подсунуть пальцы под веревку, но Сермягин туже стянул петлю. Полицай попробовал перебросить Сермягина через себя, Сермягин обхватил его ногами, но увидел краем глаза, как во двор входит худой. На того как будто напало оцепенение – он смотрел на их немую схватку выпученными глазами с широко раскрытым ртом, не произнося ни звука, будто душили его. Отступать было некуда, и Сермягин только продолжал душить жирного полицая. Казалось, все уже решено, но тут полицай сперва врезался Сермягиным, висящим у него на спине, в дерево, отчего у Сермягина сразу перехватило дыхание, а потом выдернул из-за голенища нож и лишь тронул веревку лезвием, как она лопнула прямо в руках Сермягина, и тот  рухнул на пыльную землю, сжимая в руках обрезки веревки.
Тут же мелкий ожил и, подбежав, врезал Сермягину сапогом по ребрам. Жирный отпихнул мелкого, добавил, хотя и не сильно, потом схватил  так и не отдышавшегося Сермягина за шиворот, поднял с земли как собачку, повернул к себе, прижал к дереву - Сермягин подумал, зарежет здесь же. Но жирный сунул нож за голенище, плюнул в сторону, прочищая горло, и хрипло сказал мелкому:
-Винтовку дай. –мелкий поперву сдёрнул с плеча свою, но одумался и подхватил с земли манлихер. Жирный оторвал Сермягина от дерева, - только сейчас Сермягин понял, как устал от этой схватки,- и толкнул вперед:
-Иди.
Шли они долго, мелкий, иногда подгонял и подталкивал спотыкающегося Сермягина в спину, жирный все потирал шею, видно, болела от веревки, вслед им глядели жители, замолкавшие в своих спорах, перетолках и беседах. У края деревни стоял старый склад. Здесь жирный скомандовал:
-Стой.
Долго он шарил по карманам, наконец, нашел какой-то ключ, открыл замок на крепком сарае без окон, втолкнул Сермягина внутрь и запер дверь. Сразу в сарае стало темно. Сермягин ощупью прошел к стене, нагреб соломы и прилег, сразу провалившись в сон. Снилось Сермягину, что он снова в окопе, и снова тяжелая земля завалила его, он, как и тогда, хочет раскопаться, но руки, как и тогда, не слушаются, хочет позвать на помощь, но и голоса нет, кто-то, как и тогда, тянет к нему руку и трясет его за плечо. Он с трудом открыл глаза и, как и тогда, увидел перед собой врага. Только не вражеского солдата, а жирного полицая.
Дверь сарая была открыта, наступили сумерки, и громадная тень его заслоняла звезды, проступающие на темнеющем небосводе.
-Что, боец, не спится? – спросил он своим обычным насмешливым тоном, -Выходи, давай.
Ночь еще не пришла окончательно, но в деревне сразу после прихода немцев привыкли не шуметь, и не было слышно ни песен, ни гармошек. Доносилась какая-то музыка, видно, немцы развлекались. Проехала машина.
-Выходи, -повторил полицай.
Сермягин думал, что теперь, даже в плену, он дал бой врагу и совесть его чиста. Жаль, что не вышло.  Странно, что не расстрел на людях, но…
Полицай же не торопился, закурил, потом, затоптав окурок спросил:
-Ты чего на меня то кинулся?
Сермягин помолчал –чего говорить с предателем – но потом все же ответил:
-Предатель ты. Оружие твое надо было.
Полицай хмыкнул:
-Предатель значит… Это хорошо. А оружие зачем?
-В партизаны без него не берут.
Снова полицай хмыкнул:
-Больно уж ты, боец дерганый. Давно на тебя гляжу, а все ты нетерпеливый, к людям пристаешь, ищешь чего-то, терпения в тебе нет. Как ты воевал то?
-Честно.
-Ладно. –полицай прислушался, потом достал пистолет из-за пазухи – тронутый ржавчиной ТТ. Сермягин дернулся, но полицай вытянул магазин, загнал обратно, передернул затвор и отдал пистолет Сермягину.
-За пояс засунь, на спину, сейчас постреляем. Слышишь, немцы музыку выключили? Полковник у них приехал, ждать уже некогда.
Сермягин послушно засунул пистолет за пояс.
-Идем  к управе, ты впереди. Заходим, слушай меня и без дела не пали. ССовца важного не валишь, солдат и остальных стреляй. Авось, услышат.
Переспрашивать Сермягин не стал. Кто должен услышать, и чего, было не важно. В душе поднималось волнение – сейчас он столкнется с настоящим врагом с оружием.
Уже по дороге они встретили незнакомых солдат, но те стояли вперемешку с уже привычными, осевшими в этой деревне. Сермягин только подивился – чего это они на ночь глядя вышли. У управы стояли двое солдат и один было заступил дорогу, но полицай сказал: -Задержанный. К начальнику срочно.  -и их пропустили. Полицай снял шапку, постучал, открыл дверь и протолкнул Сермягина вперед.
В большой комнате сидели начальник гарнизона, его заместитель и незнакомый ССовец. Солдат  входил с подносом из соседней комнаты. Все смотрели на Сермягина в упор, и он уже хотел выдернуть пистолет из-за пояса и начать стрелять, но понимал, что не успеет сделать и двух выстрелов. Тут мимо него протиснулся полицай, поклонился, прошел чуть в сторону и неуверенно начал, показывая рукой на Сермягина:
-Вот, задержанный. На меня напал, душил, убить хотел. Чуть не задушил.
Начальник гарнизона рассмеялся, настолько это казалось нелепым, и полковник спросил его по-немецки, тот перевел и полковник тоже рассмеялся. Засмеялись и другие офицеры. Обстановка разом разрядилась.
-Так что с ним делать-то?
Начальник гарнизона встал, подошел, качая головой, обошел кругом, глядя на громадную фигуру
-Ты есть большой, а дурак! Жаль, он тебя не убил, я бы тогда взял его. А теперь…
Он не договорил – полицай обхватил его локтем за горло и прижал спиной к себе, офицеры вскочили, схватились за оружие и Сермягин понял – сейчас! Выхватил пистолет и сразу застрелил одного, потом второго. Полковник так и сидел, закрывшись портфелем, глаза его были выпучены, а начальник гарнизона хрипел, топоча по полу каблуками. Полицай расстегнул кобуру начальника, выдернул пистолет и бросил противника к другой стене. Вбежали караульные, тут же получили по пуле.
-Боец, вяжи их. –он бросил Сермягину уже знакомую веревку. Как только с эти было покончено, он хлопнул его по спине и добавил:
-Теперь держись, настреляешься вволю. Зря только не суйся. Этого берем, -он схватил полковника и отдал его портфель Сермягину, -другой не нужен.
Сермягин кивнул.
-Идем. -Уже за спиной Сермягина грохнул выстрел. «Вот и нет начальника гарнизона», -только и подумал он и не стал оборачиваться.
Быстро они пробежали двор, полицай кинул гранату в мотоциклиста, и побежали, таща полковника с кляпом во рту, к лесу.
В деревне началась суматоха, беготня, но кольцо уже смыкалось позади. Река стылая, осенняя, с листьями, плывущими по воде, встретила их неприветливо, но брод они прошли легко и теперь ночной лес ждал их. Сердце Сермягина колотилось, когда из темноты вышел человек и спросил:
-Кабанчик, кто это с тобой? Что там стреляют-то?
Полицай вытер пот с лица и ответил:
-Важный вот приехал, брать пришлось. Нового бойца привел. Извини, не предупредил. Завтра утром этот уезжать собирался.
-А боец надежный?
-Надежный. Только горячий немного. Присмотри.
-Ладно, присмотрим. Ты-то как? Останешься?
-Не, обратно надо, -Он повернулся к Сермягину, -Давай, в ногу мне пальни. Только отойди шага на три.
Сермягин отошел, прицелился, но рука ходила ходуном. Партизан взял пистолет из его руки:
-Вот так надо. –грохнул выстрел и полицай завалился на бок, схватившись за ногу.
-Все, давайте, я еще постреляю, и вы пальните.
Сермягин с партизаном потащили полковника и его портфель в лес. Иногда сзади хлопал Манлихер и в ответ ему Сермягин откликался из пистолета полковника.