Глава 8. Попутный ветер

Не было ничего приятнее, чем проснуться в своём родном доме. Тонкие кружевные занавески покачивались волнами у открытого окна, пропуска прохладные и неспешные потоки ветра. За окном пели птицы. Ваня спустился с кровати, коснувшись босыми ногами нагретых солнцем досок родного дома. Запах тёплого дерева, смешивающийся с ароматом утреннего хлеба, испечённого матушкой, расслабил Ваню, напоминая ему о счастливом возвращении домой.
-Выпить бы молока, - подумал он и пошёл умывать разгоряченное после сна лицо.
Это был хороший, спокойный день. Ваня чувствовал себя по-настоящему счастливым, освобождённым ото всех обязательных трудов. Правда несколько раз он по привычке порывался бежать мыть кисти или подметать избу. В начале, одёргивая себя, он всё-таки решил не изменять привычкам. Настасья Ивановна, увидев как-то сына с веником, так и присела на лавку:
-Ванька, ты что, сдурел что ли?
Ваня только помотал головой, улыбнулся, а потом сказал:
-А что такого? Мне не сложно, а тебе легче. Целыми днями по хозяйству хлопочешь, а мне на кровати что ли лежать?
Настасья Ивановна только плечами пожала, а сама подумала: «Странно это, но и то верно, мне полегче. Мы сынков своих и так сильно оберегаем, от хозяйства отгораживаем, мол не мужское это дело, вот они увольнями и вырастают, и все им прислуживать должны. Лучше уж так, чем у Матрёны Петровны сынок то и делает, что на печи лежит, да пирогов просит. Одно слово: лентяй. Да, и кто виноват, раз приучили? Ванечка пусть не такой растёт. Может и не плохо, что он у иконописца пожил, как никак воспитание. Как отец то помер, братья то не сильно по-мужски воспитают. Михаил хоть и старший, хоть и строг, а всё не то. Спасибо Арсению Петровичу. Зря я тогда на него накинулась, но что делать, сказанного не воротишь».
В тот день Настасья Ивановна обнаружила, что соль кончается, и послала Ваню купить. В торговой лавке Ваня услышал глухой стук множества копыт. Он выбежал на улицу, думая, что едут казаки. Казаков Ваня любил ещё с детства, но это были не они. По улице ехали солдаты, в чистом, новеньком драгунском обмундировании.
-Куда это они?-, спросил Ваня прохожего, стоящего рядом.
-А кто ж их знает куда? У нас в Острогожске полк квартирует, вот для соединения и прибыли. Дальше ведь одному царю Батюшке известно куда, да Господу Богу.
Всё громче и громче приближалась солдатская песня, пока, наконец, не достигла уха Вани, а потом и сердца. В тот вечер, когда Ваня придёт домой и зажжёт свечу, он напишет в своём дневнике:
«Ах, какую они превосходную песню пели! Они пели такую песню, какую только может вообразить человек русский, вполне счастливый и любящий свою родину…»
Отчего-то грустно стало Ване. Вид полков, отправляющихся в далёкие края на защиту родины, вызвал у него некоторое чувство стыда, которое нередко подстёгивает одушевлённое желание отправиться куда-то в путь. Желание это было ещё неопределённое, как некая фантазия в дымке сновидения.
***
Приехал Михаил Борисович Тулинов. Фёдор пригласил его на очередную встречу в дом Крамских.
-Михаил Борисович, как я рад вас видеть!-, выбежал Ваня на встречу старому товарищу.
-Здравствуйте, здравствуйте Иван Николаевич, - от такого «взрослого» обращения Ване стало немного не по себе, но это ощущение мгновенно сменилось на приятную гордость. – Наслышан уж о вашем возвращении от Фёдора. Приходите как-нибудь ко мне в гости, посидим за самоваром.
-Михаил Борисович! -, крикнул кто-то из друзей Фёдора. – Ну, где вы там? Война началась, а вы всё ходите!
-Иду! Ну, брат, зовут. А вы приходите, приходите, буду ждать.
-Конечно! -, немного подражая короткой манере Тулинова сказал Ваня.
Во встречах старших он не участвовал, но из гостиной до него то и дело доносились отрывки слов: «Итак, 1853 год. Россия вступила в войну на Балканах. Его Императорское Величество Николай Павлович, Царь Польский и Великий князь Финляндский решил взять под защиту православное население на территории Османской Империи. Австрия и Великобритания не хотели расширения русских территорий… Что естественно… Коалиция против России… Мы не дадим в обиду нашего православного брата, мы дадим отпор! Около Острогожска собираются драгунские полки… Эту войну назовут Севастопольской». 
Сердце Вани замирало. «Война» - это слово казалось чем-то далёким, пугающим, но невероятная сила пробуждалась в мальчике, когда он слышал это слово. Ваня ощущал эту силу, протекающую по его венам, распаляющую кровь его до кипящей лавы. «Война»… Что знал он о ней? В сущности, ничего, но необъяснимая память предков побуждала его к действиям. Казалось, что вскоре в его жизни должно произойти что-то необыкновенное.
***
Михаил Борисович лежал на своей кровати, в каких-то неясных мыслях рассматривая фотографический снимок, который ему удалось сделать. Фотография появилась в России в 1839 году. Михаил Борисович, ещё в бытность свою в Петербурге, заинтересовался фотографией или светописью, как называли газеты . Услышав о заседании Петербургской Академии наук, где некий Юлий Фёдорович Фрицше рассказывал о перенесении реальных объектов на светочувствительную бумагу по методу Уильяма Толбота, показав несколько изображений растений, созданных таким образом. В научных кругах это называли калотипией . Михаил Борисович ещё тогда увлёкся этим процессом и стал самостоятельно овладевать этой волшебной техникой. Об этом его увлечении знал весь Острогожск.
 Вдруг, Михаил Борисович услышал громкий стук в дверь и голос Николая Михайловича Панова, давнего знакомого:
-Михаил Борисович, вы дома?
Тулинов поспешно подошёл к крыльцу, открыл дверь и увидел широкую физиономию своего знакомого вместе с каким-то невысоким евреем. Михаил Борисович не имел никаких предубеждений перед национальностью, но народные шутки мгновенно освежились в его памяти.
-Здравствуйте, дорогой Михаил Борисович. Извините за беспокойство. Это вот Яков Петрович Данилевский, приезжий фотограф.
-Здравствуйте, господа. Прошу, проходите. А вы, Яков Петрович, откуда будете?
-Я из Харькова, - добродушно отозвался еврей. – Тут у вас полки ведь квартируют, а какому солдатику не захочется фотоснимок на память сделать, не известно ведь, как судьба сложиться. Да, и форма драгунская прекрасно сшита, всё так и сверкает.
-Мы к вам, как к любителю фотографии, - вставил Панов.
-Да, точно. Спасибо вам, Николай Михайлович. Я как будто бы и забыл, зачем пришёл. Я ведь, до разговоров то охочь, вы уж простите. Как к фотографу, да! Я здесь у вас напротив городского сада открыл ателье, где военный люд разгуливает, ко мне все заходят портреты снимать, заказов – тьма. Прекрасно, скажите вы, но на беду у меня закночился ляпис-инферналис . Всё, что в аптеках было – скупил, но и этого не хватило. Работа встала. А тут, на счастье Николай Михайлович встретился, про вас рассказал. Так, может, по случаю, как коллега коллеге, уделите ляпису?
-Я хоть имею немного, - ответил Тулинов, - но могу сделать больше. У меня почти все химикалии дома имеются.
-Михаил Борисович! Вы золотой, золотой! -, кричит Данилевский, широко размахивая руками. От радости чуть ли не целует Тулинова, но ограничивается крепким рукопожатием и счастливыми заверениями, что он в долгу не останется.
Михаил Борисович, проводив гостей, только усмехнулся: «Такой добродушный, но кажется серьёзный человек. Я и рад ему помочь».
Через неделю Данилевский снова показался на пороге дома Тулинова. Его большие еврейские глаза, выкатывающиеся из глазниц, двумя шарами смотрели растеряно, но в то же время искорки раздражения и злобы, иногда, вспыхивали в них. Он был молчалив и немногословен. Такая перемена поразила Тулинова, но вскоре он узнал причину. Дело было в том, что ретушёр Данилевского запил беспричинно, и исчез в неизвестном направлении. Самому ретушировать не представлялось никакой возможности, заказы копились, и Данилевский оказался просто в безвыходном положении. Просить Тулинова об одолжении во второй раз было неловко, теперь уже он предлагал самому Тулинову взяться за работу. Особенно его раздосадовал отказ Михаила Борисовича. Но Тулинов всё-же взял несколько снимков, обещал найти Данилевскому ретушёра и принести пример работы. В голове у него возникла мысль о Ване Крамском. 
***
Михаил Борисович, не откладывая в долгий ящик, пригласил Ваню Крамского для краткого курса по ретушированию. Михаил Борисович рассудил так: для Вани это отличная возможность освоить профессию, которая как никак близка к рисованию. Кроме того, если Данилевский и Крамской сработаются, для Вани откроется путь в необъятные земли нашей родной России.  Фотографы – народ кочевой, переезжают из города в город перелётными птицами. У Вани цепкий ум, он всё схватывает, всё подмечает, и с профессией ретушёра он освоиться.
День подходил к концу, в одной из комнат дома Михаила Борисовича мир постепенно сужался, уютно собираясь под тёплым светом лампы накаливания .
-Смотри, Ваня, действуй осторожно и внимательно. В конечном итоге, задача ретушёра сделать изображение более точным, а не пририсовывать усы.
-Я понимаю, - без тени улыбки на шутку Тулинова ответил Ваня. Он воспринял предложение стать ретушёром со всей серьёзностью, с полным осознанием своей ответственности. Михаилу Борисовичу только и оставалось, что отбросить все шутки, но его по природе весёлый нрав, требовал разрядить обстановку. Попытки были тщетны, Ваня полностью погрузился в процесс.
-Я понимаю, - повторил Ваня. – Но всё-же, почему фотограф не может сделать качественное изображение сразу?
-Чтобы получилось качественно нужно совпадение многих факторов: качественное освещение, терпеливая модель. Представь, нужно сидеть неподвижно в течение долгого времени. Бывает, люди двигаются или свет недостаточно хорошо ложиться на поверхности, вот отпечаток и выходит смазанным. Иногда, чтобы закрепить голову модели в неподвижном состоянии используют копфгалтер – это означает «держатель головы» в переводе с немецкого языка. Но даже, если весь процесс снятия отпечатка произошёл безупречно, даже в этом случае снимок всегда можно улучшить.
Буквально за один вечер Ваня сумел овладеть сложным процессом ретуширования. Он постоянно задавал Тулинову вопросы, переспрашивал, если забывал что-то или недопонимал. Тулинов научил Ваню, как смягчать тени или делать контрасты более сильными, чтобы выделить фигуру. Работа акварелью по фотографии тоже выходила удачно. Всё получилось так хорошо, что когда Данилевский увидел работу Вани, ему оставалось только всплеснуть руками.
-Работа вышла даже лучше, чем у Харьковского ретушёра, - сказал как-то Михаил Борисович семье Крамского, когда они все вместе пили чай из старенького медного самовара.- Пётр Яковлевич понимает это не хуже меня, вот увидите, он сделает всё возможное, чтобы оставить Ваню у себя.
-Как придёт, так и отошьём, - недовольно ворчала Настасья Ивановна. – К жиду на работу? Недоедать, спать, где попало? Да ни за какие деньги.
Не прошло и нескольких дней, как слова Михаила Борисовича начали осуществляться. Данилевский нашёл Михаила Крамского, как самого старшего из семьи.
-Вы же деловой человек, - мягко уговаривал Данилевский. – Мне порой за карточку, 10 рублей удаётся выручить, только представьте, за одну штуку! А в день их бывает… ууу! Что вам мальчишка на шее? На три года контрактик предлагаем.
-Пётр Яковлевич, многоуважаемый... Я ведь всё понимаю, да и Ване пора на ноги становиться. Не маленький он уже. Но мать у нас, Настасья Ивановна, женщина несговорчивая. Она…как бы вам сказать, боится отпускать.
-С евреем, - ухмыльнулся Данилевский.
-Что вы?! Да, помилуйте, разве же в предрассудках дело, - соврал Михаил с досадой, очень уж ему не хотелось обижать уважаемого фотографа. – Материнское сердце, сами понимаете.
-Да, я-то понимаю, но мое предложение тоже не безгранично, - осторожной фразой бросил Данилевский. Неприятное чувство коснулось Михаила, но он не стал об этом долго думать, и они распрощались.
Ворчание Настасьи Ивановны воплотилось в настоящую бурю:
-Не пущу! Ребёнка с каким-то худым евреем, с жидом поганым? Никогда!
Как Михаил не пытался уговорить мать, ничего не выходило. Ваня, слушая в саду крики, доносившиеся из дома, чувствовал, как тоска упрямо сосёт его где-то под самым сердцем. Неожиданно даже для самого себя, он вдруг, побежал к дому Тулинова.
-Михаил Борисович! Данилевский хочет меня к себе, но мать не пускает! Михаил Борисович, дорогой, хороший сделайте же что-нибудь. Не могу я больше, мочи нет, этим воздухом дышать, страсть, как хочется уехать с Данилевским! И Россию посмотреть, и своим трудом зарабатывать, - с дрожью в голосе кричал Ваня.
Тогда Михаил Борисович твёрдо решается довести дело до конца. Раз уж сам заварил эту кашу, раззадорил юношу, теперь и ответ перед ним держать. Несговорчивую женщину может успокоить только авторитетный мудрый мужчина, крепкий годами и опытом. Михаил Борисович вспомнил про отца Панова – Михаила Дмитриевича.
«Да, он бы мог, да и сын его, Николай Михайлович расположен к Данилевскому, с ним вместе тогда ко мне приходили за ляписом», - вспомнил Тулинова.
-Решено, - сказал он. – Иду к Пановым, а потом с ними сразу к Крамским.
-Не отпущу с жидом! -, повторяла, как заведённая Настасья Ивановна, вспоминая, как несколько лет назад, отправила Ваню к тому живописцу в мастерскую, и как плохо ему там было.
-Помилуйте, Настасья Ивановна, чего же тут так переживать, - уговаривал Михаил Дмитриевич Панов. – Господин Данилевский, хотя из евреев, но ведь он крещёный!
-И в церковь ходит, и посты соблюдает, - немного неловко вклинился в процесс убеждения Тулинов. Старик Панов бросил на него неодобрительный взгляд, и Михаил Борисович притих. «Хочешь, как лучше, - с досадой подумал он. – А выходит так некстати. Выдаю интересы, эх выдаю».
-А вы, Михаил Борисович, - подхватила Настасья Ивановна. – Уж так и хотите, чтобы Ваня ехал в другой город, что я прям даже не знаю, что и сказать!
-Настасья Ивановна, - продолжал старший Панов. – А что другие города? Вот, и мои дети живут же в Харькове без родных, чего же тут опасаться?
-Да, не того боюсь, что он один будет далеко, а того, что жид хоть и крещёный, а всё-таки жид!
-Предрассудки всё это, дорогая Настасья Ивановна.
-А откуда мне знать, что не так? Люди зря болтать не станут, а я этого вашего Данилевского знать не знаю.
-Значит надо познакомиться, - подхватил Михаил Дмитриевич. – Михаил Борисович, пошлите Вы за Данилевским и пускай они с глазу на глаз переговорят с Настасьей Ивановной, если уж не поладят, так тому и быть. Но нельзя вот так вот, не зная человека клеймить его. Настасья Ивановна, мы ведь с вами в девятнадцатом веке живём. Просвещённое общество! Да, и если к истории обратиться, то Иисус тоже был еврей.
Настасья Ивановна бросила в него свой скептический взгляд, и он тут же перестроился:
-Да, и Ване вашему уж как хочется с ним поехать. И мир посмотрит, и людей, и жизни научиться, - почувствовав, что нащупал верное направление, и Настасья Ивановна как будто бы даже задумалась, Панов продолжал. – Ну, зовите, зовите Вашего Данилевского. Быть может и сладиться всё. Да, и что значит еврей – не еврей. Всё одно – раз крещён, то божий человек.
Пока он говорил, Настасья Ивановна думала: «Жизни научиться… Это верно. Как плохо ни было у того мастера, а всё же, Ваня другим приехал, повзрослевшим. Чего ему около моей юбки сидеть? И с евреем этим жизнь не сладкая будет, а что поделать. Как бы сердце материнское не противилось, а птенцу пора лететь из гнезда. Да, и старшему брату тяжело всех нас кормить. Господь не оставит, авось и Ваня пойдёт по своей дороге».
Когда Данилевский пришёл, он попросил переговорить с Настасьей Ивановной наедине, и они оба вышли в сад Крамских. После этого разговора Настасья Ивановна согласилась. Данилевскому потом надолго запомнился её печальный, внимательный взгляд, который как ему казалось, видел его насквозь, как будто она знала все стороны его характера. Знала, и принимала.
-Как вы думаете, - спросил Тулинов Михаила Николаевича Панова, когда они шли от дома Крамских. – И что он ей такого сказал, что она передумала?
-Ничего особенного, как мне кажется. Ничего такого, чего бы мы ей уже не говорили.
-Неужели? Но как тогда…
-Знаете, иногда, чтобы понять человека, достаточно просто посмотреть на то, как он произносит свои слова. И лучше один раз посмотреть ему в глаза, чем услышать тысячи слов о нём. Здесь даже не характеристика человека, нет. Здесь работает что-то совсем иное. Мы на интуитивном уровне понимаем, каков человек, хотя и не всегда способны признаться в своих наблюдениях.
-Вы думаете, Данилевский – порядочный человек?
-Честно скажу вам, что не уверен, тем не менее, она поняла это. Настасья Ивановна уже была готова согласиться. Жизненный опыт для Вани важнее, вы правильно рассудили. Данилевский не плохой человек, это я вам точно скажу, но он – человек деловой. Хорошо это или плохо, не нам с вами судить. В любом случае для Вани – это будет школа жизни, и хорошая возможность для мальчика из Острогожска.
-Надеюсь, что мы не сделаем для него хуже.
-Друг мой, не берите на себя больше, чем можете. Вы любите мальчика, но что хуже или лучше для него может рассудить только Господь Бог. Наши испытания делают нас лучше. И у каждого из нас своя судьба. Всё, что мы сделали или сделаем, не может идти в разрез с Божьими планами.
-Наверное, вы правы, и всё-же… Я чувствую близкую связь с Ваней, может быть надуманно, но чувствую ответственность перед ним.
-Можете ли вы поручиться за свою жизнь?
-Я понимаю о чём вы, если нет, то, как я могу взять ответственность за кого-то другого. Вы правы. И всё-таки, человек с большими знаниями всегда имеет больше влияния, а это всегда ответственность. Мне бы не хотелось, ошибиться или бросить его одного разбираться с тем, что мы вместе затеяли.
-Ваше стремление уже делает вам честь, Михаил Борисович. Тем не менее, никто не принуждает Вас прерывать с ним общение. Есть же письма!
На протяжении всего периода работы у Данилевского Крамской и Тулинов обменивались письмами, но, к сожалению, эти письма сгорели при пожаре в собственном фотографическом ателье Тулинова, когда он переехал в Москву.