Окно в Ленинград, или жизнь в двуедином чувстве

Скорее всего в конце 1993 года Борис Максимович Фирсов участвовал в обсуждении на Ленфильме картины Юрия Мамина «Окно в Париж» и затем возбужденно делился со мною впечатлениями и рассказал мне сюжет картины. Премьера фильма состоялась в феврале 1994 года и вскоре вышла на экраны города. Но мне тогда было не до кино и не до «окна в Париж», в конце апреля я и моя семья собирались уехать в Америку; так что и кино, и театр, и – особенно – цирк были у нас дома. Фильм я посмотрел через несколько лет, и, оказалось, многое из показанного в нем было мною пережито.


Первые два года американской жизни прошли в небольшом городе San Mateo на улице со звучным испанским названием Casa de Campo. Это – прижатая к кросс-калифорнийскому фривею 101 и далеко  не парадная часть города. Из  Ленинграда (на момент отъезда я еще не перестроился на Петербург) я вмиг оказался как бы в деревянном пригороде: одноэтажные деревянные дома, изгороди и заборы, фруктовые деревья, овощи и цветы на небольших участках у домов. Кустарники вдоль дороги, там, где она свободна от асфальта, березки, лопухи, клевер – все напоминало знакомые российские картины. По утрам, до наступления жары, я бегал на стадионе рядом  с домом и выскакивал на окружающие незнакомые улицы – узкие, круговые, я часто путался. Иногда мне казалось, что я – на  «краю» Америки, и вот-вот должно быть «окно в Ленинград». Странное ощущение, одновременно понимаешь, что такого не может быть, но все равно ожидаешь. Постепенно, года через полтора – два, когда многое вокруг стало знакомым, чувство ожидания заметно стерлось, но не прошло бесследно.


В 2002 году, после восьми лет жизни в Америке, в интервью Наталье Мазлумяновой на вопрос, не испытываю ли я ностальгии, я ответил, что живу в двуедином пространстве [1]. Американская реальность осваивалась через российский опыт, и как исследователь я после завершения первых лет полного молчания вернулся в Россию.


Прошло еще несколько лет, и ожидание «окна в Ленинград» воплотилось в серии рассказов (очерков) о городе Foster City (от San Mateo он отделен нешироким каналом), его окрестностях и о моих встречах с разными людьми.  Но, хотя такой цели не было, при их написании, во многих случаях в американский контекст постоянно вливались российские воспоминания, микро истории из ленинградской жизни, прошлые привычки и формы поведения.


Все тексты было собраны в онлайновом сборнике «Foster City – это и есть моя Америка. Социографические очерки» (2019 г) [2], который открывается предисловием профессора социологии Ольги Крокинской, знающей и чувствующей историю и атмосферу Ленинграда / Петербурга. Свой текст, сразу безоговорочно принятый мною, она озаглавила: «Америка с ленинградским лицом: социографическое открытие».
Я ничего не писал Ольге Крокинской ни о моем интервью «...Я живу в двуедином пространстве...», ни о поисках окна в Ленинград, но она все это обнаружила в очерках: «Как мы теперь знаем от нейрокогнитивистов, это шутки мозга, в который навеки вросло всё, что с нами было, и который аналоговым способом “подбрасывает” нам то, что мы называем воспоминаниями и ассоциациями. И наше сознание далеко не всегда может контролировать эти ассоциации, и приходится жить с ними в двуедином чувстве – не быть в родном и дорогом месте, когда, в принципе, можно в нем быть. То есть, в конечном счете, быть со страной Россией и не быть в ней одновременно. Удел многих уехавших, но не все умеют справиться с подобным испытанием». И финальное утверждение: В результате его «Моя Америка» — она Америка отчасти с ленинградским лицом. Слова Крокинской о двуедином чувстве оказались настолько точными и справедливыми, что я привел их в заголовке.


Екатеринбургским профессорам социологии Полине Амбаровой и Гарольду Зборовскому в их рецензии [3] на книгу было сложно говорить о «ленинградском лице», но они отметили, что кросскультурный подход автора – это высший «социологический пилотаж» и выделили тот факт, что субъективизм, присущий социографии, превращается в очерках в автобиографическую рефлексию.
Выше отмечено, что ожидание окна в Ленинград постепенно стерлось, но не пропало. Приведу рассказ с удивившим меня стремительным падением в далекое ленинградское прошлое, случившееся через много лет после приезда в Америку и даже того, как были написаны истории о жизни в Foster City, вошедшие в книгу. Все произошло, когда работа над сборником завершалась, потому этот неожиданный рассказ был включен в послесловие.


Рассказу предшествовало короткое пояснение: «И в заключение – совсем новый очерк, написанный 10 июня [БД: 2019 года]. В нем биографичность – главный элемент, его сюжет родился буквально при “столкновении” очень далекого российского (точнее – советского) прошлого автора и его американского сегодня. События развиваются в послевоенном Ленинграде и в Foster City”.

• Когда я зашел в “Kobe,” я увидел там себя с кульком снетков

Kobe, полное название – Kobe Japanese Cuisine & Bar, небольшой японский ресторан в северо-калифорнийском городке Foster City, я живу здесь с середины 90-х, но почему-то раньше на заходил в этот ресторан. Он расположен в глубине торгово-развлекательной плазы на берегу канала. Основная масса столиков – в помещении, длинном зале, украшенном японскими гравюрами, негромкая мелодичная, как бы струящаяся музыка, но около десятка столиков – на деревянном настиле, слегка нависающем над водой.
В конце мая, чтобы убить время пока жена сделает необходимые покупки в большом сетевом магазине, я прошел несколько шагов по настилу и зашел в ресторан. Суббота, позднее утро. В ресторане почти никого. И вдруг... я увидел там себя с газетным кульком снетков. Снетки – в наше время мало знакомый вид мелкой озерной рыбы, ее солят и вялят на солнце или в специальных печах. Есть ее можно целиком, с косточками и головами, щи со снетками – классика старой русской кухни…


Неожиданность, чудо, парадокс случившегося в Kobe заключается в том, я моментально «увидел» себя в 13 – 14-летнем возрасте, я вмиг «перенесся» в небольшой шалман, подобный которому сейчас можно увидеть лишь в фильмах о послевоенном времени. Все происходило в Ленинграде в 1954 - 1955 годах, в том месте, где Таврическая улица превращается в тупик. Далее – Нева. Я жил в начале улицы Красной конницы (ныне – Кавалергардская ул), но в этом тупичке был не раз. Шалман находился на четной стороне улицы напротив большого доходного дома, в котором жил мой одноклассник. С ним мы делали классную газету «За учёбу»; помню, долго спорили, как писать это слово: через «ё» или «о».


Знал ли я тогда, что такое «злачное место»? но меня явно что-то тянуло туда. Пересек улицу, собрался с духом и зашел в шалман, наверное, очень нерешительно. За несколькими столиками сидели взрослые мужчины, пили пиво, громко говорили, матерились, было дико накурено. Я там не был своим, но никому не было до меня дела. Дошел до стойки и продавщица спросила, что я хочу. Пиво я тогда не пил, не курил и не был готов к такому вопросу. Но здесь заметил тазик со снетками, прекрасной закуской к пиву. Снетки я очень любил, стоили они – копейки, которые даже у меня в кармане водились. Продавались они на вес, наверное, я купил граммов 100, снетки – легкие, и «тетенька» свернула из газеты (а из чего же еще?) кулек и вручила мне мою покупку.
Я не склонен переоценивать значение описанного события в моей жизни, но ясно, что оно как-то способствовало моему освоению тогдашнего быта города, его повседневной культуры и, думаю, было актом самопонимания и самовоспитания. Если проще, то взросления.


Начиная с 1968 года и до начала 1990-х я работал именно в той части города. На Шпалерной – нынешнее и историческое имя улицы, в годы Советской власти называвшейся улицей Воинова, – располагается Таврический Дворец, в нем находилась Ленинградская Высшая партийная школа, в которой я начал свою социологическую карьеру. А на другой стороне этой улице был Институт социально-экономических проблем АН СССР, центр академической социологии в Ленинграде. В нем я тоже многие годы работал. В годы перестройки мне было удобно совмещать работу в двух этих организациях. Но удивительно, я ни разу не вспомнил тогда о своем посещении пивной, и у меня не возникало желания прогуляться до того места.
На что сейчас откликнулась моя память, что стало причиной моего неожиданного (почти) видЕния в японском ресторане? Какая-то неописуемая комбинация запахов рыбы, пива и канала. Тоже самое было в той бесконечно далекой ленинградской пивной: пиво, снетки и Нева. Конечно, все различно, конечно, сегодняшнее отделено от того прошлого шестью с половиной десятилетиями. Однако, мое сознание моментально соединило давнее и современное.
Фантастика в реальности.


Очевидно, что «ленинградское лицо» (у О. Крокинской) и «автобиографическая рефлексия» (у Г.Зборовского и П. Амбаровой) - это одно и то же, речь идет о биографичности повествования. В конце 2020-х биографичность, в частности – рассказ от первого лица, стали для меня обыденностью, однако в период написания рассказов об американской жизни, я постоянно задумывался о правомерности такого стиля. Было два обстоятельства, подталкивавших меня к автобиографичности, во-первых, все наблюдалось, воспринималось мною, во-вторых, многие тексты были некоей обработкой и развитием писем, написанных друзьям.
Однако, допускаю, что такая форма повествования имеет и другие истоки.


В 2007 году Владимир Александрович Ядов в нашей обстоятельной беседе о специфике моего подхода к анализу истории социологии заметил «... я обратил внимание на то, что ты часто употребляешь безличные глаголы (“было выявлено” и т. п.). У Майкла Малкея я вычитал такое наблюдение: естествоиспытатели прибегают к безличным оборотам, сознательно или бессознательно повествуя «от имени самой природы», тайны которой им удалось выявить. Одновременно замечу, что ты часто пишешь “моей”, “мною”. Не свидетельствует ли это об отношении к работе как истинно научному поиску? Некоторые коллеги избегают таких оборотов, и это, как я догадываюсь (судя по себе), есть намек на несколько иное восприятие гуманитарной науки, каковая отнюдь не science. Что скажешь?».

«БД: Использование безличных глаголов, сам я этого не замечаю, явно восходит к моему математическому образованию. Для математических текстов типичны обороты: как было показано, как предполагалось и т. д. Я не очень задумывался о том, относится ли то, что я делаю к science или не science, но полагаю, что в моем историческом исследовании присутствует множество элементов science. Во-первых, одним из предметов моего анализа является развитие эмпирического метода, использование которого позволяло Гэллапу относить свою деятельность к науке (science). Во-вторых, как указано выше, моя методология формировалась под влиянием позитивистских исследований истории и методологии науки.
Когда-то Палей [БД: профессор И.М.Палей – ленинградский / петербургский психолог] говорил мне, что человек, рассказывающий о чем-то личном, часто обращается к собеседнику, жестикулируя левой рукой, правая рука сопровождает суждения более общего типа. Возможно, что использование местоимений “моей”, “мною” есть аналог жестикуляции левой рукой» [4].


Вскоре после выхода рассматриваемой онлайновой книги ее издатель Франц Шереги, мой друг и коллега, предложил мне подумать о бумажном издании книги, включавшей рассказы о Foster City и то, что представляется мне целесообразным в данном случае. Я сразу задумался о названии будущей работы и вспомнил интервью «Я живу в двуедином пространстве...», с воспоминания о котором начинается этот текст. Вспомнил явно не случайно, ощущалась необходимость вписать повествование о жизни в Америке в более широкий контекст прожитого. Так моментально родилось название новой книги - «Я живу в двуедином пространстве...» [5] и открылась возможность ее наполнения автобиографическими материалами. Так исходное достаточно узкое «окно в Ленинград», сквозь которое проступали картины, навеянные американскими впечатлениями, увеличилось до возможности обзора полувека, прожитого мною в родном городе. Книга увидела свет в начале 2020 года, т.е. через год после онлайновой работы.
Скопившийся за годы работы опыт историко-биографических исследований и размышления, обусловленные очень непростой жизнью в двуедином пространстве, подвели меня к попытке работы в области автоэтнографии и к созданию в конце июня 2021 года своего аккаунта на портале proza. За прошедшие два года на нем размещено почти 300 произведений, которые набрали больше 20000 прочтений. Теперь, когда я уже чуть более трети жизни провел в Америке, мне сложно сказать, какой пропорции в этих текстах присутствуют российская и американская реальности, ясно, что двух реальностей в «чистом» виде не может быть, все – двуедино. И перед собою я вижу не одно «окно в Ленинград», а множество. Это ощущается мною как поток воспоминаний об удаляющемся прошлом.
1. Докторов Б.З.: «Я живу в двуедином пространстве...» (интервью Н.Я. Мазлумяновой) // Социологический журнал. 2005. № 4. С. 132–167. 2. Докторов Б.З. Foster City – это и есть моя Америка. Социографические очерки. М.: ЦСПиМ, 2019. 3. Докторов Б.З. Foster City – это и есть моя Америка. Социографические очерки. М.: ЦСПиМ, 2019 Рец. Г.Е. Зборовский, П.А. Амбарова // Социологические исследования № 12, 2019. 4. Докторов Б.З. Я живу в двуедином пространстве. М.: ЦСПиМ.2020.
5. Докторов «Работа над биографиями – это общение с моими героями» (интервью В.А.Ядову) // Телескоп. 2008. № 1. С. 40 – 50.