Песни первой любви

                По- разному судьбу свою творим,
                Чужие мы с тобою навсегда.
                И всё-таки давай поговорим...               
Ты пришёл в 1-ю среднюю школу в 8-ой «А» класс осенью 1961 года. Ты был совсем непохож на наших мальчишек в их вельветках, шароварах  и кургузых пиджачках с короткими рукавами. Ты был одет по-взрослому: в брюки и серый клетчатый пиджак. Он как-то особенно ловко сидел на твоей широкоплечей спортивной фигуре. Ты был сыном директора ликёро-водочного завода, и социальное положение тоже выгодно отличало тебя от прочих одноклассников. А самое главное, ты был чемпионом по скоростному бегу на коньках среди юношей (зимой 1963 года ты занял 3-е место по области). Какое сердце подростка могло устоять перед таким титулом! Вокруг тебя сразу образовалась свита из мальчишек-одноклассников.
   А я? Я училась в параллельном 8«Б». Отличной учёбой  никогда не блистала. Любимых предметов не было совсем. Главным увлечением были не учебники, а книги. Я раскладывала свои учебные принадлежности на письменном столе, а в ящик стола прятала книгу, и, приоткрыв ящик, углублялась в чтение, делая вид, что занимаюсь уроками. При появлении в комнате кого-то из родителей, ящик незаметно задвигался и внешняя сторона дела выглядела вполне благополучно. Одним словом, я ничем не выделялась в общей массе девчонок-одноклассниц. Разве тем, что обладая хорошей дикцией,  раз в неделю что-то  «вещала» по школьному радио. Девчонки иронизировали по поводу, как они считали, моего «деревенского»  окающего произношения. Могла ли я предположить, что такой выдающийся новенький заметит именно меня?
 ...Но ты заметил. Однажды на перемене, спустя примерно месяц после твоего появления,  в нашу классную комнату вошли несколько мальчишек из 8-го А класса и под конвоем,  препроводили меня в вашу классную комнату.
Я, эстетка по натуре, активно  не сопротивлялась, так как это могло выглядеть со стороны некрасиво. Ваш класс был почти пуст, только ты сидел за партой у окна; и я, подталкиваемая телохранителями, предстала пред твоими очами. Сказал ли ты мне что-нибудь, или, внешне негодующую и растерянную, милостиво отпустил меня молча, я не помню. Но с этого насильственного свидания началась история наших с тобой отношений, которая продолжалась шесть лет... и всю оставшуюся жизнь.
Были перемены между уроками, на которых я ловила твои взгляды, были школьные вечера, были вечера старшеклассников в ДК к-та Огнеупоров; ты приглашал меня танцевать, а потом провожал, иногда почему-то вдвоём с Володей Базаровым. Если мы были одни ты пытался обнять меня, но я отстранялась и говорила только одно слово: «руки!». Мы стояли под аркой нашего тёмного двора, и когда мимо пробегал мой сосед, который на несколько лет был старше, он обычно окликал нас так: «Ну что, пионеры, стоите?».               
Как-то Ирина Михайловна – ваша учительница литературы, объявила о создании совместного литературного кружка для подготовки пушкинского вечера. Я стала посещать его, потому что и ты был в числе его участников. По-моему, присутствуя на занятиях, мы всё время помнили друг о друге, и отвлекались только тогда, когда сама Ирина Михайловна начинала что-то читать из Пушкина. Её чтение завораживало. На вечере ты читал «19 октября»:            
«Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день, как будто поневоле,
И скроется за край окружных гор.
Пылай, камин, в моей пустынной келье;
А ты, вино, осенней стужи друг,
Пролей мне в грудь отрадное похмелье,
Минутное забвенье горьких мук.
Печален я: со мною друга нет,
С кем долгую запил бы я разлуку,
Кому бы мог пожать от сердца руку
И пожелать весёлых много лет.
Я пью один; воотще воображенье
Вокруг меня товарищей зовёт;
Знакомое не слышно приближенье,
И милого душа моя не ждёт.
Я пью один, и на брегах Невы
Меня друзья сегодня именуют...
Но многие ль и там из вас пируют?
Ещё кого не досчитались вы?...»
Ты читал негромко, проникновенно, немного грассируя, словом, в стиле 19-го века и пушкинского настроения. А я читала «К Чаадаеву»:
«Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман;...»
Ирина Михайловна была не совсем довольна моим чтением. Я хорошо декламировала, но плохо чувствовала то, что читала. В моей душе ещё ничего не исчезло; всё только зарождалось.
«...Вот бы жить, как в оны дни, вот бы жить легко и смело;
Не рассчитывать предела для пространства и любви.
И подобно лицеистам, собираться у огня
В октябре багрянолистном 19-го дня.
...Но судьба своё возьмёт: по-ямщицки лихо свистнет,
Всё по-своему расчислит- не узнаешь наперёд.
Грянет бешенная вьюга, захохочет серый мрак...
И спасти захочешь друга, да не выдумаешь как...»               
 Так прошёл учебный год - первый год нашего знакомства. В то время среди моих ровесников было распространено понятие «ходить». Не дружить, а именно «ходить». И то, как мы «ходили», вернее ты пытался ухаживать, а я дичилась, тебя явно не устраивало. И вот однажды вечером, когда вся наша семья была дома, в квартиру постучался мой одноклассник «стиляга» Боря Никитин. Он, вежливо извинившись перед родителями, вызвал меня на улицу. Мой младший брат и соглядатай выбежал вслед за мной. Во дворе меня  ждала  компания  мальчишек. Группу  возглавлял  один  из  первых               
городских хулиганов Юрка Парваткин. В ультимативной форме мне было приказано дружить с «Сергутой», т.е. с тобой. Я вернулась домой и брат доложил о визите компании во главе с хулиганом Парваткиным, который  был твоим соседом. Гроза разразилась на следующий день, когда в дверь снова, таким же образом: предупредительно и вежливо, постучал Боря Никитин. Картину развития событий наблюдала с противоположной стороны улицы моя подружка и одноклассница Надя Васильева. Сначала из ворот нашего двора выбежали и бросились врассыпную мальчишки, следом за ними, размахивая тряпкой с краской (бочка с краской стояла в коридоре) выскочил мой разъярённый отец. Потом дома меня били по щекам, а я сквозь рыдания говорила: «Он хороший! Он хороший!» - это про тебя.
Ультиматум со стороны уличной команды Парваткина (как выяснилось намного позже) был предъявлен не только мне, а и всему мужскому составу старшеклассников: право на меня принадлежало только тебе и никто из них не смел даже желать мне нравиться.
Тем летом ты мне назначил свидание, первое настоящее свидание в моей жизни! В ... часов вечера у городской танцплощадки... Как я готовилась к этому первому в жизни свиданию? Не помню. Наверно трепетно... Я вышла из дома, направляясь к тебе, и встретила во дворе соседского десятилетнего мальчишку.Чем-то его задел мой вид, он поднял с дороги осколок бутылки и бросил мне вслед. Стекло вонзилось в левую ногу сантиметров на десять выше лодыжки. На этом месте и сейчас сохранился след от раны, как память о первом свидании с тобой....  Я не вернулась домой и не перевязала рану, а кровь почему-то не потекла сразу, что позволило мне дойти до места нашей встречи и встретиться с тобой. Очевидно так сильно и необычно было моё желание придти к тебе, когда ты позвал! Мы встретились, а через совсем короткое время из раны потекла кровь, и я, к твоему глубокому изумлению, заторопилась домой. Если бы я сказала тебе, ты конечно решил бы эту проблему! Но это было не из области чувств, это было уж слишком грубо-материально, и я не осмелилась открыть тебе причину столь поспешного побега со свидания. Ты проводил меня, мы немного постояли в полумраке нашего двора и я ушла домой. То свидание было единственным – настоящим, т.е. по этикету, пусть и неловко завершившимся. Ты был тогда жизненно сильнее меня, меня же смущало всё, я боялась спугнуть то, что нарождалось и уже жило в девичьем сердечке. Я была на самом деле деревенской девочкой, которую не пугали только речка и поле, а всё остальное               
               
существовало придуманным в книжном классическом идеале. Ты позвал меня снова, но я не смогла придти, и причина была – нездоровье, а именно – плохо удалённый зуб и в результате флюс. Тогда ты пришёл сам. Ты стоял в соседнем дворе и уговаривал меня выйти на улицу, а я в белом ситцевом платочке, опершись о подоконник, смотрела на тебя из окна. Родители были в отъезде и никто не мешал нам разговаривать, только соседи из дома напротив  удивлялись   на  такое необычное  свидание. Я  помню,  как мне               
было хорошо с тобой в тот вечер, и тебе наверно тоже, ты долго не уходил. Пользуясь отсутствием родителей, я обрезала косы. Волосы свободно падали на плечи, ты сказал, что мне так идёт. Тёплыми вечерами мы с тобой бродили по улицам, горели фонари, с городской танцевальной площадки доносился голос Жана Татляна: «Город ночной серебрится в реке...».
Помню, почему-то  однажды с танцплощадки ты пошёл не со мной. Мы с девчонками шли впереди, а ты на некотором расстоянии шёл сзади. Что чувствовала я , не помню. Только что-то заставило меня отойти от девчонок в сторону и пойти по самому краю обрывистого берега, с риском сорваться вместе с обвалившимся берегом. Через несколько минут ты уже держал меня за руку. Сколько раз потом мне была нужна твоя рука! Где же ты был!
 Зимой мы чаще всего встречались на катке. Я кататься на коньках не умела, а на каток ходила, наверно, из-за возможности видеть тебя, хотя сама себе в этом отчёт не отдавала. Каток был хорошо освящён; над катком и над тёмные городскими улицами плыл чистый голос Майи Кристалинской:
«А снег идёт, а снег идёт,
  И всё вокруг чего-то ждёт.
  Под этот снег, под тихий смех
  Хочу сказать при всех:
Мой самый главный человек
Взгляни со мной на этот снег -
Он чист как то о чём молчу,
О чём сказать хочу...» 
Помнишь, как ты сговорился с ребятами, они взяли меня с обеих сторон за руки и мы поехали в одну линию. Ты ехал сзади. В один прекрасный момент ребята отпустили руки, а ты, по уговору, должен был подхватить меня. Но то ли ты замешкался, то ли я оказалась слишком неумелой, но я так упала! Ты меня собирал уже по частям! Мне было так стыдно! Иногда, на том же катке, или по дороге с катка, я была свидетельницей твоих свиданий с другими девочками. Мои подружки в таких случаях говорили: «Доигралась!» Твои кратковременные измены задевали меня, но я никогда не упрекала тебя, даже мысленно. Я сознавала, что не умела дружить с тобой, не умела строить отношения, во мне всё было стихийно. Я могла только наблюдать и принимать какую-то долю того, что предлагал ты. Принимать с недоверием, даже не к тебе. а к себе самой. Мне было плохо без тебя, и я боялась быть с тобой. А ещё я чувствовала: с кем-бы ты ни был, меня ты не отпускал от себя никогда.               
 Нечасты были наши свидания, Сашенька. Но я иногда устраивала их сама, с помощью моей подружки, а твоей одноклассницы (также перешедшей к нам из 2-й школы) Галки Вишняковой. Мы встречались с ней вечерами и шли к твоему дому, бродили по коротеньким заводским улочкам, Галка рассказывала мне про тебя и пела песни, которые пел ты: «Тишину», «Сердце молчи», «Я сказал тебе не все слова...». Она смеялась, потому что пела как умела, а мне так нужно было эти песни слушать. Ты пел на самом деле очень хорошо. Помнишь, ты запевал, а хор подхватывал: «Забота у нас такая, забота наша простая...», «Верховина, мати моя...» Не знаю, пел ли ты свои песни для меня, но одну - ты спел для меня точно. Это было на вечере в 10 классе, когда ты снова перевёлся во вторую школу, но на первый вечер в нашей школе пришёл. Ты вышел на сцену и запел:
                Я с тоской ловил взор твой ясный,
                Песни пел, грустя и любя,
                Но ответа ждал я напрасно -
                Был другой дорогим для тебя.
                Думал я, разлука поможет
                От любви твоей мне уйти.
                Шли года... Но образ твой всё же
                Был со мной неразлучен в пути
                И не смог я жить в отдаленье,
                Вновь с надеждой взор твой ловлю.
                Ты должна понять, без сомнения,
                Что тебя, как никто, я люблю!
                Песня первой любви в душе
                До сих пор жива,
                В песне той о тебе все слова!    
Ты не допел песню до конца: голос от волнения сорвался, ты ушёл со сцены. В зал ты больше не вернулся. Как могла оставаться в нём я? Не знаю.
В нашей школе ты больше не учился, но встречи наши продолжались. Иногда ты подходил к школе после уроков и ждал меня. И всегда мы встречались на вечерах старшеклассников.
Очередная встреча на вечере 7 декабря 1963 года (6 декабря тебе исполнилось 17 лет!), и запись в дневнике через год после вечера:
«...Он говорил, что «я тебя люблю»
И целовал мне пальцы.
Но он был пьян и я не верила ему.
Он говорил, что всех несчастнее на свете,
И счастье для него лишь я.
Но я, тоску в душе тая,
Смеялась над его словами.
Тогда не поняла, что только он любил меня;
Тогда носилась в облаках напрасными мечтами:
Мечтала о красивом и родном               
О гордом, смелом и весёлом;
Не знала я, что счастье моё только в нём-
Кому я сердцем так легко не доверяла».
Прости за несовершенство стихотворных строчек. В тот год, последний школьный год тебе исполнилось 18 лет, и я послала открыточку-поздравление:
«Кому -то несут анемоны,
Подносят кому-то лилии.
А я подарю тебе молнии!
А я подарю тебе ливни!
Ты ливням подставишь плечи,
А молниям обе ладони.
Во имя всего человечества
Пускай обжигают больно....»
А через десять дней - 16 декабря я записала в дневнике, что не видела тебя и не знаю, как ты это воспринял.
Мне очень хотелось встретить тебя на выпускном вечере. После торжественной части в школе мы всю ночь гуляли по городу, но с вашим классом наши дороги так и не пересеклись.
Летом ты уехал в Ленинград, поступать в политехнический; я уехала в Новгород, в педагогический институт. Мы оба поступили. Каким-то образом у меня оказался твой ленинградский адрес: Ленинград К-110, Лесной проспект, дом 65, корпус 6М, комната 162. Я думаю, ты мне передал его, от чужих я просто бы не взяла. Я знаю, что писала тебе, но ты не ответил. Ты закрутился в новой обстановке, и. конечно  на тебя сделали ставку, как на спортсмена..(из-за чего, собственно, тебе потом и пришлось переводиться на заочное отд., т.к. основная учёба оказалась сильно запущена).
Мы знали друг друга уже шесть лет, а отношения наши продолжали оставаться в таком же неопределённо-запутанном состоянии, в каком были и в первый год нашего знакомства. И вот, однажды, в перерыве между лекциями, мне сказали, что в коридоре меня ждёт парень. Я вышла и увидела тебя. Пока я шла к тебе, я твёрдо решила, что с этого мгновения капризы закончились, что ты – моя судьба и отныне будет всё так, как захочешь ты. Ты сказал, что остановился в гостинице и придёшь ко мне на квартиру завтра- т.е. в воскресение, в 12 часов дня. Я обещала ждать. Я долго ждала тебя, ты не приходил. Я оделась и пошла в город. Была зима, дул сильный ветер, мела позёмка. На продуваемом всеми ветрами мосту через Волхов почти никого не было, только я, и по другой пешеходной стороне моста мне навстречу шёл ты. Ты шёл не один, чуть впереди тебя шла шикарная блондинка. Вы направлялись от гостиницы в сторону Кремля. Конечно же на пустом мосту не увидеть друг друга было невозможно. Так мы разминулись... Теперь уже на всю оставшуюся жизнь.               
Если бы ты знал, как мне и сейчас трудно писать об этом. Но нам, уже таким свободным, предстояло ещё одно свидание, судьба давала нам ещё один шанс. Летом  мы встретились на нашей родной  танцевальной площадке. Я пришла на танцплощадку не одна, а с человеком, которым, как казалось, была сильно увлечена. Увидев тебя, я подошла поздороваться, да так и осталась с тобой, пока не замер последний музыкальный аккорд, и танцы не объявили закрытыми. Мне было всё равно, что парень, с которым я пришла на танцы, весь вечер с печально-недоуменным видом простоял у столба. Я была с тобой и нам была хорошо. Отойти друг от друга было просто невозможно – к кому? Зачем? «Вот какая ты стала!»- сказал ты. А я стала свободной. Свободная – я тебе нравилась больше. О том, что произошло зимой я ничего не спросила, ты ничего не объяснил. «Ну теперь я тебя никуда не отпущу!» - заявил ты. «А вот теперь я и уйду!- я взяла реванш! Я повернулась и пошла к своему кавалеру, который терпеливо ожидал меня у входа. Юра (так звали моего нового друга ) проводил меня до дома, не сказав мне ни слова по поводу странностей моего поведения. Только дома он спросил у своей сестры (моей однокурсницы): «Таню, наверно, надо было оставить с тем парнем?». Она же полностью разуверила его, объяснив, что там давно уже ничего нет. Юра был на несколько лет взрослее нас, он был человеком искусства, а значит чувствовал и видел больше, чем мы. Он нас почувствовал и увидел лучше, чем мы себя.
Осенью на последнем четвёртом курсе я проходила педагогическую практику в своей родной 1-ой школе. Ты уже давно возвратился в город, переведясь на заочное обучение; и как я слышала, собирался жениться. Твою избранницу звали Наташа. Однажды я подошла к окну в учительской и увидела вас. (Мне, удивительным образом, давалась потом в жизни возможность увидеть тебя: подойти к окну. в нужный момент оказаться случайно на какой-то улице по которой проходил ты и пр. и пр...Уже живя в Москве, Я встретила тебя утром на Ленинградском вокзале!)  Вы с Наташей под дождём спешили куда-то, оживлённые и увлечённые предсвадебными хлопотами. ... «Дождь по крышам стучит, так что стонут все крыши, а во мне всё молчит, всё молчит, ты меня не услышишь...»  Потом было несколько лет относительного забвения: ты был занят семьёй, младенцем-сыном. Я вышла замуж. Всё было хорошо, всё было благополучно. Изредка мы случайно виделись в городе. Но скажи мне, почему увидев меня, ты опускал глаза и лицо у тебя было такое, как будто ты возвращался с похорон? Почему мы не радовались, а смотрели друг на друга, как два близких заключённых (пожизненно!) из разных тюремных камер? Мы никогда не здоровались, не разговаривали , и в то же время чувствовали и видели друг друга не глядя. Два раза в год мы имели законное право увидеться. Это право предоставляли нам две демонстрации: майская и ноябрьская. И только однажды, ожидая твою колонну, я почувствовала, что тебя там нет. Тебя там действительно не оказалось. Наш переезд в квартиру на одной лестничной площадке с твоими родителями увеличил возможность наших случайных встреч. Ты на балконе               
с сигаретой и я на своём балконе, на расстоянии вытянутых рук... Не было ни движения, ни времени, ни прошлого, ни будущего – ничего, только два соляных столпа, обладающие какой-то однородной статической энергией... Это было скорее мукой, чем радостью.
    И вдруг ты заболел, тебя положили в больницу с инфарктом. Я не могла делать вид, что ничего не случилось. Одной мне было идти страшно и я уговорила свою подругу и нашу одноклассницу Валю Каджаеву пойти со мной. Дело было летом, на больничном крыльце оказался мужчина из твоей палаты и мы попросили вызвать тебя. Ты долго не шёл, и я пошла тебе навстречу. Мы встретились в подвальном коридоре. Практически не общаясь на протяжении несколько десятилетий, мы встретились так, будто расстались вчера. Ни тени удивления на твоём лице . Как я благодарна тебе за это! Только один вопрос: «Ну как ты?»
   И ещё несколько лет разлуки. Но после нашей встречи в больнице, мы уже не были так жестки друг к другу, мы уже немного растаяли. Собираясь летом в Боровичи я думала: надо обязательно увидеться с тобой, надо попросить тебя жить! Мне так жизненно важно, чтобы ты был жив и здоров! Я ехала такая счастливая, я не знала, что тебя уже месяц как нет на свете... Во дворе дома на Ленинградской сидела твоя мама Мария Георгиевна. Обычно такая приветливая, она удивила меня тем, что не ответила на мою улыбку. Лицо её было неподвижно, а волосы абсолютно седые. В этот же вечер мне позвонила Валя Каджаева и сказала, что ты умер 16 мая, ровно месяц назад. «Мы боялись тебе сообщить»,- добавила она. И ещё она рассказала, что в ночь твоей смерти, она вдруг услышала: «Таня, я люблю тебя!» (Она очнулась и не могла понять, откуда прозвучала эта фраза. То, что слова эти относились ко мне она знала точно, а вот какое отношение она имеет к этим словам, Валя никак не могла понять... Днём она узнала о твоей смерти. Она предположила, что это ты через неё передал мне своё последнее «прости». (Ты и Валя жили на одной улице). На следующее утро я была на твоей могиле. Я что-то лихорадочно убирала, что-то причитала-приговаривала тебе. К могиле подошла Ольга Васильевна, бывшая старшая медсестра ЦРБ, когда-то жившая в нашем доме, а в то время уже проживающая в Ленинграде. Она осторожно спросила: «Танечка,  кто умер?», думая, очевидно, о потере моих ближайших родственников. Я ей сказала, что умер ты. Я говорила довольно долго, слёзы катились по моему лицу, как говорится, градом. Она смотрела на меня сочувственно и в то же время удивлённо. Она никак не могла связать твой уход и моё так ярко выраженное  и искреннее горе. Она сказала: «Я позвоню Марии Георгиевне». Господь послал эту свидетельницу моего невольного незнания и нескрываемого горя. Через несколько дней мы опять встретились с твоей мамой. Она смотрела на меня уже другими глазами и посетовала, что не сможет пойти на кладбище. На что я ей ответила, что на кладбище пойду я. Она кивала головой и улыбалась настолько, насколько можно было улыбаться в её горе.
В последний год перед смертью Марии Георгиевны я постоянно думала, что надо ей всё рассказать или написать. Я уверена, мысли мои были вызваны и               
её желанием поговорить со мной о тебе и обо мне. И опять я опоздала. Будем надеяться, что «Господь целует и намерения», и всё что я рассказываю сейчас - я говорю для всех кому это нужно было знать на этом и на том свете.               
    Я написала, что ты посвятил мне только одну песню. Неправда, ты спел ещё одну - последнюю; но твой голос и слова звучали уже оттуда, где мне пока нет места. Через некоторое время после того, как я узнала о твоём уходе в мир иной, ты явился в мой сон. Ты стоял в каком-то дворе, в который выходило окно моей комнаты. Ты был как всегда элегантно одет: в распахнутом пальто светло-бежевого цвета, скорее даже жёлтого, с длинным белым шарфом на шее. Ты смотрел на моё окно и пел:
«Не с тобой! Почему не с тобой
Мы вошли в золотую от солнца аллею?
Отзовись, дай мне знак, - сожалею.
Ты слышишь, ты слышишь меня, сожалею!
Сожаленье моё
Пусть в осенний листок превратится,
Пусть к тебе долетит
И тихонько в окно постучится,
Пусть расскажет тебе,
Как я нашей разлукой болею.
Сожалею! Сожалею!
   Не с тобой! Разлука безбрежна.
   Не с тобой! Прощай моя нежность.
   Не с тобой! Останься в надеждах.
   Не с тобой... Мы не с тобой.
Я когда-то слышала эту песню, но не настолько, чтобы она мне могла присниться во сне. Только потом я нашла все слова песни , что пел ты в моём сне.
...Сашенька, тебя я услышу за тысячи вёрст. Мы вечная память друг друга...
Помяни, господи, душу усопшего раба Твоего Александра, прости ему все согрешения его, вольная и невольная, но по велицей милости Твоей и по множеству щедрот Твоих даруй ему Царствие Твое.
Я всё думаю: Кто ты? Какой ты? Почему ты ушёл так быстро? Я никак не могу вписать тебя в домашний быт, в этот мир заводов, станков, в котором ты жил и действовал. Мне кажется, тебе всё время было неуютно, это был не твой масштаб, не твои интересы, не твой вектор действия... Чего хотел ты? Кто теперь ответит? Да и зачем?