Ч. 1. Прыгуны. Гл. 38. Сбылись ожидания желторота

Предыдущая глава http://proza.ru/2022/04/01/1236

                «Тарелочка с голубой каёмочкой» ..

          В маленькой клетушке-спальне, обнявшись, лежали в полусумраке, на переворошённой полуторке кроватке, Вадим и Мария. Электроосвещение в прихожей, исходящее от лампочки малого накала, при всех раскрытых нараспах дверях как единственный зритель только что завершившегося — кипучего и взбалмошного, совокупления двух человеческих особей, — изъявляло отстранённое фигурирование с дальности малометражной двушки. Совокупившиеся, вымотанные внезапной пылкостью, которая привела к обоюдному сексуальному пресыщению, выморив их до устатка, доведя до слабосилия и обмякания — пребывали затихшими, покоящимися рядышком. До сладостной истомы опусташённые, сластолюбивцы обретались в расчудесном плотском млении, как бы зависши в отупелом ошизении. Едва помещаясь вдвоём на узенькой коечке, лишённые одеяний, раскинувшись запутанными в переверченном одеяле на приведённой в разгром постели, недавние «безумники», любовно охватившись руками, неосознанно, скорее инерционно нежились, после содеявшегося любострастного неистовства — и думалось, что они подчистую запамятовали о существовании окружающего мира. Создавалась кажимость, будто бы они позабыли о заботах и чаяниях округ охватывающей их недоброжелательной невыдуманности. Не шевелясь и бездействуя, каждый находился в сугуболичном расценивании случившейся оказии. Как бы отождествляясь с ангелочками, представшими перед госпожой Любовью, Вадим и Мария (помышлялось) лелеялись осчастливленными высветившейся признанностью их сердечного союза и наслаждались потусторонними помыслами — воспарив над низменным и мизерабельным.

          Дочиста голенький Вадим, расслабленным телом, разбуженным и расцветшим сердцем воспринимал присутствие обнажённости — впритирку прижавшейся к нему, Марии. Они настолько плотно примыкали телами, что Вадим чутко-пречутко осязал и ровное беззвучное дыхание любимой, и бархатистость её соприкосновенности. «Машенька!» (как самопроизвольно отныне раздавалось у него в голове), с прикрытыми веждами и полуприкрытым бутоном уст, вероятно грезила о чём-то сокровенном. Её личико расплывалось в блаженной улыбке, источающей истому и услаждение. Приникнув головкой и туловищем к Вадиму, змееподобно обвивши его стан разбросанными вразнотык изящными обнажёнными конечностями, пассия приносила мужчине соприкасанием невероятнейшее всеблаженство. Вадим даже не скумекал, каким-таким образом вся эта «секси-вакханалия» стряслась?! Как будто надиктованное блудодейство творилось под гипнозом! И ведь произошла, так называемая, «сексотерапия» — вопреки ожиданию. Как бы заневедь. Непредсказуемо. Даже стихийно! В невменяемости. Словно оба вдруг спятили. А бесстыдные оголтелость с распущенностью воспоследовали именно в следствии непродолжительного помутнения их рассудка. Ведь только Вадим возникнул, только перешагнул порожек квартиры, и возлюбленные, распалённые яростной страстью, вдруг охватившей их, и доведшей до обстояния аффекта набросились друг на друга. Де-факто! Никаких прелюдий. Ни заигрываний. Ни намёков. Ни притязаний. Никаких заманиваний и договорённостей: хлоп — и он раздетый. Хоп, и — раздета она! Остальное — туман впересыпку со вспышками приятностей и ненасытностью. Скороспелость страстей и поспешность взаимодействий, вершились в сумасбродном эфемерном полусне или даже — в шальном пароксизме! И только осиротелые пожитки, вереницей остававшиеся валяться от порога до постели, изобличали их стремительный путь. Он смутно помнит, как усладительно, будто хмельной безропотно поддавался нажиму и принуждению со стороны возлюбленной. Как подтанцовывая и кружась, они импульсивно и скомкано тискались в объятьях, не считаясь с приличиями … орудуя на взаимном опережении и вовсе не думая: об удобствах неудобствах, о сообразности или неосмыслённости творимого. Малосопоставляясь с реальностью, на ходу срывая одежды (не щадя ни пуговиц, ни застёжек-молний!) — ввалились в спаленку, где экспансивно стягивали последние элементы нижнего белья. И как одержимые, не разбирая ни спальных принадлежностей ни устраняя акрилового покрывала, сходно с безумцами, изголодавшимися по теплу и ласке — упали в постель! Неадекватность, представлялась ещё более возбуждающей, дразнящей и до нестерпимого сладостной. Инстинктивно подчиняясь приказам: догадываясь и предполагая — он выделывал, как ему впечатлялось, немыслимые продерзости. А сопричастница подыгрывала: или словесами … или уступчивостью, в виде предоставления позировки, направляя волшебнейшими пальчиками. В конце концов, они воеденились в безудержность плотской любови. Или как можно было бы ещёжды оправдать столь торопливые и покомканные неблагопристойные деяния существ вершинной ступени земной иерархии??? Как можно было бы ещё назвать только что сотворившуюся непредвиденность?!
 
          Буквально полчаса назад, он — новоявленным «Ромео» припарковался у подъезда. Сцапывая сумку и закидывая ремешок на шею, он в нетерпении вырвался из салона. Хлопнув дверцей, влюблённый, мотыльком пропорхнул к «заветному крыльцу-подъезду». Порывно пошпынял пальцем по кнопкам домофона, набирая код, потянул и … запиликав, металлическая «дверища», сонливо отверзлась. Со спортивкой на пузе, он резвым кенгуру метнулся в доступ. Подскакивая и неуимчиво мчась вверх, перемахивая через три-четыре ступеньки, он как снежный барс рвался к заветной двери, обожаемой и ожидающей его, «Джульетты». Вовсе не помышляя ни о какой близости, мальчишка неистово давил (не ослабевая нажима!) на кнопку звонка. Его одолевало ликование. Настежь, с обыклым благовонием лаванды, распахнулись врата «Рая». Припомнились, разом раскинутые руки и его звонкий возглас, извещающий любимой благостную весть, что он — таки «принёс обещанные денюжки»! И только счастливец переступил порог, ворвавшись в тихую гавань, только протянул бесценное преподношение «на тарелочке с голубой каёмочкой» как Мария, не поведя и глазом, и не вслушиваясь в ошеломительные заверения о весточке-сенсации, отшвырнула пухлую спортивку наотлёт, прямо в угол прихожей, как ненужную тряпку, захлопнула дверь и … набросилась на него — как бесноватая, как изголодавшаяся по свежей кровушке вампирша. Прильнула губами к губам … да нет, впилась! Присосалась к его рту и вдруг спрыгнув, потащила обалделого, невменяемого вглубь квартиры. Они завертелись, закружились меж тесненьких стен как по широченному залу, тычась о стены и мебель, второпях раздевая друг друга, в трясучке сдирая и роняя тряпьё. И ему не казалось, что он излишне многажды (замолкая лишь при поцелуях) признавался в любви. Перецеловывая и тиская женские прелести, он, как заведённый, заезженной пластинкой трындычил: «Люблю. Люблю тебя! Ты, самое дорогое существо на Белом Свете!» И при всех этих сладостно-ярких и чётких ощущениях, при буквальном прочувствовании физической восторженности (до самозабвения!) … «он» вошёл в неё — в её сочные недра — и испытал величайшее блаженство! Ему вожделелось утопнуть в этой ёмкости счастья. Их тела забились в неистовой тряске, вколачиваясь в единое целое. И на пике экстаза, что-то горячее — сладчайшей приторностью, рывками, из него — через фаллос, импульсивно выплеснулось прямо в Марию и … осталось в ней.

           Углублённый во вспоминание, притомившись недвижимой позой, Вадим захотел повернуться на бок; легохонько перевалившись, осмотрительно сгибая и вытаскивая из-под рядом лежащего тела раскинутые конечности, он бережно притиснулся ближе, покрепче обняв Марию. Одна из налитых мясистых округлостей дремлющей и разнежившейся женщины, невзначай стиснутая прессом двух тел, на мгновение вздулась и, упрямо колыхнувшись, вдруг высвободила в эллиптической форме ареолы крупный розовый сосок. Таки напрашивалось: это он сам маняще вывалился напоказ! Испытав наиглубочайшую негу, Вадим некоторое время дремотно процеживал ономнясь пережитое, сквозь сито уяснения пришедшегося. Заново перетряхивал воображаемое неистовство и ту разгоречённость обладания женщиной, вторительно смакуя опробованные восприятия и неуследимо — провалился в сон. И снова как живьём приснилась Мария. Повторительно или как было думано-передумано вновь пригрезились любовные заигрывания и несдерживаемые сладостно-волнительные исполнения. Пережитое картинно воссоздавалось, но на сей раз ретранслировалось с какой-то даже гораздо пущей чувственностью и полнотой переживаний или предельно, что ли насыщенными ощущениями. И ясней ясного, что получалось так — от уже изведанного им плотского прозрения. Во сне вытворялось такое!.. однако сновидение, оно-таки и есть сонное видение, неподдающееся ни пониманию, ни руководству. В конце концов пламенный экстаз обернулся поллюцией. Изведавши вновь кульминационное исторжение, Вадим ублаготворённо воспрянул ото сна, всеохватно раскрыв вежды. Только теперь он мир перципировал по-старому — уже безболезненно и уравновешенно, без давешних неуместных тревог, терзаний и раскаяний. Потёмки комнатушки, встретили его оклемавшимся или в коей мере оправившимся от никчемных давешних себябичеваний и критиканств, застигнув неопытного любовника ободряющей прохладцей и стереотипной буднишней явью. Любимая обок отсутствовала. И Вадик, моментом смекнув и перевалившись боком через постель, подскочил на ноги и голяком босыми ногами пошлёпал, зарысил на кухню. И подлинно. Мария сиживала в халатике за кухонным столом, к нему спиной, и не могла видеть его прихода. Знатной горкой перед ней красовались, долею потрёпанные, уложенные в штабеля опоясанные широкими банковскими лентами, стандартные упаковки банкнот. Девица в раздумьях ноготком поглаживала по поверхности самой верхней пачки, выводя хаотичные узорчики, и, казалось, что она с грустью любовалась именно этими своими беспорядочными малеваньями. Вадим втихомолку подкрался и бережно охватил её стан со спины. Вице-венец творения вздрогнула, но тут же умильно расслабилась.

               — Ты проснулся, дорогой? Представляешь, милый, я, наверное, сотню раз кончила … — Мария томно закатила глазки, потёршись затылком о его грудь, прожурчала. — Вот, ознакомляюсь с содержимым твоей сумочки. И скажу, это прямо-таки невидаль … клад какой-то! Но зачем так много?! Мне не нужно столько … я пошутила! — Задрав голову и заглядывая из неудобной позиции ему в глаза, она залебезила. — И потом, любимый, у меня какое-то двойственное чувство. В некотором роде, я рада — безумно рада! — и благодарна … с другой стороны, меня обуревает страх … Откуда, откудова так много денег? Я не ожидала такого фурора. Назвав немереную астрономическую цифру, я рассчитывала, что ты откажешься от невыполнимой затеи. Где ты их взял???  Я никогда не видывала этакую кучу денег!

          Вадиму привиделась приятной восторженность любимой подруженьки. Вот только обговаривать и перетирать преступное деяние, совершённое им текущим удачливым деньком, не хотелось. А оконечный вопросик его вообще напряг. Он представился ему колючим и весьма опасным, от которого Вадим было смешался. Особенно не понравилась интонация выговаривания, где нотки удивления перевивались с окраской изобличения. Но тут же найдясь и состроив невинную ужимку, в разрез вопрошанию проверещал:

               — А ты когда-нибудь пробовала настоящее Каберне Совиньон? — он постарался разрядить обстановку и переключить болтовню на другую тему, — например, бутылка Шато Марго стоит несколько десятков долларов. Вино, для производства которого, собирается виноград в Бургундии со склонов Кот-де-Нюи, во Франции. Кстати, чудесный напиток! — Вадим припустился и — втёмную, почитай, наудачу теперь клепал хвалебное крошево. Он  озоровато-песенно разукрашивал дифирамбами пропиаривание вина и голос его переливался свежим плавным тембром и игривостью. — Бальзам, с мягким премилым фруктовым вкусом, уникальным характером и бархатной насыщенной текстурой. Дорогущее!

          Вадимчик распевал заливистые песенки, буквально, тыча пальцем в небо, потому как был уверен, что Мария вряд ли на эту тему достаточно осведомлена. Если вещать по-честному — он и сам ни разу не пробовал настоящих вин. Но однажды, он присутствовал при обсуждении родителями аналогичных «таковских» разбирательств. В ту недалёкую пятницу они, просматривая промоционный журнал, вычитывали вслух, что самые дорогие вина в мире могут обойтись в стоимость годовой аренды квартиры или даже больше. В общем, кое-какую информацию он запомнил и вот теперь возлагал упования воспользоваться выхваченными клочками сведений, намереваясь скучить броскую словесную «окрошку» — ну или нешто наврать.

               — Нет Вадим. Не заговаривай мне зубы. — Строгим, безапелляционным голосом пресекла Мария его выворачивания. Вероятно, как ей причудилось, шестым или может ещё каким-то чувством она предвидела подкрадывающуюся поруху, а то и трагедию. Ей размышлялось. «Наконец-то я встретила долгожданную любовь. Скорее всего последнюю! Всего один лишь только раз — цветут сады в душе у нас!» Вспомнились вдруг ей слова когда-то обожаемой песни в исполнении Анны Герман. «И я должна спасти нашу Любовь, а значит: надобно ситуацию захватить в собственные руки. Вадик, он же такой опрометчивый — неосмотрительный, слишком поспешный. Мальчишка!» Думалось ей. Вадим, глядя на неё, начинал нервничать. Он расчухивал, что правду-матку воспрещается разоблачать, но и как отвертеться от расспрашиваний — не знал.   

               — Любимая. Вкусняшка моя. Давай договоримся, что ты никогда не станешь спрашивать меня о происхождении этой кучи бумажек. В конце концов, это ведь благодатный шанс спасти твоего сына и порвать с проституцией. Мы поженимся и впредь ты будешь только моей. — Вадим отольнул от Марии и, торопко прошагав (потому как на пикометр стеснялся оголённости, хоть и был в курсе что «внук Аполлона»), задирательно раскинулся напротив. Распялив напускную улыбищу во весь портрет, он преисполненный достоинством, устремлённо и таинственно вглядывался в собеседницу и лишь в полприщура прочитывалась в его очах с поволокой обеспокоенность … напоследок он кинул шуткой, — с тебя магарыч! 

               — Да, здоров-во! — она страдающе прикусила концевые две буковки и полоснула, полными жгучести и терзаний, глазами по Вадиму. Не утрачивая величавости, но покрываясь пунцом Мария просительно пролепетала:

               — Вадимка, но к чему беспричинные таинства, разве после произошедшего … — герл-френд запнулась, но продолжила, — мы не самые близкие люди? Уверься! Меня не снедает любопытство … не подумай пристрастно. Не воображай, что я какая-нибудь вамп или сварливица. Просто у меня кора головного мозга набекрень — я дьявольски трушу! И страшусь за тебя. Нет! За нас. Мы намеревались начать жизнь с красной строки — переметнуться на новый абзац. Но в этих бумажках я вижу скользкую даровщинку, нежели спасение. Саван. — И тут же вдруг воспрянув, твёрдым и не допускающим никаких дальнейших обсуждений голосом, заключила. — Я должна знать, чего опасаться. Как бы не набедить. Кто знает, какая гадость может предстать передо мной … перед нами. Вдруг эта гнусь злобная и судьбоносная?!

           Видя, что за спасибо не отделаться, Вадим скорчил недовольную физию. В думалке прокрутилось. «Что, она теперь всегда так будет кабалить? — кабы не обабиться». И он деланно беспечально вытеснил из припасённых запасов:

               — Не стремайся! Я одолжил эти гринбэки. Так что будь покойна … блин, замордовала расспросами!

               — У кого? — скептически напирала Мария, пропуская высказанность обиды мимо ушей и предугаывая несуразицу или даже балабольство. И этот лаконизм удивления — его пригвоздил буквально к стенке. Он не настолько придирчиво приготовлялся к нахрапистым расспросам! но и, полагайте, молниеносно нашёлся. 

               — У дружбана. У Понтяна. — Ляпнул первое, что поспешило взбрести на ум.

               — А что Понтян — миллиардер? Меценат? Кто он такой??? — куда значительнее уверяясь в его вранье, нападала Мария на возлюбленного. И чем явственнее она разгадывала брехню, тем обширнее её охватывало недовольство плутовством обожаемого мужчины. Её тревожила сама возможность такой постылости, ибо на её сугубый расклад данная ветреность близилась чуть ли не к предательству.

         Поначалу Вадим затерялся в загогулинах мозговых изломов. На три-четыре секунды окаменел. И внезапно взорвался:

              — Слушай, тебе требовалось баблище, чтобы оперировать сынульку. Ты даже занялась позорной проституцией! Что ты выё … — запальчиво и озлобленно, он в раздражении чуть было не выматерился, но, в конечную секунду сдержавшись, кое-как вывернулся, — … шкиваешься? — довершил парень не слишком забористо.

         Мария, едва удерживаясь от рыдания, захныкала.

               — Ну, пожалуйста, скажи правду, пусть даже горькую … успокой сердечко … иначе места себе не найду …

           «Ну, начинается. Натаскивал пахан, что с женщинами вечные проблемульки возникают!» Хмурясь и осмысливая инициативу сложившегося разногласия (досадного и наверняка очередного, не последнего!), Вадим начинал злиться. «Впрямь, как в доподлинной семейке!» И впервые — что ни на есть впервинку! — что-то антипатическое по отношению к слову «семья» прокатилось через его бурливый многогранник сознания. Жгуче резануло ледяное постижение. «Свобода-то моя — уже на грани уничтожения. Впрочем, нетути, утратил уже!» Угодив в закорючливую ловушку, он не ведал как теперь из неё выбраться. А ведь он, почитай, сразу задумывал не сообщать правды. Будучи наслышанным, и имеющим немаленький от родительских схлёсток опыт и компетенцию, что раскрытая подноготная ни к чему позитивному и обстоятельному не приводила и никогда не приведёт, он напрягся. Тем паче — теперь он настоящий мужчина! А, следовательно, сам должен разрешать всякие пиковые неурядицы, денежные заботы, неприятности, сложности, а не делить их с кем-то пополам или уж тем паче перекладывать тяжесть бремени на хрупкие женские плечи. Однако Машутка застигла его врасплох, и хоть он не отваживался немедля посвящать любимую, как он сам подразумевал, в сугуболичные затруднения, ловил себя на тяжком доводе, что всё-таки придётся открыться. Заострённый взор её был настолько строг и пронзителен, что мужчина ощутил себя львом в вольере, загнанным в угол. Он и представил себя львом и огрызался, и рычал как лев (пусть не вслух) … но перед ним восседала его львица — грациозная и царственная особа! — которую не только нельзя обманывать, но и обмануть.

               — Авария! Окей … — сдавшись, поморщился Вадим, решаясь объясниться, отбоярившись неполной правдой. — Родители дали …

          Вымолвил он и принципиально с твёрдостью уставился деве в её изумрудные бездонные глаза.

               — Дали? — явно не веря ушам, занозистой интонацией выразила она откровенное сомнение, будто не то, что догадывалась, а даже чего-то конкретное знала, — то есть ты хочешь сказать, что родители в курсе? Ты обо мне рассказал? И как они восприняли сей факт?

          Сопоставлялось многое в её взоре, она разумела, что он что-то не договаривает или даже лжёт и приняла его игру. Вадим тоже увидел её скептицизм и некую ледяную нерасположенность. Он сокрушался, не разумея, как повести себя: о чём можно ей провещать, а что желаемо утаить. Глазки его забегали и Мария просекла этот просчёт.

                — Правду! Ничего иного. — Требовательно заявила допытчица, направленно вглядываясь в Вадима как на иезуита, будто нацеливалась прожечь его взглядом.

            Он продолжительно и уплотненно всматривался глаза-в-глаза и наконец стремительно вытянулся перед ней в полный рост. Одарив Марию натянутым потерянным и неистовым взглядом, багроволицый Вадим напряжённо молчал, только желваки перекатывались на его щеках. И вдруг подвинувшись вперёд, внезапно удалился из кухни. Мария неподвижно осталась сидеть. Через несколько минут оглушительно хлопнула дверь.   

Глава 39. Пугач   http://proza.ru/2019/10/18/933