Записки наобум. Былька 12

     Бывают времена, когда признаваться следует во всём. Лично я делаю это с удовольствием. Иногда кое в чём признаюсь себе. Сейчас, в моём возрасте, это безопасно. Даже любопытно. В том смысле, что лучше узнаёшь себя и нередко совсем посторонних людей. Оказывается, в собственной жизни много такого, чего ты не замечал в других или странно толковал, когда замечал. А уж себя в этом и не подозревал.

     Но тем не менее часто мы похожи, подсказывая этим сходством, кто есть кто и на какой отметке человеческой шкалы находится.
               
                ВОВЧИК

     Детство моё пришлось на 60-70-е годы прошлого столетия. Детство   в СССР, особенно в столице, было райским. Мы, дети, по сути, всё время бездельничали, а летом бездельничали с шиком. Родители отправляли нас на дачи или в летние пионерские лагеря, где рай пах дощатыми стенами деревянных корпусов, зубным порошком, печёной картошкой и конфетами, припасёнными в чемоданах.

     По выходным добавлялись запахи клубники и черешни, привозимой папами и мамами в родительский день.

     Но главное заключалось в знании того, что лагерная смена обязательно закончится и счастье усилится возвращением домой. Тогда родители станут вдруг нежнее и добрее, домашняя еда вкуснее, а милая родная постель удобнее и ещё роднее.

     Каникулы я проводил обычно в пионерлагере «Юность» под Подольском. Это было место отдыха ребят сотрудников завода, на котором инженером работал мой отец. Я отдыхал в нём раз пять, и был, можно сказать, старожилом «Юности». 

     Но однажды меня отправили в лагерь возле железнодорожной станции Шаховская.

     Отец так и сказал:

     - Этим летом поедешь в Шаховскую.

     И я, конечно, поехал, хотя не любил перемен и мне не нравилось название места. Мне было 12 лет и я уже осмеливался (тайком!) перечить родителям.

     Предчувствие, что в этот раз я еду куда-то не туда, усилилось в автобусе. Обычно по дороге все молчали или хором пели с вожатыми пионерскую безобидную ерунду. А тут компания из четырёх-пяти пацанов уселась на задних креслах и начала орать какие-то хулиганские песни. Вожатый Толя, толстощёкий и сероглазый увалень, их даже не одёрнул.

     «Ты посмотри, она же грязная!
     Ты посмотри, и ноги у ней разные!» - орали певуны.

     И ничего!

     Компания голосила, хохоча и выпендриваясь. А этот самый Толя, как мне показалось, готов был ей подпевать.

     Старшими отрядами были первый, состоящий из нас, мальчишек, и второй, девчачий. Отряды жили в отельных корпусах по 20-25 человек. Это меня тоже почему-то насторожило. В «Юности» мы жили одним отрядом в одном корпусе, просто в разных палатах, для мальчиков и для девочек.

     А тут в разделении я почуял как бы несправедливость. Там, в «Юности», были всякие глупости, игры, казусы, даже попытки ухаживать, ночные походы с тюбиками зубной пасты по палатам. Райское лето! Свобода! А это лето попахивало насилием, которое дети, как кошки и собаки, чуют за версту.

     В общем, я начал тосковать уже в автобусе.

     И не зря.

     Оказавшись в пионерлагере, первым делом мы в корпусе разобрали кровати и постельное бельё. Но только начали его стелить, как получили, что называется, по лбу. Пятеро пацанов-куплетистов, обойдя палату, нагло отобрали у нас понравившееся им бельё (поцелее, поновее, без дырок и заплат), швырнули нам что похуже, а тем, кто начал возражать, посоветовали «заткнуться и не вонять!»

     Много позже я узнал, что в армии это называется «дедовщиной». А тогда, ребёнком, впервые испытал унижение и почти животный страх.

     Дальше – больше. Во время тихого часа «деды» собрали с нас по десять конфет с каждого и отобрали тюбики с наиболее модной и пахучей зубной пастой.

     После ужина, когда пятеро негодяев ушли к физруку выбирать мячи и теннисные ракетки, мальчик Валера сказал:

     - Надо пожаловаться на них вожатому Толе. Кто со мной? 

     Пошёл один я. Вожатый выслушал нас и флегматично заметил:

     - Разбирайтесь сами.

     И закрылся в комнате для вожатых.

     Мы поняли, что в лапах «дедов» на все три недели лагерной смены.

     У нас отбирали мыло и мочалки в бане, нас заставляли дежурить в столовке, пока сами валялись на травке, отвешивали подзатыльники и пендели ради смеха, во время лагерного дежурства заставляли нас собирать мусор на территории, пока сами сидели бездельничая «на воротах».

     Помню, что хотел написать родителям письмо с просьбой забрать меня отсюда. Но не решился, боясь огорчить их из-за шайки шаховских придурков.

     Теперь, собственно, о Вовчике.

     В первые же дни к пятерым негодяям прибился пацан невысокого росточка, худенький, слабенький, с бегающими глазками и тихим, почти неслышным голосом. Его звали Вова. Но у тех пятерых он сразу стал Вовчиком. Говоря по-нашему, «шестёркой». При компании хулиганов всегда есть такой хилячок, «защищая» которого они измываются над «обидчиками», ими назначаемыми. Обидчиком может стать любой, кто не по душе этим липовым защитникам.

     Валера привёз с собой рыболовную леску с крючками и поплавками. Мы вырезали два удилища из орешника, и у нас получились рыболовные снасти. Ещё у Валеры была припасена фольга. Он набрал в столовке соли и чёрного хлеба, после чего затащил меня на пожарный прудик возле лагерной бани. Мы удили пескариков на катышки хлеба, разделывали добычу Валеркиным перочинным ножичком, вываливали тушки в соли, паковали в фольгу и пекли на маленьком костре.

     Еда была что надо!

     Я понял, что Валера освоился в Шаховском пионерлагере задолго до этого лета, и однажды спросил

     - Слушай, а кто эти гады из нашего отряда?

     - Они ездят сюда много лет. Одной компанией. Мутузят всех новеньких и наводят свои порядки.

     - Почему же их не наказывают?

     - Начальник и старшая пионервожатая – папа и мама Шаха, главаря этой банды. Того самого. который отобрал у тебя на второй день кеды. Тут у нас, как в кутузке. Молчи, терпи и не задирайся на начальство.

     - Но ты же рискнул на них пожаловаться?

     - Сдуру. Надеялся на этого фитюка Толю. Думал, он мужик, а он тряпка, вроде всех вас.

     - А тебя почему они не трогают?

     - Батя – шофёр, возит сюда продукты. Если кто меня тронет – перетянет монтировкой.

     Вот так я ребёнком узнал, что детский рай создаётся прежде всего родителями.

     Но кое-что самое неожиданное случилось в Шаховской чуть позднее.

     Вдруг ко мне подошёл тот самый плюгавенький Вовчик и приказал идти за ним в ближайшую рощицу. Я струсил и пошёл, чуя неладное.

     В рощице на срубленных осиновых стволах сидели «деды» и курили.

     Увидев меня, Шах протянул мне сигаретку. Я вежливо отказался.

     - Ладно, слушай! – Шах откашлялся. – Видел, как ты гонял мяч с Баранкой (так он назвал Валеру, видимо, в честь отца-шофёра). Ловко! Так вот. Мы решили, что ты будешь вратарём в нашей лагерной сборной. Понял?

     Не понять я не мог. Курившие «деды» смотрели на меня как на уже назначенного «обидчика», если я вдруг откажусь стоять в воротах. То есть если не приму кость с их генеральского стола - значит пора мылить шею этому воображале!

     И я согласился.

     Мне было очень плохо. Я понимал, что вывалялся в грязи. Стал как бы заодно с этими гадкими пацанами и их Вовчиком. Но одновременно тешил себя уверенностью, что теперь ни Шах, ни вся его шайка меня не тронут. Я – с ними! Я – вратарь их лагерной сборной!

     То есть на самом деле переплюнул самого Вовчика в стремлении быть подневольной и послушной «шестёркой».

     Рыбу в пруду я с Валерой больше не ловил. И вообще больше не был нормальным парнем. Я стал вдруг «дедом». Стоял в воротах, втихаря этому радовался, боялся пропустить мяч, услышать грубый окрик от Шаха и мечтал о том, чтобы шаховская смена – самая подлая и унизительная в моей летней жизни – побыстрее закончилась.   

     У меня завязалась дружба с одной девочкой из второго, девчачьего отряда. Звали её Римма. Помню, у неё были синие глаза, какая-то загадочная улыбка и красивые коленки.

     Мы с Риммой часто играли в настольной теннис и вечерами, сидя у клуба во время танцев, болтали. Она рассказывала интересно о своей собаке – шотландской овчарке колли, а я - об аквариумных рыбках, которых разводил вместе с папой.
Ну и вообще обо всём.

     Однажды к нам во время этих посиделок подошла компания «дедов» и стала нагло пялиться на нас как в зоопарке. Я подавленно молчал. То есть в очередной раз струсил.

     - Кадритесь? – ухмыльнулся Шах. – Любовь-морковь?

     Римма покраснела и, крикнув: «Свиньи!» - убежала. А я не двинулся с места.

     Шах встал передо мной и, пошло улыбаясь, спросил:

     - Ты её уже цокнул, ловила? Как она? Умелая?

     Я промычал что-то вроде «не надо, ребята» или «да мы просто дружим».

     Шах показал на меня пальцем:

     - Видели чмо, робя? – и добавил. - Ладно, я сам ею займусь. Данные медосмотра – доложу ночью в палате.

     Знаете, где я был в тот момент? Как говорят взрослые, в жопе!

     При этом до конца смены я продолжал стоять в футбольных воротах и делать вид, что с меня всё как с гуся вода.

     Тьфу!..

     В день перед закрытием смены ко мне подвалил тот самый Вовчик и шёпотом спросил:

     - Хочешь, я возьму адрес или телефон у твоей Римки?  Только скажи – и я мигом!

     Меня передёрнуло. К Римме я даже близко подойти не смел. Не хватало здесь ещё этого клопа.

     - Пошёл ты к такой-то матери! – сам того не ожидая, выпалил я. – И всё ваше кодло туда же.

     Вовчик вылупил глаза по восемь копеек и послушно слинял. Видно, побежал стучать своим на охамевшего ловилу.         

     Но меня не тронули. Только плюнули в вечерний чай и утром обоссали мой чемодан перед погрузкой в автобус.

     «Ужаснее этой личности только её судьба», - сказал Честертон об Уайльде. В 12 лет я этой фразы, конечно, знать не мог. Но сейчас знаю, и то лето в Шаховском пионерлагере очень даже соотношу с этой остроумной фразой.

     И вообще я понял, что трусоват, услужлив и глуповат. С самого детства и до сих пор. В чём теперь и признаюсь, ну хотя бы перед собою.

               
                *   *   *


               
                9-15 июля 2023,
                Саморядово