Алёнин секрет

Как родители умудрились отпустить нас, шестнадцатилетних девчонок, одних из Белоруссии на Чёрное море в начале 90-х, для меня остаётся загадкой.
Впрочем, желание сбагрить своих чад хотя бы на лето — будь то в пионерский беспредельный лагерь или какой-нибудь захудалый санаторий — мне известно.
Хоть бы пару месяцев дома не было этих возлюбленных отпрысков.

Да и знакомая, которая рассказала мне эту историю за бокалом вина, до сих пор спрашивает себя, куда смотрели и о чём думали мать с отцом, посылая их одних в посёлок Лазаревское, куда они сперва должны были около двух дней ехать на поезде, а потом жили без присмотра, одни, располагая пустующей квартирой какой-то дальней родственницы.

— Ты знаешь, я, кажется, убила тем летом человека, — выпалила Алёна, немного не в себе.
На следующий день она навсегда уезжала на другой континент, а в этом городе, кроме меня, у неё никого не было. Мы не то чтобы дружили, но общались довольно часто и говорили на самые сокровенные темы.
Но своей подругой я её назвать не мог. Мы просто общались — как мужчина и женщина, без всяких задних мыслей. Может быть, мы всё-таки и стали бы друзьями, но она уехала, и это знакомство кануло в лету.

Между делом, я был бывшим священником, но оставил церковь, насмотревшись на её нутро.
Однажды утром я встал и понял, что больше не могу читать нудные молитвы, написанные людьми, и совершать всё более бессмысленные для меня ритуалы. Меня давила иерархия, царившая там, и лицемерие — как от «братьев и сестёр» моих, так и от прихожан. Но это просто несколько фраз обо мне.

Я познакомился с Алёной, когда стал учиться на врача с узкой специализацией — психологические травмы.
Она привела туда, где я проходил практику, нищую и бездомную румынку, которую муж заставлял ходить на паперть и попрошайничать — в её возрасте, около семидесяти, абсолютно больную физически. На самом деле она была собственностью шайки, которая собирала для такого рода дел нищих и ютила их по десять человек в одной комнатёнке, заставляя с утра до ночи просить у прохожих милостыню.

Тогда мне и показалось, что Алёна — женщина ещё молодая — уже настолько сама травмирована, что это было видно и по её глазам: неживым, застывшим, и по каждому жесту. Когда я смотрел на неё, я постоянно чувствовал, что она находится в состоянии напряжения. Но палец в рот ей было не положить.
Она отвечала быстро, коротко, ясно. Если бы не моя проницательность, я бы и не чувствовал, что с ней что-то не так. По ней этого не было видно — может, за исключением меня.

В кафе, подальше от других посетителей, уже в сумерках мы попивали вино, когда она заявила мне об убийстве, которое совершила.
Я не подал виду:
— Если хочешь, расскажи...

Она болтала рюмку, смотря на дно стакана и не поднимая глаз, ответила:
— Да, пожалуй.

«Когда мы с подругой приехали на море, на отдых, недельки на две, то в небольшом городке уже через пару дней нас и местные, да и приезжие — особенно мужского пола — заприметили. Мы не то чтобы держались подальше, но никого домой не водили. Подруга была девственницей, а я... уже нет.
Мы ходили на пляж, вечером — на местную дискотеку, прогуливались по городу.
Однажды, во второй половине дня, к нам подошла на пляже группа ребят. Очень вежливые, лет по двадцать — двадцать пять. Трое их было.
А мы-то молодые — ну почему бы не поиграть в карты, не поболтать и, да, не выпить. Ребята принесли и кагор, и закуску. А когда вино ударило нам всем в голову, предложили поехать в шикарное место, где нет других людей, где очень тихо и красиво. Мы им доверяли — вели они себя очень прилично. Ну и поехали, сдуру.

А когда доехали туда, уж и солнце заходить стало. Место — пустынное. Ещё выпили, и тут подсаживается один ко мне и начинает приставать. Сначала вежливо уговаривал, потом стал агрессивнее. Да и к подруге моей подкатили. А она-то девственница. С испугу убежала к морю и поплыла, куда глаза глядят.
А я осталась с троими. И говорю, видимо их лидеру: с тобой пойду вон на холмы, а ребят отзови, да Натаху оставьте. А делать это только с тобой буду. Сказала и улыбнулась — пришлось.

Тот и согласился. Мы за холмы пошли, а дружки его вещи собрали да к дороге пошли, мол, тачку ловить.
Ну, а во мне злоба загорелась. Только не убежишь никуда. Да и агрессивным он становился. Ножиком даже размахивать стал и угрожать.
Пьян он был, но всё же своё дело сделал, а потом остался на земле лежать — встать что ли не мог.
А я, как оплёванная, полная гнева, пихнула его — он и покатился с холма в канаву, заполненную водой».

Алёна замолчала.

— Так, может, не убила ты его вовсе? — тихо сказал я и протянул руку, чтобы прикрыть её своей — для утешения.
Но она отдёрнула руку и глянула на меня каким-то диким взглядом:
— А я вот хочу думать, что убила. И не о том жалею... психолог.

После она резко встала, кинула какие-то деньги на стол, всем видом показывая, что платит сама за себя, и собралась уходить.

Я растерялся.

Последние её слова до сих пор звучат в моей голове:
— Жаль, и ты не понял.