Пацаны шестидесятых

     Смоленские пацаны 60-х, что за небывало большую, важную роль сыграли вы в моей судьбе, сделав меня таким, какой я есть: сильным, смелым, честным, вдумчивым, стремящимся творить добро, помогая людям…
      Странно, мы ведь специально ничему такому друг –друга не учили, не менторствовали, не глядели свысока на младших, слабых или беднее нас живущих. Просто от правильных пацанов мы набирались хорошего, а глядя на плохих, стремились отстраниться от них, не повторять их пакостей.
      Между тем, многие из нас, и я в том числе, слыли уличными хулиганами, с которыми детям из хороших семей водиться не разрешалось. Впрочем, мы, дети, сами выбирали себе кумиров и выросли нормальными, настоящими людьми.
      Шурик Шагаев был сыном прокурора, семья которого получила трёшку в новом трёхэтажном доме, возведенном в полукилометре   от нашего довоенного дома по Пригородной,1, за двумя шеренгами деревянных сараев с пристроенной к ним конюшней и побелённым известью общественным сортиром с трёхочковыми половинами М и Ж.
       Шурик – щуплый, сутуловатый, узколицый и остроносый, с длинным, зачёсанным направо, то и дело сползающим на глаза шатенистым чубом и приблатнённой шаркающей походочкой, мигом влился в наше дворовое мальчишеское сообщество.
      И не потому, что батя прокурор, а потому, что на его костлявом плече всегда болталась видавшая виды гитара. Он, сидя в нашей дворовой беседке, окружённый пацанами, хрипел блатняк и напевал простенькие, но близкие нам по духу песенки Булата Окуджавы.
       Шурик носил брючки –дудочки, серую рубаху с закатанными рукавами, кепочку - букле и всегда начищенные до блеска узкомысые туфли. Иногда он зазывал нас к себе домой, где мы - обитатели коммуналок - с удивлением взирали на невиданные доселе мебельные гарнитуры, блеск хрусталя в горке, лоснящиеся паркетные полы…
    Но главным в Шуркиной обители были телефон и журналы «Америка» на русском языке.  Телефон мы использовали для безобидных, на наш взгляд, но всё же хулиганских выходок. Типа, я звоню по первому попавшемуся в телефонной книге номеру и своим, уже тогда басовитым, голосом говорю:
- Это вас из домоуправления беспокоят. Подготовьте, пожалуйста, стеклотару…
- Зачем это? - вопрошают на другом конце провода.
- Через 15 минут по водопроводной сети будет пробный пуск газировки.
- Здорово!!!- орёт мой абонент и бежит искать банки – бутылки.
      Ну, чем не развлечение для 15-летних оболтусов?!
     Мы все, конечно, любили Родину! Мы с молоком матери, пионерским «Всегда готов!», фильмами «Чапаев», «Кортик», «Орлёнок» навеки впитали великое чувство беззаветной преданности Отечеству, но, тем не менее, алчно листали необычайно глянцевые, красочные, представляющие какую-то потустороннюю жизнь страницы.
     Мы не сравнивали, нет. Мы не хотели туда – в эту чуждую нам страну, где (об этом знал любой советский пацан!) нещадно эксплуатируют негров, истребляют индейцев и гнобят трудовой народ. Но глаза наши горели, сердца колотились, а пальцы подрагивали от нетерпения, когда мы их листали.
     Почему? Да потому, наверное, что простому смертному это было недоступно. В свободной продаже этих журналов не было,  иметь их было дано лишь партийно – советским бонзам, к каковым и относился, видимо, Шуркин папаша.
Мы его никогда не видели, он «горел» на работе и Шуркиным воспитанием не занимался. От чего наш Шурик, рано начавший курить и употреблять спиртное, ушёл в мир иной, как говорится, во цвете лет.
    Витя Лихачёв (он же Лихой) жил с родителями, и старшим братом в двухэтажном прянично – розовом домике неподалёку от моего. Возможно, была у него и сестра, но это как-то выпало из моей памяти. Высокий, жилистый, с прямыми, чуть сутулыми плечами и жидковатыми соломенными волосами, зачёсанными на лоб, он бесподобно играл в настольный теннис.
     Китайская, на каучуке, ракетка, зажатая в его красивых, длинных, гибких и нервных пальцах, порхала, как бабочка и жалила, как пчела. Он закручивал невероятные финты, парировал почти от земли не берущиеся резаные, менял во время игры хват ракетки и рук, подавал из-за спины кручёные, возвращающиеся назад после отскока шарики… В общем, играть с ним было интересно, но… безнадёжно.
     Он был рассудительным и вечно где-то чем-то занятым, видно его припахивал к делу предприимчивый старший брат. Лихой не участвовал в наших хулиганских проделках. Он был выше этого, за что, собственно, мы его и уважали.
     В зрелом возрасте он занимался торговым бизнесом, возвёл особнячок в элитном пригороде Смоленска – Боровой и живёт там, на свежем воздухе, глядя в бархате ночи на яркие огни родного Смоленска и вспоминая наше босоногое детство с трамвайной подножкой и соплёй через нижнюю губу…Мне нынче стукнет 75, а он меня постарше…
      Игорь Ступаков (он же Ступа, он же Энька) жил с мамой, бабушкой и старшим братом Гурькой в «хрущёвке», стоящей на ул. Кирова и обрамляющей наш двор слева. Дом этот был построен на наших послевоенных картофельных наделах.
     Ступа был вещью в себе, малоразговорчивым, но и не замкнутым. Тонко понимал юмор и хорошо смеялся, по - детски всплёскивая руками. Был он по - мужски красив и чем-то походил на Алена Делона. Интеллигентен, всегда опрятен, в модной одежде и обуви, красиво пострижен, с тёмными, зачёсанными на пробор, волосами и косым чубом, я думаю, - он нравился нашим девчонкам, но сам никогда к ним пристрастия не питал.
      У них дома была неплохая библиотека и я зачастую просил у Игоря дать мне что-нибудь почитать. А зачитывался я тогда фантастикой. Александр Беляев, Кир Булычёв, братья Стругацкие, Рэй Бредбери, Айзек Азимов и многие другие авторы были властителями моих детских дум. Не прошли мимо меня и такие произведения, как «Дело пёстрых», «Записки следователя», истории о Шерлоке Холмсе, что во многом определило мою будущую профессию. Многим из этого книжного моря снабжал меня Энька, а ещё – Игорь Семёнов, симпатичный, спокойный как удав, парнишка с огромными серыми глазищами и длинными, по –девчоночьи  мохнатыми,  ресницами, живущий со Ступой в одном подъезде.
     Игорь Ступаков, говорят, до пенсии проработал на очистных сооружениях под Смоленском, заслужив почёт и уважение товарищей по работе и всех, кто его знает.
     Юрка Кулаков (Он же Юрчик, он же Чик) жил с матерью и старшим братом Володей со странной фамилией Тырля в первом подъезде моего дома, в коммуналке на третьем этаже.
     Его мать – тётя Нина Кулакова – миниатюрная, с точёной фигуркой, тонкими чертами лица и красиво уложенными волнами волос женщина, работала там, же, где и мои родители – в Смоленском Управлении Калининской железной дороги.
     Несмотря на то, что она нещадно дымила папиросами, тётя Нина обладала красивым колоратурным сопрано и песни в её исполнении постоянно звучали по областному радио.
      Юрчик, в отличие от его кряжистого, косолапого, перевитого мышцами брата, был маленьким, юрким, смышлёным и непоседливым пацаном года на два- три  постарше меня. Он курил, рассказывал разные интересные истории, таскал с работы (а он был рабочим -   путейцем на «железке») петарды и обладал массой притягательных  для нас качеств.
     Он умел при появлении взрослых прятать в рот висящий на губе папиросный бычок. Он был страшно независимым и, поссорившись с матерью, ночевал в мрачном бомбоубежище под нашим домом, куда мы носили ему «жрачку». Он был, наконец, единственным, кто знал эти подвалы, как свои пять пальцев, и мог часами водить нас в кромешной тьме по бетонным лабиринтам, выбраться из которых самостоятельно ещё никому не удавалось…
     Бедный, добрый Чик…   Попав в колонию по «малолетке», он отбарабанил за «колючкой» немало лет. Однажды, году в 1992-м, когда жил я с семьёй в «сталинке» на Пржевальского, в дверь позвонили. Я открыл дверь, на пороге стоял немолодой, с морщинистым, как печёное яблоко лицом, человечек. Это был он, Юрка Кулаков – наш Чик!
- Краска, белила нужны?- спросил он, не узнав меня. – Мы тут неподалёку дом ремонтируем.
- Нет! - отрезал я, поняв, что Чик по-прежнему приворовывает, и захлопнул дверь.
Больше я Чика никогда не встречал…
     Женька Кудрявцев ярко, как молния, сверкнул в моей мальчишеской жизни, но навсегда остался в памяти своей необычностью, отличием от всех нас. Нет, он не бренчал на гитаре, не пел вместе с нами дворовые песенки, не ухлёстывал за нашими доморощенными Джокондами. Он жил в том же доме, что и Шурик Шагаев и был… изобретателем.
      В мою память навек впечатались две его «нетленки»: батискаф и ракета. Было нам тогда лет по двенадцать - тринадцать, не больше.
      Подводный аппарат представлял собой этакий цилиндр, сваренный из двух металлических бочек. Где Женька взял эти бочки и кто их сварил – было одному ему, да Богу известно. В боку этого цилиндра было вырезано полуметровое круглое отверстие, закрываемое алюминиевым лючком наподобие крышки молочного бидона и запираемым тем же манером. Закрытый люк плотно прилегал к краям отверстия, благодаря сооружённой Жекой резиновой прокладке.
     Мы - я и пара других пацанов - нужны были Женьке, чтобы дотащить этот агрегат от его сарая – мастерской до находящейся метрах в трёхстах сажалки, где намечено было его испытание.
     Мы дотащили. Жека пыхтя пёр ведро с кусками свинца. «Балласт!», - сухо ответил он на наш резонный вопрос.  На берегу Жека объяснил нам ход испытаний.  В общем так: он распределяет по дну батискафа свинец, чтобы аппарат мог погрузиться на дно, затем залезает внутрь и ложится на спину, а мы задраиваем люк и спускаем агрегат на воду.
     Сотовых телефонов тогда не было и Жека взял для связи с нами молоток. Один удар в стенку батискафа означал, что всё в порядке, два – внимание, а три – тревога, тащите меня на берег. Тащить надо было за привязанную к приваренной скобе бельевую верёвку.
    Все эти манипуляции мы проделали на ура и наш акванавт с бульканьем ушёл под воду… Минут пять всё было спокойно и мы пребывали в нирване под лягушачий хор с другого берега озерка.
    Мы уж было решили, что испытание пройдёт успешно, как вдруг из-под воды донеслись глухие удары. Их было много, и мы поняли, что Жеке грозит опасность. Мы втроём ухватились за верёвку и стали тянуть. Бесполезно! Мы заметались по берегу, не рискуя лезть в воду и громко проичитая.
- Что там такое, сома что ль поймали? – поинтересовался у нас проходящий мимо крепко поддатый мужик.
- Там Жека в бочке под водой!- махнул я рукой в сторону сажалки.
    Мужик поверил мгновенно и мы уже вчетвером стали тянуть. Но верёвка лопнула и мы покатились в траву… Мужик протрезвел и, безбожно матерясь, прямо в одежде и обувке прыгнул в воду. Слава Богу, глубина там была метра полтора и столько же от берега до батискафа.
     Покрякивая, спаситель покатил бочку к берегу. Представляю как туго пришлось Жеке. На мелководье мы, тоже попрыгавшие  в воду, сориентировали батискаф кверху лючком и отдраили его. Из люка показалась лохматая Жекина башка. Он кашлял и отплёвывался. Оказалось, что люк батискафа сильно протекал и, не появись на берегу этот мужчина, подводный агрегат мог стать для Жеки последним в жизни пристанищем…
      Разочаровавшись в этом изобретении, Жека бросил его ржаветь  у берега. Впоследствии проживавший с родителями в хатке на другом бережке сажалки Толик Наумов приспособил батискаф в качестве ёмкости для воды, чтобы поливать огород.
      Ну, с ракетой всё было гораздо проще. Жека из алюминиевой трубы диаметром сантиметров десять, соорудил нечто, похожее на большой, полуметровой длины карандаш…Эту ракету Жека набил трубчатым порохом от снарядов, который мы в неограниченном количестве собирали возле железнодорожного полотна в Красном бору, где, по слухам, партизаны пустили под откос фашистский состав со снарядами.
       В день и час запуска мы, особо приближённые и посвящённые, собрались за сараями, где Жека из кирпичей сложил пусковую установку. Её венчала торчащая чуть под углом ракета.
      Наступил торжественный момент: Жека взял в руку палку с намотанной на конце и смоленной керосином тряпкой и зажёг спичку. Факел вспыхнул и Жека ткнул его в специально не заложенное кирпичом отверстие. Снизу ракеты полыхнул язык пламени и она со страшной скоростью по высоченной дуге умчалась куда-то в сторону Управления Калининской железной дороги. Мы зачарованно глядели ей вслед, пока вдалеке, куда она улетела не послышалось завывание  сирен пожарных машин… Жека побледнел и куда-то испарился. Ретировались и мы, зрители.
      А когда было нам лет по четырнадцать, за Жекой пришли из ГБ. Говорят, он что-то такое изобрёл, что заинтересовало это страшное ведомство. Что это было, ни я, ни другие пацаны так и не узнали. Но Жеку с тех пор никто не видел…
       Сашка Солодовников появился в нашем доме, в моём подъезде, в квартире №28, когда учился я во втором классе. Он был на голову выше меня, богатырского сложения, крутолобый, большеголовый и белобрысый.
        Хотя учился он в параллельном классе, мы быстро подружились после того, как он отбил меня у неких хулиганов – старшеклассников, решивших надо мною поиздеваться.
       Жил Сашка с дедом, у которого была умнейшая собака – овчарка по кличке Урсик. Дед- крепкий седой старик, пару раз в день выгуливал пса на поводке и в наморднике. Он был нелюдим и знали мы о нём лишь то, что он, вроде бы, сидел, как враг народа, в сталинских лагерях.
      Кто Санькины родители и почему они сплавили сынишку к деду, я не знаю. Сашка обладал безбашенной храбростью и сломя голову бросался в бой за справедливость, за что мы его и любили.
     Я служил в Армии, когда мама написала мне, что Сашка погиб. Он поступил в медицинский институт и их направили в колхоз «на картошку». После работы он пошёл купаться на речку, где местные пацаны выстёбывались перед городскими девчонками, ныряя с моста.
      Сашкины однокурсники жались в сторонке, не решаясь прыгнуть и с надеждой смотрели на него: мол, прыгни, покажи деревенским класс.
       И Саня прыгнул, правда, немножко отступив от того места, где сигали местные. Вынырнул он с сильно покарябанным лбом и снова полез на мерила моста. После второго прыжка он уже не выплыл…
        Оказалось, что там, под водой, остались бетонные  сваи старого моста, о чём местные, конечно же знали. А Саня не знал и прыгнул…
       Так не стало моего доброго, сильного, смелого, всегда готового прийти на помощь друга детства…
        Саня Шабанов – на пару лет младше меня, коренастый и крутолобый, с огромной копной тёмных, лихо вьющихся волос и мясистым носом- обладал недюжинным чувством юмора и на каждую мою шутку откликался взрывом смеха. Его живой ум и богатое воображение, а также – страстная любовь к чтению книг – мне весьма импонировали и делали Саньку непременным участником наших дворовых приключений. Кроме того, Саня постоянно подпитывал меня книгами из их богатой семейной библиотеки, жили они бедно, но денег на книги не жалели…         
       Раньше Санина семья жила в тесной квартирке на втором этаже двухэтажного драночного полубарака, построенного в числе нескольких десятков других, ему подобных, железнодорожниками в районе нынешней улицы Матросова популярным тогда «Горьковским методом», то есть в выходные дни и другое личное время. Все удобства там были во дворе.
       А этом жилище помимо Сани обитали его старший брат Коля, серьёзный, но ничем выдающимся не отличавшийся и следа в моей памяти не оставивший ( он стал начальником цеха в железнодорожной мастерской), младшая сестра Тося – неприметная девчонка с бантами в косицах и угольно чёрными печальными глазами (как впоследствии выяснилось, безответно в меня влюблённая) и братишка Петя – лупоглазенький с вечно вскинутыми, будто от удивления, бровями
      Я помню вечно что-то мастерящего, сидя на кухне, его отца -дядю Ваню,  его мать – тётю Риту, круто дымяшую папиросами «Север», по – слухам когда-то за что-то безвинно отсидевшую. Она имела железный характер и царила в семье беспрекословно. Тётя Рита до самой пенсии проработала на железнодорожном вокзале, где её безмерно ценили и уважали. Не удивлюсь, если и хоронили её в чёрной форменной шинели, которую носила она с особыми форсом и гордостью.
        А потом Санькина семья переехала в квартиру над нами, где жили отец тёти Риты Николай, её мать Анна и сестра Нина. Этот переезд состоялся, когда отец и сестра умерли.
        Уходя в армию, я подарил Саньке клавишную духовую гармонь. А когда вернулся со службы в родительскую коммуналку, горько об этом пожалел, ибо Санька постоянно и заунывно пиликал на этом инструменте, а его бабушка Аня, впавшая ввиду преклонного возраста в забытье, тоскливо под эти звуки стенала.
         Мы с Санькой не только дружили, но и породнились. На его проводах в армию я познакомился с его двоюродной сестрой Танечкой – дочерью Тамары Николаевны, родной сестры тёти Нины и тёти Риты Шабановых. А через год Танюша стала моей женой. Мы прожили с ней больше 19 лет душа в душу, воспитывая дочку Леночку, а в 1990 году моей любимой не стало, сгорела от рака…Вечная ей память!
          Потом наши с Санькой дороги разошлись… Я встретил его через много лет, совершенно облысевшего, но по-прежнему весёлого и прикольного. Он работал водителем на фургончике –аварийке, возил ремонтников по радиосетям. Мы и сегодня общаемся с ним в «Одноклассниках», сознавая, как это важно, - знать, что друг детства жив и всегда готов поддержать в трудную минуту.
          О моих друзьях детства   Вовике Белове, Коле Мамонтове, Лёне Комарове, Вене Мазине я расскажу  в отдельной книжке. Они этого достойны! Только успеть бы…
          Пацаны моих 60-х: Володя Ялов, Вовка Якутин, Аркашка Андреев, Эдик Кантор, Андрюха и Володя Кучеры, Толик Наумов, Юра Блохин, Паша Римский, Вовка Корнеев, Володя Штейнгард, Славик Глебов, Владик Киселёв, Алик, Колька, Лёня… Я помню и люблю вас всем своим, до сих пор мальчишеским, сердцем и когда – нибудь смогу рассказать о вас. Какие наши годы…

На фото слева направо: Колька Терещенков, Славка Глебов,
Вовка Дураков, Жека Гордеев ( автор), Вовка Корнеев.
1959 год.


июль 2023 г.