Ангел Музыки. Нерассказанная история. Часть 1

“ Я в кругу бесконечных воплощений
То прихожу, то ухожу опять.
Века сменяются, а я один и тот же,
Я – Принц и Нищий, пепел и звезда,
Я – струйка в вечной времени реке.
Танцуй со мной, пожалуйста, сейчас,
Останови агонию желаний,
Забудь свои сомнения и страх,
Вновь стань собой и к творчеству вернись.
Послушай, ты такой же, как и я, -
Игрок бессмертный, мысль, свет, песчинка,
Из чистого Блаженства я пришел,
В него я возвращаюсь бесконечно,
Оно источник жизни для меня.
И если ты не понял – очень стыдно.
Ты слушаешь меня?»               

*И.О. - Истинному, Отважному
и Прекрасному Моему Ангелу Музыки
в благодарность за бесконечное вдохновение...


Предисловие:

   
 «– Если бы я пришла раньше, то все могло бы сложиться иначе?
  – Мы не знаем, что было бы, Люси Паванси.
  Но мы можем изменить будущее!
  А теперь настала пора разбудить наших друзей!»
  Клайв Льюис. Хроники Нарнии.

   Опять этот сон. Он повторялся каждую ночь, обрываясь на одном и том же месте, когда она подбегала к огромным дверям большого здания. Дворец? Похоже на то…
   Поднявшись по ступеням, она распахнула двери… Огромный холл, белый с золотом мрамор колонн и величественной лестницы, ведущей наверх. Однако ее путь лежит не туда, она чувствовала, как что-то манит ее спуститься вниз, в подвалы.
   Миновав холл, и пройдя по длинному коридору, она обнаружила небольшую дверцу, которая легко открылась, едва девушка повернула ручку. За ней оказалась каменная лестница, ведущая вниз, во тьму. Девушка сделала шаг, и стоило ей переступить порог, как она услышала красивую мелодию, будто кто-то невидимый играл на скрипке. Следуя за ней, позабыв обо всем на свете, девушка спускалась все ниже и ниже. Наконец, на площадке последнего уровня мелодия смолкла. Девушка в нерешительности замерла, не зная, куда идти дальше, как в полутьме заметила отблеск горящего факела. Кто-то приближался к ней.
   – И долго вы собираетесь так стоять? – чуть насмешливый голос мужчины вывел ее из ступора. Закрепив факел в держателе на стене, он повернулся к девушке. Та, смутившись, развела руками.
   – Я… Простите, мне показалось, что здесь никого нет и я позволила себе…
   – Так всем кажется, – в голосе таинственного собеседника просквозила печаль. – На первый взгляд. Очень странно, что вы нашли меня. Ранее это мало кому удавалось…
   – В каком смысле? – девушка не сводила взгляда с загадочной фигуры, стараясь разглядеть его лицо, скрытое в глубокой тени. Похоже, что этот человек намеренно не желал быть узнанным.
   – Все очень просто – они не видят меня.
   – Разве так бывает? Вы… призрак?
   – В какой-то мере… – человек вздохнул, скрестив руки на груди. – Мне уже все равно…
   – Но, может быть, вы сами не желаете быть найденным? Вот и теперь вы скрываетесь там, в тени…
   – Вы весьма проницательны. Отвечу вам честно – я всегда хотел, чтобы все было иначе, но люди склонны к фантазиям, к искажению реальных фактов.
   Его голос, такой удивительно нежный, мягкий и в тоже время полный неизъяснимой тоски, очаровал девушку. Ей страстно захотелось увидеть лицо Голоса… Одновременно с этим, она ощутила необыкновенную энергетику, заполняющую все вокруг – она исходила от говорящего с ней человека… Казалось, будто сами молекулы воздуха замедлили движение, а по телу прошло странное покалывание… Девушка повела плечами, но наваждение не проходило.
   – Простите, так… кто же вы?
   – А вы как думаете? – в голосе человека она почувствовала интерес.
   – Я… я не знаю…
   – Еще бы… В вашем мире меня знают многие, но то, что они знают не стоит ничего…
   – Может быть, если вы расскажите мне, я пойму…
   – Что ж, возможно, вы правы. Но у меня тоже есть вопрос – кто тогда вы?
   – Я… – девушка умолкла, внезапно осознав, что память отказывается служить ей, став как чистый лист бумаги, на котором кто-то написал текст невидимыми чернилами. – Я… не помню.
   – Хотите, чтобы я напомнил вам?
   – Да.
   Мужчина подошел ближе, в свете факела она разглядела его лицо… Нет, не лицо, маску! Ее собеседником оказался мужчина средних лет, в черном смокинге, плаще и шляпе… Он протянул ей руку.
   – Тогда следуйте за мной.
   Девушка повиновалась. Но стоило ей коснуться его руки, как окружающий мир стал таять, погружаясь в туман, ее сознание помутилось, впереди замелькали, подобно калейдоскопу черно-белые картинки. Затем она услышала голос… Голос, которому она не могла противиться. Не думая не о чем, она шагнула сквозь туман вперед, туда, куда звал ее он звал ее. Вперед…



Глава 1.
 Рождение Легенды

- Призрак в Парижской опере действительно существовал. Он не был, как  долгое время считали, ни иллюзией певцов,  ни суеверием  директоров или  плодом фантазии  разгоряченных  умов танцовщиц кордебалета, их матерей,   билетеров, гардеробщиков и консьержек.  Да, он существовал, причем во плоти и крови, хотя делал все, чтобы его считали настоящим привидением…
Пожилой мужчина восточной наружности в ярости заскрежетал зубами.
- Дариус… Дариус!
Явившийся на его крик старый слуга быстро вошел в комнату.
- Что случилось, Аслан-паша?
- Как они могли, как?
Слуга подвел Аслана к креслу, стоящему у большого камина и тот устало опустился в него.
- Ты только послушай: «За мной оставалось право завершить дело с помощью самого перса.  Я держал его в курсе моего расследования, и он направлял его»… Какой лжец! Лишь пару раз встретился со мной, а наплел с три короба! «Долгое время после того, как дело было закрыто из-за непрофессиональных усилий мсье Фора, пресса все еще возвращалась к этой тайне, продолжая гадать, что за чудовищный преступник ответствен за гибель графа де Шаньи, исчезновение его брата и Кристины Дае. Только одна газета, знакомая со всеми закулисными слухами, писала, что все эти преступления  были совершены Призраком Оперы»…
   Закрыв лицо рукой, Перс (а это был именно он), откинулся на спинку кресла.
- Я должен, должен что-то сделать! Еще не поздно… Никто не вправе, исказив реальные факты создавать свою собственную историю! Превратить Гения в Монстра, преступника?! Нет, нет! Это невозможно! Дариус!
- Да, господин?
- Мой плащ, моя трость! - Перс в гневе порывисто вскочил с кресла. - Я им покажу!
Он покачнулся, схватившись за сердце. Газетные листы выскользнули из его ослабевших пальцев и разлетелись по комнате. Дариус едва успел подхватить своего хозяина.
- Аслан-паша, вам нехорошо? Я пошлю за доктором…
- О, Дариус… Нет, тут уже ничем не помочь… Но неужели теперь никто не узнает правду…
Тут лицо Перса исказила судорога.
- Эрик… Нет… Хьюберт, Шарлотта… простите… меня…
Затем Дорога, Перс и начальник тайной полиции Мазендерана навсегда закрыл глаза, погрузившись в спасительное небытие. Одновременно время будто замедлило свой ход, а затем его колесо стало вращаться в обратную сторону…





«Вот-вот  решится моя судьба…
Я не люблю прерывать веселье,
Но шутки кончились.
Пусть взовьется занавес!
Пусть моя Опера начнется!»
П.О.


Глава 2.
Детство

- Катрин, хей, Катрин! Постой!
Голос подруги вернул девушку в реальность. Она уже сворачивала за угол театра, когда Жаклин догнала ее.
- Катрин, прости! Мне так жаль… Этот Шарль просто мерзавец! - девушка обняла подругу. Однако та почти не отреагировала на это, все равно, что она обнимала бы безвольную куклу. - Катрин, ведь… Может быть, все обойдется…
Девушка подняла на подругу тяжелый взгляд. К удивлению Жаклин, глаза Катрин были сухими, но блестели, как в лихорадке. Она покачала головой.
- Нет, Жаклин. Иди… иди домой. И не нужно… меня жалеть. Это мой выбор.
- Но ведь… Ты еще можешь все исправить! Ты…
Тут Жаклин запнулась, умолкнув, съежившись от взгляда подруги.
- Запомни, я - не - собираюсь - ничего - исправлять! Господь свидетель -  это решено!

****

- Ну, дорогая, еще чуть-чуть…
… Измученная молодая женщина откинулась на подушки. Лицо ее блестело от пота, а губы побелели от перенесенных страданий. Из беспамятства ее вывел крик новорожденного. Она усилием воли открыла глаза, а ее хрупкие исхудавшие руки потянулись к незримому объекту, который в данную секунду был для нее дороже всех сокровищ мира.
- Дайте… Дайте мне его…
- Мадам…
Она посмотрела на говорящего. Похоже, это был доктор. Но отчего на его лице написан такой испуг? Боже… нет, только не это…
- Мой… ребенок. Где… он?
- Мадам, я не знаю, как…
- Что с ним?
- Ваш… сын вполне здоров, но…
Сын! Губы женщины дрогнули в торжествующей улыбке. Наследник! Теперь Шарль не посмеет оттолкнуть ее… Но, постойте, о чем это доктор? И отчего смотрит на нее с такой жалостью?
- Что… Что случилось?
- Мадам, ваш сын…
Тут к ним подошла акушерка, держащая на руках сверток. Ее губы дрожали. Но все внимание молодой матери было сосредоточено на заветном свертке. Не обращая внимание на ее: «Мадам…», Кристина протянула руки, и та подала ей младенца. Молодая женщина была вне себя от счастья. Сын, ее сын! Она приподняла одеяльце, скрывающее личико ребенка…
… На секунду повисла тишина, а затем с губ молодой женщины сорвался стон. Прижав ребенка к груди, она горько заплакала…
- Мадам, нам так жаль… Сколько работаю – ни разу такого не видела, а я многое повидала, поверьте…  Но что поделаешь… Смиритесь…
Катрин еще раз взглянула на лицо сына. Хотя можно ли было назвать ту жуткую маску, что подарила ребенку природа - лицом? Это была маска скелета… Молодая женщина зажмурилась, ей захотелось закричать. Но тут она ощутила легкое прикосновение к своей щеке. Открыв глаза, она увидела, что ее сын проснулся и с интересом изучает ее. Она обомлела… С этой жуткой маски на нее смотрели глаза неземной красоты, цвета янтаря. Невероятные глаза, причем смотрящие на нее совершенно осознанно, взглядом взрослого человека. Это поразило ее в самое сердце. Она в одну минуту осознала, что любит это маленькое существо и никому не позволит обидеть его!
Глубоко вздохнув, Катрин посмотрела на стоящих у кровати взглядом, полным гнева и презрения.
- Мне… Нам не нужна ваша жалость. Мой сын здоров, цел и невредим. И он ничем - повторяю, ничем - не отличается от остальных детей! Я люблю его любым. И мы справимся.
- Мадам… Вы… Вы хотите оставить… его?
Тут остатки самообладания покинули молодую женщину. Прижав к себе сына, она гневно закричала:
- Да как вы смеете?! Как вы могли подумать, что я… Уйдите! Оставьте нас, - тут ее горло перехватил спазм. В слезах, она тихо поцеловала малыша и прошептала:
- Хьюберт, мой бедный Хьюберт…



***

- Держите его, держите!
Крики и смех приближались, заставляя мальчика съежиться. Закрыв руками уши, он кинулся бежать, не разбирая дороги. За свои десять лет он уже изучил Даненталь вдоль и поперек, и прекрасно знал, где можно спрятаться. А прятаться ему приходилось часто: от дразнивших его мальчишек, от насмешек взрослых и просто от назойливых взглядов.
До определенного момента его мать старалась прятать его от этого жестокого мира. Но разве можно скрыть что-то в таком маленьком городке? Тем более, что ни доктор, ни акушерка не собирались молчать… Да и сама жизнь вынуждала ее выйти в свет, дабы зарабатывать на пропитание их небольшой семьи. Однако никто не желал брать на работу женщину с такой репутацией. В конце концов, когда бедная Катрин уже вконец утратила надежду, ей все же предложили работу, в чем им посодействовал старый священник Эжен Вуале, крестивший Хьюберта и негласно взявший под свою опеку их семью. Мать мальчика была глубоко верующей женщиной и, когда нужда стала совсем невыносимой, она решила искать убежища в Церкви. И та приняла их маленькую семью. А после разговора отца Эжена с прихожанами, их, наконец, перестали чураться и обходить стороной, будто прокаженных.
Катрин взяли преподавать в воскресной школе для девочек, на верхнем этаже которой, как говорила Мадам Лемуартье, смотрительница, по доброте душевной им выделили комнату - на самом деле это был лишь пыльный чулан на чердаке, где порой голуби вили свои гнезда. Но молодая женщина и тому была рада, после перенесенных лишений.
Хьюберт с детства отличался на удивление мягким, покладистым и добрым характером. Религиозная мать привила ему искреннюю любовь и веру в Бога, а его тонкая и чувствительная натура с поразительным чувством прекрасного и стремлением к справедливости могла очаровать любого. Однако он был не прочь и пошалить. И бывали случаи, когда ему попадало или от отца Эжена (это был тот раз, когда Хьюберт сбросил на головы ничего не подозревающих учениц школы пузырь с водой. Лопнув у их ног, он промочил их до нитки), или от матери...  Но поделать со своей натурой он ничего не мог, поэтому порой девочки находили под своими партами мышей, и он слышал, как они визжат, убегая из класса... 
На самом деле он бы многое отдал, чтобы оказаться на месте этих ребят. И нередко тихо плакал, сидя у окна своей комнаты и глядя на детвору, бегающую по двору... Но судьба не дала ему шанса быть равным им. Всеми силами стараясь скрывать отчаяние, Катрин погружалась в работу, запрещая себе думать...
Первое время она оставляла Хьюберта в комнате, а сама, скрипя сердце, спускалась вниз и принималась за свои ежедневные обязанности. Но однажды она, вернувшись наверх, застала его сосредоточенно рисующим что-то на стене. Оказалось, что он где-то раздобыл кусочек кирпича и, от нечего делать, решил порисовать. Однако, когда она взглянула на дело его рук, то потеряла дар речи. Со стены на нее смотрела ее точная копия. Как ребенок мог так передать все черты ее лица? Ведь тогда ему едва исполнилось пять… Но это была не первая странность. Говорить и ходить Хьюберт начал так же очень рано, причем это был вовсе не обычный детский лепет. Он точно и четко выговаривал слова, а потом и целые предложения. Тем временем его неестественно быстрое развитие не собиралось замедляться. К пяти годам он уже прекрасно читал Библию (которая стала его любимой настольной книгой, что очень радовало падре Вуале, и он на День Рождения подарил Хьюберту чудесную детскую Библию, с которой тот никогда не расставался), а также попросил падре научить его считать и писать. Техника рисунка его так же совершенствовалась день ото дня, причем вскоре Катрин поняла, что мальчику нравятся четкие линии и он прекрасно разбирается в геометрических фигурах. Это стало началом его увлечения архитектурой. Идя по городу, он мог, внезапно замерев, долгое время рассматривать восхитивший его архитектурный шедевр или до крайности изумиться красотой облаков, игрой света на воде…
Но самым большим его увлечением стала Музыка. Конечно, Катрин не могла себе позволить брать уроки, но и здесь их выручил падре Вуале, предложив Хьюберту альтернативу фортепьяно - игру на органе… Казалось, музыка сама струилась по его венам, била ключом из под его пальцев… Он часто не мог усидеть на месте, не отбивая ногой ритм известной лишь ему мелодии или превращая в музыкальный инструмент все, что попадалось ему под руку… Не стала исключением и скрипка, которую подарила ему мать на его седьмой День Рождения. Как она достала ее, где взяла денег, этого мальчик так никогда не узнал, но был счастлив, как никогда. И тут же выучился на ней играть. Причем техника его игры была настолько точной и совершенной, что у слушающих его людей - особенно в Канун Рождества, его любимый праздник - когда он играл на паперти Церкви, выступали слезы на глазах… Но, увы, даже это не защищало его от насмешек и унижений толпы.
… Вот и в этот раз, оставшись незамеченным, он нырнул в узкий лаз, который обнаружил в стене старинного собора. Немного отдышавшись, он на ощупь двинулся вперед. Уже издали Хьюберт услышал торжественные звуки органа, манящие его своей мощью и красотой. Вскоре лаз расширился, превратившись в коридор, который вывел его к низкой дверце. Он проскользнул в нее, оказавшись в зале собора. Прямо перед ним возвышался величественный орган, с которого лились, переплетаясь и устремляясь ввысь, невообразимой красоты звуки.
Однако стоило ему сделать еще шаг, как орган смолк, и послышалось негромкое покашливание. Затем стариковский голос спросил:
– Ты снова здесь, мой мальчик, - хотя, скорее, это прозвучало, как утверждение, нежели чем вопрос. - Подойди сюда, не бойся.
    Мальчик с готовностью взбежал по винтовой лестнице и подошел к пожилому человеку, сидящему за клавиатурой.
- Сегодня наш урок, ты помнишь?
– Да, преподобный.
- Хочешь попробовать? Я приготовил для тебя нечто новое.
– Новая месса?
- Не совсем. Это Бах. Идем сюда, садись.
  Мальчик повиновался. Сев за инструмент, он положил руки на клавиши. Мельком взглянув на лежащие перед ним ноты, Хьюберт, закрыв глаза, заиграл. Торжественные и прекрасные, звуки обрели силу и красоту, изливаясь из-под его пальцев подобно водопаду и устремляясь ввысь, к самым небесам...
Когда музыка смолкла, мальчик обернулся и увидел на глазах своего учителя слезы.
- Преподобный, отчего вы плачете?
– О, мой милый мальчик. От того, что я услышал то, чего никогда не достичь мне. Я услышал Ангела, Гения...
– Правда? А когда я его услышу?
Невинная наивность мальчика тронула старика. Тот восторженный взгляд, что он устремил на своего учителя сквозь прорези вечно черной маски (которую он иногда менял на более легкую шелковую полумаску, но на людях появлялся именно в такой, как сейчас, до губ скрывающей его лицо), буквально перевернул душу старика. Он едва сдержался, чтобы не обнять этого необыкновенного ребенка. Теперь он начинал верить, что иногда, в редких случаях, небо посылает нам своих ангелов в человеческом обличье. Но тут самое главное — не причинить вреда этой чистой и невинной душе, не дать ей погрязнуть в этом болоте мрака, что зовется жизнью... Но и нельзя показывать ему его превосходство дабы гордыня так же не коснулась его сердца и неокрепшей души. Пусть лучше пребывает в неведении относительно своей исключительности. Гений гениален тогда, когда не знает об этом.
– Тебе это не нужно, мой ученик. Единственное, что ты должен слышать — это твое сердце. И помни, музыка всегда с тобой. Это Дар Господа, она живет вечно, она вокруг тебя, стоит только прислушаться...
– Я понимаю, учитель. Моя мама тоже мне говорит об этом.
– Она права. Не забывай об этом никогда. И тогда Он всегда будет с тобой.

***

Но испытания, выпавшие на долю их маленькой семьи, не думали заканчиваться. Когда Хьюберту исполнилось четырнадцать лет, ушел из жизни отец Эжен. А его место занял молодой и энергичный падре де Жон. И он отнюдь не питал теплых чувств или особого расположения к семье Дестлер.
Денег стало не хватать, хотя Катрин проводила весь день с утра до ночи в школе. И вот тогда-то Хьюберт понял в полной мере, что значит быть «изгоем общества», одиноким и никому не нужным. Он видел, что становится обузой даже для своей матери...
Тот пасмурный весенний день он запомнил на всю жизнь. Не объясняя ему причин, Катрин заставила Хьюберта одеться в парадный костюм, а затем они сели на поезд и поехали в Париж. Мальчик был очень взволнован — он еще никогда не уезжал из дома так далеко...
Когда фиакр остановился у большого дома, с высокими колоннами, Катрин посмотрела на сына. Ее расширенные глаза подернулись сдерживаемыми слезами.
– Хьюберт, помни, что ты должен говорить лишь тогда, когда тебя спросят. Обещаешь?
- Да, мама.
Катрин стиснула руку сына.
– Вот и молодец...
Она постучала в дверь.
– Здравствуйте, я хотела бы видеть графа.
– Ах, да. Мсье ждет вас, мадам, - служанка сделала им знак следовать за ней. - Прошу вас, сюда.
Поднявшись по величественной лестнице на верхний этаж и пройдя по длинному коридору, они вошли в открытую дверь. Мальчик сразу же ощутил запах дорогих сигар. Ему стало страшно. Сам не понимая своих чувств, он прижался к матери, замерев, смотря на высокую и внушительную фигуру мужчины, стоящего у камина.
– Граф, к вам мадам Дестлер.
– Спасибо, Бернадет. Можешь идти.
Поклонившись и неодобрительно посмотрев на Катрин и Хьюберта, девушка тут же вышла из комнаты.
– Я вас слушаю, мадам.
– Мадам? - Катрин недоуменно устремила взгляд своих карих глаз на графа, все так же отстраненно смотрящего в окно. - Неужели... Неужели вы не узнаете меня?
– Отчего же, я узнал вас. Оттого и спрашиваю — что вам нужно?
Молодая женщина судорожно вздохнула, прикрыв глаза. Взяв себя в руки, она сказала:
– Я здесь, чтобы представить вам вашего сына.
– Сына? - граф поднял голову, будто ослышавшись. - О каком это сыне вы говорите?
– О нашем сыне, Шарль. Вот он, перед вами.
Граф посмотрел на Хьюберта, и тот вздрогнул. У графа было идеально красивое, будто выточенное из слоновой кости, лицо, прямой нос, но его голубые глаза блестели, будто кусочки льда. То был блеск, подобный блеску гладкой стали, ослепительный, но холодный. Губы графа изогнулись в усмешке.
– Чудесная шутка, мадам.
– Но это не шутка, Шарль. Хьюберт — наш сын!
– О, вы уверены? Скольким мужчинам до меня вы говорили это?
Вздрогнув от негодования и обиды, молодая женщина почувствовала, как ее горло перехватил спазм. Усилием воли справившись с собой, она смогла выдавить:
– Вы — единственный.
– Ложь! Вы всегда были замечательной актрисой, Катрин. Но, неважно. Убирайтесь! Нужно приказать слугам не пускать сюда всякую рвань!
Хьюберт, до этого крепко сжимающий кулаки, не выдержал, выскочив вперед:
– Не смейте! Как вы... Вы не имеете права оскорблять мою мать! Вы... Вы...
– О, я вижу, у вас все же есть защитник! - граф осклабился и подошел к мальчику с недоброй улыбкой. - Ну, что же, давайте познакомимся поближе...
– НЕЕЕТ!
Не успела Катрин сделать и шагу, как граф резким движением сорвал маску с лица мальчика. Тот вскрикнул, закрыв лицо руками. На секунду в комнате воцарилась тишина. А затем граф прошипел:
– Да, это у него точно не от меня... - он выпрямился во весь рост, швырнув мальчику его маску. - Вон! Вон отсюда! И чтобы духу вашего здесь не было! ВООН!
Схватив за руку оцепеневшего сына, который, подобрав маску, едва держался на ногах, Катрин бегом сбежала по лестнице. Хьюберт не помнил, как они оказались на улице, от пережитого потрясения ноги не держали его. Видя, что еще немного и ее сын лишится чувств, Катрин подхватила его и, остановив первого попавшегося извозчика, попросила отвезти их на вокзал.
За всю обратную дорогу в Руан мальчик не произнес ни единого слова, Катрин лишь чувствовала, как он дрожит, прижавшись к ней. Наконец, когда они вошли в свою комнатку под самой крышей, молодая женщина, сняв пальто и шляпку, посмотрела на сына, который все так же безмолвно стоял в дверях.
– Хьюберт, иди сюда.
Но мальчик не отреагировал. Тогда, испугавшись по-настоящему за его душевное состояние, Катрин подошла к нему и, обняв, прижала к себе.
- Хьюберт, прости меня...
Вырвавшись из ее рук, со стоном, больше напоминающим стон раненного животного, мальчик упал на кровать, разразившись рыданиями. Тихо подойдя к нему, Катрин присела на край кровати, она чувствовала, как его трясет. Сама едва сдерживая слезы, она провела рукой по чуть вьющимся волосам сына.
– Милый, прости меня... Я хотела, как лучше... - молодая женщина опустила голову. - Плачь, так тебе хоть немного станет легче...
Мальчик, оторвавшись от подушки и, задыхаясь, посмотрел на нее сквозь прорези маски. Однако, когда Катрин протянула руку, чтобы снять ее, мальчик с криком отпрянул.
– Нееет!...
– Хьюберт, милый, ну что ты? Это же я...
– Никто, - голос мальчика, охрипший от слез, был полон отчаяния, смешенного с решимостью. - Никто больше не увидит лица Хьюберта!
– Хьюберт, перестань, ты... пугаешь меня.
Катрин осеклась, поняв, ЧТО именно она сейчас сказала.
– О, милый! Я не... Я не это хотела сказать...
Мальчик расширенными глазами, полными боли, посмотрел на нее.
– Зачем?! - его голос сорвался на крик. - Зачем ты родила меня таким? Почему не избавилась от меня, когда была возможность лишить меня всех этих страданий?! Зачем мне такая жизнь?!
Он вновь упал на подушки, буквально трясясь от плача. Не смотря на его сопротивление, Катрин обхватила его руками, прижав к себе.
– Хьюберт, ну тише... Выслушай меня. Мы не выбираем свою судьбу. Это воля Господа. И то, что он подарил тебе жизнь — часть Его великого замысла. Нам этого не дано понять. Но я благодарна ему. Да, благодарна, Хьюберт. Ведь иначе бы у меня не было детей. И не было бы никого, кто бы заступился за меня так, как это сделал ты...
Мальчик недоверчиво посмотрел на нее.
– П-правда?
– Да. Я сама была незаконнорожденным ребенком. Когда мы с отцом переехали в Париж, с помощью одной из родственниц (это было тяжелое время, денег стало вовсе не хватать) меня отдали в балетную школу. Пансион мадам де Сталь был ужасным местом: мы просыпались в пять утра, и нас заставляли умываться ледяной водой, а затем мы шли упражняться. Это был тяжелый труд, порой мои ноги были стерты до крови... Не многие выдерживали это. Тем более, что жили мы впроголодь. Иногда, во сне мне снился хлеб... Да и не только мне, со всеми так было... Но однажды, когда я уже стала довольно взрослой, объявили отбор в балетную труппу театра. Я прошла его... Но свободы не было и там. Да и бывает ли она? Не знаю. Однако здесь нам стали платить деньги и мы, хотя бы, не испытывали больше такой нужды... Их хватило и на то, чтобы нам, вместе с Жаклин, моей подругой, можно было снять небольшую комнатку... Да и спектакли... О, мой мальчик! Это стоит того, когда занавес взвивается ввысь, ты выходишь на сцену и начинается настоящее волшебство. Ты не видишь ни зрителей, ничего — только ты и адреналин в твоей крови... Эта атмосфера музыки полна удивительной энергии! Вскоре мне стали давать сольные партии...
Она запнулась, однако тут же взяла себя в руки, продолжив:
– И вот тогда я впервые увидела твоего отца...
Молодая женщина провела рукой по шелковистым волосам сына.
– Прости меня, Хьюберт. Я знаю, что мне нечем себя оправдать...
– Мама, - исполненный жалости, мальчик обнял мать, прижавшую его к себе. - Прости меня ты. Я не должен был так говорить.
– Я все понимаю. То, что твой отец...
Мальчик резко выпрямился и посмотрел на мать.
– У меня нет отца. Нет и никогда не было.
– Но... - видя, что своим возражением она может разрушить установившееся между ними доверие, Катрин устало кивнула. - Ну нет, так нет. Но мне-то ты доверяешь?
– Конечно, мама.
Он лег у нее на коленях, как делал это в детстве, и Катрин  запела. Ее голос, тихий, но удивительно красивый успокаивал мальчика, и он погрузился в сон. Но до этого он успел заметить, как Катрин, украдкой, утерла катящиеся по ее щекам слезы.
- Ты моя музыка, прекрасная музыка... Ты Ясный Луч во Тьме... - молодая женщина ласково погладила по голове уснувшего мальчика. В окно светила полная луна, озаряя комнату рассеянным, призрачным светом. «Вы верите в Призраков? Вы так любите ночь»... Тряхнув головой, молодая женщина отошла к окну, не имеющему занавесок. Он однажды спросил ее...
- Как же это было давно, Шарль... Но ты забыл, ты уже не вспомнишь той ночи, что решила все. Ведь ты получил мое письмо. И ты просил, чтобы я не говорила об этом сыну, я выполнила свое обещание. Но ты... как же ты мог... - она осторожно раскрыла ставни, в комнату ворвался порыв свежего ветра... Ночью Руан был тих и безмолвен, почти как в тот день, в первый день их встречи...
… С того дня в характере Хьюберта произошла перемена — из скромного, но веселого мальчика, он превратился в замкнутого и задумчивого молодого человека. К тому же он сдержал свое слово и более уже в обществе других не снимал маску, лишь в полной темноте, когда мать, утомленная дневными заботами, засыпала, он позволял своей коже отдохнуть, ополаскивая лицо холодной, как лед, водой. Кухаркины дети издевались над ним, но прикоснуться к маске не осмеливались, так как стоило им сделать попытку, как в глазах Хьюберта вспыхивал такой гнев, что они в страхе разбегались в разные стороны... Но, последней каплей стало отлучение его от игры на органе. Хватало того, что приходя в собор, он замечал косые взгляды, устремленные на него, но теперь их отчуждение и неприятие, направленное на него, стало переходить всякие границы. И он решил уйти, уехать из Руана. Не смотря на свой вид, Хьберт рос крепким, ловким и сильным юношей, почти не болел, хоть и выглядел худым и хрупким. Он не признался матери, но, негласно, в ту ночь после встречи с отцом он принял решение, что, чего бы это ему не стоило, он найдет способ избавить свою мать от нищеты. Он поступит в бродячий цирк и будет странствовать по свету, обучаясь ловкости и фокусам, которые видел у артистов, когда мать брала его на ярмарку. Тем более, что, как ни странно, но в отличие от обычных горожан, цыгане не чурались его. Он даже сдружился с одним мальчиком, защитив его от богатого герцога, приказавшего своим слугам побить цыганенка, якобы из-за того, что он выкрал у герцога кошелек. Хьюберт понял, что это лишь предлог, по глазам богача видя, что тот лишь горит желанием поиздеваться над «оборванцем». Хьюберт швырнул тому деньги, заработанные на паперти на Рождество, когда он в очередной раз играл на скрипке, развернулся и хотел уйти, но мальчик догнал его, схватив за руку.
– Идем за мной.
Приведя Хьберта к большому фургону и, отдернув занавеску входа, мальчик пригласил его зайти внутрь. Юноша удивился обилию ковров и подушек, устилающих деревянный пол, на которых восседал мужчина с длинной седой бородой и волосами, перетянутыми алой повязкой. Когда они вошли, тот поднялся и удивленно посмотрел на молодого человека.
– Амир, это еще что такое?
– Не что, а кто, отец. Этот человек помог мне, когда мне хотели отвесить десять ударов плетью.
– Плетью?! Кто... кто посмел?!
– Герцог. Он придумал, что я украл у него десять франков.
Цыган подошел к сыну и взял его за плечи, пристально глядя ему в глаза.
– Ты точно не брал?
– Нет, отец, клянусь.
– Я верю тебе, - он обернулся к Хьюберту. - Спасибо тебе, сынок. Знай, мы, цыгане, не звери (что бы о нас не говорили) и умеем быть благодарными.
Он подошел к ларцу и, вынув из него деньги, протянул их юноше. Тот покачал головой, отпрянув.
– Мне не нужны ваши деньги.
– Правда? И что же ты тогда хочешь взамен той услуги, что оказал моему сыну?
– Ничего. Я сделал то, что должен и только потому, что считал, что так правильно. Никто не имеет права так вести себя с людьми!
– Да... Ты поистине необычная личность (не считая того, что на тебе маска). Но я не привык быть в долгу.
– Тогда... Разрешите мне бывать у вас иногда. Я люблю цирк и фокусы. И позвольте мне общаться с вашим сыном.
– Что ж, если это все, чего ты хочешь, то я согласен. Но остальное зависит от Амира. Ведь дружбу не купишь.
– И не надо, - Амир улыбнулся, протянув руку юноше. - Я рад быть твоим другом. Как твое имя?
– Хью… Эрик. Меня зовут Эрик.

 Глава 3. Зрелость.

   – Как вас представить, сэр?

   – Мое имя Аслан, я… посланник великого Насер-ад-Дин шаха. Я хотел бы увидеть мсье по очень важному делу.

   – Хорошо, сэр. Мсье Энрико сейчас работает, велел к себе никого не пускать.

   – Хорошо, я подожду.

   Высокий смуглый мужчина, восточной наружности, одетый в темный костюм и каракулевую восточную шапочку, оправив камзол, присел в кресло в большой, богато обставленной комнате гостиницы. До него, откуда-то из глубины номера доносились удивительной красоты звуки рояля. Наконец, он смолк. Через минуту дверь в комнату распахнулась и на пороге показался молодой человек в белой рубашке, жилете и черных брюках. Его темные, чуть вьющиеся волосы рассыпались по плечам, а взгляд с удивлением и интересом был устремлен на сидящего перед ним человека. Аслан изумленно моргнул – лицо молодого человека скрывала маска.

   – Простите, что помешал вам, Маэстро, – Аслан встал с кресла и учтиво приподнял шапочку. – но мое дело не терпит отлагательств.

   – Я… Нет, это вы простите. Когда я погружен в работу, то теряю всякую связь со временем. Присядьте, пожалуйста, – Хьюберт (а это был именно он, скрывший под маской свою личность и имя), сел в соседнее кресло рядом с камином. – Я вас слушаю.

   Учтивость и вежливое обхождение поразило Перса до глубины души. Он ожидал высокомерия, надменности, чего угодно свойственного артистам, но только не такой галантности и скромного, вежливого обращения. Сразу же внутренне оробев, он сел в предложенное кресло. Все слухи, ходящие об удивительном музыканте, оказались невежественны, утверждая, что Маэстро Энрико был странным и едва ли не сумасшедшим. В человеке, сидящем напротив него, Аслан не находил ничего странного или безумного. Энрико (или Эрик) был среднего роста, учтив и вежлив, любезен и у него была незабываемая улыбка – улыбка, которая завораживала и от которой перехватывало дыхание. Единственной странностью, которую Аслан ощутил, когда Эрик вошел в комнату, было то, что все, около чего он проходил мимо, излучало свет и то, что от него просто невозможно было оторвать взгляд.

   – Я… Я посланник великого шаха Насер ад Дин шах Каджара. В Персии весьма наслышаны о ваших представлениях, особенно об иллюзиях и мистериях, которые неимоверно заинтересовали Его Величество. Как вам, должно быть, известно, наш Шах весьма прогрессивен в плане различных европейских нововведений. Он узнал, что, помимо вокальных данных, в Вас есть талант архитектора. Итак, он задумал с вашей помощью перестроить и усовершенствовать дворец.

   – Да… Я слышал о необычной и крайне интересной архитектуре зданий Персии. К тому же ваша страна богата многовековой историей и культурой… Я был бы рад познакомиться с ней поближе.

   – В самом деле? О, мсье Энрико, вы себе не представляете, как я боялся, что вы мне откажите. Ведь тогда Шах мне бы голову снес с плеч…

   Эрик усмехнулся и покачал головой.

   – Не беспокойтесь. Я еду с вами.

   ***

   – Только предупреждаю вас, старайтесь ничему не удивляться и не оглядываться по сторонам. Эрик, это крайне важно. За каждым вашим шагом наблюдают. И это не всегда взгляды доброжелателей… И если вы хоть раз оступитесь, то можете серьезно пострадать. А еще никогда не поворачивайтесь к Шаху спиной – это сочтут за грубое нарушение этикета.

   Эрик хмыкнул. Еще в дороге он успел наизусть выучить этикет Персидского Двора. Однако Аслан так волновался, что Эрик счел лучшим промолчать. Однако не оглядываться он не мог, но совсем по иной причине. Восточная архитектура и особенный, ни с чем несравнимый колорит дворца чрезвычайно заинтересовали молодого человека. Он то и дело останавливался, разглядывая узоры на стенах и удивительную мозаику, пока Аслан не поторопил его. Опаздывать им было совершенно ни к чему.

   Наконец, они вошли в зал, оформленный в бело-золотых тонах, отделанный зеркалами и будто купающийся в солнечном свете. Человек, стоящий у высокого окна, обернулся на звук их шагов.

   – О, так вы прибыли наконец, – Насер ад Дин, подойдя к Эрику, протянул руку в качестве приветствия. – Как добрались?

   – Благодарю вас, Ваше Величество, все хорошо, – Эрик скромно поклонился. В его голосе не было подобострастия – он говорил коротко и просто, как с равным себе. Однако шаху это понравилось. Этот довольно высокий и худощавый парень имел весьма необычную ауру, будто заполняя собой всю комнату с пола до потолка. Это было интригующе…

   – Что ж, тогда перейдем к делу. Как вам, должно быть, известно, я пригласил вас потому, что мне нужна ваша помощь. Я задумал построить новый павильон моего дворца. Но не просто павильон – это должен быть придворный театр, где мои артисты могли бы давать представления…

   – В самом деле?

   – Да. И я уверен, что вы поможете мне в этом. Я знаю, что человек, столь превосходно разбирающийся в музыке сможет справиться с этой задачей.

   – Благодарю вас, Ваше Высочество.

   – Тогда договорились. Аслан, – Шах сделал знак мужчине подойти к ним. – Аслан – мой начальник тайной полиции и дорогой друг. С этого дня он будет вашим телохранителем.

   Видя, что Эрик желает возразить, Шах сделал предупреждающий жест рукой.

   – Нет, возражения не принимаются. Это мой приказ, ради вашей же безопасности и моего спокойствия.

   Эрик кивнул.

   – Вот и отлично, – Шах хлопнул в ладоши и тут же в зал вошел низкорослый дородный господин в дорогом темном халате, опоясанным кушаком с бахромой. Он поклонился Шаху. – Мирза Хан, позвольте представить вам нашего гостя и нового архитектора.

   – Очень рад нашему знакомству, – визирь поклонился, но взгляд, которым он скользнул по Эрику, задержавшись на его маске, Аслану очень не понравился. За время поездки и общения с Эриком, Дарога успел привязаться к этому скромному и приятному молодому человеку и ему совершенно не хотелось, чтобы тот попал в неприятности. Но Шах, похоже, не заметил этого, так как ни в чем ни бывало кивнул и сказал:

   – А сейчас прошу вас составить мне компанию и разделить со мной трапезу.

   То, что Шах пригласил их к своему столу означало, что отныне Эрик на особом положении, можно сказать, в фаворе. И это значило, что нужно было теперь смотреть в оба.

   … Покои, отведенные Эрику, оказались действительно царскими. Повсюду были ковры с высоким ворсом, красивая резная мебель, а с балкона открывался чудесный вид на внутренний сад дворца, прозванный европейцами Розовым Садом. Это был настоящий оазис прохлады и тишины. Эрик, тонко чувствующий все прекрасное, выразил желание тут же посетить его.

   – Это замечательно, Дарога, – в восхищении, молодой человек оглядывался вокруг. – Просто красота. Я бывал в разных местах, но, можете мне поверить – ваш сад прекрасен!

   Они прошли по извилистым аллеям, обсаженным кипарисами и испещренным ровными линиями каналов с чистой, голубой водой и перекинутыми через них ажурными мостиками. Иранцы с удовольствием проводили время в прекрасных садах на берегу ручья, пили виноградное вино, которое «очищает сегодняшний день от вчерашних тревог и завтрашних страхов». И, так как в Иране розы были особенно любимы жителями, то и сад получил свое название от этого восхитительного цветка. Эрик, сам будучи неравнодушным к розам был приятно удивлен.

   Однако при всем при том, Дарога отметил, что Эрик покидал дворец лишь полностью замотавшись черным хлопковым платком. На его удивление Эрик только загадочно покачал головой, указав ввысь, на безжалостный солнечный диск.

   – Солнце не всегда друг, Дарога. Иногда это враг, жестокий и беспощадный. И, если я не хочу сгореть заживо, подобно Жанне Д'Арк, мне придется прибегнуть к маскировке.

   Такой ответ привел дарогу в еще большее недоумение, но за время, проведенное рядом с таинтвенным европейцем, он стал уже привыкать к его эксцентричности и странным, на первый взгляд, привычкам. Как оказалось, между тем, Эрика в самом деле крайне интересовала история города, и Аслан с удовольствием провел архитектора по некоторым известнейшим достопримечательностям, таким как Зороастрийский Храм Огня. Все в нем дышало историей, а вода в круглом водоеме, расположенном перед входом в храм, казалась голубой и в ней отражалось, как в зеркале, здание храма. У края водоема был установлен небольшой афринаган, на клумбах рядом цвели благоухающие розы и левкои. Во дворе же, прилегающем к храму, росли чудесные пушистые сосны. После осмотра храма, Аслан провел друга по различным кварталам города, поражавшим своим отличием от роскошных дворцов и домов знати. Маленькие убогие лачуги жались друг к другу, а между ними туда-сюда сновали торговцы, у обочин теснились оборванные люди. Аслану надолго запомнилось, как на одной из улиц к ним подбежал маленький мальчик. Один из следующих за ними охранников замахнулся было на него плетью, но Эрик перехватил его руку. Молча потрепав мальчика по голове, он протянув ему мешочек с деньгами. Этот миг сказал о молодом человеке для перса больше, чем что-либо еще. Во дворец Эрик вернулся очень тихий и задумчивый, полностью погруженный в свои мысли, и сразу же удалился в свою мастерскую.

   Тем не менее, в скором времени Гулистан стал для Эрика излюбленным местом вечерних прогулок и уединения, которые были ему необходимы в перерывах от работы над планами и чертежами. Однажды, прогуливаясь по усыпанным гравием дорожкам сада, он наткнулся на уединенную беседку. Она была удобно спрятана от глаз посторонних, чем молодой человек не преминул воспользоваться, сев на скамейку и закрыв глаза. Но тут его острый слух привлек шорох в кустах у беседки. Быстрым и неуловимым движением поднявшись со скамьи, Эрик раздвинул ветки. Его глазам предстало пунцовое от смущения лицо девушки, которое она тут же спрятала под паранджой.

   – Кто вы? Что вы здесь делаете?

   – Прошу вас, мсье, не выдавайте меня. Мой отец не простит, если узнает, что я покинула стены гарема. Ведь вы не скажете ему об этом, правда?

   – Не волнуйтесь. Я не имею привычки сплетничать. Вы кого-то ждали?

   Он заметил, что девушка потупила взгляд, но затем резко, с вызовом посмотрела ему в глаза.

   – Я… Я ждала вас. Я Эсмат, дочь моего отца Насреддин Шаха. Я очень хотела познакомиться с вами, нам столько о вас рассказывали…

   – Правда? И что же вы слышали? – Эрик отвернулся, напряженно ожидая ответа.

   – Лишь то, что и так всем известно – вы гений, волшебник. У вас уже есть рисунок нового дворца? Можно посмотреть?

   – Терпение, Ваше Высочество, и вы все увидите…

   – Но я не привыкла ждать, – девушка вышла из кустов, остановившись прямо перед Эриком, пристально смотря на него. – Все должно быть так, как я хочу. И это касается и вас тоже.

   – Прошу прощения, но…

   – Ну, не нужно так смущаться, – Эсмат, подойдя к нему почти вплотную, положила руку ему на плечо. Эрик дернулся, отступив назад, незаметно для себя оказавшись зажатым между колонной и скамейкой. – Я всегда получаю то, чего хочу. Я хочу вас, здесь и сейчас.

   Эрика до глубины души поразила развязность девушки. Чувство почтения тут же уступило место отвращению, он ощутил, что его мутит. Его глаза расширились – маленькая султанша протянула руку к его маске. Молодой человек замер, не в силах шевельнуться. Время будто остановилось, когда ее цепкие пальчики подцепили край маски и сорвали ее. А затем… он услышал крик. Дикий, отдавшийся звоном в его ушах. Зажмурившись, он дернулся, вырвав маску из ее рук и прижав ее к лицу. Сжавшись, он закрыл уши руками, рухнув на колени.

   – Ты… ТЫ… УРОД, ЧУДОВИЩЕ!  Не смей приближаться ко мне… Стража, стража!!!

   Сбежавшаяся на ее крик охрана тут же окружила их.

   – Ваше Высочество, что случилось?

   Подбежавший к султанше визирь, в преувеличенном испуге подхватил султаншу. Все происходящее походило на плохо отрепетированную сценку в дешевом театре.

   – Я… О, мой отец не простит мне… Я опозорена навек. Этот… факир, этот шут – предатель. Он заманил меня сюда и силой хотел овладеть мной…

   Дарога, подбежавший к ним в этот момент, успел заметить змеиную усмешку, искривившую губы визиря. Он посмотрел на съежившегося Эрика, а затем перевел взгляд на маленькую султаншу, которая незаметно подмигнула Мирза Хану. Аслан сдвинул брови… В его взгляде, устремленном на Эрика, можно было прочесть: «Я тебя предупреждал…»

   Визирь щелкнул пальцами.

   – В темницу его, а я тем временем поговорю с Шахом.

   ***

   – Ох, Эрик, Эрик! Я ведь тебя предупреждал!

   Дарога в отчаянии всплеснул руками.

   – Ты так неосторожен… В этой стране множество завистников и легко попасть в опалу!

   Однако молодой человек, сидящий на каменном полу камеры будто не слышал его. Его невидящий взгляд был устремлен в пространство, а руки, крепко обхватившие колени, были сжаты в замок.

   Наконец Аслан остановился и вопросительно посмотрел на друга. Заметив его состояние, Перс вздохнул и, подойдя к Эрику, положил ему руку на плечо.

   – Эрик…

   – Не надо, Дарога. Не мучай меня. Все кончено… и я рад этому.

   – Нет, не смей сдаваться, Эрик. Слышишь? Это не конец света! Ты должен бороться…

   – Чего ради, Дарога? – губы Эрика тронула горькая усмешка. – Какой смысл? Ты знаешь, кто я – дочь шаха, наверное, всем уже сообщила об этом…

        Две крупные слезинки скатились за край маски из черного шелка. Но Эрик не шелохнулся, больше напоминая каменное изваяние, чем живого человека.

   – Смысл в том, Эрик, что хотя жизнь дана нам Свыше, если есть выбор…

   – А у меня он есть?…

   – Есть. Я не верю ничему из того, что наплела эта… царская дочь. И, поверь, у меня есть основания для этого. Я заметил кое-что, что укрылось от взглядов остальных. А именно те недвусмысленные взгляды, что бросали друг на друга визирь и дочь Шаха. Что-то тут нечисто. И я буду не я, если не выясню, в чем здесь дело.

   Эрик лишь неопределенно пожал плечами.

   – Мне все равно.

   Не разделяя пессимизма друга, Аслан решил действовать. К тому же это стало для него попросту делом чести. Каким-то образом, с самой первой встречи они обнаружили много общего. Оба лишенные детства, отдаленные от тех, кого любили и вынужденные с детства зарабатывать на жизнь, они понимали друг друга почти без слов. И вскоре, то что было дружбой, переросло в нечто вроде отношений отца и сына. Перс был значительно старше Эрика и старался поддерживать и направлять импульсивного и эксцентричного в чем-то (а в чем-то наивного и озорного, будто ребенка) музыканта. А тут не углядел…

   Поняв, в какой капкан тот попал по своей неосмотрительности, Аслан тут же разработал в тайне план побега. Он знал, что Эрик откажется от его помощи, но не мог оставить все так, как есть. Эрик же то впадал в молчаливое отчаяние, то вновь утверждал, что верит Шаху и сможет переубедить его, доказав свою невиновность. Но Аслан не разделял его надежд на правосудие (да и о каком правосудии могла идти речь?), решив действовать по-своему. Сначала Дарога сделал попытку все же поговорить с Шахом, но тот настаивал на виновности Эрика и ничего не желал слушать. Тогда Аслан решил «идти до конца». Связавшись с главным евнухом из гарема принцессы, который, к тому же, давно был его должником, Аслан тайком пробрался в покои принцессы в поисках доказательств. Ему несказанно повезло, так как именно в это время маленькая султанша вкушала ужин в компании своих придворных дам, а это всегда самый подходящий момент для сплетен. Услышав достаточно и действуя по плану, Аслан велел евнуху привести Шаха, а сам укрылся за ширмой. Пораженный правитель еще за дверью услышал, как «Свет его Очей» похвалялась перед подругами тем, как она проучила «этого циркача», осмелившегося стать едва ли не фаворитом Шаха и как это было на руку ей и ее возлюбленному – визирю… Шах пришел в неописуемую ярость. Только его огромная любовь к дочери спасла султаншу от сурового наказания, однако Шах на месяц лишил ее всех привилегий, а визиря тут же отстранил от должности и сослал в Кошан, где тот спустя месяц погиб от рук наемников Баби. Узнав об этом, Эсмат заперлась в своих покоях, отказываясь от еды и воды, но Шах, твердо решивший заняться ее воспитанием, распорядился о смене охраны и никак не реагировал на ее капризы и истерики…

   Эрик был свободен. Свободен, но произошедшее сломило его. Только поддержка Аслана и скорый отъезд из Персии помогли ему окончательно не опустить руки. Аслан решил сопровождать своего друга, да и, к тому же ему давно хотелось уехать из страны, где становилось все более и более неспокойно. Семьи у него не было, поэтому там его ничего не держало. Так они оказались во Франции. Париж встретил их пасмурным небом и проливным дождем, однако если Аслан был раздосадован такой резкой сменой климата, то Эрику это было лишь на руку. Меньше вопросов и косых взглядов. Закутавшись в шарф и широкополую шляпу, в темном плаще, он почти ничем не отличался от других парижан. Сначала они поселились в гостинице, но затем Аслан снял небольшую квартирку в самом центре Парижа, а Эрик уехал в Руан, к матери.

   К счастью, мадам Дестлер, чье здоровье к тому времени сильно пошатнулось, смогла дождаться его возвращения. Едва не лишившись чувств от радости при встрече с сыном, коего она уже и не надеялась увидеть, Катрин не отходила от него ни на шаг. Денег, накопленных за годы странствий Эриком, вполне хватало и на безбедное существование, и на исполнение обещания, что он дал матери еще в детстве. И когда Катрин, наконец, переступила порог своего дома, что Эрик приобрел на окраине Парижа, пожилая женщина не смогла сдержать слез… Там же она спустя год тихо окончила свои дни, найдя покой, который так давно искала. Не смотря на тяжесть утраты, переживший на своем веку множество испытаний и невзгод, Эрик чувствовал, что его потенциал все еще высок, а творческая энергия требовала выхода. И, дабы забыть обо всем, он решил погрузиться в дела, устроившись на работу в архитектурное бюро. С помощью своего слуги и помощника Амира (помните того мальчика из цыганского табора?), он послал в агентство пару своих чертежей, что были тут же одобрены дирекцией. Заказов оказалось достаточно, платили хорошо и Эрик, наконец, почувствовал, что нашел свое место в этом мире.

   Но сила Рока неумолима. Эрик и раньше слышал о масштабном строительстве, которое было начато в самом сердце Парижа – строительстве нового Дома Музыки – Парижской Оперы. Конечно же, такой человек, как Эрик, не мог остаться в стороне, тем более в бюро ходили слухи о неудачах, что претерпевал главный архитектор. Действовать в открытую у Эрика не было возможности, хотя план укрепления здания был готов за пару дней. Но все же он рискнул, предложив Шарлю Гарнье встретиться и обсудить возможное сотрудничество, но инкогнито, конечно. Гарнье недоверчиво отнесся к странной фигуре с маской на лице, но, познакомившись с чертежами и выслушав конструктивные советы и предложения этого необычного человека, был поражен до глубины души молодым дарованием, решив все обдумать. В конце концов он согласился, тем более условий у Эрика было не так уж и много – не раскрывать ни при каких обстоятельствах его личность и предоставить ему беспрепятственный доступ к зданию после окончания его строительства. Все остальное они договорились поделить поровну.

   Строительство продолжилось. Гарнье зачислил Эрика в штат, в качестве подмастерья – каменщика, предоставив, тем самым, Эрику возможность постоянно бывать на стройке и следить за ходом работ. Рабочие прониклись уважением к «правой руке» Гарнье, тем более что Эрик почти никогда не повышал голоса, относясь ко всем ним, как к равным себе – справедливо и с уважением. За глаза рабочие называли его «этот человек со смешным лицом», имея в виду его маску, к которой тот, шутки ради, крепил пышные усы…

   Сразу стало понятно, что расположение, выбранное под строительство здания, не отвечает техническим требованиям – под землей, как раз в этом самом месте проходил один из подземных истоков Сены. Но и тут гениальный ум Эрика справился с этой задачей – было решено, дабы изолировать грунтовые воды, подпитываемые ручьями, впадавшими в Сену, строить двойные стены фундамента, притом глубиной не менее пятнадцати футов, а то и больше. Восемь паровых насосов безостановочно круглосуточно откачивали воду, что дало возможность котловану оставаться сухим. Основание, в последствии ставшее подвальными этажами, было залито двумя слоями бетона, двумя слоями цемента и одним слоем битума. Стены, толщиной в один метр, состояли из кирпичной кладки, цементной прослойки, что позволило хранить здесь декорации и реквизит, а подвальным этажам, глубиной в многоэтажный дом, оставаться абсолютно сухими.

   Однако сама судьба будто вставляла им палки в колеса. 28 марта 1871 года, когда строительство уже подходило к концу, началась Гражданская Война. События 1870 года прервали работы в самом их разгаре и недостроенное здание Оперы было направлено на новое, неожиданное использование: на время осады оно было обращено в военный склад оружия и боевых припасов. Гарнье, которого попросту не подпускали к зданию, буквально рвал и метал в отчаянии, разочаровании и злости. Мало того, что сам проект Шарлю Гарнье буквально с боем пришлось отстаивать перед его недоброжелателями и даже перед самой императрицей Евгенией (архитектору в конце концов удалось доказать, что их детище создано в стиле эпохи Наполеона III), так еще и в 1973 году, когда осада завершилась и строительство было продолжено, в здании, в котором до сих пор оставались запасы бомб и оружия вспыхнул сильный пожар. Все рабочие кинулись спасать здание и огонь, в конце концов был локализован и потушен.

   Но без пострадавших, увы, не обошлось. И одним из них, как раз, оказался сам Эрик. Театр, ставший его детищем, был ему крайне дорог и, узнав о пожаре, он тут же бросился на помощь. Но когда он бегом спускался по главной лестнице, укрепления рабочих лесов рухнули. Он отделался лишь переломом ребер и ушибами, но получил сильный ожог. Маска, бывшая на нем, вспыхнула в доли секунды, оставив сильный ожог на левой стороне его лица… Это было ударом для несчастного музыканта. Но гнали план и времени на то, чтобы расстраиваться или отчаиваться не было. Наконец, оправившись от травм, он вновь включился в работу, с еще большим жаром, на этот раз намеренный во что бы это ни стало довести дело до конца. Строительство, длящееся без малого пятнадцать лет было, наконец, завершено. Театру присвоили звание Национальной Академии Музыки… Здание вышло потрясающе красивым. Стоило только войди в вестибюль и подняться по великолепной парадной лестнице, как человек ощущал трепет и восхищение. А чего стоили извилистые коридоры, богато украшенные лепниной и театральный зал, который просто поражал своим совершенством. А люстра, люстра из хрусталя, что освещалась тысячью свечами… От всего этого у пришедших на открытие театра людей захватывало дух…

   Но если один получал все похвалы и лестные отзывы, приглашения на приемы и имя его было у всех на устах, то другой, по – настоящему души не чаявший в своем детище и знающий его даже самые потаенные уголки, как работает любой механизм и винтик этого гигантского сооружения от подвалов до самой крыши, спроектированного и построенного его руками и под его неусыпным (в прямом смысле этого слова – Эрик с детства страдал хронической бессонницей) контролем – был погружен в небытие. Никто даже и не подозревал о его существовании, кроме нескольких рабочих. Директора театра вовсе не знали о том, кто является истинным покровителем Гранд Опера (Эрик сразу же, как закончилось строительство, выкупил права на театр, действуя под псевдонимом; он не мог допустить, чтобы здание попало в руки какого-то предприимчивого дельца) и исправно платили ему ренту, не зная, что именно ему они обязаны тем, что их империя работала исправно и приносила доход. Он воистину стал незримой душой Театра, умело руководя руками директоров своей империей Музыки. Это касалось всего – даже выбора репертуара и постановки спектаклей, где Эрик (с легкостью меняющий облик и имитирующий голоса), проявлял себя подчас гениальным дизайнером и мастером спецэффектов. Не спрашивая у директоров, он устроил себе студию в подвалах театра, где мог, скрывшись от посторонних глаз, спокойно работать, сочиняя музыку и рисуя. Архитектуру он так же не бросил, все так же скрупулезно выполняя заказы. Но, все же, музыка оставалась его главным увлечением. Именно в ней жила его душа, в ней он находил успокоение и отдых… Никто не замечал его присутствия и это его вполне устраивало, так как отныне у него был свой собственный дворец, по которому он мог без спроса ходить где ему вздумается, быть в курсе всех политических и культурных событий, все слышать и видеть, следить за его состоянием, слушать чудесную музыку и писать свою, черпая вдохновение из великих шедевров прошлого.

   Конечно же, он не жил там, хотя проводил в театре большую часть своего времени. Время работы на Гарнье позволило заработать еще больше денег, а отныне, как совладелец театра он и вообще не был стеснен в средствах. Отреставрированный им особняк стал для Маэстро еще одним тайным убежищем. Никто и не догадывался, кто являлся хозяином этого поместья, что радовало склонного к уединению музыканта…

   … Эрик был доволен. Казалось, что жизнь его, наконец, вошла в ровную колею. После того, как церемония открытия оперы завершилась, и все гости разошлись, Эрик выскользнул из своего убежища и, поднявшись по внушительной и прекрасной лестнице вестибюля, обвел взглядом холл. Удовлетворенно кивнув, таинственный покровитель Оперы вздохнул. Да, все было чудесно, но, все же, чего-то не хватало. Чего-то… очень важного. Но, чего? Погруженный в раздумья, он запахнулся в свой черный плащ и растворился в сумраке коридора…