Отдаться нельзя смириться

2019 год. Валаамский монастырь. Живу я в местечке, которое называется ферма и удалено оно от Центральной усадьбы на 6 км. Место очень красивое и тихое. Располагается на берегу внутреннего озера Сисяярве. Чужие здесь не ходят. Вход открыт только для своих.

Ферма на 70 голов скота была создана при монастыре в конце XIX века по последнему слову техники. В советские годы все, как водится, пришло в упадок и запустение. Но в конце 80-х началось восстановление. Сейчас здесь чистота и порядок: новый коровник, сыры по итальянским технологиям производятся. Монахи специально ездили в Италию обучаться этому мастерству. Делают они сыры и мягкие, и твердые – все очень вкусные и дорогие. Сметана, молоко - ешь, пожалуйста, если не пост.

Мой фронт работы – трапезная, кухня: на завтрак надо сварить кашу, накрыть на столы и на братию, и на сестер, убрать все и помыть. Обед и ужин готовит повар, поэтому между приемами пищи - у меня перерыв. Можно отдохнуть и даже прогуляться по острову.

Первые дни самые сложные. Болит все тело от этого ратного подвига. Прихожу в трапезную самая первая. У меня свой ключ. Ухожу последняя. Но человек ко всему привыкает, и я привыкла.

Еды каждый раз остается много. Готовим по-русски с избытком. Выбрасывать жалко. Свиней на ферме не держат, только коров.

И вот иду я после завтрака на ферму с полным ведром остатков пищи. Иду впервые, словно в разведку. Ничего не знаю.

Вхожу в коровник. Он большой, каждая коровка стоит в своем стойле с табличкой. А навстречу идет Он. Высок и красив, начальник на ферме, смотрящий по коровам, - пишу и смеюсь. С бородой-бородкой. Сутулый, правда, несколько. На Валааме в воде не хватает кальция. Через несколько дней я это чувствую на себе. Кости ломит. Поэтому и построили ферму еще при царизме, чтобы поддерживать здоровье монахов.

Одет в рясу, как и подобает всем в этом месте. Представительный такой, хорош собой, но говорит недовольным голосом, даже грубым. Что говорит, уже не помню, но сердится. Вижу. Ведро, однако, с помоями у меня берет, куда-то идет и возвращает пустое.

Ничего не отвечает ему рыбка, берет ведро в свои руки и идет восвояси, как Золушка.

После обеда стою около своих владений и кормлю кошек. Их на Валааме – тьма-тьмущая, и все есть хотят. А у меня опять остатки еды. Подходит ко мне главный по коровам и, что удивительно, прощения просит за свое утреннее поведение.

А вечером отправляемся мы погулять по острову. Он предлагает. Я соглашаюсь, и как-то естественно все происходит.

Идем, разговариваем. Места красивые вокруг: сосны, озера и тишина. Рассказывает он мне, как пришел к Богу. Семья, как семья. Живут на Вологодчине,  а он необычный. Ему в монастырь надо и женщины - даже не в радость. Чуть не женился, правда, однажды, но сбежал от нее. Одна у него невеста – вера.

Рассказывает он, что несколько лет живет в монастырях и на Афоне даже побывал, и на Валааме не первый год. Делится со мной, что работа ему в этом коровнике – не в радость, не все ему нравится. Но Богу изменять, не намерен.

Иду, слушаю. Интересно мне, как историку все это, но обуревает меня самое настоящее плотское желание. Тянет меня к этому человеку в монашеской рясе. Биохимия взыгралась и бурлит не на шутку. Но идем мы на расстоянии пионерском, как в отрочестве: он с одной стороны дороги, а я с другой, и между нами еще пара человек поместится. А то не дай Бог, коснемся друг друга и взыграет ретивое, как в «Золотом петушке» у Пушкина.

Что делать? Хочется прильнуть к нему и прижаться всем телом. Чувствую, мой это человек, мой мужчина. Но он, увы, не мужчина. Он принадлежит Богу.

Понимаю я это и каждый раз с собой борюсь, потому что встречи наши и прогулки продолжаются. Вечерами делать нечего. А здесь такой собеседник уникальный, еще и наружности приятной.
Никаких встреч, по-прежнему, не назначаем, не сговариваемся. Все, как и в первый раз происходит, будто, естественно, но признаюсь: «Искала я этих встреч, и он был к ним готов. Вижу я это и чувствую, как настоящая женщина».

Вместе уходим, вместе возвращаемся. Люди видят это и удивляются. Слывет он женоненавистником на острове. Так мне про него мужчины говорят. Но я-то теперь знаю, отчего он мне нагрубил тогда в первый день. Напустил на себя туман, дабы уберечься от соблазнов внешнего мира. Испугался за свою «невинность», за свою стойкость. Разгадала я его тактику и поняла все: грубость - это внешняя защита, и выполняет она роль брони. А, по сути, это маска.

Рассказываю ему о своей версии. Соглашается он со мной, с полуулыбкой на устах. Понимаю я этого человека. Понимаю и чувствую.

Уважаю я его выбор и его уважаю. Не о себе думаю, не о своей плоти и похоти, а о нем, хотя так  хочется броситься ему на шею и сказать: «Обними меня и прижми к себе сильно-сильно. Сил нет! К тебе хочу». Но внутренний стопор удерживает меня, и силы для смирения находятся.

Ему, думаю, тоже несладко было. Замаливал свои желания молитвами не единожды.

Если вам говорят, что любят вас, но относятся неподобающим образом, задумайтесь о том, что представляет из себя тот человек, с которым вы идете, потому что тот, кто любит, подумает о вас прежде, чем о себе, ибо есть такие христианские понятия, как смирение и принятие: принятие ситуации и человека таким, каким он является во плоти и крови своей.

P.S. Отдаться нельзя смириться.  Где же поставить запятую? Каждый решает сам.