Осип Мандельштам СССР музыка. 4ф-часть
Осипа Мандельштама знают как поэта,
то пора ознакомить читателей
с музыкальными особенностями ОМ*.
Поэтов из МУЗЫКАльного детства хватает,-
достаточно Бориса Пастернака !
Музыка и поэзия привели Осю в Париж
в университет Сорбону
с друзьями поэтами-музыкантами из России.
Одна дружба Оси с Гумилёвым чего стОит !!
В детстве, по настоянию матери,
Мандельштам учился музыке.
Глазами рождавшегося в нём поэта
высокой книжной культуры,- ОМ* даже в строчках
нотной записи видел поэтизированные
зрительные образы и вписал об этом
в «Египетской марке»:
«Нотное письмо ласкает глаз не меньше,
чем сама музыка слух. Черныши фортепианной гаммы,
как фонарщики, лезут вверх и вниз…
Миражные города нотных знаков стоят,
как скворешники, в кипящей смоле…»
В его восприятии ожили «концертные спуски
шопеновских мазурок» и «парки с куртинами Моцарта»,
«нотный виноградник Шуберта»
и «низкорослый кустарник бетховенских сонат»,
«черепахи» Генделя и «воинственные страницы Баха»,
а музыканты скрипичного оркестра,
словно мифические дриады, перепутались
«ветвями, корнями и смычками».
Музыкальность Мандельштама и его глубокая
соприкосновенность с музыкальной культурой
отмечались современниками.
«В музыке Осип был дома» — написала Анна Ахматова
в «Листках из дневника». Даже когда он спал,
казалось, «что каждая жилка в нём слушала
и слышала какую-то божественную музыку».
Близко знавший поэта композитор Артур Лурье
писал, что «живая музыка была для него необходимостью.
Стихия музыки питала его поэтическое сознание».
И. Одоевцева цитировала слова Мандельштама:
«Я с детства полюбил Чайковского, на всю жизнь полюбил,
до болезненного исступления… Я с тех пор почувствовал
себя навсегда связанным с музыкой, без всякого права
на эту связь…», а сам он писал в «Шуме времени»:
«Не помню, как воспиталось во мне это благоговенье
к симфоническому оркестру, но думаю,
что я верно понял Чайковского,
угадав в нём особенное концертное чувство».
Мандельштам воспринимал искусство поэзии
родственным музыке и был уверен,
что в своём творческом самовыражении истинным
композиторам и поэтам всегда по дороге,
«которой мучимся, как музыкой и словом.
Музыку настоящих стихов он слышал и воспроизводил
при чтении собственной интонацией вне зависимости
от того, кто их написал.
М. Волошин ощутил в поэте это музыкальное очарование:
«Мандельштам не хочет разговаривать стихом, —
это прирождённый певец… Голос Мандельштама
необыкновенно звучен и богат оттенками…»
Э.Г. Герштейн рассказывала о чтении Мандельштамом
последней строфы стихотворения «Лето» Б. Пастернака:
«Как жаль, что невозможно сделать нотную запись,
чтобы передать звучанье третьей строки,
эту раскатывающуюся волну первых двух слов
(„и арфой шумит“), вливающуюся,
как растущий звук органа,
в слова „ураган аравийский“…
У него вообще был свой мотив.
Однажды у нас на Щипке как будто какой-то ветер
поднял его с места и занёс к роялю,
он заиграл знакомую мне с детства сонатину
Моцарта или Клементи с точно такой же нервной,
летящей вверх интонацией…
Как он этого достигал в музыке, я не понимаю,
потому что ритм не нарушался ни в одном такте…»
Осип впечАтывал:
«Музыка — содержит в себе атомы нашего бытия»,
и является «первоосновой жизни».
В своей статье «Утро акмеизма» Мандельштам писал:
«Для акмеистов сознательный смысл слова, Логос,
такая же прекрасная форма, как музыка для символистов».
Скорый разрыв с символизмом и переход к акмеистам
слышался в призыве — «…и слово в музыку вернись»
(«Silentium», 1910).
По мнению Г. С. Померанца «пространство Мандельштама…
подобно пространству чистой музыки.
Поэтому вчитываться в Мандельштама без понимания
этого квазимузыкального пространства бесполезно»:
Нельзя дышать, и твердь кишит червями,
И ни одна звезда не говорит,
Но видит бог, есть музыка над нами…
…И мнится мне: весь в музыке и пене,
Железный мир так нищенски дрожит…
…Куда же ты? На тризне милой тени
В последний раз нам музыка звучит!
«Концерт на вокзале» 1921
Свидетельство о публикации №223071800093