Конец високосного года 28

Мне ещё не скоро удаётся заснуть, а будит меня звонок Ней - она обычно первая приходит по утрам в больницу - за несколько минут до сигнала будильника, около семи. Ещё не ответив, понимаю, что за хорошим делом босса ни свет - ни заря не будят.
- Доктор Уилсон, Байкли умер.
Как обухом по голове. Почему-то я вопреки здравому смыслу надеялся. Мальчишка казался слишком жизнелюбивым.
Только и выдавливаю из себя растерянно:
- А почему... раньше не позвонили?
- А не было никакого «раньше» - с вечера без динамики, оставался под наблюдением. В половине седьмого остановка сердца - и не запустили.
То есть. только что, и Ней звонит, едва успели объявить время смерти. Правильно. Это как раз правильно. А кто объявил? Кто его реанимировал?
Вспоминаю, что должен был дежурить. Мигель. И Тринадцать на подхвате. Эти – я уверен – сделали всё, что только можно было. так что у смерти чистая победа. А кто из сестёр? Та любительница автографов? Получается, что она…
- Ней, пусть Венди позвонит его матери. О смерти не говорите - сам скажу. Пусть сообщит, что резкое ухудшение с ночи, что бригада ещё работает .что надежды мало. и пусть едет сюда. Нужно будет получить разрешение на вскрытие.Я скоро буду. Раньше неё…
Поднимаю глаза: Хаус, всклокоченный спросонок - впрочем он и не спросонок всклокоченный – босой, в майке и трусах но при этом с тростью, что выглядит странно, застыл в дверях, гипнотизируя меня ничуть не сонным взглядом.
- Уничтожь лист назначений прямо сейчас. Что смотришь, как монашенка на насильника? Это хороший совет. Маргинальные семьи, оправившись от первого горя, никогда не упускают возможность получить с больницы денежную компенсацию, а лист назначений в том виде, в каком он есть, с твоим идиотским назначением в восклицательных знаках накануне его смерти - подарок их адвокату. Даже если это назначение так и не выполнили.
- Медсестру, -  спрашиваю, -  мне тоже уничтожить?
- Не обязательно. Без листа назначений её бла-бла ничего не будет стоить. И если твоя пресловутая больная совесть сейчас опять помешает тебе сделать по-умному, как вчера помешала ничего не писать, можешь вляпаться очень по-глупому, потому что ни родственникам, ни экспертам не докажешь, что выбор между «непременно умрёт» и « может не умереть» должен быть в пользу второго, даже если получится первое.
- Да ты рассуждаешь прямо как высший суд, - говорю. Насмешливо, хотя мне легче от его спокойного уверенного тона и от того, что по сути он прав.
- Иди, - с нажимом повторяет Хаус, - и уничтожь чёртов листок. Быстро!
- А ничего, что это преступление?
- Превышение пределов необходимой самообороны – тоже преступление. Иди, сказал!
Ну что ж, я наскоро привожу себя в порядок и, не дожидаясь Хауса, спешу туда, в интенсивную терапию. Сам ещё не знаю, на каком плече сидит тот, кого я послушаюсь, но что я должен там оказаться, как можно скорее, совершенно точно.
Когда прохожу мимо дверей палаты Сатаны, он видит меня и громко извещает:
- Я же не напрасно говорил о том, что чувствую смерть! Она здесь! Здесь!
Не обращаю внимания, но внутренне меня передёргивает.
В палате Байкли перестилают постель и опустошают тумбочку, но тело ещё здесь - укрытое с головой простыней, на каталке. В «Принстон Плейнсборо» простыня держалась на специальном каркасе, чтобы, провозя каталку по коридору, не травмировать пациентов очертаниями мёртвого тела под ней, но всё равно все знали или догадывались - и травмировались.
Та медсестра, которую я сгоряча собирался уволить, а Хаус, вроде как, меня окоротил, сворачивает провода монитора и трубки диализного аппарата, а Ней и снова заступившая с утра Сандра - она дневная сестра, но должна здесь быть уже с шести – такие у них, в «интенсивке» порядки. - что-то выясняют на повышенных тонах.
- Будет наложено взыскание, - сердито выговаривает Ней, стуча по краю подставки для монитора эбонитово-коричневым указательным пальцем, но сердитость её нарочитая – я это ясно вижу.
- Что такое ещё случилось? – спрашиваю, как будто смерти пациента недостаточно.
- Ну, не знаю я куда он подевался, этот злосчастный листок! - восклицает Сандра почти со слезами, но и слёзы её, как и гнев Ней, ненастоящие. - Я ничего не выкидывала. Мне всё передали по смене, я его положил вот сюда, вместе с заключением. Потом тут все суетились, бегали – и я за ним не следила. А теперь его нет – и всё. Что я поделаю!
- О каком листке вы говорите? -  спрашиваю
- Да лист назначений же! От вчерашнего числа. Я ещё не внесла его в электронку. Все предыдущие внесла, и они – вот, а последнего нет, хотя я сама ему по этому листу настраивала инъектор.
- Этот лист назначений пропал, - сварливо говорит недоуволенная сестра, - потому что больной умер, а там было то самое назначение.
Прав Хаус, тысячу раз прав. Вот почему, на всех, кого он берёт, пусть даже это женщины лёгкого поведения, можно полагаться, как на себя, а те, кого нанимаю я, выскакивают из брюха троянского коня, вооруженные до зубов, и в самый неподходящий момент?
- Какое «то самое»? – ещё более сурово спрашивает Ней – и снова Сандре:
- Но вы хоть помните, что было назначено и что отменено вчерашним числом? Вы же сами настраивали инъектор.
Я пока не вмешиваюсь – молчу, но меня раздирают противоречивые чувства. С одной стороны, девочки сейчас проделывают именно то, что мне советовал Хаус, и если так и не вмешиваться, они сами прекрасно справятся с заметанием следов нашей с Хаусом рисковой медицины. С другой стороны, недоуволенная сестра излучает угрозу, и может привезти проблемы, если что-то вскроется, не только мне – тогда получится, что я подставляю своим молчанием и Сандру, и Ней.
- Конечно, помню, - говорит Сандра. – Был вновь назначен лефлокс и отменен нитроксолин.
- Лефлокс восемь сотен в час – я тоже помню, - говорит любительница киноартистов и смотрит на меня.
- Не восемь, а четыре с половиной, - спокойно возражает Сандра. – Доктор Уилсон делал назначение при мне. Я ещё сказала, что это многовато для диализного больного, и он поставил восклицательный знак. Ведь так, доктор Уилсон? Вы поставили восклицательный знак?
- Да, поставил, - говорю. Потому что, действительно, поставил.
- Да, помню, - говорит Ней, хмуря брови. – Вы же сами тоже решили, Долорес, что этого много, и вы, ничего не сказав никому, не стали выполнять назначение, разве не так? Хотя восклицательный знак должен был дать вам понять, что назначение не случайное. Доктор Уилсон рассердился, чуть не уволил вас, но доктор Хаус вмешался – разве нет? Вы же жаловались мне вчера – не помните?
- Там было восемьсот, - сбитая с толку, Долорес продолжает сопротивляться, но уже как-то вяло.
- Четыреста пятьдесят, - твёрдо заявляет Сандра.
- Вы мне сами сказали: четыреста пятьдесят, - напоминает Ней, по-прежнему грозная и непримиримая.
- Да восемьсот же! – это уже почти с отчаяньем.
- Четыреста пятьдесят, Долорес, - говорю я голосом совершенно убитым и выцветшим, как фотография, которую забыли макнуть в фиксаж. – И – да – там был восклицательный знак. Я погорячился с этим увольнением, простите, но вы, действительно, не имели права просто не выполнять назначение… Сделайте, что я прошу, Ней. Увидимся на «утреннике».
И малодушно сбегаю из палаты, от мёртвого тела, от медсестёр. Но Сандра догоняет меня в коридоре и, молча, впихивает в руку скомканную бумажку. Я даже не спрашиваю, что это.
Сатана не успокаивается – продолжает завывать о смерти, и у меня мелькает мысль, что это просто от собственного страха. Надо бы пойти к нему, успокоить, поговорить, но сейчас из меня успокоительное так себе. Не то, чтобы я чувствую реальную вину или раскаяние – тут Хаус снова прав, когда приходится выбирать между смертью и смертью чёрта с два, что выберешь правильно, да ещё и законно. А всё-таки царапает. Представляю себе, репетирую, разговор с матерью Байкли. Хаус говорит, что она напоминает ему персонаж книг о Гарри Поттере – есть там такая многодетная мать-ведьма, добрячка, способная превратить любого недоброжелателя в таракана и тут же и прихлопнуть домашней тапочкой. «Гарри Поттера» я не читал – только смотрел экранизацию Коламбуса – с подачи Лео Харта, между прочим – но знаю одно: один из Байкли умер, а другой потерял надежду на досрочное освобождение из тюрьмы, так что вряд ли наш разговор получится похожим на милое воркованием.
Но, вспомнив о Харте, захожу к ним в наш бутафорский изолятор – благо, до «утренника» ещё полчаса.
- Доброе утро, шоу «За стеклом». Как вам больничные разносолы? Анализы у всех взяли?
- О, босс! Доброе утро, босс! – радостно приветствует меня Орли – он из них самый свежий – остальные ещё толком не проснулись. – Всё на высшем уровне. Эти пижамы! Этот кефир перед сном! Честно говоря, мы ждали, что нам назначат клизмы, но пока обошлось.
- О, - говорю. – Спасибо за идею. Программу съемок, пожалуйста, на согласование мне или доктору Хаусу. Слышите, мистер Бич? Снимать можно не всё. Ходить можно не везде. В палаты интенсивной терапии только в полной защите и не больше двоих  Больных крупным планом не снимать, во время интервью закрывайте лица и изменяйте голоса. В операционную нельзя. Насчёт клизм подумаю.
Когда выхожу, Орли выскакивает за мной. И вот теперь вся шутливость с него слетела, как шелуха.
- Что будет с операцией Лайзы? Я слышал, что у вас появились положительные на вирус. Операционные не закроют?
- Главное, чтобы они не появились у вас, Орли. Хаус ведь говорил с вами, ради чего всё это затеяно. В первую очередь, ради Лайзы. Ещё ради одного парня, но это уже не актуально – он только что умер.
- Вы поэтому… такой? – спрашивает он, приглядываясь ко мне.
- И поэтому – тоже. У меня появилось слишком много секретов. Им тесно. Они просачиваются наружу. Вот к вам, например. Разве вам полагается знать, кто у нас отрицательный, кто положительный? Это – врачебная тайна.
По дороге к приёмной и комнате, где у нас проходит «утренники», я, как могу, разглаживаю смятый лист назначений и воровато вскармливаю его шредеру. При этом мимоходом мелькают у меня две мысли: во-первых, что хорошо бы скормить ему и содержимое коробки с крылатым фаллосом, а во-вторых, что, отвлекшись на смерть Байкли, коробку я забыл под кроватью, но сейчас возвращаться в квартиру уже некогда  - пора начинать"утренник". И, кстати, заслушать доклад Мигеля-предварительный посмертный эпикриз.
В комнате уже почти все в сборе. Кроме обычно участвующих в «утреннике», ожидаемо доктор Реми Хедли. Она уже не очень хороша - руки, сложенные на коленях, подёргиваются и вот-вот заживут своей жизнью. Знаю, что она в программе у Сёмина и получает экспериментальный препарат от гентингтона - это кое-как поддерживает её, позволяя не терять надежду, и она работоспосособна, и интеллект при ней, но тонкой работы ей уже не поручишь.
Ей что-то негромко говорит Кэмерон, и Тринадцать серьёзно кивает. Чейз, как всегда, опаздывает, А вот Корвин разнообразия ради сегодня не на шкафу, а на стуле, рядом с Блавски, и с ними же Варга. Судя по серьёзным физиономиям, я решаю, что они обсуждают предстоящую операцию Лайзы Рубинштейн.
Марта, наконец, освобождена от аппаратной - её сменила Рагмара, и поэтому она тоже здесь - за Тауба. Мигель что-то лихорадочно вычитывает в папке истории болезни, готовясь докладывать. Хаус оккупировал диван, и к нему слишком близко подсесть никто не рискует – Великий-и-Ужасный с утра выглядит хмуро.
Ну а моё место за столом. Я его и занимаю.
- Ней задерживается, -  говорю. - Чейз опаздывает. Остальные здесь. Можем начинать.
Тут как раз и вваливается Чейз - красный и запыхавшийся, пахнущий, как я люблю, свежим ветром и бензином.
- Проспал или пробки? - спрашиваю чуть насмешливо.
- Сломался. Пришлось ждать эвакуатор. Я что-то пропустил?
Немножечко нагло, но Чейзу наглость прощается - он мой, наш, лучший работник: умный, трудоспособный, безотказный и... ревнивый зараза!
Вот этот не боится – плюхается рядом с Хаусом – тот даже хватается за больное бедро и шипит сквозь зубы. Чейз делает виноватую физиономию – но и только.
- Ничего ты пока не пропустил, кроме, разве что, возможности палкой по ноге получить… Спасибо за сдержанность, доктор Хаус, - и Мигелю:
- Давай уже!
За опоздания у нас санкций нет. Хаус как-то раз и навсегда объяснил что у нас тут не воздушно-десантные войска, и дежурный врач всё равно до смены не уйдёт. Сам он может придраться, но только если это средство, а не цель.
Конечно основная тема доклада Мигеля – Байкли
- С вечера, не прерывая диализа, ввели восемьсот единиц лефлокса...
-Четыреста пятьдесят, -  с места поправляет Хаус. - Ты прямо, как эта португалка из «интенсивки», дозы запомнить не можешь. По четыреста пятьдесят вводят лефлокс, запиши себе.
Мигель отводит взгляд от папки и пристально смотрит сначала на Хауса, потом - на меня, и я чувствую, что краснею
- Четыреста пятьдесят лефлокса, - веско и с ударением на каждом слове повторяет он, - внутривенно-капельно.
А его, между прочим, нанимал я
- Дыхательная недостаточность нарастала, - продолжает он, - оксигенация колебалась от восьмидесяти девяти до девяноста трёх. Кислород в поддерживающем режиме. Однако, не смотря на проводимую поддержку дыхания, около шести часов утра начались сбои ритма, и наступила остановка сердца. Реанимация в течение тридцати минут не привела к восстановлению сердечного ритма, при нарастающей гипоксии мною была зафиксирована биологическая смерть, реанимационные мероприятия были прекращены. Предварительный диагноз: полиорганная недостаточность, паралич сердца на фоне пневмонии при критической почечной недостаточности. Креатинин до гемодиализа… - он начинает называть цифры и показатели, какие были перед смертью. А я сквозь стекло в двери вижу, как Венди звонит по телефону, и думаю, что она звонит, наверное, матери Байкли. И ещё думаю, что если мы получим разрешение на вскрытие, вскрывать придётся в условиях «ПП», наша секционная не приспособлена для инфекционных, и тогда придётся договариваться с Кадди обо всех этих тайнах мадридского двора, и не вскрывать тоже нельзя.
Марта докладывает по аппаратной. Неприятная новость: один из маячков «погас», она, как это полагается по инструкции, связалась с «браслетом», ответил полицейский. Уличный инцидент, перестрелка в одном из маргинальных районов, наш пациент погиб. Браслет номер девять. Теперь его канал освободился, и мы можем взять кого-то ещё.
- Оставь его свободным, - говорю. – После операции, если всё будет нормально, подключим Лайзу Рубинштейн. С её согласия, конечно.
- А разве у неё была трансплантация?
- Кожный лоскут. Мелочи, но для контрольной группы будет хорошо. Что у нас «за стеклом»? Все артисты в порядке? Не жалуются?
- Мы взяли обычный спектр анализов при поступлении, – говорит Кэмерон. – Это немного похоже на просеивание речного песка в поисках золота, правда?
Она остаётся недовольной. Не всем интересны автографы, как медсестре-португалке. Кэмерон – хороший врач, и у неё не может не складываться впечатления, что она занимается ерундой, потакая трусливому боссу в его нежелании признавать проблему.
- Харт на браслете, - напоминаю я. – У Орли в анамнезе найдётся много чего, кроме насморка, Рубинштейн готовится к серьёзной операции, а Бич не был у врача никогда. Если у них будет положительная полимераза, это серьёзно. А быть такое может – они контактировали с Буллитом, когда договаривались о съёмках. Я, понимешь ли, не хочу стать героем статьи о том, как Голливуд заразили модным вирусом в нашей больнице. Или, если уж стану героем такой статьи, хочу быть в ней главным героем со всеми атрибутами героя – плащ, присоски и всё такое.
Добился-таки своего – она улыбнулась и смягчилась.
Чейз ленивым голосом сообщил, что плановую операцию перенёс на завтра, потому что у больного рвота, а рвота потому что вместо больничной еды он покупал тунца в кафетерии и пиво в небольшом баре около больницы.
- То есть, съёмочная группа сидит взаперти, а хирургическое отделение расхаживает по барам? – хмыкает с места Блавски. - Забавно.
- Мне их привязать?
- Не обязательно. Просто скажи, что при нарушении больничного режима им не оплатят страховку.
- Это все новости? – спрашиваю. – Ну, хорошо, идёмте работать. Чейз, обход у предоперационных в час – подготовь информацию. Корвин, твоих тоже посмотрю.
Последнее говорю осторожно. Административные обходы завела у нас ещё Кадди. Мы притащили с собой эту традицию из «ПП», но Корвин может так изогнуть бровь при моём изъявлении желания посмотреть его больных, что я вспоминаю надпись на его пижаме «я – настоящий», вот только продолжение напрашивается само собой: «А ты, Уилсон, настоящий или так? Что ты там хочешь увидеть в моих пациентах такого, что я не разглядел?». Но сегодня он промолчал – и на том спасибо.