Часть 2. Глава 1. Прошло пять лет...

-Мам, мы в кино с ребятами! - прокричал из коридора Серёжка, надевая кроссовки и застёгивая куртку.
- Во сколько будешь, Серёнька? - из кухни спросила Клавка.
- Мам, ну сколько можно серёнькать? Мне почти шестнадцать лет, а ты всё серёнькаешь, - пробухтел сын.
Клавка вышла из кухни, прошла в коридор и, на ходу вытирая полотенцем руки, виновато сказала:
- Ну прости, сынок. Привычка! Дома быть не позже девяти, ясно?
- Десяти, мамуль. В девять двадцать фильм заканчивается. А ты в компе не зависай. И бабуле позвони – она очень просила. Звонила, пока ты на работе была. Какая-то прямо взволнованная вся. Опять сватать тебя будет за какого-то шлемазла.
- О, Господи! Это что за слово такое?
- Да бабуля сказала, что в том, что тот, последний, оказался шлемазлом, её вины нет.
- Сейчас перезвоню ей. Может, и правда что-то важное. У тебя телефон с собой?
- Ага.
- Заряжен? Чтобы я дозвониться могла, а не как вчера.
- Ага. Ещё папа приходил. Хотел с тобой поговорить. Тоже что-то важное.
- Поняла. Перезвоню.
- Пока, мамуль! Я тебя люблю!
- И я тебя очень люблю, Серёнька!  Ой, Серенький! Ой, Серёжка. Деньги возьми!
Мама подошла к сыну, который в свои четырнадцать лет был на голову выше матери, встала на цыпочки и, поцеловав в щёку, дала парню купюру.
- Спасибо, мамуль! Я вырасту – отдам до копейки! Слово! – и Серёжка, поцеловав маму в макушку, выскочил за дверь.

Клавка подошла к окну, как делала это всегда, когда куда-либо уходил сын, будь то школа, кино или магазин. Вот он вышел из подъезда, сейчас задерёт голову, посмотрит на окна и пошлёт маме воздушный поцелуй. Это тоже была традиция их общая старинная традиция.
Клавка с сыном жили очень дружно. Она старалась стать Серёжке другом, а он старался понапрасну её не расстраивать.

- Удался Клавкин-то парень! Хороший мальчишка вырос! Молодец Клавка – одна сумела воспитать мальчонку. С Петьки помощи – как с козла молоко», - судачили Клавки-Петькины соседки, сидя на лавочке возле детской площадки.
- А Петька-то пить стал. Чтой-то с Веркой не клеится у мужика. Мне Маруся рассказала, что видать приворожила Верка парня, - сказала шёпотом Светлана Фёдоровна, главная сплетница двора, которую все называли «информбюро». У неё всегда откуда-то была свежая и правдивая информация. «Тебе бы новости читать по телевизору, Светка, - смеялись её подружки. – Врёшь, но так правдиво!» Светлана Фёдоровна на это внимания не обращала, но «информаторов» раскрывала только в исключительных случаях.
- Это как? - спросила её Лизавета Сергеевна.
- Как-как? Будто бы не знаешь? – со знанием дела ответила Светлана Фёдоровна.
- А вот и не знаю. В жисть свою такого не делала. А ты откуда знаешь? - спросила Лизавета.
- Василиска сказала. Она у этой колдовки была по своим делам, так та ей и рассказала про Верку. Говорит, месячными Верка Петьку опоила,  - оглядываясь по сторонам, прошептала Светлана Фёдоровна.
- Ой, знаю я эту колдовку, бабы. Она только деньги берёт и чушь несёт. Ольга-то наша, покойница, рассказывала, что была у ней. С зубом больным пришла. Эта ворожея что-то пошептала, потом велела рот раскрыть. Ольга, царство её небесное, рот раскрыла, а ворожея ей туда плюнула. С тех пор ни один зуб и не выпал у неё.
- Так Ольга померла через неделю, потому и не выпал… И чо с месячными-то?
- А ничо. Когда приворот спадает, мужик пить начинает. Закон. А так-то Петька хороший мужик был. К Клавке чтой-то зачастил!
- Понятно дело: Клавка вона кака красавица-то стала! И чо баба одна живёт?
- Да переборчивая очень. Беллочка ей всё женихов подсылает, а она их не хочет и всё тут. Говорят Софочка приезжает.
- Одна или всей семьёй?
- Не, детей с мужем оставляет. Беллочка приезжала, рассказывала. Сколько-то бишь Софка не была здесь?
- Лет тринадцать. У Клавки остановится. Как уехали в свою Израиловку, так и не приезжали больше. Видать устроились хорошо.
- С чего это ты взяла?
- Было б плохо – вернулись бы обратно. Мать её померла там. Бедная… Хоть внуков увидела.
- А Веня что?
- Веня грустил долго, потом, вроде, женщину нашёл.
- Кобель старый, а туда же.
- Да прям. Венька очень хороший был, верный. Просто на старости лет одному тяжко…
- Это да… В любом возрасте счастья хочется…
 
Клавка смотрела со своего четвёртого этажа на болтающих соседок и представляла, о чём они судачат. А что им ещё делать? Пенсия, сиди себе на лавке и семки жуй, да сплетни собирай. «Ой, Петьке и маме нужно позвонить. А как не хочется! Петька опять начнёт на судьбу жаловаться, а мамуля и правда нового жениха подыскала, наверное. Достала! Зачем мне эти её женихи нужны? И где она их берёт? Ну, придурки же: один краше другого. Так, кому звонить первому? Эники-беники, ели вареники. На первый-второй рассчитайсь! Ладно, звоню Петьке…» - решила Клавка и взяв в руки мобильный телефон, нажала на кнопочки.
- Алё! Клавка, ты? - спросил Петька.
- Петь, что случилось? - устало спросила Клавка, промывая под краном разрезанную курицу.
- Можно к тебе прийти? Поговорить нужно.
- Петь, ты выпил, что ли? Говори так. Я куру чищу.
- Мне нужно твои глаза видеть.
- Петя, или говори, или я брошу трубку.
- Ладно. Да, я выпил. С Веркой развожусь, понимаешь? Достала, падла.
- Петь, последние два года ты с ней каждый день разводишься. Если это всё, то я пойду обед на завтра варить.
- Клав, не клади трубку. Мы заявление подали сегодня.
- Ну, подали и подали.
- А мне жить негде. Я к тебе приду.
- А вот это нет! Ни за что! У меня сын взрослый. Он не поймёт.
- У меня тоже сын взрослый. Мой - поймёт. Сын всегда отца поймёт.
- Петь, отстань, а! Да какой ты отец? Я не могла даже наврать ему, что его папа  - космонавт. Потому что он, папаша, живёт в доме напротив.
- Жестокая ты, Клавка. Прям, как по морде отхлестала. Пусти на чай! Тебе что, чая жалко?
- Жалко. Протрезвеешь – приходи. Петь, я очень устала на работе, прости. А мне ещё обед готовить.
- Ну да, ты ж у нас большой начальницей стала. А что готовишь-то?
- Бульон.
- О, пошли еврейские штучки.
- Всё, Петя, пока.
- Подожди! Всё-то у вас, у евреев бульоны разные, рыбка там… А меня даже покормить некому.
- Петя, ты сам себе жизнь выбрал. Пока.
- Пока… Жестокая ты, Клавка.

Клавка с раздражением бросила телефон на диван. Потом села в кресло и задумалась.
Когда-то муж сделал ей очень больно, но, Клавка быстро отошла от шока, потому что надо было жить. Ради сына. Потом, как-то очень быстро, наступило безразличие – не любила Клавка мужа. А сейчас привыкла жить одна. Дуры бабы, те, что говорят, что без мужика счастья не может быть. Клавка же счастлива: сын хороший, самый лучший, красивый, умный, добрый. Мама, слава Богу жива. Отец при ней ожил.

«Может, я и не права была, думая, что простить нельзя? Душа в душу живут. А я всё его простить не могу…» - подумала Клавка, и память опять вернула её в прошлое…

Вспомнила она, как в тот страшный вечер мама разогнала хулиганов, как орала, чтобы вызвали скорую, как Клавку везли в машине скорой помощи в больницу… Девочка была в сознании, вот только говорить не могла. Лежала на кушетке в скорой и повторяла одну лишь фразу: «я - русская… я - русская…»

В больнице её осмотрел врач и сказал маме, что девочка в порядке, только испытала сильный стресс. Потом приехала милиция, но Клавка по прежнему не могла говорить. Когда мама попыталась забрать из её рук распотрошённого плюшевого мишку, у девочки началась истерика. Ей вкололи какое-то лекарство и Клавка заснула крепким сном. А утром, проснувшись, она увидела заплаканную мать, сидящую на стуле и читающую письмо от отца.
«Из-за меня плачет мама», - подумала девочка, но уже потом, спустя неделю, выйдя из больницы, она узнала, что именно в том самом письме, которое мама получила утром, отец и написал о другой семье…

«Беда не ходит одна»,  - сказала тогда мама.
Через неделю после выхода из больницы пришла ещё одна беда: умерла бабушка Рива, единственная опора Клавкиной мамы, Беллы Довлетовны.
Клавка вспомнила, как мама шла за гробом и несла портрет бабушки Ривы. Она больше не плакала, но была какая-то не живая, вся чёрная.
«Мамочка, беда не ходит одна, она не ходит и вдвоём? Она втроём ходит?» - это были первые Клавкины слова, сказанные после молчания.

«Девочка моя, ты заговорила. Вот и хорошо, » - как-то равнодушно произнесла мама и Клавка поняла: спасать нужно маму, а не её. В этот момент Клавка стала сильной. Это она так решила: смотрела, как на гроб падали комья земли и решила для себя, что нужно быть сильной. Во что бы то ни  стало. Вопреки всем бедам на свете. Она взяла маму под руку и произнесла:
«Я тебя никогда не брошу, мамочка! Обещаю! Я тебя очень люблю!»
«И я тебя, доченька моя бедная», - произнесла мама одними губами и заплакала.

Через месяц в школе состоялся выездной суд над Витькой Буйновым. Самый настоящий суд - в те времена суды иногда выезжали в школы и на предприятия, чтобы другим подонкам неповадно было. Шестиклассницу Клавку вызвали для дачи показаний.
На сцене сидела судья, немолодая строгая  женщина в тёмно-сером костюме, а рядом с ней ещё каких-то два очень серьёзных мужчины. Внизу  на пишущей машинке стучала секретарь суда, за одной партой сидел прокурор с Беллой Довлетовной и Клавкой, за другой партой, стоящей напротив, сидел Витька Буйнов с Толяном и Сашкой, их родители и адвокат.

Когда Клавка шла на сцену, она ужасно волновалась, но подсознание тут же отреагировало:
«Клавка, ты дала себе слово стать сильной. Не бойся ничего! Ты же пионерка!»
Девочка успокоилась: она знала, что все сидящие в зале ребята за неё, что там, на первом ряду, сидят её подруги, её учителя. Клавка смело рассказала, как всё было. На столе судей лежали два вещественных доказательства: истерзанный, выпотрошенный плюшевый мишка и перочинный ножик Толяна. Витька и два его сопредельника по решению суда были отправлены в детскую колонию на два года прямо из актового зала школы. Клавка вспомнила, как все, сидящие в зале, аплодировали такому решению судей, и как зарыдала Витькина мать…

Продолжение:http://proza.ru/2023/07/18/1604