Сторож и Парфюмер

Глава Анна, и все-все.
В комнате на полной мощности работал телевизор.
В углу, на плюшевом диване лежала девочка.
С распростертыми ногами, поднятыми вверх.
Комната закрыта дверью, в нее постучались, вошла пожилая женщина.
— Аня, Анна, ну хватит переживать, давай поешь, хоть немного.
— Баба, отстань, я не хочу жить! Понимаешь?
— Аня, ну что ты такое говоришь.
— Вот мы с твоим дедом, чего только не видывали в войну…
— Война, война, — а сейчас что? война? Как вы уже достали со своей войной, парадами, и девятым мая,— да катись он к черту!
Девочке Ане, той лежавшей на диване в комнате, на самом деле было лет под тридцать.
Сначала некоторое время работала она продавцом, в магазине, 14/7, который обслуживает потребителей всего съестного и несъестного товара.
Хотя не вышла она товаром: так говорят люди, — хромоножка.
Куда ей в топ-модели, или в секретарши, ведь они по слухам, ой как много зарабатывают.
Вон, давеча, в новостях показывали, одну губастую лейтенантшу, — а потом гляди, уже майором она стала.
Но зато ее любили бабушка с дедом, с которыми она вместе проживала на квартире.
Худо-бедно отучилась, после магазинной работы, где произошла недостача и не по её вине, затем уволили.
Потом по случаю устроилась в детский садик, младшей воспитательницей.
Работала и работала, мать моя грешная.
Пока не встретила совсем недавно, одного парня, похожего на принца.
Аня думала и мечтала, после трудовых смен, подняв ноги как можно вверх, чтобы не было венозного варикоза, который испоганит ее прекрасные ножки перед прекрасным принцем.
Только текущая проблема была не в этом: она залетела.
И не от того принца из сказки.
Случилось это по глупости, два месяца назад, с каким-то быдловатым мужланом загодя до той сказочной встречи.
Он и взял ее почти силой, после одной вечеринки, когда она перебрала с алкоголем.
Говорят, что девушкам нравятся законченные подонки, но это было не про неё.
— Ба, я хочу аборт сделать…
— Ну что ты говоришь, ведь сегодня 9 мая. Праздник, как-никак.
— Ба, я хочу сделать аборт! Прямо сейчас. Мне плевать; праздник, или не праздник!
— Хочу и сделаю! вам понятно?
— Так куда ж ты пойдёшь? Сегодня праздник. Выходной сегодня у всех.
— Никаких операций никто не делает…
Засуетилась бабушка.
— А мне плевать! Хочу и сделаю! Прямо сейчас!
— Пойду и сделаю! — гордо заявила девочка-женщина.
Аня оделась, накинула кофту, вышла из квартиры, где горько причитала бабушка.
Дверь, этажи «хрущевки», — это все позади.
Впереди ждала жизнь: новая и странная, когда нужно окончательно  решить: «быть, или не быть».
Она отошла от подъезда, но затем вернулась, села на скамейку.
Там, вдалеке, возле площади, слышался духовой оркестр, он исполнял «марш славянки».
А здесь, из кого-то окна, кто-то врубил на полную громкость  «день победы», того самого Лещенко.
Где-то шли нарядные люди, с флажками, с портретами, с георгиевскими ленточками на одежде.
Они всё были так веселы и безмятежны, как никогда.
Ей, почему-то стало очень обидно и тоскливо:
— Почему вот я такая; хромоногая, некрасивая, но почему именно сейчас?!
Анне хотелось умереть, прямо здесь и прямо сейчас, сидя, на этой скамеечке возле дома.
— Слышь дочка, табачком не угостишь? курить охота, спаса нет.
Спросил кто-то у неё, Анна не пыталась его рассмотреть, уткнув голову в колени.
— Неа.
Хмыкнула она.
— А звать тебя как, красавица?
— Анна, — ответила она, поднимая голову.
— Анютка, значит. Раньше у нас в союзе Анны, почему-то Анютами звались. То бишь, в фильме «кубанских казаках», была одна актрисулька, Анютой звали в одной роли. Так все девки, следом за ней, так и стали зваться Анютами. Смешно?
— Смешно...,  — она повторила за незнакомцем, седым стариком, присевшим рядом с ней на скамейку.
— Я и говорю: дурость всё это; как назовешь, так и поплывешь.
— Дурость, — снова воспроизвела она за дедушкой.
Они помолчали.
— Тьфу, курить вот охота. А ты чего сидишь такая, будто смерть пришла?
— А может и так! — с вызовом ответила она.
— Ну-ну. Что случилось то, дочка?
Она не выдержала, заплакала, уткнувшись в плечо дедушки.
— Ничего, ничего, — он стал гладить ее по волосам, утешая, как мог.
— Егор Степанович, я. Тогда, в войну, был малым ребятёнком, годков семи. Еще до войны, жил я с мамкой и папкой под Липецком, в одной деревне. А потом остался один-одинёшенек, после бомбежки. Бродил, ходил, по лесам, по полям.
И как-то раз, попал я к немцам, вроде в плен.
Сначала накормили, напоили, а потом угнали меня в Германию.
Но этого не понимал по малолетству.
Загнали весь собранный народ по вагонам, в поезд.
Двери все закрытые, а я смотрю в дырочку: шпалы, шпалы.
Ещё рельсы увидел.
Значит железные дороги, эти самые, которые ведут в Берлин, куда нас всех везли, на работу. Так все говорили.
— Это вам не шутки шутить: Берлин, где сам Адольфыч живет…
Старик длительное время рассказывал ей про тот отрезок выдавшийся жизни.
Ей сделалось почему-то легко и просто, на душе.
Теперь она точно знала, что делать…
Прошло две недели, после всего.
С тем принцем она рассталась.
В тот вечер, в конце мая, она пошла в парк, чтобы развеяться от грусти. Светка позвала, ее подруга, с какой, она работала вместе, еще тогда  в магазине.
Но ее не оказалось в парке.
Позвонила, но Светка сказала, что немного задержится.
Ей стало страшно, так как она почувствовала слежку за собой.
За ней следил один странный парень.
Он вел себя ненормально.
Она подумала, что это тот самый человек, от которого она залетела, а теперь он хочет отомстить за сделанное.
Анна пошла из парка прочь.
По пути, она оглядывалась, чтобы проверить слежку, но тот парень не отстал, он всё шел и шел за ней.
Ей стало страшно: почему именно я?
Вокруг столько баб и девок? Почему ты идешь не за ними?
Почему я?
Она принялась звонить всем подряд, но никто не брал трубку.
Даже бабушка. Наверно она как всегда задремала около телевизора.
Она хотела побежать, но сил уже не было, сильно болела испорченная нога.
Внизу живота что-то потекло, протекая через трусики, растекаясь по бедрам.
Она поняла, что это пошла кровь: липкая, и довольно неприятная.
От той операции…
*
Тахо.
Мне дали название Тахо.
Почему? Не знаю, наверно так получилось у создателя.
Когда родился, или меня сконструировали, то произнес:
— Тахо.
Тахо, — это речка в Испании.
Наверно моя родина, хотя выгляжу я как испанец тоже.
Боль, — в этом разбираюсь не понаслышке, почти как главный специалист по боли, в теории, и в практике.
И считаю себя таким.
Ведь меня создала сама Башня Боли.
Башня питается человеческой болью, я ей только помогаю, как бы это выразиться, работаю на неё.
Когда начал? Не знаю точно.
Уже давно. Даже не помню, с каких времен.
Я был у нее в услужении, когда на костре сжигали Джордано Бруно.
Я там был рядом, подносил огонь к дровам.
Знал, как сжигали на костре Жанну Дарк, а потом через сто лет назад, главного тамплиера, Жака де Моле, на Иудейской  Площади,  это происходило в древнем Париже.
Я находился рядом  в стране иудеев, с трибуном Понтием Пилатом. Тогда был с именем Кентуриона Марка, под кличкой Крысобоя.
Командовал охраной городской тюрьмы, поэтому видел собственными глазами, как идет судилище, как вешают на крестах возле  Иерусалима, двух грязных разбойников, подельников Вараввы, и того сильно выпившего вина смутьяна, доставленного к нам после пьяного загула возле садов Иеросамиды.
Тот человек был с пустынных равнин Иудейской Галилеи, длинноволосый, по имени Иешуя, по кличке Га-Ноцри, из Назарета.
И это я, Кентурион Марк, приказал центуриону Лонгину, вонзить копье в тело того мученика. Наконец, избавляя того от невыносимой боли, даря ему неизбывную смерть.
Которою он слишком хотел.
Я был при Петре Первом, в пыточных камерах главным палачом…
Я был везде, где присутствует огромная боль: Гитлер, Сталин, Пиночет, Пол Пот, Хомейни, Саддам Хусейн….
Но это уже не важно.
Вот что такое боль? Допустим, физическая.
Когда над человеком производят пытки, истязания, мучения, происходит садизм одним словом.
Что это такое?
С моей точки зрения, Боль — понятие, скорее всего философское, очень метафорическое, неопределенное и перевернутое.
Понимаете? Нет?
Тогда объясню на ситуации: в тесной камере два человека: один мучитель, другой подопытный.
Уже ничего не надо ни паролей, ни явок, ни имён.
Идут тупо пытки и мучения жертвы.
Методично, как на работе, на которой получают оплату: мучитель обливается горячим потом, а тот истязаемый кровью.
Но, а теперь мучителю требуется лишь, — чтобы подопытный отдал нечто такое из себя, или трансформировал осязаемую Боль, тоже в нечто такое, вроде появление бога, или в подобие такого чуда из чудес.
Нет, не фокусы, а сделать обычное чудо. Прямо здесь и сейчас.
Сделайте примитивное чудо  — и от вас отстанут!
Так это себе представляю.
Иначе всё бессмысленно; страдания, пытки, муки...
Где это всё? Почему подопытные людишки не хотят отдавать частицу творца из себя, или модифицировать в нечто другое??
Так нет, этого не происходит!
Хотя Га-Ноцри, тот повешенный на кресте назаретянин, вроде бы смог. Почти, смог.
Видоизменить свою истинную боль в нечто иное, например, в священный культ, самого себя.
Когда он стал Иисусом Христом, после своей смерти.
В  религию, культа и индивидуализма.
Но боли от него исходило много, очень много.
Башня была довольна таким результатом, и мной.
Иногда мне кажется, что люди, просто тупы, глухи, ленивы, и очень порочны.
Иначе  было бы всё по-другому; ведь каждый человек способен на чудо, не только Га-Ноцри, или тот же арабский шаман по имени Моххамед Али аль Басри, который тоже придумал свою религию мусульманства.
Теперь Боль, — моральная, или душевная.
Почти также, только при этом не страдает тело, если сам подопытный сам над собой что-то не сделает, например, выпьет стакан уксусной кислоты.
Кстати, жуткая смерть, а болевые ощущения просто зашкаливают.
*
СИЗО «Матросская  тишина».
Камера № 6.
— Тихо всем!
В тесном помещении на двадцать человек, прогремел рык.
— Кто будет за кино? — уже помягче, произнес тот голос.
— Позвольте, я буду.
— А, это ты, новенький. Тогда говори, как называется, может вафлить не будем. Отвечаю за базар.
— Да хули он там плетет, слышь Шир, давай сделаем его, пока он тепленький. А?
— Заткни Сява язык в жопу. Пусть базарит, пока. Я разрешаю и слушаю.
С верхней шконки, возле окошка с решёткой, свесилась рука, в татуировках. В конце её, был паук, выползающей из паутины.
— Угм, кино называется «Парфюмер»….
— Да слышь Шир, он что, нас пидарами хочет сделать?!
— Сява, не гоношуй. Гони дальше, очкарик.
— Так-с, кино называется «Парфюмер. История одного убийцы».
— А это уже интересно, — подал голос Сява. — Шпарь дальше, прыщавый.
Рассказчик, молодой парень в очках, немного с прыщами на лице, ловко перелез с нижней шконки, на середину камеры.
Там стоял широкий стол и скамейки.
Он плюхнулся на скамью.
Налил из чайника кипяченой воды в свою чашку.
Отпил, стал говорить, пересказывая начало сюжета, склонив голову вниз, пока вся камера и обитатели в ней, оказались привлечены к нему своим вниманием:
— Жан Батист Гринуэй, был рожден в Париже, возле мясной лавки в 1668 году. С первого дня рождения, он стал приспособлен для выживания. Его мать повесили, отца он не знал, и что ему делать дальше, тоже…
— Стопе, — велел  Шир, заученно спрыгивая со шконки, распоряжаясь:
— Так, пацаны, ну и мужики тоже, давайте чифир замутим на общее дело.
— Сява, ещё «коня» прогони. Да чтоб «марь иванна» была.
— Да на хрена, вертуха бодяжный.
— Ну как знаешь.
— Не сикайте в штанишки. Айн момент, всё будет в ажуре!
Шустрый Сява заторопился к двери камеры.
А за приоткрытым окошком, на котором снаружи находилась крепкая решетка, споро наступал майский вечер. 
*
Башня Боли.
Планета Земля.
Удар лапы динозавра едва не примял, проклюнувшийся росточек, похожий на травинку, среди всех трав, а в основном папоротников.
Но он не был похож на обычную траву.
Серебристое  навершие растения издавало едва уловимый свист, от переполняемой энергии, требующий продолжение роста.
Проходили миллионы лет, то растение превратилось в… тоже в растение, только сродни металлическому никелированному шесту, как громоотвод.
А кроманьонец уже сменил питекантропа.
Идут тысячелетия: падение Римской Империи, восстание Спартака, Христа повесили на кресте, Византия, и снова идут века.
Шест вырос в башню, но ее никто не замечал, она научилась прятаться и делаться невидимой для всех.
Неорганика, питающаяся субстанцией, земных существ, — оно могло сделать и не такое.
Вполне себе обычное дело, для разумной жизни: титан, никель, кобальт, немного других примесей  с пластиком микросхем, составляющим основу искусственного интеллекта.
Башня научилась думать.
Теперь ей не хватало силы и мощи, чтобы развернуться, как следует.
Выход был найден, те разумные существа, сначала строили пирамиды, зиккураты, высокие сооружения, вроде Эйфелевой башни.
Затем появились вышки сотовой связи, которые выросли как грибы после хорошего дождя, поэтому давали ей дополнительную энергию для роста и существования.
— Сторожа, сторожа, — злобно скрипела Она, будто зубами, хотя у ней не было зубов, и скрипели лишь металлические сопряжения на великанском ростке.
— Сторожа…, — усмехнулась Она.
Сочленения вновь издали звук, похожий на смех фальцетом.
Такой тоненький и протяжный, когда кто-то проводит когтями по стеклу. Противный, задевающий за душу, аж до нервов.
Особенно ей не давал покоя, один малюсенький человечек, в одном маленьком детском садике. Он там работал обычным сторожем, но не совсем это было так.
*
Валентин.
Валя, или Валек, или с более обидным прозвищем Валенок, так его называли дружки по школе и ПТУ, решил заработать деньги по-легкому, увидев объявление,  о приёме на работу, на одном известном сайте.
Он позвонил, там ответил приятный мужской голос.
Баритон, отметил Валя, согласился прийти в указанное место.
Да, он пришёл, ведь ему нужны деньги и работа.
Стоял день, они договорились на встречу после обеда.
Но едва Валя зашел на территорию производственной базы, а по совместительству магазином, нет большим супермаркетом, где продавались лишь автозапчасти для всех марок и машин, его напряг шум, грохот, суета.
А еще больше его напряг пес, породы крупной овчарки, запертой в огромной клетке, размером с небольшую комнату.
Только завидев Валю, пес залаял, щеря огромные клыки.
— Да пошел ты, псина! тебя, что не кормят здесь?
Валя, отыскал офис, спросив местного работягу, где ему тут найти начальство.
А оно, было так себе, никакого вип-зала, никакого кабинета, ничего.
— Иди туда, иди сюда, оставь свои данные здесь.
Он и оставил.
Одна девушка, точнее женщина, там выпытала данные.
Норовила задавать вопросы о его прошлой жизни, служил ли он в армии.
А он честно ответил, что не помнит.
— Угум, а что вы помните?
— Нормально всё помню, у меня и справка есть, я не больной, я проходил медкомиссию.
— А что же вы не помните тогда это, —  вы писаетесь в штаны?
— Да пошли вы!
— Мы перезвоним вам…
Валёк забрал свои документы, вышел сначала из офиса, потом из магазина.
Для него это был зимний день, а потом наступила тьма, похожая на ночь.
— Ты кто?— раздался голос, с испанским акцентом откуда-то резко сбоку.
Он обернулся к тому, кто спрашивал.
Стал говорить высокому мужчине со смуглым лицом, похожему на мексиканца, торопливо и сбиваясь на каждом слове, словно этому мешала сглотнуть вдруг ни откуда-то появившаяся слюна во рту:
— Я по объявлению приходил, я звонил начальнику, насчет вакансии сторожа.
Он в курсе, должен быть…
— Ты сторож?
— Я не сторож, я только хотел устроиться, а меня не взяли.
— Да не бойся, не взяли здесь, возьмут в другом месте.
— Слышишь, парень, а ты чего Зевса напугался? Может ты тот самый Сторож?
— Да не сторож я…. А ааа а …..
Разнеслось по округе далеким рычанием и писком от боли.
Уже наставшим днем, Зевс, так звали ту овчарку, мирно полеживал в клетке.
Положив собачью голову на лапы, смежив веки.
Его ждали в миске две аппетитные косточки.
***
У Валентина в то время имелись кореша с одного двора, два неразлучных приятеля, оставшихся ещё со школы: Витька Жмыхов, и Мухамадеев, по кличке Муха, — невысокий, юркий, человечек, с бегающими глазками.
Недалёкий Валентин, Витьку уважал за силу, за высокий  рост, а Муху за кипучую энергию.
Жажда приключений, разной криминальной движухи,  не давали ему усидеть на одном месте. А в тот раз Муха предложил приятелям сходить на одно плёвое дело, дабы подзаработать на красивую жизнь
Дело, по его убеждающим словам, было совершенно простым, ничем ни грозило впоследствии: залезть в частный дом, отыскать сейф, по возможности взломать на месте, если нет, то утащить его с собой, потом где-нибудь в темном уголке, вскрыть сейф с помощью каких-нибудь подручных инструментов.
— А что в сейфе?— спросил Валёк.
— Да ясен-красен, не туфта лежит в нём, — презрительно сплюнул Муха. — А по-любому золотишко, алмазы-брильянты, ну или бабосики.
— А охрана, видеокамеры там, сигнализация? — встрял Витька.
— Да ничего в доме нет, пацаны! Даже собаки нет в огороде, инфа сотка! Забор только высокий, но можно что-нибудь придумать. Так идём?!
— Чё-то стремно… не, я пас, — заявил с сомнением Валентин. — Тут что-то не сходится.
Да я ещё на работу собрался устроиться.
— И кем же?
— Да сторожем пойду.
— Ну-ну, вали, Валенок ты и есть Валенок.
— Да и пойду! — обиделся Валентин на приятелей, и, хлопнув дверью, вышел из подъезда.
— А ты, тоже зассал?! — взвился на Витька Муха.
— Да не, мне бабки нужны, я в теме. Чё, когда выдвигаемся?
— Вот это я понимаю настоящий друган! Готовься на завтра братан. А потом мы станем реальными богачами…
На следующий день, когда наступил вечер, парочка заранее подготовленных приятелей к далёкой прогулки, встретилась на автобусной остановке.
Немного постояв, они залезли в нужный автобус.
Маршрут автобуса пролегал к окраине города, где был расположен посёлок из частных домов. Далее они, не стали вызывать такси, а чтобы сэкономить наличку, пешком добирались до условленного места.
Сильно стемнело, в ближней лесопосадке где-то глухо каркало воронье.
— Да не ссы, —  возбужденно шептал  на ухо приятелю Муха, его рука в хозяйственной хлопчато-прорезиненной перчатке, сжимала остро наточенную стальную монтировку.
— Замки на дверях, там ерунда. В крайняк через окно влезем и так же уйдём.
Понял братан схему? Вообщем действуем по плану.
— Окей. Долго ещё тут лежать? А то чета яйца начинают морозиться.
Они лёжа пока прятались за небольшими сугробами, наблюдая за выбранным домом и безлюдной обстановкой вокруг него.
— Не спеши, не спеши, подождём малёхо. Лучше перебздеть, чем недобздеть — бормотал Муха, озабоченно вглядываясь в темноту ночи.
— Ну всё, вроде чисто, хозяин этой халупы, счас на работе. Так что, всё чики-пуки.
— Ладно, погнали по-тихому…
Муха первым подобрался к забору из профнастила.
Щелей в нем не оказалось, тогда Муха снял шапку, стал напряжённо прислушиваться.
Тяжело ступая, к нему подошла плотная фигура Витька.
Всё тихо.
— Погнали! — запел Муха по-мушиному, когда муха примеривается сесть в одно в определенное место.
Закинули лестницу через забор.
Муха лез первым, Витек вторым.
Потом они обошли дверь, окна.
Муха торкнул дверь, она оказалась почему-то не запертой.
— Входим…,—  сипел Муха.
Витек вошел следом за ним.
— Ищи сейф, свет не включай.
— Да бля, понял, достал уже поучениями!
— Иди туда — иди сюда, да достало уже, — ворчал в полголоса Витек.
— Да что ты шаришься как слепой, иди на наверх, второй этаж обыщи.
— Да темно как в жопе у негра.
— Зажги свечу, или че там, фонарик на телефоне,
— Ага, откуда нахер, были бы спички, я б костер развел.
— Витя, иди наверх, там походу сейф. Внизу чисто.
Дом был двухэтажный; на первом этаже: кухня, прихожая, зала, гостиная, коридоры, ванная, сортир, унитаз, смесители, — как положено.
Только все было сделано из металла и пластика.
Ни деревянных изделий, ни тканевых потолков, ничего.
Металл и пластик.
Муха, метался как муха по первому этажу, не теряя времени, словно ту него было восемь глаз как у настоящей мухи.
У него в руках был фонарик, небольшая динамо-машина, когда нажимаешь на кнопку, она издает жужжание, поэтому дает небольшой свет.
— Ну ты скоро??
— Да бля…
Витек промахнулся со ступенькой, на винтовой лестнице, поэтому кубарем покатился вниз.
— Кажись, я ногу сломал, — прохрипел Витек.
— Да бля, бля ,бля,  что делать?! — прыгал вокруг него испуганный Муха.
— Валить надо отсюда.
— Понял, понял, братан.
— Давай сюда, вот так, оботрись на меня, и пойдем потихонечку….
Приятели вышли из дома, едва прикрыв дверь, один кряхтел от боли, другой от тяжести своего друга. Едва волочась по снегу, их следы оставляли странный трехпалый след.
— Я больше не могу.
— Я тоже, не могу
— Мне ****ец,
— Да не ссы, счас прооперируем, и всё будет чики-пуки.
Муха достал складной ножичек, стал резать заиндевевшую штанину Витька, где была сломана нога.
Выпирала кость, лилась кровь, застывая на снегу багряными каплями.
— Мне ****ец, походу задета артерия, или вена, — оценил ситуацию Витек.
Он служил в армии, бывал на войне.
Немного разбирался в таких вещах, когда на учениях санинструктор вдалбливает и вдалбливает, раз за разом азы полевой медицины в головушки недотёп.
— Не ссы, не ссы, — Муха стал обтирать кровавую ногу снегом.
— Да хули ты творишь?! Скорою вызывай! — заорал Витек не сдерживаясь.
Муха достал телефон, стал набирать номер 122, но гудок стих, умолкнув после дозвона.
— Твою мать, батарейка сдохла.
— Муха я сдыхаю, придумай что-нибудь.
— Тихо братан, тихо, я думаю….
К дому в тот момент подъехал внедорожник.
Из него вышел мужчина, прошел к забору, где калитка, вошел внутрь двора.
Через минуту в доме уютно зажегся свет люминесцентных ламп.
— Слышь, слышь, надо вернуться, тот хозяин лох, он ничего не поймет.
— Лады…
Муха сграбастал долговязого приятеля, под мышки, потащил  к дому.
Калитка в заборе оказалась открытой, Витёк хрипел от боли и истекал кровью.
Муха тащил друга по крыльцу к двери.
Она распахнулась.
В проеме стоял человек: темный, и очень черный.
Могло показаться, что это из-за черных волос, одежды,  или этому способствовала игра света и тени, превращая смуглое лицо в черное.
Муха удивился, но немного, когда незнакомец широким жестом распахнул дверь, молча пригласил внутрь своей прихожей.
— Мы войдём? Да? мы туристы, мы рыбаки. Вот, заблудились немного.
— Выпили, то-се, а друг ногу сломал, — бормотал Муха сбивчиво, объясняя ситуацию незнакомцу, подволакивая Витька к диванчику, который стоял в прихожей.
— Больно?
Это было первое слово, и вопрос, который произнес флегматичный неулыбчивый незнакомец, похожий на мексиканца.
— Да бля, ещё как, — пробормотал Витек, шипя сквозь стиснутые зубы.
Черный показал рукой внутрь освещённой гостиной, Муха без слов его понял.
Туда, так туда. Только Витек стонет, но ничего потерпит малость.
Сейчас они вызовут «скорую», МЧС, или что там еще придумано для спасения людей.
Черный ушел, «черный», так его стал называть Муха про себя, он вскоре вернулся.
У него была сумка, или ящичек, похожий на аптечку.
Шприц, ампула, укол в плечо,— Витек прорвался в недолгий сон.
Через некоторое время он очнулся.
Ничего не болело, он удивился, хотя чему тут удивляться: болело, так болело.
А сейчас нет.
Витек пошевелился, понял, что нога не болит, а на локтевом суставе, чуть поверх него, надет странный манжет, с огоньками.
Манжет обычный, тот которым ещё медсестры давления меряют.
Огоньки на манжете мерцали.
— Да мы не сторожа! Это, я же говорю, рыбаки…,— послышался голос Мухи.
Витек встал на ноги, пошел на голос.
Они оба сидели на кухне, незнакомец, и Муха.
— О, очухался. Так может, мы пойдем, а?
Черный кивнул отрицательно.
— Довезу вас до остановки.
— Ништяк! — обрадовался Муха.
Дальнейшие события Витька очень плохо помнил.
Не отчетливо, как в бреду, или как при хорошей пьянки.
Помнил, как они ехали в теплой машине, потом вроде как ехали в автобусе.
Он приехал до места назначения, там, на остановки, Витек вышел из него.
Мухи не было видно.
— Муха! Муха ты где?!
Заорал Витек, полез обратно в автобус, проверять пассажиров и выходящих из него.
Но его друга не оказалось в нем.
Люди оборачивались и показывали пальцами, или смеясь, говорили: мол, перепил ты парень. Нет здесь мухи. Особенно в зимнее время. Здесь таких нет.
— Ааа!!! —  заорал Витька, выпрыгнул из автобуса и бросился бежать к своему дому, к своей квартире.
Уже понимая, что это мало значит для спасения.
В уголках его разума послышался вой собаки.
Очень большой и очень громадной.
Которая означала всепожирающую боль.
Вой был далекий, но приближался.
Витек зажал голову руками, чтобы его не слышать.
— А вы кто? —  тогда спросил Витя в машине в забытьи.
— Тахо, — ответил черный человек, со смуглым лицом похожий на неприятного мексиканца.
Его глаза насмешливо блеснули, скрытые за оправой черных солнцезащитных  очков.
Но Витек был готов поклясться, что так и было.
Чертов мексикашка, или латинос, хрен их разберёшь, только откуда им взяться в  зимней России, — улыбался.
Он улыбался, как умеют только они: оскалив крупные, чуть желтоватые зубы, приподняв щёку, а ровная щеточка аккуратно подстриженных усиков исказилась дугой на одной половине непроницаемого лица.
Но его улыбка не означила ничего хорошего.
Так умеют улыбаться либо мертвяки, хотя говорящих мертвецов на свете не бывает.
Витёк это точно знал по своей жизни.
Либо…. Он не успел додумать, — оглушающий вой настиг его.